Результаты поиска

В.В. Видеманн Две модели капитализма 16.03.2023 Статья посвящена сравнительному анализу англосаксонской и рейнской моделей экономики. Ключевые слова: англосаксонский, рейнский, корпоративный, неолиберализм, капитализм, социальный, антиглобализм, право, философия. Сведения об авторе: Видеманн Владимир Владимирович – филолог, историк, антрополог, журналист, писатель. Член Либертарианской партии Великобритании. Контактная информация: vw@bricservice.co.uk V.V.Wiedemann Two models of capitalism The article is devoted to the analysis of the Anglo-Saxon and Rhenish economic models. Key words: Anglo-Saxon, Rhenish, corporate, neo-liberalism, capitalism, social, anti-globalism, law, philosophy. Information about the author: Wiedemann Vladimir Vladimirovich - philologist, historian, anthropologist, journalist, writer. Member of the Libertarian Party of Great Britain. Contact information: vw@bricservice.co.uk Современный мир все глубже скатывается к разного рода системным противоречиям, чреватым глобальным переформатированием всей привычной жизни. Одними из таких противоречий являются экономические, что и не удивительно. Ведь как политика, так и соответствующая ей политическая идеология, являются, по словам классиков, всего лишь концентрированно выраженной формой экономики. Какие же экономические противоречия мы наблюдаем в сегодняшней действительности? Очевидной формой глобального экономического противостояния в ХХ веке было соперничество капиталистической и социалистической моделей развития. После распада СССР и перехода постсоветских государств, включая страны просоветского блока, к рыночной экономике, мир – как многие полагали – вышел на финишную прямую к тому, что американский политолог Фрэнсис Фукуяма назвал «концом истории», имея в виду конец геоэкономического противостояния сверхдержав и окончательное учреждение либерального миропорядка. Но что-то пошло не так... Что же именно? Постараемся в этом разобраться. Прежде всего, отметим, что либеральный миропорядок по Фукуяме – это не просто проявление абстрактного капитализма, взявшего верх над абстрактным социализмом, но формат англосаксонской модели капитализма, вытеснившей советскую модель социализма. При том, что китайская модель социализма продолжает благополучно развиваться, являясь сегодня основным экономическим бенефициаром – как это ни парадоксально может звучать – неолиберальной глобализации под знаменами свободного мира. Да и сам англосаксонский капитализм не является исключительной формой современного капитализма и системно, почти как в случае с социализмом, противостоит другому типу капитализма – рейнскому, иначе называемому германским или евроконтинентальным. На наш взгляд, именно противостояние этих двух типов капитализма, как форм рыночной экономики, и определяет природу текущего геоэкономического, переходящего в геополитический, конфликта. Для того, чтобы разобраться в природе этого нового глобального противостояния систем, кратко отметим основные черты этих, противоречащих друг другу, форм капиталистической рыночности. В постсоветской публицистике, политологии и экономической мысли с понятиями «капитализма», «свободного рынка» и «свободного мира» принято почти исключительно отождествлять англосаксонскую модель развития, что и не удивительно. Достаточно вспомнить огромное количество американских советников, юристов и экономистов, соучаствовавших в постперестроечном преобразовании России, а также массовое паломничество постсоветских специалистов в университеты англосаксонского мира для получения соответствующего образования. И потом они стремились реформировать российскую экономическую систему по лекалам своих учителей. Процесс этот, фактически, идет до сих пор, несмотря на рост критических голосов, призывающих перейти на другую систему развития, альтернативную действующей. О чем тут речь? Разберемся, прежде всего, с англосаксонским типом капитализма, который, в чистом виде, сегодня действует исключительно в англосаксонских державах: США, Канаде, Великобритании, Австралии и Новой Зеландии. Элементы англосаксонской модели могут также иметь место в других странах, хотя только частично, с учетом местных «культур-капиталистических» особенностей. Англосаксонская модель экономического развития действует на основе свободного рынка, частной собственности и минимального регулирования со стороны государства. Ее основными принципами являются: 1. Свободный рынок и частная собственность, где цены на товары и услуги формируются путем взаимодействия спроса и предложения. Частная собственность признается фундаментом всей экономической системы. 2. Низкий уровень налогов и государственного регулирования, что создает благоприятные условия для развития бизнеса и привлечения инвестиций. 3. Гибкий рынок труда, когда работодатели имеют возможность налаживать производство и нанимать рабочую силу в зависимости от текущих рыночных условий. Это может включать такие меры, как временные контракты, работу на полную ставку или на дому. 4. Сильная конкуренция между предприятиями, что создает условия для роста инноваций и повышения производительности труда. 5. Развитая финансовая система, включающая в себя биржи, фондовые рынки, инвестиционные фонды и банки. Финансовая система играет важную роль, обеспечивая доступ к капиталу и финансированию новых предприятий. Эффективность англосаксонской экономической модели обеспечивается особенностями англосаксонского (общего) права, основанного на прецедентной системе. Это значит, что суды в своих решениях следуют уже имевшим место решениям, если обстоятельства дела аналогичны. Такой подход позволяет судам развивать право на основе конкретных случаев, а не только общего законодательства. В англосаксонской правовой системе также действует обычное право, основанное на обычаях и практиках, исторически сложившихся в определенном регионе или обществе. Обычное право не определено законом и не зафиксировано в письменной форме, но может быть использовано судами при принятии решений. Таким образом, понятие справедливости в англосаксонском праве тесно увязано с культурно-историческим контекстом развития общества и не носит (по меньшей мере теоретически) сиюминутного характера. Отсюда же – апелляция к «правилам», существующим параллельно «законам», но не нарушающим последних, а как бы проясняющим волю законодателя. Теперь посмотрим, чем характерна система рейнского капитализма, называемая также «социальным капитализмом». Здесь основной идеей является сбалансированное сочетание рыночной экономики и социального государства. Эта модель ставит на первый план интересы не только бизнеса и капитала, но также трудящихся, учитывая при этом цели общественной политики. Рейнская экономика строится на следующих принципах: 1. Компромисс между работниками и работодателями. Структуры управления предприятия включают в себя представителей работников, участвующих в принятии решений и ведении переговоров по вопросам оплаты труда, условий работы и другим социальным моментам. 2. Опережающие социальные меры. Государство активно регулирует экономику, вводя законы, защищающие работников и социальные группы с низкими доходами. Это может включать такие меры, как социальная помощь, страхование от безработицы и медицинская страховка. 3. Развитая система профессионального образования. Рейнская экономика предполагает наличие высококвалифицированных работников, что достигается за счет развития системы профессионального образования и повышения квалификации трудовых ресурсов. 4. Государство активно инвестирует в развитие инфраструктуры и социальных услуг, таких как жилье, транспорт, здравоохранение и образование. В целом, рейнская экономика является моделью социально ориентированной рыночной экономики, учитывающей интересы различных социальных групп. Рейнская экономическая модель развивалась прежде всего в Германии и Франции, позже – в других странах романо-германского права (континентальная Европа, включая Россию, а также бывшие колонии континентальных держав). Это право, в отличие от англосаксонского, строго кодифицировано. Романо-германская правовая система основана на законе, который определяется законодательными органами и фиксируется в письменной форме. Здесь акцент делается на изучении закона и его понимании через правовую теорию и общую науку о праве. Это отличается от системы англосаксонского права, где больше внимания уделяется изучению прецедентов. В романо-германской системе права судьи ответственны за применение закона, но не за его создание. Также большое значение придается письменным доказательствам (письма, контракты, свидетельства и прочие документы). Важность устных свидетельств и показаний свидетелей не так велика, как в англосаксонском праве. Однако, отметим, что не все страны, в которых частично действует система англосаксонского права, однозначно следуют англосаксонской экономической модели (напр. Индия, Пакистан, ЮАР, Нигерия, Израиль, Филиппины). Одна из причин этого в том, что англосаксонская неолиберальная модель рассматривается многими идеологами социального капитализма (или социального государства) как разновидность непроизводительного спекулятивного капитализма, где доминирует мотив кратковременной прибыли. Рейнская социальная модель, напротив, характеризуется (в идеале) ориентацией на долгосрочные интересы и устойчивое производство. В неолиберальной экономике, в ходе борьбы за рыночное доминирование, большое значение имеет практика слияния предприятий и поглощения более слабых конкурентов. Соответственно, предприятие или фирма здесь не рассматривается как некое стабильное образование, учитывающее интересы акционеров, руководства компании и наемных работников, а понимается как товар, т.е. исключительно как носитель рыночной стоимости, из которой следует извлечь максимальный доход. Если в англосаксонской экономике основную роль играют фондовые биржи, то как в континентальной – банки, владеющие значительной долей капитала компаний. При этом сами компании, в свою очередь, являются акционерами крупных банков (т.н. «перекрестное владение акциями»). Здесь также большое значение играет система «соправления», когда главными органами управления на предприятии выступают правление, наблюдательный совет, а также совет предприятия, куда входят представители наемных работников. Но не все так однозначно с точки зрения экономической эффективности той или иной модели. Рейнская модель, в принципе, соответствует требованиям развития индустриального общества. Ее фундаментальные начала были разработаны в Германии еще до Второй мировой войны. К ней, в частности, восходят и социальное государство Бисмарка, и национал-социализм Третьего рейха, и послевоенное чудо Западной Германии (экономическая политика Л. Эрхарда). Однако, после распада мировой системы социализма советского типа, совпавшего с началом перехода мира в фазу постиндустриального развития, эффективность рейнской модели начала снижаться в пользу англосаксонской (неолиберальной), стимулирующей большую динамику в плане глобального трансфера инвестиций, предприятий и рабочей силы. Это привело к деиндустриализации промышленно развитых стран, в том числе – англосаксонских. Под вопрос встало экономическое благосостояние не только рабочего класса, но и существенной части среднего класса как такового. Ответом послужило зарождение широкого международного движения против неолиберальной корпоративной глобализации (т.н. антиглобалисты). Причем родиной этого движения стали именно США, где высокообразованная интеллигенция вовремя смекнула, «куда ветер дует». Одним из триггеров этого движения стала книга профессора Гарвардской Школы Бизнеса и общественного активиста Дэвида Кортена, написавшего программную книгу «Когда корпорации рулят миром» (When Corporations Rule the World, 1995). Причем корпорации тут понимаются как инструменты не национальных, а международных финансовых структур, неподконтрольных национальным правительствам (т.е. недемократических) и перехватывающих управление ресурсами отдельных государств у местных индустриальных элит. Соответственно, обслуживающий этих корпорации персонал не может считаться частью национального среднего класса, ибо его прибыли не зависят напрямую от баланса национальной экономики. Но в континентальной Европе, где в начале 90-х царил кризис левой идеологии, восприняли антиглобализм как очередной этап борьбы против капитализма в целом и постарались превратить в форму неомарксизма, совершенно не понимая экономической логики англосаксонских активистов. Те же, в свою очередь, переиначили традиционный марксизм в аналитический, делая упор на изучение классической английской экономики и вынося за скобки две другие фундаментальные (согласно Ленину) составляющие марксизма: немецкую классическую философию и французский утопический социализм. Тут мы можем прочертить еще одну разделительную линию между англосаксонской и евроконтинентальной культурами. В англосаксонских странах доминирует т.н. аналитическая философия, тогда как в странах континентальной Европы (включая Россию) – континентальная. Аналитическая философия выделяется акцентом на анализ языка и логики высказывания, поскольку многие философские проблемы возникают именно из-за неясности терминов, используемых для их описания. Отсюда склонность аналитических философов к изучению логики мышления, семантики, эпистемологии (теории познания) и онтологии (теории бытия). Здесь основное внимание уделяется различным формам аргументации и доказательств, а также исследованию логических структур, используемых в философских аргументах. Континентальная философия занимается широким кругом философских тем, включая метафизику, феноменологию, герменевтику, социальную и политическую философию, философию искусства и т.д. Она также отличается от аналитической философии склонностью к абстрактно-спекулятивному подходу и обращает много внимания на исторический и культурный контекст, породивший соответствующие философские темы. В настоящее время, особенно в последнее десятилетие (2013 – 2023), системный конфликт между двумя моделями экономического развития, англосаксонской и рейнской (евроконтинентальной) серьезно усилился. Причин этому несколько, в том числе: достижение потолка рентабельности долларовой экономики, кризис индустриального производства в странах англосаксонского ядра, экономическое усиление Китая как фактического лидера глобализации. На фоне всего этого, совершенно не удивительно, что президент Трамп (2016 – 2020) открыто объявил о новом курсе возвращения Америке ее былого величия, прежде всего – экономического: «Make America great again»! Что подразумевает, прежде всего, реиндустриализацию Соединенных Штатов. Поэтому Трампа и стали называть «антиглобалистом». Но это именно антиглобализм американского среднего класса, а не европейских леваков, выступающих против капитализма как такового. Наиболее драматическим образом неолиберальная корпоративная глобализация отразилась на экономике постперестроечной России – стране традиционных континентальных ценностей (экономическая модель германского типа, традиции романо-германского права и континентальной философии). В период ельцинского правления здесь был взят курс на переформатирование всей экономики по англосаксонским «спекулятивным» лекалам, однако с приходом Путина страна постепенно перешла на рельсы государственно-монополистического капитализма, сближающего ее с государствами Восточной и Юго-Восточной Азии (включая Китай). Сегодня, повсеместно и в полный рост, встает проблема поиска принципиально новой экономической модели, способной примирить все назревшие противоречия, в результате которых действующий мировой порядок оказался под угрозой. Одним из ответов на эти вызовы стал проект т.н. инклюзивного капитализма – экономической системы, в которой должны учитываться интересы не только непосредственно заинтересованных в успехе предприятия акционеров (stockholder model), но также всех соучастников, включая косвенных, производственного процесса (stakeholder model). Однако, как указывают правоведы, если понятие «акционера» определяется вполне однозначно, то понятие «соучастника» юридически очень размыто, что позволит руководству компаний игнорировать интересы стейкхолдеров в пользу стокхолдеров. Идея инклюзивного капитализма, озвученная основателем и бессменным руководителем Даосского форума Клаусом Швабом и поддержанная папой римским Франциском, является, по сути, попыткой совместить в единой системе принципы англосаксонской модели, исходящей из приоритета акционеров, с социальным капитализмом рейнского типа, где преимущество имеют все соучастники экономической системы, включая широкие круги потребителей. А пока конкретные схемы инклюзивного капитализма не заработали, в мире продолжается раскол мнений, интересов и политических стратегий. Возможно ли, в этой связи, новое возвращение социализма как системной оппозиции капитализму? Если под социализмом понимать государственно-монополистический капитализм, имеющий сегодня место в Китае, а также, по факту, действовавший в СССР (государство-корпорация с внутренними корпоративными ценами), то он никуда и не уходил. Просто в советской модели развития производственные факторы земли и капитала максимально игнорировались в общей концепции народно-хозяйственной практики в пользу фактора труда. Однако, советская модель – это тоже модель, прежде всего, индустриального развития, а действующие в ней три основных фактора производства – труд, земля и капитал – были зафиксированы еще Адамом Смитом. Каждый из этих факторов имеет своего монополиста-бенефициара в лице отдельного класса, а политическая идеология каждого из них известна как лейборизм (труд), консерватизм (земля) и либерализм (капитал). В странах континентальной Европы лейборизм получил название социализма. Отсюда – идея о трудовом государстве и диктатуре пролетариата. В иных случаях можно говорить о диктатуре помещиков (консерваторы-землевладельцы) или капиталистов (либералы как представители торгово-промышленного капитала). В наше время появились новые производственные факторы и соответствующие им классы: предпринимательская способность (наемные менеджеры), недра (сырьевики) и финансовый капитал (инвесторы). Кроме того, если раньше каждый производительный класс выступал своеобразным монополистом своего производственно-факторного ресурса (рабочие не имели счетов в банках или недвижимости, земельная аристократия не работала на предприятиях и считала торговлю чем-то порочным, а ростовщикам запрещалось земледелие), то сегодня все сместилось в сторону большей экономической свободы и радикального переформатирования структуры доходов населения, участвующего в процессе общественного производства. Соответствующим образом изменилась и политическая идеология различных классов, причем она перестала соответствовать классическим канонам социализма, консерватизма и либерализма индустриальной эпохи. Это порождает сложности с определением как современных производительных классов, так и их политических целей. Причем новые классы выступают своеобразными социальными антагонистами своих исторических предшественников: наемные менеджеры против пролетариата, владельцы сельскохозяйственных угодий против сырьевиков, индустриальный капитал против финансового. Остроту с определением новой экономической модели, адекватной вызовам современности, усиливает наметившаяся милитаризация глобальной экономики. С одной стороны, это означает реиндустриализацию англосаксонских держав за счет континентальных (напр. перенос в США производств из Германии и Китая), с другой – бунт континентального производителя против своих элит, являющихся частью глобальной неолиберальной корпоратократии. При этом, реиндустриализация играет против интересов корпоратократии, стремящейся сохранить свои прибыли любой ценой. Системный конфликт между республиканцами и демократами в Америке – одна из граней этого противостояния. Военные заказы – идеальное средство развития тяжелой промышленности и научно-технического потенциала страны. А если речь идет о международном военном сотрудничестве, то здесь свой шанс к выживанию видит и наднациональная корпоратократия, выступающая в роли эффективного менеджера процесса. Отсюда – повсеместная интенсификация военного сектора – как на национальном, так и интернациональном уровнях. В первом случае можно видеть примеры таких стран, как Китай, Индия, Россия, Иран, Пакистан, Япония, Южная Корея, Тайвань, Израиль, ОАЭ. Во втором – консолидированные экономики военных блоков, прежде всего НАТО и AUKUS. Уровень милитаризации экономики во всех странах разный, в зависимости от участия их в текущих военных конфликтах. А поскольку тенденция к большой войне в Евразии нарастает, то растут и военные бюджеты государств. Война – традиционная форма разрешения экономических и общественно-политических противоречий. Тут как в подсечно-огневом земледелии: чтобы подготовить поле к новому урожаю, нужно на корню выжечь всю старую растительность. Но при этом не следует уничтожать сельскохозяйственный инвентарь земледельца и его жилье. Так и здесь: наука и жизненно важные ресурсы должны оставаться интактными. Поэтому целью современной большой войны может быть продолжительный широкомасштабный военный конфликт, без его перехода в апокалиптическую фазу. Это в теории. На практике все гораздо сложнее. Милитаризация экономики требует ее социализации, а это означает серьезный крен в сторону рейнской модели, экстремальной формой которой является модель национально-социалистического характера («социализм с национальным лицом», будь оно китайское, немецкое или русское). Вторая Мировая война как раз представляла собой, в значительной степени, столкновение милитаризованных социалистических экономик Третьего рейха и СССР. Странам свободного мира (США и Британской империи) тоже пришлось прибегнуть к существенному усилению государственного регулирования своих экономик, однако, обошлось без радикального закручивания гаек. Как будет на этот раз? Приведет ли текущая реиндустриализация к последующему вытеснению промышленного капитала финансовым? Или будут найдены новые эффективные модели народно-хозяйственного развития, в том числе – в рамках складывающихся региональных блоков и валютных зон? Учитывая уровень развития современного хай-тека, а также растущего потенциала хай-хьюма (high-hum – гуманитарные технологии управления человеческой деятельностью), перед миром открываются небывалые возможности «объективного контроля» в пределах всей сферы финансово-экономической, ресурсно-добывающей и социально-правовой деятельности человека. Это, в свою очередь, с помощью программ искусственного интеллекта может быть оптимировано в рамках допустимых пределов потребительской нагрузки на планету. По всей видимости, готовых рецептов выхода из текущего кризиса нет ни у кого. Однако, рост экономической грамотности населения должен способствовать складыванию нового конструктивного консенсуса в общественном сознании хотя бы в передовых, с точки зрения инновативных технологий, странах. А остальные, как говорится, подтянутся. Или их подтянут... "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Я. Г. Шепель Рец.: Piper H. Der letzte Pfarrer von Königsberg. Hugo Linck zwischen Ostpreußen und Hamburg. Berlin: BeBra, 2019. 351 S. 10.03.2023 Написанная Генриеттой Пипер биография кёнигсбергского евангелического священника Хуго Линка имеет особое значение для всех исследователей истории Восточной Пруссии первой половины XX в. и первых лет Кёнигсбергской (Калининградской) области. Линк пережил важнейшие события истории этой земли — от Первой мировой войны до образования Калининградской области. Написанная на основе неопубликованных источников из семейного архива биография помогает увидеть трагические события первой половины прошлого века от лица священника и дополняет традиционный исторический нарратив. Ключевые слова: биография, Восточная Пруссия, Кёнигсберг. Сведения об авторе: Яков Геннадьевич Шепель – магистрант, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» (Москва), Россия. Контактная информация:iakovshep@gmail.com I.G. Shepel Rev.: Piper H. Der letzte Pfarrer von Königsberg. Hugo Linck zwischen Ostpreußen und Hamburg. Berlin: BeBra, 2019. 351 S. The biography of the Königsberg evangelical priest Hugo Linсk, written by Henriette Piper, is important for all researchers of the history of East Prussia in the 20th century. Written on the basis of unpublished sources from the family archive, the biography helps to see the tragic events of the first half of the last century from the perspective of the priest and extends the traditional historical narrative. Key words: biography, Königsberg, East Prussia. About the author: Iakov G. Shepel, Master student, National Research University Higher School of Economics (Moscow), Russia. Contactinformation:iakovshep@gmail.com Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 21-09-43039 «“Советский народ” на крайнем западе России: теория и практика формирования “новой исторической общности” в Калининградской области (1945—1991)». Изданная в 2019 г. в берлинском издательстве BeBra биография кёнигсбергского евангелического священника Хуго Линка — это пример гармоничного сочетания научного исследования биографии и рассказа об истории собственной семьи. Автор книги, сценаристка и переводчица со шведского Генриетта Пипер, является внучкой главного героя. Ей удалось реконструировать биографию родственника, который жил на переломе эпох, но при этом воздержаться от апологетики, свойственной, к сожалению, многим публикациям подобного рода. Биография Хуго Линка важна по нескольким причинам. Во-первых, в ней отражены все важнейшие события истории Германии и Восточной Пруссии первой половины XX в.: Первая мировая война, плебисциты в юго-западных районах Восточной Пруссии в июле 1920 г., галопирующая инфляция Веймарской республики, рост популярности национал-социалистов, Вторая мировая война и жизнь в послевоенном Кёнигсберге — Калининграде, который в 1945—1948 гг. стал местом совместного проживания советского и немецкого народов. Линк оставил подробные воспоминания о жизни в городе в 1945—1948 гг. Его опубликованные мемуары представляют собой важный источник по истории повседневной жизни в полуразрушенном городе (Linck 1972; Linck 2014). Автор биографии справедливо пишет в первом же предложении книги, что «[имя Линка] известно многим исследователям Восточной Европы и Восточной Пруссии» (Piper 2019: 7). В 2020 г. в Zeitschriftfür Ostmitteleuropa-Forschung на исследование Г. Пипер уже была опубликована положительная, но сугубо реферативная рецензия историка Гизелы Борхерс (Borchers 2020). Родственная связь Пипер с Линком, с одной стороны, дает некоторые преимущества. Например, автор часто ссылается на семейные воспоминания — рассказы родственников, которые передавались из поколения в поколение. Другое преимущество — свободный доступ к семейному архиву — фотографиям, письмам, неизданным воспоминаниям Линка о пребывании в лагере военнопленных в Красноярске в 1915—1918 гг. и т.д. Частые обширные цитирования из неопубликованных источников ценны для историков, занимающихся Восточной Пруссией. Также в исследовании используются материалы из Центрального евангелического архива (Берлин) и Федерального архива Германии (Берлин). С другой стороны, подобная близость к объекту исследования ведет и к ряду возможных ограничений, связанных с темными страницами семейной истории, которые почти неизбежно есть в истории любой немецкой семьи в XX в. Пипер в предисловии честно обозначает свое положение, и читатель понимает, что перед ним не (с)только строгая биография, но и результат работы памяти. Книга выстроена в хронологическом порядке — от ранних страниц семейной истории и рождения Линка в 1890 г. в Кёнигсберге до его смерти в Гамбурге в 1976 г. Будущий пастор родился в семье Рихарда Линка, который прошел путь от строителя до владельца нескольких доходных домов в Кёнигсберге. Ранние годы Линка и его сестер омрачало то, что родители решили жить раздельно, хотя и не развелись официально, — этот постыдный для того времени факт тщательно скрывался от общества. По настоянию матери Линк поступил в элитную кёнигсбергскую гимназию — Фридрихсколлегиум (CollegiumFridericianum). После окончания гимназии в 1908 г. он учился на теологическом факультете Кёнигсбергского университета. Интерес к религии был обусловлен тем, что дядей Линка по материнской линии был священник Герман Ямровский. Пипер пишет, что он заменил Линку отца (Piper 2019: 20). В книге большое внимание уделяется знакомству Линка с будущей женой — дочерью пастора из Ноймюнстера, Марией Шрёдер. Счастливое начало их отношений было омрачено Первой мировой войной. Второго августа 1914 г. Линк ушел добровольцем на фронт, участвовал в боевых действиях на территории Восточной Пруссии и в приграничных районах. В июле 1915 г. он попал в русский плен и вместе с другими пленными (военными и гражданскими) был отправлен в Красноярск, куда прибыл в начале октября того же года. Автор восстанавливает условия жизни в лагере военнопленных на берегу Енисея, используя неопубликованные тексты Линка и интервью с сестрами Гертрудой и Элизабет Шука из книги Уллы Лахауер (Lachauer 2008). Для создания более объемной картины жизни в плену можно было также использовать воспоминания сестры милосердия Анны-Марии Венцель (Wenzel 1931), которая в 1916—1921 гг. дважды побывала в местах пребывания пленных из Германии. Помимо этого, текст органично дополнили бы сведения из самих опубликованных дневников сестер Шука (Gefangen 2001), которые также находились в плену в Красноярске. В главе, посвященной пребыванию Линка в плену, проявляется и исследовательская честность Пипер. Исследуя архив пастора, она обнаружила его заметку с историей побега из плена. Сведения из этой заметки противоречили семейной истории, согласно которой Линк бежал из плена благодаря помощи своей жены Марии. Она связалась с влиятельной сестрой милосердия Эльзой Брендштрём, а та организовала передачу поддельного паспорта для Линка. На самом деле, в этой семейной истории, в которой, как пишет Пипер, главное «не правда, а посыл» (Piper 2019: 41), смешались события нескольких других историй. Автор, однако, предпочла не распутывать этот клубок. В межвоенный период вернувшийся из плена Линк был ординирован в пасторы в Кёнигсберге. Он служил в различных общинах Восточной Пруссии — в деревне Пуппен (ныне дер. Спихово в Польше) и в городе Велау (ныне пос. Знаменск в Калининградской области), в 1930-е был избран пастором в Лёбенихтской кирхе в Кёнигсберге. Тогдашний Пуппен — деревня в отдаленном от «цивилизации» немецко-польском пограничье. Переезд туда беспокоил родственников жены Линка, Марии. Уроженцы Ноймюнстера, лишь услышав название провинции, писали: «Восточная Пруссия? Что это? Это где-то рядом с Сибирью?» (Piper 2019: 46). К тому же, это было спорное пограничье, в июле 1920 г. там прошли плебисциты, на которых жители должны были решить: оставаться в составе Германии или присоединиться к воссозданному Польскому государству. Неопределенность, видимо, заставила Линка подать заявку на место священника в Ноймюнстере. Она была отклонена, «это было большим потрясением для Марии», но облегчением для коренного жителя Восточной Пруссии Хуго (Piper 2019: 50—51), который продолжал служить в Пуппене (оставшемся в составе Германии) до 1922 г. В 1920-е гг. в Велау Линк пережил духовную (и политическую) эволюцию. В маленьком провинциальном городе он столкнулся с обострившимся противостоянием правых и левых. Со стороны правых был священник Холланд — поклонник Эриха Людендорфа, который, приходя на еженедельные богослужения не в черном костюме, а в коричневом свитере, рассказывал о подвигах немецких солдат (Piper 2019: 60). Однажды обеспокоенный таким поведением Линк два часа разговаривал с Холландом, пытаясь переубедить его и призвать к «теологическому размышлению и церковной ответственности», но безрезультатно — Холланд вынужден был покинуть свой пост (Piper 2019: 60). С левой стороны были призывавшие покончить с церковью коммунисты, среди которых были и те, кого конфирмовал Линк лично (Piper 2019: 61). Подобное положение Линка «над схваткой» сохранилось и в начале 1930-х гг. Он не состоял ни в одной партии и считал, что священник должен сторониться политики (Piper 2019: 66). Однако, как пишет Пипер, ему не было чуждо «национальное чувство», обостренное у всех жителей провинции, отделенной от остальной территории Германии (Piper 2019: 66). Родственная связь с героем книги не помешала исследовательнице сделать следующе предположение: «Мы не знаем, питал ли Хуго, как и многие будущие священники Исповедующей церкви, изначально определенную симпатию к нацистской партии, которая в своей программе выступала в поддержку церкви» (Piper 2019: 66). После прихода национал-социалистов к власти Линк примкнул к Исповедующей церкви — организации христианского Сопротивления, члены которой, хотя и являлись частью вполне лояльной Немецкой евангелической церкви, но продолжали выступать против верных режиму Немецких христиан и полного подчинения церкви государству. В главе, посвященной месту Линка в евангелической церкви в Восточной Пруссии в 1933—1939 гг., Пипер кратко пересказывает исследование самого Линка (Linck 1968), дополняя его материалами семейного архива. Примечательно заключение исследовательницы о том, что Восточная Пруссия представляла собой «особый случай» в нацистской церковной политике, поскольку гауляйтером здесь был активный функционер (помимо прочего, церковный) Эрих Кох — воспитанный в религиозной семье и неплохо знавший Библию (Piper 2019: 78). Хотя церковная политика Э. Коха уже становилась объектом исследования (Meindl 2007: 164—172), Пипер подробно реконструирует ход борьбы между оппозиционными и партийными священниками за ключевые церковные посты в провинции и указывает на малоизученный сюжет, отражающий надежды оппозиционных священников (в том числе и Линка) на Коха (Piper 2019: 80). В главе, которая рассматривает двенадцать лет национал-социалистической диктатуры, довольно мало внимания уделено теме Холокоста. Автор приводит лишь несколько эпизодов. Первый связан с женой Линка, которая была поражена и испугана событиями Хрустальной ночи и написала об этом своей сестре (Piper 2019: 118). Другой эпизод связан непосредственно с Линком. Вскоре после начала германского вторжения в Польшу к нему пришел офицер полиции, который признался, что участвовал в расстреле евреев (Piper 2019: 125—126). Неизвестно, что пастор ответил полицейскому, но Пипер пишет, что профессия офицера была для Линка одной из самых уважаемых; с этим связано то, что он, например, не возражал против того, что сын Герхард выбрал ее в 1937 г., однако этот эпизод впервые поставил под сомнение доверие пастора к офицерам (Piper 2019: 125). Видимо, сами источники «умалчивают» о реакции Линка на события Хрустальной ночи, депортации евреев из Кёнигсберга в 1942 г. и десятках других эпизодов Холокоста, которые не мог не видеть священник одной из центральных церквей столицы Восточной Пруссии. Возможно, Линк опасался, что его письма будут перлюстрированы. Еще одним ограничением могла быть тайна исповеди. С началом войны Германии против Советского Союза и вовлечением семьи Линков в военные действия оппозиционные настроения пастора лишь усиливались: его старший сын Герхард погиб в марте 1944 г. (Piper 2019: 343), средний сын Герман пропал без вести на Восточном фронте в июле 1944 г. (Piper 2019: 343), а младший — Роланд — был ранен в марте 1944 г. (Piper 2019: 163). Особое внимание стоит уделить главе, посвященной жизни Линка в советском Кёнигсберге (Калининграде). Автор, основываясь на воспоминаниях Линка, скрупулёзно воссоздает атмосферу разрушенного города. По сути, в условиях, когда в Кёнигсберге исчезли коммунальные власти, а советской военной администрации не хватало ресурсов для восстановления нормальной городской жизни, пастор Линк, не дискредитировавший себя сотрудничеством с нацистским режимом, исполнял важные административные функции. Например, он был организатором похоронных бригад, посредничал при разрешении конфликтов между немецким гражданским населением и представителями Красной армии, вел переговоры с советскими чиновниками по поводу организации в городе церковной жизни. Однажды он совместно с офицерами НКВД участвовал в поиске двух пропавших при странных обстоятельствах кёнигсбергских священников. Реалистично восстанавливая общий контекст, фокусируясь на сложных и трагических эпизодах совместной жизни русских и немцев в Кёнигсберге в 1945—1948 гг., Пипер обходит стороной положительные эпизоды этого времени, о которых писал сам Линк. Например, моменты, связанные с выражением уважительного отношения советских людей к священнику (Linck 2014: 91, 126) или искренним интересом советских чиновников к вопросам религии (Linck 2014: 21, 51). Последние главы книги посвящены жизни Линка в Западной Германии. Семья Линков поселилась в Гамбурге. Линк продолжил церковную работу, занимался написанием воспоминаний и книгой по истории «борьбы с церковью» («Kirchenkampf») в Восточной Пруссии (Linck 1968). При общем высоком полиграфическом качестве издания, множестве иллюстраций (от фотографий и карт до фотокопий писем), удобном именном указателе, книга все же не лишена опечаток и неточностей. Так, на с. 169 допущена опечатка в слове Zivilvourage (правильно — Zivilcourage). На с. 184 советский генерал В.М. Гузий назван генералом Gusi. Подобный вариант написания объясним в случае самого Линка (Linck 2014: 67), но сегодня не составляет труда установить правильную фамилию и привести инициалы в именном указателе (то же самое касается и полковника Е.В. Рудакова (Piper 2019: 347)). Вызывают вопросы и статистические данные, касающиеся послевоенной истории Кёнигсберга, которые приводит Пипер. Так, на с. 7 исследовательница пишет, что «[Хуго Линк и его жена] принадлежали к тем 24 тыс. (из 126 тыс.) кёнигсбержцев, которые после 9 апреля 1945 г. не умерли от голода, не скончались от эпидемий, не совершили самоубийство, не были угнаны или убиты». Очевидно, что автор здесь ссылается на «статистику» самого Линка, который привел ее в одной из своих книг о Кёнигсберге (Linck 1973: 15). Примечательно, что те же цифры без ссылки на источник приводит историк Андреас Коссерт в книге о положении изгнанных в Германии после 1945 г. (Kossert 2008: 40). Согласно «Справке о наличии местного населения в районах Восточной Пруссии, отошедших к СССР (без Мемельского края), по состоянию на 1 сентября 1945 г.», численность немцев в Кёнигсберге составляла чуть более 68 тыс. человек (Восточная Пруссия 2018: 272). Очевидно, что в условиях послевоенной неразберихи было невозможно вести точную статистику, численность гражданских в городе после штурма остается предметом дискуссий, немецким авторам свойственно завышать цифру, а российским — занижать[1]. При этом очевидно, что личные подсчеты пастора должны сопровождаться ссылками на более подробные исследования. Сам Линк в той же книге в скобках пишет, что «профессор Штарлингер оценивает [численность населения послевоенного Кёнигсберга] в 100 тыс. человек» (Linck 1973: 15). Книга Пипер, несомненно, — это важное исследование биографии Линка, чьи воспоминания приобрели статус хрестоматийных для всех исследователей Восточной Пруссии межвоенного периода. Однако автор слишком часто следует за нарративом самого пастора. Боясь свернуть с протоптанной им тропы, Пипер допускает ошибки и неточности. Обращение к новейшей немецкой и российской историографии и архивным источникам[2] позволило бы обогатить не только биографику Восточной Пруссии, но и историографию заката Кёнигсберга и начала Калининграда. Список литературы и источников Библиографический список Виллемс 2015 — Виллемс Б. Между соучастником и жертвой: опыт гражданского населения при осаде крепости Кёнигсберг в 1945 году // Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. Серия: Гуманитарные и общественные науки. 2015. Вып. 12. С. 43—51. Восточная Пруссия 2018 — Восточная Пруссия глазами советских переселенцев. Первые годы Калининградской области в воспоминаниях и документах / под ред. Ю. В. Костяшова. Калининград, 2018. Кретинин 2012 — Кретинин Г.В. Штурм Кёнигсберга в 1945 г.: численность и потери противостоявших сторон и гражданского населения // Проблемы национальной стратегии. 2012. № 2(11). С. 138—154. Borchers 2020 — Borchers G. Rezension auf: Henriette Piper: Der letzte Pfarrer von Königsberg. Hugo Linck zwischen Ostpreußen und Hamburg. BeBra. Berlin, 2019. // Zeitschrift für Ostmitteleuropa-Forschung. 2020. H. 1. S. 142—144. Kossert 2008 — Kossert A. Kalte Heimat. Die Geschichte der deutschen Vertriebenen nach 1945. München, 2008. Lachauer 2008 — Lachauer U. Ostpreußische Lebensläufe. Hamburg, 2008. Linck 1968 — Linck H. Der Kirchenkampf in Ostpreußen, 1933—1945. Geschichte und Dokumentation. München, 1968. Piper 2019 — Piper H. Der letzte Pfarrer von Königsberg. Hugo Linck zwischen Ostpreußen und Hamburg. Berlin, 2019. Meindl 2007 — Meindl R. Ostpreußens Gauleiter. Erich Koch — eine politische Biographie. Osnabrück, 2007. Источники и материалы Gefangen 2001 — Gefangen in Sibirien: Tagebuch eines ostpreußischen Mädchens 1914—1920 / hrsg. von Karin Borck; Lothar Kölm. Osnabrück, 2001. Linck 2014 — Linck H. Königsberg 1945—1948. Frankfurt am Main, 2014. Linсk 1972 — Linсk H. Im Feuer geprüft, als die Sterbenden, und siehe, wir leben. Berichte aus dem Leben der Restgemeinden nach der Kapitulation in und um Königsberg. Leer, 1972. Wenzel 1931 — Wenzel A. Deutsche Kraft in Fesseln: fünf Jahre deutscher Schwesterndienst in Sibirien (1916—1921). Potsdam, 1931. References Borchers G. Rezension auf: Henriette Piper: Der letzte Pfarrer von Königsberg. Hugo Linck zwischen Ostpreußen und Hamburg. BeBra. Berlin, 2019. // Zeitschrift für Ostmitteleuropa-Forschung. 2020. H. 1. S. 142—144. Kossert A. Kalte Heimat. Die Geschichte der deutschen Vertriebenen nach 1945. München, 2008. Kretinin G.V. Shturm Kyonigsberga v 1945 g.: chislennost' i poteri protivostoyavshih storon i grazhdanskogo naseleniya // Problemy nacional'noj strategii. 2012. no. 2(11). p. 138—154. Lachauer U. Ostpreußische Lebensläufe. Hamburg, 2008. Linck H. Der Kirchenkampf in Ostpreußen, 1933—1945. Geschichte und Dokumentation. München, 1968. Meindl R. Ostpreußens Gauleiter. Erich Koch — eine politische Biographie. Osnabrück, 2007. Piper H. Der letzte Pfarrer von Königsberg. Hugo Linck zwischen Ostpreußen und Hamburg. Berlin, 2019. Villems B. Mezhdu souchastnikom i zhertvoj: opyt grazhdanskogo naseleniya pri osade kreposti Kyonigsberg v 1945 godu // Vestnik Baltijskogo federal'nogo universiteta im. I. Kanta. Seriya: Gumanitarnye i obshchestvennye nauki. 2015. no. 12. p. 43—51. Vostochnaya Prussiya glazami sovetskih pereselencev. Pervye gody Kaliningradskoj oblasti v vospominaniyah i dokumentah / pod red. Yu. V. Kostyashova. Kaliningrad, 2018. [1] См. подробнее: Виллемс 2015: 44. [2] Например, в Федеральном архиве Германии хранится отчет Линка о его проповеднической деятельности в русском плену. См.: Bundesarchiv Freiburg. PH 32/623. Seelsorge an deutschen Kriegsgefangenen und Flüchtlingen. Bericht des Pfarramtskandidaten Lt. d. R. Hugo Linck über seine geistliche Tätigkeit während seiner Gefangenschaft in Russland 1915, o. Dat. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

А.Р. Дюков «Который сегодня день?» Константин Калиновский и пароли виленского повстанческого подполья 7.03.2023 Доминиканская улица. Вильнюс. XIX в. В статье разбирается история пароля «Кого любишь? – Люблю Беларусь. – Так взаимно», якобы связанного с личностью Константина Калиновского, лидера восстания 1863 г. в северо-западном крае Российской империи. Привлечение ранее не вводившихся в научный оборот архивных материалов и их контекстуализация позволили доказать, что пароль был установлен не Калиновским, а отстранившими его от власти «белыми» лидерами. Вне всякого сомнения, использованное в пароле слово «Белорусь» имело не национальное и не идеологическое, а лишь географическое измерение. Ключевые слова: Константин Калиновский, восстание 1863 г., источниковедение, национальный вопрос, Польша, Белоруссия Сведения об авторе: Дюков Александр Решидеович, научный сотрудник Института российской истории РАН (Москва) Контактная информация: a.dyukov@gmail.com Dyukov Alexander R. "What day is it today?" Konstantin Kalinowski and the watchwords of the Vilna rebel underground The article analyzes the history of the watchword “Kogo ljubish? – Ljublju Belorus. – Tak vzaimno”, allegedly associated with Konstantin Kalinowski, the leader of the uprising of 1863 in the northwestern region of the Russian Empire. The involvement of new archival materials and their contextualization made it possible to prove that the watchword was set not by Kalinowski, but by the “white” leaders of the uprising who removed him from power. The word "Belоrus" used in the watchword had neither a national or an ideological dimension, but only a geographical one. Key words: Konstantin Kalinowski, uprising of 1863, source study, national question, Poland, Belarus Dyukov Alexander R.— Researcher of the Institute of Russian history, RAS (Moscow) 25 декабря 1863 г., в католическое Рождество, на железнодорожной станции Вильна с петербургского поезда сошел молодой человек лет двадцати. Тепло попрощавшись со своим попутчиком, юноша взял извозчика, довез свои вещи до гостиницы «Петербургская» и отправился гулять по городу. Немного пропетляв по узким и многолюдным виленским улочкам, он вышел к костелу Святого Духа, некогда бывшего частью доминиканского монастыря. Монастырь упразднили двадцать лет назад, а в 1863 г. монашеские кельи приспособили для содержания политических преступников, участвовавших в нынешнем восстании. Правду сказать, молодому человеку было самое место в одной из этих келий, поскольку он был не только недоучившимся студентом, но и, с недавнего времени, повстанческим комиссаром Могилевского воеводства. Звали же юношу Витольд Парфиянович. В празднично украшенный доминиканский костел Парфиянович заходить не стал, а повернул к примыкавшему к храму трехэтажному дому с аптекой. Поднявшись на третий этаж, он постучался в располагавшуюся над аптекой квартиру и спросил госпожу Юзефу Баневич. Полтора месяца спустя, 2 (14) февраля 1864 г.[1] находящийся под арестом Парфиянович в показаниях следствию следующим образом опишет тот день: «В Вильно я приехал 25-го декабря, вместе с чиновником Борейко: не решаясь отправиться для свидания с Калиновским в квартиру Ямонта, я воспользовался данным в Могилеве Жуковским адресом к госпоже Баневич (улица Доминиканская, в Доминиканском здании, над аптекою Савицкаго). Прийдя в ея квартиру, я застал Баневич дома и сказал лозунг "кого любишь", на что она должна была ответить "люблю Белорусь", и наконец я обязан был прибавить "так взаимно", но она встревожилась… не отвечала мне на лозунг и просила обратиться к кому-либо другому» [LVIA. Ф. 1248. Оп. 2. Д. 594. Л. 8об., 9]. Пожалуй, ни один другой фрагмент из следственных показаний участников польского восстания 1863 г. не пользуется такой популярностью, как этот. Правда, как правило, его сокращают до названного Парфияновичем пароля: «Кого любишь? – Люблю Белорусь. – Так взаимно». Этот пароль на протяжении уже более шести десятков лет используют в качестве ultima ratio в любых дискуссиях о национальности и национальной самоидентификации лидера восстания 1863 г. Константина Калиновского. Советский историк Анатолий Смирнов еще в 1959 г. утверждал, что этот пароль придуман лично Калиновским и что в пароле проявилось «глубокое уважение Калиновского к своему народу» [Смирнов 1959: 71]. Историк Геннадий Киселев, также, как и Смирнов, считавший Калиновского белорусом, упоминал пароль «виленской революционной организации» в качестве «прямой емкой формулы» национальной идеи Калиновского [Кісялёў 2016: 367]. Аналогичной точки зрения придерживается и историк Валентин Голубев, впервые полностью опубликовавший показания Парфияновича [Голубеў 2013]. «Сам Калиновский не был польским националистом, а белорусским. И на вопрос “Каго любiшь?” отвечал “Люблю Беларусь”», - утверждал литературовед Адам Мальдис [Мальдис 2019]. Как доказательство «национального выбора» Калиновского приводит пароль сотрудник «Радио Свобода» Сергей Абламейка в статье под громким названием «Калиновский был белорусом. Доказать обратное невозможно» [Абламейка 2021]. Что же можно противопоставить этим, на первый взгляд, обоснованным заявлениям? – Разве что внимательный анализ первоисточника, почему-то не проводившийся никем из ссылающихся на «пароль Калиновского». Обратившись к уже процитированному фрагменту показаний В. Парфияновича, мы обнаруживаем, что адрес явочной квартиры был дан ему неким Жуковским в Могилеве. «Я воспользовался данным в Могилеве Жуковским адресом к госпоже Баневич», - показал Парфиянович [LVIA. Ф. 1248. Оп. 2. Д. 594. Л. 8об.]. Более развернуто об этом эпизоде сказано в самом начале показаний Парфияновича: «В бытность мою в Могилеве, я познакомился с доктором Михаилом Оскерко в феврале 1863 г. который после уехал из Могилева в Вильно; насколько я мог заметить, то он еще в Могилеве участвовал в организации; в Могилеве же я получил от офицера Жуковского около 200 руб. сер. денег и адрес Баневич и Кондратовичевой в Вильно и лозунг, и который мне требовал чтобы я отправился в Вильно» [LVIA. Ф. 1248. Оп. 2. Д. 594. Л. 6.]. Итак, не только адрес явочной квартиры, но и пароль «Кого любишь?» Парфиянович получил в Могилеве от некого причастного к восстанию офицера Жуковского. Но откуда взял этот пароль Жуковский? Для ответа на этот вопрос необходимо идентифицировать упомянутого Парфияновичем офицера. Это несложно, поскольку среди действовавших в Могилевской губернии подпольщиков и повстанцев был только один офицер с такой фамилией – Ян-Алоизий Жуковский, польский дворянин, до ухода в восстание служивший в русской армии поручиком 3-й батареи 1-й сводной резервной артиллерийской бригады [Матвейчык 2016: 223; Дьяков 1963: 49; АМММ 1915: 423; Восстание… 1965: 550]. Под псевдонимом «Коса» Я.-А. Жуковский был командиром одного из повстанческих отрядов, подчинявшихся военному начальнику Могилевского воеводства Людвигу Звеждовскому. По своей самоидентификации Жуковский, как и Звеждовский, был поляком; агитируя крестьян, он утверждал, что «уже теперь в здешнем крае управление польского короля, русского же царя законы не имеют никакого значения» [Восстание… 1965: 483]. Передача Жуковским пароля Парфияновичу произошла не позднее 22 апреля (4 мая) поскольку после этого Жуковский находился в возглавляемом им повстанческом отряде в Чериковском уезде [Пaўстанне 2014: 336] и, разумеется, уже не мог встречаться с кем-либо в Могилеве. 24 апреля (6 мая) 1863 г., после нападения на г. Горки Могилевской губернии, отряд «Косы» был окружен и разбит русскими войсками, а сам Жуковский пропал, по некоторым данным – выехал в Польшу [Дьяков 1963: 49; Восстание… 1965: 550]. Наши расчеты находят прямое подтверждение в ранее не вводившихся в научный оборот дополнительных показаниях Парфияновича, в которых отмечается, что «адрес в Вильно госпожи Баневич я получил еще в Могилеве, в конце апреля» [LVIA. Ф. 1248. Оп. 2. Д. 594. Л. 12]. Вся известная информация о причастности Я.-А. Жуковского к польскому национальному движению ограничивается периодом командования им повстанческим отрядом в апреле 1863 г. Его фамилия отсутствует как в «списке Огарева» [Нечкина 1953: 513-517], так и в «Алфавите лицам военного ведомства, замеченным в политических преступлениях и проступках» [Богданов, Дьяков 1960]. Поручик, таким образом, не контактировал с подпольными организациями, действовавшими до начала восстания и не мог иметь самостоятельной связи с повстанческим центром в Вильно. Получить адрес явочной квартиры в Вильно и пароль Жуковский мог только от своего непосредственного командира Звеждовского. Штабс-капитан Людвиг Звеждовский, собственно, говоря был одним из главных организаторов подпольного движения в Вильно. Еще в 1861 г. он возглавил подпольную организацию «Комитет движения», которая летом 1862 г. была преобразована в «Литовский провинциальный комитет» [Кісялёў 1966: 120, 122-123]. Однако осенью того же года власти что-то заподозрили – и перевели Звежовского на службу в Москву [Кісялёў 1966: 128]; именно после этого главой Литовского провинциального комитета стал Константин Калиновский. Так что когда началось восстание, штабс-капитан Звеждовский остался не у дел; только в конце марта 1863 г. он смог выхлопотать у военного начальства отпуск и 22 марта (3 апреля) отправился из Москвы в Вильно [Бикулич 1964: 96]. Приехав в Вильно, Звеждовский лично встречался с также недавно прибывшим в город лидером восстания, офицером Генерального штаба русской армии З. Сераковским и обсуждал с ним военные планы [Бикулич 1964: 96]. Звеждовский также встретился с руководством Отдела, управляющего провинциями Литвы, от которого получил вырезанную в Варшаве печать военного начальника Могилевского воеводства [Штакельберг 1974: 223] и соответствующее назначение. 31 марта (12 апреля) 1863 г. Звеждовский был в Санкт-Петербурге, где пытался вербовать в восстание офицеров польского происхождения, 3 апреля (15 апреля) - в Москве и в тот же день уехал в Могилев [Революционные связи… 1963: 264-265]. По всей видимости, вскоре после приезда Звеждовского в Могилев ему понадобилось связаться с Вильно; подобрать курьера было поручено Жуковскому, который не позднее 22 апреля по юлианскому стилю передал согласившемуся на роль курьера Парфияновичу полученные от командира деньги, адрес явочной квартиры в Вильно и пароль. Важно отметить, что упомянутые адрес и пароль Звеждовский мог получить только во время своей поездки в Вильно в марте 1863 г. Следовательно, пароль для связи с Вильно был получен им не от Калиновского. Дело в том, что в конце февраля 1863 г. в Вильно произошли события, в советской историографии получившие название «белого переворота». Руководитель Литовского провинциального комитета Калиновский был отстранен от руководства восстанием, которое перешло в руки Отдела, управляющего провинциями Литвы под руководством Якуба Гейштора. Калиновский же был назначен агентом Ковенского воеводства; соответствующее распоряжение было подписано Гейштором 14 (26) марта [Sukilimas… 2013: 192]. Спустя полторы недели, 25 марта (6 апреля) 1863 г. Калиновский получил должность правительственного комиссара Гродненского воеводства [Sukilimas… 2013: 193]. Неизвестно, выехал ли Калиновский в Гродно сразу же после получения должности агента, или только после получения должности комиссара. Если верен первый вариант, то Калиновский вообще не имел возможности встретиться со Звеждовским во время его пребывания в Вильно. Если же Калиновский уехал в Гродно после 25 марта, то со Звеждовским он встретиться теоретически мог – но пароли, которые тогда Калиновский мог бы дать штабс-капитану были бы не в Вильно, а в Гродно. Следовательно, пароль «Кого любишь?» был получен от руководства Отдела – тех самых «белых», которые отстранили Калиновского от руководства восстания и назначили Звеждовского военным начальником Могилевского воеводства. Как видим, к паролю «Кого любишь? – Люблю Белорусь! – Так взаимно» Калиновский абсолютно никакого отношения не имел, а имели отношение к этому паролю «белые» во главе с Якубом Гейштором. Заподозрить в Гейшторе и его сподвижниках белорусов или глашатаев «белорусской национальной идеи», мягко говоря, затруднительно. Слово «Белорусь» в пароле упоминалось чисто в территориальном, а не в национальном смысле – ведь пароль был дан для связи с Вильно повстанцам, собиравшимся действовать в белорусской (Могилевской) губернии. Стоит, между прочим, отметить, что в пароле использовалось именно слово «Белорусь» (а не «Беларусь») – на следствии Парфиянович трижды цитировал этот пароль и все три раза именно в таком написании [LVIA. Ф. 1248. Оп. 2. Д. 594. Л. 8об., 13, 69]. Прояснение истории пароля «Кого любишь? – Люблю Белорусь! – Так взаимно» позволяет нам понять и реакцию Ю. Баневич, которая, по словам Парфияновича, «встревожилась», «не отвечала мне на лозунг» и «просила обратиться к кому-либо другому». Парфиянович связал испуг связной с недавним арестом одного из помощников Калиновского Титуса Далевского [LVIA. Ф. 1248. Оп. 2. Д. 594. Л. 8об.], однако гораздо более вероятно, что Баневич испугалась незнакомого человека, который в конце декабря пришел к ней с паролем, выданным в конце марта. За прошедшие месяцы пароль явно поменялся и, скорее всего, не один раз. О том, что пароль на квартире Баневич давно был другим, свидетельствует тот факт, что когда Парфиянович все-таки встретился с Калиновским, ему дали новый пароль, который необходимо было называть Баневич. Вот как это описывается в показаниях Парифиянович: «Чрез несколько времени явился господин, около 24 лет, небольшого роста, светлорусый, бледный, худощавый (для чтения надевает очки), которого Калиновский отрекомендовал мне экспедитором. Калиновский вскоре ушел, пришедший же господин… сообщил мне новый лозунг "который день", адресы Баневич и княжны Огинской (в доме Длукшы, название переулка не помню), наконец был рецепт симпатических чернил» [LVIA. Ф. 1248. Оп. 2. Д. 594. Л. 9об.] Парфиянович дважды упомянул пароль «который день» и в последующих показаниях [LVIA. Ф. 1248. Оп. 2. Д. 594. Л. 14-14об., 211], но, к сожалению, опять не привел его полный текст. К счастью, мы знаем этот пароль по следственным показаниям другого польского подпольщика, доктора Людвика Дзичковского. В октябре 1863 г. Дзичковский был назначен подпольным гражданским начальником Ковенского воеводства; его предшественник передал Дзичковскому не только дела, но и контакты для прямой связи с Калиновским и Титусом Далевским. На следствии Дзичковский показал: «Для возможности же сообщения с ними оставлен мне Краевским адрес следующего рода: посланный из Ковно (полагаю, и из других мест) должен обратиться в Вильне в Бернардинский переулок в дом № 147 и спросить девицу Ванду Купсць (Kupść) и сказать лозунг: “Который сегодня день?”, и когда скажут, например, вместо четверга двумя днями раньше, т.е. “вторник”, то отвечающий должен назвать двумя днями позже, таким образом: “Нет, не вторник, а суббота”. По этому условному знаку посланный будет принят и для свидания по делу в назначенное время и место явится Калиновский или Далевский, но скорее последний» [Калiноўскi 1999: 197]. Дзичковского арестовали 30 ноября (12 декабря) 1863 г., 5 (17) декабря он дал процитированные выше показания, а на следующий день уточнил: «Помимо сказанного адреса на имя Купсць, припоминаю, что при получении однажды корреспонденции из Вильно доставлен был адрес, как мне тогда сказали, более вероятный, а именно на Скопувке (дом, кажется, Стырнейки, а, впрочем, может быть и другой фамилии, у ворот лавочка и из-под ворот ход вправо), спросить г-жу Кондратович, жену покойного поэта Сырокомли» [Калiноўскi 1999: 197]. Полиция немедленно воспользовалась полученным паролем и адресом, и 8 (20) декабря на квартире Паулины Кондратович был арестован вызванный для встречи Титус Далевский [Кісялёў 1966: 174]; достоверность показаний Парфияновича, таким образом, блестяще подтвердилась. Через несколько дней, 10 (22) декабря Далевскому удалось написать в тюрьме письмо своей невесте Елене Ямонт, в котором описывались обстоятельства ареста и говорилось о «предательстве доктора Дзичковского» [Герасімчык 2016]. Письмо это было передано на волю нелегально. Судя по всему, информация из письма Далевского дошла до Калиновского уже после католического рождества. Об этом свидетельствует тот факт, что 14 (26) декабря Калиновский передал Парфияновичу пароль «Который сегодня день?» Совершенно очевидно, что в этом момент Калиновский не знал о том, что передаваемый пароль уже известен властям. Однако после получения информации о «предательстве доктора Дзичковского», Калиновский принял решение изменить и пароли, и явки, и нелегальные «почтовые ящики». Прямое указание на это содержится протоколе допроса комиссара Минского воеводства Юзефа Ямонта, встречавшегося с Калиновским в те же рождественские дни, что и Парфиянович: «Калиновский обещал вскоре через кого-нибудь едущего в Минск прислать адресы корреспонденциям из Минска и Могилева, а[д]ресы в Вильне для личных свиданий, переменив сигнал и лозунг между Вильном и Минском» [Восстание… 1965: 452]. Новый пароль и адреса для связи с Вильно Парфиянович должен был получить через Ямонта уже в Минске, однако к январю 1864 г. адреса и пароли из Вильно не пришли; об этом свидетельствуют как следственные показания [Восстание… 1965: 452; LVIA. Ф. 1248. Оп. 2. Д. 594. Л. 10об], так и опись исходящих документов Калиновского [LVIA. Ф. 378. Оп. 158. Д. 16. Л. 91об.]. Какими могли быть эти новые пароли – навсегда останется загадкой. Как Ямонт, так и Парфиянович были вскоре арестованы; благодаря показаниям последнего был задержан и Калиновский. Нам уже приходилось отмечать, что следственные показания необходимо проверять, привлекая независимые источники [Дюков 2018: 84]. Хотя это замечание делалось при описании методики источниковедческого исследования следственных дел сталинской эпохи, оно, безусловно, верно и для более раннего периода. Проведенная проверка показывает, что показания Парфияновича обладают высокой достоверностью и точностью, однако та их часть, которая касается пароля «Кого любишь?», была превратно истолкована историками. В показаниях Парфияновича нет никаких указаний на то, что указанный пароль был хоть как-то связан с Калиновскими или его близким кругом. Внимательное изучение показаний Парфияновича и их историческая контекстуализация показывает, что Калиновский к паролю «Кого любишь? – Люблю Белорусь. – Так взаимно» не имеет никакого отношения. Пароль был установлен отстранившими Калиновского от власти «белыми» лидерами Отдела, управляющего провинциями Литвы для связи с Могилевским воеводством. Вне всякого сомнения, использованное в пароле слово «Белорусь» имело не национальное и не идеологическое, а лишь географическое измерение, - ведь пароль этот предназначался для повстанцев, действовавших в белорусских губерниях. Каким в октябре – декабре 1863 г. был настоящий пароль, при помощи которого можно было договориться о встрече с Калиновскими или его ближайшим помощником, известно как из показания Парфияновича, так и из независимого источника – следственных показаний Дзичковского, также чрезвычайно достоверных. Пароль звучал следующим образом: «Который сегодня день? – Вторник. – Нет, не вторник, а суббота». Усмотреть в этом пароле хоть что-то, связанное с каким бы то ни было национальным выбором, не представляется возможным. Заблуждения, связанные с личностью Константина Калиновского, в том числе с его национальностью и/или национальной самоидентификацией, так давно и прочно закрепились в историографии, что стали восприниматься как «общеизвестные факты». История с паролем «Кого любишь? – Люблю Белорусь. – Так взаимно» наглядно показывает, что заблуждения эти в первую очередь порождены недостаточным владением историческим материалом, неумением анализировать и контекстуализировать содержащуюся в источниках информацию, пренебрежением источниковедческим инструментарием. Источники и литература LVIA — Lietuvos valstybės istorijos archyvas; Государственный исторический архив Литвы. Sukilimas… 2013 — 1863-1864 metų sukilimas Lietuvoje / Sud. A. Bieliūnienė, B. Kulnytė, R. Subatniekienė. Vilnius, 2013. Абламейка 2021 – Абламейка С. Каліноўскі быў беларусам. Даказаць адваротнае немагчыма// «Радыё Свабода», 22.03.2021. АМММ 1915 — Архивные материалы Муравьевского музея, относящиеся к польскому восстанию 1863-1864 гг. в пределах Северо-Западного края. Ч. 2. Вильна, 1915. Бикулич 1964 – Бикулич В.Б. Воспоминания А. Сераковской (Далевской) и другие материалы о З. Сераковском в ЦГИА Литовской ССР // К столетию героической борьбы «за нашу и вашу свободу». Сборник статей и материалов о восстании 1863 г. М., 1964. Богданов, Дьяков 1960 – Богданов Г.В., Дьяков В.А. Алфавит участников революционного движения в русской армии за 1863 – 1863 гг. // Восстание 1863 г. и русско-польские революционные связи 60-х годов. Сборник статей и материалов. М., 1960. Восстание… 1965 — Восстание в Литве и Белоруссии, 1863 — 1864 гг.: Сборник документов / Редколл. В. Дьяков, В. Жигалов, Ю. Жюгжда, С. Кеневич и др. М., 1965. Герасімчык 2016 – Герасімчык В.У. «Дзяліў з маёй сям’ёй яе вялікую нядолю»: пра Цітуса Далеўскага, героя паўстання 1863 // Наша Нiва. 2016. 7 студзень. Голубеў 2013 - Голубеў В.Ф. Люблю Беларусь! Пароль паўстанцаў 1863—1864 гг. // Беларускі гістарычны часопіс. 2013. № 12. Дьяков 1963 – Дьяков В.А. Герцен, Огарев и комитет русских офицеров в Польше // Революционная ситуация в России в 1859 – 1861 гг. [Т. III.] М., 1963. Дюков 2018 - Дюков А.Р. К вопросу о допустимости использования следственных показаний, полученных органами ОГПУ-НКВД // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. 2018. №3. Калiноўскi 1999 – Калiноўскi К. За нашую вольнасць: творы, дакументы / Уклад., парадм., паслясл., камент. Г.В. Кiсялёва. Мінск, 1999. Кісялёў 1966 – Кісялёў Г.В. Летапic жыцця i дзейнасцi Кастуся Калiноўскага // Кісялёў Г.В. З думай пра Беларусь: Даследаваннi i знаходкi з гiсторыi беларускай лiтаратуры i рэвалюцыйнага руху другой паловы XIX стагоддзя. Мінск, 1966. Кісялёў 2016 - Кісялёў Г.В. Нацыянальная iдэя ў Калiноўскага // Кісялёў Г.В. Выбранае. Мінск, 2016. Мальдис 2019 – Мальдис: Говорил бы «польский националист» Калиновский «Люблю Беларусь»? // «Еврорадио», 19.01.2019. Матвейчык 2016 – Матвейчык Дз. Удзельнікі паўстання 1863–1864 гадоў: біяграфічны слоўнік (паводле матэрыялаў Нацыянальнага гістарычнага архіва Беларусі). Мiнск, 2016. Нечкина 1953 – Новые материалы о революционной ситуации в России (1959 – 1961 гг.). Статья и публикация М. Нечкиной // Литературное наследство. Т. 61: Герцен и Огарев. [Кн.] I. М., 1953. Пaўстанне 2014 — Паўстанне 1863-1864 гадоў у Віцебскай, Магілёўскай і Мінскай губернях: дакументы і матэрыялы Нацыянальнага гістарычнага архіва Беларусі / Уклад. Дз. Ч. Матвейчык. Мінск, 2014. Революционные связи… 1963 – Русско-польские революционные связи / Редколл. В. Дьяков, С. Кеневич, И. Миллер, Т. Снытко. М., 1963. Т. 1. Смирнов 1959 – Смирнов А.Ф. Кастусь Калиновский. М., 1959. Штакельберг 1974 – Штакельберг Ю.И. Структура повстанческой организации 1862 – 1864 гг. по данным сфрагистики (на территории, охваченной вооруженным восстанием) // Общественно-политические движения в Центральной Европе в XIX – начале ХХ в.: сборник статей и материалов. М., 1974. References LVIA — Lietuvos valstybės istorijos archyvas. Sukilimas… 2013 — 1863-1864 metų sukilimas Lietuvoje / Sud. A. Bieliūnienė, B. Kulnytė, R. Subatniekienė. Vilnius, 2013. Ablamejka 2021 – Ablamejka S. Kalіnoўskі byў belarusam. Dakazac' advarotnae nemagchyma// «Radyyo Svaboda», 22.03.2021. AMMM 1915 — Arhivnye materialy Murav'evskogo muzeya, otnosyashchiesya k pol'skomu vosstaniyu 1863-1864 gg. v predelah Severo-Zapadnogo kraya. Ch. 2. Vil'na, 1915. Bikulich 1964 – Bikulich V.B.Vospominaniya A. Serakovskoj (Dalevskoj) i drugie materialy o Z. Serakovskom v CGIA Litovskoj SSR // K stoletiyu geroicheskoj bor'by «za nashu i vashu svobodu». Sbornik statej i materialov o vosstanii 1863 g. M., 1964. Bogdanov, D'yakov 1960 – Bogdanov G.V., D'yakov V.A.Alfavit uchastnikov revolyucionnogo dvizheniya v russkoj armii za 1863 – 1863 gg. // Vosstanie 1863 g. i russko-pol'skie revolyucionnye svyazi 60-h godov. Sbornik statej i materialov. M., 1960. Vosstanie… 1965 — Vosstanie v Litve i Belorussii, 1863 — 1864 gg.: Sbornik dokumentov / Redkoll. V. D'yakov, V. Zhigalov, Yu. Zyugzda, S. Kenevich i dr. M., 1965. Gerasіmchyk 2016 – Gerasіmchyk V.U. «Dzyalіў z mayoj syam’yoj yae vyalіkuyu nyadolyu»: pra Cіtusa Daleўskaga, geroya paўstannya 1863 // Nasha Niva. 2016. 7 studzen'. Golubeў 2013 - Golubeў V.F. Lyublyu Belarus! Parol' paўstancaў 1863—1864 gg. // Belaruskі gіstarychny chasopіs. 2013. № 12. D'yakov 1963 – D'yakov V.A. Gercen, Ogarev i komitet russkih oficerov v Pol'she // Revolyucionnaya situaciya v Rossii v 1859 – 1861 gg. [T. III.] M., 1963. Dyukov 2018 - Dyukov A.R. K voprosu o dopustimosti ispol'zovaniya sledstvennyh pokazanij, poluchennyh organami OGPU-NKVD // Izvestiya vysshih uchebnyh zavedenij. Povolzhskij region. Gumanitarnye nauki. 2018. №3. Kalinoўski 1999 – Kalinoўski K. Za nashuyu vol'nasc': tvory, dakumenty / Uklad., paradm., paslyasl., kament. G.V. Kisyalyova. Mіnsk, 1999. Kіsyalyoў 1966 – Kіsyalyoў G.V. Letapic zhyccya i dzejnasci Kastusya Kalinoўskaga // Kіsyalyoў G.V. Z dumaj pra Belarus': Dasledavanni i znahodki z gistoryi belaruskaj litaratury i revalyucyjnaga ruhu drugoj palovy XIX stagoddzya. Mіnsk, 1966. Kіsyalyoў 2016 - Kіsyalyoў G.V. Nacyyanal'naya ideya ў Kalinoўskaga // Kіsyalyoў G.V. Vybranae. Mіnsk, 2016. Mal'dis 2019 – Mal'dis: Govoril by «pol'skij nacionalist» Kalinovskij «Lyublyu Belarus'»? // «Euroradio», 19.01.2019. Matvejchyk 2016 – Matvejchyk Dz. Udzel'nіkі paўstannya 1863–1864 gadoў: bіyagrafіchny sloўnіk (pavodle materyyalaў Nacyyanal'naga gіstarychnaga arhіva Belarusі). Minsk, 2016. Nechkina 1953 – Novye materialy o revolyucionnoj situacii v Rossii (1959 – 1961 gg.). Stat'ya i publikaciya M. Nechkinoj // Literaturnoe nasledstvo. T. 61: Gercen i Ogarev. [Kn.] I. M., 1953. Paўstanne 2014 — Paўstanne 1863-1864 gadoў u Vіcebskaj, Magіlyoўskaj і Mіnskaj gubernyah: dakumenty і materyyaly Nacyyanal'naga gіstarychnaga arhіva Belarusі / Uklad. Dz. Ch. Matvejchyk. Mіnsk, 2014. Revolyucionnye svyazi… 1963 – Russko-pol'skie revolyucionnye svyazi / Redkoll. V. D'yakov, S. Kenevich, I. Miller, T. Snytko. M., 1963. T. 1. Smirnov 1959 – Smirnov A.F. Kastus' Kalinovskij. M., 1959. Shtakel'berg 1974 – Shtakel'berg YU.I. Struktura povstancheskoj organizacii 1862 – 1864 gg. po dannym sfragistiki (na territorii, ohvachennoj vooruzhennym vosstaniem) // Obshchestvenno-politicheskie dvizheniya v Central'noj Evrope v XIX – nachale XX v.: sbornik statej i materialov. M., 1974. [1] Здесь и далее в начале указывается дата по юлианскому календарю, использовавшемуся в Российской империи, а в скобках – дата по григорианскому календарю, использовавшемуся в Царстве Польском и в обиходе польского населения Северо-западного края Российской империи. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

«Исторический процесс переварил их всех…» Беседа с А.В. Шубиным 4.03.2023 Беседовал А.С. Стыкалин Грядущее 70-летие со дня смерти Сталина дало повод поговорить с известным историком и левым политическим мыслителем Александром Шубиным о событиях 1953 г., ставших одной из исторических развилок в развитии СССР. Ключевые слова: И. Сталин, Л. Берия, Н. Хрущев, В. Молотов, Г. Маленков, 1953 год в истории СССР, начало десталинизации, борьба за власть в СССР. Информация об авторе: Шубин Александр Владленович – доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН (Москва), профессор РГГУ и ГАУГН. Контактный адрес: historian905@gmail.com «The historical process digested them all…» Conversation with A.V. Shubin The upcoming 70th anniversary of Stalin’s death gave an occasion to talk with the well-known historian and leftist political thinker Aleksandr Shubin about the events of 1953, which became one of the historical crossroads in the development of the USSR. Keywords: I. Stalin, L. Beria, N. Khrushchev, V. Molotov, G. Malenkov, 1953 in the history of the USSR, the beginning of de-Stalinization, the struggle for power in the USSR. About the author: Shubin Aleksandr V., doctor of historical science, professor, chief researcher of the Institute of General history, RAS (Moscow), the professor of the Russian State University of Humanities and of the State Academic University of Humanities. Contact information: historian905@gmail.com. А.С.: В литературе получила хождение версия о том, что Сталин в последние годы жизни готовил новую волну большого террора. Наиболее явным его предвестником стало «дело врачей». Однако можно вспомнить и другие фабриковавшиеся как в центре, так и на периферии (в частности, в Грузии) дела. Аресты начала 1950-х годов коснулись высокопоставленных чинов МГБ, включая В. Абакумова. Одним из симптомов грядущей волны можно считать и то, что оказались в опале деятели из близкого окружения Сталина – В. Молотов и А. Микоян, что отчетливо проявилось на XIX съезде партии в октябре 1952 г. Как, по Вашему мнению, страну действительно ждал большой террор? А.Ш.: Большой террор как явление – это быстрое уничтожение нескольких сотен тысяч человек в 1937-1938 годах. Такую акцию в 50-е годы Сталин не планировал. Но очередной этап массовых репрессий, аналогичный «Ленинградскому делу», конечно, готовился. МГБ по заданию Сталина увязывало «Дело врачей» с опальными Молотовым и Микояном. А их разоблачение могло потянуть за собой несколько сот или тысяч людей, как это было с «Ленинградским делом». А.С.: Насколько всеобщим в первые месяцы после смерти Сталина было в руководстве страны (и шире – партийной элите) осознание того, что управлять прежними методами невозможно и надо что-то менять? Мы помним о том, что не был дан ход «делу врачей», затем происходит некоторое смещение акцентов в экономической политике в пользу сельского хозяйства и производства предметов потребления. Во внешней политике СССР с первых месяцев происходит снижение конфронтационности – при том, что к руководству МИДом вернулся Молотов, человек с репутацией наиболее последовательного охранителя устоев. Так, уже 30 мая Москва официально заявила об отказе от своих претензий к Турции, дезавуировав собственный меморандум 1946 г. с требованиями о пересмотре конвенции Монтрё и совместной обороне черноморских проливов. Благодаря более гибкой позиции СССР (повлиявшего на КНДР и КНР) в конце июля удалось достичь соглашения о перемирии в Корее. Принимается решение о нормализации межгосударственных отношений с наиболее заклятым и принципиальным сталинским врагом – титовской Югославией, пусть пока еще как с «буржуазным» государством. И уже в 1953 г. стороны обменялись послами. Осознание того, что надо что-то радикально менять в стране, включая ее внешнюю политику, было с первых недель доминирующим в постсталинском советском руководстве и не вызывало ни с чьей стороны возражений? Было ли среди части аппарата видимое сопротивление этой линии на перемены? И как проявлялись разногласия относительно характера и темпов перемен? А.Ш.: Разногласий о необходимости некоторых перемен не было, а вот по поводу их масштаба и направления – имелись, но тоже не могли сразу проявиться. Во-первых, некоторые перемены были уже запрограммированы при Сталине, такие как отказ от претензий к Турции, поиск возможности заключить перемирие в Корее. Уход из жизни Сталина позволил «распаковать» старые заготовки. Тот же Молотов в последние годы жизни Сталина был скорее голубем, чем ястребом – слишком быстро игры в неуступчивость привели СССР и США на грань атомной войны. Во-вторых, отход от тоталитарной модели шел очень медленно, под знаком продолжения политики Сталина. Соответственно и различия во взглядах могли касаться только нюансов. В-третьих, основная масса бюрократии привыкла к безропотному подчинению и не могла пока принять участие в выработке курса. В-четвертых, разногласия между членами Президиума ЦК носили во многом личный характер. Все боялись Берию и, решив расправиться с ним, обличали его за те самые предложения, которые затем сами в значительной степени осуществляли. Дальнейшие расхождения 1954-1955 годов – по поводу групп А и Б, отношения к селу, освоения целины и т. п., также носили не столь принципиальный характер, как это трактовалось в горячке последующих обличений. Молотов не отрицал необходимость освоения целины, но предлагал делать это скромнее, Маленков не отрицал необходимость развития тяжелой индустрии. Для того, чтобы эти альтернативы стали решительнее расходиться, необходимы были более решительные и последовательные преобразования, чем даже хрущевские. Если соотношение групп А и Б зависит от решения чиновников, то оно неустойчиво, является результатом произвола и чревато диспропорциями. А появление проблем быстро приводит к отказу от «нового курса», что тоже происходит волевым решением. Последовательная, долгосрочная альтернатива в таких условиях не возникает. А.С.: Насколько далеко идущими были реформаторские планы Л. Берии, который провел широкую амнистию, ставил своих людей на ответственные посты на местах? Верны ли утверждения, что он хотел вопреки сложившейся большевистской практике перенести главный акцент в принятии решений с партийных органов на государственные? А не произошел ли фактически такой перенос еще при Сталине, который отменил пост генерального секретаря ЦК ВКП(б) и управлял страной с 1941 г. прежде всего в качестве председателя Совета министров СССР? А.Ш.: Советская система всегда была не чисто партийной, а партийно-государственной. Напомню, что и Ленин был не генеральным секретарем, а председателем правительства. Решения принимались примерно одними и теми же людьми то в ЦК, то в Совнаркоме. В 30-е годы, когда Сталин уже подписывался просто как секретарь, Политбюро состояло в большинстве из руководителей государственных структур. Так что его нельзя считать чисто партийным, внегосударственным центром. В любой государственной структуре есть свое «политбюро» – ближнее окружение лидера или коллективное руководство. Роль чисто партийной структуры была не всеобъемлющей, а отраслевой: учет кадров, агитация, мобилизация на решение задач, поставленных Политбюро… Сталин был арбитром в партийно-государственной системе независимо от того, занимал ли он пост секретаря ЦК или председателя правительства. Не место красило человека. На это рассчитывал и Берия, который полагал, что сможет лидировать в коллективном руководстве благодаря своим личным качествам, занимая относительно скромный пост. Впрочем, мероприятия, которые теперь приписываются исключительно его инициативе, поддерживались и другими членами коллективного руководства. Если бы он потом решил иначе и победил бы в борьбе за власть, то конечно не остался бы главой МВД (забавно читать, как его обвиняли в намерении поставить МВД на место партии). Берия был достаточно опытным человеком в этой системе, чтобы понимать полезность партийных структур. Просто лидер государства должен был держать их под контролем. Берия был сначала демонизирован, а полвека спустя державные публицисты стали делать из него идеал своего представления об оптимальном государственном деятеле, прагматичном антикоммунистическом державнике. Это было модно во времена раннего Путина. Но отличия курса реального Берия от курса Хрущева были тактическими – не случайно Хрущев потом продолжал реабилитацию и разрядку международной напряженности. И Маленков бы на его месте вел бы примерно такую же политику – это было веление времени. А.С.: Отстранение жесткими методами Л. Берии было связано с тем, что он задумал слишком далеко идущие реформы, которые не могли принять его соратники по руководству страной, или они реально опасались за свою судьбу и предпочли нанести превентивный удар? Насколько велик был, по Вашему мнению, шанс, что все они, включая Г. Маленкова, станут жертвами большой зачистки, устроенной Берией? А.Ш.: Берия пал жертвой паранойи, но и у параноиков тоже есть враги. Члены коллективного руководства привыкли жить в ситуации, когда тебя завтра могут снять с должности и вскоре арестовать. Это был сильнейший стресс, который провоцировал устойчивые фобии. Им казалось, что пока «органы» подчинены одному из них, претенденту на лидерство, их жизнь под угрозой. Для преодоления этой фобии достаточно было просто снять Берию с должности, но им казалось, что он уже расставил везде своих людей и, продолжая оставаться на свободе, может взять реванш. А этого реванша они тоже смертельно боялись. В итоге они продлили тоталитарную эпоху, сохраняя правило, при котором проигравший уничтожается. К тому же возник соблазн свалить на Берию все грехи сталинской эпохи от террора до разрыва с Югославией, к которому он вообще имел мало отношения. Думаю, они искренне считали, что наносят превентивный удар, но доступные нам источники свидетельствуют в пользу того, что Берия как раз не собирался репрессировать своих коллег, по крайней мере на этом этапе. Они были нужны ему для управления страной, у него пока не было им замены. Берия надеялся, что и к нему также относятся. В дальнейшем процессы реабилитации бросили бы тень на всех членов руководства, причастных к репрессиям, но ведь и у Берии было рыло в пуху. Так что в случае выдвижения Берии на ту роль, которую затем играл Хрущев, устранение оппонентов могло вестись политическими, а не репрессивными методами, как это и было после 1954 года. И в этом «альтернатива Берии» является тактической, а не принципиальной. А.С.: Какой Вам видится роль Маленкова, который уже в марте 1953 г. заговорил о коллективном руководстве и необходимости недопущения нового культа личности? Насколько велик был реальный реформаторский потенциал этого деятеля? И почему Маленков так легко сдался, уступив Хрущеву в борьбе за власть фактически задолго до своего ухода с должности председателя Совета министров СССР в начале 1955 г.? Это не был слишком амбициозный политик с претензией на первую роль? А.Ш.: Если с лупой анализировать выступления вождей того времени, как это делали советологи, можно найти различия между ними там, где их не было. Коллективное руководство и недопущение нового культа личности было в 1953-1956 годах общим местом в рассуждениях членов Президиума ЦК. Когда 10 марта Маленков об этом заговорил, он ссылался на ЦК. То есть на мнение своих коллег по Президиуму. Большинство его членов относились к коллективности руководства серьезно, были в целом довольны своей нишей, а Хрущев вел борьбу за власть, используя сталинскую тактику салями. Маленков не уступал Хрущеву в борьбе за власть в 1954 году, он ее не вел. Да и его отставка с поста председателя правительства была связана не столько с интригами Хрущева, сколько с реальными проблемами в проведении его курса, которые в рамках советской модели экономики вряд ли могли иметь успех. «Выращивание» тяжелой промышленности на почве успехов сельского хозяйства и легкой промышленности закончилось неудачей еще в период НЭПа, это члены Президиума ЦК помнили. И когда в 1954-1955 годах после уступок селу наметились сбои в снабжении городов, это напомнило 1927 год. Маленкову было нечем крыть. Конечно, если бы Маленков имел характер Сталина или Хрущева, он бы не признал ошибки, стал бы выдавать неудачи за преддверие будущих побед, заменять аргументы кадровыми перестановками. Но это было не в его характере. Ну не получилось быть на первой роли – ведь он привык быть на второй. Из Маленкова в 90-е годы тоже стало модно лепить стратега нового НЭПа, вот если бы дать ему пару десятилетий, тогда бы да… В 1966 году, добиваясь своей реабилитации, он послал в Президиум ЦК, уже брежневский, обширную записку с политическими советами. Это предмет долгих раздумий человека, которому еще по возрасту далеко до маразма. И что мы там видим? Он обличает Хрущева за «безоговорочное» сближение с США (это Хрущева!), пишет об огромных заслугах Сталина перед народом, обличает югославский ревизионизм и предлагает заключить военный союз с Китаем. Это во время «культурной революции» Мао Цзэдуна-то. Вообще похоже на старческие рассуждения Молотова того времени, но еще чуднее. А.С.: Поговорим и о роли Хрущева в тех событиях и в том числе в устранении Берии. Можно ли говорить о том, что важнейшей вехой в борьбе за власть между наследниками Сталина стало избрание Хрущева в сентябре 1953 на пост первого секретаря ЦК КПСС, давшее ему контроль над партаппаратом? А если подойти к вопросу в более широком плане: какие возможные альтернативы в развитии СССР перекрыло усиление позиций Хрущева, наглядно проявившееся сначала в оттеснении Маленкова, а затем и в критике Молотова на июльском пленуме ЦК 1955 г.? А.Ш.: Напомню, что Хрущев уже во время мартовского распределения обязанностей должен был сосредоточиться на партаппарате, во время ареста Берии он первым секретарем еще не был, а все равно преуспел. Так что в сентябре 1953 года было закреплено то положение, которое сложилось раньше. И пост был назван скромно, чтобы прямо не отождествлять его с могуществом Сталина. Тут тоже сыграл роль принцип «не место красит человека». Конечно, Хрущев активно пользовался аппаратными возможностями, мог дополнительно дискредитировать Молотова с помощью парторганизации МИД. Но сами по себе аппаратные методы были недостаточны для победы над оппонентами – это еще опыт Сталина 20-х годов показал. Нужно было выдвинуть позицию, которая будет поддержана – сначала большинством Президиума ЦК, а затем и более широкими слоями руководителей уровня членов ЦК. На июньском пленуме 1957 года они поддерживали Хрущева не потому, что он был их партийным начальником, а как лидера десталинизации. Тот же Г. Жуков мог ведь и большинство Президиума ЦК поддержать, пост Хрущева тут ничего не решал. Но и он, и большинство членов ЦК, по государственной линии подчиненных не Хрущеву, а зачастую его оппонентам, предпочли поддержать именно Никиту Сергеевича, может быть даже как меньшее зло. Они боялись возвращения 30-х годов. Лицами этой эпохи помимо Сталина были Молотов, Каганович и Ворошилов. От них веяло могильным холодком той страшной эпохи, от которой хотелось уйти навсегда. Молотов представлял определенную альтернативу Хрущеву, даже большую, чем Маленков. Он выступал против возврата к сталинской системе, но за еще более осторожный отход от нее, чем даже имело место при Хрущеве. Молотову не были свойственны хрущевские креативные метания по перестройке хозяйственного управления и международных отношений. Но в случае падения Хрущева уже в 1957 году СССР пошел бы не по альтернативному пути развития, а сразу же политически перешел бы в 1964 год. Коллективное руководство было бы сохранено, что похоже на ситуацию 1964-1965 годов. Последовал бы новый раунд борьбы за власть, и если бы и в нем победил Молотов, то он занял бы место Брежнева с той поправкой, что Вячеслав Михайлович был более идейным коммунистом. Все-таки для Молотова строительство нерыночного коммунистического общества было делом жизни. Для Хрущева тоже – в этом было их сходство при всем различии политических стилей. Но на смену их поколению шла номенклатура, для которой коммунистические идеи были просто оберткой «нормальной жизни» и мещанских ценностей. Этот социальный процесс переварил бы и Молотова, как переварил Хрущева. В принципе я склонен придавать большое значение роли личности в истории, которая влияет на цену исторических достижений и раскраску инерционных процессов. Особенно роль личности важна на развилках истории, в революционные эпохи. 50-е годы революционной эпохой не были. Поэтому те различия, которые были между членами Президиума ЦК 1953 года, заносились песками истории, и процесс шел своей дорогой с незначительными зигзагами из-за расстрела Берии, неудачи Маленкова, провала «антипартийной группы» и позднее – самого Хрущева. Исторический процесс переварил их всех. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

С.С. Беляков «Русское самовластие» Сергея Сергеева. Рец.: Сергеев С.М. Русское самовластие. Власть и её границы: 1462—1917 гг. М.: Яуза-каталог, 2023. 2.03.2023 Статья посвящена анализу монографии российского историка Сергея Сергеева о генезисе, исторических особенностях и основных характеристиках авторитарной монархической власти в России. Сергеев убедительно показывает принципиальные отличия русского авторитаризма от абсолютизма в Европе. Абсолютизм в Европе опирался на сравнительно развитую правовую систему и был в той или иной степени ограничен. Власть русского царя до 1905 года не была ограничена ни формально, ни фактически, что Сергеев трактует как особую «русскую аномалию». Генезис неограниченного авторитаризма в России Сергеев связывает наследием монгольского господства, когда русские князья получали от монгольских ханов право собирать налоги и могли использовать свои новые полномочия против веча и бояр, прежде ограничивавших власть князя. Автор отмечает эти тезисы Сергеева как убедительные, но в то же время подвергает его критике за односторонность. Сергеев, с точки зрения автора, слишком увлекся критикой самодержавия, потеряв научную объективность. Автор считает, что у самодержавия в России были не только дурные, но и положительные стороны. Именно особенности самодержавной власти способствовали формированию боеспособной «военной машины», которая обеспечила расширение территории России на протяжении нескольких столетий. Сергеев смотрит на русского царя как на деспота, который управляет народом как завоеватель, колонизатор и удивляется «наивному монархизму» народа, который упорно поддерживает своего «мучителя». Из этого следует, что демократ Сергеев не понимает сущность монархизма и психологию монархистов. Монарх воспринимается не как завоеватель, а как воплощение народа и государства, как отец нации и даже как сын нации. Автор приводит высказывания русского консервативного мыслителя начала XIX века Н.М. Карамзина. Карамзин пишет о неограниченной власти русского царя, но считает эту власть не злом, а благом для России. В заключении автор обращает внимание на схожесть власти русского царя и власти китайского императора. Тот и другой могут при определенных обстоятельствах утратить свою легитимность в глазах народа, что ведет к падению власти автократора. Ключевые слова. История России, самодержавие, абсолютизм, монархия, власть, русская нация. Сведения об авторе: Сергей Станиславович Беляков — кандидат исторических наук, доцент Уральского федерального университета им. Б. Н. Ельцина; заместитель главного редактора журнала «Урал». Контактная информация: sbeljakov@mail.ru beliakov.sergey@urfu.ru S.S. Beliakov Rev.: Sergeev S.M. Russian autocracy. Power and its borders: 1462-1917. М.: Yauza-katalog, 2023. The article is devoted to the analysis of the monograph of the Russian historian Sergey Sergeev on the genesis, historical features and main characteristics of authoritarian monarchical power in Russia. Sergeev convincingly shows the fundamental differences between Russian authoritarianism and absolutism in Europe. Absolutism in Europe was based on a relatively developed legal system and was more or less limited. Russian tsar's power until 1905 was not limited either formally or in fact, which Sergeev interprets as a special "Russian anomaly". Sergeev links the genesis of unlimited authoritarianism in Russia with the legacy of Mongol domination, when Russian princes received the right to collect taxes from the Mongol khans and could use their new powers against the Veche and boyars, previously limited the power of the prince. The author notes these theses of Sergeev as convincing, but at the same time criticizes him for his one-sidedness. Sergeev, from the author's point of view, got too carried away with criticism of the autocracy, having lost scientific objectivity. The author believes that the autocracy in Russia had not only bad, but also positive sides. It was the features of the autocratic government that contributed to the formation of a combat-ready "military machine", which ensured the expansion of the territory of Russia for several centuries. Sergeev looks at the Russian tsar as a despot who rules the people as a conqueror, a colonizer and is surprised at the "naive monarchism" of the people who stubbornly support their "tormentor". It follows from this that the democrat Sergeev does not understand the essence of monarchism and the psychology of monarchists. The monarch is perceived not as a conqueror, but as the embodiment of the people and the state, as the father of the nation and even as the son of the nation. The author cites the statements of the Russian conservative thinker of the beginning of the XIX century N.M. Karamzin. Karamzin writes about the unlimited power of the Russian tsar, but considers this power not evil, but good for Russia. In conclusion, the author draws attention to the similarity of the power of the Russian tsar and the power of the Chinese emperor. Both may, under certain circumstances, lose their legitimacy in the eyes of the people, which leads to the fall of the autocrator's power. Keywords. History of Russia, autocracy, absolutism, monarchy, power, Russian nation. About the author: Beliakov Sergei S., candidate of History, Associate Professor at the Ural Federal University named after B. N. Yeltsin; Deputy Chief Editor of the magazine «Ural» Contact information: sbeljakov@mail.ru beliakov.sergey@urfu.ru «У нас не Англия; мы столько веков видели судью в монархе и добрую волю его признавали высшим уставом». Н.М. Карамзин В 2017 г. историк и в то время научный редактор журнала «Вопросы национализма» Сергей Сергеев выпустил книгу «Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия» [Сергеев 2017]. Она стала тогда событием в интеллектуальной жизни. О «Русской нации» много писали, обсуждали, спорили. Изданное в самом начале 2023 г. «Русское самовластие» во многом перекликается с книгой об «отсутствующей» русской нации, что подчеркивает сам автор: «Эта книга – своеобразное продолжение моей предыдущей работы <…> точнее, углубленное развитие одной из ее основных тем» [Сергеев 2023: 5]. Книга выглядит некоторым компромиссом между научным и научно-популярным изданиями. Есть постраничные сноски, но нет ни библиографии, ни указателя имен, ни комментариев. В этом, конечно, не вина автора. Коммерческие издательства, как правило, не имеют в штате научного редактора, а выход книги под грифом «научное издание» сопряжен с известными сложностями. «Русскую нацию» и «Русское самовластие» объединяет и жанр, и, что самое интересное, способ историописания. Читая Сергея Сергеева, я невольно вспоминал Хейдена Уайта. Американский учёный в своей спорной, но давно ставшей классикой исторической мысли монографии «Метаистория» отмечал: «Историки и хотели бы говорить буквально и ничего, кроме истины <...> но невозможно повествовать, не прибегая к фигуративной речи и дискурсу, который по своему типу является скорее поэтическим (или риторическим), нежели буквалистским. чисто буквалистское описание того, «что произошло» в прошлом, может быть использовано только для создания анналов или хроники, но не «истории» [Уайт 2002: 13]. Таким образом, на работу историка оказывает влияние избранный способ историописания. Он влияет на подбор источников и самих исторических фактов, а значит, и на содержание работы. С первых же страниц ясно, что перед нами обличительный памфлет. Русское самодержавие (и сам принцип самовластия) рассматривается как зло, несомненное и абсолютное. Истории появления этого «зла», надеждам его преодолеть и попыткам его изжить посвящена книга. История России века с XV предстает как бесконечный круговорот насилия, мучительства, страданий народа. В общем, все это было уже и в книге о русской нации, но теперь взгляд автора сосредотачивается именно на природе неограниченной власти. Чего стоят одни только названия глав: «Опалы и казни», «Служилое государство», «Крутое правление», «Людодёрство», «Империя насилия», «Законы исполнения не имеют», «Государевы слуги», «Ежедневный ужас», «Деспот в полном смысле слова», «Гонения на мысль», «Произвол и коррупция», «Вся Россия была в крепости», «Нет ничего безобразнее русской бюрократии», «Произвол против своеволия», «Слабосильный деспот», «Катастрофа». Тема далеко не новая, конечно, что признает и сам автор, надеясь привлечь внимание читателя не столько тематикой, сколько богатым фактическим материалом. Читатель найдет в книге немало примеров как безудержного деспотизма, так и слепого преклонения перед правителем, местами просто комического. Русский аристократ, сенатор, обер-гофмейстер Семён Андреевич Салтыков так делился с герцогом Бироном своей радостью: «Прошедшего апреля 30 дня получил я от её и[мператорского] в[еличе]ства милостивое письмо, и притом пожаловала мне, рабу, на именины вместо табакерки 1000 рублёв: истинно ко мне, рабу, милость не по моей рабской службе, истинно с такой радости и радуюсь и плачу» [Сергеев 2023: 311-312]. Будто комментарием к известной реплике грибоедовского Фамусова звучат слова сенатора, генерал-аншефа князя Ивана Фёдоровича Барятинского: «Кланяйся низко, подымешься высоко» [Сергеев 2023: 313]. Даже в просвещенном XIX столетии, в Золотой век русской культуры, московский почт-директор Александр Яковлевич Булгаков (кстати, тоже в будущем сенатор) буквально тает от умиления: «Государь в Москве!.. Видел русского ангела, кланялся ему, а он мне… в маленькой голубенькой колясочке сидел наш бог земной… Всё хорошо, только воля твоя, зачем на монетах нет изображения государева? Право, нехорошо!.. Представь себе жителя Алеутских, Курильских островов, сибиряка, самоеда, у коего отнята навек отрада увидеть государя своего… Ежели бы я был Канкрин[1]…, я бы умолял государя на коленях выбивать монету с царским изображением … Тогда бы стали драться за деньги… Велик наш государь!» [Сергеев 2023: 393]. Что уж там говорить о временах петровских и допетровских, когда и подданные лебезили перед государем, и государь не церемонился с поддаными. Если же простой смертный осмеливался в чем-либо спорить с правителем, как сын боярский Иван Никитич Берсень-Беклемишев с великим князем Василием III, то следовал грубый окрик: «Поди прочь, смерд, ненадобен мне еси» [Сергеев 2023: 60]. Жизнь Ивана кончилась на плахе. Как известно, Андрей Михайлович Курбский будет спорить с наследником великого князя Василия уже из-за рубежа. Историк Андрей Тесля еще после книги о русской нации отметил, что Сергей Сергеев использует для описания русского национализма «язык революционно-освободительного движения. Вся история представляется историей вековых страданий народа под гнётом... <…> У Сергеева получается не национальная, а некая автономная власть. Автономный государственный режим, действующий в собственной логике. <…> Но народ оказывается объектом, материалом» (Тесля 2021). «Русское самовластие» написано тем же языком, а русская власть предстает именно такой – абсолютно чуждой народу, изолированной от него, внешней. В сущности, колониальной. Хорошо, что еще не инопланетной. Однако Сергеев не устает подчеркивать, что сам народ добровольно соглашается подчиняться такой власти. Стихийный и, с точки зрения автора, «наивный» монархизм практически всего народа служил прочной основой самовластия. Даже получив исторический шанс серьезно ограничить власть, народ ею не пользуется. Смута начала XVII в. могла привести к ограничению царской власти. Василий Шуйский, вступая на престол, «обещал своим подданным соблюдать их права и не допускать царского произвола» и на том целовал крест. «Искони век в Московском государстве такого не вживалося», – цитирует Сергеев летописца [Сергеев 2023: 152]. Возможно, крестоцеловальную грамоту составили и при восшествии на престол Михаила Романова, но текст ее не сохранился, а старые московские порядки были восстановлены очень скоро. Сергеев отказывает Земскому собору в статусе сословно-представительного учреждения, потому что «В точном смысле слова сословий в России тогда не было». В Европе «сословия представляли собой <…> субъекты, с которыми монархи вынуждены были договариваться» [Сергеев 2023: 171]. В России же единственным субъектом политики оставалось самодержавие (до Манифеста от 17 октября 1905 г). Более того, система бессудного и безудержного насилия и полного господства начальников над подчиненными пронизывает и все общество, и даже церковь. Сергеев неоднократно приводит примеры полного господства архиереев над священниками. Казалось бы, эпоха дворцовых переворотов заметно переменила пусть не статус монарха, но отношения между политической элитой и самодержцем. Однако автор заходит с другой стороны. Именно эта глава получила звучное название «Империя насилия»: «Произвол и беззаконие — родовые черты российской государственности, но их жертвами ранее были подданные, а не государи <...> теперь же под это страшное, дробящее всё вокруг колесо попали и они». Невольно вспомнилось незабвенное: «А крестьянам жилось хуже...» Тут, правда, не крестьянам, а вообще всем. Странно, что автор редко упоминает Чаадаева, тут бы самое место на него сослаться. Тем более, что Сергеев говорит ни много, ни мало о некой «русской аномалии». Создается впечатление, будто русский народ рассматривается автором как какое-то странное исключение. Или даже хуже того, как, используя выражение великого писателя (и сказанное по другому поводу), «прореха на человечестве». Уместнее всего здесь вспомнить Иннокентия Анненского: Сочинил ли нас царский указ? Потопить ли нас шведы забыли? Вместо сказки в прошедшем у нас Только камни да страшные были. <...> Ни кремлей, ни чудес, ни святынь, Ни миражей, ни слез, ни улыбки… Только камни из мерзлых пустынь Да сознанье проклятой ошибки. С каждой страницей вопросов к автору становится все больше и больше. Он мимоходом упоминает «блестящие успехи во внешней политике» [Сергеев 2023: 303]. Между прочим, упомянутый выше сенатор Семён Салтыков был отцом генерал-фельдмаршала Петра Семёновича Салтыкова. Того самого, что разбил Фридриха Великого в битве при Кунерсдорфе (1759 г.). Откуда же взялись эти успехи в столь мрачное для российской истории время? Если народ только бесконечно страдал от самодержавия, то откуда у него время и силы? Как же такой народ умудрился создать огромное государство, покорить Сибирь, дойти до самой Америки, завоевать и освоить Дикое поле, построить блистательный Санкт-Петербург и великолепную Москву? Как все эти «холопы» и «рабы» создали великую культуру, в ценности которой не сомневаются даже многие враги России? Между началом правления Ивана III (середина XV в.) и серединой XVIII в. территория государства российского увеличилась в 50 раз. И, что более важно, постоянно росло население. За три века (XVI—XVIII) численность собственно русских (великороссов) выросла в четыре раза (с 5 миллионов до 20 миллионов). А к началу XX в. русские обогнали по численности немцев, французов, японцев и уступали теперь только китайцам и народам Британской Индии [Соловей 2008: 93-94]. Я ссылаюсь на того самого Валерия Соловья, который прежде, чем стать всезнающим политологом-«путиноведом», считался крупным специалистом по национализму. Соловей посвятил проблеме взаимоотношений русского народа и российского государства, по крайней мере, две монографии. Более того, Соловей входил в редакционный совет уже известного нам журнала «Вопросы национализма». Соловей, дальновидный и лукавый, тоже писал о противостоянии русского народа и «нерусской» (а в советский период даже «антирусской») империи, но не забывал и «подсластить пилюлю» для своего читателя. Рассказать о мощи и величии русского народа. При этом у него не было необходимости кривить душой: «Важным условием экспансии была способность русского народа выстоять, наладить жизнь и хозяйство в тяжелейших условиях» [Соловей 2009: 38]. С этим не поспоришь. Сергеев же слишком увлечен критикой русского самовластия и, очевидно, просто не видит необходимости делать какие-то оговорки. Автор не находит, да, собственно, и не ищет, каких-либо преимуществ у самодержавного строя. Он слишком увлечен делом обличения самовластия. А преимущества всё-таки были. Я еще во время работы над книгой «Тень Мазепы» предположил, что русские обогнали украинцев в историческом развитии (в развитии государственности, а потом и культуры) в том числе благодаря наличию сильной авторитарной власти. Предки украинцев, населявшие богатое и благодатное Поднепровье, умели воевать не хуже предков великороссов, населявших сравнительно бедное междуречье Волги и Оки. Запорожские козаки переплывали на своих чайках Чёрное море, нападали на турецкие города, захватывали турецкие корабли. Вмешивались в дела Молдавии и Валахии. Козацкие восстания потрясали польско-литовское государство и, в конце концов, способствовали его краху. Словом, они могли создать военную машину, не хуже московской. Но сила украинцев тогда была растрачена даром на славные и выгодные, но бесполезные для строительства государственности походы. В то же время авторитарная власть великих князей, а затем царей московских, императоров всероссийских действовала более последовательно и эффективно [Беляков 2020: 180-184]. И вот на помощь казакам Ермака, изнемогавшим в борьбе с войсками Кучума, русский царь присылает подкрепление. Вслед за суровыми землепроходцами шли русские воеводы: устанавливали власть российского государства и наводили какой-никакой порядок. Военные, организаторские преимущества самодержавия в XV—XVIII вв. были очевидны. Интересно, что свидетельство на сей счет можно найти и в рецензируемой книге. Сергеев цитирует Сигизмунда Герберштейна: «Если у нас с ними [русскими дворянами] заходила речь о литовцах, они обыкновенно с усмешкой говорили: «Когда их король или великий князь приказывает кому-либо из них отправляться с посольством или в какое другое место, то получает в ответ, что-де жена больна или лошадь хрома. А у нас не так, – говорят они, смеясь, – если хочешь, чтобы голова была цела, отправляйся по первому приказу» [Сергеев 2023: 71]. Он приводит этот фрагмент как доказательство жестокости русской власти. Однако из текста хорошо видны некоторые причины будущего упадка Литвы и Польши. В XVIII столетии, как мы знаем, все литовские и немалая часть польских земель окажутся под властью императрицы Екатерины II, а польская и литовская государственность будет ликвидирована более чем на век. Сергеев, ссылаясь на Макса Вебера, пишет о патримональном характере русской власти, то есть «формы традиционного господства, выросшей из патриархального подчинения домашних – главе дома, «детей» – отцу». Власть «отца»-государя надзаконна, не связана какими-либо юридическими ограничениями. Интересно, что примерно то же самое писал двести лет назад другой мыслитель – Николай Михайлович Карамзин. Но все то, что Сергеев считает пороком и откровенным злом, Карамзин рассматривал как настоящую добродетель: «В России государь есть живой закон: добрых милует, злых казнит, и любовь первых приобретается страхом последних. Не боятся государя – не боятся закона! В монархе российском соединяются все власти: наше правление есть отеческое, патриархальное. Отец семейства судит и наказывает без протокола, – так и монарх в иных случаях должен необходимо действовать по единой совести» [Карамзин 1991: 102]. Как видим, в своей «Записке о древней и новой России» Карамзин описал ту же самую форму правления и систему организации власти, которая приводит Сергеева в такое отчаяние. Но вместо знака «минус» Карамзин, теоретик не только самодержавия, но и крепостничества, ставит жирный «плюс». Да, государь – единственный источник власти, и это хорошо! «Самодержавие есть палладиум России; целостность его необходима для ее счастья» [Карамзин 1991: 105]. Делая скидку на сословную и, как бы выразились марксисты, «классовую ограниченность» Николая Михайловича, нельзя не отметить: в нескольких словах он описал политическую и правовую систему, существующую и поныне. Сергей Сергеев доводит повествование лишь до 1917 года, но в послесловии характеризует политический строй в 1929—1953 гг. так: «…настоящая самодержавная монархия, прикрытая фиговым листом «власти Советов» и «самой демократической конституции в мире» [Сергеев 2023: 569-570]. А последние строки посвящает горестной констатации: «…система верховной власти после недолгого демократического поворота вернулась на свою столбовую дорогу, и, похоже, подавляющее большинство россиян это вполне устраивает» [Сергеев 2023: 574]. Вывод столь же очевидный, сколь и неоригинальный. Книга интересна совсем не этим. Самое интересное, на мой взгляд, исследование генезиса самодержавия и установление принципиальных различий между русским самодержавием и европейским абсолютизмом. 1. Обоснованно проведено разграничение между властью в домонгольской и в Московской Руси. Тоже мысль совсем не новая, но полезно вспомнить об этих различиях между властью московского или петербургского самодержца и властью князя, ограниченной вечем, дружиной, боярами, а иногда и письменным рядом (договором). 2. Убедительно опровергается еще живая (благодаря неувядающей популярности «Курса русской истории» В.О. Ключевского), хотя устаревшая точка зрения, связывающая генезис самодержавия с особенностями развития Ростово-Суздальской земли. Но принципиальных различий между властью князей на северо-востоке и юго-западе домонгольской Руси не было. Здесь автор ссылается на работы авторитетных специалистов по истории Руси, от статьи А.Н. Насонова «Князь и город в Ростово-Суздальской земле» [Насонов 1924], опубликованной почти сто лет назад, до позднесоветских работ И.Я. Фроянова и А.Ю. Дворниченко [Фроянов, Дворниченко 1988: 117-149]. Судьба знаменитого любителя самовластия Андрея Боголюбского только доказывает отсутствие предпосылок к созданию самодержавия в домонгольскую эпоху. Великий князь, как известно, был убит собственными слугами. 3. Опровергается популярный и в науке, и, особенно, в исторической публицистике взгляд на самодержавие как на следствие дурного климата или необходимости часто воевать. Климат не привел к формированию самодержавия на Руси в XI-XIII веках. Христиане Испании (кастильцы, каталонцы, баски, галисийцы) много веков сражались с маврами, но в Арагоне и Кастилии действовали кортесы, которые утверждали законы и налоги и принимали королевские клятвы. Подданные могли не только спорить, но и успешно судиться с королями: «Потомки Христофора Колумба судились с испанской короной из-за нарушений последней ряда условий договора с их предком. Тяжба длилась десятки лет и закончилась мировой, по которой внуку Колумба выплатили денежную компенсацию и даровали герцогский титул с отрезком Панамского перешейка» [Сергеев 2023: 94]. 4. Опираясь на недавно переведенную работу Э. Калделлиса «Византийская республика: народ и власть в Новом Риме», Сергеев доказывает, что идея о византийской природе российской власти также является мифом. Подлинного самодержавия во втором Риме не было: «Нарушение законов по личному произволу монарха воспринималось как тирания <…> Суверенитет в Византии принадлежал римскому народу. Восстания против императоров-«тиранов» воспринимались как осуществление вполне легитимного права свергать недостойного правителя» [Сергеев 2023: 35]. 5. Возникновение самодержавия в России Сергеев связывает, в первую очередь, с монгольским игом, соглашаясь при этом с такими «корифеями русской историографии», как Н.М. Карамзин, Н.И. Костомаров, Б.Н. Чичерин, А.Д. Градовский, В.И. Сергеевич. При этом русские князья вовсе не копировали устройство Золотой Орды, где ханов выбирали на курултае. Зато получив от ордынских ханов право собирать налоги для хана и став, таким образом, колониальными администраторами с широкими полномочиями, они сумели со временем избавиться от веча и превратить все населения, включая бояр, в своих подданных. Князья прекращают заключать «ряд» с вечем, а затем и вовсе собирать его. Обычный прежде переезд бояр от одного князя к другому начинает рассматриваться как измена и т.д. Победе самодержавия способствовала и «слабость юридической культуры домонгольской Руси сравнительно с ареалом распространения римского права, от Византии до Западной Европы» [Сергеев 2023: 39]. 6. К большим достоинствам книги относится убедительное обоснование различий между русским самодержавием и абсолютизмом в странах Европы. Сергеев сопоставляет порядки на московской Руси и в Российской империи с порядками в странах Европы. Нигде он не находит столь полного самовластия, как в России. Даже в такой абсолютистской стране, как Франция, король не мог нарушать наиболее важные, основополагающие законы, включая закон о престолонаследии. Провинциальные парламенты осуществляли судебную власть, их чиновники, в большинстве случаев, официально покупали свои должности и были независимы от короны. В Швеции даже такие авторитарные правители, как Карл XI и Карл XII, не сумели или не успели ликвидировать риксдаг. В Испании даже Филипп II вовсе не был неограниченным властителем. В Англии даже Генрих VIII, жестокий и авторитарный правитель с явно «тираническими замашками», вынужден был проводить свои реформы через утверждение в парламенте. При этом Сергеев показывает, что, так сказать, «человеческий материал» был в Европе не хуже и не лучше русского, но развитая правовая культура и сословия, независимые от королевской власти, не давали развернуться авторитарным лидерам. Так, Людовик XI очень похож на Ивана III. Но Великий князь Московский успешно провел операцию по переселению новгородской политической элиты, а затеянное французским королём переселение жителей города Арраса, в конце концов, провалилось. После смерти короля его наследник, Карл VIII, позволил переселенцам вернуться. Шведский король Эрик XIV начал было расправы над знатью и бессудные казни, не уступавшие казням и расправам его современника Ивана Грозного. Но Эрика свергли с престола и заключили в замке, где он и провел остаток жизни. Правда, в России, как мы знаем, с царями поступали даже жестче. Но свержение шведского короля Сергеев трактует как дело вполне оправданное, справедливого и едва ли не законное дело. Ещё в начале книги есть ссылки на Фому Аквинского и Джона Локка, которые оправдывали и обосновывали восстание против тирана. Аналогичное деяние в России, как мы помним, трактуется им как еще один акт насилия и произвола. Интересно, что Сергеев, удачно сравнивая порядки в России с порядками в Европе, почему-то отказывается от этих сравнений, как только речь заходит о «печальном состоянии русских нравов» [Сергеев 2023: 43]. Сергеев, ссылаясь на вполне достоверные свидетельства Е.Е. Голубинского, А.И. Кошелёва, Н.И. Греча, приходит к такому выводу: «Несть числа источникам, красноречиво рассказывающим, как в самые разные эпохи русский человек, получив в свои руки мало-мальскую власть, перестает сдерживать свои страсти, а их жертвой становятся те, кто от него так или иначе зависит». Развращающее влияние самодержавия и «невыработанность «легалистского сознания» [Сергеев 2023: 45, 46] привели к закономерному результату. Однако русские безобразия с безобразиями французскими или английскими не сравниваются. А зря, ведь в истории стран Европы насилия, разврата, жестокости хватало, и развитая правовая культура не всегда могла помочь «исправлению нравов». Я даже не знаю, стоит ли иллюстрировать столь очевидную мысль примерами? Но на всякий случай открыл книгу Питера Акройда «Лондон». Открыл почти наугад, и вот что нашел: «Лондон всегда славился жестокостью. <…> Знаменательным примером лондонского зверства стало избиение всех евреев города в 1189 году во время коронации Ричарда I. Мужчин, женщин и детей жгли, резали на куски; то был один из первых погромов, направленных против городских чужеземцев, – но далеко не последний» [Акройд 2005: 545]. Перенесемся из мрачного средневековья в XVII век, век двух революций, Билля о правах и Habeas corpus: «Если на улице повздорили двое мальчишек, <…> прохожие останавливаются, мгновенно окружают их кольцом и принимаются натравливать друг на друга». «Драка между мужчиной и женщиной тоже была делом обычным: «На Холборне я видел, как лупили друг друга мужчина и женщина… ударив ее со всей силы, он отступал… женщина, пользуясь этими промежутками, лезла руками ему в лицо, в глаза… Полиции до схваток между отдельными горожанами нет никакого дела» [Акройд 2005: 547]. «Согласно многим источникам, – продолжает Акройд, – одним из «развлечений» англичан были бои между женщинами, которые устраивались в таких местах увеселений, как Хокли-ин-де-Хоул. Очевидец пишет, что «женщины, почти обнаженные, сражались двуручными мечами, на концах заостренными как бритва». Обе то и дело получали порезы, и тогда схватка ненадолго прерывалась, чтобы зашить рану – разумеется, без всякой анестезии, кроме обуревавшей пациентку злости». Не удивительно, что другие европейцы воспринимали лондонцев «как варваров» [Акройд 2005: 548, 547]. Следует ли из этого, будто англичане так озверели от британского конституционализма? Конечно, нет. Среди проблем, не решенных и даже не вполне раскрытых автором «Русского самовластия», есть и такая: от чего зависит обретение и утрата монархом легитимности? В книге Сергеева показано, как постепенно утрачивал статус истинного царя Николай II. Автор книги ссылается на исследование Б.И. Колоницкого, посвященное образу императорской семьи в годы Первой мировой войны. Царя все чаще воспринимали как «бестолкового», «нерачительного» хозяина, который не соответствовал образу настоящего царя. Простые люди называли его «бабой» и, особенно часто, просто «дураком» [Колоницкий 2010: 207-208, 211; Сергеев 2023: 560-563]. В самом деле интересно. Живой бог превращается в обычного человека, слабого, почти беспомощного перед яростью толпы или произволом революционеров. Историческое волшебство, которое еще не вполне объяснили историки и политологи. Даже такие могущественные, волевые правители, как Петр I и Николай I были сильны тем, что большинство населения признавало их законными царями. Без этого общественного консенсуса они быстро бы лишились власти. Что уж говорить о таких вполне заурядных людях, каким, видимо, был сам основатель династии Романовых. Недаром современный христианский публицист Эдуард Зибницкий пишет, что Михаил Романов «в момент величайшей угрозы для самого бытия Московской Руси является не как отец нации (здесь и далее курсив Зибницкого. – С.Б.), а как сын нации» [Зибницкий 2007: 115]. При этом не всякий, занявший престол, воспринимается как истинный царь. Народ признает царём слабохарактерного и еще совсем юного Михаила, но этот же народ совсем недавно отказал в таком праве Борису Годунову, Фёдору Годунову, Лжедмитрию I, Василию Шуйскому, Лжедмитрию II. Судьба непопулярных пусть не в народе, но в элите Петра III и Павла I, невинного Иоанна Антоновича (казалось бы, чем он хуже Миши Романова?) и трагедия последнего русского царя также требует какого-то объяснения. Мало человеку занять престол или президентское кресло, чтобы обрести статус настоящего, признанного народом русского царя. Книга Сергея Сергеева построена во многом на сравнении «правильного» западного пути развития и «русской аномалии». От сравнения со странами Востока автор отказывается, лишь мимоходом упоминая «восточные деспотии» со ссылкой на Л.С. Васильева [Васильев 2000: 100-101]. Взгляды последнего представляются мне давно устаревшими. Восток очень разный. Индия, Китай, мусульманский мир отличаются друг от друга не менее, чем от Запада. Но вот какое сравнение буквально бросается в глаза. Власть русского царя сопоставима с властью китайского императора, но все же уступает ей в степени сакрализации. Один из крупнейших российских синологов Владимир Малявин пишет: «...государь, согласно официальной идеологии, направлял движение всего мира до последней его частицы и был настоящим «подателем жизни» для всех существ. Неповиновение правителю рассматривалось в Китае не просто как уголовное преступление и попрание моральных устоев, но как истинное святотатство, покушение на самые основы вселенского порядка. Этим объясняется, помимо прочего, безжалостность, с которой подавлялись даже самые робкие выступления против государственной власти» [Малявин 2001: 106]. В то же самое время в китайской политической культуре существовало понятие «Небесный мандат» («пиньинь» или «тяньмин»). Сын Неба, утерявший «добродетель», терял «Небесный мандат», превращаясь в узурпатора, против которого восстать можно и даже нужно. Это я не к тому, чтобы обосновать модную ныне идею «поворота на Восток». В культурном отношении между Китаем и Россией — пропасть, просто разные миры. Отчасти совпадает только вот это отношение к власти. Получается, что все могущество правителя построено на восприятии монарха как «живого закона», как зримого олицетворения государства и самого народа. Этого, очевидно, не может и не хочет понять автор. Сергей Сергеев, последовательный демократ, с явным предубеждением относится к монархии и, на мой взгляд, недопонимает сущность монархизма. У него самодержец предстает чем-то вроде безжалостного колонизатора, тирана, узурпировавшего власть. Поэтому его так удивляет и так возмущает видимая «покорность» народа. «Наивный монархизм» не только огорчает автора, но буквально ставит его в тупик. В этом, собственно, и заключается некоторая ограниченность этой книги. Феномен самодержавия не понять, если изначально не понимаешь и не принимаешь сам монархизм. Не обязательно как гражданин, но именно как исследователь. БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК Акройд 2005 – Акройд П. Лондон: Биография / Пер. с англ. В. Бабкова, Л. Мотылева. – М., 2005. Беляков 2020 – Беляков С.С. Тень Мазепы: Украинская нация в эпоху Гоголя. – М., 2020. Васильев 2000 – Васильев Л.С. Восток и Запад в истории (основные параметры проблематики) // Альтернативные пути к цивилизации. – М., 2000. Зибницкий 2007 – Зибницкий Э.В. Монархический принцип и власть // Новый мир. 2007. № 4. С. 110—123. Карамзин 1991 – Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. – М., 1991. Колоницкий 2010 – Колоницкий Б.И. Трагическая эротика: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. – М., 2010. Малявин 2001 – Малявин В.В. Китайская цивилизация. – М., 2001. Насонов 1924 – Насонов А.Н. Князь и город в Ростово-Суздальской земле. (В XII и первой половине XIII в.) // Века. Исторический сборник. Ч. 1. – Пг., 1924. Сергеев 2017 – Сергеев С.М. Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия. – М., 2017. Сергеев 2023 – Сергеев С.М. Русское самовластие. Власть и её границы: 1462—1917 гг. М.: Яуза-каталог, 2023. Соловей 2008 – Соловей В. Кровь и почва русской истории. – М., 2008. Соловей 2009 – Соловей Т., Соловей В. Несостоявшаяся революция. Исторические смыслы русского национализма. – М., 2009. Тесля 2021. – Тесля А. В поисках русского // Россия в глобальной политике. 2021. № 2 (Март-Апрель). URL: https://globalaffairs.ru/articles/v-poiskah-russkogo/ (дата обращения 25.02.2023). Уайт 2022 – Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века / Пер. с англ. Е.Г. Трубиной и В.В. Харитонова. – Екатеринбург, 2002. Фроянов, Дворниченко 1988 – Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. REFERENCES Ackroyd P. London: Biorrafiya / Per. s angl. V. Babkova, L. Motyliova. Moscow, 2005. Beliakov S.S. Ten Mazepy: Ukrainskaya natsiya v epokhu Gogola. Moscow, 2020. Vasiljev L.S. Vostok I Zapad I istoriyi (osnovnyi parametry problematiki) // Aljternativnyi puti k tsivilizatsii. Moscow, 2000. Zibnitskiy E.V. Monarkhicheskiy printsip I vlastj. Noviy mir. 2007. № 4. Karamzin N.M. Zapiska o drevney I novoy Rossii v eyo politicheskom i grazhdanskom otnosheniyakh. Moscow, 1991. Kolonitskiy B.I. Tragicheskaya erotica: Obrazy imperatorskoy semyi v godi Pervoy mirovoy voyni. Moscow, 2010. Malyavin V.V. Kitayskaya tsivilizatsiya. Moscow, 2001. Nasonov A.N. Knyaz i gorod v Rostovo-Suzdalskoy zemle. (V XII I pervoy polovine XIII v.). Veka. Istoricheskiy sbornik. Ch. 1. Petrograd, 1924. Sergeev S.M. Ruskaya natsiya, ili Rasskaz ob istorii eyo otsutstviya. Moscow, 2017. Sergeev S.M. Ruskoye samovlastie. Vlast i eyo granitsi: 1462-1917. Moscow, 2023. Solovey V. Krov i pochva russkoy istorii. Moscow, 2008. Solovey V., Solovey T. Nesosnoyavshayasya revolutsiya. Istoricheskie smysly russkogo natsionalizma. Moscow, 2009. Teslya A. V poiskakh russkogo. Rossiya v globalnoy politike. 2021. № 2 (Mart-Aprel). Uayt Kh. Metaistoriya. Istoricheskoye voobrazhenie v Evrope XIX veka / Per. s angl. E.G. Trubinoy, V.V. Kharitonova. Ekaterinburg, 2002. Froyanov I.Ya, Dvornichenko A.Yu. Goroda-gosudarstva Drevney Rusi. Leningrad, 1988. [1] Имеется в виду министр финансов граф Е.Ф. Канкрин. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Чарлз Рууд: «Проблема состоит в том, что Путин не является читателем, он не знает русской культуры, он не чувствует русскую душу». Интервью с Ч. Руудом 1.03.2023 Чарлз Рууд в течении пятидесяти четырех лет преподавал в Университете Западного Онтарио (Лондон, Канада). Более сорока раз посещал Москву и Санкт-Петербург для работы в архивах. Его книги посвящены тому, как либеральные идеи влияют на авторитарное общество. Сегодня он отвечает на вопросы «Исторической Экспертизы». Email: ruudchuck@gmail.com Автор книг: Fighting words: imperial censorship and the Russian press, 1804-1906. University of Toronto Press, 1982. Russian entrepreneur: publisher Ivan Sytin of Moscow, 1851-1934. McGill-Queens Presss, 1990. Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин. М.: Терра, 1996. Fontanka, 16: the tsars' secret police. McGill-Queen's University Press, 1999. Фонтанка, 16: Политический сыск при царях. М.: Мысль, 1993. The constant diplomat: Robert Ford in Moscow. McGill-Queen's University Press, 2009. My life for the book: the memoirs of a Russian publisher by Ivan Dmitrievich Sytin. McGill-Queen's University Press, 2012. Ян Ассманн утверждает, что коммуникативная (семейная память) в современном обществе охватывает не более трех поколений (80-100 лет). Какова глубина вашей семейной памяти? Моя семья родом со Среднего Запада, из Миннесоты. Это «скандинавский регион». Мой дед приехал из Норвегии, моя бабка – из Германии. Их старший сын, мой отец, стал печатником. Он хотел, чтобы я тоже стал печатником, но я решил стать историком России и начал учить русский язык, который я очень люблю, так как он является системным и логичным. Я считаю, что в результате изучения русского языка мой английский улучшился. Еще одна огромная удача моей юности, что я женился на Марджи, предки которой приехали в Америку из Швеции. Я сконцентрировался на изучении цензуры в Российской империи и к настоящему времени написал шесть книг. Почему вы занялись исследованием России? Это серьезный вопрос! Я сам удивляюсь этому. Возможно, это связано с тем, что в то время был особый интерес к России, когда мы обнаружили, по меньшей мере мы так считали, что между русскими и американцами существует большое сходство. Так большинству русских и американцев присуще чувство юмора. Не знаю, согласитесь ли вы с этим, но, по моему мнению, было интересно узнать, как возникло это гармоничное сходство между двумя великими народами, чем это было вызвано, к чему это привело и какое влияние это оказало на мир. Эти моменты сходства привлекли меня к изучению России. Я решил специализироваться на русской истории в тот момент, когда решил стать академическим исследователем. Поэтому я начал уделять все большее внимание этой сфере и постепенно стал заниматься исключительно российскими исследованиями. Другие темы мне тоже были интересны, но русская история обладала неотразимой привлекательностью. Мне нравятся русские. Таковы были мои мысли о моем выборе научной специализации все это время. Я поступил в Уилламеттский университет (Willamette University) в городе Сэйлем (Орегон) в 1951 и закончил его в 1955. Были ли среди ваших университетских профессоров русские? Да, наиболее интересные профессора были эмигрантами. Они приехали в Америку, начали преподавать в университетах и стали весьма влиятельными учеными и преподавателями. Прежде всего, я вспоминаю Михаила Михайловича Карповича. Это был замечательный человек и замечательный ученый. Когда я обучался в аспирантуре в Гарвардском университете, я посещал его занятия с огромным энтузиазмом. После Февральской революции он работал в структурах Временного правительства. После захвата власти большевиками он преподавал в Гарварде. Для меня встреча с этим выдающимся ученым носила судьбоносный характер. После Карповича я не встречал никого, кто обладал бы такой способностью формулировать исследовательские проблемы и находить пути к их пониманию, не теряя при этом чувства юмора. С тех пор я понял, что юмор – это отличительная черта людей демократических убеждений. У нас у всех есть опыт общения. Когда вы говорите с людьми демократических взглядов, возникает настоящий разговор. А когда общаетесь с личностями авторитарного типа, разговор всегда носит какой-то сомнительный характер. Попробуйте, например, представить нормальное общение с Трампом? Это невозможно. Рассказывал ли Карпович студентам о пережитом во время Русской революции? Карпович ничего не рассказывал о себе. Его курс был посвящен преимущественно русской литературе. Русская литература стала частью пробуждения во мне интереса к научным занятиям. Я был просто сражен Гоголем, Тургеневым, Толстым и множеством других русских авторов. Передо мной открылся поистине волшебный мир. И в моих собственных учебных курсах я прилагал много усилий, чтобы побудить у студентов интерес к чтению Толстого и Гоголя. Я считаю, что Гоголь самый смешной из всех известных мне авторов. Он одновременно в высшей степени мудрый и занимательный. Какой великолепный взгляд на жизнь! Могли бы вы рассказать о своих стажировках в Советском Союзе? Я приехал первый раз в Россию по программе научного обмена Айрекс (IREX) в 1966, через год после защиты диссертации в университете Беркли. После этого я посещал вашу страну много раз. И для меня это было в высшей степени восхитительное место. В то время многие американцы считали, что Америка должна стать мягче в отношениях с Советами. Позднее я узнал, что часть русских считала, что Россия должна перестать проводить жесткую политику против Америки. Т.е. мы мыслили сходным образом. Когда я приехал впервые в Советский Союз, я считал, что знаю русский, но скоро выяснилось, что моих знаний недостаточно для непринужденного общения. Звучание разговорного русского меня удивляло до тех пор, пока я им не овладел. Таким образом первый год ушел на изучение русского, на понимание того, как работать в русских архивах, на привыкание к жизни в Москве. Все это мне удалось успешно осуществить, и, хотя часть моих знакомых считали меня сумасшедшим, я решил опять поехать в Россию, поскольку я был поглощен русскими исследованиями. Вернувшись в Советский Союз, я засел за работу в архивах. Это был вызов, но я с ним справился. Главной темой моих архивных разысканий в СССР была история цензуры. Когда я встретил в архиве одного болгарина, он сказал мне: «Непонятно как советские власти разрешают вам заниматься цензурой, вас должны были депортировать». Это было своего рода свидетельство изменений, происходивших тогда в общественной жизни России, поскольку они позволили мне работать в архивах. Это было начало моей карьеры исследователя. Кто был вашим наставником в России? Согласно условиям студенческого обмена, каждому из нас выделялся наставник по обучению русскому языку. Со мной индивидуально занимался Борис Константинович Зарянко. И это отличалось от американского опыта языковой подготовки, где все студенты вместе занимались с одним преподавателем. Каждую встречу с Зарянко мы прорабатывали одну тему, пока я ее не осваивал. Это был очень продуктивный подход. С кем из русских ученых вы сотрудничали во время первых стажировок в Советском Союзе? Моим научным руководителем был Петр Андреевич Зайончковский. Он меня направлял, но не давил, предоставлял возможность самому найти свой путь. Петр Андреевич периодически встречался с американскими стажерами, я время от времени сам приходил к нему, чтобы пообщаться. Он был непревзойденным знатоком архивов. Это был серьезный ресурс для моих занятий, и я с большой пользой для себя следовал его указаниям. Петр Андреевич, несомненно, был либеральным исследователем, несмотря на то, что в Советском Союзе либералам жилось не просто. Трудно сказать, как ему это удавалось, но удавалось. Он написал интересные книги. Конечно, они отличались от тех, что мы писали в Америке. При этом они были в высшей степени глубокими и насыщенными подробностями. Я многому научился из них. Таким образом, он стал моим вдохновителем и проводником по русской истории. Было ли ваше общение с Зайончковским и другим советскими исследователями ограничено исключительно профессиональными темами, или вы обсуждали и другие вопросы? Насколько я помню, наше общение носило человеческий характер и отличалось от официально принятого в советском обществе. При этом мы понимали, что следует быть осторожными и не заходить слишком далеко, памятуя об ограничениях, в соответствии с которыми были вынуждены работать советские исследователи. Для меня было чрезвычайно ценным обнаружить, что даже при плохой системе можно делать хорошие вещи. Для меня это было откровением, поскольку, направляясь в Советский Союз, я считал, что в условиях диктатуры я должен быть осторожным, что здесь ничего нельзя сделать, но выяснилось, что нам удалось сделать многое. Это, по моему мнению, специфическая черта России: с одной стороны, вы демонстрируете, что являетесь сторонником режима, а с другой –свидетельствуете, что сторонником режима не являетесь. Мне нравится этот опыт. Могли вы обсуждать с вашими советскими приятелями проблемы советской жизни, например, ограничения свободы слова? Нельзя сказать, что это было невозможно, но как мне вспоминается, это всегда наводило на размышления. Я никогда не просил их заявлять, что они являются либералами, при этом наши разговоры шли в либеральном направлении. Если они спрашивали меня о жизни в Америке, я старался отвечать таким образом, чтобы не возникало впечатление, что я критикую советский образ жизни. Таким образом, это была тонкая игра и это было прекрасное развлечение. Часть моих американских коллег имели проблемы, поскольку заходили слишком далеко. Одного или двух даже выдворили из страны. Это был урок для всех нас: надо уделять основное внимание своей научной работе, делать то, что позволено и не валять дурака. Я не выходил за пределы программы моего исследования. В этом не было вины русских. Это было вызвано теми нормами, которые устанавливало советское правительство. В Советском Союзе вы встречались со своими сверстниками – молодыми учеными. Подружились ли вы с кем-то из них? Это сложный вопрос. В общежитии Московского университета моим соседом по комнате был Юрий, бывший офицер советской армии. Целыми днями он валял дурака, после обеда обычно шел пить пиво с друзьями. Однажды приехала его мать навестить сына и сказала ему: «Юрий, почему ты не можешь быть похожим на этого американца?» Но он не хотел этого. Я не упрекаю его, он прекрасно проводил время. Я часто поражался тому, что он вытворял, но, увы, не могу обо всем этом рассказывать. Помню, как на Рождество я поехал в Германию, чтобы встретиться там с членами моей семьи. Когда я вернулся, то обнаружил, что Юрий пригласил некую даму жить с ним в нашей комнате и они заняли мою кровать. Это придавало жизни дополнительный интерес. Я отвоевал свою кровать и жил остаток учебного года в Москве. Таким образом, во время моей первой годовой стажировки в Московском университете, Юрий был мой самый близкий советский знакомый. Тогда же я получил разрешение поехать в Ленинград, где был хороший архив. На самом деле ленинградский архив был более полезен для моих занятий, поскольку в нем было много правительственных документов. Вы помните своих ленинградских коллег? Я хорошо помню Бориса Львовича Канделя, с которым мы подружились. Время от времени мы встречались и беседовали в тогдашней Библиотеке им. Салтыкова-Щедрина (Публичке). Кандель, с одной стороны, хотел общаться с американцем, но с другой – побаивался этого. Помню, что однажды, когда мы беседовали с ним в библиотеке возле окна, он вдруг внезапно сменил тему, так как к нам приблизился православный священник. Кандель потом сказал мне: «Вы должны быть осторожны. Никогда не знаешь, кто к тебе подходит и что у него на уме». Это был важный урок для меня. Многие священники были тогда под контролем КГБ. Видите, как много я узнал о советской жизни и о русских за время пребывания в Советском Союзе. Вспоминаю, что если мы хотели пообедать, то обычно было необходимо выстоять очередь. И для того, чтобы войти в библиотеку, приходилось порой стоять по полчаса. Войдя в библиотеку, тоже надо было сохранять осторожность, так как наряду с генеральным каталогом был еще служебный каталог. Как-то я по ошибке зашел в служебный каталог и стал просматривать карточки. Ко мне тут же подошел сотрудник библиотеки и сказал, что у меня нет права находиться в этом помещении. Это было очень странно. В читальных залах дежурные каждый час открывали форточки, чтобы проветрить помещения, и в это время большинство присутствующих шли курить. Я помню русские папиросы. Раз я попробовал. Хочу сказать, что не стоило этого делать. И мне никогда не приходило в головы пойти пить пиво среди бела дня, как делал мой сосед по общежитию. Но я заметил, что русские любят пиво. Уже в постсоветское время я пригласил моих друзей навестить меня в Санкт-Петербурге. Они приехали и почему-то не стали получать удовольствия от местной жизни. Они не могли понять, как надо вести себя в России. Мы решили поехать из Москвы в Санкт-Петербург. Когда я предложил ехать на поезде, один из друзей спросил, почему мы не можем полететь на самолете. Я ответил, что смотреть на Россию надо не сверху, а с земной поверхности. И мы поехали на поезде. Вы были в Советском Союзе много раз. Могли вы предположить, что начнется Перестройка, когда не диссиденты, а руководитель коммунистической партии начнет процесс рыночных преобразований советского общества? Было ли это сюрпризом для вас? В целом это не стало для меня сюрпризом. Я тогда думал, что русские сейчас способны стать самими собой. Мой основной вывод был, что сейчас проявляется истинная индивидуальность русских, теперь они могут быть честны перед собой. В этом я видел оправдание моих представлений, что русские в реальности весьма схожи с американцами. У нас было о чем говорить, мы могли легко общаться друг с другом. Теперь мы, как американцы, могли не думать о том, что русские стремятся нас уничтожить. Это было великолепно. Это был замечательный опыт моей жизни. Очень интересно было тогда наблюдать за русскими. Я помню одну сотрудницу архива. До Перестройки, когда власть держала всех в кулаке, она носила темную одежду и собирала волосы в строгий пучок на затылке. Когда начались послабления, та же самая дама стала носить платья, вышитые цветами, носить свободную прическу и использовать макияж. Это был другой человек. Стала проявляться ее истинная индивидуальность. Это было невероятное изменение личных свойств людей. К сожалению, время свободы быстро закончилось. Сейчас мы видим, как «брежневский» стиль умеренного авторитаризма раннего правления Путина сменился квази-«сталинской» диктатурой позднего путинского режима. Часть западных интеллектуалов, в том числе даже некоторые ученые, считают, что классическая русская культура, включая Пушкина, Достоевского и Бродского, является ретранслятором антилиберальных ценностей и обвиняют названных авторов в том, что они несут ответственность за преступления, совершенные российскими солдатами в Украине. Согласно их точке зрения, необходима повсеместная отмена «токсичной» русской культуры. Что вы думаете по этому поводу? Это нонсенс. Я считаю, что русская культура охраняет и питает демократические идеи. Чтобы убедиться в этом, надо относиться к ней бережно. Я вовсе не считаю, что русская культура каким-то образом покровительствует авторитаризму. Я думаю, что Михаил Карпович обязательно оспорил бы такое утверждение. Он был одним из величайших русских либералов и чувствовал Россию изнутри. Те, кто делают заключения о русской культуре на основании того, что сейчас Россией правят авторитарные личности, вроде, Путина, исходят из ложной посылки. Они не понимают, что такое быть настоящим русским. Я считаю, что проблема состоит в том, что Путин не является читателем, он не знает русской культуры, он не чувствует русскую душу. Это величайшая трагедия для него, для его страны и для мира в целом. Я понимаю русских по-другому. Например, вспоминаю как Зайончковский выступал перед студентами в Ленинградском университете. Все тогда понимали, что это либеральная личность, ограниченная обстоятельствами, но, тем не менее, истинный представитель русского духа. Думаю, что это надо иметь в виду. И последний традиционный вопрос о ваших научных планах? Моя первая книга была о цензуре. Потом я стал искать либералов и нашел их. Одним из них был Иван Сытин, знаменитый русский издатель. Он создал замечательную типографию в Москве, где публиковал великолепную газету «Русское слово». Он знал, как действовать в условиях политических ограничений. Среди сотрудников его газеты был прекрасный писатель и журналист Влад Дорошевич. Его публикации насыщенны демократическими идеями. Это был мудрый мастер сатиры, который умел доносить до публики свои симпатии, обходя цензурные ограничения. Это был истинный русский интеллектуал. Наряду с Дорошевичем Сытин собрал в своей газете плеяду блестящих писателей и иллюстраторов. Одним из них был писатель и священник Григорий Петров, который мог не только молиться, но и писать прекрасные статьи. Сытин и его авторы были либералами. Эти господа были чрезвычайно интересными, привлекательными и, смею думать, они были русскими. Сейчас я работаю над книгой о другом великом русском, Николае Пирогове. Он начинал как убежденный поклонник мыслителей Просвещения. Это были прекрасные рационально мыслящие люди восемнадцатого века, которые представляли мир в виде системы механизмов. После того как Пирогов влюбился, его взгляды стали меняться, он начал склоняться к философии и романтизму. Меня весьма заинтересовала эта комбинация хирурга, который занимается ампутациями, и философа, с позитивными взглядами на мир. Таким образом, он не утратил способности рационально понимать конкретные проблемы, но добавил к этому благоприятное отношение к абстрактным идеям. Он женился на прекрасной женщине, но она, к сожалению, рано умерла, и поэтому он женился во второй раз. От первой жены у него было двое детей. Он знал, как жить, он знал, как обращаться с женщинами, он был замечательным человеком, который решал сложные проблемы мироустройства и умел их верно понимать. Думаю, что именно это я хотел отразить в рукописи моей книги. Сейчас она находится в издательстве, и мы скоро увидим, что из этого выйдет. Большое спасибо за ваше интервью! "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Иван Качановский: «Никто не осужден и не арестован за убийство участников протестов и полицейских во время Майдана». Интервью с И. Качановским 27.02.2023 Беседовал С.Е. Эрлих Иван Качановский – украинско-канадский политолог, преподает в Школе политических исследований Оттавского университета (Канада). Контактная информация: ikatchan@uottawa.ca Ivan Katchanovski: “Not a single person is convicted or arrested for the Maidan massacre” Ivan Katchanovski is a Ukrainian-Canadian political scientist based in Ottawa. He teaches at the School of Political Studies at the University of Ottawa. E-mail: ikatchan@uottawa.ca Автор книг: Cleft Countries: Regional Political Divisions and Cultures in Post-Soviet Ukraine and Moldova. Ibidem-Verlag, 2006. Nina Virchenko, Ivan Katchanovski, Viktor Haidey, Roman Andrushkiw and Roman Voronka (editors). Development of the Mathematical Ideas of Mykhailo Kravchuk (Krawtchouk). National Technical University of Ukraine, Kyiv and Shevchenko Scientific Society (USA), New York, 2004. Seymour Martin Lipset and Noah M. Meltz, Rafael Gomez and Ivan Katchanovski. The Paradox of American Unionism: Why Americans Like Unions More Than Canadians Do, But Join Much Less. Cornell University Press, 2012. Ivan Katchanovski, Zenon E. Kohut, Bohdan Y. Nebesio, Myroslav Yurkevich. Historical Dictionary of Ukraine. Scarecrow Press, 2013. С.Э.: Дорогой профессор Качановский, поводом для нашего интервью стал возмутительный случай, когда рецензенты и редактор научного журнала, название которого вы скрываете, одобрили вашу статью об убийствах демонстрантов на Майдане, но редколлегия отказалась ее публиковать по политическим соображениям. Прежде, чем обсудить это скандальное событие, я бы предложил поместить его в более широкий контекст: Как быть честному исследователю в ситуации российского вторжения в Украину, возможно ли критиковать прегрешения украинских политиков, если мы знаем, что российская пропаганда использует эти сведения для дискредитации Украины? И.К.: Мое исследование убийств на Майдане носит исключительно академический характер. Честный ученый не может цензурировать или фальсифицировать результаты научного исследования по каким-либо политическим причинам, в том числе и с целью скрыть или обелить массовые убийства. Стрельба по участникам Майдана является не просто нарушением прав человека, но политическим массовым убийством. Действовавшие в интересах олигархов крайне правые политики, которые были вовлечены в убийства на Майдане, виновны не только в этом тяжком политическом преступлении, но они также в значительной мере несут ответственность за губительные для Украины последствия их действий, которые привели к свержению украинского правительства и в огромной степени содействовали российской аннексии Крыма, гражданской войне на Донбассе, российской вооруженной интервенции в Крыму и на Донбассе и международным конфликтам между Украиной и Россией, а также Западом и Россией. Россия чрезвычайно обострила эти конфликты, вторгнувшись в Украину 24 февраля 2022. Российская пропаганда по поводу Майдана и этой войны ни в коей мере не основана на научных исследованиях. Более того исследования академических ученых, в том числе и мои демонстрируют, что заявления российского правительства и российских СМИ по поводу «фашистского переворота» 2014, «неонацистского режима» и «геноцида русских» в Украине являются ничем иным как пропагандой. Я не даю интервью российским изданиям. Перед российским вторжением в Украину я отказался участвовать в качестве эксперта в специальном заседании Совета безопасности ООН, посвященном убийству демонстрантов в ходе Майдана. Я уже писал в американских[1] и канадских[2] изданиях перед войной, что мирное разрешение гражданской войны на Донбассе и украинско-русского конфликта невозможно без выявления и отдачи под суд преступников, виновных в убийствах участников Майдана. Это также может помочь достичь мирного завершения украинско-русской войны и «войны по доверенности» между Западом и Россией. Поддержка, по меньшей мере де факто, американским и другими западными правительствами свержения украинского правительства при помощи организации массовых убийств на Майдане показывает, что США и Запад в целом сыграли ключевую роль в начале конфликта с Россией и после Майдана используют Украину, особенно в ходе нынешней войны, в качестве государства-клиента, действующего по доверенности с целью сдержать и ослабить Россию. Правда об убийствах участников Майдана могла бы спасти Украину от фактического распада, от гражданской войны, украино-российской войны и войны по доверенности между Западом и Россией. С.Э.: Вы один из ведущих экспертов в сфере современной украинской политики, но я не уверен, что многие российские ученые в курсе ваших исследований по поводу убийств на Майдане. Могли бы вы в сжатом виде дать представление о ваших источниках, методологии и основных выводах? И.К.: Итоги моего исследования убийств на Майдане были представлены в ходе крупных научных конференций в США, Швеции и Канаде, опубликованы в виде статьи в рецензируемом американском журнале[3], и в виде главы в ведущем британском научном издательстве[4]. Мое исследование сочетает контент-анализ всех находящихся в публичном доступе фото, видео и аудио записей убийств на Майдане на английском, украинском, русском, польском и других языках, с анализом нескольких сотен свидетельств по поводу этих убийств, который основан на методах качественного интервью. Я также изучал показания участников судебного процесса по результатам расследования убийств на Майдане, выложенные в YouTube[5]. Мое исследование опирается на семь онлайн приложений, которые доступны в моем канале на Ютюбе[6]. Они включают наиболее важные отрывки видеозаписей, на которых запечатлены убийства демонстрантов и полицейских, свидетельства 51 раненного участника протестов и около 150 очевидцев по поводу снайперов на Майдане. Мой анализ показывает, что убийства протестантов и полиции на Майдане стали результатом успешной операции под ложным флагом, которая была организована под руководством олигархических и крайне правых элементов с использованием снайперов с целью свергнуть правительство и захватить власть в Украине[7]. Десять видео показывают снайперов, связанных с крайне правыми группами, стреляющих в протестантов Майдана из гостиницы «Украина» и других, контролируемых сторонниками Майдана зданий. Восемь видео, показывают этих же снайперов, когда они целятся и стреляют в полицию. Синхронизация видео показывает, что время и направление стрельбы бойцов Беркута, которых обвиняют в убийствах, не совпадает с обстоятельствами смерти большинства протестующих[8]. Подавляющее большинство протестантов, раненных на Майдане, свидетельствовали и в ходе следствия, и на суде, что в них стреляли снайперы, которые засели в гостинице «Украина» и других зданиях, контролируемых сторонниками Майдана. Несколько сотен свидетельств очевидцев и признания 14 снайперов показывают, что массовые убийства осуществлялись под руководством некоторых лидеров Майдана. В заключениях медицинских экспертов утверждается, что во время столкновений с Беркутом почти все выстрелы производились сверху и жертвы поражались либо сбоку, либо в спину из зданий, контролируемых сторонниками Майдана. Эти же выводы подтверждаются и специалистами в области баллистической экспертизы. Правительство, пришедшее к власти в результате Майдана, и крайне правые политики несут ответственность за противодействие следствию и судебным процессам и сокрытие информации о реальных снайперах. С.Э.: Повествование о «Небесной сотне» сыграло важную роль в свержении режима Януковича. Могли бы вы рассказать, каким образом нарратив убийств на Майдане функционирует в украинской национальной памяти посредством ритуалов, монументов, топонимов и т.д.? Эта память до сих пор сохраняет актуальность или она постепенно сходит на нет? И.К.: Убийства на Майдане являются одним из ключевых элементов политики памяти в Украине. Несмотря на то, что российское вторжение находится сейчас в центре внимания, память о Майдане продолжает играть важную роль. По этой причине ключевой вопрос о массовых убийствах и преступниках, которые их организовали и осуществили, представляется в Украине в искаженном виде. Мемориал жертвам Майдана, который сейчас строится, призван в буквальном смысле скрыть и стереть свидетельства о реальных виновниках этой бойни. Это делается намеренно, вопреки протестам членов семей погибших участников Майдана. С.Э.: Ваши находки противоречат господствующему в западных СМИ нарративу о том, что снайперы действовали на стороне Януковича. Какой отклик получают ваши публикации: а) среди специалистов в украинских исследованиях; б) в западных, украинских и российских медиа; в) среди украинских должностных лиц, занимающихся расследованием убийств в ходе Майдана? И.К.: Реакции исследователей Украины различаются. Часть из них поддерживают мои выводы, другие прибегают к атакам с переходом на личности и попыткам цензурировать мои работы по политическим мотивам, в связи с тем, что им не нравятся мои публикации, которые они не в состоянии опровергнуть с помощью научных аргументов и свидетельств. Так Дэвид Марплс, который долго возглавлял Канадский институт украинских исследований в университете Альберты, в 2014 критиковал в своем блоге мои исследования, но с тех пор он не раз цитировал мои выводы в своих академических публикациях[9]. Недавно он написал в Твиттере, что в результате моих публикаций он изменил свои взгляды в отношении убийств на Майдане. Недавно Марплс опубликовал статью, где пишет, что убийства были осуществлены прежде всего «снайперами, стрелявшими с крыш близлежащих домов», но при это он считает, что «остается неясным», кто же именно несет ответственность за эти убийства[10]. Мои исследования о Майдане цитировались, в основном одобрительно, более чем ста исследователями и другими экспертами[11], в том числе последним послом США в СССР Джеком Мэтлоком, а также в книге Ukraine Over the Edge: Russia, the West and the New "Cold War" (Jefferson, NC: McFarland & Company, 2018) одного из ведущих американских исследователей России и Украины Гордона Хана (Gordon Hahn), в документальных фильмах BBC, а также в передачах немецкого, итальянского, израильского и американского телевидения. Многие СМИ США, Дании, Нидерландов, Германии, Испании, Швейцарии и других стран преимущественно доброжелательно воспроизводят или цитируют мои выводы по поводу убийств на Майдане. Но большинство из ведущих западных СМИ просто не упоминают о моих выводах, вопреки тому, что мои интервью, комментарии и публикации получили освещение в более чем 1000 изданиях 60 стран. При этом медиа-гиганты охотно воспроизводят мои исследования, посвященные другим конфликтам и другим случаям политического насилия в Украине[12]. Я давал интервью по поводу убийств на Майдане нескольким украинским телевизионным каналам, в том числе Аверс ТВ из моей родной Волыни. Также мои интервью по этой проблеме публиковались во многих украинских газетах и на интернет-порталах. Несколько десятков украинских СМИ различной политической направленности приводили мои выводы преимущественно в одобрительном ключе. То же самое делали российские издания, несмотря на то, что я, за исключением двух случаев, в течение восьми лет отвергал все их запросы на интервью. При этом большинство украинских медиа просто ничего не сообщали о моих исследованиях по политическим соображениям. Украинские прокуроры заявляли, что изучали мои исследования в ходе следствия по делу об убийствах на Майдане. Видео приложения к моим исследования со свидетельствами более чем 80 очевидцев относительно снайперов на Майдане были приняты в качестве видеосвидетельств, хотя я не участвовал в этом судебном процессе. Тот факт, что никто не обвинен и не арестован за убийство участников протестов и полицейских во время Майдана, демонстрирует, что правительственное расследование провалилось. С.Э.: Могли бы вы рассказать по каким причинам ваша статья не так давно была отклонена редакцией научного журнала? Получили ли вы в связи с этим поддержку от коллег? Как вы собираетесь реагировать на этот прискорбный случай ущемления свободы академического исследования? И.К.: Моя статья по поводу убийств на Майдане была вначале принята редактором журнала с мелкими поправками, основанными на замечаниях двух анонимных рецензентов. В своем решении о принятии моей статьи к публикации редактор пишет, что «свидетельства в пользу предлагаемой в исследовании интерпретации того, кто реально стоял за убийствами участников протестов и полицейских в ходе украинского “Евромайдана”, произошедшими 18–20 февраля 2014, являются обоснованными» и «с этим согласны оба рецензента»[13]. Отмена этого решения является чрезвычайным событием. В своем письме в редакционный совет редактор, принявший мою статью к публикации (он является профессором в области международных отношений в одном из британских университетов), пишет, что только из моего сообщения в Твиттере ему стало известно о том, что его решение о публикации было отменено. Это письмо является еще одним доказательством того, что отмена его решения редакционным советом в высшей мере некорректна и политически мотивирована. Редактор пишет, что отказ опубликовать мою статью может быть вызван только политическими соображениями, но ни в коем случае не ее научным уровнем и приведенными в ней «убедительными свидетельствами». Когда об этом узнал всемирно известный американский экономист Джефри Сакс, он написал письмо в мою поддержку, где охарактеризовал мою статью как «важную», «скрупулезную», «значительную» и «тщательно документированную», посвященную «чрезвычайно важному вопросу». Сакс считает, что статья «должна быть опубликована как по причине своих превосходных научных качеств, так и потому, что изначально она была одобрена с несущественными замечаниями». Он также считает, что отказ мотивирован политическими соображениями[14]. Я опубликовал в Твиттере все эти документы: решение редактора о принятии статьи к публикации; политически мотивированный и оскорбительный отказ редакционной коллегии и письмо в мою поддержку от Джеффри Сакса. Эта история привлекла большое внимание. Мое сообщение в Твиттере просмотрели более 300 тысяч человек[15]. Ряд американских, британских и голландских СМИ уже написали или готовят публикации об этом акте политической цензуры и нарушения академических свобод[16]. С.Э.: Каковы ваши научные планы? И.К.: Я планирую издать мое исследование об убийствах на Майдане либо как статью в одном из рецензируемых журналов, либо как книгу в одном из западных академических издательств. Я также работаю над книгой, посвященной украино-российской войне и ее истокам. По поводу другой книги по украинской тематике я уже заключил договор с одним из ведущих американских научных издательств. С.Э.: Спасибо за интервью. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей. [1] Katchanovski, Ivan. Lies About Ukraine Conflict Are Standing in the Way of a Peaceful Resolution. URL: https://truthout.org/articles/lies-about-ukraine-conflict-are-standing-in-the-way-of-a-peaceful-resolution/ [2] Katchanovski, Ivan. The hidden origin of the escalating Ukraine-Russia conflict. URL: https://canadiandimension.com/articles/view/the-hidden-origin-of-the-escalating-ukraine-russia-conflict [3] Katchanovski, Ivan. The far right, the Euromaidan, and the Maidan massacre in Ukraine. Journal of Labor and Society. 2020. 23(1):5-29. URL: https://www.researchgate.net/publication/337947623_The_far_right_the_Euromaidan_and_the_Maidan_massacre_in_Ukraine [4] Katchanovski, Ivan. The Maidan Massacre in Ukraine: A Summary of Analysis, Evidence and Findings. The Return of the Cold War: Ukraine, the West and Russia. Editors: Joseph Laurence Black, Michael Johns. London: Routledge, 2016. URL: https://www.researchgate.net/publication/280134889_The_Maidan_Massacre_in_Ukraine_A_Summary_of_Analysis_Evidence_and_Findings [5] Katchanovski, Ivan. The Maidan Massacre in Ukraine: Revelations from Trials and Investigation. 10th World Congress of the International Council for Central and East European Studies. Montreal, August 2021. URL: https://www.researchgate.net/publication/356691143_The_Maidan_Massacre_in_Ukraine_Revelations_from_Trials_and_Investigation [6] URL: https://www.youtube.com/@IvanKatchanovskiPhD [7] Katchanovski, Ivan. The "Snipers' Massacre" on the Maidan in Ukraine. Annual Meeting of American Political Science Association. San Francisco, September 2015. URL: https://www.researchgate.net/publication/266855828_The_Snipers%27_Massacre_on_the_Maidan_in_Ukraine [8] Katchanovski, Ivan. The Maidan Massacre in Ukraine: Revelations from Trials and Investigation. 10th World Congress of the International Council for Central and East European Studies. Montreal, August 2021. URL: https://www.researchgate.net/publication/356691143_The_Maidan_Massacre_in_Ukraine_Revelations_from_Trials_and_Investigation [9] Marples, David R. Russia's perceptions of Ukraine: Euromaidan and historical conflicts. European Politics and Society. 2016. 17(4): 424-437. URL: https://www.tandfonline.com/doi/abs/10.1080/23745118.2016.1154129 [10] Marples, David R. The Maidan Revolution in Ukraine. E-international Relations. 2020. 1 July. URL: https://www.e-ir.info/2020/07/01/the-maidan-revolution-in-ukraine/ [11] https://scholar.google.com/citations?user=PtRnfFQAAAAJ&hl=en [12] Associated Press, BBC News Ukrainian, Fox 9 News, France 24, France Télévisions, the Daily Beast, the Guardian, Reuters, the Radio Svoboda, Vice, the Voice of America, the Washington Post, ABC Radio, OpenDemocracy, Radio National, Sky News Australia, Canadian Press, CBC, CBC News, CBC Radio, CTV, CTV News, Global TV, Globe and Mail, La Presse, the National Post, Radio Canada International, and Yahoo News Canada [13] https://twitter.com/I_Katchanovski/status/1611196287122116609 [14] https://twitter.com/I_Katchanovski/status/1611201789893697537 [15] https://twitter.com/I_Katchanovski/status/1611196287122116609 [16] Noah, Carl. Maidan Massacre Study Accepted and Then Rejected by Journal. URL: https://dailysceptic.org/2023/01/09/maidan-massacre-study-accepted-and-then-rejected-by-journal/?fbclid=IwAR0nOgN-mfc4TNpfqxp8g25rCZbYJ1Ms8WXfjAjCC_hMYZWKbHEKLRGuG_A; Eric van de Beek. Regering Kiev en westen negeren ware toedracht Maidan-bloedbad. URL: https://www.deanderekrant.nl/nieuws/regering-kiev-en-westen-negeren-ware-toedracht-maidan-bloedbad-2023-01-31?fbclid=IwAR3XBTSwjbkVczfoTcZ-0v0k77rnOazCI80FaIjpHLh_EXo65XwjLmc9RUI

А.С. Стыкалин Рец.: Славяне и Россия: Балканы в вихре национально-освободительных движений (К 200-летию начала Греческой революции 1821–1829 гг.) / Отв. ред. С.И. Данченко. — М.: Институт славяноведения РАН, 2022. — 310 с.: ил. — (Никитинские чтения «Славяне и Россия») 18.02.2023 Рецензируется российский коллективный труд, подготовленный по итогам одной из конференций, посвященных 200-летию начала Греческой революции 1820-х годов. Греческая революция ставится в нем в контекст других национально-освободительных движений на Балканах. Авторы книги пытаются выявить место событий 200-летней давности в греческой национальной памяти, показать их значение для формирования современной греческой государственности, определить их след в историческом сознании других балканских народов. Показано, как противоречия между балканскими народами, освобождавшимися от османской зависимости, приводили к острым конфликтам и способствовали возникновению национально-территориальных споров, в той или иной мере сохраняющих актуальность по сегодняшний день. Ключевые слова: Греция, греческая революция 1821-1829 гг., Балканы, Османская империя, внешняя политика России, национально-освободительные движения, национально-территориальные споры. Сведения об авторе: Стыкалин Александр Сергеевич, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН Контактная информация: zhurslav@gmail.com Abstract.The book of Russian historians which is reviewed is prepared as the result of one of the conferences, dedicated to the 200th anniversary of the beginning of the Greek revolution of the 1820s. The Greek revolution is placed in the context of other national liberation movements in the Balkans. The authors of the book are trying to identify the place of the events of 200 years ago in the Greek national memory, to show their significance for the formation of modern Greek statehood, to determine their trace in the historical consciousness of other Balkan peoples. It is shown how the contradictions between the Balkan peoples, liberated from Ottoman dependence, led to sharp conflicts and contributed to the emergence of national-territorial disputes, which to some extent remain relevant to this day. Key words: Greece, Greek revolution of 1821-1829, Balkans, Ottoman Empire, Russian foreign policy, national liberation movements, national-territorial disputes. Information about the author: Stykalin Alexander – Cand. History, Coordinating Researcher, Institute of Slavic Studies, RAS. Contactinformation:zhurslav@gmail.com Отмеченный весной 2021 г. 200-летний юбилей начала Греческой революции не мог пройти мимо внимания российской историографии – слишком велико значение этого события в новой истории Балкан и слишком видное место оно занимало в российской внешней политике своего времени. Будучи не только органической частью Восточного кризиса 1820-х годов, но и едва ли не главным из событий, этот кризис вызвавших, Греческая революция привлекает неизменный интерес специалистов разных стран, занимающихся ключевыми проблемами международных отношений в посленаполеоновской Европе. Рецензируемый коллективный труд подготовлен по итогам одной из (отнюдь не единственной!) состоявшихся в России научных конференций, приуроченных к этому юбилею. Для греков национально-освободительная революция 1820-х годов является ключевым событием национальной истории. С нее, собственно говоря, и начинается отсчет собственно новогреческой истории. Вполне закономерно, что большое внимание в книге уделено событиям греческой истории, последствиям революции для Греции, ее отношений с соседями, их трактовкам в историографии, отражению в исторической памяти. Авторы коллективного труда опираются на богатые традиции изучения новогреческой истории в отечественной историографии. Статья С.И. Данченко посвящена одному из ее корифеев – Г.Л. Аршу (1925 – 2017). Много занимаясь революцией 1820-х годов в контексте новогреческой и балканской истории, Г.Л. Арш считал ее «заключительным этапом большого общественно-политического движения – национального Возрождения, начавшегося во 2-й половине XVIII в. и охватившего все сферы греческой жизни: политику, экономику, культуру». На первый план в круге его интересов выходили российские связи греческого национально-освободительного движения (в частности, этеристов во главе с А. Ипсиланти). Не только для греческой, но и для российской истории эти связи не прошли бесследно: «этеристский вопрос» занял немаловажное место и в официальной балканской политике последних лет царствования Александра I, и в общественной жизни. Как показывает в своих работах Г.Л. Арш, в широком историческом плане официальная русская политика объективно содействовала подготовке Греческой революции 1821–1829 гг., создав благоприятные предпосылки для возникновения и процветания в России греческих колоний, ставших во втором десятилетии XIX в. основной опорной базой греческого освободительного движения. Активную национально-патриотическую деятельность развернул занимавший ответственный пост в российском МИДе И. Каподистрия, старавшийся привлечь внимание русской общественности, но прежде всего Александра I (как и других европейских правителей) к «греческому вопросу» и прилагавший значительные усилия для того, чтобы обеспечить восставшей Греции политическую и военную поддержку России. Другой вопрос, что взгляды Каподистрии, как доказывает Г.Л. Арш, основывались на недооценке внутренних сил и возможностей греческого народа и преувеличении внешнего фактора в борьбе Греции за освобождение, прежде всего роли России. А позиция петербургского двора зависела от многих составляющих (и прежде всего расклада сил на международной арене) и не только была непоследовательной, но быстро стала враждебной, по крайней мере к радикальному крылу греческого движения, представленному обществом «Филики Этерии» во главе с А. Ипсиланти, настоящим возмутителем спокойствия на Балканах. Вместе с тем Г.Л. Арш не забывал и о том, что Порта признала независимость Греции, по Лондонскому протоколу от 3 февраля 1830 г., в немалой степени благодаря согласию России снизить в этом случае на 1 млн дукатов сумму контрибуции, налагаемой на Турцию после русско-турецкой войны 1828–1829 гг. В статье О.Е. Петруниной речь идет об отражении революции 1821 г. в школьном курсе истории в Греции и на Кипре. Для новых и новых поколений греков национальная независимость, за которую сражались вожди греческого освободительного движения в 1821 г., отцы-основатели национального государства, остается одной из базовых ценностей. При всех настоятельных требованиях Евросоюза вписать национальные истории в парадигму общеевропейских ценностей, действующие учебники не только сохраняют ярко выраженный этноцентристский дискурс, само изложение истории революции 1821 г. транслирует новым поколениям традиционные стереотипы о турках-врагах: период османского владычества представляется как исключительно ущербный для греков, при этом недооцениваются привилегии, предоставленные грекам османскими властями – достаточно вспомнить о том, что Румынские княжества в течение длительного времени фактически давались на откуп грекам-фанариотам. Этноцентристский взгляд характерен, конечно, и для турецких учебников: турецким школьникам рассказывают о толерантности и снисхождении мусульманских властей к христианам, которые проявили неблагодарность, восстав против законной власти. При этом, по наблюдению О.Е. Петруниной, и греческий, и турецкий нарративы сходятся во мнении, что Греческая революция продемонстрировала упадок Османской империи. В работе вместе с тем отмечается, что, несмотря на сохранение в целом традиционных оценок революции 1821 г., греческая историография мало-помалу снижает степень конфликтности этой темы, постепенно смягчая представления о положении греков в Османской империи. Пришедший из XIX века термин «османское иго» уже вышел из употребления и заменен на «османское владычество», который тоже в последнее время ставится под сомнение, но пока еще сохраняется в учебниках. Что касается истории Кипра, то она вписывается в общегреческую национальную историю и преподается как дополнение к истории Греции Этим поддерживается культурное единство двух греческих государств, стремящихся и к единству политическому. В статье И.М. Захаровой представлен источник из собрания Государственного Эрмитажа, дополняющий новыми сведениями историю одного из греческих аристократических родов и, таким образом, проливающий свет на некоторые страницы истории русско-греческих отношений Нового времени. Греческий пример воодушевлял представителей других балканских народов, искавших пути национальной эмансипации, революция 1821 г. оказала непосредственное влияние на другие национально-освободительные движения региона. Хотя значение борьбы греков для всех народов Балканского полуострова признано всеми историографиями соседних народов, трактовка конкретных событий греческой истории находится в зависимости от нарративов собственной истории, господствующих в публичном и академическом пространствах соответствующих стран. А между тем, отношения разных движений складывались очень непросто, достаточно вспомнить о судьбе Тудора Владимиреску – расхождения в целях двух восстаний были настолько велики, что выдающийся румынский революционер стал жертвой греческих этеристов. Ар.А. Улунян на основе публикаций разных стран пытается проследить, какое отражение 200-летний юбилей Греческой революции нашел в современных дискурсивных практиках других государств балканского региона и, соответственно, как разные, а иногда и прямо противоположные представления об общем прошлом во взаимоотношениях различных народов сказываются на трактовке событий 1820-х годов. А надо сказать, что конкуренция разных национальных историографий за право собственной интерпретации Греческой революции и приобщение к её наследию не просто приобрела к настоящему времени довольно широкий масштаб, но и имеет определённую историческую традицию. Как замечает автор, предпринимавшиеся в конце 90-х годов ХХ – начале ХХI вв. попытки представителей общественности и академического сообщества государств Балканского региона добиться формирования невраждебной национальной памяти со стороны соседей и реализовать это в рамках международных образовательных проектов при ведущей роли европейских партнёров лишь частично достигли поставленных целей. Это трудно сделать, поскольку в общественных, а также и в академических дискурсах Балканских стран продолжает доминировать национальный нарратив как собственной истории, так и истории соседних народов и государств. Это в полной мере касается интерпретации Греческой революции в контексте различных национальных исторических нарративов. Так, в румынской историографии акцентируется тезис о том, что события Греческой революции получили свое начало именно на румынской земле и на определенном этапе были созвучны движению Владимиреску. Хотя приоритетное внимание, что вполне понятно, отдается последнему, первое воспринимается как важный внешний фон событий румынской истории. В общественном дискурсе ряда балканских стран принимается во внимание степень участия представителей соседних народов в Греческой революции 1821 г. и их роль в победе, а также в государственном строительстве. Хотя конфликтогенность на межгосударственном уровне не просто имеет глубокие исторические корни в отношениях между балканскими народами, но и во многом предопределяет национальные исторические нарративы и характер восприятия истории соседей, тезис о большом вкладе албанцев в дело Греческой революции очень распространен в албанской историографии и общественном дискурсе и неотделим от стремления подчеркнуть влияние и значимость албанского этноса в более широком географическом пространстве, чем нынешняя Албания. В случае с Турцией в связи с еще более высоким конфликтным потенциалом и перманентно присутствующей напряженностью в двусторонних отношениях трактовки общего прошлого носят особенно политизированный характер, находясь под влиянием как внутриполитических факторов, так и внешнеполитической конъюнктуры. Причем сам генезис непрекращающегося греко-турецкого конфликта часто возводится именно к событиям 1821 года, когда вспыхнула Греческая революция против османского владычества. Исследователями многократно отмечается искусственное возвеличивание в балканских историографиях роли «местного фактора» в создании национальной государственности и принижение роли внешних сил в этом процессе. Все-таки историки разных стран не могут не признать значимости внешнего фактора для Греческой революции, однако он не сводится к подчеркиванию влияния великих держав, конкурировавших за доминацию на Балканах, а, напротив, зачастую соседствует в общественных дискурсах с тезисом о немалом, если не превалирующем значении национальных восстаний других народов, происходивших ненамного раньше или параллельно. Вслед за Ар.А. Улуняном также и В.Б. Каширин обращает внимание на попытки «национальной приватизации» наиболее ярких событий, достижений и действующих лиц борьбы балканских народов против османской доминации. По его мнению, «психологическая и идеологическая подоплёка этого представляется достаточно понятной. С точки зрения местных балканских историографий, подобные трактовки служат целям доказательства зрелости и самостоятельности автохтонного национально-освободительного движения, его этнической монолитности, а также того, что именно это псевдогомогенное движение внесло решающий вклад в сокрушение османского господства на определенной территории и в будущее завоевание государственной независимости. В дальнейшем это используется для культивирования национальной военно-патриотической мифологии». К этому можно добавить, что практически во всех балканских историографиях нередко конструируются тезисы, явно противоречащие исторической реальности, но отвечающие определенным конъюнктурным интересам. В рецензируемой книге представлены различные аспекты национально-освободительных движений разных балканских народов, причем не только находящиеся в прямой или более опосредованной взаимозависимости с греческим национально-освободительным движением. В статьях показано, как идеи и цели национально-освободительной борьбы народов Балканского полуострова наполнялись разным содержанием по мере изменения расклада сил в регионе. В статьях Н.С. Гусева и др. рассматривается и роль российской внешней политики, ее позиция в связи с конфликтами между разными балканскими национальными движениями и государственными образованиями, нацеленными на расширение своего влияния за счет ближайших соседей. Отмечается, что Министерство иностранных дел Российской империи не могло не учитывать в своей работе умонастроений лидеров балканских стран, стремившихся как можно скорее решить национальные задачи и определить место своих народов не только в региональном, но и в общеевропейском раскладе политических сил. Поэтому русские дипломаты должны были постоянно собирать информацию и анализировать текущие события на Балканах именно с этой точки зрения. Это касалось, впрочем, и дипломатических ведомств других больших держав. О.И. Агансон в статье, посвященной политике Лондона в отношении национально-освободительного движения в Македонии, отмечает не только ее прагматизм, но и переосмысление Великобританией своей стратегии в этом геополитически важном регионе. Она показывает, что в балканской политике Лондона произошло смещение приоритетов с общесистемного уровня (взаимодействие с Австро-Венгрией и Турцией с целью «сдерживания» России) до регионального (не просто внимание к «малым» балканским игрокам в лице независимых государств и национально-освободительных движений, но и в каком-то смысле стремление «управлять» ситуацией). В.Б. Каширин, обратившись к событиям русско-турецкой войны 1768-1774 гг. (т.е. происходившим за полвека до начала Греческой революции), ставит их в контекст отечественной военной истории. Он отмечает, что и к началу этой войны Российская империя уже обладала небезуспешным опытом привлечения на военную службу уроженцев Дунайско-Балканского региона. Вместе с тем в канун войны у командования русской армии не было никаких замыслов по формированию новых иррегулярных подразделений из жителей Балкан и Дунайских княжеств. Все мероприятия такого рода, происходившие уже в условиях войны, во многом имели импровизационный и ситуативный характер и развивались под влиянием обстановки на театре военных действий и получаемой информации о действиях и намерениях противника. Более того, формирование арнаутских подразделений и началось, и продолжалось как во многом стихийная практика. Тем не менее, опираясь на полученный опыт, в последующем российское командование раз за разом прибегало к образованию иррегулярных добровольческих формирований из жителей Дунайских княжеств и задунайских выходцев. Национальная свобода на Балканах всегда была неотделима от экспансионистских устремлений. В.Б. Хлебникова это убедительно показывает на материале даже такого совсем маленького государственного образования как Черногория. Князь Никола Петрович стремился использовать любое политическое осложнение в регионе для расширения границ своего княжества и при этом демонстративно игнорировал советы и рекомендации российских покровителей, создавая им тем самым немалые неудобства. На словах угодливо заверяя их в своей готовности подчиниться воле Петербурга, на деле он, напротив, продолжал поощрять провокации и конфликты в пограничных областях, а иногда и не скрывал своей обиды и раздражения из-за попыток сдерживать его внешнеполитические амбиции и ограничивать свободу действий на границах. Как показывает исследователь, с 1901–1902 гг. в донесениях российской миссии в Подгорице появилась довольно неприятная тема подстрекательского поведения черногорской администрации на границах с Османской империей. Всем, казалось бы, обязанный Николаю II черногорский монарх оказался непредсказуемым партнером, самостоятельно взяв курс на обострение отношений с Османской империей. Скорее всего он рассчитывал, что в условиях войны русские покровители будут намного щедрее. Однако для России, выступавшей за статус-кво, поставки оружия в беспокойный регион могли обернуться политическим скандалом. Подобное развитие событий было для Российской империи тем менее желательным, что она в то время была все более озабочена дальневосточными проблемами. И хотя из Петербурга последовали строгие указания, ситуация на границах Княжества не улучшалась. А между тем, эти проблемы были изначально порождены решениями Петербурга по слишком обильному финансированию черногорской армии. Вообще князь Никола всегда предпочитал военно-политические способы решения насущных проблем курсу на мирное развитие экономики. Исходя из архивных документов, В.Б. Хлебникова опровергает попытки внедрить в черногорскую историографию мысль о том, что финансовая поддержка России была исключительно инструментом грубого политического давления на Княжество. Хорошее впечатление производит написанная на материале войны 1877-1878 гг. статья М.М. Фроловой, разрушающая долго бытовавшие в российской историографии стереотипы о якобы чуть ли не безоблачных отношениях между русскими и болгарами в их повседневных контактах. В начале войны, отмечает автор, русская пресса была полна восторженных сообщений о якобы радостных встречах болгарами русских войск в городах и селениях, сопровождаемых щедрым угощением. Однако гвардейские полки, вступавшие на правый берег Дуная в сентябре 1877 г. и затем шедшие к Плевне, ожидал в Придунайской Болгарии очень сдержанный и даже негостеприимный прием. И такое отношение местного населения, довольно неожиданное для командования русской армии, превратилось для него в весьма серьезную проблему в связи с постоянными затруднениями в обеспечении русских войск продовольствием. М.М. Фролова объясняет это элементарным страхом болгар, очутившихся меж двух огней и, чтобы выжить, вынужденных приспосабливаться, а нередко служить и русским, и туркам. Как констатирует автор, «чувство самосохранения, забота о семье и обеспокоенность за будущий урожай заставляли болгар скрывать свой достаток, чтобы не остаться на зиму без продовольствия. Кроме того, первые неудачи русского оружия усилили неуверенность болгар в возможной победе России, а также обострили память, поскольку, независимо от результатов предыдущих русско-турецких войн, турки всегда возвращались. И эти обстоятельства заметно отражались на отношении болгар к русским». В центре внимания Н.С. Гусева – сербская и болгарская пропаганда по македонскому вопросу в России в конце XIX – начале ХХ вв. Как констатирует автор, предлагавшиеся каждой из сторон проекты национального объединения заведомо предполагали отсутствие возможности полюбовного разрешения вопроса, а главным камнем преткновения являлись македонские земли. В то же время было очевидно, что великие державы не позволят балканским народам самим определить свое будущее. В таких условиях особое значение приобретала внешнеполитическая пропаганда, нацеленная на формирование представлений о правах того или иного государства на спорные земли. В ходе пропагандистских усилий, особенно с сербской стороны, нередко происходила апелляция к прошлому: мобилизованное сербское средневековье становится одним из инструментов внешнеполитической агитации. Как резюмирует Н.С. Гусев, «с высоты сегодняшнего дня все конструкции болгарских и сербских пропагандистов выглядят абстракцией. Насильственное воспитание из “аморфной славянской массы” сербов не дало результатов, и сейчас существование македонской нации не вызывает сомнений. Однако мотив исторического права, опора на средневековую историю в своих действиях или притязаниях и ныне присутствуют в жизни Балкан. Причём практически в не изменившемся более чем за столетие виде». П.А. Искендеров пишет об особенностях албанского национального движения и его этапах в более широком региональном контексте в 1878-1914 гг. Основные черты этого движения проявились уже в деятельности Призренской лиги 1878-1881 гг., ставшей первым институтом формирования албанской государственности на Балканах и одновременно апогеем подъема албанского национального движения в XIX веке. Автор приводит бытующее в историографии мнение о том, что «обращение большого количества албанцев в ислам, а также предоставляемая им Портой безопасность против славян и греков окончательно способствовали тому, что они скорее отождествляли себя в целом с оттоманскими турками, нежели осознавали специфические албанские идеалы и цели. Таким образом, сама природа оттоманского правления отсрочила появление албанского национального самосознания и последующего национального движения и привела к тому, что албанцы стали последней балканской нацией, обретшей свою независимость от Оттоманской империи». Крайне запутанный уже в рассматриваемую эпоху албанский вопрос никогда не утрачивал значимости для дальнейшего развития ситуации в регионе. И как подтвердило развитие событий на Балканах в последующие десятилетия, именно албанский вопрос продолжает и сегодня лежать в основе многочисленных региональных конфликтов, не позволяющих региону забыть о своей печальной участи «порохового погреба Европы». В центре внимания Я.В. Вишнякова – идеология сербской военной элиты начала XX в. Как доказывает автор, белградский переворот 29 мая 1903 г. не затронул основ существующих в стране политической и социально-экономической систем. А вместе с тем тезис о гармоничном развитии Сербского королевства после переворота нуждается в существенной корректировке. После переворота в стране начался опасный для спокойствия государства раскол среди сербского офицерского корпуса. События 1908–1909 гг., связанные с включением в состав Габсбургской монархии Боснии и Герцеговины, внесли существенные коррективы и в идеологию собственно сербской военной элиты, которая не только трансформируется в самостоятельную политическую силу, но и стремится взять в свои руки инициативу в решении вопроса «об объединении всех сербов», что привело к образованию в стране оформленной военной партии, по сути «партии войны». Эту партию, по мнению Я.В. Вишнякова, представляла прежде всего организация «Черная рука», к началу Балканских войн ставшая совершенно самостоятельной политической силой, проникнутой серьезной националистической доктриной, а успех Младотурецкой революции и события того же времени в Греции явились для офицеров сербской армии примером для подражания. Если македонский вопрос неоднократно становился предметом рассмотрения в отечественной историографии, гораздо меньше повезло в этом плане фракийскому вопросу, болгаро-греческому национально-территориальному спору вокруг Западной Фракии. Эту лакуну восполняет статья Т.В. Волокитиной, представленная в настоящем сборнике. Автор показывает, что вся история Западной Фракии дает основания считать ее одной из невралгических, конфликтогенных точек на Балканах, объектом взаимных территориальных претензий и споров, неоднократно заканчивавшихся военными столкновениями. Как отмечает Т.В. Волокитина, здесь столкнулись две «великие» идеи – болгары мечтали об «идеальном отечестве», государстве двух морей – Чёрного и Эгейского, а греческая «Мегáли идеа» преследовала цель создать «Великую Грецию»: реставрировать Византийскую империю со столицей в Константинополе и с Эгейским морем в качестве «внутреннего озера». Т.В. Волокитина обращает внимание на живучесть фантомных границ в памяти поколений. Болгария в границах Сан-Стефанского договора 1878 г., затем заметно откорректированного на Берлинском конгрессе 1878 г., настолько прочно утвердилась в политическом сознании болгар как идеальное пространство, что превратилась в «священную корову» болгарского национализма. И в наши дни территориальные потери Болгарии в результате Второй Балканской (1913 г.) и Первой мировой войн прочно закреплены в сознании болгар, как «две национальные катастрофы». В статье, основанной на скрупулезном изучении источников, уделено внимание решению фракийского вопроса на Парижской мирной конференции 1947 г., где все территориальные вопросы рассматривались под углом зрения «большой политики», оттесняя этнические, исторические, экономические и прочие доводы и, уж тем более, призывы к восстановлению «справедливости». Авторы книги не ограничиваются национальными движениями Балкан, в поле их зрения оказываются и югославянские движения габсбургского пространства. В статье Л.А. Кирилиной, основанной на мемуарах видного словенского либерала В. Равнихара, показаны усилия деятелей словенского национального движения, направленные на пробуждение национального сознания словенцев, особенно в сильно онемеченной Нижней Штирии. При этом внутри движения не обходилось без острых конфликтов между либералами и католиками, заставлявших расходовать силы во вредоносной борьбе. Делая упор на национальном вопросе, некоторые ведущие деятели движения не уделяли, однако, должного внимания разработке социально-экономической программы. Нет сомнения в том, что рецензируемый труд представит интерес не только для историков-балканистов, но и для политических экспертов, занимающихся выявлением исторических корней теперешних национально-территориальных споров, не теряющих своей остроты. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

А.А. Тесля Литва в имперской политике и администрации: до и после 1863 года. Рец.: Сталюнас Д. Польша или Русь? Литва в составе Российской империи / Авториз. пер. с лит. Т. Тимченко. – М.: Новое литературное обозрение, 2022. – 376 с. – (серия “Historia Rossica”) 13.02.2023 Рассматривается[1] новая работа известного литовского историка Дарюса Сталюнаса «Польша или Русь?», посвященная истории обитателей территорий, во 2-й половине XIX – нач. XX века, как правило, обозначавшихся как Северо-Западные губернии Российской империи. Работа Сталюноса вносит существенный вклад в изучение деталей национальной политики в отношении местных этнических групп в XIX – нач. XX веке, в том числе в рамках складывания национально-политических сообществ в сложном переплетении с разнообразными административными и политическими факторами, как общеимперского, так и регионального и международного уровня. Ключевые слова: Белоруссия, имперская политика, Литва, национализм, нациестроительство, окраины Российской империи Сведения об авторе: Тесля Андрей Александрович кандидат философских наук, (1) старший научный сотрудник Института истории Санкт-Петербургского государственного университета; (2) старший научный сотрудник, научный руководитель (директор) Центра исследований русской мысли Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета имени Иммануила Канта. Адрес: (1) Менделеевская линия, 5, Санкт-Петербург, 199034; (2) ул. Чернышевского, 56, г. Калининград, Российская Федерация 236016 Контактная информация: mestr81@gmail.com Andrei Teslya Lithuania in imperial policy and administration: before and after 1863 A new work of the famous Lithuanian historian Darius Staliunas “Poland or Rus’?” is reviewed. The theme of the book is the history of the inhabitants of the territories, which in the second half of the 19th century and in early 20th century were, as a rule, designated as the North-Western provinces of the Russian Empire. The work of Staliunas makes a significant contribution to the study of the details of national policy towards local ethnic groups in the 19th century and in early 20th century, including within the framework of the formation of national-political communities in a complex interweaving with a variety of administrative and political factors on the general imperial, as well as regional and international levels. Key words: Belarus, imperial policy, Lithuania, nationalism, nation-building, outskirts of the Russian Empire About the author: Teslya Andrey А., Candidate of Philosophical Sciences, Senior Research Fellow, Institute of History St Petersburg University; Senior Research Fellow, Scientific Director Research Center for Russian Thought, Institute for Humanities, Immanuel Kant Baltic Federal University. Contact information: mestr81@gmail.com. Работа Д. Сталюноса, несмотря на свое общее заглавие, на деле сосредоточена на трех ракурсах рассмотрения одного центрального вопроса – как мыслилась и воображалась Литва в сознании имперской бюрократии (и, отчасти, публицистики) 1830-х – 1910-х годов, как она представала в качестве объекта управления (будучи частью имперского пространства), какие цели преследовались администрацией и насколько они достигались, каким образом менялись, если вообще менялись, и как динамика «объекта управления» влияла на действия администрации. Большую важность представляет замечание автора о том, что как в публицистике, так и в бюрократических бумагах 1860-х[2] речь зачастую идет именно о «русификации» края – то есть мыслится некое состояние территории (административно выделенного объекта), которое может быть в свою очередь достигнуто теми или иными конкретными мерами и процедурами, начиная с контроля языка вывесок или уличных афиш и вплоть до языка богослужения. В том числе и поэтому в первой части повествования значительное место отведено подробному рассмотрению «Земель Великого княжества Литовского» на ментальных картах эпохи (см. особо – гл. 5). Помимо администрации (региональной и центральной), основными персонажами повествования выступают четыре этнические группы – «литовцы», «поляки», «белорусы» и «евреи». Центральным эпизодом, вокруг которого сосредоточено повествование, оказывается восстание 1863 г. – однако рассмотрение конкретных вопросов постоянно учитывает динамику 2-й половины 1850-х – начала 1860-х, демонстрируя вновь и вновь, что политика 1863 г. и ближайших последующих лет вырастает из обсуждений и мер предшествующих лет. Основной тезис автора заключается в невозможности описать имперскую политику в отношении Литвы в рамках какого-либо одного понятия, будь то политика «ассимиляции», «аккультурации» или «сегрегации» - а понятие «русификации» именно тем специфично, что включает в себя для современников целый ряд разнообразных значений, в зависимости в том числе и от того, о какой группе идет речь. Говорить вполне об «ассимиляции» как цели имперской политики можно лишь применительно к «белорусам», осмысляемым как часть триединой «большой русской нации» – что в практическом плане приводило к характерным колебаниям в отношении восприятия местной специфики, описываемой то как локальное явление, то как следствие распространения «чужеродного влияния» (прежде всего «полонизации»). На политику оказывало влияние и восприятие процессов в других частях империи – так, чувствительность администрации к публикациям на «местном наречии» после 1863 г. была связана с оглядкой на «украинофильство» (и Валуевский циркуляр), когда местные процессы осмысляются как потенциально аналогичные малороссийским затруднениям. В отличие от «белорусов» ни одна из трех других больших групп не мыслится как объект собственно «ассимиляционистской» политики. В отношении «литовцев» вопрос о финальной ассимиляции не является в 1-й половине 1860-х предметом консенсуса – сами «литовские» этнографические территории на картах выделяются в XIX веке разнообразно, вне однозначно прочитываемой логики управления и, как можно заключить, не включаются в 1860 – 70-е и последующие годы в «национальное тело» империи. Имперская политика заключается в двух связанных, но различных целях: во-первых, отдалить друг от друга польскую и литовскую общности (тем самым косвенно ослабляя «польское влияние»), во-вторых, стремиться к аккультурации литовцев (оставляя более или менее открытым вопрос о возможности и желательности их итогового включения в «русскую общность», чему способствуют представления 1830-70-х годов о наибольшей близости латышей и литовцев именно к славянам). Примечательно, что политика в отношении литовцев в рамках Царства Польского оказывается значительно более «либеральной», чем в рамках Северо-Западных губерний – здесь можно видеть, как административная рамка определяет и восприятие, и более или менее устойчивое направление политики: допущение образования на литовском и его административное поощрение в административных границах, подчиненных Варшаве, оказывается связано с имперской политикой многообразия, стимулирования разнонаправленных сил (в конце концов ослабляющих главный – «польский» фактор), тогда как для Северо-Западных губерний основной выступает логика «укрепления» «русских начал», русского большинства – которое требует защиты от ино-конфессиональных и ино-национальных воздействий. Обращаясь к «польскому вопросу», Сталюнас, в частности, фиксирует сложность смены идентичности – так, для целого ряда представителей местной шляхты значимым был вопрос, будут ли они рассматриваться как «поляки» в случае смены исповедания. Как местная, так и центральная администрация не были готовы положительно ответить на этот вопрос, понимая «польскость» как отнюдь не что-то совпадающее с конфессиональной принадлежностью. А вместе с тем отсутствовали правовые категории и инструменты для фиксирования этой, уже «национальной» реальности. Как для польской, так и для еврейской общностей значимым оказывался подробно рассматриваемый автором вопрос с «отверженной ассимиляцией» (см., напр., с. 265). Как отмечает Сталюнас, в целом политика, выработанная в 1860-е годы, продолжает осуществляться вплоть до 1905 г., когда в ситуации революционных потрясений выдвигаются (и до некоторой степени реализуются) разнообразные предложения по изменению политического курса, в частности – направленные на пересмотр антипольской политики, исходя уже из логики прежде всего социально-политического, а не национального противостояния. Однако после колебаний и неопределенности, к концу 1900-х – началу 1910-х имперская политика в целом возвращается в прежнее русло. Характеризуя самосознание имперских чиновников, обсуждавших политику в отношении Северо-Западных губерний, Сталюнас пишет о фиксации ими тупика (с. 350) – существующая политика не приводила к достижению заявленных целей, тогда как альтернативы ей не выглядели осуществимыми и/или предпочтительными с точки зрения последствий. Вместе с тем говорить, собственно, о «неудаче» имперской политики в означенных губерниях – затруднительно. Прежде всего потому, что основная цель – удержание господства, сохранение губерний под властью Петербурга и поддержание управляемости, оставалась реализуемой. Одновременно – как продемонстрируют ближайшие десятилетия – эти же территории оказались по меньшей мере не менее сложно инкорпорируемы в состав нового политического тела, Второй Речи Посполитой, а затем были вновь на длительный срок включены в имперское пространство Москвы. Если было бы затруднительным прямолинейно увязывать эти результаты с политикой, проводимой в губерниях во 2-й пол. XIX – нач. XX века, то отрицать влияние данной политики на означенные результаты – столь же затруднительно. В противодействии польскому влиянию имперский центр и местная администрация оказывались в сложной ситуации проведения одновременно двух – не противоречащих друг другу, но сложно сопряженных политик, обозначаемых Сталюнасом как «имперская» и «национальная» (в смысле построения в рамках империи «национального ядра»). Так, например, активное введение в католическое богослужение местных языков и содействие распространению католической литературы на языках местных этнических групп, направленное на растождествление смычки «польского» и «католического» (и тем самым отделение конфессионального от национальной принадлежности) представляли собой политику, понятную в логике имперской множественности, но, с другой стороны, она наталкивалась на вполне объяснимые опасения тем самым облегчить проникновение католичества в те «народные массы», которые мыслились как долженствующие быть включенными в состав русского «национального тела», а оно в свою очередь понималось как связанное в том числе религиозной идентичностью (православием). Об имперской политике не приходится, как показывает Сталюнас, говорить как о «балансировании» между разнонаправленными тяготениями – но вместе с тем империя не могла себе позволить однозначно и исключительно выбрать только один курс, в том числе в силу реальной наличной сложности. [1] Исследование выполнено в рамках гранта № 19-18-00073 «Национальная идентичность в имперской политике памяти: история Великого княжества Литовского и Польско-Литовского государства в историографии и общественной мысли XIX–XX вв.» Российского научного фонда. [2] Различие между ними на практике провести бывает затруднительно – перед исследователем во многом не просто взаимосвязанные формы речи, но и буквально фрагменты единого высказывания, позволяющие переводить их из одного контекста в другой, когда, напр., попечитель Виленского учебного округа Корсаков публикует отчеты своих подчиненных. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Кудряшов А.Л. Новый взгляд на старый пейзаж (заметки на полях). Рец: Николай Митрохин. Очерки советской экономической политики в 1965-1989 годах. Т. 1-2. - М., Новое литературное обозрение, 2023. 12.02.2023 Рецензируемая книга представляет собой научное исследование о формировании и реализации политических решений Советского государства в социально-экономической сфере, выполненное кандидатом исторических наук, историком-советологом Н.А. Митрохиным. Ключевые слова: СССР, Экономика, ЦК КПСС, Госплан, Косыгинская реформа. Сведения об авторе: Кудряшов Андрей Леонидович, историк-архивист Контактная информация: ankudry@yandex.ru Kudryashov A.L. About Soviet economic policy, written by N.A. Mitrokhin. Review: Николай Митрохин. Очерки советской экономической политики в 1965-1989 годах. Тома 1-2, - М., Новое литературное обозрение,2023. The reviewed book is a scientific study on the formation and implementation of political decisions of the Soviet state in the socio-economic sphere, written by Candidate of Historical Sciences, historian-Sovietologist N.A. Mitrokhin. Keywords: USSR, Economy, CPSU Central Committee, Gosplan, Kosygin reform. About the author: Kudryashov Andrey Leonidovich, historian-archivist Появление этого двухтомника было воспринято мной как, несомненно, большое событие научной и культурной жизни. Пишу о событии, так как появление таких комплексных работ вызывает интерес не только в плане пополнения знаний по конкретному вопросу, но и в контексте примеров использования новых исследовательских методик и навыков. Очерки Н.А. Митрохина несомненно являются прорывом к знанию предмета на основе вновь построенной оптики. Новизна этой оптики основана в свою очередь, как кажется, на новом понимании автором понятия «политика», изучение которой сводится не к анализу её результатов, что можно было наблюдать у предшественников, а к изучению самой структуры политики, механизмов её формирования, движущих сил этого формирования. Столкновение разных интересов, политических группировок при формировании экономической политики, при этом переплетение идеологии, понимания и оценки проблем, эгоизма участников процесса попадают в фокус рассмотрения автора. В небольшом отвлечении стоит отметить богатство и разнообразие материала, на основе которого решены исследовательские задачи. Представляется нетривиальным тот подход к источникам, когда в условиях продолжающейся недоступности многих документов автор продуктивно использует и собственные интервью, и интервью Ольги Сибиревой со многими акторами исследуемых процессов. Здесь ценно то, что никакой документ так непосредственно не зафиксирует мнение участника событий, как прямая речь в диалоге. Кроме этого большой интерес вызывает использование недавно опубликованных Рабочих и дневниковых записей Л.И. Брежнева, персона которого занимает центральное место в рассматриваемом периоде истории СССР в целом и теме исследования в частности. Под воздействием этих записок краски официального и анти- портретов Брежнева меняют свои цвета, когда-то застывший монументальный образ оживает, несколько меняя представление читателя. Рассмотрим же картину Н.А. Митрохина. Представляется, что главное здесь это история выработки в условиях изнурительно затратной холодной войны политических решений нарастающих экономических проблем. Кажется, что отказ от экономической модели ГУЛАГа при увеличении расходов на ВПК поставил руководство СССР перед задачей поиска новой модели экономического устройства, но при сохранении политических и идеологических парадигм. Форсированное наращивание военной мощи с одной стороны, а с другой, рост социальных проблем, увеличение городского населения с отстающими возможностями его снабжения, исчерпание старых мотиваций к труду, изменение структуры потребительского запроса и многое другое подталкивало правительство к реформам. Чтобы понять, какова была военно-промышленная нагрузка на экономику, как это влияло на социально-экономическое развитие страны, достаточно привести следующие обстоятельства. Во-первых, оборонные расходы составляли 16-18% бюджета страны. Из этого объема выделялось 45,6% на НИОКР, которые осваивали 46 НИИ Министерства обороны. Это, не считая военную тематику гражданских предприятий и НИИ с собственными бюджетами. Во-вторых, к концу 1980-х годов 1770 предприятий ВПК производили 50-60% гражданской продукции, что во многом говорит об остаточном принципе выполнения потребительского запроса. В-третьих, с 8 января 1960 года действовало постановление Правительства, по которому значительный финансовый объём из государственного бюджета уходил на поощрение работников ВПК за форсированную разработку и внедрение нового вооружения. Здесь необходимо отметить, что наметившийся в 1965-1975 гг. рост благосостояния граждан практически «гасил» рост военных расходов, обращения же из академической среды о вредности экономических перекосов в пользу ВПК блокировались самим А.Н. Косыгиным. Все эти и другие обстоятельства советского противостояния в холодной войне сказывались на развитии экономики и социально-экономическом положении в стране. А что с экономикой? Комиссией ЦК КПСС, созданной осенью 1980 года, была подготовлена записка «К проектам Государственного плана экономического и социального развития СССР на 1981-1985 годы и на 1982 год», в которой были перечислены основные накопившиеся проблемы и угрозы дальнейшего развития. Нельзя сказать, что до начала 1980-х годов Правительство не обращало внимания на кризисные явления в экономике и не пыталось провести реформы. О Косыгинской реформе будет сказано ниже. Однако именно в это время обнаружилась особая озабоченность, о чём свидетельствует формирование 25 октября 1982 года 6-го управления КГБ для контрразведывательного сопровождения экономики, для борьбы с коррупцией и другими экономическими преступлениями. Показательна и записка идеолога партии Суслова о состоянии экономики в стране. Фактически запредельный уровень экономических преступлений стал вершиной накопившихся социально-экономических проблем. Особое внимание среди многочисленных проблем в экономике требовало положение в сельском хозяйстве, напрямую связанное с уровнем благосостояния населения. В советской экономической политике задачи вывода сельского хозяйства из кризисного состояния и повышения уровня благосостояния граждан были переплетены как никогда ранее. Особенно в вопросе о производстве и снабжении зерном. Проблема заключалась в следующем: с 1970-го до 1985-го увеличилось примерно на 10% городское население, которое было необходимо снабжать продовольствием; производство же зерна с конца 1960-х начало падать, при этом всё больший объём собранного приходилось оставлять на селе. Но, несмотря на то, что зарплата колхозников была значительно повышена и гарантирована, темпы роста сельхозпроизводства упали вдвое, с 1963 сальдо торговли сельскохозяйственной продукции стало отрицательным. В этих условиях с 1960-х гг. СССР из активного экспортера зерна превращается в активного импортера. В 1970-е этот импорт резко увеличивается, к 1984 году импорт зерна относительно 1970 года вырос в 20 раз благодаря выбранной государством стратегии, когда вместо закупок мяса, компенсирующих нехватку этого продукта, интенсивно закупалось зерно для откорма скота. Причина нарастающего зернового дефицита заключалась не только в росте городского населения, исключенного из сельскохозяйственного производства и требующего продовольственного снабжения, но и в быстро развивающемся кризисе старых моделей управления этим производством. На фоне бюджетного недофинансирования сельского хозяйства резко проявлялись черты его нерентабельности. Эта нерентабельность изначально была продиктована идеологическим выбором плановой экономики против рыночной конкуренции, что подтверждалось предпочтениями директорско-председательского корпуса колхозов и совхозов. Запланированные сверху и неизменные государственные закупочные цены сталкивались с неизбежным ростом оперативных расходов, что приводило к накоплению долгов сельхозпроизводителей. Единственным выходом из этой ситуации было периодическое списание этих долгов государством. Проблема кризиса временно купировалась, но кардинально не решалась. Рассмотрение социально-экономических проблем несколько отвлекло от самой сильной, кажется, стороны исследования Н.А. Митрохина, а именно непосредственной истории формирования экономической политики Советского государства как реакции и ответа на вызовы вышеперечисленных проблем. Как складывался и насколько эффективен был этот ответ? Несомненно, что в центре этого рассмотрения лежит судьба Косыгинской реформы. В основу реформы легли теоретические разработки харьковского ученого-экономиста Е.Г Либермана, который предлагал сокращение плановых заданий и числа форм отчетности предприятий, наделение директоров предприятий более широкими полномочиями с ослаблением их опеки центром, разработку новой системы стимулирования работников через формирование фондов материального поощрения. За пять лет проведения реформы на новую систему хозяйствования были переведены практически все предприятия страны. Всё было направлено на повышение темпов роста экономики с декларацией повышения уровня жизни населения. Однако эффект практически стал обратным. В условиях, когда по новой системе распределения доходы оставались на предприятиях, а расходы ложились на государство, появились дисбалансы бюджетов; порой происходило намеренное занижение плановых заданий, чтобы искусственно увеличить фонд заработной платы; с значительным увеличением доходов как городского, так и сельского населения, увеличением банковских вкладов запасы, предназначенные для реализации в розничной торговле, сократились вдвое. Вряд ли при таких итогах проведение реформы можно было назвать успешным. Началось сворачивание реформы – все накопления предприятий были отобраны в пользу государственного бюджета… Старые проблемы так и не были решены, но добавились новые…Пользуясь метафорой В.О. Ключевского о действиях Петра I, можно сказать, что реформа пронеслась над страной очередным ураганом. В чем же были причины неуспеха реформы, да и многих последующих действий Советского руководства, направленных на устранение кризисных проблем в экономике? Кажется, главный ответ заключается в словах А.Н. Косыгина: «…мне возражали: реформой подорвем устои социализма…». Несомненно, что твердое намерение сохранить идеологические установки Советского государства кастрировало все попытки социально-экономической модернизации страны. Действительно, из исследования Николая Митрохина видно, как попытки решения глобальных проблем в своём развитии в лучшем случае приводили к косметическому ремонту. Идеология зубами плановой экономики разгрызала всё новаторство проектов. Читая, мы видим, что центральное место Госплана при всех обстоятельствах развития определяло его итоги. Н.А. Митрохин прямо пишет: «…Плановая экономика (главным проводником которой несомненно являлся Госплан) …не была способна ничего рационально спланировать» по причине чего де-факто не существовало». Само планирование и отчетность по выполнению планов напоминали какое-то бюрократическое шаманство. Этот процесс вдобавок был погружён в ожесточенную борьбу самого Госплана, аппарата ЦК КПСС, министерств и ведомств, борьбу, становящуюся системным центром экономики. А наряду с этим план не выполняли 2/3 министерств, 95% не производили продукцию высшего качества. Кроме квази-планирования на судьбу принятых решений сильно влияли ещё две реалии формирования экономической политики. Во-первых, это весьма сложная и запутанная система сбора плановой информации и отчетности – существовало 100-120 тысяч показателей экономического развития, манипулируя которыми можно было «нарисовать» любую картину. А во-вторых, неслыханный режим секретности информации, когда разработчики экономической политики не обладали полнотой доступа к статистическим сведениям и к документам смежников. В этой связи характерно воспоминание М.С. Горбачева о том, что некоторые «секреты бюджета» стали ему известны незадолго до отставки. Ещё многие стороны экономической политики Советского государства по-новому освещает исследование Н.А. Митрохина. Я остановился только на центральных. Надеюсь, что этот двухтомник станет предметом долгого и плодотворного обсуждения… 12 февраля 2023 г. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.