Рубрика «Проблемы национальной памяти»
Эммануэль Вагеманс: «Мы, бельгийцы, почти не живем нашей историей и, возможно, это хорошо, потому что страны, которые, как Россия и Сербия, сильно озабочены своим прошлым, слишком мало ориентированы на будущее»
Эммануэль Вагеманс (Emmanuel Waegemans), PhD, заслуженный профессор (emeritus professor) Лёвенского католического университета (Бельгия), славист, педагог, издатель. Email: emmanuel.waegemans@telenet.be.
Бельгия – это союз валлонской и фламандской общин. По опыту моей родной Молдавии, где для большинства прорусской части ее граждан 28 июня 1940 – это праздник воссоединения с советской родиной, а для прорумынской – траурная дата отлучения от Румынии-матери, я знаю, что разные общины по-разному вспоминают общее прошлое. Присущи ли подобные мемориальные диссонансы Бельгии? Существуют ли исторические события , которые служат основой общей бельгийской идентичности?
Бельгия состоит не из двух, а из трех общин: фламандской, валлонской и немецкоязычной. После Первой мировой войны к Бельгии были присоединены территории на востоке страны, ранее принадлежавшие Германии (Эупен, Мальмеди и Санкт-Вит), в качестве репараций за Первую мировую войну. Хотя немецкая община сейчас хорошо интегрирована в Бельгию (через Валлонию), и немецкий признан языком образования и правосудия, солидарность с другими языковыми общинами у немецкоязычных бельгийцев не слишком велика, но и враждебности тоже нет. Есть ли у нас исторические события, которые важны для всех общин? Дело в том, что мы, бельгийцы, почти не живем нашей историей, она редко становится темой для дискуссий в публичном пространстве, и, возможно, это хорошо, потому что страны, которые, как Россия и Сербия, сильно озабочены своим прошлым, слишком мало ориентированы на будущее. Недаром ходит шутка, что в России фиксировано только будущее, а прошлое непредсказуемо. Важнейшие события в истории нашей страны – Первая и Вторая мировые войны. Раскол между Южными и Северными Нидерландами в 1585 году вряд ли можно назвать памятным годом, это то, чему нас учат в школе, но в нашем историческом сознании это не играет заметной роли. Даже 1830 год, когда родилась независимая Бельгия, отделившаяся от Нидерландов после 15 лет голландского правления, которое было установлено по итогам Венского конгресса (1815–1830), не является событием, которое мы носим в сердце. Хотя его ежегодно отмечают 21 июля, эта дата не вызывает особых эмоций. Памятным событием в нашей стране, разделившим два сообщества, стал так называемый Королевский вопрос. Во время Второй мировой войны бельгийский король Леопольд III пытался заключить сделку с немецкими оккупантами, возможно, надеясь остаться королем после победы немцев. Когда война закончилась, бельгийская общественность была глубоко возмущена его поведением во время войны, и многие выступили против возвращения Леопольда на трон. Вражда между сторонниками и противниками короля была настолько острой, что вылилась в масштабные демонстрации, сопровождавшиеся беспорядками. Католическая Фландрия согласилась тогда на возвращение короля, а социалистически ориентированная Валлония выступила против этого. По мнению некоторых, страна находилась тогда на грани гражданской войны. Все закончилось тем, что король не смог вернуться, отрекся от трона и его сменил сын Бодуэн.
Какова роль монархии в истории и современности Бельгии, считается ли этот институт значимым фактором, скрепляющим две крупнейшие этнические общины?
Монархия, несомненно, является стабилизирующим фактором в современной Бельгии. Хотя есть и противники, то тут, то там раздаются призывы к республике, но подавляющее большинство населения довольны монархией и нынешним королем Филиппом. Популярности монархии способствует тот факт, что в нашей королевской семье, в отличие от британской, мало скандалов, если они вообще есть. Также важно, что королевская семья ведет себя прилично, не эксцентрично, не сорит деньгами и т. д. В то время как два крупнейших сообщества Бельгии все больше отдаляются друг от друга, монарх старается сохранить единство страны и последовательно говорит об единой бельгийской нации.
В Бельгии растет доля мусульман (по разным оценкам от 5 до 10% населения). Приводит ли это к сдвигам в представлениях о национальной памяти? Каким образом и с каким успехом система образования, медиа и деятели культуры формируют общую бельгийскую идентичность ее полиэтничных граждан?
В последние годы много говорят о так называемой «идентичности». Для некоторых это опасное понятие, потому что искать, определять, подчеркивать собственную идентичность означает противостоять «другому», в данном случае иммигрантам, так называемым гастарбайтерам. С конца 1940-х годов в Бельгию приезжало много итальянцев, поляков, португальцев, в основном для работы на угольных шахтах. С 1970-х годов появилось множество мусульман, в основном марокканцев и турок. С ними порой возникают конфликты, подогреваемые проблемами на Ближнем Востоке, которые иногда переносятся на нашу страну. Именно присутствие большого количества иностранцев, часто сконцентрированных в определенных городских районах, подогревает интерес к нашей собственной идентичности. На мой взгляд, не может быть «бельгийской» идентичности, которая охватывала бы все группы населения. У фламандцев и валлонов есть определенная бельгийская идентичность, но ее затруднительно обнаружить у иммигрантов («аллохтонов»). Их история, происхождение, культура и религия слишком отличаются от наших, чтобы говорить об общей идентичности. Единственное, над чем работают образование и СМИ, – это над тем, чтобы разные группы населения уважали друг друга. Открытое проявление расизма в Бельгии наказуемо.
Влияет ли статус Брюсселя как столицы ЕС, штаб-квартиры НАТО и многих других международных организаций на ускоренное, по сравнению с другими европейскими странами, формирование европейской и глобальной идентичностей? Или в Бельгии, как и в других странах ЕС, национальная идентичность продолжает доминировать?
То, что Брюссель является «столицей Европы», резиденцией Европейского союза и штаб-квартирой НАТО, никак не влияет на нашу идентичность. Всё это, как у нас говорят, «далеко от нашей постели» (мало нас волнует).
В Брюсселе воздвигнут памятник одному из руководителей Первого крестового похода (1096–1099) Готфриду Бульонскому. Считают ли сегодня этого уроженца ныне французской Булони бельгийцем? Не возникают ли трения с мусульманской общиной Бельгии по поводу памятника вождю христианских захватчиков Палестины?
Статуя Годфрида Бульонского стоит в Брюсселе несколько уныло, молодые люди почти не знают, кто он такой, а если и знают, что он возглавлял Первый крестовый поход, то их это не волнует и они считают это обстоятельство чем-то соответствовавшим духу времени, хотя в последнее время все больше осуждается политика крестовых походов.
Петр Великий – один из главных героев ваших исследований. Насколько активно первый русский император присутствует в бельгийской памяти? Кого еще из русских вспоминают в Бельгии?
Петр Великий присутствует в нескольких местах Бельгии. Бюсты и памятники в его честь установлены в парке Варанде в центре Брюсселя (1858, подарок знаменитого мецената кн. А.Н. Демидова), в Антверпене (1998), в Льеже (2017) и, конечно, в Спа (1858, копия брюссельского бюста), где русский царь провел месяц на курорте в 1717 году, поправляя подорванное здоровье. Для бельгийцев его присутствие в нашей стране не является большим событием, но местным русофилам этот факт по душе. Я сам написал об этом книгу, описав со всеми живыми подробностями всю историю его проезда через нашу страну. По всему видно, что фигура этого смелого и эксцентричного государя, единственного из русских царей, говорившего по-голландски, будоражила воображение его современников-бельгийцев. После вторжения в Украину, представители украинского сообщества облили красной краской статую Петра в Льеже, но больше подобные протесты не повторялись. Кроме украинской общины, никто не выступает против фигуры Петра I. В целом русские не очень заметны в бельгийской памяти. Хотя стоило бы вспомнить генерала А.Х. Бенкендорфа, который по указанию Александра I освободил Голландию и Бельгию от «наполеоновского ига». Интересная история, но забытая. В Брюсселе по сей день есть Сталинградский бульвар, названный в честь битвы, положившей начало поражению нацистской Германии. Это наименование бельгийской улицы обусловлено тем, что после войны СССР воспринимался как оплот борьбы с фашизмом и по этой причине пользовался авторитетом у всех леваков Запада. С начала войны с Украиной эта репутация разрушилась. Сегодня сама Россия не без оснований воспринимается многими как фашистская страна. Особенно печально, что Россия потеряла всякую привлекательность не только в политическом, но и в культурном отношении. Образ России, я боюсь, дискредитирован на много десятилетий вперед, подобно тому, как это случилось с гитлеровской Германией. Ведь в тридцатые годы среди интеллектуалов Запада, и Бельгии в том числе, было много поклонников Германии, не обязательно Гитлера и егоНационал-социалистической немецкой рабочей партии. Германофилы были в восторге от порядка в стране (поезда, мол, ездят пунктуально!), от благоденствия, наступившего с приходом нацистов к власти, так как за короткий срок удалось преодолеть хаос и безработицу, возникшие в результате мирового экономического кризиса 1929 года. После Второй мировой войны весь этот энтузиазм мгновенно исчез. То же самое происходит в наши дни с Россией. Сколько лет понадобится вашей стране, чтобы ее заново стали считать респектабельной и цивилизованной?
Бельгийская революция 1830, приведшая к отделению Бельгии от Нидерландов, вызвала особое беспокойство императора Николая I, сестра которого Анна Павловна была супругой наследника нидерландского престола. Николай Павлович готовил интервенцию, чтобы вернуть мятежных бельгийцев в нидерландское подданство. Для этого он собирался направить войска подвластного ему Польского королевства. Но польское восстание 1830–1831 помешало это сделать. Помнит ли бельгийская публика о вкладе поляков в их свободу или это знание доступно только профессиональным историкам?
Этот факт известен только историкам и русофилам, большинство бельгийцев не знают, что Николай I намеревался подавить бельгийский «переворот». Возможно, это и хорошо, ведь в противном случае неприязнь к России и ее самодержцам была бы еще сильнее.
Бельгийское Конго – одна из наиболее жестоких страниц истории европейского колониализма. Присутствует ли этот опыт в памяти современных бельгийцев? Была ли ваша семья связана с бельгийскими колониями?
Если Годфрида Бульонского в бельгийской памяти практически нет, то фигура нашего короля Леопольда II, личным владением которого с 1876 по 1908 год было так называемое «Свободное государство Конго», где за время его управления население сократилось почти в два раза, очень даже присутствует в национальной памяти. То тут, то там стоят его статуи, улицы и парки названы в его честь. На протяжении всего движения «проснувшихся» (woke) Леопольду приходится несладко: его статую в Остенде (рядом с возведенной им Венецианской галереей) облили красной краской. Некоторые требуют убрать все посвященные ему памятники или хотя бы повесить рядом с ними таблички с надписью о том, что король был колонизатором Конго, которое он безжалостно эксплуатировал. Моя семья не имела никакого отношения к колониям, но я помню, что в детстве каждый год в дом моих родителей приходил черный миссионер, собиравший средства для бедных «маленьких негров» Конго, которые благодаря бельгийцам получали образование и медицинское обслуживание. Мои родители всегда щедро жертвовали, а мы детишки прятались подальше от «черного негра».
Вторая мировая война до сих пор является частью живой памяти для народов бывшего СССР. Насколько это трагическое событие актуально для национальной памяти Бельгии? Или память о Первой мировой войне для бельгийцев более значима? Что рассказывали об этих войнах ваши родственники?
Вторая мировая война по-прежнему занимает важное место в нашей национальной памяти. Не столько из-за разрушений, причиненных оккупационными войсками, сколько из-за того, что довольно много бельгийцев, как фламандцев, так и валлонов, сотрудничали с немцами. Коллаборационистов называли и называют «черными», а бойцов Сопротивления – «белыми». После войны многие коллаборационисты были жестоко наказаны. По их собственным словам, их якобы несправедливо наказали за то, что они сотрудничали с оккупантами, пытаясь воплотить в жизнь свои многолетние мечты – признание нидерландского языка в образовании, правосудии, политике и, возможно, признание независимости Фландрии. Репрессии были жестокими. Сразу после войны произошло несколько линчеваний бельгийцев, сотрудничавших с оккупантами. Память об этих «невинных мучениках» поддерживается по сей день, поскольку, по мнению некоторых «идеалистов», фламандцы по-прежнему дискриминируются в Бельгии. Считается, что в Валлонии, часть населения которой, наряду с некоторыми фламандцами, сотрудничала с нацистами, создали образ Фландрии как сообщества коллаборационистов, в то время как сами валлоны якобы едва ли не поголовно участвовали в Сопротивлении. Этот не соответствующий действительности имидж до сих пор сказывается на том, как валлоны относятся к фламандцам. Моя семья, слава Богу, не имела никакого отношения к коллаборационизму, и о войне мне говорили мало, хотя иногда рассказывали о брате моего отца, который ходил воровать справки у врача, чтобы освободить людей от обязательной трудовой повинности в Германии.
Как в контексте «проработки прошлого» в Бельгии вспоминают Леона Дегреля (Léon Degrelle, 1906–1994), одного из инициаторов создания батальона «Валлония» в составе Вермахта, к концу войны преобразованного в дивизию СС, которую Дегрель фактически возглавил?
Леон Дегрель был вождем пронацистского коллаборационизма в Валлонии, он отправился воевать на Восточный фронт и призывал бельгийцев идти на Восток сражаться против «безбожного большевизма». После войны ему удалось бежать в Испанию, он был там гостем диктатора Франко, дружбой которого очень гордился. Многие фламандские националисты вспоминают Дегреля в качестве укора валлонам: «Посмотрите, в Валлонии тоже были свои коллаборационисты». Проблема так называемых «восточных фронтовиков» очень чувствительна в Бельгии: сейчас их осуждают как коллаборационистов, но во время войны церковь с кафедры призывала их идти и сражаться против безбожных коммунистов-большевиков. Тогда многие считали этот аргумент вполне законным, но после войны, участие в боевых действиях на стороне нацистской Германии было решительно осуждено.
Популярны ли в бельгийском публичном пространстве ассоциации между «странной войной» европейских демократий во время нападения тоталитарных режимов Германии и СССР на Польшу в 1939 и нынешней помощью Запада Украине в ходе ее противостояния путинской интервенции?
Иногда проводится связь между Мюнхеном 1938 года и тем, что происходит сейчас в Украине – почему союзники не остановили Гитлера тогда? Что произойдет, если Запад не остановит Россию в Украине сейчас? И многие говорят об ответственности, которую Запад несет перед Украиной, в том числе и с точки зрения собственной безопасности в ближайшем будущем.
Спасибо за интервью!
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.