Результаты поиска

Александр Марков: «От экологических проблем в ближайшие сто лет мы не погибнем» Марков, Александр Владимирович, биолог, палеонтолог, популяризатор науки, доктор биологических наук. Автор 6 монографий и 6 научно-популярных книг. Email: markov_a@inbox.ru Монографии: Марков А. В. Морфология, систематика и филогения морских ежей семейства Schizasteridae // Тр. ПИН РАН (т. 258). М.: 1994. 94 с. Марков А. В., Наймарк Е. Б. Количественные закономерности макроэволюции. Опыт применения системного подхода к анализу развития надвидовых таксонов. М.: Геос, 1998. 318 с. Марков А. В. Соловьёв А. Н. Морские ежи семейства Paleopneustidae (Echinoidea, Spatangoida): морфология, система, филогения // Тр. ПИН РАН (т.280). М.: ГЕОС, 2001. 109 с. Горюнова Р. В. , Марков А. В., Наймарк Е. Б. Эволюция и биогеография палеозойских мшанок. Результаты количественного анализа. М.: ГЕОС, 2004. 182 c. Гринин Л. Е., Марков А. В., Коротаев А. В. Макроэволюция в живой природе и обществе. Изд. 2. М.: Книжный дом «Либриком», 2009. 248 с. ISBN 978-5-397-00348-3 Марков А. В., Коротаев А. В. Гиперболический рост в живой природе и обществе. М.: Книжный дом «Либриком», 2009. 200 с. ISBN 978-5-397-00481-7 Научно-популярные книги Александр Марков. Рождение сложности. Эволюционная биология сегодня. Неожиданные открытия и новые вопросы. — Corpus, 2010. — 552 с. — 4000 экз. — ISBN 978-5-271-24663-0. Александр Марков. Эволюция человека. В 3 книгах. Александр Марков. Эволюция человека. Книга 1. Обезьяны, кости и гены. — Corpus, 2012. — Т. 1. — 496 с. — (Династия). — 5000 экз. — ISBN 978-5-271-36293-4, 978-5-17-078088-4. Александр Марков. Эволюция человека. Книга 2. Обезьяны, нейроны и душа. — Corpus, 2011. — Т. 2. — 512 с. — (Династия). — 5000 экз. — ISBN 978-5-271-36294-1, 978-5-17-078089-1, 978-5-17-078089-1. Александр Марков, Елена Наймарк. Эволюция человека. Книга 3. Кости, гены и культура. — Corpus, 2021. — Т. 3. — 624 с. — (Династия). — 5000 экз. — ISBN 978-5-17-137580-5. Александр Марков, Елена Наймарк. Эволюция. Классические идеи в свете новых открытий. — Corpus, 2014. — 656 с. — (Династия). — 10 000 экз. — ISBN 978-5-17-083218-7. Александр Марков, Елена Наймарк. Перспективы отбора. От зеленых пеночек и бессмысленного усложнения до голых землекопов. — Corpus, 2019. — 416 с. — (Элементы). — 7000 экз. — ISBN 978-5-17-114115-8. Дорогой Александр, первый вопрос мы задаем всем, так как наш журнал специализируется на исследованиях памяти. Мы проверяем гипотезу на днях оставившего этот мир Яна Ассманна, согласно которой в современном обществе коммуникативная (семейная) память обычно ограничена тремя поколениями, т.е. охватывает период 80-100 лет. Как глубока ваша семейная память? Занимались ли вы поиском в архивах и в публикациях сведений о своих далеких предках? Я думаю, что этот автор, наверное, прав в том, что касается западной цивилизации, западных обществ, потому что западной цивилизации свойственно пониженное внимание к семейно-родовым, клановым ценностям. Людям просто по большому счету плевать, кем были их далекие предки. Если, конечно, кто-то происходит от какого-то знаменитого рода или от великого человека, то там семейная память трепетно хранится: «Я - потомок Пушкина», - например. Но у большинства, я так думаю, дальше прадедов и прабабок не идёт. Я, например, знаю бóльшую часть своих прадедов и прабабок и могу что-то о них сказать, но о более ранних поколениях мне практически ничего не известно. Я в какой-то момент интересовался немножко, пытался рисовать родословную, но не до такой степени, чтобы всерьёз идти в архивы, рыться в библиотеках. Мне не настолько это интересно, чтобы тратить на это время, поэтому я знаю своих предков только до прадедов. Наши предки пережили множество социальных потрясений в первой половине  XX века: революция, гражданская и Вторая мировая войны, периоды смертного голода и все это на фоне непрерывных безжалостных  репрессий. Что вспоминали об этих трагических  событиях представители вашей семьи. Сравнивали ли они свою жизнь при царе и при коммунистах? Таких древних предков, которые хорошо помнили жизнь при царе, я не застал, а дедушки-бабушки, с которыми я общался, родились незадолго до революции. А что касается того, что они рассказывали – нет, о жизни при царе они ничего практически не рассказывали, потому что они маленькие тогда ещё были. И про репрессии на самом деле тоже ничего не рассказывали. Мой дед по материнской линии Леонид Марков, с которым я больше всего общался, работал в Министерстве здравоохранения, был советским чиновником, заведовал сначала курортным, а потом хозяйственным управлением этого министерства. И перед ним возникла угроза попасть под репрессии. Он сам мне никогда, ничего про это не рассказывал, это была табуированная тема. От других родственников, окольными путями я выяснил, в чём тогда было дело. Кто-то прознал, что у него родители были дворянами. Они погибли в гражданскую войну. Дед это скрывал. Это вскрылось, его собрались уже исключать из партии и потом репрессировать, но у него нашлись влиятельные друзья, которые его защитили. Но молчал всю жизнь как рыба об лёд. А мой прадед и прабабушка по другой линии погибли во время фашистской оккупации. Они были евреи и их убили в Виннице. Их невестка, моя бабушка с моим маленьким папой на последнем корабле из Одессы успели под бомбами эвакуироваться из окруженного города. Самыми большими вызовами современности считаются угроза ядерной войны, нарастающее социальное неравенство и экологические угрозы. Опасность ядерной войны никем не отрицается, так как есть понимание, что победителей в этой войне не будет. Социальное неравенство и прежде всего связанные с ним миллионные миграции с депрессивного «глобального юга» на пока еще благополучный Запад также широко обсуждаются, так как очевидно, что вместо перехода к информационной цивилизации существует весьма вероятная перспектива возвращения к доиндустриальной стадии. В сравнении с вызовами ядерной войны и социального неравенства экологические угрозы, прежде всего глобальное потепление и глобальное загрязнение, не столь явственно осознается обществом. И в этом, на мой взгляд, состоит их главная опасность. Вопросы Константина Фрумкина (футуролог и культуролог, Москва): Можно ли считать доказанным, что нынешнее глобальное потепление климата (с 1850 каждое последующее десятилетие в среднем теплее предыдущего) имеет антропогенный характер или это один из природных циклов? Существуют ли оценки, чей вклад в данном случае более значителен: природных факторов или человеческой деятельности? Насколько я понимаю, этот вопрос сейчас понятен, да, потепление, которое стало наблюдаться последние лет шестьдесят, – это антропогенный фактор на 90 или на 100 процентов. По изотопному составу углерода, который находится в атмосфере, по другим убедительным научным фактам видно, что рост CO2 в атмосфере – происходит за счёт антропогенных выбросов. Средняя температура за полвека поднялась примерно на полтора градуса. Другое дело,  можно ли это назвать катастрофой? Вот график из серьёзной научной статьи. Здесь показано колебание средней температуры на поверхности планеты за последние 400 миллионов лет. График состоит из нескольких блоков разного масштаба,от 20 миллионов лет (крайний слева), до 10 лет (крайний справа). В самом правом конце графика такая кисточка из четырёх поднимающихся линий – это разные прогнозы ООН, как будет развиваться потепление до 2100 года. Посмотрим на то, что у нас было в прошлом. В прошлом у нас был ледниковый период, когда было гораздо холоднее, чем сейчас. До этого в течение плейстоцена (эпоха, начавшаяся 2,5 миллиона лет назад и закончившаяся 11,7 тысяч лет назад) было много таких оледенений, их цикл длился примерно 100 тысяч лет: вначале долгое оледенение, потом краткое межледниковье. Во время межледниковий температура могла доходить до нынешних значений. Мы сейчас живём в очередное краткое межледниковье. Если всё пойдёт по самому плохому ООНовскому сценарию, и температура к 2100 году поднимется аж на целых пять градусов над доиндустриальным уровнем, то это значит, что мы вернёмся по климату к эпохе миоцена (23 - 5,3 миллиона лет назад). Тогда Антарктида уже обледенела, а периодические оледенения в Северном полушарии ещё не начались. Т.е.на Земле вновь установится миоценовый климат. А до этого, до до обледенения Антарктиды, был палеоцен-эоценовый климатический оптимум (55 миллионов лет назад), когда температура на планете была аж на почти 15 градусов теплее, чем сейчас. В то время Антарктида, которая обледенела примерно 30 миллионов лет назад, была нормальным зелёным цветущим континентом, там росли леса, там бродили сначала динозавры, потом млекопитающие, там цвели цветы, текли реки. Там был нормальный умеренный климат. Потом началось глобальное похолодание климата, вступление Земли в холодную эру (криоэру), оно началось, как считается, где-то на рубеже эоцена и олигоцена, 30 с небольшим миллионов лет назад, и с тех пор всё холодает и холодает. И тот климат, в котором мы, люди, появились – плейстоцен, периодические оледенения в Северном полушарии – это климат, который гораздо холоднее среднестатистического в истории нашей планеты. Очень холодная сейчас эпоха в истории Земли. На фоне этого люди своими выбросами CO2 на полтора градуса подняли температуру. Таков масштаб происходящего. Если температура действительно поднимется на пять градусов и ледники растают, на сколько метров поднимется Мировой океан? Смотря какие ледники. Если просто какие-то ледники в Альпах и других горных системах, то, грубо говоря, это какие-то миллиметры или сантиметры. Вот если полностью растает вся Арктика и Гренландский ледяной щит, хотя представить себе такое достаточно трудно, это действительно уже можно будет с некоторыми оговорками назвать катастрофой, так как мировой океан тогда поднимется метров на 15-20. А если и Антарктида растает, то - метров на 60-70. Но это маловероятно, так как там большая инерция в системе. Антарктида сама себе холодильник, она изолирована воздушными потоками и морскими течениями от окружающей теплой атмосферы. В какой-то момент, нагревая атмосферу, наверняка можно дойти до такой точки, когда эта защита рухнет и Антарктида начнёт реально таять. Но потепления на один-два градуса для этого явно не достаточно. Это не то, чего следует ожидать в ближайшие одно-два столетия. Но в принципе, конечно, всё возможно. При желании можно вообще превратить Землю в Венеру, устроить такой парниковый эффект. Если вклад людей в нынешнее глобальное потепление остается предметом дискуссии, то глобальное загрязнение: выбросы миллиардов тонн углекислого газа и других отходов производства, с трудом разлагающийся мусор, в т.ч. мусорные острова в океане, аварии на атомных электростанциях, озоновая дыра, кислотные дожди – является, прежде всего, результатом деятельности людей. При этом биосфера отличается высокой адаптивностью. Видим ли мы, как природа и отдельные биологические виды приспосабливаются к «вредноносным» влияниям человеческой цивилизации? Как приспосабливаются к изменению климата виды? В основном это сводится к изменению границ ареалов, то есть становится теплее вода в субтропических областях океана и туда начинают из тропиков распространяться тропические виды, происходит тропикализация, как это иногда называют, субтропических и даже части умеренных вод. Становится теплее, и тропические виды из экваториальной зоны расширяют свой ареал, перемещаясь в более высокие широты. Соответственно, адаптированные к холоду виды отступают тоже в более высокие широты, то есть в основном, реакция заключается в том, что меняются границы ареалов. Но, конечно, это приводит к тому, что видовой состав населения разных экосистем тоже меняется, смещается. Вот и в Европе, и у нас в Израиле сейчас, скажем, птицы, которые сейчас здесь чирикают, это совершенно не те птицы, которые здесь жили двести, пятьсот лет назад. Так откуда-то сбежавшие попугаи живут теперь по всей Европе, даже в Хельсинки. Но это особая городская среда, это не значит, что попугаи в европейские леса переселились. Городские условия отличаются от природных ландшафтов и некоторые виды птиц и млекопитающих потихоньку адаптируются именно к городской среде, в которой всё по-другому: и климат, и наличие укрытия, и наличие еды. Перелётные птицы, например, остаются зимовать, никуда не улетают, им тепло сейчас в городах на севере. Планета большая, и первая естественная реакция на изменение климата – это просто сместиться в другой район, где климат тебе лучше подходит. Хуже, конечно, каким-нибудь высокогорным видам, которые в случае потепления будут отступать всё ближе к вершинам, а дальше вершин им отступать уже некуда. Вот такие виды будут подвергаться риску вымирания. Под угрозой сейчас находятся императорские пингвины. В Антарктике живет много видов пингвинов, которые обитают на разных широтах. Императорские пингвины - самые морозоустойчивые, они живут и гнездятся в континентальной Антарктиде. В более теплых местах они не могут жить, не выдерживают конкуренцию с другими пингвинами. В результате потепления более теплолюбивые пингвины смещаются во всё более высокие широты и могут вытеснить императорских пингвинов, им просто некуда будет уже отступать. И вот тогда этот замечательный вид пингвинов может вымереть. А случается в наше время, что какие-то виды были не истреблены людьми, а вымерли из-за изменения климата? Насколько мне известно, не доказано, что именно из-за изменения климата в индустриальную эпоху вымер хоть один вид. Конечно, нет. В море так сто процентов никто не вымер. На суше ситуация с динамикой биоразнообразия, с вымиранием гораздо хуже, чем в море, потому что люди гораздо серьёзнее меняют экосистемы суши, портят их, уничтожают, распахивают, вырубают. На суше воздействие человека на природу на порядок больше, чем в океане. Массовые вымирания прошлого, о которых говорят палеонтологи, это были вымирания, когда вымерло, например, 50% видов морских планктонных фораминифер. Сейчас, слава Богу, человек своим истребляющим воздействием до океана, можно сказать, пока ещё и не добрался. Были истреблены стеллеровы коровы, но это огромные, неуклюжие, и так уже почти вымерший вид животных… На китообразных тоже массово охотились, но это огромные горы мяса, жира, маленькая численность популяции, то есть очень уязвимы. А вот хоть один вид моллюсков вымер в океане из-за деятельности человека? Нет. Хотя бы один вид фораминифер, каких-нибудь там рачков? Нет. Поэтому в океане мы ещё никакого массового вымирания не вызвали, и до этого довольно далеко. А на суше – другое дело, на суше всё, конечно, хуже. Одна из угроз, связанных с выбросом в атмосферу CO2, порождена тем, что углекислый газ растворяется в воде, образуется угольная кислота, водородный показатель pH падает. Из-за этого могут пострадать кораллы, организмы с карбонатными скелетами. При этом надо учитывать, насколько это сложная система: этот карбонатно-углеродный цикл между атмосферой и океаном, между животными, между одноклеточными организмами,  водорослями, которые это всё тоже преобразуют, строят карбонатные домики, которые потом тонут на дно, выводя углерод с поверхности океана со страшной силой, то есть это всё очень сложная и довольно-таки устойчивая система. Сейчас в океане есть группы планктонных мелких организмов такие как кокколитофориды, планктонные фораминиферы - глобигериниды, которые служат эффективным буфером. В ответ на рост CO2 их просто становятся больше, начинается цветение, кстати, сейчас это можно наблюдать. Когда начинается цветение кокколитофорид, это выглядит из космоса как молочные разводья в океане. Сейчас они процветают в Арктике и в умеренных широтах Северного полушария. Они работают как буфер, они выводят лишний углерод, они его захоранивают. Эти группы планктонных организмов появились в начале мезозоя. Их возникновение именуется «мезозойской морской революцией». Есть идея, что именно потому, что эти организмы появились, события траппового вулканизма (выброс огромных масс лавы на поверхность), начиная с юрского периода, перестали вызывать массовые вымирания морских животных, потому что вулканические газы, которые выбрасываются в атмосферу, в диких количествах, уже не могут активно понизить pH океана так, как они это делали в палеозое. Поэтому трапповый вулканизм – вы представляете себе, что такое трапповый вулканизм? – это чудовищно катастрофические события. Все те катастрофические извержения вулканов, свидетелем которых был человек, не идут ни в какое сравнение с событиями траппового вулканизма, когда миллионы квадратных километров покрывались слоем базальтовой лавы в несколько километров толщиной, это вообще совсем другой масштаб событий. И даже такие геологические катастрофы не могли вызвать события массового вымирания. То есть, биосфера сейчас достаточно устойчива. Но, конечно, не все её компоненты. Неприятно то, что мы не хотим наращивать CO2 в атмосфере, а он благодаря нашей деятельности растёт, и мы не знаем, как это остановить, мы не знаем, к чему это приведёт, он растёт помимо нашей воли, из-за нас, и растёт быстро. Скорость роста концентрации CO2 в атмосфере последние 60 лет действительно устрашающая. Пока еще далеко до палеоценового климатического оптимума, когда углекислого газа в атмосфере было раза в четыре больше, чем сейчас. Но скорость, с которой мы к этому движемся, пугает, и поэтому правильны эти опасения и правильна разработка мер по ограничению выбросов CO2, потому что мы не знаем, когда и как и к чему это приведёт. Если мы дойдем до исторических максимумов, какие были в палеоцене, то остановится ли на этом? А если ещё дальше пойдёт? Как бы Земле в Венеру не превратиться. Поэтому лучше бы этот процесс научиться контролировать. Понять, как мы можем его замедлять, ускорять и т.д. В принципе, климат на планете сейчас не самый лучший из тех, что бывали на нашей планете. Сейчас противный климат, целый континент – Антарктида под коркой льда, огромные территории в Северном полушарии безжизненны, это тундра, тайга, болота, где жить почти невозможно. Вечная мерзлота – это, конечно, интересный природный памятник, но по большому счёту толку от неё ни биосфере, ни человеку никакого, лучше бы на месте этой мерзлоты рос бы нормальный сосновый лес. Поэтому не надо так трястись, что прямо ах, мы должны любой ценой остановить любые климатические изменения. Нет. Но мы не можем пускать дело на самотёк. Мы не можем просто выбрасывать этот углерод и надеяться на авось, что потеплеет и станет хорошо. Нет, так это не работает. Надо сначала научиться контролировать все эти процессы, а потом уже осторожно, может быть, через 200 лет, начинать думать, а какой климат мы хотим установить на планете. Вы – эволюционный биолог. В какой степени такой феномен как «экологическая катастрофа» характерна для истории жизни на Земле? Были ли в истории планеты случаи, когда причиной экологической катастрофы был определенный человеческий вид? Да, это страшно интересная тема. Род Homo появился на планете совсем недавно, всего два с половиной миллиона лет назад, и человеческих видов на планете было порядочно, разные специалисты выделяют разное количество (6, 8, 10, может и на 20 видов можно раздробить) видов Homo. Есть очень обоснованная теория, я считаю, что она правильная, что первобытные палеолитические охотники, которые где-то 15-10 тысяч лет назад, когда закончился очередной ледниковый период, наступило межледниковье, климат резко потеплел, стали бегать по Азии, а потом и по обеим Америкам с луками, стрелами и копьями, то они внесли весомый вклад в истребление мамонтов, мастодонтов и прочей мегафауны. Она вымерла в начале последнего межледниковья. В данном случае на изменение климата, неблагоприятное для этой холодолюбивой фауны тундростепей, наложилась истребительная охота наших палеолитических предков. Особенно катастрофично это было в Америке и, возможно, в Австралии. Исчезновение мегафауны хорошо совпадает с появлением людей в Америке. Спустя тысячелетие-другое после переселения на этот континент, они придумали технологии эффективной охоты на крупных животных. Археологическая культура Кловис (11,4-10,8 тыс. лет до РХ) в Северной и Центральной Америке обладала по тем временам сверхоружием, с помощью которого за короткий срок уничтожили всех мамонтов и мастодонтов. Массовое вымирание мегафауны произошло на нескольких материках: в обеих Америках, Австралии и частично в Евразии. В Африке – нет. Да, человек – это такой хищный доминирующий вид с большими возможностями, который действительно достаточно легко может истребить то, что он ест. Так во время заселения Океании на каждом острове были свои эндемичные виды нелетающих птиц. Они практически начисто были истреблены людьми, которые эти острова заселяли. Так европейские матросы истребили дронтов на Маврикии, съели их, беззащитных, и всё. Но истребление животных людьми не идёт ни в какое сравнение с теми катастрофами, которые бывали в истории Земли, когда происходили массовые вымирания видов. Примечательно, что значительное повышение температуры во время палеоцен-эоценового климатического оптимума или максимума, когда было на пятнадцать градусов жарче, чем сейчас, не вызвало настоящего массового вымирания. Представляете, какие это были значительные экологические изменения, а массового вымирания не было. Биосфера выдержала. А вот пермо-триасовое вымирание (251 миллион лет назад) – это была, самая грандиозная катастрофа в истории земли, когда исчезло множество видов позвоночных, насекомых и т.д. На втором месте была катастрофа, произошедшая 66 миллионов лет назад, когда упал Чикшулубский астероид, который вызвал вымирание динозавров, птерозавров, мозазавров, аммонитов и многих других групп животных и растений на суше и на море. Вот это было массовое вымирание так массовое вымирание (См. Александр Марков: "Массовое вымирание на рубеже мезозоя и кайнозоя. Часть 1" https://www.youtube.com/watch?v=Fb7iT_AQJWQ).Тогда упал астероид диаметром 10 или даже 15 километров, углистый хондрит, первичное вещество Солнечной системы, с высоким содержанием иридия. Десятикилометровая глыба упала в мелкое море около нынешней Мексики, полуостров Юкатан, там кратер остался порядка 150-200 километров, его нашли. Упал в мелкое море, там на дне было много сотен метров морских осадков, с большим содержанием гипса, то есть серы. Это всё поднялось в атмосферу. Астероид пробил все эти осадки и материнские породы под ними и превратил их в расплавленную каменную пыль. Огромное количество этих расплавленных каменных брызг разлетелось, а вслед за ними более мелкие брызги, и в конце концов пыль, силикатная пыль в диких количествах. Эти раскаленные «импактные сферулы»  падали, вызывая пожары, соответственно, огромное количество сажи поднялось в атмосферу. Эти три компонента: сера со дна, соединения серы, сажа и силикатная пыль, - просто затмили солнце. По самым последним данным получается, что на полтора года на всей планете наступила ночь, такая темная, что невозможен был никакой фотосинтез, т.е. просто остановилась вся первичная продукция. Выжили те, кто умеет долго голодать, кто умеет впадать в спячку, выжили многие детритофаги, которые старую, валяющуюся где-то органику могут перерабатывать. А те, кто зависел от свежей растительной биомассы, соответственно, вымерли в значительной степени. Вот динозавры почти все, кроме птиц, не выжили. Многие виды крокодилов выжили. Возможно, потому что крокодилы, в отличие от динозавров, хорошо переносят длительное голодание. Они смогли пережить полуторалетнюю ночь. Катастрофа произошла потому, что астероид упал в очень неудачное место. Если бы он упал не в толщу гипсовых отложений, а упал бы куда-нибудь на сушу, возможно, последствия были бы не столь трагическими. Но плюс к тому сама сила, кинетическая энергия этого удара, она соответствует четырем миллиардам Хиросим или миллиону – я посчитал специально, не поленился, – царь-бомб, т.е. той самой мощной в истории бомбы мощностью в 60 мегатонн, что Хрущёв взорвал в 1961 на Новой Земле. Сила удара Чикшулубского астероида была миллион таких бомб. Вот это было массовое вымирание. Но это ещё пустячки по сравнению с пермо-триасовым, самым страшным вымиранием. Там что в прошлом бывало много хуже, чем сейчас. Так что не расстраивайтесь и сохраняйте оптимизм. На всей Земле нет столько ядерных бомб, чтобы по мощности соревноваться с Чикшулубским астероидом. Экологическая проблематика беспокоит человечество уже как минимум полстолетия. В какую сторону изменилась экологическая ситуация на планете Земля за это время? В какой степени осознание экологической проблематики повлияло на практическую человеческую деятельность? Это важнейший сейчас вопрос. Обсуждение экологической проблематики повлияло на практическую деятельность людей очень сильно. Но далеко не везде. На Западе, т.е. в богатых демократических образованных странах не только возникла озабоченность, но и стали принимать меры. Там осознали, что нельзя просто выбрасывать всю грязь в воздух, в почву и в воду, необходимы очистительные устройства, позволяющие беречь природу. Так в Англии во время промышленной революции XIX века всё было покрыто угольной пылью. Из-за этого погибли все лишайники на деревьях, изменился цвет стволов, и мутантные черные бабочки стали поддерживаться отбором, а численность немутантных светлых бабочек стала быстро сокращаться. В результате большинство бабочек составили тёмные. Что произошло потом? Потом в Англии поставили фильтры на фабричные трубы, приняли меры, перешли на менее грязные способы производства, воздух очистился, лишайники вернулись, белые бабочки вернулись, а чёрных опять стало мало. Я помню, в 70-е годы ребёнком черпал знания из «Детской энциклопедии». Там была страшная фотография воды реки Рейн: грязь, клубящиеся пузыри, какие-то хлопья. Было страшно смотреть какая грязища жуткая текла по великой европейской реке. Это было еще в 1960-е – 1970-е годы. А что сейчас там? Чистая вода, можно купаться. Потому что обязали все фабрики не сливать грязную воду, а чистить. Т.е. промышленно развитая, образованная, демократическая, свободная страна, богатая, вполне может успешно решать экологические проблемы, и снова станет чисто. По паркам ходят олени и лоси, по городам бегают лисы. Всё не так уж плохо. А вот в бедных странах, особенно тех, где сидит во главе какой-нибудь гнусный диктатор, там всё будет зависеть от того, какая муха укусит этого диктатора. Вообще-то в современном мире страшное зло – такие диктатуры, всё зло от них сейчас идёт. Там всё может быть плохо. Но дело не только в диктаторах. Проблема, прежде всего в том, что бедные, в том числе и демократические страны, хотят стать богаче. Если у них есть возможность заработать больше денег, но при этом нанести урон природе, они будут это делать, потому что им нужны деньги, они хотят стать богатыми. И это очень трудно остановить, поэтому сейчас основная угроза окружающей среде идёт не от развитых стран Запада, они там уже все веганами стали, на самолётах отказываются летать, ветряки везде понатыкали, у них всё нормально, они скоро сведут в ноль выбросы CO2. А вот развивающиеся экономики, пока они разовьются, они ещё «испортят воздух», почву и воду. Вот это проблема, и что с ней делать, непонятно. Когда-нибудь они тоже поднимутся экономически, уменьшится, надо надеяться, экономическое и социальное неравенство между разными регионами и странами мира. Когда эти ныне отсталые страны дорастут до уровня образованности развитых стран, они тоже начнут эффективно бороться за сохранение окружающей среды. На это следует надеяться. Самое, конечно, сейчас трагичное, на мой взгляд, что происходит в плане экологии на планете, это вырубка тропических лесов. Вот это действительно трагедия. Никакие они не лёгкие планеты в том смысле, что ах, без них мы все задохнёмся. Нет, не задохнёмся. Весь кислород, который эти леса производят, они же сами и используют, там замкнутая система. Вырубка тропических лесов – это уничтожение самой богатой и разнообразной экосистемы на планете. Там живёт огромное количество видов, и простое сокращение площади этих лесов неизбежно ведёт к гибели десятков, сотен, тысяч видов букашечек, червячков, улиточек, птичек, зверёчков, растений. И это невосполнимая потеря, когда вид вымирает – всё, мы больше его не увидим. Технологии генной инженерии, может быть, позволят в обозримом будущем возрождать какие-то виды, но пока ещё до этого далеко. В тропических лесах мы безвозвратно теряем многие виды животных, в том числе те виды, которые учёные ещё не успели найти и описать. Из-за того, что у тропических лесорубов нет другого способа заработать себе на жизнь, они уничтожают самую прекрасную, самую драгоценную экосистему на планете. Обидно до слёз. Надо бы сделать все эти леса заповедниками. Богатые страны должны скинуться, чтобы у этих людей было достаточно денег на жизнь, либо создать им иные рабочие места, в крайнем случае посадить на пособия, только бы они перестали вырубать это невосполнимое богатство. Ну как можно рубить лес на Мадагаскаре – это вообще уникальнейший природный заповедник, с уникальной фауной. Это огромный остров, который откололся от всей остальной суши несколько десятков миллионов лет назад, там абсолютно уникальная фауна. Мадагаскар должен быть просто заповедником, куда туристов за денежку пускали бы, и всё. Жить там, рубить, жечь, охотиться – это грех. Но это так, мои, как биолога, эмоции. Какие важнейшие прорывы в понимании экологической проблематики произошли по сравнению с ХХ веком? В чем был не прав Римский клуб с его концепцией устойчивого развития? Да, многие алармистские прогнозы Римского клуба не сбылись, и это отчасти подорвало веру в эти манифесты, но не у всех. Большинство прогрессивной либеральной западной общественности продолжает поддерживать эту повестку: пределы роста, устойчивое развитие – суть которых в том, что человечество больше не имеет права позволить себе свободно развиваться. Мы должны прекратить это дело, всё, хватит, наразвивались. В ранних вариантах этих манифестов мир будущего – это был мир гомеостаза, где можно было что-то производить только чтобы заменить то, что износилось. Расширенное производство, экономический рост – на этом надо было поставить крест. В последующих версиях это стали именовать эвфемизмом «устойчивое развитие». Что такое «устойчивое развитие»? Это, грубо говоря, перестать развиваться. Не наращивать использование ресурсов, не наращивать хозяйственные угодья, не наращивать ничего. Беречь гомеостаз. Вроде привлекательная программа, но никто не знает на самом деле, к чему приведёт практически, если всё остановится. Надо учитывать то, о чём мы говорили – неравенство стран и регионов. Западная Европа, Соединенные Штаты, если остановят сейчас своё развитие, они остановятся на хорошем уровне. А бедная какая-нибудь Нигерия, она тоже должна остановить своё развитие сейчас, и остаться на том уровне, где они сейчас? Но там сейчас не очень хорошая жизнь. Они хотят развиться. Индия, Китай хотят достичь уровня богатых стран. Но допустим, богатые страны помогут бедным странам выйти на более-менее тот же уровень, сами немножко затянут пояса, будут ещё меньше летать на самолётах и есть мяса, но зато помогут остальным странам, чтобы всё выровнялось, и наступит такой мир гомеостаза. В принципе, технически, наверное, это возможно. Но вот как это скажется… Мы не знаем, что будет, если система, которая всегда существовала, развиваясь, – просто взять и остановить развитие. Вот как? А что, если эта система в принципе не может не развиваться? Если не развивается, то она просто гибнет? Она начнёт разрушаться по каким-либо причинам, очень может быть, что на уровне культурной эволюции пойдут какие-то разрушительные процессы… Человечество всегда развивалось. Человечество всегда расширялось. Население росло по гиперболе, технологии росли по гиперболе. Всегда шла конкуренция между людьми, между обществами, между цивилизациями. Да, всё это было связано с реками крови, с грязью, со страданиями, с насилием. Но так человечество развивалось, так оно устроено. Люди и общества карабкались по головам соседей всегда, чтобы добиться чего-то большего. Да, всё это с современных западных позиций выглядит крайне аморально и плохо, но человечество развивалось именно так. И если развитие прекратить, то будет ли всё хорошо? А может быть, и нет. Вот с наукой как быть? В мире гомеостаза будет ли продолжаться научное развитие, ведь наука – это поиск чего-то нового. А в мире гомеостаза нет места новому. Там новое – это опасно, вредно, и это надо запретить. А вдруг опять рост продолжится благодаря какому-то научному открытию, какие-то новые возможности откроются, их начнут использовать, и весь гомеостаз наш полетит. Науку-то, при таких установках, скорее всего, прикроют! Люди начнут тупеть. Книжки начнут запрещать, где написано, как вырастить больше пшеницы на гектаре. Книжки начнут жечь, 450 градусов по Фаренгейту. В общем, дальше мы вступаем уже в область антиутопии. Гомеостаз – это опасная идея. Можно ли сказать, что экологическая проблематика имеет форму ультиматума: «Или вы измените свое поведение - или погибнете»? От экологических проблем в ближайшие сто лет мы не погибнем, это я просто, что называется, зуб даю и мамой клянусь. В ближайшие сто лет точно нет. Это не значит, что никто не погибнет. Если поднимется уровень моря на 20 сантиметров, это уже затопит какие-то огороды в Бангладеш, и там, может, кто-то и погибнет. Локальные микрокатастрофы не исключены. Но довести наш вид до полного вымирания – сейчас очень часто спекулируют этим словом «вымирание» – вот, в какой-нибудь стране с населением в 140 миллионов человек снижается численность населения на 1% в год в течение 10 лет, и говорят – а-а-а, вымирание! А-а-а, мы вымираем! Какое, к чёрту, вымирание, вас 140 миллионов! Вымирание – это когда никого не остаётся. А этого не будет. До этого невероятно далеко. Так что нет, население Земли будет ещё расти, по хорошо обоснованным прогнозам, до 11, примерно, миллиардов, будет продолжаться рост, потом он остановится, замедлится, он уже начал замедляться. Где-то лет через 80 будет 11 миллиардов, дальше уже, скорее всего, роста не будет, потому что большинство стран пройдёт демографический переход, это значит, урбанизация, образование, образованные люди в принципе размножаются медленнее. Но, конечно, мы не можем все детали предсказать. Вот такое явление, как религиозный фундаментализм, оно стимулирует рождаемость. Ну, посмотрим, что пересилит. Я думаю, что тем не менее, этот прогноз насчёт 11 миллиардов, он обоснован. Внушает ли что-либо оптимизм в экологической тематике? Конечно. Именно что в развитых цивилизованных странах изменения очень заметны, они внушают оптимизм. Теперь важно, чтобы развивающиеся страны тоже выбрали этот путь. Некоторые страны очень эффективно заботятся о природе, не только об ее сохранении, но и расширении традиционных ландшафтов и восстановлении видов. Как, например, у нас в Израиле не только выращивают разнообразную сельхозпродукцию в пустыне, но и сажают леса, восстанавливают фауну, пытаются снова заселить тех животных, которые обитали здесь в древности. Люди очень сознательно к этому относятся, вся эта огромная деятельность держится в значительной мере на волонтёрах, которые бесплатно этим занимаются. Это огромная забота о природе. Конечно, есть проблемы, но поводов для оптимизма достаточно. Но это, опять же, касается культурных, цивилизованных стран. В других странах всё пока плохо. Там продолжается хищническое отношение к природе. Вопрос Ильи Тромбицкого (эколог, Кишинев) Каковы нынешние тенденции экологической политики России в отношении адаптации к изменению климата? В России отношение к экологии не только среди властей, но и среди образованных людей, всегда было слегка скептическим. Дескать, все эти разговоры об охране природы, сокращении выбросов углерода и всё такое – это всё придумали проклятые американцы, чтобы ещё больше угнетать тех, кого они угнетают и не дать бедным странам догнать богатые. Что на самом деле экологическая угроза в основном высосана из пальца. Так было еще недавно, а что сейчас? Стало еще хуже. В России позакрывали все природоохранные организации, объявили иностранными агентами всех, кто пытался бороться за сохранение природы. Запретили Гринпис и многие экологические организации по всей стране запретили, чтобы не мешали им эффективно хозяйствовать. Типичное поведение политиков страны-изгоя, им вообще на всё плевать. Им бы только свою власть удержать. Больше они ни о чём не думают. У них только одна забота, как снизить вероятность того, что наш режим свергнут и что нас постигнет судьба Каддафи или Чаушеску. Только это. А до природы нет никакого дела. В этом плане современная Россия точно не Запад. Современный Китай – не такой отмороженный, как современная Россия, более продвинутый. Там наращивают выпуск электромобилей, используют ресурс «цифровой диктатуры», чтобы никто не мусорил и т.д. Конечно, выбросы в Китае огромные, они не собираются останавливать свой экономический рост ради того, чтобы «в угоду проклятым американцам» ограничить выбросы, им гораздо важнее «догнать и перегнать». Но тем не менее какая-то идея у китайских диктаторов есть. Идея о том, что безоглядно уничтожать окружающую среду – некрасиво. Но эти позитивные изменения происходили в рамках сменяемости высшего руководства, но сейчас, как положено в коммунистических странах, пришли обратно к диктатуре, к несменяемому великому вождю. Поэтому, сегодня озабоченность экологическими проблемами в Китае есть, а завтра придёт другой диктатор, с другими тараканами в голове. Это очень непредсказуемо при диктатуре. Вопросы учеников Екатерины Молоствовой из 610 Классической гимназии Санкт-Петербурга Верно ли, что антропогенное воздействие больше похоже на удар метеорита, чем, например, на Пермское вымирание, т. е. идет гораздо быстрее и нет времени приспособиться? По скорости изменений – да, изменения очень быстрые. Вымирание сухопутных животных за последние 500 лет идет очень быстро. Рост CO2 и потепление за последние 50 лет – также очень быстрый процесс. В этом плане действительно больше похоже на удар метеорита. Но не будем забывать про масштаб. По масштабу происходящих изменений антропогенные изменения даже близко не напоминают последствия удара того самого Чикшулубского метеорита или последствия пермо-триасового катастрофического кризиса. Это просто невозможно сравнивать, это даже не процент от тех катастроф, а какие-то тысячные доли процента. В общем, по скорости очень быстро, но по масштабу пока ещё пустяки по сравнению с теми катастрофами. Наблюдали ли вы сами последствия изменений климата? Изменения климата – вещь всё-таки достаточно медленная, а погода меняется всё время, год на год не приходится, и если у нас, скажем, необычно поздно наступила весна или была необычно тёплая зима, то мы не знаем, это изменение климата или просто погодная флуктуация, которая постоянно происходит. Но вот изменение ареалов животных – да, заметно, что некоторые виды встречаются теперь гораздо севернее прежних мест обитания. Другая экологическая тема, которую человек может заметить на собственном опыте, это опустынивание. Существует огромная литература о том, что одним из результатов антропогенного воздействия является опустынивание. Но на самом деле мы видим противоположный процесс, с ростом выбросов углекислого газа и повышением температуры, площадь пустынь и полупустынь на Земле не растет, а быстро сокращается. Планета в целом зеленеет, потому что CO2 – это пища для растений, в тепле многие растения растут лучше. На спутниковых фотографиях хорошо видно, что юге Сахары, особенно в районе Сахеля, пустыня начинает зеленеть. Это называется опустынивание? Сахель зеленеет, пустыня превращается в степь. Там стало больше дождей, а растения растут лучше, потому что в воздухе стало больше CO2, а рост растений лимитируется его наличием. Доиндустриальный уровень, когда концентрация углекислого газа в атмосфере была 280 частей на миллион – это, если посмотреть на историю Земли, – крайне низкий уровень. Растения сидели на голодном пайке, им не из чего было строить свои тела в ходе фотосинтеза, потому что CO2 уже был на минимуме. Не надо считать этот доиндустриальный уровень каким-то идеалом. Так случилось, что промышленная цивилизация развилась в тот момент, когда CO2 был на минимуме. Сейчас  420 частей на миллион – это уже что-то более приемлемое для растений. Они вздохнули с облегчением и стали лучше расти. Какое опустынивание? Пустыни расширяются в очень небольшом количестве районов, действительно в самых засушливых местах. А в среднем – наоборот. Слышны сожаления, что дескать, Сахара начинает зарастать с юга, но вырастают там не такие растения, какие нам бы хотелось. Но наглеть не надо! Была пустыня, а теперь хоть что-то растёт. Посмотрите фотографии из космоса, как зеленеет Сахель, южная полоса Сахары, очень интересно. Как Вам кажется, перспективны ли проекты типа Плейстоценовый парк в Якутии? Там хотят восстановить высокопродуктивную северную степь. Да, мне очень нравится этот проект, потому что, во-первых, в нём есть какой-то полёт фантазии, какое-то устремление в будущее. Это в принципе яркая идея, мне кажется, и вот эта мамонтовая тундростепь, это система исчезнувшая, но она была действительно гораздо продуктивнее, интереснее, чем нынешнее это бесконечное, бескрайнее болото, которое мы называем тундрой, вся эта чахлая растительность на вечной мерзлоте. Если бы удалось восстановить мамонтовую степь, с мамонтами, с шерстистыми носорогами, с бизонами, дикими лошадями, пещерными львами – чем чёрт не шутит, с оленями разнообразными – это было бы правда здорово. Гораздо лучше того, что сейчас на севере Якутии растёт. К сожалению, это не государственная программа Якутии. Всё держится на энтузиазме Сергея Зимова. Он уже добыл кое-какую фауну. Конечно, мамонты и шерстистые носороги ему недоступны. Но бизонов из Канады завезли, якутских лошадей, ещё какую-то фауну. И вроде бы уже какие-то там есть подвижки, почва улучшается, круговорот углерода как-то улучшается, главное, стало больше хорошей травы для этих копытных. Конечно, в одиночку человеку трудно поднять такой огромный проект, но будем надеяться, что в принципе что-то получится. Восстановление экосистемы – это очень правильное дело. Вот в Израиле сейчас в очень больших масштабах – насколько можно в этой крошечной стране в больших масштабах что-то делать – здесь идёт серьёзная работа по восстановлению экосистем, восстановлению библейской фауны. Завезли каких-то водных буйволов, которые когда-то тут жили, а потом вымерли, завезли из Восточной Азии, чтобы они регулировали травостой в заповеднике Хула, на севере, то есть всё на полном серьёзе. У нас тут есть специальный, не знаю, заповедник – не заповедник, парк – не парк, Хай-Бар Кармель называется, где разводят тех животных, копытных, оленей, козлов каких-то, баранов диких, чтобы потом их выпускать в природу, грифов, орлов, орланов, огромные птицы – раньше когда-то их много водилось, они питаются падалью, сейчас падали нет, питаться нечем. Фермеры травили ядами волков, шакалов, и грифы тоже практически погибли, сейчас их восстанавливают, придумали, как от одной самки грифа не одно, а два яйца в год получать, выращивают в инкубаторах этих грифят, воспитывают и выпускают. Вот уже тридцать пар диких грифов летают над горой Кармель. Возможны ли новые эпидемии бактерий в связи с таянием вечной мерзлоты? Или древние бактерии не будут готовы к встрече с антибиотиками? Я считаю, что это не то, чего стоит бояться, потому что крайне низкая вероятность. Конечно, «никогда не говори “никогда”», нельзя сказать, что вероятность чего-то равно нулю строго, но вероятность того, что из вечной мерзлоты отморозятся бактерии, которые вызовут эпидемию у современного человечества – вероятность этого ну очень мала. Во-первых, чтобы развиваться в человеческом организме, бактерия должна быть к этому приспособлена. Мало шансов, что такая смертоносная бактерия из мерзлоты окажется приспособленной к тому, чтобы именно в человеке развиваться. Во-вторых, конечно, у современного человечества есть огромный арсенал антибиотиков, те бактерии, которые сегодня существуют среди нас, они ко многому уже приспособились, стали устойчивы, но они не могут выработать устойчивость ко всем сразу. А эти отсталые, морально устаревшие бактерии вечной мерзлоты, они наверняка будут чувствительны к нашим антибиотикам. Да и сам факт, что опасные болезнетворные бактерии, опасные именно для человека, для нашего вида, отморозятся из вечной мерзлоты – с какой стати? Их там просто не было никогда. Я думаю, что это очень маловероятно. Кто ваш любимый автор из пишущих про биологию? И почему вы сами ее выбрали? Сам я стал биологом, потому что я таким родился. Я когда начал читать в четыре года, меня тогда уже интересовала биология больше всего. У нас дома была «Жизнь животных», она была ещё не в шести томах, а только начала выходить, первые тома, и я учился читать по этой «Жизни животных», мне ничто другое было не интересно и не надо. Все эти зверюшки, это с детства, это у меня в генах записано. Врождённое. Я не выбирал сознательно биологию. А что касается, какие мои любимые авторы, именно по биологии, сейчас очень много хороших есть авторов. Из популярных пишущих про биологию я очень люблю Чарльза Дарвина. Его «Происхождение видов путем естественного отбора» очень популярная, очень интересная книга, хотя и не совсем новая, но я её рекомендую юным читателям, очень познавательная, очень полезная. Из более современных Ричард Докинз, профессиональный биолог-эволюционист и писатель, у него книги есть разного уровня – для специалистов, для просто интересующихся, для широкой публики, т.е. совсем популярные, и даже для детей, на любой вкус, он написал много книг, и они прекрасны. Есть сейчас много других великолепных авторов, например, Франс де Вааль, приматолог, про поведение приматов, поведение обезьян, чем они на нас похожи, не похожи. Есть Роберт Сапольски, тоже про эволюцию поведения, про эволюцию человеческого поведения, прекрасные на современном уровне исследования. В общем, сейчас реально много литературы и особенно надо обратить внимание на то, что переведено на русский язык в последние годы, особенно есть издательство «Альпина нон-фикшн», есть издательство «Корпус», другие издательства, которые выпускали последние лет 10 просто бездну прекрасных книг по биологии, одна другой лучше, и можно просто всё подряд брать и читать, какая попадётся. Какое направление в биологии вы считаете перспективным именно в связи с изменениями климата? Первое, что приходит в голову – это палеоклиматология. Наука о том, как менялся климат на Земле в прошлом. Потому что – а как ещё понять значение, масштаб, возможные последствия этих изменений, если не посмотреть, как это бывало раньше. Палеоклиматология учит нас, что климат на нашей планете никогда не бывает постоянным, он всегда меняется, быстрее или медленнее, но он находится в постоянном процессе изменений, колебаний. Есть быстрые изменения, в масштабах десятилетий и тысячелетий, связанные с параметрами земной орбиты, всякими там прецессиями земной оси, есть более длинные циклы, вот сейчас уже два с половиной миллиона лет идут циклы оледенений в Северном полушарии, сначала они были по 40, 60 тысяч лет, потом они стали идти по 100-120 тысяч лет, было примерно пять таких 100-тысячелетних циклов оледенений: долгое оледенение, короткое межледниковье и новое оледенение. Мы сейчас живём в межледниковье, уже больше 10 тысяч лет идёт это межледниковье. И кстати, есть такая интересная теория, что именно благодаря антропогенным выбросам, благодаря тому, что люди подняли CO2 в атмосфере от 280 до 420 частей на миллион, может быть, следующее оледенение, которое должно было уже вот-вот начаться по графику, – может быть, оно не начнётся. И если не начнётся, то спасибо огромное этим выбросам. Потому что вы ведь не хотите, чтобы ледники покрыли опять пол-Европы, всю Канаду, половину США и т.д. Чтобы в Москве была приледниковая холодрыга, на 15 градусов холоднее, чем сейчас… нет, вы этого не хотите. Я не знаю, что лучше – подъём уровня моря на 10 метров или наступление ледников на Северное полушарие, что вообще неприятнее будет для человечества. Мне кажется, что ледники на самом деле хуже. Да, так что – палеоклиматология. И традиционный вопрос, который мы в конце задаём: Ваши творческие планы? Это очень глубоко личный вопрос, отвечать на который можно уклончиво, можно что-нибудь наврать, можно сказать правду, но говорить правду в такой ситуации, как у меня, это некий экстремизм. Но была не была, скажу как есть про свои творческие планы. Я чуть больше года назад, в самом конце 2022 года, переехал из России, потому что я просто не мог там находиться. То, что творит российская власть, кажется мне настолько чудовищным, что я вот с этим со всем в одном государстве находиться просто лично не мог. Я понимал, что если я останусь, я просто сойду с ума. Я не мог этого вынести. Я уехал в Израиль вместе с моей женой, тоже известным биологом-палеонтологом Еленой Наймарк. Мы продолжаем здесь заниматься – она наукой, я – больше популяризацией науки, даю вот всякие интервью, пишу заметки, читаю лекции. Здесь в Хайфе, половина населения знает русский язык, поэтому слушатели есть, в других городах Израиля тоже, я читаю популярные лекции. Учим язык, разбираемся, как здесь вообще всё устроено. Как дальше сложится наша карьера рабочая – «будем посмотреть». Может быть, нам удастся устроиться в какой-нибудь университет, в музей, может быть, палеонтологами, с коллекциями палеонтологическими работать очень хотелось бы, вспомнить молодость, так сказать. Как получится. Нам уже по 60 лет и особо какие-то там карьерные планы строить, может, уже поздновато. А буду ли я писать новые книги… Мы последнюю новую книгу – вот этот третий том теперь уже трёхтомника «Эволюции человека» – недавно написали, мы её дописывали во время эпидемии ковида. Обычно после того как допишешь – она толстая, мы вдвоём её с Еленой написали, 600 страниц – нужна какая-то пауза, несколько лет, браться за следующую книгу обычно несколько лет не хочется, а там глядишь, и наберётся каких-то мыслей и фактов на следующую книгу. А популярные лекции я собираюсь продолжать читать, не только популярные, но и серьёзные, научные. Какие-то из них, надеюсь, будут попадать в интернет. Спасибо за интервью! "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Искра БАЕВА. Борьба «за» или «против» символов Аннотация: На конкретных примерах в статье рассмотрены действия властей современной Болгарии, направленные на ликвидацию символов социалистического прошлого. Переименование названий улиц, населенных пунктов, предприятий и учреждений, снос памятников, снятие мемориальных досок и пр. не только отразили масштабы настоящего этапа иконоборчества, но и выявили особенности этого процесса: неспособность «верхов» предложить обществу новые символы, способные стать объединяющим фактором. Более того, борьба против символов социализма усиливается: разрушать оказалось делом более легким, нежели создавать новое. И именно разрушение, указывается в статье, становится определяющим вектором политики властей. Ни членство в ЕС и НАТО, ни потребление и доходы не способны решить назревшую проблему, поскольку люди нуждаются не только в материальных благах, но и в идеалах – целях и выражающих их символах. Ключевые слова: Болгария, социалистическое прошлое, современное иконоборчество, символы Автор: Баева, Искра Василева, д-р истории, почетный профессор, Софийский университет им. Св. Климента Охридского, исторический факультет, Болгария, София. Email: iskravbaeva@yahoo.com Iskra BAEVA. The struggle "for" or "against" symbols Abstract: Using concrete examples, the article examines the actions of the authorities of modern Bulgaria aimed at eliminating symbols of the socialist past. Renaming the names of streets, settlements, enterprises and institutions, demolition of monuments, removal of plaques, etc. not only reflected the scale of the present stage of iconoclasm, but also revealed the peculiarities of this process: the inability of the "upper classes" to offer society new symbols that can become a unifying factor. Moreover, the struggle against the symbols of socialism is intensifying: it turned out to be easier to destroy than to create a new one. And it is destruction, as indicated in the article, that becomes the defining vector of the authorities' policy. Neither membership in the EU and NATO, nor consumption and income are able to solve the urgent problem, because people need not only material goods, but also ideals – goals and symbols expressing them. Keywords: Bulgaria, socialist past, modern iconoclasm, symbols Author: Baeva, Iskra Vasileva, Doctor of History (PhD), Honorary Professor, St. Kliment Ohridsky Sofia University, Faculty of History, Bulgaria, Sofia. Email: iskravbaeva@yahoo.com Глубокие общественные перемены всегда начинаются с выдвижения новых идей и отрицания старых. Так, в конце периода социализма недовольная политическими ограничениями и строгой (и при этом неумной) цензурой интеллигенция начала свою борьбу против системы путем её отрицания, хотя и эзоповым языком. Символичными для того времени стали критиковавший сталинизм роман Благи Димитровой «Лицо» (1981 г.), исследование Желю Желева «Фашизм» (1982 г.), якобы описывавшее национал-социалистическое государство, но отсылавшее к социалистическим реалиям, пьесы Ивана Радоева «Людоедка» (1976 г.) и Йордана Радичкова «Образ и подобие» (1986 г.), вскрывавшие недуги прежнего режима и её руководителей карикатуры Тодора Цонева, главным персонажем которых был Тодор Живков, кинофильмы «Женщина 33-х лет» режиссера Христо Христова и сценариста Бояна Папазова, «Маргарит и Маргарита» (1989 г.) режиссера Николы Волева по идее писателя Александра Томова и другие. Эти художественные и не только художественные произведения смогли разрушить идеологический облик социализма как справедливого общества. Не следует при этом забывать, что вопреки цензуре и ограничениям все они появились в Болгарии вполне официально. Как будто сами власти уже почувствовали, что дела обстоят совсем не так, как их годами представляли, и должны измениться. О том, что и официальные идеологи системы государственного социализма советского типа не верили в неё, свидетельствует весьма любопытная дискуссия 1990 г. В ней участвовали проф. Любен Николов, проф. Петр-Эмиль Митев и доц. Бернард Мунтян. Материалы дискуссии мы недавно перепубликовали в сборнике «Что такое социализм и имеет ли он почву в нашей стране? 130 лет спустя…»[1]. Трое названных ученых пытались установить причины тупикового кризиса, переживаемого социализмом, и нашли их не только в сталинизме и ленинизме, но и в марксизме. Таким образом «сверху» – усилиями интеллигенции, имевшей сильное влияние на общество того времени, и властей и их окружения в период «перестройки» социализм утратил доверие общества. В этом кроется одно из объяснений того факта, почему так легко начался в Болгарии трансформационный процесс, именуемый в стране «переходом»: большинство населения позитивно восприняли прощание с прошлым и с воодушевлением ждали предстоявших перемен, обещавших политическую и экономическую свободу и демократию. Но очень скоро оказалось, что сила новых политиков заключалась в их борьбе против символов социализма, а не в создании главных символов новой системы. При этом сохранявшиеся и активно использовавшиеся дефиниции «свобода» и «демократия» постепенно утрачивали свое первоначальное содержание. И продолжилось современное иконоборчество, выражающее оппозицию наследию предшествующих периодов: масштабная борьба с символами путем смены названий улиц, учреждений, сел и городов (в том числе отказ от определения «народный»), снос памятников и снятие мемориальных досок, связанных с антифашистским сопротивлением. Утверждалось, что оно не было антифашистским, поскольку в Болгарии у власти не была фашистская партия. Это верно, но страна входила в руководимый нацистской Германией Тройственный пакт, в силу чего болгарское движение Сопротивления являлось частью европейской антифашистской борьбы). Борьбу новых «демократов» с памятниками-символами сегодня можно признать успешной. Улицы городов и сел были переименованы, тысячи памятников разрушены, выброшены, переплавлены, прежде чем кто-то спохватился и решил собрать их на одном месте и показать народу – такова цель созданного в 2011 г. Музея социалистического искусства, хотя и 20 лет спустя после первой иконоборческой волны. С трудом, после нескольких неудачных попыток, в 1999 г. был снесен Мавзолей – не говорю Георгия Димитрова: его останки были кремированы, а прах захоронен ещё в 1990 г. на Центральном кладбище Софии. Уже пустое здание ждало решения вопроса о возможном использовании. Но многие предлагавшиеся идеи породили один-единственный результат – разрушение. Мавзолей в 1989 г. Разрушение Мавзолея: одна из попыток Такую же участь ждал и другой символ социализма – воздвигнутый перед Народным дворцом культуры в Софии памятник «1300 лет Болгарии». Символ эпохи социализма, памятник был открыт в 1981 г. в связи с масштабными чествованиями в стране этой исторической даты, но с началом перехода оказался заброшенным, никаких средств на его поддержание не выделялось. И результат не замедлил сказаться: памятник начал разрушаться, оставшийся «скелет» поначалу обнесли забором, а в 2017 г. снесли. Памятник «1300 лет Болгарии» в первозданном виде и в 2014 г. После этого дело дошло до новых символов, призванных сформировать образ новой демократической власти. Как же они выглядят? Как и после 9 сентября 1944 г., была отдана дань уважения жертвам прежнего режима: оформлены памятные места, где ранее располагались концлагеря Белене, на дунайском острове Персин, и «Солнечный берег», в каменном карьере в окрестностях г. Ловеч. Панихида у памятника погибшим в концлагере Белене Мемориальные доски в концлагере «Солнечный берег» 11 сентября 1999 г. был открыт Мемориал жертв коммунистического режима в Болгарии с высеченными на черном мраморе именами. Список охватывает 1919 (не ясно, почему: дата не связана с установлением в стране коммунистического режима) – 1989 гг. Часовня у стены жертв в садике перед Народным дворцом культуры – символом эпохи социализма, возведенным к 1300-летию Болгарии После увековечивания трагического прошлого власти несколько уменьшили свою активность по созданию новых символов. Но не отказались от этого полностью. В 2000 г. на Площади независимости в столице была воздвигнута статуя Святой Софии. Инициатором выступил столичный мэр Стефан Софиянски, работала над проектом команда во главе с известным болгарским скульптором Георгием Чапкановым. Статуя, скорее, олицетворяет собой вековое прошлое Софии[2], а не новый режим, но символично была установлена на месте памятника Ленину. Замысел создателей статуи очевиден: напомнить об историческом прошлом Софии, а вовсе не восславить новую власть А вот памятники деятелям, которые ассоциируются с новой властью, явно призваны выполнять свою функцию новых символов. Речь идет о памятниках одному из создателей Союза демократических сил, юристе и общественном деятеле Святославе Лучникове (1922-2002) и писателе-невозвращенце, авторе «Заочных репортажей о Болгарии» Георгии Маркове (1929-1978), загадочная смерть которого в Лондоне породила много мифов[3]. 10 октября 2012 г. Бывший премьер-министр Болгарии Иван Костов открывает памятник Лучникову Президент Росен Плевнелиев на открытии памятника Маркову 10 ноября 2014 г. Трудно, однако, назвать какой-либо памятник или композицию, символизирующие новую демократическую систему. Да, действительно, построено немало новых современных зданий, но в основном это – большие магазины (торговые центры) или офисы фирм. Вероятно, их можно считать символами современной эпохи, поскольку они пропагандируют потребительский неолиберальный капитализм, но разве в этом состоит идея свободы и демократии? В то же время здания, в которых размещаются официальные учреждения, – старые: построены или до 1944 г., или до 1989 г. Если поискать в них символы, то самым выразительным следует признать размещение парламента – Народного собрания не где-нибудь, а в эмблематичном Партийном доме, построенном в свое время на взносы членов партии и, разумеется, на средства социалистического государства. Вероятно, отсутствие новых символов, достойных того, чтобы за них сражаться, в очередной раз направляет внимание и энергию нынешних носителей власти на старые символы. Только этим могу я объяснить тот факт, что 34 года спустя после начала нашего пути к свободе и демократии активисты правого толка продолжают бороться против символов прошлого. По этой причине самым значимым событием 2023 года стало сражение с Памятником Советской армии. Лишь сейчас, спустя 30 с лишним лет, правые сочли, наконец, геополитическую и внутриполитическую обстановку подходящей, чтобы посягнуть на этот грандиозный символ победы Красной армии над национал-социализмом в Европе в годы Второй мировой войны. И центральные фигуры памятника – красноармейца с победно поднятым знаменитым ППШ – пистолетом-пулеметом Шпагина (а не наведенным на кого бы то ни было), болгарской матери с ребенком на руках и болгарского рабочего были столь же символично разрезаны на части и сброшены на землю. Центральная часть Памятника Советской армии Вероятно, не случайно разрушение Памятника началось ночью… …но продолжено было днем О Памятнике с позиций «за» и «против» сказано и написано достаточно много. Несколько лет пишу о нем и о том, что он символизирует, и я. Посему не хочу повторяться. Для меня важно, что этот Памятник является символом. Не оккупации, а роли Советского Союза и его Красной армии в победе. Ведь если бы не было этой армии, то не было бы и послевоенного демократического мира (в Западной Европе). Памятник напоминал нам о многом. И о том, что мы, болгары, были союзниками Третьего рейха и помогали его военным действиям, снабжали Рейх многим, в том числе и сырьем, сменили части вермахта на оккупированных им территориях, предоставляли свою территорию и порты к услугам Германии и т.д. Но этот Памятник напоминал нам и о том, что на заключительном этапе войны Болгария воевала на стороне антигитлеровской коалиции в составе Третьего Украинского фронта, что мы участвовали и в общеевропейском  движении Сопротивления, благодаря чему сохранили в неприкосновенности границы страны, включая и Южную Добруджу. Да, этот символ напоминал нам и о навязанной после войны недемократической политической системе, но разве мы должны забывать и об этом? Не могу удержаться от искушения и не процитировать фрагмент последнего выступления евродепутата Радана Кынева: «Символ оккупационной советской власти валяется на земле, и там ему место. Этот позор десятки лет должен был напоминать нам, что мы не являемся частью свободного мира, что мы обречены быть элементом азиатской диктатуры». Я прибегла к цитате, поскольку приходится напоминать г-ну Кыневу, что памятники Красной армии по-прежнему возвышаются в таких свободных странах, как Германия, Австрия, Венгрия, Словакия. А с этими странами нас объединяет то, что, как и Болгария, они входили в Тройственный пакт и были в числе побежденных. Они хранят память и об этом периоде своей истории. В отличие от нас, утверждающих, что всегда были правы и что во всем плохом, что с нами случается, виноваты другие. Ничего удивительного, что мы чувствуем себя такими несчастными, потому что никто нас не понимает. И ещё одно. Что заменит уже разрушенные символы – Мавзолей и памятник «1300 лет Болгарии»? Ответ – ничто или почти ничто. Боюсь, что, как и в случае с Памятником Советской армии, нам останется одно только разрушение. На месте Мавзолея сегодня паркинг и время от времени появляются странные инсталляции Памятник «1300 лет Болгарии» сменил фрагмент старого памятника погибшим солдатам Первого и Шестого пехотных полков[4] – львенок, держащий в лапах карту Великой Болгарии по Сан-Стефанскому договору 1878 г. Но вернемся к главной теме – сносу Памятника Советской армии. Это очередное сражение новых правителей с символами прошлого. Проблема в том, когда появятся и какими будут новые символы, за которые мы, болгары, будем готовы сражаться? Если мы не сможем создать их, то, скорее всего, останемся в замкнутом круге борьбы «за» и «против» прошлого, не предложив следующим поколениям достаточно убедительную перспективу. Такая перспектива суть нечто большее, нежели членство в ЕС и НАТО, нежели потребление и доходы, так как люди нуждаются не только в материальных благах, но и в идеалах – целях и выражающих их символах. Перевод с болгарского Т.В. Волокитиной [1] Название сборника отсылает к классическому труду основателя болгарского социализма Димитра Благоева «Что такое социализм и имеет ли он почву в нашей стране?» (1891), в котором утверждалось, что в Болгарии существуют предпосылки и условия для распространения социалистических идей (прим. переводчика). [2] В одной руке Св. София держит лавровый венок - символ триумфа, в другой - горсть античных монет. Сова на плече статуи - свидетельство мудрости, а голову венчает корона древнегреческой богини Тюхе, означающая удачу, судьбу (прим. переводчика). [3] К настоящему времени установлено, что Георгий Марков сотрудничал со спецслужбами нескольких государств, в частности являлся двойным агентом британской разведки, которая время от времени реанимирует расследование дела Маркова, но не рассекречивает имеющиеся в собственном распоряжении документы. На волне антикоммунистической критики возникла версия о причастности к убийству Маркова (знаменитый «укол зонтиком») госбезопасности Болгарии и советского КГБ. Предположения бывшего генерала КГБ Олега Калугина на этот счет, не подкрепленные доказательствами, так и остаются предположениями. Не доказано также, что смертельный яд рицин, приведший к смерти Маркова, содержался в наконечнике зонтика. Часть специалистов считают, что, вероятнее, ампула с рицином была вмонтирована в авторучку. Иными словами, «болгарский зонтик», - скорее всего, миф времен «холодной войны». В Болгарии уже никто не считает доказанным, что убийство Маркова осуществлено «по заказу» ГБ/КГБ. Высказываются и другие версии (прим. автора). [4] Мемориал в честь Первого пехотного софийского и Шестого пехотного тырновского полков Первой пехотной софийской дивизии, вошедшей в историю как «железная» или «шопская», был открыт 28 октября 1934 г. царем Борисом III. На памятнике выбиты имена более трех тысяч солдат дивизии, погибших в Первой и Второй (Межсоюзнической) Балканских войнах 1912-1913 гг. и Первой мировой войне. Памятник пострадал во время англо-американских бомбардировок Софии в декабре 1943 - марте 1944 г. В 1979 г. разрушен, и на его месте был воздвигнут памятник «1300 лет Болгарии» (прим. автора). "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Ю. В. Латыш Ретротопия Владимира Путина, или Как превратить империалистическую войну в гражданскую Аннотация: Опираясь на концепцию ретротопии Зигмунта Баумана, автор проанализировал интервью Владимира Путина Такеру Карлсону, в котором Президент России использовал исторические аргументы для оправдания войны против Украины. Ключевой идеей интервью стала попытка путем отрицания существования украинского народа и его государственности ассоциировать российско-украинскую войну с Гражданской войной в США, а не с Американской войной за независимость. Также высказывается предположение, что Путин готов предложить компромисс США – отказаться от планов завоевания всей Украины в обмен на признание и деукраинизацию захваченных территорий. Ключевые слова: российско-украинская война, гражданская война, ностальгия, суперэтатизм, правый поворот. Сведения об авторе: Юрий Владимирович Латыш, кандидат исторических наук, доцент, приглашенный исследователь Европейского гуманитарного университета (Вильнюс). E-mail: j_latysh@ukr.net. Yu. V. Latysh Vladimir Putin`s Retrotopia, or How to Turn Imperialist War into Civil War Abstract: Based on Zygmunt Bauman's concept of Retrotopia, the author analyzed Vladimir Putin's interview to Tucker Carlson, in which Russian President used historical arguments to justify the war against Ukraine. The key idea of the interview was an attempt to associate the Russo-Ukrainian war with the American Civil War rather than the American Revolutionary War by denying the existence of the Ukrainian nation and its statehood. The author also suggests that Putin may offer a compromise to the US – abandon plans to conquer all of Ukraine in exchange for recognition and de-Ukrainization of the captured territories. Keywords: Russo-Ukrainian war, Civil War, nostalgia, super-statism, right turn. Corresponding author: Yurii Latysh, PhD (candidat istoricheskih nauk), Associate Professor, Visiting Researcher of European Humanities University, Vilnius. E-mail: j_latysh@ukr.net Первые полчаса интервью американскому журналисту Такеру Карлсону Президент Российской Федерации посвятил рассуждениям об истории: от легендарного призвания варягов до 24 февраля 2022 года. Владимир Путин вновь озвучил вульгаризированные тезисы имперской историографии, у истоков которой стоял Николай Карамзин. Эти мысли он уже неоднократно высказывал, в частности, в выступлении на саммите НАТО в Бухаресте 4 апреля 2008 года, резонансной статье «Об историческом единстве россиян и украинцев» 12 июля 2021 года, появившейся на сайте Кремля на русском и украинском языках, телевизионном обращении 21 февраля 2022 года, в котором было обосновано вторжение в Украину, выступлении на пленарном заседании Всемирного русского народного собора 28 ноября 2023 года, во время «прямой линии» 14 декабря 2023 года и других многочисленных выступлениях и интервью. Единственной новой мыслью стал тезис, что развал Советского Союза был инициирован руководством России. Заметно, что Путин глубоко убежден в истинности своих исторических воззрений, несмотря на их очевидную архаичность. Можно согласиться с мнением украинского историка Ярослава Грицака, что по своим взглядам российский президент – типичный имперский националист XIX века [Грицак 2022]. В суперэтатистской версии истории «от Путина» существуют только государства, правители, их завоевания и геополитические интересы. Это история без людей, история, в которой нет места культуре, научно-техническому прогрессу, человеческим чувствам и отношениям. Это очень скучная и очень жестокая история. Историки уже неоднократно разбирали исторические взгляды российского президента, его фактологические и методологические ошибки, поэтому нет смысла создавать очередной текст, который бы превышал объемом само интервью. Гораздо важнее проанализировать причины внезапно пробудившегося у Путина интереса к прошлому и цель, которой он стремится достичь, прибегая к историческим аргументам. Рост интереса к истории является следствием поворота к памяти, начавшегося в 1970-е годы и усилившегося с началом XXI века. Ответом консервативной части общества на глобализацию, экономический кризис 2008 года, взрывной рост социального неравенства, размывание среднего класса, прекаризацию, а также дефицит безопасности, связанный с угрозой терроризма и страхом перед мигрантами, стал правый поворот – общемировая тенденция к усилению влияния ультраправых, националистических, империалистических, экстремистских и клерикальных идей и сил. Ключевую роль в этом процессе сыграла гибель Утопии. Долгое время человечество развивалось под влиянием мечты о «светлом будущем». Однако современное общество, достигнув определенного уровня материального достатка, оказалось не способно вообразить лучший мир, чем тот, в котором мы живем. Исчезла уверенность, что будущее будет «светлым». Его не ждут с надеждой, а скорее опасаются. Писатель Джордж Мартин выразил эту мысль таким образом: «в 1950-х, когда я был ребенком, мы не могли дождаться попасть в будущее. Оно должно было быть замечательным, мир – справедливым, и все это было чудом завтрашнего дня. Там должны были быть чудесные чудеса, а жизнь – значительно лучше, чем сегодня. Люди проводили опросы, по которым выходило, что все верят: наши дети будут жить лучше, чем мы, а уж внуки – и подавно. Эта вера исчезла. Если взять текущие опросы, то большинство считает, что их дети будут жить хуже, чем они, а уж внукам вообще придется несладко. И я боюсь, что это так» [Мартин 2015]. Вместо прогресса идеологической сердцевиной правого поворота является ностальгия, включающая популяризацию идеи возрождения наций и государств, возвращения им былого величия, «вставания с колен» и т. п. При этом объектом ностальгии становится не реальное прошлое, а его «улучшенный» вариант, напоминающий мифы об утраченном рае, золотом веке или представления эпохи Возрождения об Античности. Ностальгию по идеализированному прошлому Зигмунт Бауман назвал ретротопией [Бауман 2019: 21]. Опасаясь настоящего и будущего, общество ищет спасения в ретротопии, как в материнской утробе. Ситуацию усугубляет кризис политических идеологий, которые становятся все менее различимы, как и программы политических партий. Основные конфликты перемещаются из области идеологии в сферу культуры, что порождает возобновление угасших межэтнических конфликтов и империалистических стремлений восстановить исторические «зоны влияния». Ретротопия подпитывает мечты о величии и имперские мифы, а также желание «исправить» ошибки прошлого. Путинский исторический экскурс отражает желание «переиграть» распад Российской империи и Советского Союза, восстановив геополитическое влияния через возвращение мирового порядка к ситуации похожей на систему международных отношений, существовавшей в период между Венским конгрессом и Первой мировой войной, с «концертом великих держав», каждая из которых имела свою зону влияния. Важным шагом на этом пути является возвращение в «родную гавань» заблудших еретиков-украинцев. Апеллируя к консервативной американской аудитории, Путин выдвинул главный тезис интервью: российско-украинская война – это война гражданская. В исторической памяти рядового американца существуют два главных события прошлого – Война за независимость и Гражданская война. Западный и украинский дискурсы представляют современную войну как аналог Американской войны за независимость, антиколониальную борьбу украинского народа против бывшей метрополии, стремящейся восстановить свое господство. Задача Путина заключалась в том, чтобы представить сегодняшние события, как аналог Гражданской войны, внутреннего конфликта в извечной зоне российского влияния, в котором США не имеют своих интересов. В его ретротопии Россия является неизменным государством, с четко сформированной политической системой координат и геостратегическими интересами с 862 года, а после крещения в 988 году начинает складываться централизованное государство – «единая территория, единые хозяйственные связи, один язык». При этом Киеву наряду с Новгородом отводится роль одного из двух центров изначальной России. При этом игнорируется тот факт, что государство Русь, Московское великое княжество / Московское царство, Российская империя, СССР – это разные государства, каждое из которых существовало в разные эпохи, в разных исторических условиях. В истории российско-украинских отношений Русь является едва ли не главным камнем преткновения, ибо от нее ведут свой основополагающий миф оба государства. Когда одно государство подвергает сомнению основополагающий миф другого, возникает дилемма мнемонической безопасности. Каждое из государств ощущает угрозу, что у него пытаются «украсть» историю. Результатом становятся мнемонические войны, которые с разной интенсивностью ведутся между Россией и Украиной со времен президентства Виктора Ющенко (2005–2010 гг.). Их апогеем стала полномасштабная война с 24 февраля 2022 года, во время которой история, как важная составляющая национальной безопасности, превратилась в «исторический фронт». Сама по себе дискуссия, была ли Русь украинским или российским государством, лишена смысла. Так же, как, например, попытки выяснить, какому народу, французскому или немецкому, принадлежит империя Карла Великого, или, какое из нынешних государств, Саудовская Аравия, Сирия или Ирак, является наследником Арабского халифата. Русь не была национальным государством. Единственный исторический источник, которым оперирует президент России, это «Повесть временных лет», из которой нельзя узнать, что: – в Новгороде археологами не обнаружен культурный слой IX века; – «один язык» Руси – это церковнославянский, на котором велось делопроизводство и совершались богослужения, а не разговорный язык населения. Потому с тем же успехом можно утверждать, что единым языком Европы была латынь, а исламского мира – арабский; – Русь долгое время оставалась рыхлым конгломератом племен, а затем – конгломератом княжеств с вотчинным принципом престолонаследия, так и не став централизованным государством. Однако апроприация истории Руси со столицей в Киеве позволяет Путину выстроить ключевую идею своей ретротопии вокруг отрицания или сомнения в существовании украинского народа, само название которого якобы происходит от живущих «у края», то есть на границе. Украинство изображается не как национальная идентичность, а как сепаратистское политическое движение, созданное то ли поляками, то ли генштабом Австро-Венгрии, которому большевики по неизвестным причинам даровали государственность. По сути, считать себя украинцем – это предавать Россию. Об этом прямо говорит консервативный прокремлевский философ Александр Дугин, для которого принадлежность к украинству – грех, предательство православия, восточного славянства, империи и самих себя, переход на сторону экзистенциального метафизического врага (Дугин 2023). При этом полностью игнорируется, что: – центром первой фазы украинского национального возрождения были Харьковщина и Полтавщина, не связанные ни с Польшей, ни с Австро-Венгрией; – его сердцевину составляла идея «Украина – не Польша», что никак не могло импонировать полякам; – перенос центра украинского движения в Галичину стал следствием запретов царского правительства – Валуевского циркуляра 1863 года и Эмского указа 1876 года – уникальных в мировой истории актов, запрещавших книги не из-за их содержания, а из-за языка, на котором они были изданы; – первой формой украинской государственности в ХХ веке была Украинская народная республика, а инициатором украинизации армии выступали не австро-венгерские генштабисты и не большевистские комиссары, а основатель белого движения Лавр Корнилов. Применив ложное разделение наций и государств на естественные и искусственные (ибо естественных наций и государств не существует; все они сконструированы, а государственные границы являются результатом многочисленных войн и завоеваний), Путин отрицает право украинского народа на собственную, отдельную от российской, историю и государственную традицию. Второй важный посыл Путина американским консерваторам, это согласие на определенного рода торги по поводу будущего Украины, выраженное в словах о готовности принять тот факт, что украинцы – отдельный народ. Фактически речь может идти о готовности отказаться от захвата всей Украины и ограничиться деукраинизацией той ее части, которую контролируют или смогут захватить российские войска. С этим связан переход от курса на реставрацию УССР – формально украинского государства с пророссийскими элитами во главе, как это вероятно планировалось в начале «спецоперации», к русификации и полному поглощению захваченных территорий. Сделав изначальную ставку на советскую ностальгию, Путин не учел, что особенностью идентичности советских украинцев была двойная лояльность: союзу и республике. Выше еще был уровень – «мировое коммунистическое движение», но к 1980-м годам этот этаж здания советской идентичности уже обветшал. В УССР с раннего детства человек постоянно видел два герба, два флага, два гимна – СССР и республики, учил два языка, смотрел «Спокойной ночи, малыши» и «Вечірню казку». Так было во всех союзных республиках, кроме РСФСР. Украинская государственность существовала в жизни каждого человека в виде органов власти, республиканской Компартии со своими съездами и Политбюро, четко определенных границ республики. Хотя эта государственность была фиктивной, и ключевые решения принимались в Москве, все атрибуты независимого государства были в наличии. Поэтому распад СССР не стал трагедией для украинцев. Государство сохранило свои границы, изменило символику, а место лояльности союзному центру в Москве заняла идея «возвращения в Европу» – своеобразная ретротопия по-украински. Несмотря на тяжелейший экономический кризис, 1990-е годы не нанесли украинскому обществу такой глубокой травмы, как российскому. В сознании и быту жителей России никакой РСФСР не существовало, они жили как бы сразу в СССР. Не было ни российской Компартии, ни гимна РСФСР, ни двуязычных газет, телевидения и вывесок, а флаг и органы республиканской власти не воспринимались всерьез. По этой причине распад СССР стал тяжелейшей трагедией и травмой для России и русских. Они вдруг осознали, что их страна уменьшилась, «потеряла» много территорий. Потому в путинской ретротопии Россия = Русь = Российская империя = СССР, а значит это Россия завоевала Причерноморье и другие земли, одержала победу во Второй мировой войне, присоединила «исторические земли», а украинцы в этом якобы и не участвовали, зато получили все это в подарок «с барского плеча». Таким образом единственным легитимным способом обладания той или иной территорией, с точки зрения Путина, является право завоевателя, но не референдум, на котором в декабре 1991 года жители всех регионов Украины сделали выбор в пользу независимости. По праву завоевателя он предлагает Западу признать «сложившиеся территориальные реалии». Украина имеет все основания воспринимать намерения и действия России как угрозу существованию украинского народа и стремление уничтожить украинскую идентичность. Постоянно говоря о единстве русских и украинцев, Путин сам провоцирует активизацию процессов деколонизации в Украине, направленных на разрыв любых связей с Россией, ограничения использования русского языка и отмены русской культуры, популяризацию и нормализацию национализма, демонтаж советских памятников, чтобы никто больше не мог сказать, что это один народ. Путинский исторический экскурс направлен на то, чтобы скрыть тот факт, что в 2014 году Россия нарушила Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве, в котором закреплялись принципы нерушимости существующих границ, уважения территориальной целостности, неприменения силы или угрозы силой, права народов свободно распоряжаться своей судьбой, невмешательства во внутренние дела [Договор 1999]. И в этом договоре не было ни единого слова о Рюрике, Богдане Хмельницком, Новороссии, большевиках и австро-венгерском генштабе. Библиографический список Бауман 2019 – Бауман З. Ретрогопия; пер. с англ. В. Л. Силаевой; под науч. ред. О. А Оберемко. М.: ВЦИОМ, 2019. 160 с. Грицак 2022 – Когда появился украинский народ? Была ли Украина российской колонией? Что украинцы думают о Бандере? Украинский историк Ярослав Грицак отвечает на главные вопросы россиян об истории Украины // Медуза, 28 ноября 2022: https://meduza.io/feature/2022/11/28/kogda-poyavilsya-ukrainskiy-narod-byla-li-ukraina-rossiyskoy-koloniey-chto-ukraintsy-dumayut-o-bandere Договор 1999 – Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Российской Федерацией и Украиной. Ратифицирован Федеральным законом РФ от 2 марта 1999 года № 42-ФЗ: https://web.archive.org/web/20210711075643/https://docs.cntd.ru/document/1902220 Дугин 2023 – Телеграм-канал Александра Дугина, 11 декабря 2023: https://t.me/Agdchan/12991 Мартин 2015 – Встреча с Джорджем Мартином в Гамбурге: о детстве и юности, кризисе научной фантастики и власти // 7Королевств, 1 июля 2015: http://7kingdoms.ru/2015/george-martin-hamburg-meeting-and-reading/ References Bauman Z. Retrotopia. Moscow: VCIOM, 2019. 160 p. Dogovor o druzhbe, sotrudnichestve i partnerstve mezhdu Rossijskoj Federatsiej i Ukrainoj, March 2, 1999: https://web.archive.org/web/20210711075643/https://docs.cntd.ru/document/1902220 Kogda poyavilsya ukrainskij narod? Byla li Ukraina rossijskoj koloniej? Chto ukraincy dumayut o Bandere? Ukrainskij istorik Yaroslav Hrytsak otvechaet na glavnye voprosy rossiyan ob istorii Ukrainy. Meduza, November 28, 2022: https://meduza.io/feature/2022/11/28/kogda-poyavilsya-ukrainskiy-narod-byla-li-ukraina-rossiyskoy-koloniey-chto-ukraintsy-dumayut-o-bandere Telegram-kanal Aleksandra Dugina, December 11, 2023: https://t.me/Agdchan/12991 Vstrecha s Dzhordzhem Martinom v Gamburge: o detstve i yunosti, krizise nauchnoj fantastiki i vlasti. 7Korolevstv, July 1, 2015: http://7kingdoms.ru/2015/george-martin-hamburg-meeting-and-reading/ "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Эммануэль Вагеманс. Rev.: Stefan Creuzberger. Das deutsch-russische Jahrhundert. Geschichte einer besonderen Beziehung  [Германо-российский век. История особых отношений]. Hamburg, Rowohlt, 2022, 670 S. ISBN 978-3-498-04703-0 Аннотация: В своей книге о германо-российских отношениях немецкий историк Штефан Кройцбергер задается вопросом, почему между этими двумя великими странами и культурами все пошло не так? В России было много немецких деятелей науки и культуры, предпринимателей, чиновников, династические связи были чрезвычайно тесными, так что некоторые иногда рассматривали Россию как немецкую колонию. Германия же воспринималась многими русскими как оплот прусского милитаризма; противостояние Вильгельма II либерализму и революции порождало германофобию. Если положительный образ России возник у немцев благодаря тому, что русская литература со второй половины XIX века приобрела известность в Германии, то появление в конце XIX – начале XX века десятков тысяч российский эмигрантов, в том числе и еврейского происхождения, которые были жертвами царской политики  дискриминации и антисемитизма, создавало негативные представления о Российской империи. По мнению Кройцбергера, в XX веке были совершены, по меньшей мере, три крупные ошибки: 1) немецкие деньги для Ленина, благодаря которым стала возможной большевистская революция; 2) Рапалльский договор, положивший начало сотрудничеству Советской России с Веймарской республикой, а затем и с нацистским режимом; 3) договор о ненападении 1939 года, который спровоцировал Вторую мировую войну. Кроме того, многим памятна травма раздела Германии в период с 1949 по 1989 год. Все это сделало примирение затруднительным. Но автор не теряет оптимизма, так как ничто не вечно и все изменяется. Ключевые слова: Российско-германские отношения, присутствие немцев в России, образ России в Германии, пагубные для России ошибки 20 века, примирение Сведения об авторе: Эммануэль Вагеманс, PhD, заслуженный профессор (emeritus professor) Лёвенского католического университета (Бельгия). Email: emmanuel.waegemans@telenet.be Emmanuel Waegemans. Rev.: Stefan Creuzberger. Das deutsch-russische Jahrhundert. Geschichte einer besonderen Beziehung. Hamburg, Rowohlt, 2022, 670 S. ISBN 978-3-498-04703-0 Abstract: In his book on German-Russian relations, the German historian Creuzberger asks why things went wrong between these two great countries and cultures. Russia had many German businessmen, politicians, and officials, and there were many dynastic ties, so that sometimes Russia was seen as a German colony. On the other hand, Germany was seen by Russians as a bulwark of Prussian militarism; Wilhelm II's opposition to liberalism and revolution created Germanophobia. While in Germany a positive image of Russia was formed due to the fact that Russian literature became known in Germany since the 1850’s, the image of Russia in the late 19th and early 20th century was strongly influenced by tens of thousands of Russian (Jewish) emigrants, who themselves became victims of the tsarist policy of discrimination and anti-semitism. According to the author, at least three major mistakes were made in the 20th century: German money for Lenin, which made the Bolshevik Revolution possible, the Rapallo Treaty, which caused Soviet Russia to co-operate with the Weimar Republic and then with the Nazi regime, the 1939 non-aggression pact, which provoked World War II. And, of course, the terrible partition of Germany between 1949 and 1989. All this made reconciliation impossible. But the author does not lose optimism. Nothing is eternal. Keywords: Russian-German relations, presence of Germans in Russia, image of Russia in Germany, harmful for Russia mistakes of the 20th century, reconciliation,, Corresponding author: Emmanuel Waegemans, emeritus professor of the Catholic University of Leuven (Belgium). Email: emmanuel.waegemans@telenet.be Штефан Кройцбергер обладает необходимой подготовкой для обсуждения сложной проблемы германо-российских отношений. Он преподает историю в университете Ростока, публикует работы по истории Германии и России XX века и является членом Объединенной германо-российской исторической комиссии. В его объемной книге подробно, но не занудно описана бурная история отношений между двумя великими странами, преимущественно в прошлом веке. Он начинает свою книгу с биографии Фердинанда Теодора фон Эйнема, который основал в Москве лучшую в России кондитерскую фабрику, удостоенную впоследствии звания «поставщика двора Его Императорского Величества». Вторая «личность на границе двух культур» (Grenzgänger) (11), как ее характеризует автор, – это Клаус Менерт (Klaus Mehnert), немец русского происхождения, который, особенно в 1950-1960-е годы, внес значительный вклад в понимание русского человека (я помню его книгу «Советский человек» (Der Sowjetmensch, 1958), которая стала бестселлером). Эти две истории являются прелюдией к вопросу, не задаваемому автором напрямую: что же все-таки пошло не так в отношениях между двумя странами, почему они не смогли конструктивно сотрудничать? В своем предисловии Кройцбергер отмечает, что не совсем справедливо считать XX век исключительно веком Америки, так как уже в конце XIX века стало ясно, что огромное влияние на мир оказывают две соседних страны – Германия и Россия (18). На протяжении нескольких веков в России жило огромное количество немцев, внесших заметный вклад в ее науку, образование, медицину, промышленность, государственное управление, военное дело и т.д. Существовали тесные династические связи с немецкими правящими домами (в том числе и Николай II был женат на немецкой принцессе, что имело неприятные последствия в контексте Первой мировой войны). С конца XIX века в русской промышленности доминировали немецкие предприниматели и фирмы (Siemens, AEG, Thyssen, Krupp). По этим причинам о России иногда говорили как о своего рода «немецкой колонии» (31). Но вопреки тому, что присутствие немцев в царской России было значительным, накануне Первой мировой войны от прежней  близости  (Wahlverwandtschaft) почти ничего не осталось (34), и германофобия была широко распространена в русском обществе. Определенную роль в этом сыграло и немецко-балтийское дворянство, занимавшее высокие посты в России и в значительной своей части проводившее антилиберальную политику. В целом прогерманская фракция в русской политике того времени была весьма консервативной. Кроме того, прогрессивные русские видели в Германии Вильгельма II «оплот авторитарного величия и прусского милитаризма» (32), естественного союзника царского самодержавия (39), а, значит, врага либерализма и революции. С другой стороны, и в Германии в тот период росли антирусские настроения. Свой вклад здесь внесли труды Маркса и Энгельса, которые не проводили четкой границы между критикой царизма и своим отношением к русским. Для многих немцев царская Россия была отсталой, варварской и деспотичной страной, азиатской империей, стремящейся навязать другим присущие ей традиции рабства и коррупции (42). В начале XX века, в результате главным образом Балканских войн (1912–1913), в лексиконе немецкой публицистики  появился «боевой клич» о «русской опасности». Но были слышны и другие мнения. Со второй половине XIX века немцы открыли для себя Россию как молодую культурную нацию, обладающую такими литературными талантами, как Пушкин, Гоголь и Тургенев, и такими гигантами, как Достоевский и Толстой. Если русская литература создавала у немцев положительный образ России, то политика царизма, порождавшая огромное число эмигрантов, этот образ разрушала.  К 1910 году в Германской империи (в основном в Берлине, Лейпциге и Мюнхене) проживало 138 000 русских, т.е. половина всех  эмигрантов в Западной Европе. Многие из них были левыми активистами или евреями, бежавшими от репрессий царского режима. Неудивительно, что после Первой мировой войны российские большевики сделали ставку именно на Германию, надеясь устроить там коммунистическую революцию. Первой, по мнению Кройцбергера, исторической ошибкой в германо-российских отношениях стало финансирование Германией большевиков, которые смогли использовать немецкие деньги для свержения Временного правительства (а значит, и для прекращения войны на русском фронте). Результатом стал сепаратный Брест-Литовский мир (март 1918 года), который освободил руки Ленина для осуществления его революции, а для Германии сократил ее военную нагрузку на Востоке (76). То, что Германия совершила капитальную ошибку, финансируя большевиков, стало очевидным не сразу. Но уже в первые годы существования Веймарской республики Советская Россия пыталась влиять на ее политику, в том числе и путем экспорта своей революции. Это, в свою очередь, породило страх перед Советской Россией и «красным террором» (100) и подготовило почву для антикоммунистической кампании Гитлера. Считаю необходимым уточнить, что вопрос о «немецких деньгах» до сих пор остается дискуссионным. Но Кройцбергер, без колебаний принимает тезис о финансировании большевиков германскими властями. Второй ошибкой, согласно Кройцбергеру, было Рапалльское соглашение (1922), фактическое взаимное признание двух государств-изгоев по результатам Первой мировой войны, «удачный пример прагматизма», по словам автора (550). Поскольку в результате Версальских мирных переговоров Германии не было позволено вооружаться, она нашла в Советской республике союзника, на территории которого могла беспрепятственно, вдали от посторонних глаз опробовать свою военную технику и готовить военные кадры. Таким образом, Советская Россия фактически создавала военно-экономическую базу будущего нацистского режима, который впоследствии напал на Советский Союз. Хотя мнения по поводу договора о ненападении между нацистской Германией и Советской Россией (август 1939 года) расходятся, его также можно рассматривать как фатальную ошибку. В качестве оправдания обычно приводится аргумент, что Сталин хотел выиграть время, так как в тот момент был не в состоянии оказать успешное  сопротивление вермахту, но, с другой стороны, этот договор сделал возможным начало Второй мировой войны. Сегодня мы можем только гадать, но, тем не менее, есть основания полагать, что без советских гарантий Гитлер вряд ли решился бы вторгнуться в Польшу, с риском получить войну на два фронта. Террор, развязанный против поляков с обеих сторон – немцами в западной и центральной Польше и Советами в восточной Польше, – не поддается описанию и является одним из величайших пятен в истории обеих стран. Итак, все пошло не так. Оба диктатора ослепили и при этом недооценили друг друга. То, что Гитлер поверил в возможность успешного блицкрига против СССР, – это, на мой взгляд, один из самых немыслимых просчетов в мировой истории (и это при том, что фюрер, похоже, внимательно читал мемуары  Наполеона). Война на уничтожение, развязанная Гитлером против Советского Союза, естественно, повлияла на негативные отношения между СССР/Россией и ФРГ на многие поколения вперед. Обе страныработали над «проработкой прошлого» (Vergangenheitsbewältigung), но немецкая сторона гораздо больше и интенсивнее, чем русская признавала и осуждала преступления своих предков. В СССР замалчивались военные преступления (грабежи, изнасилования, разграбление произведений искусства) во время освобождения Восточной Европы и Германии от нацизма. Советским людям рассказывали только об их решающем вкладе в освобождение мира от «коричневой чумы». И по сей день эти преступления остаются для россиян непроработанной частью их истории. Дискурс, демонстрируемый президентом Путиным на парадах 9 мая, – это однобокая картина советского самопожертвования и героизма. За освобождение от нацизма мир, по мнению российского президента, должен быть благодарен исключительно русским. Другие народы бывшего СССР и союзники по антигитлеровской коалиции намеренно не упоминаются. Тяжелой ценой, которую немцам пришлось заплатить за неудачные отношения с русскими, стал раскол Германии. С 1949 по 1989 год две части страны находились в состоянии вражды. Коммунистическая диктатура соседствовала с государством, которое предпринимало серьезные усилия, чтобы стать демократией и достойно проработать свое нацистское прошлое. В СССР постоянно критиковалась политика властей ФРГ по интеграции бывших нацистских чиновников в политическую и экономическую жизнь, но в упор не замечали, что в ГДР делается то же самое. В книге также подробно описываются «репарации» – демонтаж значительной части германских заводов, вывезенных в СССР. Все это в высшей степени затрудняло «примирение между русскими и немцами» (331). Только с 1970-х годов в ФРГ (339) стало возможным говорить о тотальной войне на уничтожение, которую Гитлер вел против Советского Союза, и только тогда стало ясно, что совершенные там преступления были делом рук не только СС (аргумент, который использовался с целью  уменьшить число виновных в военных преступлениях), но и вермахта. В начале 1980-х годов лауреат Нобелевской премии Генрих Бёлль и советский диссидент Лев Копелев поставили вопрос: «Почему мы стреляли друг в друга» (Warum haben wir aufeinander geschossen)? Среди до сих пор не утихающих споров остаются вопросы о репарациях, которые должна выплатить Германия, и о возвращении награбленных обоими режимами произведений искусства. В российских СМИ все еще табуирован вопрос о жертвах и цене победы (346). Еще одним препятствием к проработке прошлого является давний запрет, ныне приравненный к уголовному преступлению, на сравнение коммунизма с национал-социализмом. Сегодня Василий Гроссман был бы осужден российским судом за свой великий роман «Жизнь и судьба». Вместо того чтобы расчистить пространство для прозрения, раскаяния и прощения Путин культивирует «гигантоманию в политике памяти» (348). В 1996 году президент Ельцин объявил 22 июня (начало войны в 1941 году) «Днем памяти и скорби», но этот смысл политики памяти не находится сегодня в центре внимания. Напротив, Путин эксплуатирует  «День Победы» (9 мая), из которого он по-прежнему извлекает единственный элемент, объединяющий практически всех россиян, не столько память об ужасах войны, сколько ликование по поводу мощи русского оружия. Возникший в этом контексте мем: «Можем повторить», – готовил общество к нынешней «спецоперации по денацификации» Украины. Все это делает сближение, понимание и примирение немцев с русскими сегодня невозможным: «То, что для немцев и французов после Второй мировой войны является нормой, для немцев и русских находится в отдаленном будущем» (355). В заключительной главе Кройцбергер пытается подвести итоги: «Оглядываясь назад, на немецко-русское столетие, характеризующееся революциями и потрясениями, террором и насилием, и, наконец, разграничением и взаимопониманием, становится ясно, насколько страх и восхищение, вражда и дружеская близость неоднократно определяли взаимное восприятие немцев и русских» (549). Автор сетует на то, что Кремль прибегает к таким «политическим практикам и риторике, которые возрождают воспоминания о самых холодных временах холодной войны» (555). Но заканчивает Кройцбергер на оптимистической ноте: ничто не вечно. Он задается вопросом, кто бы мог подумать три десятилетия назад, что советская империя исчезнет с политической сцены. Возможно, тогда так думали немногие, но, по крайней мере, я был среди этой небольшой группы. Несколько невнятно он рассматривает Чемпионат мира по футболу 2018 года как хороший пример того, как «такие встречи могут высвободить силы» для сближения (562). На мой взгляд, это очень наивно, но пусть автор окажется прав. В этой хорошо документированной и изобилующей нюансами книге, обосновывается тезис о том, что величайшей катастрофой XX века был не распад Советского Союза (как любит утверждать Путин), а Первая мировая война. Все беды после 1918 года – коммунизм, нацизм, Вторая мировая война, Холодная война – проистекают из нее. Стефан Цвейг был прав: с Первой мировой войны началась новая эра, время до Великой войны было «Миром вчерашнего дня» (Die Welt von gestern). "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

А.А. Каменских. «Специальная историческая операция». Попытка нарратологического анализа интервью В. Путина Т. Карлсону Аннотация: В статье представлена попытка тропологического анализа исторического нарратива, который, в форме изложения российской истории с 862 года от Р.Х. до наших дней, был предложен российским политиком Владимиром Путиным его интервьюеру, американскому журналисту Такеру Карлсону, 9 февраля 2024 г., вместо ответа на вопрос о причинах так называемой «специальной военной операции», то есть вторжения российской армии на территорию Украины 24 февраля 2022 г. Автор статьи руководствуется в своём исследовании принципами нарратологического анализа, предложенного для оценки исторических сочинений Хейденом Уайтом (1928-2018). Ключевые слова: имперский исторический нарратив, Путин, Украина, легитимация военной агрессии Автор: Каменских Алексей Александрович, кандидат философских наук, стипендиат программы поддержки учёных в опасности им. Фёдора Степуна от Фонда Зимина, Фонда Немцова и Рурского университета в Бохуме. Email: kamen.septem@gmail.com A.A. Kamenskikh. “The Special Historical Operation”. An Attempt of Narratological Analysis of Vladimir Putin’s Interview to Tucker Carlson Abstract: The paper endeavors to undertake a tropological analysis of the historical narrative presented by Russian politician Vladimir Putin to his interviewer, American journalist Tucker Carlson, on February 9, 2024. In lieu of addressing the reasons behind the so-called “special military operation”, namely the Russian army’s incursion into Ukraine on February 24, 2022, Putin articulated a rendition of Russian history dating back to 862 AD. In examining Putin’s historical narrative, the author of the paper adheres to the principles of narratological analysis proposed by Hayden White (1928-2018). Keywords: imperial historical narrative, Putin, Ukraine, legitimisation of military aggression Corresponding author: Aleksey (Aleksei) Kamenskikh, PhD (candidat filosofskih nauk) in History of Philosophy, scholarship holder of the Fyodor Stepun Scholars in Risk Programme from the Zimin Foundation, the Nemtsov Foundation and the Ruhr-Bochum University. Email: kamen.septem@gmail.com Недавнее интервью российского президента журналисту Такеру Карлсону (Путин, Карлсон 2024a, видеозапись: Путин, Карлсон 2024b) вызвало вал аналитических публикаций и комментариев, в некоторых из которых — как, например, в посте, который разместил на своей странице в Facebook Борис Херсонский (Херсонский 2024), замечательный украинский поэт, а также профессиональный клинический психолог и психиатр, — утверждается, что материал интервью позволяет диагностировать у собеседника американского журналиста признаки психического расстройства. По оценке Бориса Херсонского — паранойяльный бред. Если это так и текст интервью представляет собой не более чем продукт расстроенной психики, приходится задаваться вопросом, следует ли специалисту по культуре памяти делать его предметом своего исследования или лучше уступить место представителям иной дисциплины? К сожалению, такая попытка устраниться от обсуждения была бы ошибкой: в силу занимаемого Путиным положения, продуцируемый им тип исторического дискурса имеет значение, выходящее далеко за пределы личных обстоятельств этого человека, и во многом определяет мемориальную политику в масштабах страны. На обоснование выдвигаемых Путиным заявлений об историческом прошлом работают научные институции. К примеру, в апреле 2023 г. Госархив РФ совместно с РГГУ выпустил 800-страничный сборник документов (Об историческом единстве 2023) для обоснования статьи Путина «Об историческом единстве русских и украинцев» (Путин 2021), появившейся на кремлёвском сайте летом 2021 г.: в сборнике за каждым тезисом статьи Путина следует серия подтверждающих этот тезис извлечений из исторических документов. Увы, приходится признать необходимость приступить к изучению интервью Путина Карлсону с использованием инструментов memory studies — прежде всего, того нарратологического подхода, который был когда-то предложен Хейденом Уайтом в его знаменитой монографии (White 1973) и развивался в серии статей (White 1984; White 1988; White 2010). Прежде всего, обращает на себя внимание сам способ интродукции «исторического экскурса»: «маленькая историческая справка» (обещанные «30 секунд или одна минута» растягиваются фактически на весь первый час интервью) предлагается Путиным своему собеседнику вместо ответа на вопрос, как он, обосновывая начало полномасштабного вторжения в Украину 24 февраля 2022 г. готовностью США напасть на Россию, пришёл к такому странному выводу. Резкий уход от текущих событий к 862 году и рассказу о призвании новгородцами варягов выглядит нелепостью, чистой иррелевантностью, подменой предмета разговора. Однако сама очевидная иррелевантность такого перехода заставляет ставить вопрос о функции такого исторического экскурса («зачем он это делает?»). Если вспомнить, что и заявление Путина о признании «ЛНР» и «ДНР» 21 февраля 2022 г. (Путин 2022a), и объявление о начале полномасштабного вторжения 24 февраля (Путин 2022b) предварялись аналогичными «историческими лекциями» (повторявшими положения статьи «О историческом единстве русских и украинцев»), я предположил бы, что отсылающий «к истокам» квазиисторический рассказ Путина выполняет в его представлении функцию, аналогичную магической роли воспроизведения этиологического мифа при совершении ритуала (например, экзорцизма): «рассказ о происхождении» подменяет собой причинное объяснение и наделяет нарратора уверенностью в овладении «силами истории», и вместе с тем — способностью и властью «исправить» исторические ошибки. Да, перед нами историцизм — причём такая его разновидность, в которой прошлое предмета стремится заместить собой его настоящее и будущее (как в названии-слогане известной пропагандистской выставки «Россия — моя история»). Вновь и вновь, на протяжении первого получаса интервью Такер Карлсон предпринимает попытки прервать историческое повествование и заставить своего собеседника ответить на вопрос: чем вызвано его нападение на Украину 24 февраля 2022 года — и всякий раз вместо ответа получает нарративную отсылку ко временам Богдана Хмельницкого или Сталина. Верно: пока ритуал исполнения «мифа о происхождении» не доведён до конца, то есть от 862 года до наших дней, ответ и не может быть получен: сказывание истории полностью замещает собой каузальное объяснение. Далее. Уже давно отмечалось, что в основе представлений Путина об отечественной истории лежит нарратив, условно называемый карамзинским [[1]]. В этом нарративе древняя Русь отождествляется с современной Россией (для самого Карамзина, естественно, с Российской империей), историческая и политическая субъектность украинского и беларусского народов игнорируется (или отмечается эпизодически в актах утверждения своего «тождества» с русским народом — например, в решениях Переяславской рады), а целью и смыслом самого исторического повествования оказывается демонстрация и утверждение этатистского тезиса: «Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием» (Карамзин 1991: 22). Ни один современный историк не назовёт Киевскую Русь Россией. Это было бы такой же нелепостью, как называть франков Хлодвига, говоривших на наречии, близком к современному нидерландскому, французами [[2]]. Однако Путин, как за двести лет до него Карамзин [[3]], делает это без всякого стеснения. Как для Н.М. Карамзина, для Путина 862 год и призвание новгородцами Рюрика на княжение знаменуют «создание Российского [централизованного] государства» (Путин, Карлсон 2024b: 00:01:29; ср. также чуть далее, 00:02:34: «Россия начала развиваться, имея два центра: в Киеве и в Новгороде»). Дальнейшие утверждения о существовании в Киевской Руси «единого языка, единой власти и единой веры» едва ли подлежат обсуждению с точки зрения современной исторической науки (напомню, разве что, что академик А.А. Зализняк писал (Зализняк, Шевелева 2005: 444), что новгородский диалект выделился из общеславянского раньше, чем собственно восточнославянские диалекты и лишь позднее, при взаимодействии, постепенно сближался с последними). Однако отмечу, что этатистский пафос Путина (в попытках описать систему лествичного права, объяснить успех монгольского завоевания и т.д.) вполне соответствует всё тому же карамзинскому нарративу. В целом, «древнерусские» эпизоды путинского «исторического экскурса» звучат как пересказ школьником-троечником соответствующих страниц «Записки о древней и новой России». Любопытно, что образование Великого княжества Литовского и Речи Посполитой описывается здесь не как результат захвата коварными литовцами и поляками ослабевших от монгольского вторжения территорий «юго-западной России» (как можно было бы ожидать в такого рода изложении), а как следствие обольщения европейскими ценностями: «часть русских земель … начала постепенно тянуться к другому магниту». Но, естественно, коварные поляки этим воспользовались, принявшись «ополячивать» доверившихся им русских (в т.ч. «язык внедряли туда свой») и внушать, что они особый народ: «не совсем русские», украинцы (Путин, Карлсон 2024b: 00:04:50-06:18). Таким образом, наряду с тропом обольщения (западными ценностями), при объяснении возникновения Украины и украинцев используется известный ещё по меньшей мере со времён Валуевского циркуляра (1863) троп порчи: украинский язык — результат «порчи» поляками изначального «общерусского» языка [[4]]; такой же «порчей» исходной «общерусскости» оказывается сама идея особого украинского народа: это следствие заговора враждебных внешних сил (в данном случае, поляков). [О том, что Путин допускает далее, на 07:00–07:09, ошибку даже не троечника, а двоечника и ничтоже сумняшеся относит события XVI-XVII веков к «XIII, XIII-XIV, XIII … XIII» веку писали уже многие. Ну, что там ошибка на 400 лет? Однако сама эта ошибка позволяет заметить характерную черту путинского исторического воображения. Речь Путина рядится в одежды модерного исторического нарратива, с его пафосом точных дат (ср. «я сейчас скажу, что было дальше, и назову даты», 07:13–15), расположенных на хронологической прямой. Однако это иллюзия: в действительности всё сколько-нибудь отдалённое прошлое мыслится им в модусе не различающего «давно», в котором сливаются события XIII и XVII вв.; «древнерусский» мыслится как сущностно тождественный современному русскому; всё описывается одной фразой: «это всё продолжалось до революции» (Путин, Карлсон 2024b: 09:58).] Тема «украинизации» как результате заговора внешних враждебных сил появляется в интервью вновь на одиннадцатой минуте (10:00-10:40): накануне Первой мировой войны «идея, родившаяся когда-то в Польше, что люди, проживающие на этой территории, не совсем русские, они якобы особая этническая группа, украинцы, начала продвигаться и австрийским генеральным штабом». В связи с приведённой цитатой позволю себе два замечания. Прежде всего, в своих исторических рассуждениях Путин — и здесь, и везде, начиная со статьи «Об историческом единстве», — не оригинален. Он действует как компилятор, собирающий общие места, риторические тропы, отработанные за последние полтора-два столетия в имперской антиукраинской полемике. Представление об «австрийском генштабе» как авторе идеи Украины возникает по меньшей мере в годы Первой мировой войны. В предисловии к своей вышедшей в 1966 г. книге Николай Ульянов пишет, что в русской эмигрантской литературе «авторство» украинского национализма приписывается либо австрийцам, либо полякам (Ульянов 1966: 5–6). Путин, как видим, принимает оба варианта. Во-вторых, на исходе второго года полномасштабной войны изменяется, по сравнению со статьёй 2021 года «Об историческом единстве русских и украинцев», способ описания украинцев. Автор статьи (кем бы он в действительности ни был), в достаточно противоречивом сочетании советских и дореволюционных имперских способов говорить об украинском языке и культуре, в основном придерживается схемы «триединого русского народа» и признаёт за украинцами по крайней мере право на национальную культуру, отказывая им лишь в политической субъектности. Речь Путина начала 24 года избавляется от лишних сложностей и противоречий: украинцы здесь — лишь результат реализуемого враждебными внешними силами заговора[5]: «порчи» изначально русских людей. Не буду комментировать заявление о «стремлении большевиков восстановить государственность» как о причине гражданской войны в России. Для нарратора здесь важно, что в результате войны с Польшей, которая мыслится им как эпизод «гражданской войны», западные территории Украины «вновь» переходят к Польше. Таким образом, вновь подчёркивается отсутствие субъектности украинцев. В оптике Путина нет ни Центральной Рады, ни Западно-Украинской народной республики, ни польско-украинских сражений за Львов в 1918–1919 гг.; есть лишь территории «западной России», которые в XIII веке «потянулись» к Европе и претерпели в результате этого «ополячивание», в 1654 г. (эту дату он помнит и неоднократно повторяет) «вернулись» в «Российскую империю» (sic! – 00:16:41), а в 1921 г. вновь оказались захвачены поляками. Поражает антипольский пафос следующего фрагмента интервью (Путин, Карлсон 2024 b: 11:29-14:36). Передача Польше части территории Германии после Первой мировой войны и интонационно, и терминологически описывается точно так же, как и «передача» Польше Западной Украины в 1921 г. в предыдущем фрагменте. Заявляется, что Гитлер «предлагал» (заключить с Польшей мир), «требовал, чтобы Польша отдала назад Германии» (Данцигский коридор), «упрашивал отдать мирно». И лишь не преуспев в своих «мирных инициативах», был вынужден напасть: «…всё-таки вынудили, поляки вынудили, они заигрались и вынудили Гитлера начать Вторую мировую войну именно с них. Почему началась война 1 сентября 1939 года именно с Польши? Она оказалась несговорчивой. Гитлеру ничего не оставалось при реализации его планов начать именно с Польши» (Путин, Карлсон 2024 b: 13:22-40). Очевидно, в воображении Путина «великая держава», утратившая по той или иной причине часть своих территорий в момент слабости, имеет полное право их впоследствии «вернуть», оказавшись возглавлена «великим лидером». Этим фактически оправдывается нападение Гитлера на Польшу в 1939 г., а ответственность за развязывание Второй мировой войны (это троекратное «вынудили»!) перекладывается на жертву нападения. Вопрос о том, подпадает ли этот фрагмент интервью Путина под действие российского закона «Реабилитация нацизма» (УК РФ, ст. 354.1), я бы оставил юристам. А вопрос, не кроется ли за фактическим оправданием действий Гитлера момент личной самоидентификации с вождём НСДАП (момент, который, вероятно, может быть описан имагинативной схемой «Советский Союз = Россия в момент своей слабости в 1991 г. утратил территорию Украины, но сейчас, возглавляемый великим лидером…» и так далее) — клиническим психологам. Любопытно, что Путин вскользь признаёт существование секретных протоколов, прилагавшихся к пакту Молотова – Риббентропа, хоть и избегает какой-либо их оценки. Захват территорий Восточной Польши ожидаемо описывается им как «возвращение России на свои исторические территории». Последний тезис, ещё в 2016 г. вошедший в разных формулировках в российские учебники истории[6], особенно любопытен, учитывая, помимо прочего, что он распространяется и на те области Украины (Львовскую, Ивано-Франковскую), которые в Российскую империю не входили никогда. На 17-й минуте интервью повторяется привычный уже в путинских «исторических лекциях» троп о создании Украины («которая до сих пор вообще не существовала») Лениным, проговаривается обычный упрёк Ленину за то, что тот наделил республики СССР правом выхода из союза, а также включил в пределы УССР, помимо прочих, и те территории, которые «раньше никогда не назывались Украиной». Трудно сказать, как согласуется тезис о создании Лениным Украины ex nihilo с упрёком за включение в УССР некоторых территорий, которые прежде Украиной не были — то есть, очевидно, сам упрёк подразумевает, что другие территории УССР были Украиной и до Ленина. Равным образом непонятно, как согласуются друг с другом тезисы о том, что при Екатерине II Россия «вернула» себе «все исторические земли свои, включая и юг, и запад» (ранее, 09:45-54) со звучащим сейчас утверждением, что Причерноморье не имело к Украине исторического отношения. Территории, парой минут ранее объявлявшиеся «историческими территориями» России, которые в 1939 г. были возвращены из польского пленения, теперь оказываются «польскими» (а также «венгерскими» и «румынскими») территориями, переданными Советской Украине (18:18-29). Впрочем, едва ли можно требовать от «исторических лекций» Путина логической консистентности. Согласование высказываний подчиняется здесь логике не формальной и не исторической, а исключительно нарративной, тропологической. В данном фрагменте перед нами разворачивается сюжет «Большевики по некой странной прихоти создали Украину». Значим здесь только в очередной раз демонстрируемый вывод: «Украина … — искусственное государство» (Путин, Карлсон 2024b: 18:41-44). С позиций примордиализма, определяющего всю историческую оптику Путина, «естественное» (исконное существование России и «русского народа») противопоставлено здесь «искусственному»: Украина и украинцы — это либо «ополяченные русские», либо результат воплощения в жизнь тайных военных планов австрийского генштаба, либо творение странной прихоти Ленина и Сталина. Риторико-политическая функция этого противопоставления «естественного» «искусственному» крайне проста: если украинцев онтологически (простите, я вынужден использовать это слово) нет, если они — всего лишь впавшие в странное прельщение русские (троп «мы — один народ»)[7], «Российское государство» имеет право распоряжаться их территорией, их жизнями — особенно если они пожелают от власти этого государства «отпасть»[8]. Не случайно на протяжении всей следующей части «исторической лекции», посвящённой событиям последних тридцати лет, развиваются тропы предательства и неблагодарности. Эти тропы представлены в двух модусах: неблагодарности Украины, которую Россия, добровольно инициировавшая «развал СССР», «отпустила» вместе со всеми территориальными «подарками», полученными за советский период, и (намного более пространно) в модусе неблагодарности США, которые не пожелали рассматривать Россию Ельцина и Путина как равного себе партнёра, создавать вместе с Россией единую систему ПРО, пошли на расширение НАТО на восток и так далее. «Агенты украинскости» здесь, в этой части «исторического» повествования — уже не поляки или австрийцы, а поддерживаемые всё тем же Западом (прежде всего, США) украинские «националисты и неонацисты». Подчёркиваемая синонимия двух последних терминов[9] играет в антиукраинской риторике Кремля и лично Путина огромную роль. Восходя ещё к риторике советских партийных борцов с «украинским буржуазным национализмом» 50-80-х гг. прошлого века, такая синонимия позволяет с лёгкостью осуществлять софистическое замещение, наделяя украинца, не желающего считать себя русским, имагинативными чертами «фашиста» (универсальной фигуры врага в советской и пост-советской российской публичной риторике), т.е. превращая его в «национально специфицированного фашиста», «бандеровца», тем самым легитимируя борьбу с ним — как репрессии против украинских диссидентов в советские годы, так и нынешнюю войну Путина против Украины. В сущности, на этом нарратологический анализ «исторической части» двухчасового интервью можно, как мне кажется, считать завершённым. «Исторический метод» Путина представляет собой род мимикрии. В основе повествования лежит крайне простой конструкт: «украинцы — это русские, органическая часть «Российского государства», и значит, на них должна распространяться его [т.е. моя, Путина] власть». Этот конструкт развивается в серии тропов, для артикуляции которых используется набор крайне тенденциозно отобранных исторических сведений, благодаря чему выстраивается нарративно связанная последовательность событий, имен, дат, имеющая для неспециалиста вид убедительного, научно фундированного повествования. Библиографический список Валуев 1904 – Циркуляр министра внутренних дел П. А. Валуева Киевскому, Московскому и Петербургскому цензурным комитетам от 18 июля 1863 г. // Лемке М.К. Эпоха цензурных реформ 1859–1865 годов. СПб.: Герольд, 1904. С. 302–304. Зализняк, Шевелева 2005 – Зализняк А.А., Шевелева М.Н. Древненовгородский диалект // Языки мира. Славянские языки. М.: Academia, 2005. С. 438–444. Карамзин 1816–1829 – Карамзин Н.М. История государства Российского: в 12 томах. СПб.: Тип. Н. Греча, 1816–1829. Карамзин 1991 – Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях. М.: Наука, 1991. Об историческом единстве 2023 – Об историческом единстве русских и украинцев: Документы / отв. ред. А.Н. Артизов. М.: Фонд «Связь эпох», 2023. Портнов 2012 – Портнов А. Польша приобретенная, но не обретенная // Отечественные записки. М., 2012 № 5 (50). С. 308-327. Путин 2021 – Статья Владимира Путина «Об историческом единстве русских и украинцев», 12 июля 2021 года. Официальный сайт Кремля: http://kremlin.ru/events/president/news/66181. Путин 2022a – Обращение президента Российской Федерации, 21 февраля 2022 года, 22:35. Официальный сайт Кремля: http://kremlin.ru/events/president/news/67828. Путин 2022b – Обращение президента Российской Федерации, 24 февраля 2022 года, 6:00. Официальный сайт Кремля: http://kremlin.ru/events/president/news/67843. Путин, Карлсон 2024a – Интервью Такеру Карлсону, 9 февраля 2024 г. Официальный сайт Кремля: http://kremlin.ru/events/president/news/73411. Путин, Карлсон 2024b – Путин и Такер Карлсон 2024. Интервью на русском языке [съемка Кремля], https://www.youtube.com/watch?v=tIbL_MXK8Tg. Соколов 2008 – Соколов Н.П. Век сурка, или Краткая история коловращения российских учебников истории // Полит.ру, 15.10.2008, https://polit.ru/articles/nauka/vek-surka-ili-kratkaya-istoriya-kolovrashcheniya-rossiyskikh-uchebnikov-istorii-2008-10-15/. Торкунов 2016 – История России. 10 класс. Учебник для общеобразовательных организаций. В трёх частях. Под ред. А.В. Торкунова. М.: Просвещение, 2016. Ульянов 1966 – Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма. Мадрид, Нью-Йорк, 1966. Херсонский 2024 – Херсонский Б. Запись на личной странице в социальной сети Facebook от 9 февраля 2024 г.: https://www.facebook.com/borkhers/posts/7589398477761579?ref=embed_post. White 1973 – White H. Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-Century Eupore. Baltimore & London: The John Hopkins University Press, 1973. White 1984 – White H. The Question of Narrative in Contemporary Historical Theory. In: History and Theory. 1984. Vol. 23. № 1. P.1–33. White 1988 – White H. Historiography and Historiophoty. In: The American Historical Review. 1988. Vol. 93. № 5. P. 1193–1199. White 2010 – White H. The Fiction of Narrative: Essays on History, Literature, and Theory (1957-2007). Baltimore, The John Hopkins University Press, 2010. References Istoriya Rossii. 10 klass. Uchebnik dlya obshcheobrazovatelnych organizatsiy. V 3-h chastyah. Anatoliy Torkunov, ed. Moscow, Prosveshcheniye, 2016. Karamzin, Nikolai. Istoriya gosudarstva Rossiyskogo: in 12 vol. Sankt-Petersburg, N. Grech, 1816–1829. Karamzin, Nikolai. Zapiska o drevney I novoy Rossii v ee politicheskom i grazhdanskom otnosheniyah. Moscow, Nauka, 1991. Khersonsky, Boris. A post of February 9, 2024 on Facebook personal page: https://www.facebook.com/borkhers/posts/7589398477761579?ref=embed_post. Ob istoricheskom edinstve russkih I ukraintsev: Dokumenty. Andrei Artizov, ed. Moskow, “Svyaz epoch” Foundation, 2023. Portnov, Andiy. Pol’sha priobretennaya, no ne obretennaya. In: Otechestvennye zapiski. Moscow, 2012. № 5 (50). P. 308-327. Putin, Vladimir. Ob istoricheskom edinstve russkih I ukraintsev, July 12, 2021. In: Kremlin official site: http://kremlin.ru/events/president/news/66181. Putin, Vladimir. Obrashchenie prezidenta Rossiyskoy Federatsii, February 21, 2022, 22:35. Kremlin official site: http://kremlin.ru/events/president/news/67828. Putin, Vladimir. Obrashchenie prezidenta Rossiyskoy Federatsii, February 24, 2022, 06:00. Kremlin official site: http://kremlin.ru/events/president/news/67843. Sokolov, Nikita. Vek surka, ili Kratkaya istoriya kolovrashcheniya rossiyskih uchebnikov istorii. In: Polit.ru, 15.10.2008, https://polit.ru/articles/nauka/vek-surka-ili-kratkaya-istoriya-kolovrashcheniya-rossiyskikh-uchebnikov-istorii-2008-10-15/. Ulyanov, Nikolai. Proiskhozhdenie ukrainskogo separatizma. Madrid & New York, 1966. White, Hayden. Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-Century Eupore. Baltimore & London, The John Hopkins University Press, 1973. White, Hayden. The Question of Narrative in Contemporary Historical Theory. In: History and Theory. 1984. Vol. 23. №. 1. P.1–33. White, Hayden. Historiography and Historiophoty. In: The American Historical Review. 1988. Vol. 93. № 5. P. 1193–1199. White, Hayden. The Fiction of Narrative: Essays on History, Literature, and Theory (1957-2007). Baltimore, The John Hopkins University Press, 2010. Valuev, Pyotr. Tsirculyar ministra vnutrennih del P.A. Valueva Kievskomu, Moskovskomu I Peterburgskomu tsenzurnym komitetam ot 18 iulia 1863 goda. In: Lemke M.K. Epokha tsenzurnykh reform 1859–1865 godov. Sankt-Petersburg, Herold, 1904. P. 302–304. Zaliznyak Andrey, Sheveleva Natalia. Drevnenovgorodskiy dialect. In: Yazyki mira. Slavynskie yazyki. Moscow, Academia, 2005. P. 438–444. [1] Более всего известный по работам Н.М. Карамзина, сам этот нарратив, отождествляющий древнюю Русь и Российскую империю и, соответственно, оправдывающий разделы Речи Посполитой необходимостью «вернуть своё», появляется задолго до выхода «Истории государства Российского» (Карамзин 1816–1829). См., к примеру, о его использовании в пропагандистских кампаниях, связанных со вторым и третьим разделами Речи Посполитой, в (Портнов 2012). О значении карамзинского исторического нарратива для истории российского исторического и политического воображения см. давнюю, но ничуть не устаревшую статью Н.П. Соколова (Соколов 2008). В интервью Т. Карлсону Путин, описывая разделы Речи Посполитой в конце XVIII века, вскользь ожидаемо повторяет всё тот же штамп: «Затем во времена Екатерины II Россия вернула все исторические земли свои, включая и юг, и запад» (09:45-09:54). [2] При этом, разумеется, никому не придёт в голову ставить под сомнение и историческую связь между королевством Хлодвига и современной Францией (как, впрочем, и современной Германией). [3] Ср., например, об образовании древнерусского государства: «В сию новую, общую систему вошла и Россия» (Карамзин 1991: 17). [4] Ср.: «Они [«большинство малороссиян»] весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародием, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши» (Валуев 1904: 302). [5] Троп заговора подчёркивается пафосом «разоблачения» в речи Путина (Путин, Карлсон 2024b:10:12-28): «Всё понятно, для чего! Потому что в преддверии мировой войны, конечно, было стремление ослабить потенциального противника». [6] Ср. легитимирующую формулировку в учебнике под редакцией А.В. Торкунова: «К сфере интересов СССР были отнесены территории, которые были отторгнуты от России после Первой мировой войны» (Торкунов 2016: 172). [7] Троп «мы — один народ» активно используется про-кремлёвской военной пропагандой с начала 2014 года и сохраняет своё ключевое значение. Ср. в финале интервью, 2:04:28-05:30, суждения об украинских солдатах, кричащих в безнадёжной ситуации на поле боя «Русские не сдаются!», с выводом о войне России против Украины как о «гражданской войне» и о том, что боевые действия идут между двумя частями русского народа. [8] В связи с этим резонно звучит повторяемый Т. Карлсоном вопрос: но если Вы всё это знали, если земли Украины всегда были «исконно российскими территориями», почему Вы напали на Украину не двадцать два, а только два года назад? [9] Ср.: Путин, Карлсон 2024b: «националистически настроенная» украинская элита сотрудничала с Гитлером (55:50), «национализм и неонацизм есть и в других странах … но мы же их давим» (56:36-42), войска СС были «сформированы из украинских националистов» (58:22-23), президент Зеленский боится «неонацистов и националистов» (1:36:28) и т.д. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Эммануэль Вагеманс. Rev.: Uwe Wittstock. Februar 33. Der Winter der Literatur [Февраль 33. Зима литературы]. München, CH. Beck, 2021, 288 S. Аннотация: В своей книге немецкий журналист Уве Виттшток описывает катастрофический февраль 1933 года. В том месяце к власти пришли нацисты, и сразу же была организована охота на всех, кто не был нацистом или противником нового режима. Все прогрессивные силы - Социал-демократическая партия Германии, Коммунистическая партия Германии, либералы, все критики, писатели, которым не нравился режим, подвергались преследованиям, попадали в концлагеря или эмигрировали. Многие сразу после прихода Гитлера к власти поняли, что началась новая эра, не стали рисковать и покинули страну, одни легально, другие бежали. Немногие мученики, пожелавшие остаться принципиально (Карл фон Осецкий), поплатились жизнью. Работа Виттштока - увлекательная книга о темной странице в истории немецкой культуры, актуальность которой придает то, что происходит сегодня в России. Ключевые слова: НСДАП, Гитлер, Геббельс, Манн, Брехт, Карл фон Осецкий, Госпалата по делам культуры, эмигранты, нацисты Автор: Эммануэль Вагеманс, PhD, заслуженный профессор (emeritus professor) Лёвенского католического университета. Email: emmanuel.waegemans@telenet.be Emmanuel Waegemans. Rev.: Uwe Wittstock. Februar 33. Der Winter der Literatur. München, CH. Beck, 2021, 288 S. Abstract: In his book, German journalist Uwe Wittstock describes the disastrous month of February 1933. In that month, the Nazis came to power and immediately a manhunt was organised against all those who were not Nazis or opponents of the new regime. All progressive forces - the German Social Democratic Party and the German Communist Party, liberals, all kind of critics, writers who did not like the regime, were persecuted, ended up in concentration camps or emigrated. Many realised immediately after Hitler took power that a new era had begun, took no chances and left the country, some legally, others fled. The few martyrs who wished to remain principally (Carl von Ossetky) had to pay with their lives. Wittstock's work is a fascinating book about a dark page in the history of German culture, made topical by what is happening in Russia today. Keywords: NSDAP, Hitler, Goebbels, Mann, Brecht, Carl von Ossietzky, Reichskulturkammer, emigrants, nazis Corresponding author: Emmanuel Waegemans, emeritus professor of the Catholic University of Leuven (Belgium). Email: emmanuel.waegemans@telenet.be Рецензируемая работа стала бестселлером в Германии наряду с книгой Флориана Иллиса (Florian Illies. Liebe in Zeiten des Hasses. Chronik eines Gefühls, 1929-1939 [Любовь во времена ненависти. Хроника чувства, 1929-1939]. Frankfurt a. M.: S. Fischer Verlag 2021, 432 S.). Обе книги посвящены немецким деятелям культуры, но, как видно из названий, различаются временными рамками. Книга Уве Виттштока посвящена всего одному драматическому месяцу в истории Германии – февралю 1933 года, когда за четыре недели и два дня правовое государство превратилось в «царство насилия без угрызений совести» (7). Изменения, произошедшие в Германии с приходом к власти Гитлера, были настолько глубокими, что карьера многих интеллектуалов подошла к концу (9). Автор описывает Бал прессы в субботу 28 января 1933, на следующий день после поджога Рейхстага, как «лебединую песню» Веймарской республики (11), прощание со свободой, демократией и толерантностью. За месяц после этого беспрецедентное число деятелей культуры, которых нацисты объявили «культурбольшевиками» (134), уехали из страны, хотя далеко не у всех из них были шансы на успешную карьеру за границей. Основная их часть устремилась в немецкоязычные Швейцарию и Австрию, где они надеялись, что смогут по-прежнему выступать в театрах и кабаре или публиковать свои книги. Франция также была излюбленной страной изгнания. В Нидерландах издательство Querido публиковало работы немецких авторов-эмигрантов, запрещенных в Германии. Многие в тот момент питали иллюзию, что даже если Гитлеру и его коричневым рубашкам удастся победить, то они смогут продержаться не более шести месяцев (147). Но некоторые были более проницательны. Так Йозеф Рот (Joseph Roth) писал Стефану Цвейгу в Париж: «Они преуспели в том, чтобы позволить варварству править. Не питайте иллюзий. Ад правит» (31).  Готфрид Бенн (Gottfried Benn) предупреждал: «Революция свершилась и история развивается. Тот, кто не понимает этого, будет в шоке. <…> Это новая эпоха исторического бытия, нелепо говорить о ее ценности или отсутствии у нее какой-либо ценности, она уже настала. И когда она закончится через два десятилетия, она оставит после себя другое человечество, другой народ. Я говорю об этом непрестанно, а левые не хотят этого признавать» (186). Захватив власть, Гитлер, по мнению Бенна, начал «новый эпизод истории» (188). Когда Клаус Манн прочитал в газетах, что Гитлер стал рейхсканцлером, он отреагировал: «Это ужасно» и «Это будет ужасно и для волшебника» (43), – под которым он подразумевал своего отца, нобелевского лауреата и автора «Будденброков» Томаса Манна. Многие вскоре заметили как изменилось отношение к евреям, но всё еще оставались те, кто питал наивную иллюзию, что можно положиться на «старую прусскую терпимость и либерализм республики» (45). Проницательный современник Германн Кестен (Hermann Kesten) писал тогда: «Мы должны покинуть Германию. Здесь мы больше не можем писать, не можем ничего публиковать. Гитлер устанавливает диктатуру, заставляет головы катиться, готовит войну» (50). Повезло тем, кто смог покинуть страну перед провозглашением Чрезвычайных законов для защиты народа и государства (Notverordnung zum Schutz von Volk und Staat), согласно которым вне закона объявлялись все, кто не поддерживал режим Гитлера, прежде всего, члены Социал-демократической партии Германии и Коммунистической партии Германии, а также все, кто сочувствовал этим партиям или  симпатизировал другим левым силам. Самое громкое семейное имя, из табуированных гитлеровским режимом, – это, конечно, Манны: Томас, его брат Генрих, дети Томаса – Клаус и Эрика, все четверо противники нового канцлера и все четверо вынужденные эмигранты (хотя Томас короткое время размышлял о том, чтобы жить в Германии в качестве «аполитичного» автора). Заявления, подобные следующему, не могли, конечно, снискать благосклонность коричневорубашечников: «Любой здравомыслящий человек, как и любой хороший политик, знает, что народы Европы сегодня больше не могут жить и процветать в изоляции, что они зависят друг от друга и имеют общую судьбу. Выдвигать в качестве аргумента против этого какой-то якобы навеянный народными традициями природный романтизм – это не что иное, как обструкционизм» (145). Томасу Манну посчастливилось в момент прихода Гитлера к власти оказаться за границей, в турне с лекциями о Рихарде Вагнере. Поэтому он не стал жертвой запланированной нацистами массовой резни, согласно составленным ими черным спискам тех, кто должен быть арестован и/или убит. Чистая случайность спасла тогда Георга Гросса (Georg Grosz), который 12 января 1933 уехал вместе с женой в Америку, чтобы там преподавать. Если бы этот художник, иллюстратор, карикатурист, высмеивающий всё, что чтили нацисты, оставался в Германии, то он, без сомнения, стал бы их жертвой. Многие писатели были реалистами и прекрасно понимали, что они, как высокоразвитые, цивилизованные люди являются бельмом на глазу у нацистского сброда, и предпочли изгнание терновому венцу мучеников. Альфред Дёблин (Alfred Döblin), ненавистный нацистам автор бестселлера «Берлин. Александерплац» (о простом человеке Франце Биберкопфе, пытающемся удержаться на плаву в столичном водовороте), в 1933 году уехал в Париж, а затем в США. Бертольд Брехт покинул Германию сразу после поджога рейхстага, не думая о «демонстративно несгибаемом мученичестве» (183). Кульминацией вакханалии по расправе с противниками Гитлера стал поджог Рейхстага в понедельник 27 января 1933 года. Современникам было ясно, что пожар – дело рук нацистов, которые использовали его как предлог для расправы над КПГ, хотя по официальной версии его устроил  голландский авантюрист Маринус ван дер Люббе. Радость Геббельса не знала границ: он объявил пожар попыткой государственного переворота: «Теперь пощады больше не будет. Все, кто встанет на нашем пути, будут уничтожены. <...> Каждый коммунистический деятель будет расстрелян, где бы его ни нашли. Депутаты-коммунисты должны быть повешены в эту же ночь. Все, кто имеет отношение к коммунистам, должны быть арестованы. Также и социал-демократы <...> больше никаких помилований» (192). Пожар упростил Гитлеру задачу по принятию чрезвычайных законов Гинденбурга («О защите народа и государства» и «Распоряжение против измены немецкому народу и государственной измены»). После того, как верховенство закона было отменено (205), чрезвычайные законы оставались в силе до конца нацистского режима. Герман Геринг, не моргнув глазом, говорил: «Я не должен здесь вершить правосудие, здесь я должен только разрушать и истреблять, и ничего больше!» (218) Согласно чрезвычайным законам, социалисты, коммунисты и другие критики нацистов были лишены права агитировать в ходе избирательной кампании перед парламентскими выборами 5 марта 1933. Результаты выборов показательны: нацисты вместе с Немецким национальным союзом получают большинство – 52 %, СДПГ – 18, КПГ – 12 %. Позднее стали говорить о причастности Сталина к победе Гитлера, это он через Коминтерн запретил коалицию коммунистов с социалистами. Коммунисты по приказу Москвы продолжали воевать с потенциальными союзниками вместо того, чтобы выступить с ними единым фронтом против Гитлера. 7 марта 1933 года, через два дня после выборов и победы нацистов, в Дрездене случилось первое сожжение книг. Книги из социал-демократического магазина Volksbuchhandlung (Народный книжный магазин) были выброшены на улицу и подожжены. Точно неизвестно, сколько огненных «аутодафе» последовало за этим. 10 мая Немецкое студенческое общество организует большое сожжение книг в Берлине и еще в 21 университетском городе Германии. Особенно прискорбно, что студенты не были побуждены к этому НСДАП, а действовали по собственной инициативе (234). И даже после этих варварских акций Эрих Кёстнер (Erich Kästner) заявил: «А не остаться ли нам? Конечно, мы не можем все убежать!» (243) Но сожжением книг дело не ограничилось. После того как Геббельс стал  рейхсминистром по делам народного просвещения и пропаганды он вскоре учредил Государственную палату по делам культуры (Reichskulturkammer). Каждый житель Германии, желающий заниматься литературой или  искусством, обязан был стать членом этой палаты. Таким образом, Геббельс создал систему тотальной политической цензуры. В результате в культурной сфере установилась эпоха «стандартизированной колбасы» (Einheitswurst). Для тех, кто и после этого не покинул Германию, начинались «одинокие годы внутренней эмиграции» (innere Emigration, 254). Некоторые решили остаться, потому что у них не было средств, необходимых для жизни в другой стране. Другие, потому что стремились продолжать борьбу с коричневыми рубашками. Далеко не все из них остались целыми и невредимыми. Такова, в частности судьба журналиста, поэта и одного из видных немецких пацифистов Карла фон Осецкого (Carl von Ossietzky), который на выборах 1933 выступал за единый фронт СДПГ и КПД и был врагом номер один для нацистов. Он отказался уезжать. В апреле 1933 года фон Осецкий был отправлен в концлагерь, где его ломали физически. В 1936 году ему присудили Нобелевскую премию мира. К тому времени его здоровье было окончательно подорвано. Он умер в 1938. Книга Виттшока читается как полный леденящих душу ужасов детектив. Автор день за днем восстанавливает события, произошедшие между назначением Гитлера канцлером 30 января 1933 и победой нацистов на выборах 5 марта 1933. Этот месяц коренным образом изменил не только историю Германии, но и, к сожалению, всего мира. Книга показывает, что многие интеллектуалы (Манны, Дёблин, Брехт и др.), не поддались популизму нацистских правителей и покинули страну. В скором времени сбылось страшное предсказание Генриха Гейне: «Там, где сжигают книги, в конце концов сжигают людей». Книга Виттштока – болезненное чтение, которое нельзя игнорировать, если вы интересуетесь не только историей Германии прошлого века, но и современной политикой. Пугают параллели, хотя автор сам об этом не пишет, с тем, что происходит сейчас в России, где сотни тысяч образованных людей: писатели, кинематографисты, радио- и тележурналисты, театральные деятели, учителя – покидают страну. Надеемся, не навсегда. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Приглашение к дискуссии: Когда компромисс превращается в коллаборационизм? От редакции: Поводом для дискуссии стало удаление "крамольных" авторов и их публикаций с сайта журнала "Логос". Но это лишь один из примеров того, что некоторые именуют "компромиссом, с целью спасти": журнал, кафедру, институт и т.д. Каковы пределы этого компромисса? Где та черта, когда желание спасти научную институцию или сохранить замечательных профессоров, способных учить студентов "разумному, доброму, вечному", превращается в заурядный коллаборационизм, вызванный необходимостью "платить ипотеку"? Приглашаем коллег к участию в разговоре об этой важной проблеме. Гасан Гусейнов, доктор филологических наук, со-основатель и профессор Свободного университета Исторические параллели, или РФ в тени третьего рейха 7 февраля 2024 года мне рассказали, что с сайта международного философского журнала «Логос», членом редколлегии которого я незаметно для себя самого перестал быть после отъезда из РФ в 2020 году, стали исчезать и авторы вместе со своими статьями. В принципе, такое случалось с разными издательскими и университетскими сайтами и раньше. Например, моя страница на сайте НИУ ВШЭ, куда годами закачивались публикации и дневник повседневной работы (например, со студентами польско-немецко-российской магистерской программы, впоследствии закрытой), исчезла в день моего увольнения 31 августа 2020. Обидно было, что не успел ее скачать. Мгновенная цифровая аннигиляция произвела сильное впечатление. После удаления из редколлегии «Логоса» я догадывался, что и здесь повторится история с Вышкой, поэтому сделал цифровые оттиски своих статей и заложил их на зимнее хранение на свою страничку на academia.edu. Понятное дело, на фоне массового убийства жителей Украины и разрушения украинских городов никакое издание на русском языке не заслуживает даже упоминания. Но исторический смысл происходящего все же нужно видеть. Философ Николай Плотников написал в своем фб-дневнике 8 февраля 2024 года: «В 1934 году журнал "Логос" в Германии был переименован из "Международного журнала по философии культуры" в пронацистский "Журнал Немецкой философии культуры". Так этот интернациональный философский проект прекратил свое существование. 90 лет спустя и журнал "Логос" на русском языке, возобновленный как продолжение того "международного журнала" повторил это немецкое грехопадение». https://www.facebook.com/sachen.selbst/posts/pfbid02Gi1GnQ66uauqDfEbuxqdhvxfHtSF2PP4bAxpu7Tt7bJKF5EHkYTiAAozxKTqfUz4l Можно привести многие тысячи примеров того, как имена «врагов народа» вымарывались из энциклопедий, книг, журналов 1920-х-1980-х годов. Но сейчас наступила новая эпоха, и цифровая цензура действует иначе. Вернее, она почти бесполезна. Во-первых, есть веб-архив, неподвластный РФ и ее цензорам. Во-вторых, почти каждый автор может вести свой собственный журнал, развешивая статью по разным сайтам. Кто-то где-то когда-то что-то скачивал, и у людей всегда можно попросить текст, даже если сам ты второпях его уничтожил у себя на компьютере или утерял по какой-то другой причине. Иначе говоря, твое и твоих текстов исчезновение с конкретного сайта имеет не практическое, а чисто символическое значение. Но оно и является проблематичным для тех, кто сотрудничает с текущим российским государством из неких лучших побуждений. Здесь действует, как мне кажется, многими все еще серьезно рассматриваемый аргумент, на который я бы хотел обратить внимание. Этот аргумент можно рассматривать на уровне ерничества, по старому анекдоту, который кончается словами «пусть лучше это буду я, чем какой-нибудь негодяй», а можно и вполне серьезно. Ради спасения нужного людям дела. Да, ради спасения нужного людям дела приходится принимать неприятные решения. Нужно думать о тех, кто остается. Нужно думать о студентах, которые продолжают у нас учиться. Ключевое слово здесь – решение. Часто приходится слышать, что люди, уехавшие из страны в трудный час, высказываются об оставленном отечестве так, что задетыми оказывается не только государственная машина, не только политический режим, не только его активисты и самые наглые сторонники политических репрессий. Нет, говорят многие, твоим выпадом ты задеваешь и большинство прежних коллег, вынужденных не по своей воле оставаться в стране и действовать в предлагаемых обстоятельствах, потому что у них нет другого выхода. Им надо зарабатывать на жизнь, выплачивать ипотеку, обеспечивать уход за больными родственниками. Другой работы они не найдут. Их конформизм – это и твой конформизм, если бы ты сам был вынужден остаться в стране. Вот почему в день отъезда, говорят тебе, ты утрачиваешь право высказываться об оставленном отечестве: высказывая свое мнение, ты тем самым и указываешь оставшимся, как им жить, с чем соглашаться, а с чем – нет, а на это у тебя нет никакого права. Тем более, что мы и сами все понимаем. Так мир уехавших и оставшихся населяется безмолвными существами, которые всё понимают, но не могут ничего рассказать друг другу, чтобы друг друга не обидеть. Вместо это можно обмениваться ностальгическими воспоминаниями (очень осторожно), красотами природы и образами домашних животных. История – сама по себе, частная жизнь – сама по себе. Да и разве иначе было в советское время? Разве нас не объединяло тогда одинаковое отвращение к официозу, к вынужденному пребыванию в казенном пространстве? И все-таки есть принципиальное отличие. Мы, те, кому в начале 1970-х было двадцать лет, родились и прожили половину жизни в советском пространстве. А то пространство, в котором жили до отъезда из РФ или продолжаем жить у себя дома сейчас, было создано уже с нашим участием. Вошли мы в историю этого государства как безымянные читатели и ученики, а потом сами стали деятельными учителями. В этой точке и оказалось, что и уехавшим, и оставшимся приходится делать новый выбор, вытекающий либо из безвыходности положения оставшихся, либо из возможностей и желания уехавших. Этот новый выбор еще менее равноправный, если можно так говорить о выборе. Релокант или эмигрант может совершенно спокойно принять на себя правила «траурного молчания»: не желаю давать никаких оценок, у меня в России родня, не хочу подводить близких людей своим длинным языком, не хочу рвать связи, потому что вижу разницу между прямыми доносчиками и теми, кто сам выживает в предлагаемых обстоятельствах. Об этом выборе пишет в своем фб-дневнике социолог Виктор Вахштайн: «В России написать донос, чтобы получить чей-то проект, чью-то позицию (как в 30-е годы чью-то квартиру) – это  скурвливание высоких достижений. Оно распространяется как лесной пожар среди вчерашних тихих аспирантов и молчаливых научных сотрудников, которые спешат разобрать имущество уехавших. Даже если имущество это – чисто символическое. А вот удалить, например, из архива номеров своего журнала фамилии неблагонадежных авторов – это, видимо, для редактора вопрос самосохранения. Так же как удалить книги иноагентов из библиотек и магазинов, а ссылки на них – из работ своих дипломников. Проблема в том, что для «вычеркнутых, изгнанных и забытых» любые действия бывших коллег автоматически получают второй диагноз: скурвился чтобы выслужиться. Сами же бывшие коллеги, по-видимому, оценивают свои действия исключительно как «необходимые, вынужденные и незначительные моральные компромиссы». Можно ли провести эту границу объективно? Без гневного обличительного пафоса уехавших и навязчивого самооправдания оставшихся? Экономисты для различения двух типов коррупции тупо используют размер взятки – выиграть тендер стоит куда дороже, чем откупиться от ментов. Но как оценить размер скурвливания? Типа, продал не полдуши, а два процента? Я свой категорический императив уже, кажется, вывел. Ненависть – слишком ценный товар, чтобы тратить его на тех, кто не писал на тебя доносов. Я не судья тем, кто сейчас старательно стирает мою фамилию отовсюду в надежде, что это даст им выиграть время. Ибо ничего кроме времени этим выиграть все равно не удастся». https://www.facebook.com/victor.vakhshtayn/posts/pfbid02zgxHo5fBqMCoWNiBXUdsMY4zEHv6q624YMVXxGjgFoDhPMpf3LcgKqhxFMi554f6l При всем нежелании выносить моральное суждение-осуждение, мы вынуждены признать встречные обвинения и увидеть четкую линию разрыва: мы, уехавшие, «скурвились», дезертировав и оставив поле битвы мародерам и старым беспомощным друзьям; те оставшиеся, кто дежурит у микроскопических очагов общих проектов, «скурвились», подчинившись давлению сверху, превратились в молоток в руках злодея, бьющего гвоздь по шляпке. Декларация отдельных гуманных представителей с обеих сторон действует не лучше, чем десять заповедей. Вахштайн вводит в разговор важную категорию времени. Главный редактор «Логоса» сказал мне в начале 2010-х назад, что чувствует себя полярником на льдине, которая с каждым днем не только теряет лед по периметру, но превращается в архипелаг маленьких льдин. Эта метафора объясняет новые пространственно-временные обстоятельства, в которых живут люди в РФ, обустраивающие остатки своих льдин. Вот почему, не имея никакой возможности оценить происходящее на льдине, наблюдателям следовало бы, по мнению Василия Жаркова, трактовать действия бывших коллег in bonam, а не in malam partem. С разрешения Василия привожу его подзамочную запись: «Почему журнал "Логос" решил удалить с своего сайта целую плеяду выдающихся авторов-эмигрантов, вопрос не такой уж праздный. Помимо справедливого возмущения произошедшим я бы всерьёз задумался над этим, потому что это может пролить свет на касающееся всех нас направление российской внутренней политики. Давайте попробую объяснить, что я имею в виду. Если мы поймём мотивацию главного редактора журнала "Логос", мы сможем предсказать дальнейшие проблемы у довольно широкого круга людей. Потому что это решение удалить авторов по списку не может не навести на мысль, откуда этот список взялся и что он значит? По каким критериям он составлен, более-менее понятно. Ведь на сайте "Логоса" удалены не признанные экстремистами граждане РФ и не только те, кто согласно неправовому решению минюста объявлен "иностранными агентами". Нет, здесь гораздо более богатый и перспективный лонг-лист, куда попали люди с антивоенной и антипутинской позицией преимущественно в эмиграции. Кто составил этот список, и почему "Логос" решил произвести чистку архива своих авторов в соответствии с ним? Здесь возможно несколько вариантов, каждый из которых ужасен по-своему. Первый вариант наименее правдоподобный, но я начну с него. Валерий Анашвили сильно обиделся на эмигрантов, и решил их удалить по собственной инициативе. Во-первых, чтобы "не подставлять проект" в случае вероятного ужесточения репрессий после марта. Во-вторых, потому что такую личную неприязнь ко всем уехавшим теперь испытывает, что кушать не может. Он бы и сам к ним присоединился, но служба не пускает. Вот и злится. Я бы не сбрасывал этот вариант со счётов, зная темперамент Валеры. Но в списке уж слишком близкие ему люди, к тому же уехали они не в последнюю волну эмиграции, а гораздо раньше. Десятилетиями журнал не просто сотрудничал, он держался на дружбе с ними. Это были очень важные люди в том числе в жизни самогó главного редактора, чтобы вот так просто из-за текущей эмоции взять всё и перечеркнуть. Этой версии я оставляю минимум шансов. Второй вариант чуть более правдоподобный. Список спущен от нового руководства НИУ ВШЭ, который издаёт теперь журнал "Логос". В этот список включены в основном бывшие преподаватели "Вышки", уволенные за нелояльность. Допустим, это было условие продолжения финансирования проекта, на которое главный редактор вынужден согласиться. Много лет он искусно менял спонсоров с одного денежного мешка на другой и вот приехал на конечную станцию, так сказать. Даром, что "Колобок" любимая сказка его президента. Проблема в том, что в списке удалённых авторов не только бывшие профессора ВШЭ, но и люди, к этой организации отношения не имевшие. Значит, опять маловероятно. И тогда позвольте последнее предположение, к которому призываю отнестись с максимальной серьёзностью. Проскрипционные списки так называемых "игоагентов" давно составлены органами госбезопасности, и каждую пятницу нам лишь объявляют очередную порцию из их числа. Григорий Юдин говорил об этом совсем недавно. Более того он сказал, что цель этих списков состоит в физическом уничтожении каждого входящего в него. И что мы видим здесь? Валерий Анашвили символически уничтожил и стёр из памяти лучших авторов своего журнала, включая своих давних и очень близких друзей. Не все эти люди сейчас объявлены "иноагентами", но никто не удивится, если завтра кого-то из них в этот список добавят. Вернее, наоборот, когда их извлекут из некоего уже составленного списка и публично объявят врагами народа. На самом деле они уже в этом недоступном нам списке. В этом плане, Валера странным образом может передавать некое скрытое послание своим друзьям: "Ребята, я знаю, что вам грозит! Будьте осторожны, когда беретесь за ручку своей входной двери в Лозанне или Бохуме!" Дорогие друзья, я не настроен шутить. Это всё очень серьёзно. Не верите мне, послушайте самое начало стрима Фёдора Крашенинникова с Григорием Юдиным. Они говорят ровно об этом. Разумеется, я не сомневаюсь, что нахожусь в том же самом списке. В "Логосе" я в свое время не опубликовался, хотя имел такую возможность. Мне заказывали текст про протесты 2011-2012 годов, который я продолбал из-за своей невероятной лени. Но в последнее два года мне приходилось видеть фрагменты этого лонг-листа врагов в разных других ситуациях. Так что, будьте здоровы и берегите себя, пожалуйста. Обещать, как мы знаем, не значит жениться. Однако поскольку в этом списке много людей, которых я лично знаю и очень люблю, призываю относиться к ситуации предельно серьёзно. Это всё гораздо хуже, чем просто повторение русским "Логосом" пути своего немецкого предшественника». https://www.facebook.com/jarkhon/posts/pfbid0xUdgUAkAS7ufLeVGUE2pHTHuKXzFzfvBzGt3TyUqAo1VHdBhmGQNKYdJm7v6QBaUl Итак, мы возвращаемся к историко-политической параллели, которую привел Николай Плотников. Как ни крути, она остается в силе. Пока я писал этот комментарий, в сети уже крутилось так называемое интервью, данное так называемым президентом РФ так называемому американскому журналисту. Раз уж я взялся комментировать ситуацию с журналом «Логос», ссылаясь на фб-дневники философов и социологов, то и более общий контекст происходящего опишу с помощью чужого фб-дневника. Бывший главный редактор журнала «Столица» Андрей Мальгин проанализировал один пассаж, один ответ путина Такеру Карлсону: "В 1939 году, после того как Польша посотрудничала с Гитлером, а Польша сотрудничала с Гитлером, и Гитлер предлагал – все документы у нас в архивах есть – с Польшей заключить мир, договор о дружбе и союзничестве, но требовал, чтобы Польша отдала назад Германии так называемый Данцигский коридор, который связывал основную часть Германии с Кёнигсбергом и Восточной Пруссией. После Первой мировой войны эта часть территории была отдана Польше, и вместо Данцига появился город Гданьск. Гитлер упрашивал их отдать мирно – поляки отказались... <Польша>, поскольку не отдала Данцигский коридор, всё-таки поляки вынудили, они заигрались и вынудили Гитлера начать Вторую мировую войну именно с них. Почему началась война 1 сентября 1939 года именно с Польши? Она оказалась несговорчивой". Фактически Путин и в отношении Польши, и объясняя свое нападение на Украину, полностью повторяет риторику Гитлера, который, выступая в рейхстаге 1 сентября 1939 года, так обосновывал необходимость войны: "Депутаты германского Рейхстага! В течение долгого времени мы страдали от ужасной проблемы, проблемы, созданной Версальским диктатом, которая усугублялась, пока не стала невыносимой для нас. Данциг был — и есть германский город. Коридор был — и есть германский. Обе эти территории по их культурному развитию принадлежат исключительно германскому народу. Данциг был отнят у нас, Коридор был аннексирован Польшей. Как и на других германских территориях на востоке, со всеми немецкими меньшинствами, проживающими там, обращались всё хуже и хуже. Более чем миллион человек немецкой крови в 1919-20 годах были отрезаны от их родины. Как всегда, я пытался мирным путём добиться пересмотра, изменения этого невыносимого положения. Это — ложь, когда мир говорит, что мы хотим добиться перемен силой. За 15 лет до того, как национал-социалистическая партия пришла к власти, была возможность мирного урегулирования проблемы. По своей собственной инициативе я неоднократно предлагал пересмотреть эти невыносимые условия. Все эти предложения, как вы знаете, были отклонены — предложения об ограничении вооружений и, если необходимо, разоружении, предложения об ограничении военного производства, предложения о запрещении некоторых видов современного вооружения. Вы знаете о предложениях, которые я делал для восстановления германского суверенитета над немецкими территориями. Вы знаете о моих бесконечных попытках, которые я предпринимал для мирного урегулирования вопросов с Австрией, потом с Судетской областью, Богемией и Моравией. Все они оказались напрасны. Невозможно требовать, чтобы это невозможное положение было исправлено мирным путём, и в то же время постоянно отклонять предложения о мире. Так же невозможно говорить, что тот, кто жаждет перемен для себя, нарушает закон — ибо Версальский диктат — не закон для нас. Нас заставили подписать его, приставив пистолет к виску, под угрозой голода для миллионов людей. И после этого этот документ, с нашей подписью, полученной силой, был торжественно объявлен законом. Таким же образом я пробовал решить проблему Данцига, Коридора, и т.д., предлагая мирное обсуждение проблем. То, что проблемы должны быть решены, ясно. Нам также ясно, что у западных демократий нет времени и нет интереса решать эти проблемы. Но отсутствие времени — не оправдание безразличия к нам. Более того, это не может быть оправданием безразличия к тем. кто страдает больше всего. В разговоре с польскими государственными деятелями я обсуждал идеи, с которыми вы знакомы по моей последней речи в Рейхстаге. Никто не может сказать, что это было невежливо, или, что это было недопустимое давление. Я, естественно, сформулировал наконец германские предложения. Нет на свете ничего более скромного и лояльного, чем эти предложения. Я хотел бы сказать всему миру, что только я мог сделать такие предложения, потому что знал, что, делая такие предложения, я противопоставляю себя миллионам немцев. Эти предложения были отвергнуты. Мало того, что ответом сначала была мобилизация, но потом и усиление террора и давления на наших соотечественников и с медленным выдавливанием их из свободного города Данцига — экономическими, политическими, а в последние недели — военными средствами. Польша обрушила нападки на свободный город Данциг. Более того, Польша не была готова уладить проблему Коридора разумным способом, с равноправным отношением к обеим сторонам, и она не думала о соблюдении её обязательств по отношению к нацменьшинствам. Я должен заявить определённо: Германия соблюдает свои обязательства; нацменьшинства, которые проживают в Германии, не преследуются. Ни один француз не может встать и сказать, что какой-нибудь француз, живущий в Сааре, угнетён, замучен, или лишен своих прав. Никто не может сказать такого. В течение четырех месяцев я молча наблюдал за событиями, хотя и не прекращал делать предупреждения. В последние несколько дней я ужесточил эти предупреждения. Три недели назад я проинформировал польского посла, что, если Польша продолжит посылать Данцигу ноты в форме ультиматумов, если Польша продолжит свои притеснения против немцев, и если польская сторона не отменит таможенные правила, направленные на разрушение данцигской торговли, тогда Рейх не останется праздным наблюдателем. Я не дал повода сомневаться, что те люди, которые сравнивают Германию сегодняшнюю с Германией прежней, обманывают себя. Была сделана попытка оправдать притеснения немцев — были требования, чтобы немцы прекратили провокации. Я не знаю, в чём заключаются провокации со стороны женщин и детей, если с ними самими плохо обращаются и некоторые были убиты. Я знаю одно — никакая великая держава не может пассивно наблюдать за тем, что происходит, длительное время... Депутаты, если бы Германское Правительство и его Фюрер терпеливо бы сносили такой обращение с Германией, то заслуживали бы лишь исчезновения с политической сцены. Однако не прав окажется тот, кто станет расценивать мою любовь к миру и мое терпение как слабость или даже трусость. Поэтому я принял решение и вчера вечером проинформировал британское правительство, что в этих обстоятельствах я не вижу готовности со стороны польского правительства вести серьезные переговоры с нами. Эти предложения о посредничестве потерпели неудачу, потому что в то время, когда они поступили, прошла внезапная польская всеобщая мобилизация, сопровождаемая большим количеством польских злодеяний. Они повторились прошлой ночью. Недавно за ночь мы зафиксировали 21 пограничный инцидент, прошлой ночью было 14, из которых 3 были весьма серьёзными. Поэтому я решил прибегнуть к языку, который в разговоре с нами поляки употребляют в течение последних месяцев. Эта позиция Рейха меняться не будет... Я предназначен, чтобы решить: первое — проблему Данцига; второе — проблему Коридора, и третье — чтобы обеспечить изменение во взаимоотношениях между Германией и Польшей, которая должна гарантировать мирное сосуществование. Поэтому я решил бороться, пока существующее польское правительство не сделает этого, либо пока другое польское правительство не будет готово сделать это. Я решил освободить германские границы от элементов неуверенности, постоянной угрозы гражданской войны. Я добьюсь, чтобы на восточной границе воцарился мир, такой же, как на остальных наших границах. Для этого я предприму необходимые меры, не противоречащие предложениям, сделанным мною в Рейхстаге для всего мира, то есть, я не буду воевать против женщин и детей. Я приказал, чтобы мои воздушные силы ограничились атаками на военные цели. Если, однако, враг решит, что это даёт ему карт-бланш, чтобы вести войну всеми средствами, то получит сокрушающий зубодробительный ответ... Я буду продолжать борьбу против кого угодно, пока не будут обеспечены безопасность Рейха и его права". https://www.facebook.com/avmalgin/posts/pfbid02fuUUNW4cFxk2SpadiYcbVAKpTRaSSgWXtZLYNWLnhYi5MWrRLzq49h9wMbULGwKJl Кто-то может пристыдить авторов статей, выброшенных из какого-то российского журнала: вместо того, чтобы думать о своих «потерях» на ниве просвещения и научного творчества, лучше бы помогли цивилизованному миру и самой РФ избавиться от путинизма, как это делали союзники в 1939-1945 гг. Но сначала придется признаться себе в самом неприятном: путинские действия, война РФ с целью уничтожения Украины и захвата ее территории и части населения, это и есть не что иное, как исполнение завещания Адольфа Гитлера. В этом контексте все высказанные выше версии дополняют друг друга, никак друг другу не противореча. А дальнейшие действия разных людей буду зависеть от глубины понимания этого печального обстоятельства. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Отклик на рецензию В.В. Лапина «Попытка покинуть «архипелаг»? Размышления о военной истории над страницами новой книги о Наполеоновской эпохе» Горшков Дмитрий Игоревич к.и.н., старший научный сотрудник Государственного историко-литературного музея-заповедника А.С. Пушкина (Захарово–Вязёмы), Московская область, Одинцовский район, пос. Большие Вяземы Тел.: +7 (926) 326-89-49, e-mail: le84e-regiment@mail.ru Аннотация: В статье детально разбирается недавно опубликованная рецензия на монографию «La Garde au feu! Императорская гвардия Наполеона в период отступления 1812 г.: состояние, эффективность и межполковая коммуникация» Д.И. Горшкова, вышедшую в издательстве «Галактика-ЗебраЕ» в 2022 г. Отмечается в целом крайне непрофессиональный характер этой рецензии: неумелое прочтение текста, неточное цитирование, незнание автором рецензии специальной литературы и историографии вопроса и непонимание микроисторического направления современной исторической науки. Ключевые слова: Императорская Гвардия Наполеона, Русская кампания 1812 г., научная рецензия GORSHKOV Dmitrij Igorevich PhD (History), senior research associate, Pushkin's state historico-literary memorial estate, Moskovskaya oblast, Odinczovskij rajon, pos. Bolshie Vyazemy, Russian Federation. +7 (926) 326-89-49, e-mail: le84e-regiment@mail.ru Response to V.V. Lapin's review "An attempt to leave the Archipelago? Reflections on military history over the pages of a new book about the Napoleonic era" Summary: The article examines in detail the recently published review of the monograph "La Garde au feu! The Imperial Guard of Napoleon during the retreat of 1812: the state, effectiveness and inter-regimental communication" by D.I. Gorshkov, published by Galaktika-ZebraE publishing house in 2022. In general, the extremely unprofessional nature of this review is noted: inept reading of the text, inaccurate quoting, ignorance by the author of the review of special literature and historiography of the issue and a total misunderstanding of the microhistoric direction of modern historical science. Keywords: Napoleon’s Imperial Guard, Russian campaign of 1812, academic review УДК: 94(44)+ 93(093) В конце 2023 г. на страницах «Нового исторического Вестника» была опубликована рецензия д.и.н., профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге Владимира Викентьевича Лапина на нашу монографию (Лапин 2023: 113-143): Горшков Д.И. La Garde au feu! Императорская гвардия Наполеона в период отступления 1812 г.: состояние, эффективность и межполковая коммуникация [научная монография]. [Кн. 1-2]. М.: Галактика-ЗебраЕ, 2022. После ознакомления с ней некоторые высказывания рецензента нам показались небесспорными, и мы обратились в редакцию журнала. Тем не менее в процессе диалога с коллегами из «Нового исторического Вестника» выяснилось, что к публикации не принимаются ответы на рецензии, а сама редакция не стремиться поддерживать научную дискуссию. В этой связи нами было принято решение опубликовать на страницах известного журнала «Историческая экспертиза» наш ответ, который, собственно, и приводится ниже. Итак, в целом, не касаясь всего этого пространного текста глубокоуважаемого Владимира Викентьевича Лапина, наполненного сугубо личными переживаниями о состоянии и развитии мировой военной истории, хочется остановиться на основных положениях книги, поставленных под сомнение в данной рецензии. Прежде всего странное чувство вызывает рассуждения уважаемого рецензента о забвении боя под Боровском 25 октября 1812 г., ссылки на отдельные и исключительно русскоязычные работы (в основном словарные статьи) и отказ от рассмотрения всей историографической главы, включая и источники, прежде всего со стороны сил Временной гвардейской кавалерийской бригады генерала Кольбера  (Лапин 2023: 128). Так, Владимир Викентьевич Лапин особо подчеркивает: «Упоминание о чем‑либо или о ком‑либо в универсальных и специализированных энциклопедиях является бесспорным признанием большой символической ценности этих событий и персон для социокультурной среды, в которой эти справочники создавались. Более того, можно увидеть своеобразную иерархию (наличие специальной статьи или упоминание в контексте, объем текста, наличие или отсутствие библиографии и прочее)» (Лапин 2023: 128). К сожалению, уважаемый рецензент старательно избегает говорить о причинах побудивших нас обратиться к бою под Боровском (определения эффективности сил Императорской Гвардии на поле боя в оторванности от фигуры самого Наполеона), как и рассмотреть это событие через призму микростории несмотря на то, что уже во вступлении к нашей книге данные положения подробнейшим образом были рассмотрены и оговорены (Горшков [Кн. 1] 2022: 5-11). Из-за чего складывается впечатление, что классические работы по микроистории и сюжеты, которые освещались на их страницах (к примеру, Карло Гинзбург «Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в.») (Ginzburg 1976), то ли случайно, то ли намеренно не были учтены или были забыты В.В. Лапиным (Лапин 2023: 127). Увы, приходится констатировать, что многоуважаемый рецензент часто явно и нет смешивает разные понятия: антропологический подход и микроисторическое представление материала (Кром 2021: 92-108). Последнее в некотором смысле объясняет отказ Владимира Викентьевича обратиться к классической микроисторической монографии самого Джорджа Р.  Стюарта «Атака Пикетта», на которую, собственно, и дается ссылка в нашей книге. В противном бы случае тон статьи, видимо, был бы иным, и не исключено, без пассажей о «традиционной работе» и пр. (Лапин 2023: 126, 133). Что ж, видимо, Владимиру Викентьевичу стоит напомнить: как строит тот же Стюарт свою собственную монографию. В этой связи обратимся лишь к названию глав его знаменитого труда, опуская традиционные «предисловие», «концовка» и пр.: 1-я часть – Силы Конфедератов на рассвете, 2-я часть – Утро сил Союза, 3-я часть – Полуденное затишье, 4-я часть – Между сигнальными выстрелами, 5-я часть – Канонада, 6-я часть – Второе временное затишье, 7-я часть – Наступление, 8-я часть – Кульминация, 9-я часть – Отпор, 10-я часть – Последствие, 11-я часть – История Истории (Stewart 1959: V). Нежелание глубокоуважаемого рецензента затронуть вопрос об источниковой базе работы, как и упомянуть в какой связи рассматривалась нами монография А.И. Сапожникова приводит, по нашему мнению, к едва ли обоснованным претензиям, относящимся уже к разделу приложений (Лапин 2023: 131). В этой связи приходится напомнить, что неправильная верификация в структуре армии мемуаристов со стороны сил Великой армии служит основанием для появления досадных ошибок, которых, увы, не смог избежать и А.И. Сапожников (Горшков [Кн. 1] 2022: 34) (именно поэтому текст воспоминаний А.Д. Хлаповского о бое под Боровском ошибочно был отнесен А.И. Сапожниковым к бою под Городней) (Сапожников 2012: 375-376). То же самое относится и к замечанию глубокоуважаемого рецензента по второй главе: «Вся 2‑я глава представляет собой изложение кратких сведений об офицерах бригады Кольбера, отрывочные данные и рассуждения о состоянии лошадей бригады. Завершается глава совершенно не обоснованным выводом о том, что бригада была “полноценным боевым формированием”» (Лапин 2023: 129). Странно, что рецензент никак не называет саму главу, опуская и название подглав. В этой связи стоит напомнить, что 2-я глава носит следующее название: «Состав и численность бригады Кольбера 25 октября 1812 г.». Первый подраздел озаглавлен как «Проблемы реконструкции офицерского корпуса бригады Кольбера периода Кампании 1812 г.». Второй же назван «Временная кавалерийская бригада Императорской Гвардии», а третий – «Общая численность бригады Кольбера в 20-х числах октября 1812 г.». Вообще же под пером профессора В.В. Лапина представляется, что его совсем не интересует сама разработка сюжетов, посвященных составу, потерям и пр. противоборствующих сторон, но в таком случае становится непонятным его недоумение: зачем даются подробные расписания и биографии всех ключевых персонажей, отмеченных как в текстах со стороны российской иррегулярной кавалерии, так и со стороны сил Великой армии (Лапин 2023: 131). Не менее странно выглядит критика двух глав книги, посвященных самому бою под Боровском и реконструкции потерь сторон (Лапин 2023: 129). Представляется едва ли не нелепой – иначе не сказать – попытка свести на нет критику положений к.и.н. Н.В. Промыслова (Лапин 2023: 129), ведь многоуважаемый рецензент старательно пытается не заметить ссылки, приведенные в книге, на весьма и весьма актуальные и содержательные по своей новизне работы французских исследователей супругов Д. и Б. Кинтанов, посвященным безвозвратным потерям Великой армии под Аустерлицем и под Эйлау, а также монографии Жана-Пьера Мира о потерях французской армии в Кампании 1814 г. (Горшков [Кн. 1] 2022: 269 (956)). Сегодня можно констатировать, что после этих трудов вопрос потерь армии выведен на совершенно иной уровень, учитывая, что в последних даются подробнейшие биографии всех жертв (от солдат до командного состава) тех сражений и войн. Также почему-то Владимиром Викентьевичем не замечаются и новые подходы в решении вопроса потерь Великой армии на завершающем этапе войны 1812 г., как и плодотворное изучение данного сюжета через призму полковых матрикулярных регистров. В критическом рассмотрении 5-й главы монографии (Итоги боя под Боровском 25 октября 1812 г.), В.В. Лапин, как и в случае со второй главой, опускает ее название, как и название подглав («Восприятие Великой армией российской иррегулярной кавалерии и ее тактики в 1812 г.», «Успехи и ошибки сторон»), тем самым он вольно или невольно создает у читателя ложную картину. В этой связи, видимо, за рамками критического разбора – опять-таки вольно или невольно – остается незатронутым авторский вопрос, а именно (Горшков [Кн. 1] 2022: 302): Что стало первопричиной негативного и во многом предвзятого отношения поляков к голландцам, что в свою очередь наиболее ярко проявилось в текстах, посвященных событиям 25 октября 1812 г.? Именно он и является тем связующим звеном между 5-й, 6-й и 7-й главами, о которых рецензент старательно избегает говорить. По этой причине нами и проводится сопоставление полков на самых разных уровнях, говорится об их коммуникации и опять-таки дается их сравнение, но уже на эмблематическом уровне. Воссоздание внешнего облика, т.е. реконструкция войсковой униформы, что способствует воссозданию коллективного портрета (Лапин 2023: 130) – давно уже является составной и неотъемлемой частью военной истории. Поэтому обращение автора к этому важному сюжету вполне обоснованно и закономерно. Здесь же, видимо, нужно особо разъяснить многоуважаемому В.В. Лапину, что обращение к униформологическим вопросам всегда требует изображений, при этом, естественно, детальных и хронологически последовательных. Последнее и объясняет наличие в монографии многочисленных «цветных вставок» (Лапин 2023: 131). Сказанное имеет отношение и к авторскому суждению о важности публикации в монографии портретного ряда: «Так, в процессе исследования для нас был важен поиск иконографии участников боя под Боровском и авторов основных текстов, в которых нашли отражение интересующие нас сюжеты. Это позволило решить несколько проблем: мы, с одной стороны, подкрепляли изобразительным материалом раздел, посвященный униформологическим аспектам, а, с другой, имели возможность с иной перспективы посмотреть на самих участников боя под Боровском, сопоставляя их самих с их же текстами и прочими публикуемыми здесь же источниками. К тому же, «… война – ничто без героев, людей, которые ценили свою жизнь меньше, чем дело. Иногда это были застенчивые люди, которым война придавала отпечаток возвышенности. Иногда – надменные …». И не всегда традиционный текст способен раскрыть все качества человека прошлого. В данном случае важно соотнести два типа текстов: традиционный и изобразительный (фигуративный). Тем более, что само изображение – тот же текст, но зафиксированный иначе и иным образом» (Горшков [Кн. 1] 2022: 49). Странным представляется, что содержание рецензии В.В. Лапина в большей степени сводится к обобщениям, темой которых является те ли иные сюжеты военной истории и то, как последняя отражается в трудах военных и невоенных историков. Какое отношение это имеет к рецензируемой книге? Обобщения же большей частью и при ближайшем рассмотрении должны следовать уже после рассмотрения того, что проанализировано в главах авторского повествования. В данном же случае, обобщениям почему-то не предшествует подробный разбор книги по всем ее главам. Превалирует фрагментарный ее анализ. Применяя к монографии подобную методу рецензирования, многоуважаемый В.В. Лапин вместе с тем оставляет в стороне главное авторские достижения, включая и реконструкцию самого боя под Боровском, высказываясь, в частности, таким образом: «В книге содержится немало фрагментов, значение которых для работы совершенно непонятно без пояснений автора (а таковые отсутствуют). Один из них — повествование «ознакомительного» характера о корпусе инженеров-географов и о топографическом бюро Великой армии» (Лапин 2023: 130). Вероятно, если бы соответствующая глава монографии была бы проанализирована рецензентом, то подобных вопросов с его стороны не было бы. Приходится напоминать, что 25 октября 1812 г. на Боровской дороге рядом с бригадой Кольбера был уничтожен корпус инженеров-географов. Нежелание в целом прочесть 3-ю главу приводит к невнятным заявлениям рецензента, связанным с археологическими данными (напомним, что кавалерия Кольбера 25-го числа вела перестрелку с казаками, а в конце дня была поддержана батальоном 30-го линейного полка), и вынуждают нас вновь и вновь ссылаться на собственно рецензируемый текст. Под занавес Владимир Викентьевич восклицает: «В выводах преобладает наукообразная констатация очевидного», ведь «бой 25 октября у Боровска был самым значительным «делом» бригады Кольбера в кампании 1812 г.» (Лапин 2023: 130). Наверно, не будем переубеждать рецензента, это – так, однако гвардейская кавалерийская бригада Кольбера в 1812 г. сражалась и под Смоленском, и на территории Московской губернии. Сравнить же последние с боем под Боровском можно лишь обратившись к архивных материалам из собрания Исторической службы Военного Министерства Франции (Service Historique de la Défense – S.H.D.), ведь даже в работах известного знатока наполеоновской военной эпохи профессора, д.и.н. А.И. Попова, в которых нашли освещение данные сюжеты, подобным образом вопрос не рассматривался и не ставился (Pawly 1998: 39-42; Попов 2013). На протяжении чтения данного пространного текста рецензии автора не покидало странное ощущение: была ли вообще данная книга прочитана или уважаемый рецензент ее просто-напросто пролистал? Все-таки от классической рецензии ожидаешь не только конструктивной критики, но и представление иных противоположных авторскому взгляду положений, которые в итоге и приводят к подлинному научному диалогу и дискуссии. Здесь же налицо – на наш, разумеется, взгляд – некоторое непонимание основополагающих вещей, связанных как с военной историей, так и в целом с микроисторией, нежелание обратиться к многочисленным иностранным публикациям и намеренное умалчивание целых разделов рецензируемой книги. Если же говорить о впечатлениях от знакомства с отзывом на собственную книгу, мы вынуждены, к сожалению, констатировать, что В.В. Лапин на протяжении всей своей рецензии прибегает к лежащему за рамками академической дискуссии приему: смешивания различных кусков текста, неполными и обрывочными (sic!) цитатами, лишенными контекста, в ряде случаев заменяя авторские высказывания собственными рассуждениями. Вероятно, в данном случае имели место посторонние цели и намерения, не имевшие ничего общего с сугубо научными и объективными (попытке нивелировать работу и подстроить ее под заранее определенную точку зрения). Но при всем этом нам хочется все-таки поблагодарить многоуважаемого Владимира Викентьевича Лапина за проделанный труд, с которым он, кажется, вполне справился, ведь данная рецензия лишь укрепила апробируемую авторскую позицию, выявив один из принципов работы в наше время отдельных рецензентов с анализируемыми текстами. Библиографический список 1.     Горшков Д.И. La Garde au feu! Императорская гвардия Наполеона в период отступления 1812 г.: состояние, эффективность и межполковая коммуникация [научная монография]. [Кн. 1-2]. М.: Галактика-ЗебраЕ, 2022. 2.     Кром М.М. "Методы" и "подходы": происхождение и эволюция ключевых понятий современного исторического дискурса// Новое прошлое/ The New Past, 2021, № 4. С. 92-108. 3.     Лапин В.В. Попытка покинуть «архипелаг»? Размышления о военной истории над страницами новой книги о Наполеоновской эпохе// Новый исторический вестник, № 3 (77), 2023. С. 113-143. 4.     Попов А.И. Партизаны наполеоновской армии в России в 1812 г. [Электронный ресурс]// Электронный научно-образовательный журнал «История», 2013, T. 4, Вып. 1 (17). (http://history.jes.su/s207987840000012-2-1). 5.     Сапожников А.И. Войско Донское в Отечественной войне 1812 года. М.-СПб.: Альянс-Архео, 2012. 6.     Ginzburg C. Il Formaggio e i vermi: il cosmo di un mugnaio del'500. Torino: G. Einaudi, 1976. 7.     Pawly R. Les Lanciers Rouges. Erpe: Editions De Krijger, 1998. 8.     Stewart G.R. Pickett’s Charge: A Microhistory of the Final Attack at Gettysburg, July 3, 1863. Boston: Houghton Mifflin Company, 1959. References 1.     Ginzburg C. Il Formaggio e i vermi: il cosmo di un mugnaio del'500. Torino: G. Einaudi, 1976. 2.     Gorshkov D.I. La Garde au feu! Imperatorskaya gvardiya Napoleona v period otstupleniya 1812 g.: sostoyanie, effektivnost' i mezhpolkovaya kommunikaciya [nauchnaya monografiya]. [Kn. 1-2]. M.: Galaktika-ZebraE, 2022. 3.     Krom M.M. "Metody" i "podhody": proiskhozhdenie i evolyuciya klyuchevyh ponyatij sovremennogo istoricheskogo diskursa// Novoe proshloe/ The New Past, 2021, № 4. S. 92-108. 4.     Lapin V.V. Popytka pokinut' «arhipelag»? Razmyshleniya o voennoj istorii nad stranicami novoj knigi o Napoleonovskoj epohe// Novyj istoricheskij vestnik, № 3 (77), 2023. S. 113-143. 5.     Pawly R. Les Lanciers Rouges. Erpe: Editions De Krijger, 1998. 6.     Popov A.I. Partizany napoleonovskoj armii v Rossii v 1812 g. [Elektronnyj resurs]// Elektronnyj nauchno-obrazovatel'nyj zhurnal «Istoriya», 2013, T. 4, Vyp. 1 (17). (http://history.jes.su/s207987840000012-2-1). 7.     Sapozhnikov A.I. Vojsko Donskoe v Otechestvennoj vojne 1812 goda. M.-SPb.: Al'yans-Arheo, 2012. 8.     Stewart G.R. Pickett’s Charge: A Microhistory of the Final Attack at Gettysburg, July 3, 1863. Boston: Houghton Mifflin Company, 1959. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Рубрика «Проблемы национальной памяти» Эммануэль Вагеманс: «Мы, бельгийцы, почти не живем нашей историей и, возможно, это хорошо, потому что страны, которые, как Россия и Сербия, сильно озабочены своим прошлым, слишком мало ориентированы на будущее» Эммануэль Вагеманс (Emmanuel Waegemans), PhD, заслуженный профессор (emeritus professor) Лёвенского католического университета (Бельгия), славист, педагог, издатель. Email: emmanuel.waegemans@telenet.be. Бельгия – это союз валлонской и фламандской общин. По опыту моей родной Молдавии, где для большинства прорусской части ее граждан 28 июня 1940 – это праздник воссоединения с советской родиной, а для прорумынской – траурная дата отлучения от Румынии-матери,  я знаю, что разные общины по-разному вспоминают общее прошлое. Присущи ли подобные мемориальные диссонансы Бельгии? Существуют ли исторические события , которые служат основой общей бельгийской идентичности? Бельгия состоит не из двух, а из трех общин: фламандской, валлонской и немецкоязычной. После Первой мировой войны к Бельгии были присоединены территории на востоке страны, ранее принадлежавшие Германии (Эупен, Мальмеди и Санкт-Вит), в качестве репараций за Первую мировую войну. Хотя немецкая община сейчас хорошо интегрирована в Бельгию (через Валлонию), и немецкий признан языком образования и правосудия, солидарность с другими языковыми общинами у немецкоязычных бельгийцев не слишком велика, но и враждебности тоже нет. Есть ли у нас исторические события, которые важны для всех общин? Дело в том, что мы, бельгийцы, почти не живем нашей историей, она редко становится темой для дискуссий в публичном пространстве, и, возможно, это хорошо, потому что страны, которые, как Россия и Сербия, сильно озабочены своим прошлым, слишком мало ориентированы на будущее. Недаром ходит шутка, что в России фиксировано только будущее, а прошлое непредсказуемо. Важнейшие события в истории нашей страны – Первая и Вторая мировые войны. Раскол между Южными и Северными Нидерландами в 1585 году вряд ли можно назвать памятным годом, это то, чему нас учат в школе, но в нашем историческом сознании это не играет заметной роли. Даже 1830 год, когда родилась независимая Бельгия, отделившаяся от Нидерландов после 15 лет голландского правления, которое было установлено по итогам Венского конгресса (1815–1830), не является событием, которое мы носим в сердце. Хотя его ежегодно отмечают 21 июля, эта дата не вызывает особых эмоций. Памятным событием в нашей стране, разделившим два сообщества, стал так называемый Королевский вопрос. Во время Второй мировой войны бельгийский король Леопольд III пытался заключить сделку с немецкими оккупантами, возможно, надеясь остаться королем после победы немцев. Когда война закончилась, бельгийская общественность была глубоко возмущена его поведением во время войны, и многие выступили против возвращения Леопольда на трон. Вражда между сторонниками и противниками короля была настолько острой, что вылилась в масштабные демонстрации, сопровождавшиеся беспорядками. Католическая Фландрия согласилась тогда на возвращение короля, а социалистически ориентированная Валлония выступила против этого. По мнению некоторых, страна находилась тогда на грани гражданской войны. Все закончилось тем, что король не смог вернуться, отрекся от трона и его сменил сын Бодуэн. Какова роль монархии в истории и современности Бельгии, считается ли этот институт значимым фактором, скрепляющим две крупнейшие этнические общины? Монархия, несомненно, является стабилизирующим фактором в современной Бельгии. Хотя есть и противники, то тут, то там раздаются призывы к республике, но подавляющее большинство населения довольны монархией и нынешним королем Филиппом. Популярности монархии способствует тот факт, что в нашей королевской семье, в отличие от британской, мало скандалов, если они вообще есть. Также важно, что королевская семья ведет себя прилично, не эксцентрично, не сорит деньгами и т. д. В то время как два крупнейших сообщества Бельгии все больше отдаляются друг от друга, монарх старается сохранить единство страны и последовательно говорит об единой бельгийской нации. В Бельгии растет доля мусульман (по разным оценкам от 5 до 10% населения). Приводит ли это к сдвигам в представлениях о национальной памяти? Каким образом и с каким успехом система образования, медиа и деятели культуры формируют общую бельгийскую идентичность ее полиэтничных граждан? В последние годы много говорят о так называемой «идентичности». Для некоторых это опасное понятие, потому что искать, определять, подчеркивать собственную идентичность означает противостоять «другому», в данном случае иммигрантам, так называемым гастарбайтерам. С конца 1940-х годов в Бельгию приезжало много итальянцев, поляков, португальцев, в основном для работы на угольных шахтах. С 1970-х годов появилось множество мусульман, в основном марокканцев и турок. С ними порой возникают конфликты, подогреваемые проблемами на Ближнем Востоке, которые иногда переносятся на нашу страну. Именно присутствие большого количества иностранцев, часто сконцентрированных в определенных городских районах, подогревает интерес к нашей собственной идентичности. На мой взгляд, не может быть «бельгийской» идентичности, которая охватывала бы все группы населения. У фламандцев и валлонов есть определенная бельгийская идентичность, но ее затруднительно обнаружить у иммигрантов («аллохтонов»). Их история, происхождение, культура и религия слишком отличаются от наших, чтобы говорить об общей идентичности. Единственное, над чем работают образование и СМИ, – это над тем, чтобы разные группы населения уважали друг друга. Открытое проявление расизма в Бельгии наказуемо. Влияет ли статус Брюсселя как столицы ЕС, штаб-квартиры НАТО и многих других международных организаций на ускоренное, по сравнению с другими европейскими странами, формирование европейской и глобальной идентичностей? Или в Бельгии, как и в других странах ЕС, национальная идентичность продолжает доминировать? То, что Брюссель является «столицей Европы», резиденцией Европейского союза и штаб-квартирой НАТО, никак не влияет на нашу идентичность. Всё это, как у нас говорят, «далеко от нашей постели» (мало нас волнует). В Брюсселе воздвигнут памятник одному из руководителей Первого крестового похода (1096–1099) Готфриду Бульонскому. Считают ли сегодня этого уроженца ныне французской Булони бельгийцем? Не возникают ли трения с мусульманской общиной Бельгии по поводу памятника вождю христианских захватчиков Палестины? Статуя Годфрида Бульонского стоит в Брюсселе несколько уныло, молодые люди почти не знают, кто он такой, а если и знают, что он возглавлял Первый крестовый поход, то их это не волнует и они считают это обстоятельство чем-то соответствовавшим духу времени, хотя в последнее время все больше осуждается политика крестовых походов. Петр Великий – один из главных героев ваших исследований. Насколько активно первый русский император присутствует в бельгийской памяти? Кого еще из русских вспоминают в Бельгии? Петр Великий присутствует в нескольких местах Бельгии. Бюсты и памятники в его честь установлены в парке Варанде в центре Брюсселя (1858, подарок знаменитого мецената кн. А.Н. Демидова), в Антверпене (1998), в Льеже (2017) и, конечно, в Спа (1858, копия брюссельского бюста), где русский царь провел месяц на курорте в 1717 году, поправляя подорванное здоровье. Для бельгийцев его присутствие в нашей стране не является большим событием, но местным русофилам этот факт по душе. Я сам написал об этом книгу, описав со всеми живыми подробностями всю историю его проезда через нашу страну. По всему видно, что фигура этого смелого и эксцентричного государя, единственного из русских царей, говорившего по-голландски, будоражила воображение его современников-бельгийцев. После вторжения в Украину, представители украинского сообщества облили красной краской статую Петра в Льеже, но больше подобные протесты не повторялись. Кроме украинской общины, никто не выступает против фигуры Петра I. В целом русские не очень заметны в бельгийской памяти. Хотя стоило бы вспомнить  генерала А.Х. Бенкендорфа, который по указанию Александра I освободил Голландию и Бельгию от «наполеоновского ига». Интересная история, но забытая. В Брюсселе по сей день есть Сталинградский бульвар, названный в честь битвы, положившей начало поражению нацистской Германии. Это наименование  бельгийской улицы обусловлено тем, что после войны СССР воспринимался как оплот борьбы с фашизмом и по этой причине пользовался авторитетом у всех леваков Запада. С начала войны с Украиной эта репутация разрушилась. Сегодня сама Россия не без оснований воспринимается  многими как фашистская страна. Особенно печально, что Россия потеряла всякую привлекательность не только в политическом, но и в культурном отношении. Образ России, я боюсь, дискредитирован на много десятилетий вперед, подобно тому, как это случилось с гитлеровской Германией. Ведь в тридцатые годы среди интеллектуалов Запада, и Бельгии в том числе, было много поклонников Германии, не обязательно Гитлера и егоНационал-социалистической немецкой рабочей партии.  Германофилы были в восторге от порядка в стране (поезда, мол, ездят пунктуально!), от благоденствия, наступившего с приходом нацистов к власти, так как за короткий срок удалось преодолеть хаос и безработицу, возникшие в результате  мирового экономического кризиса 1929 года. После Второй мировой войны весь этот энтузиазм мгновенно исчез. То же самое происходит в наши дни с Россией. Сколько лет понадобится вашей стране, чтобы ее заново стали считать респектабельной и цивилизованной? Бельгийская революция 1830, приведшая к отделению Бельгии от Нидерландов, вызвала особое беспокойство императора Николая I, сестра которого Анна Павловна была супругой наследника нидерландского престола. Николай Павлович готовил интервенцию, чтобы вернуть мятежных бельгийцев в нидерландское подданство. Для этого он собирался направить войска подвластного ему Польского королевства. Но польское восстание 1830–1831 помешало это сделать. Помнит ли бельгийская публика о вкладе поляков в их свободу или это знание доступно только профессиональным историкам? Этот факт известен только историкам и русофилам, большинство бельгийцев не знают, что Николай I намеревался подавить бельгийский «переворот». Возможно, это и хорошо, ведь в противном случае неприязнь к России и ее самодержцам была бы еще сильнее. Бельгийское Конго – одна из наиболее жестоких страниц истории европейского колониализма. Присутствует ли этот опыт в памяти современных бельгийцев? Была ли ваша семья связана с бельгийскими колониями? Если Годфрида Бульонского в бельгийской памяти практически нет, то фигура нашего короля Леопольда II, личным владением которого с 1876 по 1908 год было так называемое «Свободное государство Конго», где за время его управления население сократилось почти в два раза, очень даже присутствует в национальной памяти. То тут, то там стоят его статуи, улицы и парки названы в его честь. На протяжении всего движения «проснувшихся» (woke) Леопольду приходится несладко: его статую в Остенде (рядом с возведенной им Венецианской галереей) облили красной краской. Некоторые требуют убрать все посвященные ему памятники или хотя бы повесить рядом с ними таблички с надписью о том, что король был колонизатором Конго, которое он безжалостно эксплуатировал. Моя семья не имела никакого отношения к колониям, но я помню, что в детстве каждый год в дом моих родителей приходил черный миссионер, собиравший средства для бедных «маленьких негров» Конго, которые благодаря бельгийцам получали образование и медицинское обслуживание. Мои родители всегда щедро жертвовали, а мы детишки прятались подальше от «черного негра». Вторая мировая война до сих пор является частью живой памяти для народов бывшего СССР. Насколько это трагическое событие актуально для национальной памяти Бельгии? Или память о Первой мировой войне для бельгийцев более значима? Что рассказывали об этих войнах ваши родственники? Вторая мировая война по-прежнему занимает важное место в нашей национальной памяти. Не столько из-за разрушений, причиненных оккупационными войсками, сколько из-за того, что довольно много бельгийцев, как фламандцев, так и валлонов, сотрудничали с немцами. Коллаборационистов называли и называют «черными», а бойцов Сопротивления – «белыми». После войны многие коллаборационисты были жестоко наказаны. По их собственным словам, их якобы несправедливо наказали за то, что они сотрудничали с оккупантами, пытаясь воплотить в жизнь свои многолетние мечты – признание нидерландского языка в образовании, правосудии, политике и, возможно, признание независимости Фландрии. Репрессии были жестокими. Сразу после войны произошло несколько линчеваний бельгийцев, сотрудничавших с оккупантами. Память об этих «невинных мучениках»  поддерживается по сей день, поскольку, по мнению некоторых «идеалистов», фламандцы по-прежнему дискриминируются в Бельгии. Считается, что в Валлонии, часть населения которой, наряду с некоторыми фламандцами, сотрудничала с нацистами, создали образ Фландрии как сообщества коллаборационистов, в то время как сами валлоны якобы едва ли не поголовно участвовали в Сопротивлении. Этот не соответствующий действительности имидж до сих пор сказывается на том, как валлоны относятся к фламандцам. Моя семья, слава Богу, не имела никакого отношения к коллаборационизму, и о войне мне говорили мало, хотя иногда рассказывали о брате моего отца, который ходил воровать справки у врача, чтобы освободить людей от обязательной трудовой повинности в Германии. Как в контексте «проработки прошлого» в Бельгии вспоминают Леона Дегреля (Léon Degrelle, 1906–1994), одного из инициаторов создания батальона «Валлония» в составе Вермахта, к концу войны преобразованного в дивизию СС, которую Дегрель фактически возглавил? Леон Дегрель был вождем пронацистского коллаборационизма в Валлонии, он отправился воевать на Восточный фронт и призывал бельгийцев идти на Восток сражаться против «безбожного большевизма». После войны ему удалось бежать в Испанию, он был там гостем диктатора Франко, дружбой которого очень гордился. Многие фламандские националисты вспоминают Дегреля в качестве укора валлонам: «Посмотрите, в Валлонии тоже были свои коллаборационисты». Проблема так называемых «восточных фронтовиков» очень чувствительна в Бельгии: сейчас их осуждают как коллаборационистов, но во время войны церковь с кафедры призывала их идти и сражаться против безбожных коммунистов-большевиков. Тогда многие считали этот аргумент вполне законным, но после войны, участие в боевых действиях на стороне нацистской Германии было решительно осуждено. Популярны ли в бельгийском публичном пространстве ассоциации между «странной войной» европейских демократий во время нападения тоталитарных режимов Германии и СССР на Польшу в 1939 и нынешней помощью Запада Украине в ходе ее противостояния путинской интервенции? Иногда проводится связь между Мюнхеном 1938 года и тем, что происходит сейчас в Украине – почему союзники не остановили Гитлера тогда? Что произойдет, если Запад не остановит Россию в Украине сейчас? И многие говорят об ответственности, которую Запад несет перед Украиной, в том числе и с точки зрения собственной безопасности в ближайшем будущем. Спасибо за интервью! "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Мосионжник Л.М. О «русском» и «прусском»: что тут от Орды, что от Ордена? (Несвоевременные размышления) Аннотация: В статье рассматриваются параллели между российской и прусской политическими традициями. Подробно рассматриваются черты сходства обеих этих традиций, включая особую роль государства, его способность использовать социалистические (точнее, антибуржуазные) лозунги для камуфляжа, слабость буржуазных и демократических общественных слоёв, политическую пассивность интеллигенции. Особое внимание уделено истокам этих традиций, изначально не сводящимся к простому заимствованию, хотя в дальнейшем они многое перенимали из опыта друг друга. Параллельно рассматривается отношение Маркса к пруссаческой форме социализма, отличие его взглядов от российской практики. Ключевые слова: история Германии, история России, Бранденбург, Тевтонский орден, пруссачество, самодержавие, социализм в СССР, авторитарные режимы, гражданское общество, исторические параллели Сведения об авторе: Леонид Авраамович Мосионжник, доктор истории, доцент, Университет «Высшая Антропологическая Школа», г. Кишинёв, Молдова. Email: mosionjnic@mail.ru Mosionjnic Leonid A. On “Russian” and “Prussian”: what is from the Horde, and what is from the Order? (Untimely reflections) Abstract: The article examines the parallels between Russian and Prussian political traditions. The similarities between both of these traditions are examined in detail, including the special role of the state, its ability to use socialist (more precisely, anti-bourgeois) slogans for camouflage, the weakness of the bourgeois and democratic social strata, and the political passivity of the intelligentsia. Particular attention is paid to the origins of these traditions, which initially did not boil down to simple borrowing, although later they adopted a lot from each other’s experience. At the same time, Marx’s attitude to the Prussian form of socialism and the difference between his views and Russian practice are examined. Keywords: history of Germany, history of Russia, Brandenburg, Teutonic Order, Prussianism, tsarist autocracy, socialism in the USSR, authoritarian regimes, civil society, historical parallels Correspondin author: Mosionjnic Leonid A. Doctor of History, Associate Professor, High Anthropological School University (Chişinău, Republic of Moldova). Email: mosionjnic@mail.ru Русские прусских всегда бивали, чему же у них учиться? А.В. Суворов Бюрократизм у нас от немца, а лень и рабство — от татар, и любопытно присмотреться, откуда винный перегар. И. Губерман Полемическое введение Дискуссия С.Ю. Шокарева и С.С. Белякова об автократии и демократии в русской истории открывает обширное поле для спора. Стоит отметить корректный тон этого спора при явном несовпадении позиций, его чисто теоретический характер. В самом деле, допустим, мы согласны со словами Маркса, с которых начал свою статью С.С. Беляков: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» (Маркс 1955 [1945]: 4, курсив оригинала). Но даже и тогда заниматься изменением должен кто-то другой: у учёных для этого нет навыков, их занятие требует другого склада ума. Поэтому хотелось бы, чтобы дискуссия продолжалась, но была бы достаточно основательной. Поспешные обобщения уязвимы для критики. Так, вряд ли стоит утверждать, например, что на исходе Крымской войны «в первую очередь, сказалась технологическая отсталость России, являвшаяся следствием её архаического устройства» (Шокарев 2023). Е.В. Тарле в своё время называл и более конкретные причины поражения. Это и ненормальный принцип отбора командных кадров — не по пригодности, а по лояльности, так что многие уже тогда замечали: «Чем выше по чину и по положению начальник, тем он часто бездарнее и вреднее» (Тарле 1959 [1940]: 51). Это и отсутствие обученных резервов, поскольку при крепостном праве невозможно было ввести всеобщую воинскую повинность (только вооружённых рабов властям и не хватало!). А когда в 1855 г. были призваны хотя бы необученные ополченцы из тех же крестьян, это вызвало панику даже у патриотически настроенных помещиков, даже таких, как И.С. Аксаков (Тарле 1959 [1940]: 40–42). Это и необходимость держать массу сил на внутреннем фронте, где было очень неспокойно (Тарле 1959 [1940]: 39). Это и сдерживание промышленного развития — чтобы не плодить рабочих, «не отличающихся особенно своей нравственностью» (Тарле 1959 [1940]: 43). Это, наконец, безудержная коррупция на армейских поставках — которая у противников России существовала тоже, но не достигала таких гомерических размеров. «Так уж сделан человек: / ныне, присно и вовек / царствует над миром воровство» — это не Карамзиным сказано («Воруют…») и не о России, это писал Р. Киплинг об Англии своего времени («Общий итог», перевод К. Симонова). Но в автократической системе этому явлению невозможно было поставить заслон, и даже самого Николая лишь удручало «неистовое казнокрадство, с которым он ровно ничего не мог поделать» (Тарле 1959 [1940]: 66). На этом фоне техническая отсталость была даже не главной причиной поражения. Точно так же не вполне верно, что Аристотель столь уж критически относился к демократии (Беляков 2023). В его терминах то, что мы сейчас называем демократией, — это полития, форма, равно допустимая с монархией и аристократией. А «демократия» по Аристотелю — это вырожденная форма политии, в современных терминах — «охлократия». Столь же трудно полностью согласиться со словами: «Трудно представить общество, где нормой считался бы неправедный суд» (Беляков 2023). В принципе это верно — как и то, что нет общества, в котором неправедный суд был бы невозможен (примерам же несть числа). Но отсюда ещё не следует, что все социальные системы равны. В одних граждане способны защищать свои права законными средствами, в других — им остаётся только стенать на кухнях и ждать чуда, когда начальство само собой вдруг станет умным и добрым. Разве между этими случаями нет разницы? Оба автора ссылаются на роль криминалитета в событиях 1980–1990-х годов. По С.Ю. Шокареву, в полностью огосударствленной экономике не оставалось места для альтернативы советской системе: «Единственным исключением являлся криминальный капитал, который, однако, не мог претендовать на политическое влияние, ограничиваясь контролем над частью экономики». С.С. Беляков вносит поправки на «Великую криминальную революцию», приводя аргументы, что государство в 1990-е годы не справилось с ролью «ночного сторожа». Однако вряд ли стоит преувеличивать самостоятельную роль именно этого фактора. Канадский исследователь Александар Пéтрович посвятил специальное исследование теме: «Роль бандитизма в создании национальных государств на Центральных Балканах в XIX в.: на примере Сербии». И пришёл к выводу, что сербские гайдуки были способны сломить старую (османскую) власть, но не заменить её собой. Ведь они мало интересовались политическими задачами и не преследовали какие-либо внятные идеалы (Petrović 2003, заключение). После победы они оказались в оппозиции и к новым властям, сумевшим окончательно подавить эту стихию лишь после Первой мировой войны. Можно согласиться с А. Петровичем, что в борьбе за национальную независимость гайдуки выступили в качестве катализатора, но сами они были движущей силой образования скорее протогосударственных структур («proto-state forming»), а независимость стала для них непреднамеренным побочным результатом («an unintentional happenstance»: Petrović 2003, заключение). Так что вопрос не в самом криминалитете (как бы мы к нему ни относились), а в чём-то ином. В целом же, повторюсь, нельзя не приветствовать корректный тон дискуссии, стремление именно разобраться в сложном вопросе. Однако, как представляется, тут нельзя обойтись без исторических параллелей. Иначе может получиться, что случай России — совершенно особый, что общие законы истории над ним не властны. Одна из этих параллелей представляется особо существенной. К ней и перейдём. Постановка проблемы Говоря о судьбе как петровского, так и советского эксперимента, невозможно не заметить их германские параллели. Просветителям разум их слушателей казался зеркалом, в котором всё сказанное отражается вполне точно. Маркс добавил к этому классовый интерес: никто не станет адекватно воспринимать то, что ему не выгодно или опасно. Но и Маркс не обратил внимания на тонкие нюансы, связанные не только с социальной, но и с культурной и субкультурной разницей. Человеческое сознание — не tabula rasa, оно отражает воспринятое (будь то даже слова признанного классика) в меру своего прежнего опыта и культурных шаблонов. Например, простое слово «свобода» для европейца — право действовать самому, но под личную ответственность перед другими такими же гражданами (но не перед власть имеющими инстанциями). Для русских же это — чаще всего синоним «воли», то есть права действовать вообще без ответственности. Либо, когда верёвочка перестанет виться, ответить за всё разом — то есть ни за что в частности. А вот в китайском языке до конца XIX века вообще не было слова «свобода». Его пришлось создавать искусственно для переводов с европейских языков. И была создана довольно странная, на наш взгляд, комбинация: 自由 цзыю = 自 цзы «сам» + 由 ю «причина». Так что и социализм в России оказался вовсе не марксистским, как бы он ни маскировался. Больше того, он стал новым воплощением явления, с которым Маркс от начала и до конца не допускал даже малейших компромиссов. Речь идёт о пруссачестве. После 1945 г. начали появляться труды о «немецкой вине» — о том, как исторический путь Германии мог привести культурную страну к нацизму. Среди них книга Александра Абуша «Ложный путь одной нации» (Der Irrweg einer Nation. Ein Beitrag zur Verständnis deutscher Geschichte) заняла не самое видное место — и напрасно. Её автор, публицист и критик, ещё до войны был коммунистом, потом сражался во французском Сопротивлении, в ГДР стал министром культуры (1958–1961), затем вице-премьером (1961–1971). И в книге, написанной в эмиграции в 1944–1945 гг., он подробно разбирает социальный фон и исторические причины такого развития. Этого не сделали ни Томас Манн, ни Карл Ясперс, ни К.Г. Юнг, анализировавшие в основном духовную атмосферу довоенной Германии. И за это А. Абуш критиковал их весьма сурово: по его мнению, они опять уводят вопрос от подлинных корней зла в то самое «воздушное царство грёз», в котором мыслящая элита Германии так долго надеялась отсидеться от зловещей реальности. Социальные корни: генезис пруссачества Бранденбург Прусский феодализм заметно отличался не только от западного (французского, английского, испанского), но даже от того, что было в остальной Германии. Во Франции короли укротили феодальную вольницу, опираясь на города — на союз с буржуазией. В Польше и Венгрии короли не смогли опереться на слабые города — и стали игрушкой в руках феодальных магнатов, пока эти страны не оказались жертвой соседей. В Англии и Скандинавии рыцарство было не слишком сильно политически, к тому же от буржуазии его не отделяла такая резкая грань (даже викинги на Восточном пути занимались в основном торговлей), поэтому даже революции в этих странах прошли в компромиссной форме. Наконец, мелкие германские князья были попросту слишком слабы, а в экономике зависели от вольных городов, не подчинённых их власти. Иное дело — Бранденбург и орденские государства Прибалтики. Они были созданы в результате завоеваний и потому не могли положиться на лояльность местных жителей; кроме того, рядом сохранялась беспокойная граница — вечная линия фронта. Система рыцарских замков напоминала постоянно осаждаемую крепость, способную выстоять только при условии железной дисциплины. В Бранденбурге такую систему создали Гогенцоллерны: в обмен на полное подчинение монарху прусские помещики (юнкеры) получили столь же полную власть над населением своих поместий (Абуш 1962: 50). Вплоть до произвольного «права обложения крестьян налогами и повинностями» (Абуш 1962: 42) — ср. русскую формулировку XVΙI века: «помещицкое всякое дело делать и оброк платить, чем он меня пожалует, по моему участку изоброчит с соседы вместе» (Ключевский 1988: 167, лекция XLIX). Вплоть до вотчинной юрисдикции, вплоть до того, что «крестьяне не имели права вступать в брак, а также выбирать профессию для своих детей без ведома своих господ-дворян» (Абуш 1962: 57–58). Для остальных частей Германии это уже в XVI-XVIII веках было непривычно, зато для России оставалось обычным положением вплоть до 1861 года. Буржуазные же элементы не только не были опорой курфюрстов и царей, но целенаправленно подавлялись — как ненадёжные в военном отношении. Бранденбургский курфюрст Фридрих II Железный Зуб (1440–1470) «пользуется в истории сомнительной славой правителя, который задушил экономическое развитие бранденбургских городов и фактически вынудил их к отказу от весьма скромного участия в заморской торговле через Гамбург и Любек. Его политика насилия по отношению к городам, увенчавшаяся в 1448 г. подавлением городского восстания в Берлине, так называемого Берлинского недовольства, оказала своё глубокое воздействие на целые века. Она привела к экономическому упадку бранденбургских городов и одновременно к укреплению господствующего положения юнкерства. Правление этого второго Гогенцоллерна в большей мере, чем правление его наследников, превратило возникшее в дальнейшем Бранденбургско-Прусское государство в государство без крупных торговых городов и без обладающей самосознанием буржуазии» (Абуш 1962: 50). В 1451 г. Берлин вышел из Ганзейского союза. Этот разгром Берлина курфюрстом Фридрихом очень напоминает то, что 30 лет спустя сделал Иван III с Новгородом. А от Новгородского погрома при Иване Грозном (1570) действия курфюрста отличались лишь меньшей жестокостью, но не результатами. Орденское государство Однако подлинная опора пруссачества — не столько даже Бранденбург, сколько Восточная Пруссия. Сложившееся здесь государство было настолько своеобразным, что это не укрылось даже от Сталина, хоть «корифей всех наук» и не был силён в истории. И когда он писал о том, что партия должна быть в государстве чем-то вроде «ордена меченосцев», то имел он в виду не этот орден, просуществовавший очень недолго, а Тевтонский (Немецкий) орден и его восточно-прусское государство. Вступая в орден, рыцари давали обет бедности и безбрачия. Поэтому все земли в стране принадлежали не им лично, а ордену в целом. Исключение составляли земли четырёх епископств, а также «Великие Свободные» — немногочисленный слой прусской (балтской) туземной знати, подчинившийся ордену и этим сохранивший свои феодальные права — в том числе право вотчинного суда (Бокман 2004: 102). Но до середины XV века их было всё же немного. Именно орден как целое играл тут роль князя. Власть великого магистра была ограничена капитулом, который мог его сместить (и не раз воспользовался этим правом). При этом число рыцарей было невелико: около 700 человек накануне битвы при Грюнвальде (1410 г.), около 300 — к 1453 году (Бокман 2004: 158). Законных наследников у них не было в силу безбрачия, пополнялось их число только за счёт приезжих — в основном из Германии. Клановый интерес им не мешал, так как вся родня оставалась на покинутой родине. А в Пруссии эти люди были всегда чужаками, к тому же не срастались ни с имением (которого не было), ни с должностью: «Устав ордена предписывал постоянную ротацию должностных лиц» (Бокман 2004: 156). Всё это не могло не породить убеждение, что именно орден и его государство — превыше всего, что только от блага этого целого зависит благополучие индивида. В течение какого-то времени такая система была очень эффективна. Она была выстроена строже, чем в Германии (где мешали клановые интересы), а орденские чиновники «были менее коррумпированы, чем должностные лица князей» (Бокман 2004: 156). Но ещё одним её следствием стало вечное положение осаждённой крепости: орден рассорился со всеми соседями. С Польшей — из-за её выхода к морю через Гданьск. С Литвой — потому что крестовые походы против литовцев-язычников не просто приносили добычу: это было единственное оправдание того, зачем орденское государство вообще существует. Когда Литва крестилась и вступила в династический союз с Польшей, Тевтонский орден не признал её крещения (Бокман 2004: 141, 144, 147). Ведь нет крестовых походов — значит, нет возможности вербовать рыцарей в Германии, и орден вымер бы естественным путём. Как только папа и империя признали крещение Литвы, «государство ордена в Пруссии утратило свою законность» (Бокман 2004: 147). И вскоре начались споры: не следует ли его ликвидировать, а рыцарей отправить туда, где война с неверными ещё продолжается: на турецкую или татарскую границу? Всерьёз наступать на Русь орден даже не пытался: для этого у него не было сил. После Грюнвальда начались конфликты с отделениями своего же ордена в Германии: теперь прусское государство не только не могло поддерживать их финансами, но само нуждалось в их поддержке — а у немецких братьев были и свои проблемы. Кругом одни враги, и даже в собственной стране — тоже! Дело в том, что в Пруссии сложилась необычная социальная структура. Все слои местного населения включали как аборигенов (пруссов и литовцев), так и немцев, живших тут уже не первое поколение. Между тем правящая организация состояла сплошь из пришельцев, и чем дальше, «тем большую враждебность в конфликтной ситуации вызывала непреходящая инородность коллективного хозяина страны» (Бокман 2004: 149–150). С середины XV века орден был вынужден перейти к услугам наёмников и расплачиваться с ними землёй: только тогда в стране возникло крупное землевладение (Бокман 2004: 172). Таким образом, предки юнкеров были хоть и не рыцарями ордена, но тоже чужаками. К этому прибавилось и то, что большая часть тевтонских рыцарей была выходцами из министериалов (низшей служилой знати) и даже из бюргеров (Бокман 2004: 50). Поэтому торговля им и самим не была чужда, больше того — дошло чуть ли не до монополии внешней торговли. А это вело к столкновению экономических интересов ордена и растущих городов (Бокман 2004: 163). Когда же государство столкнулось с финансовыми трудностями, на долю городов остались только повышенные налоги — без возможности добыть средства для их уплаты. Всё это привело к конфликту государства с сословиями — городской верхушкой и немногочисленной знатью, объединившимися в 1440 г. в Прусский союз. В этой борьбе «Бывало так, что орден объединялся с представителями низших слоёв какого-либо города против правящей в нём олигархии, в которую входили представители выступавших против него сословий» (Бокман 2004: 170). Это — «народность» в уваровско-николаевском стиле: опора на тёмную массу против тех, кто уже способен не только осознать, но и потребовать свои права. В итоге Прусский союз восстал и обратился за помощью к Польше. В результате Тринадцатилетней войны (1454–1466) орден утратил самые развитые области — что позволило сохранить на оставшейся территории старые порядки. В 1525 г. владения Тевтонского ордена были секуляризованы и стали герцогством Пруссией. Та же судьба постигла в 1561 г отпочковавшийся от него филиал — Ливонский орден: часть его стала герцогством Курляндским, остальная — поделена между Польшей и Швецией. Однако уже успела закрепиться традиция, при которой государство выражает интересы не населения (хотя бы самих же немцев), а лишь касты профессиональных управленцев, военных и гражданских в одном лице. Эта-то традиция позже помогла ливонским (остзейским) дворянам так легко найти место при берлинском и петербургском дворах. Впрочем, не надо сваливать всё на остзейскую «заразу»: как в Бранденбуре, так и в России и до этого действовали мощные факторы подобного же рода. Потому-то остзейцы и вписались так легко в структуры, существовавшие и до них. Пруссачество как феномен В результате сложилась система, при которой власть монарха опиралась только на дворянство, постепенно сливавшееся с чиновничеством. Международное разделение труда, сложившееся в результате открытия Америки, привело к тому, что на Западе в этот период бурно развивалась морская торговля и мануфактуры, сельское хозяйство становилось на этом фоне мало доходным, так что хлеб морским державам уже приходилось ввозить. Результатом стало новое мировое разделение труда: страны к востоку от Эльбы (включая как Бранденбург-Пруссию, так и Россию) становились экспортёрами продуктов сельского хозяйства, особенно продовольствия. А для производства зерна годилась и крепостническая система — отсюда знаменитое «второе издание крепостничества» во всей Восточной Европе в XVI–XVII вв. «Бранденбургские юнкеры в течение ряда веков были монополистами торговли зерном, воском, шерстью, скотом и самым различным продовольствием — продуктами их феодального способа производства» (Абуш 1962: 52). Но такая торговля была не слишком выгодна: по сравнению с промышленными товарами эти продукты дёшевы. Отсюда постоянные констатации бедности помещичьего хозяйства — что в Пруссии, что в России. Даже государственная помощь — «(а последняя со времени Фридриха II входит, как правило, в каждый нормальный юнкерский бюджет)» — не спасала юнкеров от долгов и постепенного обеднения (Энгельс 1962 [1894]: 524). Дело тут не в низком плодородии почвы (Абуш 1962: 51) — в Англии или в Дании она не лучше, — а именно в отсталой экономической и социальной организации. Как в Пруссии, так и в России «государством» оказалась лишь кучка служилой знати, противостоящая как остальным своим согражданам, так и всему внешнему миру. А всё остальное население — лишь крепостные и расходный материал для этой кучки. Поэтому устоями монархии Фридриха Великого были не только «железный “закон долга”» и абсолютное повиновение, но и «спартанская нетребовательность народа» (Абуш 1962: 116). Только жёстко централизованная организация позволяла такой системе вообще выжить. В эпоху от «великого курфюрста» Фридриха Вильгельма (1640–1688) до Фридриха II Великого (1740–1786) складывается феномен пруссачества. Суть его — в произвольной и бесконтрольной власти, ограниченной только сверху и не стеснённой никакими постоянными законами. Всё общество организовано на военный манер, причём начальник любого ранга беззащитен перед теми, кто выше него, — но готов защищать этот порядок, поскольку только благодаря этому положению сам столь же волен в отношении всех, кто ещё ниже. Что же касается самых нижних слоёв — например, крестьян, — то они, во-первых, разобщены и не могут эффективно сопротивляться. Во-вторых, как ни плох такой порядок, но какие-то гарантии он всё же даёт: во всяком случае, это зло уже привычно, и в этих условиях люди уже хоть как-то умеют выживать. Наконец, в-третьих, даже последний крестьянин может пойти в армию, дослужиться до унтера и сам, в свою очередь, стать тираном, хоть бы и мелким. Поэтому такая система очень прочна: разрушить её (не очередную историческую форму, как в Германии 1918 года, а сам принцип её организации) можно только извне. Прусская система не лишена тяги к прогрессу, но только к одностороннему: не допускается никакая серьёзная социальная реформа, но развивается (или заимствуется) всё, что может служить поддержанию государства в его прежнем виде. Конечно, самим приверженцам пруссачества дело не представлялось столь обнажённо грубым. У этой системы были свои идеалисты. Таков был, например, генерал Хеннинг фон Тресков — один из ключевых участников заговора Штауффенберга (1944 г.) против Гитлера, покончивший с собой после провала этой попытки. «Будучи кадровым и потомственным прусским офицером, Тресков являлся противником милитаризма, в особенности в нацистском обличии. В 1943 г. Тресков говорил своим двум сыновьям во время их конфирмации в Потсдамской гарнизонной кирхе: “От истинного пруссачества неотделимо понятие свободы. Истинное пруссачество означает синтез привязанности и свободы, гордости за собственное и понимания чужого, суровости и сочувствия. Вне такой связи существует опасность погрязнуть в бездушной солдатчине и чёрствой несговорчивости”. Такое понимание пруссачества придавало прусскому аристократу силы в антигитлеровской борьбе» (Хавкин 2023: 235). Нельзя не заметить, что фон Тресков тут пытался удержаться в крайне шаткой позиции: соблюсти должный баланс между «привязанностью» и «свободой» очень сложно, а нарушить его очень легко. И силы, толкающие к его нарушению в сторону «привязанности», найдутся всегда. Точно так же Адашев и Курбский пытались удержать режим Ивана Грозного «на наклонной плоскости “пресветлого православия”», на «той наклонной плоскости, которая неизбежно вела к опричной диктатуре» (Лурье 1979: 248), но без сползания к опричнине, — и тоже потерпели неудачу. «Прусские аристократы видели сущность пруссачества в “синтезе привязанности и свободы”. Нацисты же рассматривали пруссачество как абсолютную власть, передаваемую по военно-государственной вертикали сверху вниз при безусловной ответственности снизу вверх, народное единство на основе принадлежности к “высшей” расе, принцип “фюрерства” и основанную на нём строгую иерархию и военную муштру. Ценностные ориентации германского офицерства и нацистов, при всей их близости, не совпадали, что в дальнейшем привело к появлению оппозиционных настроений среди военнослужащих вермахта» (Хавкин 2023: 38). Но дело тут вовсе не в конкретной ситуации 1944 года. В любом случае такая «прусская» система неизбежно ведёт к милитаризму, независимо даже от желания её формальных лидеров. Во-первых, она изначально создана для военных целей и для их достижения может быть очень даже эффективна. Зато мирные задачи она решает с трудом — если только и их не удастся милитаризовать: например, превратить уборку урожая в «битву за урожай». Поэтому прусская система (в какой бы стране она ни сложилась) стремится как можно чаще действовать именно на том поле, где её преимущества весомы, а недостатки не столь заметны, больше того — оправдываются с помощью ссылок на «трудные времена». Во-вторых, насилие — слишком простой и лёгкий метод. Его оборотная сторона — непривычка к поиску более сложных, зато и более эффективных способов. Поэтому там, где нельзя взять силой, настоящий пруссак (любой национальности) чувствует себя неуютно. И в этом, кстати, его слабое место. Заметим здесь же, что в самой Пруссии такая система сложилась почти что в ту же эпоху, когда Россию «поднимал на дыбы» Пётр I, хотя и он тоже пришёл не на пустое место. Пётр, в частности, опирался на опыт Ивана Грозного, а возможно, ещё Московского княжества (Зимин 1991). А в том, что Владимиро-Суздальская земля сложилась в результате русской колонизации Верхнего Поволжья, В.О. Ключевский усматривал те же следствия, какие мы только что видели на примере орденского государства (лекции XVII–XVIII; см. особенно: Ключевский 1987: 318 и далее). Впрочем, эта тема давно уже дискутируется. Можно не соглашаться с А.А. Зиминым в его далеко идущих выводах. Но ведь он приводит факты, подтверждённые ссылками на источники: как «московские гости и суконники» (то есть купцы, ведущие торговлю с Западом) во время феодальной войны поддерживали галицких князей против Василия Тёмного, как они покинули столицу вместе с Василием Косым (Зимин 1991: 71, 74), как ссудили Юрию Звенигородскому 600 рублей – по тем временам огромную сумму (Зимин 1991: 57, 60–61, 230, 267), как «купцов великих» возмущали жестокие казни 1462 г., учинённые Василием Тёмным. Он пишет, как северные города поддерживали Дмитрия Шемяку против великого князя. Иначе говоря, во время феодальной войны 1425–1453 гг. российское бюргерство выступило на стороне противников нарождающегося московского самодержавия — и проиграло. После Новгородского погрома 1570 г. его голос громко прозвучал лишь однажды — в годы Второго ополчения 1612 г. Но сил, способных свернуть страну с самодержавного пути, в России тогда уже не нашлось. Как отмечал тот же В.О. Ключевский (лекция XLIV, раздел «Боярская дума и Земский собор»), только Земский собор 1613 г. имел шанс стать настоящим Учредительным собранием — и сознательно отказался от этого шанса (Ключевский 1988: 74). Дело не в военной угрозе (где и когда её не было?), а в уже сложившейся социальной структуре. Конечно, тут можно сопоставить как Россию, так и Пруссию не только между собой, но и с восточными государствами — типа Османской империи или Китая. Но такое сравнение будет довольно поверхностным. Система восточной деспотии сложилась там, где ещё не возникла буржуазия с её представлениями о гражданских правах и экономических свободах. В Пруссии же, как и в России, такая буржуазия уже была: вспомним не только ганзейские города, но и Новгород, Псков, Вятку. И как пруссачество, так и самодержавие складывалось в борьбе с нею — не в меньшей степени, чем с феодальными силами. Этим и определялась разница в отношении даже абсолютных монархов к буржуазии. Генриху IV пришлось сменить веру, чтобы быть признанным в Париже. Даже «Король-Солнце» мог лишь контролировать парламенты (высшие суды, места в которых наследовались и даже покупались) и провинциальные штаты, но не упразднить их. Именно Парижскому парламенту он бросил знаменитые слова: «Вы думаете, господа, что государство — это вы? Вы ошибаетесь. Государство — это я» (Ревуненков 2003: 34). Однако заменить эти суды королевскими чиновниками Людовик XIV не мог: столько чиновников у него не было. Елизавета I правила совместно с парламентом, чем даже заслужила знаменитый выговор от Ивана Грозного: «Ажно у тебя мимо тебя люди владеют, и не токмо люди, но мужики торговые» (Послания 1951: 142, 333). Попытка править без помощи этих «торговых мужиков» Карлу I стоила головы, зато голландские Генеральные штаты дважды в течение XVII века управляли страной вообще без штатгальтера. В России же любой такой случай рассматривался бы как симптом кризиса всей системы. Итак, как Россия, так и Пруссия вступили на схожий путь развития, резко отличавшийся от западного. При этом они не слишком влияли друг на друга — по крайней мере поначалу, когда эта система только ещё складывалась (на таком глубинном уровне заимствования не происходят), причины тоже были разные, но результаты — в обоих случаях схожие. Главная черта пруссачества — государство как сила, стоящая превыше общества и политической нации, сама себе довлеющая. А единственный способ действий, который ему доступен, — опять же сила, не признающая ограничения ни в виде права (право оно устанавливает само), ни в виде законных чужих интересов, ни даже в виде государственных границ. Законы, издаваемые такой властью, не могут стеснять её саму. Все органы или действия под ярлыками: особые, специальные, чрезвычайные, исключительные (по-древнерусски — опричные, от «опричь» = «кроме») — именно это и означают: незаконные, но существующие (или совершаемые) в обход всяких законов. Это право пруссаческое государство оставляет за собой. А вот идеологическое оправдание такой роли исторически изменчиво. Вначале это были особые права избранной группы (во главе с династией), затем — роль партии, представляющей миру «единственно верное учение», наконец — союз органов самозащиты того же государства с криминалитетом на почве общности средств. Такого не бывало даже в средневековых империях. Там социальный порядок держался не на голом насилии, а на религии, от которой и сама власть получала санкцию на легитимность. Религия же опиралась на священные книги, которые можно было хоть и толковать по-разному, но всё же не переписывать произвольно. И если уголовное право находилось в руках государственного суда, то гражданское — в руках духовенства. И духовенство же могло дать санкцию (в мусульманстве — фетву) даже на низложение правителя. Вдобавок власть вынуждена была опираться на местные структуры (племенные, выборные или какие другие), поскольку заменить их ничем не могла: на это у неё не было средств. Чётче всего такой порядок можно видеть в Османской империи. Здесь население было организовано в религиозные общины — миллеты. Во главе каждой из них стояло традиционное духовное начальство — например, константинопольский патриарх или совет раввинов. Все свои внутренние вопросы такая община решала сама на основании собственного религиозного права. Османские власти вмешивались лишь в немногих случаях: например, если в конфликт вовлекались члены разных общин, либо если руководство миллета не справлялось со своими задачами. Нечто подобное можно наблюдать и в средневековом католическом мире, где церковь подчинялась не монарху, а папе, и каноническое право было резко отделено от светского. Иное положение сложилось в империи Чингисхана. Его Яса чётко поставила светскую власть выше любой веры. Всем религиям в ней гарантировалась лишь терпимость — при условии политической лояльности, при этом поначалу ни одна религия не была государственной. Не случайно евразийцы так подчёркивали значение монгольского наследия для России. Здесь оно, впрочем, наложилось на византийскую традицию так называемого «цезарепапизма»: хоть церковь формально — не обычное ведомство, но император мог навязывать ей свою волю, в том числе даже в чисто богословских вопросах. Это облегчило подчинение церкви, её превращение в идеологическое ведомство монархии. Начало этого процесса можно проследить ещё со времён Ивана III, если не раньше, завершился же он при Петре I. Но тем самым была разрушена та единственная опора гражданского общества, которую знало средневековье. Результатом стало медленное падение как самодержавия, так и официальной церкви. Советская власть уже в первые годы сумела в принципе упразднить все виды собственности, кроме государственной, колхозно-кооперативной и личной — причём два последних вида контролировались всё тем же государством. Даже самые деспотичное монархи древности и средневековья так далеко зайти не могли. Библия содержит рассказ, ставший в этом отношении архетипическим. Когда Ахав и Иезавель решили захватить виноградник Навуфея, им пришлось выдвинуть против его владельца ложное обвинение в оскорблении величества. На все виноградники в стране они при этом не посягали. Пророк Илия немедленно осудил царя и предрёк гибель его династии, и Ахаву пришлось хотя бы внешне изобразить раскаяние (3 Царств 21). Фактически пророк здесь выступил от имени общественного мнения, отказавшего царю в поддержке: vox populi, vox Dei. А править без такой поддержки царь не мог. Иначе он нуждался бы в таком разветвлённом репрессивном аппарате, для содержания которого тогдашняя экономика не могла дать средства. И опорой ему могла стать лишь та религия, которую население исповедовало до него и без него. «Воздушное царство мечты» как резервация свободы Конечно, свобода в таком обществе может ограничиваться только внутренним миром, сферой абстракций. Великих мыслителей, поэтов, композиторов Германии нет смысла даже перечислять: их имена всем известны. «Но, не находя в своей собственной стране рук, которые превратили бы их идеи в политическое действие, эти выдающиеся умы, несмотря на всю свою гениальность, стали обнаруживать склонность переносить борьбу за свободу и прогресс с твёрдой почвы человеческого бытия либо в сферу философских абстракций и спекуляций или в “царство грёз”, либо подменять политическую освободительную борьбу рационалистическим космополитизмом» (Абуш 1962: 143). Это «царство грёз» (Luftreich des Traums) — прямая цитата из Г. Гейне: Французам и русским досталась земля, Британец владеет морем, А мы — воздушным царством мечты, Там наш престиж бесспорен. Гейне Г. Германия (Зимняя сказка), 7. Перевод В. Левика У нас это «царство мечты» называют «духовностью», которую никто не может внятно определить, хотя говорят о ней много. Немалую роль в пестовании такой «внутренней жизни» (то есть, в данном случае, загнанной внутрь) сыграла религия. В Германии это было лютеранство с его принципом «оправдания только верой», в России — православие с его греческой традицией отвлечённого философствования. Притом обоим этим направлениям свойственен «цезарепапизм», вплоть до того, что главой церкви является светский монарх (в лютеранстве — изначально, в Византии — практически с Никейского собора 325 г., в России — с 1721 г.). Тем самым государство становится полным владыкой не только над телом, но и над душой и совестью подданных (в католицизме такого нет, поскольку там церковь — организация, отдельная от светской власти). Духовно богатая внутренняя жизнь — вот всё, что в таких условиях остаётся. Правда, ценность такой потаённой свободы — нулевая, над чем иронизировал Ф. Ницше: «Но эта внутренняя содержательность связана и с одной очень известной опасностью: само содержание, которое, согласно предположению, не проявляется ни в чём вовне, может при случае совершенно улетучиться, а между тем снаружи отсутствие его совершенно не было бы заметно, как незаметно было раньше его присутствие» (Ницше 1996: 183; О пользе и вреде истории для жизни, 4). Так или иначе, ни противовесом, ни хотя бы ограничителем для властного насилия эта богатая внутренняя жизнь не служит. Известно, что и при Николае I, и при Сталине интеллигенция оказалась неспособной защитить даже сама себя. Всё, что этим людям оставалось, — молчаливая оппозиция (или, что то же самое, «кукиш в кармане»). Л. Алексеева, председатель Хельсинкской группы, позже вспоминала: «Нас называли “защитниками прав человека”, но в действительности в то время никто никого не защищал, мы защищали только самих себя» (Жалло 2022: 67). Другой системы, кроме советской, эти люди и сами себе не представляли, менять её ни на что не собирались. Почему вообще КГБ считал их опасными? Бывший сотрудник органов В.А. Орехов видит только одно объяснение: «КГБ нуждался в диссидентах, чтобы оправдать свой бюджет и свою легитимность» (Жалло 2022: 23). Самого Гегеля многие упрекали за знаменитый принцип: «всё действительное разумно, всё разумное действительно». В нём видели оправдание существующего порядка. То есть, раз уж прусская монархия «действительна» (реально существует), — тем самым она уже и разумна? Однако в философии Гегеля «действительное» — это не всё существующее, но лишь то, что содержит само в себе основание, чтобы существовать. А это вело к выводам, которые мэтр в тех условиях не мог огласить публично. Генрих Гейне, в студенческие годы близкий к Гегелю, вспоминал, как он в беседе с ним возмутился этой фразой. Гегель в ответ странно усмехнулся и ответил: «Это можно было бы выразить и так: всё разумное должно быть действительным» — и сейчас же оглянулся, не подслушивает ли кто-нибудь (Гейне 1958: 428). В итоге уделом немецкой духовной элиты остались пиры в «башнях из слоновой кости» во время чумы да грёзы о своей особой всемирной отзывчивости: «Культурно-мыслящее меньшинство этой буржуазии, уже сто лет жившее традициями гуманизма и известного “мирового гражданства”, хотело (…) чувствовать себя как “трудное дитя жизни” в непонятом мире других народов. Пребывая в воздушном царстве своих грёз, оно всё ещё считало немцев особым народом гуманистов и поэтов и тем самым предавалось другой форме национального высокомерия» (Абуш 1962: 198). Но то же самое можно сказать и о русской интеллигенции с её притязаниями на особую мировую роль именно русской культуры. Вообще любая культура питается заимствованиями, любая культура «всемирно отзывчива» и обладает особой ролью, в активе у любой из них есть какое-нибудь «новое слово», и ни Россия, ни Германия тут не исключение. Не будем впадать в крикливый пафос, обозначая словом «интеллигенция» одних лишь революционеров. Но вот, скажем, литераторы Серебряного века словно бы вообще не замечали, в каком мире и в каком веке они живут. Если некоторые из них и были до 1917 года какими-то умеренно левыми или либералами, это не шло дальше личных настроений. Гораздо больше они занимались вопросами религии либо эстетики, политика же их интересовала мало. Уже в 1910 г., за несколько лет не только до революции, но даже до мировой войны, Анна Ахматова написала «Первое возвращение»: На землю саван тягостный возложен, Торжественно гудят колокола, И снова дух смятен и потревожен Истомной скукой Царского Села. Пять лет прошло. Здесь всё мертво и немо, Как будто мира наступил конец. Как навсегда исчерпанная тема, В смертельном сне покоится дворец. Чуть ли не вторит ей О. Мандельштам («Петербургские строфы», 1913): «И государства жёсткая порфира, / Как власяница грубая, бедна». Как русская, так и немецкая интеллигенция считала политику «грязным делом», которое лучше бы оставить специалистам. Удивительно ли, какого рода это были специалисты? Удивительно ли, что даже те, кто пришли им на смену, учились править на опыте старого режима, а не на опыте тех, кто о «навсегда исчерпанной теме» ничего конкретного не мог сказать? И беззащитными перед новой властью оказались не только поэты и гуманитарии, но даже технари, в услугах которых эта власть и сама нуждалась. Интернационализм или «безнационал»? Подчеркнём, что речь идёт не о национальном характере (даже если таковой вообще существует), а о политической традиции определённых государств, которые не следует путать с нациями. Ещё в годы Крымской войны под «Германией» в дипломатическом лексиконе подразумевался Германский союз без обеих его великих держав — Австрии и Пруссии (Тарле 1959 [1944]: II, 313). В 1880 г. М.Е. Салтыков-Щедрин замечал: «…в настоящее время для доброй половины Германии Берлин не только не симпатичен, но даже прямо неприятен. Он у всех что-нибудь отнял и ничем за отнятое не вознаградил» (За рубежом, II, курсив оригинала). Можно возразить, что это — личное мнение сатирика. Однако А. Абуш целый параграф посвятил особой черте пруссачества — «его традиционной антигерманской позиции» (Абуш 1962: 64). Когда Бисмарк добился для прусского короля короны Германской империи, тот «принял её с отвращением, целыми днями пылая гневом против Бисмарка, принудившего его сделать это» (Абуш 1962: 132). «Спустя немногим три недели после своего провозглашения 18 января 1871 г. германским императором Вильгельм I в гневе заявил своему сыну Фридриху, что для его прусского сердца невыносимо видеть, как имя Пруссии оттесняется “другим именем, которое в течение целого столетия враждебно противостояло прусскому”. Это другое имя было: Германия» (Абуш 1962: 71). Но и русское самодержавие было порождено не национальной традицией, а укладом бедного, но хищного Московского удела. На многих страницах А.А. Зимин показывал, что даже в Твери (не говоря уже о Новгороде или Поморье) складывался очаг совсем другой культуры — куда более гуманистической, не чуждой веяниям Возрождения, «тверского ренессанса» (Зимин 1991: 196–197). И как Москва гасила такие очаги всюду, куда дотягивалась её рука. Среди других княжеств Северо-Восточной Руси она оказалась тем же, чем среди культурных царств древнего Китая было «Цинь — царство злобное, как тигр и волк», в которое лучше даже не ездить (Сыма Цянь 1996: 143, 175, 283). В самой Москве «Предвозрожденческий взлёт конца XIV — начала XV в., запечатлённый в творениях Андрея Рублёва и Феофана Грека, Пахомия Логофета и Епифания Премудрого, сменился холодным безмолвием. За Андреем Рублёвым последует Дионисий только в конце XV в., когда снова воспрянет и московская культура» (Зимин 1991: 197). Патриотизм русской имперской элиты не шёл дальше стремления хозяина защищать своё имение. В 1735 г. из Петербурга писали об австрийцах: «Если они желают заявить свету, что в них есть чувство признательности, которую они нам должны выразить, то могут воспользоваться настоящим случаем. Мы и одни всегда справимся» (Анисимов 2002: 304–305). Эти патриотические строки писал курляндец Эрнст Бирон куурляндцу же Кейзерлингу. «Чем не стиль Александра Меншикова или Григория Потёмкина?» — вопрошает автор (Анисимов 2002: 305). Ещё больше это напоминает стиль Николая I, тоже рассчитывавшего в 1849–1853 гг. на особую «признательность» Австрии. Излишне напоминать, что при русском императорском дворе господствовал французский язык, и ещё в середине XIX века даже такие вельможи, как А.С. Меншиков или М.Д. Горчаков, не умели по-русски грамотно писать, а то и говорить. О том же М.Д. Горчакове вспоминали, как он в 1855 г., командуя войсками под Севастополем, выступал перед солдатами по-русски так, что его нельзя было понять. А уезжая, мурлыкал себе под нос песенку, чаще всего: «Je suis soldat français» («Я французский солдат»). В устах русского главнокомандующего во время войны как раз с Францией это многих коробило (Тарле 1954 [1941]: II, 256). Да что вельможи, если даже пушкинская Татьяна, девица из сельской глуши, «по-русски плохо знала (…) и выражалася с трудом / на языке своём родном» (Евгений Онегин III, XXVI)! Если тому же Пушкину его Муза рисуется «барышней уездной, / С печальной думою в очах, / С французской книжкою в руках» (Евгений Онегин VIII, V; курсив мой). Сам Николай I писал в основном по-французски (учитывая возможности адресатов), хотя и мог вставить в текст русскую фразу (Тарле 1954 [1941]: I, 124). Довольно парадоксально, что такое положение не мешало Николаю то выступать защитником православия, то в письме Наполеону III ссылаться на «национальное чувство» и грозить, «что Россия в 1854 году та же, какой была в 1812» (Тарле 1954 [1941]: I, 417) — стало быть, «может повторить». Не мешало это ему и прятать интересы правительства за широкую спину нации. Что до того, что близорукая политика царя поссорила его со всеми державами — даже с дружественной Австрией, которой русские действия на Дунае перекрывали путь к единственному рынку (турецкому), на котором она могла выдержать конкуренцию с англичанами? Что до того, что ещё раньше царь стал (вполне осознанно) гарантом старого режима во всей Европе — а значит, врагом всех левых сил любого оттенка? Что до того, что он грубо вмешивался в дела стран, пытавшихся сменить эти отжившие порядки: во Франции, Бельгии (куда он собирался отправить войска в 1831 г.), Испании, Шлезвиг-Гольштейне — дипломатическим путём, а в Валахии и Молдове (1848), Венгрии (1849), не говоря уже о Польше (1830–1831), — даже и военным? Всё можно списать на «русофобию», как это сделал уже Пушкин («Клеветникам России», 1831). Это не Николая и его правительство боятся и ненавидят европейцы, — нет, это они в его лице сам русский народ ненавидят! Таковы гримасы «официального национализма» по Б. Андерсону (Андерсон 2001: 105–132). Племенным национализмом в духе XIX века обе системы не страдали. В экономическом развитии при «великом курфюрсте» немалую роль сыграли изгнанные из Франции гугеноты, которым Фридрих Вильгельм дал убежище в Бранденбурге. В Москве западные специалисты появились уже при Иване III, не говоря уж о временах Петра I. С этого времени российская правящая элита стала почти такой же космополитичной, как австрийская. Николай I сделал выговор славянофилу Ю.Ф. Самарину за выпады против остзейских немцев. Самарин тогда попал на 20 дней в Петропавловскую крепость, откуда был выпущен только после личного царского внушения: «Вы прямо метили на правительство: вы хотели сказать, что со времени императора Петра I и до меня мы все окружены немцами и сами [мы] немцы. Понимаете, к чему вы пришли: вы поднимали общественное мнение против правительства; это готовилось повторение 14 декабря» (цит.по: Валицкий 2019: 543). Когда наследник Александр резко выразился об остзейцах, заполонивших двор, Николай ответил: «Запомни! Русские служат России, а остзейцы — нам!» (цит.по: Анисимов 1994: 437). Но даже советский интернационализм — это, в сущности, не дружба народов, а лишь одинаковое отношение всесильного государства ко всем его подданным. Именно поэтому, например, при расследовании преступлений оккупантов в 1941–1944 гг. все их жертвы — в том числе евреи, которых нацисты уничтожали целенаправленно и имена которых в МССР, например, составили до 90% списка, — растворялись в безликой массе «советских граждан», на которых якобы и был нацелен террор — без разбора (Национальный архив Республики Молдова. Ф. 1026. Оп. 2. Д. 9–25). От идей Маркса это очень далеко. При этом на ранних этапах становления обеих систем мы встречаем не только не национальную, но прямо антинациональную политику. «Великий Курфюрст» Фридрих-Вильгельм «был не чем иным, как французской шпагой, направленной против истекающей кровью “Священной Римской империи германской нации”» (Абуш 1962: 64). Правда, германской нации в нынешнем смысле ещё не существовало. «Но политика этого предшественника Гитлера служила тому, чтобы сделать вообще невозможным ее образование» (Абуш 1962: 66). Как А. Абуш, так и К. Маркс перечисляют случаи, когда берлинские монархи помогали иностранцам (особенно французским королям) поживиться за счёт немецких земель — если сами они при этом тоже что-нибудь получат. И насколько всё это напоминает суждения В.О. Ключевского (лекция XXI) о московских князьях из дома Калиты. Впрочем, на этом стоит остановиться подробнее. «Купли» бранденбургского курфюрста и московского князя В истории первых Гогенцоллернов и первых князей из «гнезда Калиты» бросается в глаза одна общая черта: это были богатые монархи, правящие в бедной стране. Как показал А.А. Зимин (1991: 191–193 и далее), все рассуждения о причинах возвышения именно Москвы (об особой выгодности её расположения на торговых путях, о её безопасности и т.д.) — на самом деле подгонка под «ответ в конце задачника». Почва Подмосковья, как и Бранденбурга, песчаная и не слишком плодородная, да и болот в обеих этих землях хватало. Хлеба в Подмосковье родится меньше, чем даже во Владимирщине (не говоря уже о южной полосе), а промыслового зверя не было уже к XVI веку — то и другое отмечено С. Герберштейном (Зимин 1991: 193). Москва-река как торговый путь, связывающий верхнюю Волгу со средней Окой (Ключевский, л.XXI)? Но он явно имел меньшее значение, чем сама Волга или Ока. Безопасность от татарских набегов? Но Тверь и Новгород занимали ещё более безопасную позицию. Добыча соли? Она была развита гораздо севернее — особенно в Нерехте, Соли Галичской, Соли Вычегодской, но только не в московском краю. Бедность помещиков Нечерноземья — тема постоянных жалоб. Так же как и легенда «о существовании в качестве основного ядра пруссачества офицерского корпуса, “не на жизнь, а на смерть преданного, бедного, самоотверженного, верного, преисполненного наивысшего чувства чести и сознания своего долга”» (Абуш 1962: 56). И тем не менее князья достаточно богаты, чтобы полагаться больше на деньги, чем на силу оружия. Первый бранденбургский Гогенцоллерн, Фридрих I, в 1411 г. «был водворён на пост верховного правителя Бранденбурга, переданного ему как бы в виде закладной за различные суммы денег, которые он дал взаймы императору» — правда, с правом выкупа этого залога и с обязательством на каждых новых выборах кайзера голосовать за Люксембургов: «первое условие ясно характеризовало заключённое соглашение как меновую сделку, а второе — как подкуп» (Маркс 1958 [1856]: 102). Через несколько лет, опять же за деньги, Фридрих от этих ограничений избавился (Маркс 1958 [1856]: 102). Его потомок, курфюрст Фридрих III, за деньги же и за военную помощь купил у австрийского императора титул прусского короля (1701). По мнению Маркса, только Силезию Гогенцоллерны завоевали, а всё остальное «удалось им благодаря божественному праву подкупа, открытой купле, мелкой краже, охоте за наследствами и предательским договорам о разделах» (Маркс 1958 [1856]: 101). А о «куплях» и «примыслах» Ивана Калиты знает всякий, кто помнит русскую историю хотя бы по школьному курсу. В эпоху княжеских усобиц подобная политика была на Руси редкостью. Но откуда такие средства? Ведь даже с марксистской точки зрения дело не в количестве денег, а в способах, какими они добываются, и в целях, на которые тратятся. Так, лавочник отличается от квалифицированного рабочего не размером доходов, а тем, что он вкладывает в своё дело капитал ради получения прибыли. А это ведёт и к различию в психологии. И то, что доход от лавки может быть меньше, чем зарплата того же рабочего, дела не меняет: один стремится получать прибавочную стоимость, другой — плату за наёмный труд. Так что, даже получив случайно большие деньги (например, в наследство), эти люди распорядятся ими по-разному. Так откуда брали свои доходы эти князья? Ведь их земли не были богаты. Что касается торговли, курфюрст Фридрих II нанёс ей жестокий удар, подавив «Берлинское недовольство». А на Руси в XIV веке Москва как центр торговли и ремесла далеко уступала не только Новгороду и Твери, но даже Костроме и Галичу (Зимин 1991: 192–193). С Гогенцоллернами более или менее понятно: они черпали свои доходы из владений в Южной Германии (Ансбах, Байрёйт и др.), лишь после 1525 г. к этому прибавились города Восточной Пруссии, и лишь в XVII веке, при «великом курфюрсте» Фридрихе Вильгельме, началось экономическое развитие самого Бранденбурга. Источник богатства Калиты тоже хорошо известен. После подавления тверского восстания 1327 г. он взял у хана дань с Северо-Восточной Руси на откуп. Именно так называется эта сделка: откупщик собирает средства своими силами, сдаёт государству установленную сумму, а всё, что сверх того, оставляет себе в качестве платы за услугу. Хан Гийас ад-Дин Мухаммед Узбек, как раз в эти годы стремившийся поставить экономику Орды на прочную основу — не разовых набегов, а постоянных доходов от городского ремесла и торговли, — пошёл на такую сделку охотно: откуп налогов был распространён не только в мусульманском мире, но даже Римская республика собирала дань с провинций тем же путём. Разве что там публиканы (откупщики) были римскими гражданами, а тут подходящий агент нашёлся среди самих данников. Мы помним, каким презрением окружены в Евангелиях мытари (сборщики налогов) (Матф.9:10–13 и др.) — а за что? Именно за то, что в тогдашней Иудее они собирали налоги и пошлины в пользу оккупационных (римских) властей. Иван Калита и стал на Руси мытарем хана Узбека — и не только не раскаялся, как апостолы Матфей и Левий-Фаддей (Матф. 9:9; 10:3; Мар. 2:14; Лук. 5:27–28; 18:10–14), но и извлёк из своего положения всю выгоду, какую только смог. Характерно, что даже В.О. Ключевский, ещё заставший откупную систему в действии (в России она была отменена лишь в 1863 г.), предпочёл длинно описывать эти операции Калиты, но постеснялся назвать их настоящим именем: было бы стыдно, да и не патриотично. Он лишь иронизирует: «Не охотник и не мастер бить свою братию мечом, московский князь получил возможность бить её рублём. (…) Простой ответственный приказчик хана по сбору и доставке дани…» (Ключевский 1987а: 21). Лишь Р. Пайпс прямо называет Калиту ордынским «генеральным откупщиком по сбору дани во всей Руси» (Пайпс 1993: 87). Но откуп неразрывно связан с государственной монополией на определённые источники доходов. И московские князья эту монополию тщательно оберегали. В их договоры с «молодшими братьями» (вассалами) неукоснительно включалось обязательство последних: «а мне Орды не знати» (Зимин 1991: 47, 51, 126) — то есть: а мне непосредственных сношений с Ордой, в обход великого князя, не иметь. Характерно, что этот запрет не распространялся на контакты с Литвой, Ливонией и другими странами, которым Русь не платила дани. Иными словами, речь шла не о монополии государства на внешние сношения, не о роли великого князя как единственного в своей стране субъекта международного права, а именно об охране взятого им откупа. Какие-либо соображения иного порядка (например, национальные) вплоть до времён Дмитрия Донского и Сергия Радонежского незаметны. Да и для их времени это объяснимо без помощи моральных категорий. В то время Орда как раз переживала затяжную смуту («великую замятню»), и московским князьям, волей или неволей, приходилось искать иную опору, чем шатающаяся власть ханов в Сарае. Дружба двух родственных душ Сходство политических систем России и Пруссии не могло быть не замечено. Обе монархии долго видели друг в друге опору. Николай I в иностранных делах доверял прусскому послу фон Рохову больше, чем своему канцлеру К.В. Нессельроде. И когда в 1848 г. Фридрих Вильгельм IV был вынужден согласиться на введение в Пруссии конституции, царь возмущённо сказал: «Только мы с Роховым и остались двумя настоящими старыми пруссаками» (Тарле 1954 [1941]: I, 121). Это сходство было замечено уже давно — и российским властям не нравилось, когда его замечали со стороны. 8 августа 1835 г. цензор А.В. Никитенко явился к министру просвещения С.С. Уварову с докладом: «Сенковский хочет напечатать в “Библиотеке для чтения” статью о Фридрихе Великом, где говорится, что этот государь основал новую форму правления в Европе — военное самодержавие, что эта форма есть наилучшая, в особенности для России, в которой она и осуществляется с таким успехом» (Никитенко 1955: 174). Как видим, содержание статьи было благонамеренным, но всё же политическим — поэтому она нуждалась в министерской визе. «В данном случае министр приказал исключить из статьи всё, что касалось России, — то есть убил смысл статьи» (Гордин 1989а: 245), а затем произнёс целую речь в защиту своих охранительных идеалов. О.И. Сенковский при этом попал у него вместе с Н.А. Полевым и Н.И. Гречем в число опасных либералов, от которых он, Уваров, призван оберегать «дух поколения» (Никитенко 1955: 174). Уже в первой работе первого тома «Собрания сочинений» 24-летний Маркс проводит параллель между прусскими и российскими порядками: «Лучше стричь бороды у всех и каждого, — как это делал всем известный русский царь при помощи состоявших у него на службе казаков, — чем делать критерием для этого те убеждения, в силу которых я ношу бороду» (Маркс 1955. [1843]). Причём петровское насилие кажется ему предпочтительнее прусского — именно в силу примитивности, а значит, и меньшей эффективности. Впрочем, к его времени российское начальство тоже научилось искусству «чтения в сердцах», как это называл М.Е. Салтыков-Щедрин. Генрих Гейне не раз замечал прусско-российские сходства и даже взаимные симпатии, лежавшие куда глубже внешних поводов (союза против Наполеона или брака Николая I с прусской принцессой). О третьей части своих «Путевых картин он писал в 1829 г., что эта книга «даже настроена в пользу русских (gut russisch), что теперь значит то же, что и по-сверхпрусски» (цит. по: Данилевский 2022: 100). В другом месте, иронизируя над литературным оппонентом, он упоминает доставшиеся тому «аплодисменты в Берлине, где, как вы знаете, рады всему русскому» (Данилевский 2022: 108). По Марксу, «…самый основной принцип прусской монархии заключается в захватах за счёт Германии с помощью России» (Маркс 1958 [1858]: 628). К этой мысли Маркс возвращался постоянно, от самых ранних до самых поздних работ. И именно этим объясняется его враждебное отношение к российской монархии — главному союзнику того режима, с которым он всю жизнь боролся. Национальные чувства Маркса тут ни при чём. Прежде чем повторять за классиком: «и ненавидите вы нас», — нужно уточнить: кого это — «нас»? Кто тут имеется в виду как «мы»? С царизмом и его политикой Маркс компромиссов не допускал, с А.И. Герценом («как панславист, Герцен, который был социалистом в лучшем случае на сло­вах…» — Энгельс 1962а [1894]: 438) отказался даже выступать с одной трибуны (Маркс 1961 [1872]: 82). Зато с П.Л. Лавровым, Н.Ф. Даниельсоном, В.И. Засулич и др. и он, и Энгельс вели обширную и дружественную переписку. А в одном из писем — Н.И. Утину от 27.07.1871 — Маркс даже сделал приписку: «Я не подписываюсь в воззваниях Совета в качестве секретаря для России, чтобы не скомпрометировать наших друзей в России» (т.33, с.218, курсив оригинала). Россию царскую и Россию демократическую он, как видим, различал хорошо. Социализм в условиях пруссачества При такой политической традиции даже идеи социализма использовались, чтобы оправдывать существование прусского государства. Правда, для этого они специфически препарировались — по принципу: «всё, что не капитализм, — социализм». В самом деле, разве социализм не выступает против частного интереса? Разве он не в государстве видит верховного собственника и защитника жизненных интересов трудящихся? Оставалось лишь доказать, что прусская машина и есть государство, потребное для социализма, да притом уже готовое. Здесь следует напомнить о терминах. Понятия «социализм», «коммунизм» и «анархизм» широко распространились в 1830–1840-х годах. Все эти движения настаивали — во имя равенства — на отмене частной собственности. Правда, у учеников Сен-Симона речь шла только об одной её стороне — наследственном праве: «…каждому по его способности, каждой способности по её делам, конец наследованию!» (Изложение 1947: 84). Это-то ясно, вопрос в другом: что взамен? К кому это право должно перейти? Социалисты считали, что к государству — как к выразителю интересов общества (société). Коммунисты и анархисты — что к коммунам, над которыми никакое государство (даже самое демократическое) стоять не должно. Причём слово «коммуна» они не сами придумали: во Франции ещё со средних веков так называлась самоуправляющаяся городская, а позже и сельская община. При этом анархисты считали, что государственная машина может быть упразднена немедленно, коммунисты же — что она должна быть временно сохранена для решения задач переходного периода. В результате оформилась принятая в СССР концепция: «социализм как первая фаза построения коммунизма». Иными словами, на практике это означало: государственная собственность (хотя бы на «командные высоты» хозяйства, как говорили во времена НЭПа) — немедленно, коммунальная — в отдалённой перспективе. И потом, когда мы говорим «государство», имеется ли в виду всегда одно и то же, само собой понятное? Российский взгляд на государство В.О. Ключевский называл «вотчинным». Но Б. Андерсон (Андерсон 2001: 42–45) находил такой же взгляд во всей Европе до 1789 года, да и в XIX веке он лишь постепенно сдавал позиции. Согласно ему, «династическое государство» — это монарх, его семья, его личные слуги (включая армию и чиновников) и территория, за счёт доходов с которой всё это содержится. Его функции — только война, дипломатия и поддержание внутреннего порядка в тех случаях, когда не обойтись без насилия. Всё остальное выполняют институты гражданского общества: церковь, муниципалитеты, ремесленные цехи, частные лица или их союзы и пр. Поэтому государство такого типа не только могло отмереть, но в наше время почти везде уже и отмерло. Его сменил аппарат другого рода, в задачи которого входит и стабильность экономического развития, и социальные задачи, и финансирование науки и техники, и многое другое. Именно на такую машину и рассчитывали социалисты. Но и бюрократическое государство прусского типа видело в капиталистической собственности угрозу для себя. И оно стремилось сначала задержать развитие капитализма, а затем (когда стало ясно, что это грозит экономической отсталостью) — втиснуть его в те рамки, которые оно само установит. Оставалось только навесить на такую политику ярлык «социализма», притом не западного (идущего от низов), а «самобытного» и даже национального. Этим занялись «немецкие социалисты» (Карл Грюн, Отто Люнинг, Мозес Гесс), которых Маркс и Энгельс в «Манифесте» (раздел III.1.c) причислили к разряду «реакционного социализма» (Маркс, Энгельс 1955 [1848]: 451–453). Они первыми выдвинули идею, что капитализм — это не неизбежная фаза общественного развития, а зигзаг, которого можно избежать, он вызван лишь самими германскими правительствами с их ложными представлениями об экономике, заимствованными у соседей. Но простора для развития у него нет, на его пути стоят сильные конкуренты. На самом деле для Германии возможен (и даже желателен) «особый путь развития», поэтому «просвещённое общественное мнение может помешать неразумным правительствам увлечь Германию на путь капиталистического развития, сумеет без классовой борьбы направить Германию на единственно спасительный для неё путь — путь социализма» (Волгин 1962: 11–12). Эта идея в России была охотно подхвачена. У самих же социалистов — например, у Ф. Лассаля — это вызывало иллюзию, что их цели могут быть достигнуты и с помощью уже существующего государства. «Как ни рано погиб Лассаль, он всё же успел привить рабочему движению многое из своих взглядов. Опьяняя рабочих своим революционным пафосом, он все свои стремления направлял на установление взаимопонимания с бисмарковским “государственным социализмом”» (Абуш 1962: 217). В этом отрывке А. Абуш ошибается лишь в одном: ему кажется, что в случившемся виновата только личная позиция Ф. Лассаля, что без этого рабочие правильно поняли бы свои подлинные интересы. Е.В. Тарле таких иллюзий не разделял. На многих страницах своей «Европы в эпоху империализма» (впервые издана в 1926 г.) он показывает: как раз пролетариев больше волновала не отдалённая историческая перспектива, о которой говорила им партийная интеллигенция, а немедленное и реальное улучшение своих жизненных условий. Сам Бисмарк свою политику «социализмом» не называл: он стремился лишь консолидировать социальные интересы, чтобы усилить могущество созданной им империи. А правителями этой империи оставались прусские юнкеры и та часть буржуазии, которая готова была с ними сотрудничать. Но бисмарковская социальная политика привела к тому, что самые широкие слои населения привыкли смотреть на государство (хотя бы и юнкерское) как на источник своих зарплат и пенсий (по меньшей мере — как на их гаранта), причём не в каком-то чаемом будущем, а уже сегодня. И они готовы были поддержать государство во всём, даже в агрессивной войне: «Несколько недель потрудиться — и победа одержана, громадные колонии отходят к Германии, обширные пахотные и богатые рудой земли переходят в самой Европе в её обладание, (…) германская промышленность возносится на небывалую высоту, германский рабочий класс занимает место английского и в свою очередь целиком почти превращается в “рабочую аристократию”» (Тарле 1958 [1928]: 253–254). В таких условиях даже вождям социал-демократии пришлось либо идти на поводу у массовых настроений, либо остаться генералами без армии — как К. Либкнехту и Р. Люксембург, несмотря на всю их силу и глубину как теоретиков. К их словам германские рабочие начали вновь прислушиваться лишь тогда, когда поняли, что победы не будет. А позже, уже в веймарский период, восстановление сильной государственной власти, способной вернуть им прежнее благосостояние (неважно, за чей счёт), волновало германских рабочих — и не только их — гораздо больше, чем классовый идеал. Итог известен. Таковы были результаты политики Бисмарка в Германии, затем Ллойд-Джорджа в Англии (Тарле 1958 [1928]: 70–80), Ф.Д. Рузвельта в США. В России случилось несколько иначе — не по сути, но в деталях. Здесь царское правительство оказалось неспособно проводить политику бисмарковского образца. Этому мешали, прежде всего, отсталые формы управления: царский чиновник был хотя и всемогущ, но слабо подготовлен и лишён квалифицированных подчинённых. А это, в свою очередь, упиралось в слабость финансовой базы: аграрная экономика при слабо развитой промышленности не давала таких средств, чтобы можно было и содержать эффективный аппарат, и проводить социальную политику в заметных масштабах (Пайпс 1994: 79). О том, что царскому «помпадуру» лучше всего сидеть на своём месте сложа руки, поскольку ничего полезного он сделать не может, много — и на основе личного опыта — писал бывший вице-губернатор М.Е. Салтыков-Щедрин (см., например, его сказку «Праздный разговор»). К 1914 г. эта система была уже слишком устаревшей и расшатанной, чтобы пережить мировую войну. Она была неспособна не только дать социальные гарантии (в той мере, в какой это удавалось хотя бы Бисмарку), но и соответствовать уровню уже тогдашней техники. Расследование крушения царского поезда на станции Борки (17 октября 1888) показало: при его движении учитывались и желания царя, и иерархия его сановников, и приоритет этого поезда перед всеми прочими, — всё, кроме техники безопасности. Нарушить законы Ньютона оказалось опаснее, чем законы Российской империи. А.С. Новиков-Прибой в «Цусиме», наряду с общими классовыми рассуждениями, часто повторяет одну мысль: и уровень подготовки командиров 2-й Тихоокеанской эскадры, и система отношений между ними, инженерами и рядовым составом соответствовали нуждам парусного флота (где от матроса не требовались ни знания, ни особая самостоятельность), но на броненосце это уже грозило катастрофой. В.П. Обнинский, видный кадет и депутат I Думы, приводит эпизод, когда у военного инженера думская комиссия спрашивает: понимали ли вы, что к орудиям одного калибра поставляете снаряды другого калибра? А тот отвечает: «Это высочайше утверждённые образцы» (Обнинский 1992 [1912]: 210). Стало быть, инженер не вправе их менять по своей воле, даже если понимает всю бессмыслицу происходящего. И эти случаи — лишь немногие из многих. При этом, по целому ряду причин (в основном субъективных), царская монархия оказалась неспособна поспеть за веком. Даже ограниченные реформы Александра II были сведены на нет его преемниками. В итоге, как констатировал сам Ленин, сложилась ситуация, когда «на одном из таких поворотов телега залитой кровью и грязью романовской монархии могла опрокинуться сразу. Этим всесильным “режиссёром”, этим могучим ускорителем явилась всемирная империалистическая война» (Ленин 1969 [1917]: 13, выделено в оригинале). Гораздо резче об этом писал в 1950 г. Георгий Иванов — поэт первой эмиграции, ученик А. Блока и Н. Гумилёва, далеко не левый: Овеянный тускнеющею славой, В кольце святош, кретинов и пройдох, Не изнемог в бою Орёл Двуглавый, А жутко, унизительно издох. Но кто мог прийти на смену царизму? Ведь даже из ленинского определения революционной ситуации вытекает, что революция возможна только в условиях национальной катастрофы: даже признанные власти больше не справляются с управлением, а «низы» не просто «не хотят жить по-старому», но и не надеются, что это ещё возможно. Напомним буквально первый признак такой ситуации: «Невозможность для господствующих классов сохранить в неизмененном виде своё господство; тот или иной кризис “верхов”, кризис политики господствующего класса, создающий трещину, в которую прорывается недовольство и возмущение угнетённых классов. Для наступления революции обычно бывает недостаточно, чтобы “низы не хотели”, а требуется ещё, чтобы “верхи не могли” жить по-старому» (Ленин 1969 [1915]: 218). Люди вообще не склонны менять привычный уклад на какой-то новый: успех не гарантирован, а результат может быть и не тот, что обещан, — пока не убедятся, что терять им больше нечего. Но там, где речь идёт о выживании, бесполезна любая риторика. Ни либералы, ни демократы, ни утописты не смогли объяснить свободным гражданам, как связаны их идеалы с хлебом и безопасностью уже на сегодня. Их время оказалось недолгим. А монархическая реакция не смогла предложить ничего, кроме восстановления уже обанкротившейся системы. В таких условиях побеждают не те, кто настроен радикальнее или прогрессивнее (что бы под этим ни понималось), а те, кто даже в момент катастрофы сохранили организованность. Чиновники низшего и среднего звена в этих условиях оказались единственной устойчивой группой. Они не составляли особую политическую силу, но без опоры на них не могла сохранить власть ни одна из тогдашних политических сил — ни белые, ни красные, ни остальные. Широко известна дискуссия о том, допускать ли в Красную Армию прежних офицеров. Победила точка зрения Ленина и Троцкого, что без этих «военспецов» невозможно обойтись — по крайней мере, в ближайшее время. А о гражданских чиновниках даже вопрос не ставился: во многих вопросах, необходимых для управления, разбирались только они. При этом аппарат сохранил традиции, восходящие ещё ко временам Ивана Грозного и Петра I, включая неограниченный характер власти, её милитаризованную организацию, контроль только сверху и соединение всех ветвей власти в одном центре. Мне доводилось где-то видеть документ уже 1918 года, но всё ещё по старой формуле: «По Указу ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Совета Народных Комиссаров…» Между тем имевшиеся в стране рабочие были почти полностью выбиты на фронтах сначала мировой, а затем гражданской войны. Крестьянство, как всегда, не сумело организоваться в сколь-нибудь широких масштабах, а после коллективизации лишилось даже возможности выступать самостоятельно. О помещиках и промышленной буржуазии не приходится и говорить. Кто же остался? С одной стороны, организованное чиновничество, могучее своей сплочённостью, к тому же избавившееся от оглядки на прежние элиты (например, придворную знать) с их особыми правами и интересами. С другой — «старые большевики»: немногочисленная группа партийной интеллигенции, неспособная шагу ступить без помощи чиновников, но вечно раздираемая спорами по вопросам теории. А между ними — огромная атомизированная масса, от беспартийных профессоров до крестьян. Эта масса и раньше не умела организовываться сама в сколько-нибудь больших масштабах, а террор гражданской войны и ГПУ лишь закрепил такое положение. Любая сколько-нибудь широкая организация в этих условиях могла быть создана лишь по команде сверху — то есть со стороны тех же чиновников. Чем это должно было кончиться? Ленина в последние годы такое положение уже тревожило. В одной из последних статей «Как нам реорганизовать Рабкрин» он замечает, что аппарат остался «в том же до невозможности, до неприличия дореволюционном виде» (Ленин 1970 [1923]: 385), и предлагает подчинить его контролю Рабкрина (Рабоче-крестьянской инспекции). Но из кого бы набирались сами инспектора? Даже если бы Ленин вскоре не умер, такая попытка ничего уже не дала бы. Исход получился предсказуемый. Уже Троцкий в «Преданной революции» целую главу посвятил вопросу: «Есть ли бюрократия в СССР правящий класс?» — и не посмел честно ответить «да» (позже это сделал Милован Джилас): иначе пришлось бы признать и свою долю вины в таком развитии событий. Но советская бюрократия оказалась даже могущественнее царской: ей никто внутри страны не мог противостоять. Правда, до поры ей приходилось (в собственных интересах) соблюдать социалистический камуфляж, а вождям приписывать «благородное» пролетарское происхождение. Но 1991 год избавил её и от этого. Только преступные группировки в таких условиях сумели создать структуру, способную длительно противостоять власти. Но это — не альтернатива. Мало того, что вряд ли кто-то захотел бы жить пол властью криминальных элементов. Но и эта система построена на том же принципе жёсткой «вертикали власти», что и система прусской государственности, и при случае обе они могут находить общий язык и даже сливаться. Примеров тому мы видели немало уже в 1990-е годы. Так что, если бы даже и случилась «великая криминальная революция», о которой столь патетически писал С. Говорухин, это привело бы не к каким-то коренным переменам, не к слому «прусской» государственности, а только к смене правящих лиц. Причём новые правители, как и в 1917–1920 гг., отличались бы от старых только меньшей культурностью. Однако у «прусской» системы есть своё слабое место. Она душит любые проявления самостоятельной мысли — в том числе и те, что нужны и для решения стоящих перед ней же самой проблем, от технических до социальных. В мире, разделённом на множество государств, это значит, что такая система сама себя делает неконкурентоспособной. В конечном счёте, рассчитывать она может только на грубую силу, а таким путём не все проблемы решаются. На этом Герберт Уэллс основывал свою надежду на неизбежность Перемены (the Change: слово «революция» он старался не употреблять). В последней своей утопии «Люди как боги» (кн.I, гл.V, 6) он так описывает этот процесс: его питательная среда — школы и университеты, которым группа «алчных, разнузданных, предубеждённых и своекорыстных людей» ничего не может противопоставить из-за своего же духовного убожества и вечной борьбы за власть. Поэтому интеллектуалы исподволь отвоёвывают у них одну позицию за другой. Но даже такой ход Перемены, по самому же Уэллсу, требует около 500 лет и бесчисленных жертв. Увы, сегодня уже трудно разделить оптимизм — хотя бы и такой. Власть и общество Демократия — это не анархия, «в тарары бы её» (цит. по: Беляков 2023), и не власть неорганизованной толпы. Это система, в которой общественный порядок опирается не столько на государство с его аппаратом насилия, сколько на институты гражданского общества: церковь (чаще всего не одну), профсоюзы, независимый суд, органы местного самоуправления, свободную прессу и литературу, неполитические общественные движения и т.д. В Европе, в силу её особенностей (мелкая государственность, слабый аппарат власти) такие институты сложились давно, и даже власть без опоры на них не могла функционировать. Но итогом стал чрезвычайно прочный социальный порядок. Антонио Грамши в «Тюремных тетрадях» задавался вопросом: почему в 1918–1920 годах европейские левые, копировавшие опыт русских большевиков, не сумели взять власть — а если взяли (как в Баварии и Венгрии), то не удержали? И пришёл к выводу: свергнуть правительство, как в Петрограде, здесь было легко, но за ним оказалась «вторая линия обороны» — институты гражданского общества. Как брать эту «линию», революционеры не знали, а потому и были разбиты. Отсюда и пафос учения Грамши — о том, как завоевать авторитет именно в этой сфере. Никакое взятие мостов и телеграфов тут не поможет, тут нужно интеллектуальное и нравственное превосходство, а это штука зыбкая. В России было совсем иначе. Всё, что связано с гражданским обществом, здесь целенаправленно подавлялось. Его институты здесь были слабее, чем даже в мусульманских странах или в средневековой Японии. Не будем уж снова напоминать о том, как церковь была низведена до роли государственного органа. Но любая попытка граждан договориться хоть о чём-нибудь без команды сверху рассматривалась как скоп (незаконная сходка) и заговор, то есть политическое преступление «по второму пункту» — за что грозил розыск в Тайной канцелярии со всеми вытекающими. Ведь власть «рассматривала всякое добровольное (временное или постоянное) объединение людей не иначе как преступный “скоп и заговор”, направленный на свержение власти самодержца» (Анисимов 1999: 38, выделено в оригинале). Состязательный суд, ещё существовавший в России, был ликвидирован указом Петра I от 21 февраля 1697 г. — под благовидным предлогом борьбы со взятками, волокитой и прочим. Он был восстановлен указом от 5 ноября 1723 г. (в урезанном виде), но за четверть века исчезли традиции, на которых держался такой сул (Анисимов 1999: 313, 315–316). Петровские магистраты не смогли взять на себя функции городских советов: они создавались в командном порядке. И так далее. В XIX веке все попытки реформ разбились о нежелание самодержавия (а фактически правящего военно-чиновничьего аппарата) допустить ограничение своей власти. Ещё В.К. Плеве считал: «Никаких общественных организаций не должно быть допускаемо… (…) Для предупреждения революции надо, чтобы общество не умело организовываться» (В.М. Дорошевич, фельетон «П.Н. Дурново»). Даже Александр II, отменив крепостное право и введя земства, на конституцию (хотя бы Лорис-Меликова) решился лишь 1 марта 1881 г., после террористического хаоса, — но в тот день он был убит, так и не успев её подписать. «Судебная республика» (см. Казанцев 1991: 17), плод самой последовательной из его «великих реформ», до самого 1917 года была вынуждена обороняться от угроз как справа, так и (чем дальше, тем больше) слева — и бой проиграла, хотя и с честью. То же самое повторилось и после 1917 года. Не зря анархисты в 1919 г. ставили знак равенства между большевиками и черносотенцами (Перхавко 2022: 273) — то есть не видели большой разницы между защитниками нового «пролетарского» и старого самодержавно-жандармского государства. Не будем уж напоминать, как дело началось с запрета всех партий, кроме правящей, затем перешло к «укреплению партийной прослойки» в любых организациях и кончилось огосударствлением всего и вся. Но и террор 1930-х годов целил не столько даже в конкурентов Сталина в борьбе за власть, сколько в ещё уцелевшие институты гражданского общества. Зачем бы иначе ГПУ фабриковало «академическое дело» или «дело архивных работников», зачем громило краеведческое движение? Ведь люди, попавшие в эти жернова, угрожать власти ничем серьёзным не могли, даже если бы и захотели. Впрочем, логику в этом всё же можно усмотреть. В России институты гражданского общества оказались малочисленными (см. подробно: Гросул 2003). Политические партии действовали легально только с 1905 по 1918 год, промышленные и финансовые союзы — только в пореформенный период. В этих условиях главными институтами гражданского общества оказались литература и наука. Только здесь можно было высказывать собственное мнение, опираясь в первом случае на творческую свободу, во втором — на объективную истину. И только здесь могли существовать негосударственные творческие союзы — в том числе, как отмечал ещё П. А. Кропоткин (Кропоткин 1919: 143–144 и далее), созданные именно для того, чтобы не зависеть от государства. Поэтому не случайно террор 1930-х годов обрушился на учёных — в том числе даже тех, в исследованиях которых государство само нуждалось. Дело даже не в чистоте «белых одежд»: сами учёные вынужденно сотрудничали с государством (некоторые исследования способно финансировать только оно). Идеологическое мракобесие и культ «самородков из народа» здесь были лишь средствами для главной цели: полного контроля власти и над этой сферой. Отсюда попытки представить науку как особый род идеологии или даже религии, где господствует не экспериментальное знание, а вера. Отсюда же и стремление властей при каждом очередном «закручивании гаек» наступать на науку — даже в ущерб себе самим. Последствия такой пропаганды мы видели уже в 1990-е годы — в виде волны «паранаук» и «альтернативных наук», с которыми власть уже и тогда боролась скорее для видимости. Итак, гражданское общество в России целенаправленно подавлялось. Даже те его институты, какие существовали в домосковской Руси, были уничтожены ещё в XVI–XVII веках, и делалось всё, чтобы они не возникли вновь. Но результатом стала чрезвычайно шаткая политическая система, непрочность которой чувствовали и сами власти. Отсюда их панический страх перед любой инициативой снизу, готовность видеть крамолу за каждой тенью. Только в таких условиях и оказалось возможным, что успешность первых шагов Николая I в день 14 декабря 1825 г. могла зависеть от позиции всего лишь двух офицеров (Гордин 1989: 255), а батальон преображенцев ему пришлось вести на площадь лично — потому что в тот момент царь никому не мог доверять (Гордин 1989: 260). Пирамида получилась внешне импозантная, но лишённая основания. И если власть сама начинала шататься и нуждаться в общественной поддержке — получить её она не могла: общество было отучено организовываться не только против правительства, но даже в его защиту. Как в 1917, так и в 1991 году, стоило власти рухнуть, как наступало царство анархии: подхватить эстафету в охране общественного порядка было некому. Именно этим (а не свободой самой по себе) и объясняются факты, приводимые С.С. Беляковым (Беляков 2003). Итак, власть может быть прочна только там, где гражданское общество сильно развито. При этом ей остаются не только функции «ночного сторожа»: со времён кейнсианских реформ всё возрастает его экономическая роль. Марвин Харрис в своё время подсчитал число американцев, прямо или косвенно работающих на государство (например, на его заказы) или живущих на его субсидии, — получилось не меньше 80 млн. человек, почти половина населения. И автор иронически заключил, что экономика США — это смесь государственного социализма с капитализмом и что США являются третьей в мире «социалистической» державой после СССР и КНР (Harris 1987: 381–382). Конечно, смешение социализма с государственной собственностью — на совести американского учёного, но так или иначе, надежду на то, что такое государство можно будет когда-нибудь упразднить (в духе, например, Кропоткина), можно считать похороненной. Но это — государство не российского и не прусского типа. Какие варианты? Сразу же демократия — это невозможно. Ведь демократия — это тоже власть (κρατία), и она предполагает равные условия игры для всех, в том числе и для групп, только что от власти отстранённых. А при таких условиях они легко вернут себе прежнее положение, как было и после «великих реформ» 1860-х годов, и уже на нашей памяти. Ведь у них есть и материальные ресурсы, и опыт, и старые связи, и авторитет — а победителям всё это ещё только нужно создавать. При таких обстоятельствах «равные» условия оказываются неравными. Анархия в наше время нереальна. Времена Кропоткина, которому государство представлялось лишь как «союз взаимного страхования между помещиком, попом, солдатом и судьёй» (Кропоткин 2004: 660), давно ушли. В наши дни на государстве лежит и экономическая роль, и поддержание инфраструктуры, и социальная сфера, и вложения в науку — большие, но не гарантирующие быструю отдачу. Судя по всему, эти сферы в дальнейшем будут настолько разрастаться, что даже в условиях «вечного мира» не удастся обойтись либо без государства, либо без какой-либо структуры, его заменяющей. Возможно, какой-то период анархии необходим, чтобы сломать прежнюю властную структуру, оформившуюся окончательно при Петре, и создать новую, выстроив её снизу — от городских и сельских органов (коммун во французском смысле), а не от «Центра». Советы 1905–1918 годов и «парад суверенитетов» конца перестройки были попытками именно такого рода. Но их результаты мало обнадёживают. Наконец, временная диктатура, о которой так любили говорить классические большевики? Это был бы наихудший выход, как показывает их же опыт. Ведь образец для выстраивания такой системы перед ними был лишь один: только что свергнутая система. В результате и вышло то, что вышло: обновлённое самодержавие под красным флагом, впрочем, лишившееся не только многих пережитков (например, наследственной знати), но и прежней культуры, которая царских чиновников хоть как-то сдерживала. И некоторые теоретики (в частности, Макс Вебер) заранее предупреждали, что так оно и выйдет. В общем, предсказать что-либо трудно. В этой связи остаётся лишь напомнить ещё раз замечание Ленина о революционной ситуации, возведённое его последователями в ранг учения. Первое её условие — «чтобы “верхи не могли”» управлять так, как они умеют. Лишь тогда наступают (один за другим) два следующих объективных признака такой ситуации: «2) Обострение, выше обычного, нужды и бедствий угнетённых классов, 3) Значительное повышение, в силу указанных причин, активности масс» (Ленин 1969 [1915]: 218). Но в переводе на обычный язык это значит: революция может случиться лишь тогда, когда власть сама распадается из-за внутренней несостоятельности, несоответствия изменившимся условиям. Лишь тогда освобождается поле, на котором могут действовать сторонники любых перемен. Да Ленин это позже прямо и признавал. Но условия, при которых власть сама выпустит поводья из рук, возможны только в обстановке национальной катастрофы. А в такое время приходится не столько воплощать теории, сколько тушить пожар. И от исходных желаний революционеров тут вообще мало что зависит: и большевики в 1919 году вели себя не так же, как в 1917-м. Герберт Уэллс в своей «России во мгле» подчёркивал: в условиях, сложившихся в России к концу гражданской войны, большевики по своей воле и убеждениям делают то, что любое другое правительство на их месте тоже было бы вынуждено делать — но уже против воли (Уэллс 1958: 14). Так что не стоит предсказывать непредсказуемое: слишком многое тут зависит от обстоятельств, которые не в нашей власти. Американцам было проще. Они создавали своё общество на земле, не отягощённой «традициями всех мёртвых поколений». Здесь не было ни наследственной знати, ни королевской администрации. К тому же в Англии тех времён не было даже постоянной армии. Каждая колония создавалась по своему особому плану, и лишь позже они объединились в конфедерацию, поначалу весьма рыхлую. Здесь ничто не мешало выстраивать аппарат государства снизу. Странам со многовековой историей вступить на такой путь гораздо сложнее: здесь уже сложились прочные традиции, «тяготеющие, как кошмар, над умами живых». В. О. Ключевский в своё время писал: «У правительства очень мало защитников среди общества, особенно защитников мыслящих и бескорыстных. У общества есть сторонники в правительственных кругах, не только люди мыслящие и бескорыстные, но даже рискующие своим положением за свои неправительственные мнения» (Ключевский 1968: 471; 1990: 494). Однако великий историк не учёл, что эти лагеря не разделены китайской стеной. Общество, сложившееся при определённой власти, не может хоть отчасти не усвоить себе представления и традиции этой власти. Тем более что и эти традиции не с неба свалились, среди них есть хотя бы внешне привлекательные. Помпезный фасад империи, военная слава, обширные границы, национальная гордость, возможность управлять без сопротивления снизу — всё это даже для отчаянных либералов становится громадным соблазном. И когда, волею случая, они сменяют у руля прежних правителей, то начинают выстраивать систему новой власти по старому шаблону. Иначе они опасаются, что «народ их не поймёт». Так это или нет — история обычно не даёт шанса проверить. Когда говорят о формуле С.С. Уварова, то под «народностью» в ней обычно понимают национальный дух. Так считал и Б. Андерсон (Андерсон 2001: 109; ср. Баньковская 2001: 14, сн.), и Р.Г. Эймонтова (Эймонтова 2000: 124–125). Между тем это не совсем верно. Тут есть наследие в духе «народности» Павла I: союз самодержавия с народными низами — неполноправными, а потому и не активными в политике — против верхушки, позволяющей себе оппозиционность и, более того, имеющей для этого средства. Опора на серую массу против индивидуальности — вот что такое подобная «народность». И ведь что важно понять: сосуществование с такой властью даже для её противников не проходит даром. Русская интеллигенция, претендующая на то, чтобы выражать интересы «безгласного большинства», видела себя не только борцом против царизма, но и как бы его преемником. Вспомним статью молодого Ленина «От какого наследства мы отказываемся». Там он упрекает народников в том, что народ для них — не партнёр, с которым можно вести диалог: о нём говорится лишь «как об объекте тех или других более или менее разумных мероприятий» (Ленин 1967 [1897]: 540). Чем не коллегиальное самодержавие? Чем это отличается от того, что и сами большевики делали после 1917 года? И можно ли было рассчитывать, что такая группа создаст какой-либо свободный режим? Или хотя бы — что свободной будет она сама? Ведь и ей для удержания власти потребуется внутренняя дисциплина, со свободой несовместимая. Итак, на либеральную или демократическую инициативу рассчитывать не слишком приходится: в России, как и в прежней Германии, она не только не слишком либеральна (см. Бродский 1995), но и политически слаба. Вся традиция как прусского, так и российского государства была направлена на то, чтобы либо подавить эти силы, либо превратить их в безвредный для государства элемент, — и успеха достигла. Вероятность того, «что в результате следующего разрыва выбор пути будет зависеть от политической воли элиты» (Шокарев 2023), гораздо выше, но пока существуют нынешние политические традиции, такая перспектива может внушать не более чем сдержанный оптимизм. Впрочем, наша задача — анализ, а не пророчества. Будущее покажет. Некоторые выводы Попытаемся подытожить сказанное. 1.              Сущность как прусского, так и московского самодержавного государства – самодовлеющая силовая структура. Все остальные силы, существующие в обществе, она либо инкорпорирует и подчиняет себе, либо подавляет. Такого не было в других европейских странах, где правящая знать никогда не была столь жёстко централизована. 2.              Такое государство хорошо владеет только силовыми методами, которые и стремится постоянно применять. Из этого неизбежно вытекает милитаризм — даже против воли самих правителей. И только неудачи в силовой политике для таких систем действительно опасны. 3.              Обе системы изначально были нацелены на подавление не столько даже феодального сепаратизма (какой-либо «боярской крамолы»), сколько буржуазных (торговых) элементов, уже существовавших в этих странах и уже заявлявших о своих правах. Это отличает их от стран Востока, где деспотическая государственность возникла раньше буржуазии. 4.              Обе системы не только не опирались на национальную традицию, но, напротив, активно с нею боролись. Достаточно вспомнить прусских королей — союзников сначала Франции,  а затем России, или московских князей – агентов Золотой Орды на Руси. Известна и борьба Петра против национальной традиции — поскольку та давала личности нравственную опору, неподвластную государству, и видеть в этом какую-то банальную «фобию» — значит непомерно упрощать вопрос. Кстати, эта черта не укрылась уже от ранних славянофилов. Достаточно вспомнить рассуждение К.С. Аксакова: «образовалось иго государства над землёю, и Русская земля стала как бы завоёванною, а государство — завоевательным»  (Аксаков 2012 [1855]: 68, курсив оригинала). 5.              При этом обе системы охотно использовали патриотические лозунги, за которыми, однако, стоял не буржуазный национализм (как в западных странах), а «народность» в духе феодального или государственного социализма (Маркс, Энгельс 1955 [1848]: 448–453): косная, политически инертная масса под патерналистской опекой власти — против всех, кто хоть как-либо пытается изменить это положение. Такая система обладает чрезвычайной внутренней прочностью (хотя не гарантирует безопасность самим правящим лицам или их группам — достаточно вспомнить дворцовые перевороты в России), но в перспективе ведёт к застою. 6.              Неизбежное следствие такого положения — то, что со времён Ленина называлось «политической слабостью буржуазии». Иными словами — слабость институтов гражданского общества, которые даже в момент кризиса системы неспособны взять властные функции на себя. Это мы и видим в Германии в веймарскую эпоху, в России – в 1917 и 1991 гг. 7.              Кроме того, даже демократические движения, складываясь в рамках такой системы, неизбежно несут на себе её отпечаток. Как показал А.И. Бродский (Бродский 1995), в России кануна 1917 г. не только революционеры, но даже либералы (например, кадеты) выводили требование свободы не из общественных интересов, а из отвлечённой философии, разделяемой только их группой, и не собирались вступать на эту тему в дискуссию с оппонентами. Поэтому, даже если бы им и удалось захватить и удержать власть, то и демократия в их руках превратилась бы в либеральную диктатуру, единственным достижением которой был бы свободный рынок — как в некоторых странах Латинской Америки. 8.              Обе системы осознавали своё духовное родство и в XIX–XX вв. немало друг у друга заимствовали. Однако само их возникновение нельзя объяснить прямым заимствованием из одной страны в другую. Перед нами — не прямой перенос, а типологическое сходство, вызванное сходством исходных причин. 9.              При всём том между прусской и российской системами, разумеется, есть не только сходство, но и различия. В частности, Пруссия постоянно находилась в окружении государств с более свободным политическим режимом и была вынуждена хотя бы «сохранять лицо» в их глазах. К тому же прусская система просуществовала не так долго, как самодержавие, поэтому в национальном сознании она оставила меньше следов. По той же причине она не успела привести Германию к отставанию в научно-технической сфере, хотя уже к концу 1930-х годов такие признаки появились. Разумеется, всё сказанное нельзя считать какой-то истиной в последней инстанции. Это — лишь набросок темы, нуждающейся в дальнейшей разработке, и специалисты по германской и российской истории наверняка могли бы тут многое поправить. Это не говоря уже о том, что выводы получились пессимистичнее, чем автору самому бы хотелось. Автор сознаёт, что в чём-то (как в целом, так и в частностях) он может ошибаться, и будет рад выслушать обоснованные возражения. Литература Абуш 1962 — Абуш А. Ложный путь одной нации. К пониманию германской истории. Пер. с нем. Г. Рудого. Москва: Соцэкгиз, 1962. — 349 с. Аксаков 2012 [1855] — Аксаков К.С. Записка К.С. Аксакова «О внутреннем состоянии России», представленная государю императору Александру II в 1855 г. // Русская социально-политическая мысль. 1850–1860-е годы: Хрестоматия / Сост.: И.Ю. Дёмин, А.А. Ширинянц. Москва: Издательство Московского университета, 2012. ISBN 978-5-211-06410-2. С. 54–77. Андерсон 2001 — Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма / Пер. с англ. В. Николаева; Вступ. ст. С. Баньковской. Москва: КАНОН-Пресс-Ц; Кучково поле, 2001. — 288 с. — (Малая серия «CONDITIO HUMANA» в серии «Публикации Центра Фундаментальной Социологии»). ISBN 5-93354-017-3. Анисимов 1994 — Анисимов Е.В. Россия без Петра: 1725–1740. Санкт-Петербург: Лениздат, 1994. — 496 с., ил. — (Историческая библиотека «Хроника трёх столетий: Санкт-Петербург»). ISBN 5-289-01008-4. Анисимов 1999 — Анисимов Е.В. Дыба и кнут: Политический сыск и русское общество в XVIII веке. Москва: Новое литературное обозрение, 1999. — 720 с., илл. Анисимов 2002 — Анисимов Е.В. Анна Иоанновна. Москва: Молодая гвардия, 2002.— 362, [6] с.: ил. — («Жизнь замечательных людей: Серия биографий; Вьш. 1016 (816)). ISBN 5-235-02481-8. Баньковская 2001 — Баньковская С. Воображаемые сообщества как социологический феномен // Андерсон Б. 2001. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. Москва: КАНОН-Пресс-Ц; Кучково поле, 2001. С. 5–16. Беляков 2023 — Беляков С. Демократия и социальная катастрофа. Ответ на эссе Сергея Шокарева «Разрывы, развилки и воспроизводство автократических механизмов в российской истории». URL: https://www.istorex.org/post/20-12-2023-sergei-beliakov (дата обращения 1.02.2023). Бокман 2004 — Бокман X. Немецкий орден: Двенадцать глав из его истории / Пер. с нем. В.И. Матузовой. Москва: Ладомир, 2004. — 273 с. ISBN 5-86218-450-3. Бродский 1995 — Бродский А.И. Об одной ошибке русского либерализма // Вопросы философии, 1995, № 10. С. 154–159. Валицкий 2019 — Валицкий А. В кругу консервативной утопии. Структура и метаморфозы русского славянофильства. Пер. с польск. К. Душенко. Москва: Новое литературное обозрение, 2019. — 704 с. — («Historia Rossica»). Волгин 1962 — Волгин В.П. Социальное учение Вейтлинга // Вейтлинг В. Гарантии гармонии и свободы. С приложением брошюры В. Вейтлинга «Человечество, как оно есть и каким оно должно было бы быть». Москва; Ленинград: АН СССР, 1962. С. 5–60. Гейне 1958 — Гейне Г. Письма о Германии // Гейне Г. Собр. соч. в 10 тт. Т. 7. Москва: ГИХЛ, 1958. С. 421–430. Гордин 1989 — Гордин Я.А. Мятеж реформаторов: 14 декабря 1825 года.— 2-е изд., перераб. и доп. — Ленинград: Лениздат, 1989. — 398 с., ил. (Историческая б-ка «Хроника трех столе тий: Петербург — Петроград — Ленинград»). ISBN 5-289-00263-4. Гордин 1989а — Гордин Я.А. Право на поединок: Роман в документах и рассужденииях. Ленинград: Советский писатель, 1989. — 480 с. ISBN 5-265-002219. Гросул 2003 — Гросул В.Я. Русское общество XVIII–XIX веков: Традиции и новации. Москва: Наука, 2003. — 517 с. Данилевский 2022 — Данилевский Р.Ю. «Я отношусь к России хорошо» (Русские темы у Генриха Гейне) // Багно В.Е., Корконосенко К.С., Филичева В.В. (ред. колл.). Русская тема в мировой литературе: Коллективная монография. Санкт-Петербург: Нестор-История, 2022. С. 89–118. Жалло 2022 — Жалло Н. Виктор Орехов. Диссидент в КГБ. Санкт-Петербург: Нестор-История, 2022. Зимин 1991 — Зимин А.А. Витязь на распутье: Феодальная война в России XV в. Москва: Мысль, 1991. — 286, [1] с. Изложение 1947 — Изложение учения Сен-Симона. Перевод с французского М. Е. Ландау. Под редакцией и с комментариями Э. А. Желубовской. Вступ. ст. В. П. Волгина. Москва; Ленинград: АН СССР, 1947. — 598 с. — («Предшественники научного социализма»). Казанцев 1991 — Казанцев С.М. «Судебная республика» царской России // Казанцев С.М. (сост.). Суд присяжных в России: громкие уголовные процессы 1864–1917 гг. Ленинград: Лениздат, 1991. С. 3–19. Ключевский 1968 — Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. Москва: Наука, 1968. — 525 с. Ключевский 1987 — Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Т. 1. Курс лекций по русской истории. Ч.I. Москва: Мысль, 1987. — 430, (1) с. Ключевский 1987а — Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Т. 2. Курс лекций по русской истории. Ч.2. Москва: Мысль, 1987. — 447 с. Ключевский 1988 — Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Т. 3. Курс лекций по русской истории. Ч.III. Москва: Мысль, 1988. — 414, (1) с. Ключевский 1990 — Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Т. 9. Материалы разных лет. Москва: Мысль, 1990. — 525, (1) с. Кропоткин 1919 — Кропоткин П.А. Хлеб и воля. Петербург: Книгоиздательство «Голос труда», 1919. — 289 с. Кропоткин 2004 — Кропоткин П.А. Государство, его роль в истории // Кропоткин П.А. Анархия, её философия, её идеал: Сочинения. Москва: Эксмо, 2004. — 864 с. — («Антология мысли»). Ленин 1967 [1897] — Ленин В.И. От какого наследства мы отказываемся? // Ленин В.И. Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 2. Москва: Политиздат, 1967. С. 505–550. Ленин 1969 [1915] — Ленин В.И. Крах II Интернационала // Ленин В.И. Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 26. Москва: Политиздат, 1969. С. 209–265. Ленин 1969 [1917] — Ленин В.И. Письма из далека // Ленин В.И. Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 31. Москва: Политиздат, 1969. С. 9–59. Ленин 1970 [1923] — Ленин В.И. Как нам реорганизовать Рабкрин (Предложение XII съезду партии) // Ленин В.И. Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 40. Москва: Политиздат, 1970. С. 383–388. Лурье 1979 — Лурье Я.С. Переписка Ивана Грозного с Курбским в общественной мысли древней Руси // Лурье Я.С., Рыков Ю.Д. (подг.), Лихачёв Д.С. (отв.ред.). Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Ленинград: Наука, 1979. С. 214–249. — («Литературные памятники»). Маркс 1955 [1843] — Маркс К. Заметки о новейшей прусской цензурной инструкции // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 1. Москва: Политиздат, 1955. С. 3–27. Маркс 1955 [1845] — Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 3. Москва: Политиздат. С. 1–4. Маркс 1958 [1856] — Маркс К. Божественное право Гогенцоллернов // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 12. Москва: Политиздат, 1958. С. 98–104. Маркс 1958 [1858] — Маркс К. Регентство в Пруссии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 12. Москва: Политиздат, 1958. С. 625–628. Маркс 1961 [1872] — Маркс К. Ещё раз Стефанони и Интернационал. (Письмо в редакцию «Gazzettino Rosa») // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 18. Москва: Политиздат, 1961. С. 80–82. Маркс, Энгельс 1955 [1848] — Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 4. Москва: Политиздат, 1955. С. 419–459. Никитенко 1955 — Никитенко А.В. Дневник в трёх томах. Т. 1: 1826–1857. Москва: ГИХЛ, 1955. — 542 с. — («Серия литературных мемуаров»). Ницше 1996 — Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Т.1. Москва: Мысль, 1996. («Философское наследие»). С.158–230. Обнинский 1992 [1912] — Обнинский В.П. Последний самодержец. Очерк жизни и царствования императора России Николая II. Москва: Республика, 1992. — 288 с. Пайпс 1993 [1974] — Пайпс Р. Россия при старом режиме. Москва: Независимая газета, 1993. — 421 с. Пайпс 1994 — Пайпс Р. Русская революция. Ч. I. Агония старого режима. Москва: РОССПЭН, 1994. — 367 с. Перхавко 2022 — Перхавко В.Б. Знамённая палитра и символика антибольшевистских вооружённых формирований Гражданской войны // Дурновцев В.И. (отв.ред.). Золотые соты: Сборник статей в честь Евгения Владимировича Пчелова. Москва; Санкт-Петербург: Нестор-История, 2022. С. 271–276. Послания 1951 — Послания Ивана Грозного. Москва; Ленинград: АН СССР, 1951. — («Литературные памятники»). — 715 с. Ревуненков 2003 — Ревуненков В.Г. История Французской революции. Санкт-Петербург: СЗАГС; Образование-Культура, 2003. — 776 с., ил. ISBN 5-88857-108-3, 5-89781-107-5. Сыма Цянь 1996 — Сыма Цянь. Исторические записки («Шицзи»). Т. VII. Пер. с кит., предисл. Р.В. Вяткина, коммент. Р.В. Вяткина, А.Р. Вяткина. Москва: Восточная литература РАН, 1996. — 464 с. — («Памятники письменности Востока», XXXII, 7). Тарле 1959 [1940] — Тарле Е.В. Крымская война. Ч. I. = Тарле Е.В. Сочинения в 12 томах. Том VIII. Москва: АН СССР, 1959. — 561 с. Тарле 1959 [1944] — Тарле Е.В. Крымская война. Ч. II. = Тарле Е.В. Сочинения в 12 томах. Том IX. Москва: АН СССР, 1959. — 627 с. Уэллс 1958 — Уэллс Г. Россия во мгле. Москва: Госполитиздат, 1958. — 103 с. Шокарев 2023 — Шокарев С. Разрывы, развилки и воспроизводство автократических механизмов в российской истории. URL: https://www.istorex.org/post/11-11-2023-sergey-shokarev (дата обращения 1.02.2023). Хавкин 2023 — Хавкин Б.Л. Заговор. Немцы против Гитлера. Санкт-Петербург: Нестор-История, 2023. — 272 с., ил. ISBN 978-5-4469-2302-1. Эймонтова 2000 — Эймонтова Р.Г. В новом обличии (1825–1855 гг.). // Гросул В.Я. (ред.), Итенберг Г.С., Твардовская В.А., Шацилло К.Ф., Эймонтова Р.Г. Русский консерватизм XIX столетия. Идеология и практика. Москва: Прогресс-Традиция, 2000. ISBN 5-89826-027-7. С. 105–191. Энгельс 1962 [1894] — Энгельс Ф. Крестьянский вопрос во Франции и Германии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 22. Москва: Госполитиздат, 1962. С. 501–525. Энгельс 1962а [1894] — Энгельс Ф. Послесловие к работе «О социальном вопросе в России» // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 22. Москва: Госполитиздат, 1962. С. 438–453. Harris 1987 — Harris M. Cultural Anthropology. 2nd edition. New York e.a.: Harper & Row Publishers, Inc., 1987. — 477 p. Petrović 2003 — Petrović A. The role of banditry in the creation of national states in the Central Balkans during the 19th century. A case study: Serbia. Thesis submitted in partial fulfilment of the requirements for the degree of Master of Arts. Simon Fraser University, June 2003. URL: http://www.rastko.org.yu/istorija/xix/apetrovic-banditry_eng.html (accessed 4.04.2009); https://www.rastko.rs/istorija/xix/apetrovic-banditry_eng.html (accessed 19.06.2023). References Abusch A. Lozhnyi put’ odnoi natsii. K ponimaniiu germanskoi istorii. Moscow: “Sotsekgiz” Publ., 1962. — 349 p. (in Russian). Aksakov K.S. Zapiska K.S. Aksakova «O vnutrennem sostoianii Rossii», predstavlennaia gosudariu imperatoru Aleksandru II v 1855 g. // Russkaia sotsial’no-politicheskaia mysl’. 1850–1860-e gody: Khrestomatiia. Moskva: Moscow University, 2012. P. 54–77 (in Russian). Anderson B. Voobrazhaemye soobshchestva. Razmyshleniia ob istokakh i rasprostranenii natsionalizma. Moscow: “KANON-Press-Ts” Publ.; “Kuchkovo pole” Publ., 2001. — 288 p. (in Russian). Anisimov E. V. Anna Ioannovna. Moscow: “Molodaia gvardiia” Publ., 2002. — 362, [6] p. (in Russian). Anisimov E. V. Dyba i knut: Politicheskii sysk i russkoe obshchestvo v XVIII veke. Moscow: “Novoe literaturnoe obozrenie” Publ., 1999. — 720 p. (in Russian). Anisimov E. V. Rossiia bez Petra: 1725–1740 (Russia without Peter: 1725–1740). Saint Petersburg: “Lenizdat” Publ., 1994. — 496 p. (in Russian). Ban’kovskaia S. Voobrazhaemye soobshchestva kak sotsiologicheskii fenomen // Anderson B. 2001. Voobrazhaemye soobshchestva. Razmyshleniia ob istokakh i rasprostranenii natsionalizma. Moscow: “KANON-Press-Ts” Publ.; “Kuchkovo pole” Publ., 2001. P. 5–16 (in Russian). Beliakov S. Demokratiia i sotsial’naia katastrofa. Otvet na esse Sergeia Shokareva «Razryvy, razvilki i vosproizvodstvo avtokraticheskikh mekhanizmov v rossiiskoi istorii». URL: https://www.istorex.org/post/20-12-2023-sergei-beliakov (accessed 1.02.2023) (in Russian). Boockmann H. Nemetskii orden: Dvenadtsat’ glav iz ego istorii. Moscow: “Ladomir” Publ., 2004. — 273 p. ISBN 5-86218-450-3 (in Russian). Brodskii A. I. Ob odnoi oshibke russkogo liberalizma  // Voprosy filosofii, 1995, no. 10. P. 154–159 (in Russian). Danilevskii R. Yu. «Ia otnoshus’ k Rossii khorosho» (Russkie temy u Genrikha Geine) // Bagno V. E., Korkonosenko K. S., Filicheva V. V. ed. board.). Russkaia tema v mirovoi literature: Kollektivnaia monografiia. Saint Petersburg: “Nestor-Istoriia” Publ., 2022. S. 89–118 (in Russian). Eimontova R. G. V novom oblichii (1825–1855 gg.) // Grosul V. Ya. (ed.), Itenberg G. S., Tvardovskaia V. A., Shatsillo K. F., Eimontova R. G. Russkii konservatizm XIX stoletiia. Ideologiia i praktika. Moscow: “Progress-Traditsiia” Publ., 2000. P. 105–191 (in Russian). Engels F. Krest’ianskii vopros vo Frantsii i Germanii  // Marx K., Engels F. Sochineniia. 2-e izd. Vol. 22. Moscow: “Gospolitizdat” Publ., 1962. P. 501–525 (in Russian). Engels F. Posleslovie k rabote «O sotsial’nom voprose v Rossii» // Marx K., Engels F. Sochineniia. 2-e izd. Vol. 22. Moskva: Gospolitizdat, 1962. S. 438–453. Gordin Ya. A. Miatezh reformatorov: 14 dekabria 1825 goda. Leningrad: “Lenizdat” Publ., 1989. — 398 p. (in Russian). Gordin Ya. A. Pravo na poedinok: Roman v dokumentakh i rassuzhdeniiiakh. Leningrad: Sovetskii pisatel’, 1989. — 480 s. ISBN 5-265-002219. Grosul V. Ya. Russkoe obshchestvo XVIII–XIX vekov: Traditsii i novatsii. Moscow: “Nauka” Publ., 2003. — 517 s. Harris M. Cultural Anthropology. 2nd edition. New York e.a.: Harper & Row Publishers, Inc., 1987. — 477 p. Heine H. Pis’ma o Germanii // Heine H. Sobr. soch. v 10 tt. Vol. 7. Moscow: “GIKhL” Publ., 1958. S. 421–430 (in Russian). Izlozhenie ucheniia Sen-Simona. Moscow; Leningrad: Academy of Sciences of the USSR, 1947. — 598 p. (in Russian). Jallot N. Viktor Orekhov. Dissident v KGB. Saint Petersburg: “Nestor-Istoriia” Publ., 2022 (in Russian). Kazantsev S. M. «Sudebnaia respublika» tsarskoi Rossii  // Kazantsev S. M. (comp.). Sud prisiazhnykh v Rossii: gromkie ugolovnye protsessy 1864–1917 gg. Leningrad: “Lenizdat” Publ., 1991. P. 3–19 (in Russian). Khavkin B. L. Zagovor. Nemtsy protiv Gitlera. Saint Petersburg: “Nestor-Istoriia” Publ., 2023. — 272 p. (in Russian). Klyuchevsky V. O. Pis’ma. Dnevniki. Aforizmy i mysli ob istorii. Moscow: “Nauka” Publ., 1968. — 525 s. (in Russian). Klyuchevsky V. O. Sochineniia v deviati tomakh. Vol. 1. Kurs lektsii po russkoi istorii. Part I. Moscow: “Mysl’” Publ., 1987. — 430, (1) str. (in Russian). Klyuchevsky V. O. Sochineniia v deviati tomakh. Vol. 2. Kurs lektsii po russkoi istorii. Part 2. Moscow: “Mysl’” Publ., 1987. — 447 str. (in Russian). Klyuchevsky V. O. Sochineniia v deviati tomakh. Vol. 3. Kurs lektsii po russkoi istorii. Part III. Moscow: “Mysl’” Publ., 1988. — 414, (1) str. (in Russian). Klyuchevsky V. O. Sochineniia v deviati tomakh. Vol. 9. Materialy raznykh let. Moscow: “Mysl’” Publ., 1990. — 525, (1) str. (in Russian). Kropotkin P. A. Gosudarstvo, ego rol’ v istorii // Kropotkin P. A. Anarkhiia, ee filosofiia, ee ideal: Sochineniia. Moscow: “Eksmo” Publ., 2004. — 864 s. — («Antologiia mysli»). Kropotkin P. A. Khleb i volia. Petersburg: “Golos truda” Publ., 1919. — 289 p. (in Russian). Lenin V. I. Kak nam reorganizovat’ Rabkrin (Predlozhenie XII s″ezdu partii) // Lenin V. I. Poln. sobr. soch. 5-e izd. Vol. 40. Moscow: “Politizdat” Publ., 1970. P. 383–388 (in Russian). Lenin V. I. Krakh II Internatsionala // Lenin V. I. Poln. sobr. soch. 5-e izd. Vol. 26. Moscow: “Politizdat” Publ., 1969. P. 209–265 (in Russian). Lenin V. I. Ot kakogo nasledstva my otkazyvaemsia? // Lenin V. I. Poln. sobr. soch. 5-e izd. Vol. 2. Moscow: “Politizdat” Publ., 1967. P. 505–550. Lenin V. I. Pis’ma iz daleka // Lenin V. I. Poln. sobr. soch. 5-e izd. Vol. 31. Moscow: “Politizdat” Publ., 1969. P. 9–59. Lurye Ya. S. Perepiska Ivana Groznogo s Kurbskim v obshchestvennoi mysli drevnei Rusi // Lurye Ya. S., Rykov Yu. D. (prep.), Likhachev D. S. (ed.). Perepiska Ivana Groznogo s Andreem Kurbskim. Leningrad: “Nauka” Publ., 1979. P. 214–249 (in Russian). Marx K. Bozhestvennoe pravo Gogentsollernov // Marx K., Engels F. Sochineniia. 2-e izd. Vol. 12. Moscow: “Politizdat” Publ., 1958. P. 98–104 (in Russian). Marx K. Eshche raz Stefanoni i Internatsional. (Pis’mo v redaktsiiu «Gazzettino Rosa») // Marx K., Engels F. Sochineniia. 2-e izd. Vol. 18. Moscow: “Politizdat” Publ., 1961. P. 80–82 (in Russian). Marx K. Regentstvo v Prussii // Marx K., Engels F. Sochineniia. 2-e izd. Vol. 12. Moscow: “Politizdat” (Publ.), 1958. P. 625–628 (in Russian). Marx K. Tezisy o Feierbakhe // Marx K., Engels F. Sochineniia. 2-e izd. Vol. 3. Moscow: “Politizdat” Publ. P. 1–4 (in Russian). Marx K. Zametki o noveishei prusskoi tsenzurnoi instruktsii // Marx K., Engels F. Sochineniia. 2-e izd. Vol. 1. Moscow: “Politizdat” Publ., 1955. P. 3–27 (in Russian). Marx K., Engels F. Manifest kommunisticheskoi partii // Marx K., Engels F. Sochineniia. 2-e izd. Vol. 4. Moscow: “Politizdat” Publ., 1955. P. 419–459 (in Russian). Nietzsche F. O pol’ze i vrede istorii dlia zhizni // Nietzsche F. Sochineniia v dvukh tomakh (Works in 2 vols.). Vol. 1. Moscow: “Mysl’” Publ., 1996. P. 158–230 (in Russian). Nikitenko A. V. Dnevnik v trekh tomakh. Vol. 1: 1826–1857. Moscow: “GIKhL” Publ., 1955. — 542 p. (in Russian). Obninskii V. P. Poslednii samoderzhets. Ocherk zhizni i tsarstvovaniia imperatora Rossii Nikolaia II. Moscow: “Respublika” Publ., 1992. — 288 p. (in Russian). Perkhavko V. B. Znamennaia palitra i simvolika antibol’shevistskikh vooruzhennykh formirovanii Grazhdanskoi voiny  // Durnovtsev V. I. (ed.). Zolotye soty: Sbornik statei v chest’ Evgeniia Vladimirovicha Pchelova. Moscow; Saint Petersburg: “Nestor-Istoriia” Publ., 2022. P. 271–276. Petrović A. The role of banditry in the creation of national states in the Central Balkans during the 19th century. A case study: Serbia. Thesis submitted in partial fulfilment of the requirements for the degree of Master of Arts. Simon Fraser University, June 2003. URL: http://www.rastko.org.yu/istorija/xix/apetrovic-banditry_eng.html (accessed 4.04.2009); https://www.rastko.rs/istorija/xix/apetrovic-banditry_eng.html (accessed 19.06.2023). Pipes R. Rossiia pri starom rezhime. Moscow: Nezavisimaia gazeta, 1993. — 421 p. (in Russian). Pipes R. Russkaia revoliutsiia. Part I. Agoniia starogo rezhima. Moscow: “ROSSPEN” Publ., 1994. — 367 p. (in Russian). Poslaniia Ivana Groznogo. Moscow; Leningrad: Academy of Sciences of the USSR, 1951. —715 p. (in Russian). Revunenkov V. G. Istoriia Frantsuzskoi revoliutsii. Saint Petersburg: “SZAGS” Publ.; “Obrazovanie-Kul’tura” Publ., 2003. — 776 p. (in Russian). Shokarev S. Razryvy, razvilki i vosproizvodstvo avtokraticheskikh mekhanizmov v rossiiskoi istorii. URL: https://www.istorex.org/post/11-11-2023-sergey-shokarev (accessed 1.02.2023) (in Russian). Sima Qian. Istoricheskie zapiski («Shiji»). Vol. VII. Moscow: “Vostochnaia Literatura” Publ. of the Russian Academy of Sciences, 1996. — 464 p. (in Russian). Tarle E. V. Krymskaia voina. Part I. = Tarle E. V. Sochineniia v 12 tomakh. Vol. VIII. Moscow: Academy of Sciences of the USSR, 1959. — 561 p. (in Russian). Tarle E. V. Krymskaia voina. Part II. = Tarle E. V. Sochineniia v 12 tomakh. Vol. IX. Moscow: Academy of Sciences of the USSR, 1959. — 627 p. (in Russian). Volgin V. P. Sotsial’noe uchenie Veitlinga // Weitling W. Garantii garmonii i svobody. S prilozheniem broshiury V. Veitlinga «Chelovechestvo, kak ono est’ i kakim ono dolzhno bylo by byt’». Moscow; Leningrad: Academy of Sciences of the USSR, 1962. P. 5–60 (in Russian). Walicki A. V krugu konservativnoi utopii. Struktura i metamorfozy russkogo slavianofil’stva. Moscow: “Novoe literaturnoe obozrenie” Publ., 2019. — 704 p. (in Russian). Wells H. G. Rossiia vo mgle. Moscow: “Gospolitizdat” Publ., 1958. — 103 p. (in Russian). Zimin A. A. Vitiaz’ na rasput’e: Feodal’naia voina v Rossii XV v.. Moscow: “Mysl’” Publ., 1991. — 286, [1] p. (in Russian). "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.