С.С. Беляков «Русское самовластие» Сергея Сергеева. Рец.: Сергеев С.М. Русское самовластие. Власть и её границы: 1462—1917 гг. М.: Яуза-каталог, 2023.
2.03.2023
Статья посвящена анализу монографии российского историка Сергея Сергеева о генезисе, исторических особенностях и основных характеристиках авторитарной монархической власти в России. Сергеев убедительно показывает принципиальные отличия русского авторитаризма от абсолютизма в Европе. Абсолютизм в Европе опирался на сравнительно развитую правовую систему и был в той или иной степени ограничен. Власть русского царя до 1905 года не была ограничена ни формально, ни фактически, что Сергеев трактует как особую «русскую аномалию». Генезис неограниченного авторитаризма в России Сергеев связывает наследием монгольского господства, когда русские князья получали от монгольских ханов право собирать налоги и могли использовать свои новые полномочия против веча и бояр, прежде ограничивавших власть князя. Автор отмечает эти тезисы Сергеева как убедительные, но в то же время подвергает его критике за односторонность. Сергеев, с точки зрения автора, слишком увлекся критикой самодержавия, потеряв научную объективность. Автор считает, что у самодержавия в России были не только дурные, но и положительные стороны. Именно особенности самодержавной власти способствовали формированию боеспособной «военной машины», которая обеспечила расширение территории России на протяжении нескольких столетий. Сергеев смотрит на русского царя как на деспота, который управляет народом как завоеватель, колонизатор и удивляется «наивному монархизму» народа, который упорно поддерживает своего «мучителя». Из этого следует, что демократ Сергеев не понимает сущность монархизма и психологию монархистов. Монарх воспринимается не как завоеватель, а как воплощение народа и государства, как отец нации и даже как сын нации. Автор приводит высказывания русского консервативного мыслителя начала XIX века Н.М. Карамзина. Карамзин пишет о неограниченной власти русского царя, но считает эту власть не злом, а благом для России. В заключении автор обращает внимание на схожесть власти русского царя и власти китайского императора. Тот и другой могут при определенных обстоятельствах утратить свою легитимность в глазах народа, что ведет к падению власти автократора.
Ключевые слова. История России, самодержавие, абсолютизм, монархия, власть, русская нация.
Сведения об авторе: Сергей Станиславович Беляков — кандидат исторических наук, доцент Уральского федерального университета им. Б. Н. Ельцина; заместитель главного редактора журнала «Урал». Контактная информация: sbeljakov@mail.ru beliakov.sergey@urfu.ru
S.S. Beliakov
Rev.: Sergeev S.M. Russian autocracy. Power and its borders: 1462-1917. М.: Yauza-katalog, 2023.
The article is devoted to the analysis of the monograph of the Russian historian Sergey Sergeev on the genesis, historical features and main characteristics of authoritarian monarchical power in Russia. Sergeev convincingly shows the fundamental differences between Russian authoritarianism and absolutism in Europe. Absolutism in Europe was based on a relatively developed legal system and was more or less limited. Russian tsar's power until 1905 was not limited either formally or in fact, which Sergeev interprets as a special "Russian anomaly". Sergeev links the genesis of unlimited authoritarianism in Russia with the legacy of Mongol domination, when Russian princes received the right to collect taxes from the Mongol khans and could use their new powers against the Veche and boyars, previously limited the power of the prince. The author notes these theses of Sergeev as convincing, but at the same time criticizes him for his one-sidedness. Sergeev, from the author's point of view, got too carried away with criticism of the autocracy, having lost scientific objectivity. The author believes that the autocracy in Russia had not only bad, but also positive sides. It was the features of the autocratic government that contributed to the formation of a combat-ready "military machine", which ensured the expansion of the territory of Russia for several centuries. Sergeev looks at the Russian tsar as a despot who rules the people as a conqueror, a colonizer and is surprised at the "naive monarchism" of the people who stubbornly support their "tormentor". It follows from this that the democrat Sergeev does not understand the essence of monarchism and the psychology of monarchists. The monarch is perceived not as a conqueror, but as the embodiment of the people and the state, as the father of the nation and even as the son of the nation. The author cites the statements of the Russian conservative thinker of the beginning of the XIX century N.M. Karamzin. Karamzin writes about the unlimited power of the Russian tsar, but considers this power not evil, but good for Russia.
In conclusion, the author draws attention to the similarity of the power of the Russian tsar and the power of the Chinese emperor. Both may, under certain circumstances, lose their legitimacy in the eyes of the people, which leads to the fall of the autocrator's power.
Keywords. History of Russia, autocracy, absolutism, monarchy, power, Russian nation.
About the author: Beliakov Sergei S., candidate of History, Associate Professor at the Ural Federal University named after B. N. Yeltsin; Deputy Chief Editor of the magazine «Ural»
Contact information: sbeljakov@mail.ru beliakov.sergey@urfu.ru
«У нас не Англия; мы столько веков видели судью в монархе и добрую волю его признавали высшим уставом».
Н.М. Карамзин
В 2017 г. историк и в то время научный редактор журнала «Вопросы национализма» Сергей Сергеев выпустил книгу «Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия» [Сергеев 2017]. Она стала тогда событием в интеллектуальной жизни. О «Русской нации» много писали, обсуждали, спорили. Изданное в самом начале 2023 г. «Русское самовластие» во многом перекликается с книгой об «отсутствующей» русской нации, что подчеркивает сам автор: «Эта книга – своеобразное продолжение моей предыдущей работы <…> точнее, углубленное развитие одной из ее основных тем» [Сергеев 2023: 5].
Книга выглядит некоторым компромиссом между научным и научно-популярным изданиями. Есть постраничные сноски, но нет ни библиографии, ни указателя имен, ни комментариев. В этом, конечно, не вина автора. Коммерческие издательства, как правило, не имеют в штате научного редактора, а выход книги под грифом «научное издание» сопряжен с известными сложностями.
«Русскую нацию» и «Русское самовластие» объединяет и жанр, и, что самое интересное, способ историописания. Читая Сергея Сергеева, я невольно вспоминал Хейдена Уайта. Американский учёный в своей спорной, но давно ставшей классикой исторической мысли монографии «Метаистория» отмечал: «Историки и хотели бы говорить буквально и ничего, кроме истины <...> но невозможно повествовать, не прибегая к фигуративной речи и дискурсу, который по своему типу является скорее поэтическим (или риторическим), нежели буквалистским. чисто буквалистское описание того, «что произошло» в прошлом, может быть использовано только для создания анналов или хроники, но не «истории» [Уайт 2002: 13].
Таким образом, на работу историка оказывает влияние избранный способ историописания. Он влияет на подбор источников и самих исторических фактов, а значит, и на содержание работы.
С первых же страниц ясно, что перед нами обличительный памфлет. Русское самодержавие (и сам принцип самовластия) рассматривается как зло, несомненное и абсолютное. Истории появления этого «зла», надеждам его преодолеть и попыткам его изжить посвящена книга.
История России века с XV предстает как бесконечный круговорот насилия, мучительства, страданий народа. В общем, все это было уже и в книге о русской нации, но теперь взгляд автора сосредотачивается именно на природе неограниченной власти. Чего стоят одни только названия глав: «Опалы и казни», «Служилое государство», «Крутое правление», «Людодёрство», «Империя насилия», «Законы исполнения не имеют», «Государевы слуги», «Ежедневный ужас», «Деспот в полном смысле слова», «Гонения на мысль», «Произвол и коррупция», «Вся Россия была в крепости», «Нет ничего безобразнее русской бюрократии», «Произвол против своеволия», «Слабосильный деспот», «Катастрофа».
Тема далеко не новая, конечно, что признает и сам автор, надеясь привлечь внимание читателя не столько тематикой, сколько богатым фактическим материалом. Читатель найдет в книге немало примеров как безудержного деспотизма, так и слепого преклонения перед правителем, местами просто комического. Русский аристократ, сенатор, обер-гофмейстер Семён Андреевич Салтыков так делился с герцогом Бироном своей радостью: «Прошедшего апреля 30 дня получил я от её и[мператорского] в[еличе]ства милостивое письмо, и притом пожаловала мне, рабу, на именины вместо табакерки 1000 рублёв: истинно ко мне, рабу, милость не по моей рабской службе, истинно с такой радости и радуюсь и плачу» [Сергеев 2023: 311-312]. Будто комментарием к известной реплике грибоедовского Фамусова звучат слова сенатора, генерал-аншефа князя Ивана Фёдоровича Барятинского: «Кланяйся низко, подымешься высоко» [Сергеев 2023: 313]. Даже в просвещенном XIX столетии, в Золотой век русской культуры, московский почт-директор Александр Яковлевич Булгаков (кстати, тоже в будущем сенатор) буквально тает от умиления: «Государь в Москве!.. Видел русского ангела, кланялся ему, а он мне… в маленькой голубенькой колясочке сидел наш бог земной… Всё хорошо, только воля твоя, зачем на монетах нет изображения государева? Право, нехорошо!.. Представь себе жителя Алеутских, Курильских островов, сибиряка, самоеда, у коего отнята навек отрада увидеть государя своего… Ежели бы я был Канкрин[1]…, я бы умолял государя на коленях выбивать монету с царским изображением … Тогда бы стали драться за деньги… Велик наш государь!» [Сергеев 2023: 393]. Что уж там говорить о временах петровских и допетровских, когда и подданные лебезили перед государем, и государь не церемонился с поддаными. Если же простой смертный осмеливался в чем-либо спорить с правителем, как сын боярский Иван Никитич Берсень-Беклемишев с великим князем Василием III, то следовал грубый окрик: «Поди прочь, смерд, ненадобен мне еси» [Сергеев 2023: 60]. Жизнь Ивана кончилась на плахе. Как известно, Андрей Михайлович Курбский будет спорить с наследником великого князя Василия уже из-за рубежа.
Историк Андрей Тесля еще после книги о русской нации отметил, что Сергей Сергеев использует для описания русского национализма «язык революционно-освободительного движения. Вся история представляется историей вековых страданий народа под гнётом... <…> У Сергеева получается не национальная, а некая автономная власть. Автономный государственный режим, действующий в собственной логике. <…> Но народ оказывается объектом, материалом» (Тесля 2021).
«Русское самовластие» написано тем же языком, а русская власть предстает именно такой – абсолютно чуждой народу, изолированной от него, внешней. В сущности, колониальной. Хорошо, что еще не инопланетной. Однако Сергеев не устает подчеркивать, что сам народ добровольно соглашается подчиняться такой власти. Стихийный и, с точки зрения автора, «наивный» монархизм практически всего народа служил прочной основой самовластия. Даже получив исторический шанс серьезно ограничить власть, народ ею не пользуется. Смута начала XVII в. могла привести к ограничению царской власти. Василий Шуйский, вступая на престол, «обещал своим подданным соблюдать их права и не допускать царского произвола» и на том целовал крест. «Искони век в Московском государстве такого не вживалося», – цитирует Сергеев летописца [Сергеев 2023: 152]. Возможно, крестоцеловальную грамоту составили и при восшествии на престол Михаила Романова, но текст ее не сохранился, а старые московские порядки были восстановлены очень скоро. Сергеев отказывает Земскому собору в статусе сословно-представительного учреждения, потому что «В точном смысле слова сословий в России тогда не было». В Европе «сословия представляли собой <…> субъекты, с которыми монархи вынуждены были договариваться» [Сергеев 2023: 171]. В России же единственным субъектом политики оставалось самодержавие (до Манифеста от 17 октября 1905 г). Более того, система бессудного и безудержного насилия и полного господства начальников над подчиненными пронизывает и все общество, и даже церковь. Сергеев неоднократно приводит примеры полного господства архиереев над священниками.
Казалось бы, эпоха дворцовых переворотов заметно переменила пусть не статус монарха, но отношения между политической элитой и самодержцем. Однако автор заходит с другой стороны. Именно эта глава получила звучное название «Империя насилия»: «Произвол и беззаконие — родовые черты российской государственности, но их жертвами ранее были подданные, а не государи <...> теперь же под это страшное, дробящее всё вокруг колесо попали и они». Невольно вспомнилось незабвенное: «А крестьянам жилось хуже...» Тут, правда, не крестьянам, а вообще всем.
Странно, что автор редко упоминает Чаадаева, тут бы самое место на него сослаться. Тем более, что Сергеев говорит ни много, ни мало о некой «русской аномалии». Создается впечатление, будто русский народ рассматривается автором как какое-то странное исключение. Или даже хуже того, как, используя выражение великого писателя (и сказанное по другому поводу), «прореха на человечестве». Уместнее всего здесь вспомнить Иннокентия Анненского:
Сочинил ли нас царский указ? Потопить ли нас шведы забыли? Вместо сказки в прошедшем у нас Только камни да страшные были.
<...>
Ни кремлей, ни чудес, ни святынь, Ни миражей, ни слез, ни улыбки… Только камни из мерзлых пустынь Да сознанье проклятой ошибки.
С каждой страницей вопросов к автору становится все больше и больше. Он мимоходом упоминает «блестящие успехи во внешней политике» [Сергеев 2023: 303]. Между прочим, упомянутый выше сенатор Семён Салтыков был отцом генерал-фельдмаршала Петра Семёновича Салтыкова. Того самого, что разбил Фридриха Великого в битве при Кунерсдорфе (1759 г.). Откуда же взялись эти успехи в столь мрачное для российской истории время? Если народ только бесконечно страдал от самодержавия, то откуда у него время и силы? Как же такой народ умудрился создать огромное государство, покорить Сибирь, дойти до самой Америки, завоевать и освоить Дикое поле, построить блистательный Санкт-Петербург и великолепную Москву? Как все эти «холопы» и «рабы» создали великую культуру, в ценности которой не сомневаются даже многие враги России?
Между началом правления Ивана III (середина XV в.) и серединой XVIII в. территория государства российского увеличилась в 50 раз. И, что более важно, постоянно росло население. За три века (XVI—XVIII) численность собственно русских (великороссов) выросла в четыре раза (с 5 миллионов до 20 миллионов). А к началу XX в. русские обогнали по численности немцев, французов, японцев и уступали теперь только китайцам и народам Британской Индии [Соловей 2008: 93-94]. Я ссылаюсь на того самого Валерия Соловья, который прежде, чем стать всезнающим политологом-«путиноведом», считался крупным специалистом по национализму. Соловей посвятил проблеме взаимоотношений русского народа и российского государства, по крайней мере, две монографии. Более того, Соловей входил в редакционный совет уже известного нам журнала «Вопросы национализма». Соловей, дальновидный и лукавый, тоже писал о противостоянии русского народа и «нерусской» (а в советский период даже «антирусской») империи, но не забывал и «подсластить пилюлю» для своего читателя. Рассказать о мощи и величии русского народа. При этом у него не было необходимости кривить душой: «Важным условием экспансии была способность русского народа выстоять, наладить жизнь и хозяйство в тяжелейших условиях» [Соловей 2009: 38]. С этим не поспоришь. Сергеев же слишком увлечен критикой русского самовластия и, очевидно, просто не видит необходимости делать какие-то оговорки. Автор не находит, да, собственно, и не ищет, каких-либо преимуществ у самодержавного строя. Он слишком увлечен делом обличения самовластия. А преимущества всё-таки были.
Я еще во время работы над книгой «Тень Мазепы» предположил, что русские обогнали украинцев в историческом развитии (в развитии государственности, а потом и культуры) в том числе благодаря наличию сильной авторитарной власти. Предки украинцев, населявшие богатое и благодатное Поднепровье, умели воевать не хуже предков великороссов, населявших сравнительно бедное междуречье Волги и Оки. Запорожские козаки переплывали на своих чайках Чёрное море, нападали на турецкие города, захватывали турецкие корабли. Вмешивались в дела Молдавии и Валахии. Козацкие восстания потрясали польско-литовское государство и, в конце концов, способствовали его краху. Словом, они могли создать военную машину, не хуже московской. Но сила украинцев тогда была растрачена даром на славные и выгодные, но бесполезные для строительства государственности походы. В то же время авторитарная власть великих князей, а затем царей московских, императоров всероссийских действовала более последовательно и эффективно [Беляков 2020: 180-184]. И вот на помощь казакам Ермака, изнемогавшим в борьбе с войсками Кучума, русский царь присылает подкрепление. Вслед за суровыми землепроходцами шли русские воеводы: устанавливали власть российского государства и наводили какой-никакой порядок. Военные, организаторские преимущества самодержавия в XV—XVIII вв. были очевидны. Интересно, что свидетельство на сей счет можно найти и в рецензируемой книге. Сергеев цитирует Сигизмунда Герберштейна: «Если у нас с ними [русскими дворянами] заходила речь о литовцах, они обыкновенно с усмешкой говорили: «Когда их король или великий князь приказывает кому-либо из них отправляться с посольством или в какое другое место, то получает в ответ, что-де жена больна или лошадь хрома. А у нас не так, – говорят они, смеясь, – если хочешь, чтобы голова была цела, отправляйся по первому приказу» [Сергеев 2023: 71]. Он приводит этот фрагмент как доказательство жестокости русской власти. Однако из текста хорошо видны некоторые причины будущего упадка Литвы и Польши. В XVIII столетии, как мы знаем, все литовские и немалая часть польских земель окажутся под властью императрицы Екатерины II, а польская и литовская государственность будет ликвидирована более чем на век.
Сергеев, ссылаясь на Макса Вебера, пишет о патримональном характере русской власти, то есть «формы традиционного господства, выросшей из патриархального подчинения домашних – главе дома, «детей» – отцу». Власть «отца»-государя надзаконна, не связана какими-либо юридическими ограничениями. Интересно, что примерно то же самое писал двести лет назад другой мыслитель – Николай Михайлович Карамзин. Но все то, что Сергеев считает пороком и откровенным злом, Карамзин рассматривал как настоящую добродетель: «В России государь есть живой закон: добрых милует, злых казнит, и любовь первых приобретается страхом последних. Не боятся государя – не боятся закона! В монархе российском соединяются все власти: наше правление есть отеческое, патриархальное. Отец семейства судит и наказывает без протокола, – так и монарх в иных случаях должен необходимо действовать по единой совести» [Карамзин 1991: 102]. Как видим, в своей «Записке о древней и новой России» Карамзин описал ту же самую форму правления и систему организации власти, которая приводит Сергеева в такое отчаяние. Но вместо знака «минус» Карамзин, теоретик не только самодержавия, но и крепостничества, ставит жирный «плюс». Да, государь – единственный источник власти, и это хорошо! «Самодержавие есть палладиум России; целостность его необходима для ее счастья» [Карамзин 1991: 105]. Делая скидку на сословную и, как бы выразились марксисты, «классовую ограниченность» Николая Михайловича, нельзя не отметить: в нескольких словах он описал политическую и правовую систему, существующую и поныне.
Сергей Сергеев доводит повествование лишь до 1917 года, но в послесловии характеризует политический строй в 1929—1953 гг. так: «…настоящая самодержавная монархия, прикрытая фиговым листом «власти Советов» и «самой демократической конституции в мире» [Сергеев 2023: 569-570]. А последние строки посвящает горестной констатации: «…система верховной власти после недолгого демократического поворота вернулась на свою столбовую дорогу, и, похоже, подавляющее большинство россиян это вполне устраивает» [Сергеев 2023: 574]. Вывод столь же очевидный, сколь и неоригинальный. Книга интересна совсем не этим. Самое интересное, на мой взгляд, исследование генезиса самодержавия и установление принципиальных различий между русским самодержавием и европейским абсолютизмом.
1. Обоснованно проведено разграничение между властью в домонгольской и в Московской Руси. Тоже мысль совсем не новая, но полезно вспомнить об этих различиях между властью московского или петербургского самодержца и властью князя, ограниченной вечем, дружиной, боярами, а иногда и письменным рядом (договором).
2. Убедительно опровергается еще живая (благодаря неувядающей популярности «Курса русской истории» В.О. Ключевского), хотя устаревшая точка зрения, связывающая генезис самодержавия с особенностями развития Ростово-Суздальской земли. Но принципиальных различий между властью князей на северо-востоке и юго-западе домонгольской Руси не было. Здесь автор ссылается на работы авторитетных специалистов по истории Руси, от статьи А.Н. Насонова «Князь и город в Ростово-Суздальской земле» [Насонов 1924], опубликованной почти сто лет назад, до позднесоветских работ И.Я. Фроянова и А.Ю. Дворниченко [Фроянов, Дворниченко 1988: 117-149]. Судьба знаменитого любителя самовластия Андрея Боголюбского только доказывает отсутствие предпосылок к созданию самодержавия в домонгольскую эпоху. Великий князь, как известно, был убит собственными слугами.
3. Опровергается популярный и в науке, и, особенно, в исторической публицистике взгляд на самодержавие как на следствие дурного климата или необходимости часто воевать. Климат не привел к формированию самодержавия на Руси в XI-XIII веках. Христиане Испании (кастильцы, каталонцы, баски, галисийцы) много веков сражались с маврами, но в Арагоне и Кастилии действовали кортесы, которые утверждали законы и налоги и принимали королевские клятвы. Подданные могли не только спорить, но и успешно судиться с королями: «Потомки Христофора Колумба судились с испанской короной из-за нарушений последней ряда условий договора с их предком. Тяжба длилась десятки лет и закончилась мировой, по которой внуку Колумба выплатили денежную компенсацию и даровали герцогский титул с отрезком Панамского перешейка» [Сергеев 2023: 94].
4. Опираясь на недавно переведенную работу Э. Калделлиса «Византийская республика: народ и власть в Новом Риме», Сергеев доказывает, что идея о византийской природе российской власти также является мифом. Подлинного самодержавия во втором Риме не было: «Нарушение законов по личному произволу монарха воспринималось как тирания <…> Суверенитет в Византии принадлежал римскому народу. Восстания против императоров-«тиранов» воспринимались как осуществление вполне легитимного права свергать недостойного правителя» [Сергеев 2023: 35].
5. Возникновение самодержавия в России Сергеев связывает, в первую очередь, с монгольским игом, соглашаясь при этом с такими «корифеями русской историографии», как Н.М. Карамзин, Н.И. Костомаров, Б.Н. Чичерин, А.Д. Градовский, В.И. Сергеевич. При этом русские князья вовсе не копировали устройство Золотой Орды, где ханов выбирали на курултае. Зато получив от ордынских ханов право собирать налоги для хана и став, таким образом, колониальными администраторами с широкими полномочиями, они сумели со временем избавиться от веча и превратить все населения, включая бояр, в своих подданных. Князья прекращают заключать «ряд» с вечем, а затем и вовсе собирать его. Обычный прежде переезд бояр от одного князя к другому начинает рассматриваться как измена и т.д. Победе самодержавия способствовала и «слабость юридической культуры домонгольской Руси сравнительно с ареалом распространения римского права, от Византии до Западной Европы» [Сергеев 2023: 39].
6. К большим достоинствам книги относится убедительное обоснование различий между русским самодержавием и абсолютизмом в странах Европы. Сергеев сопоставляет порядки на московской Руси и в Российской империи с порядками в странах Европы. Нигде он не находит столь полного самовластия, как в России. Даже в такой абсолютистской стране, как Франция, король не мог нарушать наиболее важные, основополагающие законы, включая закон о престолонаследии. Провинциальные парламенты осуществляли судебную власть, их чиновники, в большинстве случаев, официально покупали свои должности и были независимы от короны. В Швеции даже такие авторитарные правители, как Карл XI и Карл XII, не сумели или не успели ликвидировать риксдаг. В Испании даже Филипп II вовсе не был неограниченным властителем. В Англии даже Генрих VIII, жестокий и авторитарный правитель с явно «тираническими замашками», вынужден был проводить свои реформы через утверждение в парламенте. При этом Сергеев показывает, что, так сказать, «человеческий материал» был в Европе не хуже и не лучше русского, но развитая правовая культура и сословия, независимые от королевской власти, не давали развернуться авторитарным лидерам. Так, Людовик XI очень похож на Ивана III. Но Великий князь Московский успешно провел операцию по переселению новгородской политической элиты, а затеянное французским королём переселение жителей города Арраса, в конце концов, провалилось. После смерти короля его наследник, Карл VIII, позволил переселенцам вернуться. Шведский король Эрик XIV начал было расправы над знатью и бессудные казни, не уступавшие казням и расправам его современника Ивана Грозного. Но Эрика свергли с престола и заключили в замке, где он и провел остаток жизни.
Правда, в России, как мы знаем, с царями поступали даже жестче. Но свержение шведского короля Сергеев трактует как дело вполне оправданное, справедливого и едва ли не законное дело. Ещё в начале книги есть ссылки на Фому Аквинского и Джона Локка, которые оправдывали и обосновывали восстание против тирана. Аналогичное деяние в России, как мы помним, трактуется им как еще один акт насилия и произвола. Интересно, что Сергеев, удачно сравнивая порядки в России с порядками в Европе, почему-то отказывается от этих сравнений, как только речь заходит о «печальном состоянии русских нравов» [Сергеев 2023: 43]. Сергеев, ссылаясь на вполне достоверные свидетельства Е.Е. Голубинского, А.И. Кошелёва, Н.И. Греча, приходит к такому выводу: «Несть числа источникам, красноречиво рассказывающим, как в самые разные эпохи русский человек, получив в свои руки мало-мальскую власть, перестает сдерживать свои страсти, а их жертвой становятся те, кто от него так или иначе зависит». Развращающее влияние самодержавия и «невыработанность «легалистского сознания» [Сергеев 2023: 45, 46] привели к закономерному результату. Однако русские безобразия с безобразиями французскими или английскими не сравниваются. А зря, ведь в истории стран Европы насилия, разврата, жестокости хватало, и развитая правовая культура не всегда могла помочь «исправлению нравов». Я даже не знаю, стоит ли иллюстрировать столь очевидную мысль примерами? Но на всякий случай открыл книгу Питера Акройда «Лондон». Открыл почти наугад, и вот что нашел: «Лондон всегда славился жестокостью. <…> Знаменательным примером лондонского зверства стало избиение всех евреев города в 1189 году во время коронации Ричарда I. Мужчин, женщин и детей жгли, резали на куски; то был один из первых погромов, направленных против городских чужеземцев, – но далеко не последний» [Акройд 2005: 545]. Перенесемся из мрачного средневековья в XVII век, век двух революций, Билля о правах и Habeas corpus: «Если на улице повздорили двое мальчишек, <…> прохожие останавливаются, мгновенно окружают их кольцом и принимаются натравливать друг на друга». «Драка между мужчиной и женщиной тоже была делом обычным: «На Холборне я видел, как лупили друг друга мужчина и женщина… ударив ее со всей силы, он отступал… женщина, пользуясь этими промежутками, лезла руками ему в лицо, в глаза… Полиции до схваток между отдельными горожанами нет никакого дела» [Акройд 2005: 547]. «Согласно многим источникам, – продолжает Акройд, – одним из «развлечений» англичан были бои между женщинами, которые устраивались в таких местах увеселений, как Хокли-ин-де-Хоул. Очевидец пишет, что «женщины, почти обнаженные, сражались двуручными мечами, на концах заостренными как бритва». Обе то и дело получали порезы, и тогда схватка ненадолго прерывалась, чтобы зашить рану – разумеется, без всякой анестезии, кроме обуревавшей пациентку злости». Не удивительно, что другие европейцы воспринимали лондонцев «как варваров» [Акройд 2005: 548, 547]. Следует ли из этого, будто англичане так озверели от британского конституционализма? Конечно, нет.
Среди проблем, не решенных и даже не вполне раскрытых автором «Русского самовластия», есть и такая: от чего зависит обретение и утрата монархом легитимности? В книге Сергеева показано, как постепенно утрачивал статус истинного царя Николай II. Автор книги ссылается на исследование Б.И. Колоницкого, посвященное образу императорской семьи в годы Первой мировой войны. Царя все чаще воспринимали как «бестолкового», «нерачительного» хозяина, который не соответствовал образу настоящего царя. Простые люди называли его «бабой» и, особенно часто, просто «дураком» [Колоницкий 2010: 207-208, 211; Сергеев 2023: 560-563]. В самом деле интересно. Живой бог превращается в обычного человека, слабого, почти беспомощного перед яростью толпы или произволом революционеров. Историческое волшебство, которое еще не вполне объяснили историки и политологи.
Даже такие могущественные, волевые правители, как Петр I и Николай I были сильны тем, что большинство населения признавало их законными царями. Без этого общественного консенсуса они быстро бы лишились власти. Что уж говорить о таких вполне заурядных людях, каким, видимо, был сам основатель династии Романовых. Недаром современный христианский публицист Эдуард Зибницкий пишет, что Михаил Романов «в момент величайшей угрозы для самого бытия Московской Руси является не как отец нации (здесь и далее курсив Зибницкого. – С.Б.), а как сын нации» [Зибницкий 2007: 115]. При этом не всякий, занявший престол, воспринимается как истинный царь. Народ признает царём слабохарактерного и еще совсем юного Михаила, но этот же народ совсем недавно отказал в таком праве Борису Годунову, Фёдору Годунову, Лжедмитрию I, Василию Шуйскому, Лжедмитрию II. Судьба непопулярных пусть не в народе, но в элите Петра III и Павла I, невинного Иоанна Антоновича (казалось бы, чем он хуже Миши Романова?) и трагедия последнего русского царя также требует какого-то объяснения. Мало человеку занять престол или президентское кресло, чтобы обрести статус настоящего, признанного народом русского царя.
Книга Сергея Сергеева построена во многом на сравнении «правильного» западного пути развития и «русской аномалии». От сравнения со странами Востока автор отказывается, лишь мимоходом упоминая «восточные деспотии» со ссылкой на Л.С. Васильева [Васильев 2000: 100-101]. Взгляды последнего представляются мне давно устаревшими. Восток очень разный. Индия, Китай, мусульманский мир отличаются друг от друга не менее, чем от Запада. Но вот какое сравнение буквально бросается в глаза. Власть русского царя сопоставима с властью китайского императора, но все же уступает ей в степени сакрализации. Один из крупнейших российских синологов Владимир Малявин пишет: «...государь, согласно официальной идеологии, направлял движение всего мира до последней его частицы и был настоящим «подателем жизни» для всех существ. Неповиновение правителю рассматривалось в Китае не просто как уголовное преступление и попрание моральных устоев, но как истинное святотатство, покушение на самые основы вселенского порядка. Этим объясняется, помимо прочего, безжалостность, с которой подавлялись даже самые робкие выступления против государственной власти» [Малявин 2001: 106]. В то же самое время в китайской политической культуре существовало понятие «Небесный мандат» («пиньинь» или «тяньмин»). Сын Неба, утерявший «добродетель», терял «Небесный мандат», превращаясь в узурпатора, против которого восстать можно и даже нужно. Это я не к тому, чтобы обосновать модную ныне идею «поворота на Восток». В культурном отношении между Китаем и Россией — пропасть, просто разные миры. Отчасти совпадает только вот это отношение к власти.
Получается, что все могущество правителя построено на восприятии монарха как «живого закона», как зримого олицетворения государства и самого народа. Этого, очевидно, не может и не хочет понять автор. Сергей Сергеев, последовательный демократ, с явным предубеждением относится к монархии и, на мой взгляд, недопонимает сущность монархизма. У него самодержец предстает чем-то вроде безжалостного колонизатора, тирана, узурпировавшего власть. Поэтому его так удивляет и так возмущает видимая «покорность» народа. «Наивный монархизм» не только огорчает автора, но буквально ставит его в тупик. В этом, собственно, и заключается некоторая ограниченность этой книги. Феномен самодержавия не понять, если изначально не понимаешь и не принимаешь сам монархизм. Не обязательно как гражданин, но именно как исследователь.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Акройд 2005 – Акройд П. Лондон: Биография / Пер. с англ. В. Бабкова, Л. Мотылева. – М., 2005.
Беляков 2020 – Беляков С.С. Тень Мазепы: Украинская нация в эпоху Гоголя. – М., 2020.
Васильев 2000 – Васильев Л.С. Восток и Запад в истории (основные параметры проблематики) // Альтернативные пути к цивилизации. – М., 2000.
Зибницкий 2007 – Зибницкий Э.В. Монархический принцип и власть // Новый мир. 2007. № 4. С. 110—123.
Карамзин 1991 – Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. – М., 1991.
Колоницкий 2010 – Колоницкий Б.И. Трагическая эротика: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. – М., 2010.
Малявин 2001 – Малявин В.В. Китайская цивилизация. – М., 2001.
Насонов 1924 – Насонов А.Н. Князь и город в Ростово-Суздальской земле. (В XII и первой половине XIII в.) // Века. Исторический сборник. Ч. 1. – Пг., 1924.
Сергеев 2017 – Сергеев С.М. Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия. – М., 2017.
Сергеев 2023 – Сергеев С.М. Русское самовластие. Власть и её границы: 1462—1917 гг. М.: Яуза-каталог, 2023.
Соловей 2008 – Соловей В. Кровь и почва русской истории. – М., 2008.
Соловей 2009 – Соловей Т., Соловей В. Несостоявшаяся революция. Исторические смыслы русского национализма. – М., 2009.
Тесля 2021. – Тесля А. В поисках русского // Россия в глобальной политике. 2021. № 2 (Март-Апрель). URL: https://globalaffairs.ru/articles/v-poiskah-russkogo/ (дата обращения 25.02.2023).
Уайт 2022 – Уайт Х. Метаистория. Историческое воображение в Европе XIX века / Пер. с англ. Е.Г. Трубиной и В.В. Харитонова. – Екатеринбург, 2002.
Фроянов, Дворниченко 1988 – Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.
REFERENCES
Ackroyd P. London: Biorrafiya / Per. s angl. V. Babkova, L. Motyliova. Moscow, 2005.
Beliakov S.S. Ten Mazepy: Ukrainskaya natsiya v epokhu Gogola. Moscow, 2020.
Vasiljev L.S. Vostok I Zapad I istoriyi (osnovnyi parametry problematiki) // Aljternativnyi puti k tsivilizatsii. Moscow, 2000.
Zibnitskiy E.V. Monarkhicheskiy printsip I vlastj. Noviy mir. 2007. № 4.
Karamzin N.M. Zapiska o drevney I novoy Rossii v eyo politicheskom i grazhdanskom otnosheniyakh. Moscow, 1991.
Kolonitskiy B.I. Tragicheskaya erotica: Obrazy imperatorskoy semyi v godi Pervoy mirovoy voyni. Moscow, 2010.
Malyavin V.V. Kitayskaya tsivilizatsiya. Moscow, 2001.
Nasonov A.N. Knyaz i gorod v Rostovo-Suzdalskoy zemle. (V XII I pervoy polovine XIII v.). Veka. Istoricheskiy sbornik. Ch. 1. Petrograd, 1924.
Sergeev S.M. Ruskaya natsiya, ili Rasskaz ob istorii eyo otsutstviya. Moscow, 2017.
Sergeev S.M. Ruskoye samovlastie. Vlast i eyo granitsi: 1462-1917. Moscow, 2023.
Solovey V. Krov i pochva russkoy istorii. Moscow, 2008.
Solovey V., Solovey T. Nesosnoyavshayasya revolutsiya. Istoricheskie smysly russkogo natsionalizma. Moscow, 2009.
Teslya A. V poiskakh russkogo. Rossiya v globalnoy politike. 2021. № 2 (Mart-Aprel).
Uayt Kh. Metaistoriya. Istoricheskoye voobrazhenie v Evrope XIX veka / Per. s angl. E.G. Trubinoy, V.V. Kharitonova. Ekaterinburg, 2002.
Froyanov I.Ya, Dvornichenko A.Yu. Goroda-gosudarstva Drevney Rusi. Leningrad, 1988.
[1] Имеется в виду министр финансов граф Е.Ф. Канкрин.
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.