«Исторический процесс переварил их всех…» Беседа с А.В. Шубиным
4.03.2023
Беседовал А.С. Стыкалин
Грядущее 70-летие со дня смерти Сталина дало повод поговорить с известным историком и левым политическим мыслителем Александром Шубиным о событиях 1953 г., ставших одной из исторических развилок в развитии СССР.
Ключевые слова: И. Сталин, Л. Берия, Н. Хрущев, В. Молотов, Г. Маленков, 1953 год в истории СССР, начало десталинизации, борьба за власть в СССР.
Информация об авторе: Шубин Александр Владленович – доктор исторических наук, профессор, главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН (Москва), профессор РГГУ и ГАУГН.
Контактный адрес: historian905@gmail.com
«The historical process digested them all…» Conversation with A.V. Shubin
The upcoming 70th anniversary of Stalin’s death gave an occasion to talk with the well-known historian and leftist political thinker Aleksandr Shubin about the events of 1953, which became one of the historical crossroads in the development of the USSR.
Keywords: I. Stalin, L. Beria, N. Khrushchev, V. Molotov, G. Malenkov, 1953 in the history of the USSR, the beginning of de-Stalinization, the struggle for power in the USSR.
About the author: Shubin Aleksandr V., doctor of historical science, professor, chief researcher of the Institute of General history, RAS (Moscow), the professor of the Russian State University of Humanities and of the State Academic University of Humanities.
Contact information: historian905@gmail.com.
А.С.: В литературе получила хождение версия о том, что Сталин в последние годы жизни готовил новую волну большого террора. Наиболее явным его предвестником стало «дело врачей». Однако можно вспомнить и другие фабриковавшиеся как в центре, так и на периферии (в частности, в Грузии) дела. Аресты начала 1950-х годов коснулись высокопоставленных чинов МГБ, включая В. Абакумова. Одним из симптомов грядущей волны можно считать и то, что оказались в опале деятели из близкого окружения Сталина – В. Молотов и А. Микоян, что отчетливо проявилось на XIX съезде партии в октябре 1952 г. Как, по Вашему мнению, страну действительно ждал большой террор?
А.Ш.: Большой террор как явление – это быстрое уничтожение нескольких сотен тысяч человек в 1937-1938 годах. Такую акцию в 50-е годы Сталин не планировал. Но очередной этап массовых репрессий, аналогичный «Ленинградскому делу», конечно, готовился. МГБ по заданию Сталина увязывало «Дело врачей» с опальными Молотовым и Микояном. А их разоблачение могло потянуть за собой несколько сот или тысяч людей, как это было с «Ленинградским делом».
А.С.: Насколько всеобщим в первые месяцы после смерти Сталина было в руководстве страны (и шире – партийной элите) осознание того, что управлять прежними методами невозможно и надо что-то менять? Мы помним о том, что не был дан ход «делу врачей», затем происходит некоторое смещение акцентов в экономической политике в пользу сельского хозяйства и производства предметов потребления. Во внешней политике СССР с первых месяцев происходит снижение конфронтационности – при том, что к руководству МИДом вернулся Молотов, человек с репутацией наиболее последовательного охранителя устоев. Так, уже 30 мая Москва официально заявила об отказе от своих претензий к Турции, дезавуировав собственный меморандум 1946 г. с требованиями о пересмотре конвенции Монтрё и совместной обороне черноморских проливов. Благодаря более гибкой позиции СССР (повлиявшего на КНДР и КНР) в конце июля удалось достичь соглашения о перемирии в Корее. Принимается решение о нормализации межгосударственных отношений с наиболее заклятым и принципиальным сталинским врагом – титовской Югославией, пусть пока еще как с «буржуазным» государством. И уже в 1953 г. стороны обменялись послами. Осознание того, что надо что-то радикально менять в стране, включая ее внешнюю политику, было с первых недель доминирующим в постсталинском советском руководстве и не вызывало ни с чьей стороны возражений? Было ли среди части аппарата видимое сопротивление этой линии на перемены? И как проявлялись разногласия относительно характера и темпов перемен?
А.Ш.: Разногласий о необходимости некоторых перемен не было, а вот по поводу их масштаба и направления – имелись, но тоже не могли сразу проявиться. Во-первых, некоторые перемены были уже запрограммированы при Сталине, такие как отказ от претензий к Турции, поиск возможности заключить перемирие в Корее. Уход из жизни Сталина позволил «распаковать» старые заготовки. Тот же Молотов в последние годы жизни Сталина был скорее голубем, чем ястребом – слишком быстро игры в неуступчивость привели СССР и США на грань атомной войны. Во-вторых, отход от тоталитарной модели шел очень медленно, под знаком продолжения политики Сталина. Соответственно и различия во взглядах могли касаться только нюансов. В-третьих, основная масса бюрократии привыкла к безропотному подчинению и не могла пока принять участие в выработке курса. В-четвертых, разногласия между членами Президиума ЦК носили во многом личный характер. Все боялись Берию и, решив расправиться с ним, обличали его за те самые предложения, которые затем сами в значительной степени осуществляли. Дальнейшие расхождения 1954-1955 годов – по поводу групп А и Б, отношения к селу, освоения целины и т. п., также носили не столь принципиальный характер, как это трактовалось в горячке последующих обличений. Молотов не отрицал необходимость освоения целины, но предлагал делать это скромнее, Маленков не отрицал необходимость развития тяжелой индустрии. Для того, чтобы эти альтернативы стали решительнее расходиться, необходимы были более решительные и последовательные преобразования, чем даже хрущевские. Если соотношение групп А и Б зависит от решения чиновников, то оно неустойчиво, является результатом произвола и чревато диспропорциями. А появление проблем быстро приводит к отказу от «нового курса», что тоже происходит волевым решением. Последовательная, долгосрочная альтернатива в таких условиях не возникает.
А.С.: Насколько далеко идущими были реформаторские планы Л. Берии, который провел широкую амнистию, ставил своих людей на ответственные посты на местах? Верны ли утверждения, что он хотел вопреки сложившейся большевистской практике перенести главный акцент в принятии решений с партийных органов на государственные? А не произошел ли фактически такой перенос еще при Сталине, который отменил пост генерального секретаря ЦК ВКП(б) и управлял страной с 1941 г. прежде всего в качестве председателя Совета министров СССР?
А.Ш.: Советская система всегда была не чисто партийной, а партийно-государственной. Напомню, что и Ленин был не генеральным секретарем, а председателем правительства. Решения принимались примерно одними и теми же людьми то в ЦК, то в Совнаркоме. В 30-е годы, когда Сталин уже подписывался просто как секретарь, Политбюро состояло в большинстве из руководителей государственных структур. Так что его нельзя считать чисто партийным, внегосударственным центром. В любой государственной структуре есть свое «политбюро» – ближнее окружение лидера или коллективное руководство. Роль чисто партийной структуры была не всеобъемлющей, а отраслевой: учет кадров, агитация, мобилизация на решение задач, поставленных Политбюро… Сталин был арбитром в партийно-государственной системе независимо от того, занимал ли он пост секретаря ЦК или председателя правительства. Не место красило человека. На это рассчитывал и Берия, который полагал, что сможет лидировать в коллективном руководстве благодаря своим личным качествам, занимая относительно скромный пост. Впрочем, мероприятия, которые теперь приписываются исключительно его инициативе, поддерживались и другими членами коллективного руководства. Если бы он потом решил иначе и победил бы в борьбе за власть, то конечно не остался бы главой МВД (забавно читать, как его обвиняли в намерении поставить МВД на место партии). Берия был достаточно опытным человеком в этой системе, чтобы понимать полезность партийных структур. Просто лидер государства должен был держать их под контролем.
Берия был сначала демонизирован, а полвека спустя державные публицисты стали делать из него идеал своего представления об оптимальном государственном деятеле, прагматичном антикоммунистическом державнике. Это было модно во времена раннего Путина. Но отличия курса реального Берия от курса Хрущева были тактическими – не случайно Хрущев потом продолжал реабилитацию и разрядку международной напряженности. И Маленков бы на его месте вел бы примерно такую же политику – это было веление времени.
А.С.: Отстранение жесткими методами Л. Берии было связано с тем, что он задумал слишком далеко идущие реформы, которые не могли принять его соратники по руководству страной, или они реально опасались за свою судьбу и предпочли нанести превентивный удар? Насколько велик был, по Вашему мнению, шанс, что все они, включая Г. Маленкова, станут жертвами большой зачистки, устроенной Берией?
А.Ш.: Берия пал жертвой паранойи, но и у параноиков тоже есть враги. Члены коллективного руководства привыкли жить в ситуации, когда тебя завтра могут снять с должности и вскоре арестовать. Это был сильнейший стресс, который провоцировал устойчивые фобии. Им казалось, что пока «органы» подчинены одному из них, претенденту на лидерство, их жизнь под угрозой. Для преодоления этой фобии достаточно было просто снять Берию с должности, но им казалось, что он уже расставил везде своих людей и, продолжая оставаться на свободе, может взять реванш. А этого реванша они тоже смертельно боялись. В итоге они продлили тоталитарную эпоху, сохраняя правило, при котором проигравший уничтожается. К тому же возник соблазн свалить на Берию все грехи сталинской эпохи от террора до разрыва с Югославией, к которому он вообще имел мало отношения. Думаю, они искренне считали, что наносят превентивный удар, но доступные нам источники свидетельствуют в пользу того, что Берия как раз не собирался репрессировать своих коллег, по крайней мере на этом этапе. Они были нужны ему для управления страной, у него пока не было им замены. Берия надеялся, что и к нему также относятся. В дальнейшем процессы реабилитации бросили бы тень на всех членов руководства, причастных к репрессиям, но ведь и у Берии было рыло в пуху. Так что в случае выдвижения Берии на ту роль, которую затем играл Хрущев, устранение оппонентов могло вестись политическими, а не репрессивными методами, как это и было после 1954 года. И в этом «альтернатива Берии» является тактической, а не принципиальной.
А.С.: Какой Вам видится роль Маленкова, который уже в марте 1953 г. заговорил о коллективном руководстве и необходимости недопущения нового культа личности? Насколько велик был реальный реформаторский потенциал этого деятеля? И почему Маленков так легко сдался, уступив Хрущеву в борьбе за власть фактически задолго до своего ухода с должности председателя Совета министров СССР в начале 1955 г.? Это не был слишком амбициозный политик с претензией на первую роль?
А.Ш.: Если с лупой анализировать выступления вождей того времени, как это делали советологи, можно найти различия между ними там, где их не было. Коллективное руководство и недопущение нового культа личности было в 1953-1956 годах общим местом в рассуждениях членов Президиума ЦК. Когда 10 марта Маленков об этом заговорил, он ссылался на ЦК. То есть на мнение своих коллег по Президиуму. Большинство его членов относились к коллективности руководства серьезно, были в целом довольны своей нишей, а Хрущев вел борьбу за власть, используя сталинскую тактику салями. Маленков не уступал Хрущеву в борьбе за власть в 1954 году, он ее не вел. Да и его отставка с поста председателя правительства была связана не столько с интригами Хрущева, сколько с реальными проблемами в проведении его курса, которые в рамках советской модели экономики вряд ли могли иметь успех. «Выращивание» тяжелой промышленности на почве успехов сельского хозяйства и легкой промышленности закончилось неудачей еще в период НЭПа, это члены Президиума ЦК помнили. И когда в 1954-1955 годах после уступок селу наметились сбои в снабжении городов, это напомнило 1927 год. Маленкову было нечем крыть. Конечно, если бы Маленков имел характер Сталина или Хрущева, он бы не признал ошибки, стал бы выдавать неудачи за преддверие будущих побед, заменять аргументы кадровыми перестановками. Но это было не в его характере. Ну не получилось быть на первой роли – ведь он привык быть на второй. Из Маленкова в 90-е годы тоже стало модно лепить стратега нового НЭПа, вот если бы дать ему пару десятилетий, тогда бы да… В 1966 году, добиваясь своей реабилитации, он послал в Президиум ЦК, уже брежневский, обширную записку с политическими советами. Это предмет долгих раздумий человека, которому еще по возрасту далеко до маразма. И что мы там видим? Он обличает Хрущева за «безоговорочное» сближение с США (это Хрущева!), пишет об огромных заслугах Сталина перед народом, обличает югославский ревизионизм и предлагает заключить военный союз с Китаем. Это во время «культурной революции» Мао Цзэдуна-то. Вообще похоже на старческие рассуждения Молотова того времени, но еще чуднее.
А.С.: Поговорим и о роли Хрущева в тех событиях и в том числе в устранении Берии. Можно ли говорить о том, что важнейшей вехой в борьбе за власть между наследниками Сталина стало избрание Хрущева в сентябре 1953 на пост первого секретаря ЦК КПСС, давшее ему контроль над партаппаратом? А если подойти к вопросу в более широком плане: какие возможные альтернативы в развитии СССР перекрыло усиление позиций Хрущева, наглядно проявившееся сначала в оттеснении Маленкова, а затем и в критике Молотова на июльском пленуме ЦК 1955 г.?
А.Ш.: Напомню, что Хрущев уже во время мартовского распределения обязанностей должен был сосредоточиться на партаппарате, во время ареста Берии он первым секретарем еще не был, а все равно преуспел. Так что в сентябре 1953 года было закреплено то положение, которое сложилось раньше. И пост был назван скромно, чтобы прямо не отождествлять его с могуществом Сталина. Тут тоже сыграл роль принцип «не место красит человека». Конечно, Хрущев активно пользовался аппаратными возможностями, мог дополнительно дискредитировать Молотова с помощью парторганизации МИД. Но сами по себе аппаратные методы были недостаточны для победы над оппонентами – это еще опыт Сталина 20-х годов показал. Нужно было выдвинуть позицию, которая будет поддержана – сначала большинством Президиума ЦК, а затем и более широкими слоями руководителей уровня членов ЦК. На июньском пленуме 1957 года они поддерживали Хрущева не потому, что он был их партийным начальником, а как лидера десталинизации. Тот же Г. Жуков мог ведь и большинство Президиума ЦК поддержать, пост Хрущева тут ничего не решал. Но и он, и большинство членов ЦК, по государственной линии подчиненных не Хрущеву, а зачастую его оппонентам, предпочли поддержать именно Никиту Сергеевича, может быть даже как меньшее зло. Они боялись возвращения 30-х годов. Лицами этой эпохи помимо Сталина были Молотов, Каганович и Ворошилов. От них веяло могильным холодком той страшной эпохи, от которой хотелось уйти навсегда.
Молотов представлял определенную альтернативу Хрущеву, даже большую, чем Маленков. Он выступал против возврата к сталинской системе, но за еще более осторожный отход от нее, чем даже имело место при Хрущеве. Молотову не были свойственны хрущевские креативные метания по перестройке хозяйственного управления и международных отношений. Но в случае падения Хрущева уже в 1957 году СССР пошел бы не по альтернативному пути развития, а сразу же политически перешел бы в 1964 год. Коллективное руководство было бы сохранено, что похоже на ситуацию 1964-1965 годов. Последовал бы новый раунд борьбы за власть, и если бы и в нем победил Молотов, то он занял бы место Брежнева с той поправкой, что Вячеслав Михайлович был более идейным коммунистом. Все-таки для Молотова строительство нерыночного коммунистического общества было делом жизни. Для Хрущева тоже – в этом было их сходство при всем различии политических стилей. Но на смену их поколению шла номенклатура, для которой коммунистические идеи были просто оберткой «нормальной жизни» и мещанских ценностей. Этот социальный процесс переварил бы и Молотова, как переварил Хрущева.
В принципе я склонен придавать большое значение роли личности в истории, которая влияет на цену исторических достижений и раскраску инерционных процессов. Особенно роль личности важна на развилках истории, в революционные эпохи. 50-е годы революционной эпохой не были. Поэтому те различия, которые были между членами Президиума ЦК 1953 года, заносились песками истории, и процесс шел своей дорогой с незначительными зигзагами из-за расстрела Берии, неудачи Маленкова, провала «антипартийной группы» и позднее – самого Хрущева. Исторический процесс переварил их всех.
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.