Результаты поиска

А.А. Рыбалка Реальность и вымысел в родословной Константина Паустовского 16.05.2023 Статья посвящена различным нюансам традиционной родословной замечательного советского писателя Константина Паустовского. Мотивом для ее написания послужила мистификация писателем истории своей семьи в автобиографической прозе. Мистификация литератором семейных преданий может быть объектом изучения, но не проблемой. Проблемой является бездумное включение литературоведами и поклонниками этой мистификации в официальную биографию писателя. Ключевые слова: автобиографическая проза, мистификация, художественный вымысел, чиншевая шляхта, легенды о предках. Сведения об авторе: Рыбалка Андрей Александрович, начальник управления внедрения систем и средств обеспечения информационной безопасности, Научно-производственная фирма "Кристалл" (г. Пенза) Контактная информация: anrike@yandex.ru Rybalka Andrey A. Reality and fiction in the genealogy of Konstantin Paustovsky The article is devoted to various nuances of the traditional family tree of the remarkable Soviet writer Konstantin Paustovsky. The motive for writing them was the hoax by the writer of the history of his family in autobiographical prose. Mystification of family traditions by a writer can be an object of study, but not a problem. The problem is the thoughtless inclusion by literary critics and fans of this hoax in the official biography of the writer. Key words: autobiographical prose, hoax, fiction, chinsh gentry, legends about ancestors. About the author: Rybalka Andrey A. — Head of Department of Implementation of Systems and Means of information security, Scientific and Production Company “Kristall” (Penza) Contact information: anrike@yandex.ru Мой дед был тих и кроток. Степью синей /Возил он хлеб к Азовским берегам...[1] Собирая материалы о мистификации семейных преданий, неожиданно для себя обнаружил в числе таких мистификаторов Константина Паустовского. Я бы и не обратил внимания на его рассказ о ближайших предках, если бы он не объявил одну из своих бабушек «крещённой турчанкой», привезённой дедом-солдатом с Балкан. Поскольку это, на мой взгляд, типичная в наших краях генеалогическая легенда о «благородном предке», я заинтересовался, что Паустовский вообще об этом писал и благодаря наличию онлайн-доступа к базам оцифрованных генеалогических источников – метрических книг (МК), ревизских сказок (РС) и исповедальных ведомостей (ИВ) – тех мест, откуда происходили предки писателя[2], без особого труда выяснил, что писал он предках своих Паустовских «не дельно». Реальная родословная Паустовского прослежена по МК села Пилипчи белоцерковским исследователем Павлом Деревянко ещё 15-ть лет назад (Деревянко 2007: 522-538). Не имея изначально доступа к этой работе, я вынужден был отчасти повторить путь исследователя самостоятельно и, как мне кажется, сумел немного уточнить начало этой родословной, обратившись к ИВ и РС, как Пилипчи, так и иных селений, с которыми были связаны предки писателя. Мотивом моим, отчасти было то, что, на мой взгляд, исследованию Деревянко не оказано должного внимания ни исследователями, ни поклонниками творчества Паустовского. История ближайших предков изложена Константином Георгиевичем в автобиографической прозе, в частности, в «Далеких годах» (Паустовский 1946), где деду его Максиму Паустовскому посвящена отдельная глава «Дедушка мой Максим Григорьевич». Рассказ о деде развивает грустный сюжет о смерти и похоронах отца автора, случившихся на «исторической родине» Паустовских в деревне Городище, близ реки Роси и села Пилипча Васильковского уезда, в 1912 году. После похорон автор на несколько дней остаётся в деревне, в тоске и печали … … Тетушка Дозя старалась утешить меня и развлечь. Она вытащила из чулана -- каморы -- сундук, полный старинных вещей. Крышка его открывалась с громким звоном. В сундуке я нашел пожелтевшую, написанную по-латыни гетманскую грамоту -- "универсал", медную печать с гербом, георгиевскую медаль за турецкую войну, "Сонник", несколько обкуренных трубок и черные кружева тончайшей работы. "Универсал" и печать остались у нас в семье от гетмана Сагайдачного, нашего отдаленного предка. Отец посмеивался над своим "гетманским происхождением" и любил говорить, что наши деды и прадеды пахали землю и были самыми обыкновенными терпеливыми хлеборобами, хотя и считались потомками запорожских казаков. Когда Запорожская Сечь при Екатерине Второй была разогнана, часть казаков поселили по берегам реки Рось, около Белой Церкви. Казаки неохотно сели на землю. Буйное их прошлое еще долго докипало в крови. Даже я, родившийся в конце девятнадцатого века, слышал от стариков рассказы о кровавых сечах с поляками, походах "на Туретчину", об Уманской резне та чигиринских гетманах. Наслушавшись этих рассказов, я играл с братьями в запорожские битвы. Играли мы в овраге за усадьбой, где густо рос около плетня чертополох -- будяк. Красные его цветы и листья с колючками издавали в жару приторный запах. Облака останавливались в небе над оврагом -- ленивые и пышные, настоящие украинские облака. И такова сила детских впечатлений, что с тех пор все битвы с поляками и турками были связаны в моем воображении с диким полем, заросшим чертополохом, с пыльным его дурманом. А самые цветы чертополоха были похожи на сгустки казацкой крови. С годами запорожская буйность потускнела. Во времена моего детства она сказывалась только в многолетних и разорительных тяжбах с графиней Браницкой из-за каждого клочка земли, в упорном браконьерстве и казачьих песнях -- думках. Их пел нам, своим внучатам, дед мой Максим Григорьевич. Маленький, седой, с бесцветными добрыми глазами, он все лето жил на пасеке за левадой -- отсиживался там от гневного характера моей бабки-турчанки. В давние времена дед был чумаком. Он ходил на волах в Перекоп и Армянск за солью и сушеной рыбой. От него я впервые услышал, что где-то за голубыми и золотыми степями "Катеринославщины" и Херсонщины лежит райская крымская земля. До того как дед стал чумаком, он служил в николаевской армии, был на турецкой войне, попал в плен и привез из плена, из города Казанлыка во Фракии, жену -- красавицу турчанку. Звали ее Фатьма. Выйдя за деда, она приняла христианство и новое имя -- Гонората. Бабушку-турчанку мы боялись не меньше, "чем дед, и старались не попадаться ей на глаза. Дед, сидя около шалаша, среди желтых цветов тыквы, напевал дребезжащим тенорком казачьи думки и чумацкие песни или рассказывал всяческие истории. Я любил чумацкие песни за их заунывность. Такие песни можно было петь часами под скрип колес, валяясь на возу и глядя в небо. Казацкие же песни всегда вызывали непонятную грусть. Они казались мне то плачем невольников, закованных в турецкие цепи -- кайданы, то широким походным напевом под топот лошадиных копыт … … Ах, дед Максим Григорьевич! Ему я отчасти обязан чрезмерной впечатлительностью и романтизмом. Они превратили мою молодость в ряд столкновений с действительностью. Я страдал от этого, но все же знал, что дед прав и что жизнь, созданная из трезвости и благоразумия, может быть, и хороша, но тягостна для меня и бесплодна. "На всякого человека,-- как говаривал дед,-- другая пропорция". Может быть, поэтому дед и не уживался с бабкой. Вернее, прятался от нее. Ее турецкая кровь не дала ей ни одной привлекательной черты, кроме красивой, но грозной наружности. Бабка была деспотична, придирчива. Она выкуривала в день не меньше фунта крепчайшего черного табака. Курила она его в коротких раскаленных трубках. Она ведала хозяйством. Ее черный глаз замечал малейший непорядок в доме. По праздникам она надевала атласное платье, отороченное черными кружевами, выходила из дому, садилась на завалинку, дымила трубкой и смотрела на быструю реку Рось. Изредка она громко смеялась своим мыслям, но никто не решался спросить ее, чему она смеется. Единственной вещью, которая немного примиряла нас с бабкой, был твердый розовый брусок, похожий на мыло. Он был спрятан у нее в комоде. Она изредка вынимала его и с гордостью давала нам нюхать. Брусок издавал тончайший запах роз. Отец рассказал мне, что долина вокруг Казанлыка -- родного города бабки -- называется Долиной роз, что там добывают розовое масло и чудесный брусок -- это какой-то состав, пропитанный этим маслом. Долина роз! Самые эти слова меня волновали. Я не понимал, как в таких поэтических местах мог появиться человек с такой суровой душой, как у моей бабки (Паустовский 1946: 14-16, 20-21). Я опускаю трогательную историю о лирнике Остапе, рассказ и бёз неё хорош, вдохновляющ и располагающ. Между тем, позволю себе заметить, что ни слова правды в нём нет. Мало того, «дед Максим Григорьевич», столь серьёзно повлиявший на мироощущение автора, попросту никогда не существовал. По факту, «житель деревни Городищ однодворец Максим Паустовский» был по батюшке Дмитриевичем и умер сорока лет отроду «от чахотки» 24 октября 1862 года, за тридцать лет до рождения своего внука. Он не был никогда солдатом и, наверняка, не был и чумаком. Дела на Паустовских имеются в фонде Киевской Центральной ревизионной комиссии (1840-1848, ф. 481 ЦГИАК), следовательно, ещё в середине века представители этой фамилии продолжали добиваться утверждения в дворянском достоинстве, хотя, кажется безуспешно. Неясно, впрочем, участие в этом именно городищенских Паустовских, однофамильцы-родичи проживали ещё в селах Рокитно и Юрковцы, многие из них в метрических книгах (МК) последовательно именуются шляхтичами. Однако и старший брат Максима, Матвей, умерший через год после него также от чахотки, записан «деревни Городищ дворянином». Солдатом был младший брат Матвея и Максима, Василий, служивший в Одесском пехотном полку. По возрасту он мог бы принимать участие в Крымской войне, но женился он, по отставке в 1857 г., на дочери отставного солдата, именуемой Домникия Кочерга, после чего проживал в другом селе, Трушках, в семье тестя. Максим же женился ещё в январе 1844 года на двадцатилетней девице Гонорате, дочери умершего местного дворянина Викентия Витушинского. Витушинские, в отличие от Паустовских, успешно подтвердили своё дворянство и были в 1850 г. вписаны в Киевскую ДРК. Заведомо католические тройные имена двух братьев Викентьевичей, фигурирующих в ДРК[3], и характерное имя жены Максима, дают основания считать Витушинских изначально католиками, хотя девица при венчании показана православной и записи о её более раннем миропомазании найти не удалось. Однако, отыскав в МК рождение «тёти Дози» в мае 1848 г., я обнаружил, что мать её Гонората показана там католичкой. Аналогична запись при рождении дочери Марии в 1846 г., наконец, в записи о рождении сына Георгия 8 апреля 1854 г., Гонората равно показана католичкой, т.е. «православное исповедание» при венчании Гонораты, видимо, просто ошибка. При сей верной оказии, обратим внимание, что у Паустовского чин отпевания и погребения его отца совершает ксендз. Правда автор оговаривается, что «никто из священников не согласился ехать в Городище, отговариваясь болезнями и делами. Согласился только молодой ксендз». Но если в 1946 г., при первой публикации текста, подобный факт мог и не вызывать вопросов, то в контексте времени он довольно необычен. Поклонники Паустовского пишут даже, что запорожский казак Григорий Паустовский, поселившийся на берегах Роси, не только добился дворянства, но и перешёл в католичество. Однако, нет, все околокиевские Паустовские, начиная с первых упоминаний в МК на рубеже 70-х гг. XVIII в., показаны православными. Да и сам отец писателя, Георгий Максимович, рождён православным и показан православным при рождении сына. Ответ даёт запись в МК: 5-го февраля 1912 г. умер от ревматизма «крестьянин города Василькова Киевской губернии» Георгий Максимов Паустовский, 55-ти лет, будучи пред тем исповедан и соборован пилипчанским священником Константином Кмитой[4]. На следующий день отец Константин с псаломщиком Алексеем Юкиным погребли почившего на городищенском кладбище. Таким образом, яркий рассказ о смерти отца писателя тоже мистифицирован (я не комментирую подробности его за известностью либо доступностью для любопытствующих (Паустовский 1946: 5-14)). Артефакты из «дедушкиного сундука» давным-давно разъяснены заинтересованными краеведами: «Охранная грамота и другие документы после смерти Ильи[5] перешли к его сыну Константину Ильичу и были утеряны во время войны 1941–1945 гг. Существование этих документов подтверждает сам Константин Георгиевич, а в 1920 году о них рассказывал самый старый житель Пилипчи сельский постоянный писарь (громадский писарь) Гервасий Маркович Белецкий. Его рассказ был записан учителем нашей школы и сохранился» (Ярмола 2000: 7-9). История стандартна во всех своих атрибутах просто до скуки. Имеет смысл прокомментировать разве что саму фамилию Сагайдачный – в реестре Запорожского войска 1756 г., в разных куренях записано пятеро Сагайдачных и, кажется, никому пока не приходило в голову считать их потомками перемышльского шляхтича Петра Конашевича[6]. Паустовских же в реестре нет. Если рассматривать детали изложенного Паустовским «мифа основания», следует иметь в виду, что 1. Поросье и Белоцерковщина до 1793 г. принадлежали Речи Посполитой и никаких запорожцев в тех краях в 1775 г. никто не селил, тем более, что уже тогда это были владения Браницких; 2. В реестрах Запорожского Низового войска за 1756 и 1776 гг. отсутствует фамилия Паустовских; 3. Паустовские, как минимум, в начале 70-х гг. уже проживали в Поросье (например, в Рокитно) и числились православными шляхтичами и дворянами; 4. Хотя на бывших запорожских землях, в Новомосковском уезде, в селе Преображенка, проживало много Паустовских, они, вероятно, поселились там уже в XIX в., поскольку эта фамилия встречается в списках семей, переселившихся в Таврическую губернию; 5. Павел Деревянко (Деревянко 2007: 525) приводит остроумный аргумент: если Паустовские, отстаивая своё дворянство, претендовали на герб Холева, то Петр Конашевич носил герб Побог[7]. Паустовские в Поросье принадлежали к числу местной чиншевой шляхты и, по грехам своим, утратили шляхетство при многочисленных «переборах» шляхты, проводимой в РИ. Вряд ли они могут быть потомками казаков Палия или Хмельницкого, легенда о выгнанных из Новой Сечи запорожцах так же не заслуживает внимания, как и косвенный намёк на участие в Колиивщине. Хотя пилипчанские краеведы давно установили, что ещё в 1775 г. «Григорий Паустовский-Сагайдачный поселился на участке, расположенном на небольшой леваде над берегом речки напротив острова Лісок», в действительности, Паустовские появились в Городищах только в начале 1816 г., когда 6-го февраля 1816 г. «был обвенчан первым законным браком села Озерной житель шляхтича греческого исповедания Антония Паустовского сын Димитрий холост, с дочерью деревни Городищь шляхтича греческого исповедания Иоанна Пруского девицей Анастасиею». Поскольку уже в декабре того же года, при рождении первого ребёнка, Димитрий показан «жителем деревни Городищь», надо полагать, что он перебрался из Озерной во двор тестя, Ивана Стефанова Пруского, от коего и получил часть имущества. Выбор Димитрия не удивляет, ибо он, видимо, был сиротой. В сказке от 5 декабря 1795 г. по селу Езерне, среди «шляхты, недвижимой собственности неимеющей именуемой чиншевой и прочих невходящих в оклад обитателей», показан «60 дом», в коем записана семья Ивана Тимофеева сына Голенбовского римско-католического закона, а именно жена Анастасия Станиславова дочь, шурин Антоний Кирилов сын Павловский, жена его Ягнишка Тимофеева дочь и дети их Тимофей пяти лет, годовалый Осип и Мария пяти лет. С Иваном Тимофеевым живёт также сестра Фтекла Филонова дочь, десяти лет. Всем взрослым показано по сорок лет, чему нет оснований верить. В октябре 1811 г. у Голембиовского (sic!) показан сын Иван, 12-ти лет, а про Антония Кириллова сына написано, что он, на самом деле, Паустовский, а Павловским был записан ошибочно, но ныне «внеизвестной отлучке», дочь его Мария где-то замужем. Наконец, в марте 1816 г. Антония уже не вспоминают, младший Иван уточнён, как племянник Голембиовского, а Тимофей Паустовский записан отдельным номером с братом и матерью. Между тем, в исповедных ведомостях (ИВ) Рождественско-Богородицкой церкви села Озерной за 1802 г., показана «Евдокия Тимофеева Паустиха Антониха», 31-го года, живущая «в соседях» у Анастасии Стаховой Голубовской, 37-и лет. В ИВ за 1815 г. уточняется, что Голубовская сестра Евдокии. Статус вдов у женщин не показан. С Паустихой живут трое детей – дочь Мелания 13 лет, сын Димитрий 11 и сын Иосиф 7. В 1815 г. Мелания уже вдова с сыном Федором 5 и дочерью Ульяной 4 лет[8]. Таким образом, мы теперь знаем не только отчество Антония и девичью фамилию его жены, но и можем констатировать факт принадлежности их к католическому вероисповеданию. Неизвестно, когда «отлучился» Антоний, однако, в связи с этим или без такой связи женщины семьи Ивана Голембиовского сочли нужным присоединиться к православному вероисповеданию. Анастасия и Осип сохранили свои имена, Агнешка стала Евдокией, Тимофей Димитрием, а Мария Меланией. В РС как Димитрий Тимофей показан впервые в посемейном списке однодворцев[9] 1832 г., но под фамилией Павстовский. Можно предположить, что искажение связано с особенностями написания буквы «у» в тогдашней канцелярской скорописи, а фигурант, который, как оказывается из текста списка, неграмотен, не смог дать нужные уточнения[10]. Помимо жены, сыновей и дочери, с Димитрием живет его брат Осип с женой и дочерью. Вероятно, Паустовские не имели подтверждения своего дворянства от местного дворянского собрания и были деклассированы сразу после Указа об однодворцах и гражданах западных губерний, принятого 19 октября 1831 г. (Бовуа 2011: 376) Димитрий прочно обосновался в Городищах и завёл большую семью. В 1837 г. у него было четверо сыновей – Матвей (1819), Максим (1821), Лаврентий (1822)[11], Василий (1826) и две дочери Ирины 8 и 4-х лет, старшая из которых утонула в октябре 1852 г. в Роси. Если Василий Паустовский, как уже было сказано, перебрался после службы в армии в другое село, Матвей и Лаврентий оставили потомство в Городищах и оно здравствовало в те времена, когда в деревне бывал юный Костя Паустовский, но кузенов своих писатель не вспоминает, хотя двое из них были, как раз, Григориями. Вернёмся к «турчанке», описанной, напротив, весьма красочно. Поскольку Гонората Фатимой себя никак не показала[12], зададимся вопросом, что мог знать маленький Костя о своей бабушке? Когда он впервые попал в Городищи? На момент его рождения семья жила в Москве и вернулась в Киев только в 1898 г. Бывал ли ребёнок до этого года в Городищах? В 1898 г. бабушке Гонорате должно было быть 74 года, дожила ли она до этого возраста? К сожалению, в оцифрованных МК Дмитровской церкви села Пилипча большая лакуна с 1873 по 1911 гг.[13] и выяснить точный год смерти «турчанки» не представляется сейчас возможным. Но, с учётом того, кем оказалась Фатима на самом деле, позволю себе считать, что кусок казанлыкского мыла стоит казачьих песен деда Максима. Этот кусок мыла и сейчас многим исследователям куда дороже реальности: «…хотя, по свидетельству отдельных исследователей, это лишь семейное мифотворчество … Автор, однако, настолько эмоциональный и убедительный, что читатель нисколько не сомневается в общении мальчика со своим легендарным дедом, который уже не имел никакого дворянства, был крестьянином, ходил вместе с чумаками за солью …»[14]. Относя и себя к числу «отдельных исследователей», позволю заметить, что проблема не столько в эмоциональности и убедительности автора, сколько в последовательном внедрении поклонниками Паустовского его художественных фантазий в реальную биографию … Семейство матери Константина Паустовского ‑ Высочанские – издавна проживало в селе Новоселицы Екатеринопольской волости Звенигородского уезда. В росписи о пропущенных при ревизии 1795 г. «шляхетских Звенигородского староства», составленной в 1800 г., показана семья Григория Григорьева сына Высочанского 43-х лет, состоящая из жены Марии Андреевой дочери 27 лет, сына Николая 7 и брата Ивана Григорьева сына 27 лет. Причиной пропуска указывается, что Высочанские «находилсь при сочинении 795-го года ревизии в разсуждении их бедности для заработков и прокормления в отлучках», что указывает на крайне низкий материальный статус семьи. Агент Талейрана в Герцогстве Варшавском характеризовал в 1807 г. эту категория населения так: «среди безземельной шляхты, не имеющей т.н. благодетеля, встречаются настолько бедные люди, что невозможно их отличить от крестьян в староствах. Единственным их отличием является то, что именуют их шляхтой. Встречаются деревни в пятьдесят, а то и сто дымов полностью заселенные такой шляхтой. У каждой семьи есть несколько морг земли, дом, а также общинный луг. Они не слишком разборчивы в происхождении партнеров и женятся на крестьянках из соседних деревень, на которых распространяют свои привилегии. [ . . . ] К этой бедной шляхте относится и чиншевая шляхта» (Бовуа 2011: 117). По ИВ 1817 и 1823 гг. в Новоселицах обнаруживаются три семьи Высочанских – священника Иоанна Ивановича, дьякона Ивана Григорьевича[15] и шляхтича Григория Григорьевича. Все они прослеживаются и по МК 1807 г. Неподалёку, в селе Хижинцах, живёт семья их кузена, однодворца Григория Васильевича[16]. Поскольку Хижинцы известны ещё с последней трети XVI в., возможно, новоселицкие Высочанские исторически происходят оттуда же, хотя носители этой фамилии обнаруживаются на рубеже XVIII-XIX вв. также в Беринке, Вербовате и Стебном. В Звенигородском уезде довольно много Высочанских, живут они и в соседней Подольской губернии. Это многочисленная неимущая шляхта с чиншевых земель, которой в ближайшей перспективе придётся столкнуться с угрозой деклассации. Независимо от вероисповедания, для местных посполитых они «ляхи», а сами посполитые для них «мужики». Деклассированные и переведённые в однодворцы всё равно останутся «ляхами» вплоть до получения права перехода в крестьяне. Непосредственному предку Паустовского, шляхтичу Григорию Высочанскому, в 1823 г. показано 66 лет († до 1836). В семье у него жена Марина Андреева 54 лет († 11.12.1841) и трое сыновей – Алексей 12-ти лет, Николай 27 лет с женой Александрой Ивановной 20-ти лет († 1843) и Моисей 24-х лет († 1872) с женой Евфросиньей Яковлевной 19-ти лет († 1844)[17]. Хотя в ИВ Григорий шляхтич, в МК он несколько раз указан просто как крестьянин. Сыновья Григория в дальнейшем остаются жить в Новоселицах, неизменно пишутся дворянами, но не учатся и не служат, оставаясь, вероятно, всю жизнь в статусе привилегированных земледельцев[18]. В отличие от Паустовских, Высочанским удаётся подтвердить своё дворянство. 10 июня 1858 г. по указу № 4731 Николая с сыновьями Василием, Федором, Моисеем, Романом и Моисея с сыновьями Григорием и Степаном заносят в ДРК Киевской губернии[19]. Семью Николая оставим в стороне, кажется, сами Паустовские-Высочанские ничего определённого об этих родственниках не знали. Сыновья же Моисея, к моменту подтверждения их дворянства, оставили отчий дом и трудились конторщиками на заводах «сахарной империи» графа Алексея Бобринского. Склонность к перемене мест возникла у братьев после смерти матери в июне 1844 г. и вторичной женитьбе отца той же осенью. Молодая мачеха, дочь лотошовского однодворца Мария Гордеевна Микулинская, рожала немолодому уже мужу новых наследников, что при незначительности имущественного положения семьи не оставляло места для подросших сыновей от первого брака. Образования у них не было[20], посему, помимо не привлекавшего их, видимо, варианта армейской службы, им была уготована стезя канцеляристов и конторщиков. Григорий уехал в Черкассы, где устроился на службу в канцелярию уездной дворянской опеки. 27-ми лет, 12 февраля 1856 г., в Варваровской церкви села Мало-Смелянки Черкасского уезда, «канцелярский» Григорий Высочанский венчался с 18-тилетней дворянкой Вицентией Ивановной Квятковской. Его внук Сергей писал позднее, что «для девушки того времени она была хорошо образована. Ей предстояла будто бы блестящая партия, но что-то случилось, и она вышла замуж за тишайшего, скромнейшего Григория Моисеевича» (Высочанский 2000: 16). Учитывая место венчания, очевидно, место жительства семьи невесты, и её поручителей – однодворца и «гражданина», можно предполагать, что семейное предание содержит известное преувеличение[21]. Женитьба заставила Григория искать более доходный промысел и на момент рождения его старшего сына Иосифа (17 марта 1857 г.), Высочанский служил уже в должности конторщика II-го разряда на Балаклейском сахарном заводе, директор коего, Михаил Фигурин и стал крестником первенца Григория и Вицентии. Возможно, переходу Григория на службу в «сахарную империю» Бобринского способствовал брат Степан, уже несколько лет служивший на Капитановском сахарном заводе. За первенцем последовали: дочь Мария (25 июля 1858, выдана выписка в 1876), сын Алексей (14 ноября 1860[22]) и дочь Евфросинья (27 декабря 1862, выдана выписка в 1876). К моменту рождения последней, Высочанские жили в Смеле, центре «империи» Бобринского, а Григорий первым в своём роду получил чин коллежского регистратора. Впрочем, возможно, что он получил чин одновременно с младшим братом, который показан крёстным Евфросиньи[23]. Хотя чин по тем временам и совсем мал, и получен за выслугу, сам факт, что находящиеся на частной службе люди были аттестованы, как госслужащие, говорит, что братья Высочанские считались ценными работниками. Хотя после получения чина должностной статус Высочанского перестал указываться, нет особых сомнений[24], что он продолжал работать в сахарной промышленности и, учитывая место проживания, скорее всего, на Смелянском песочно-рафинадном заводе, базовом предприятии Бобринских[25]. Успешная служба у Бобринских, подтверждение дворянства, чин, говорят в пользу существенного укрепления материального положения семьи, что далее скажется на образовании, полученном детьми Высочанских. Между тем, внук Сергей пишет: «Григорий Моисеевич и его ближайшие предки не имели сколько-нибудь крупных поместий и вели весьма скромный образ жизни. Только у его брата Степана где-то близ Лысой горы сохранилось имение …Имея небольшую усадьбу где-то на берегах Роси и дом в городе Белая Церковь (или в Смеле), дед вынужден был служить. По одним данным он был нотариусом, по другим — кассиром в каком-то обществе. По рассказам Викентии Ивановны, дед был очень добрым, мягким и доверчивым человеком. Но именно из-за своей доверчивости он допустил однажды какую-то оплошность по работе, и ему потребовалось срочно возмещать какие-то деньги. В результате были проданы и усадьба, и дом[26], а деда, ещё молодого, разбил паралич. Он стал совершенно нетрудоспособным. Вот тогда-то семья — за исключением старших мальчиков, кончивших Киевский корпус, и старших девочек, кончавших гимназию, — впала в нищету и стала вести полуголодное существование» (Высочанский 2000: 16). Этот текст, на мой взгляд, несёт в себе классические черты легенды об «утрате статуса». С.Н. Высочанский, по собственным словам, слишком мало знал о своих предках и, вероятно, просто не представлял себе реальный статус большей части чиншевой шляхты. Литературные представления об тенистых аллеях, уютных беседках, домах с колоннами и мезонинами и т.п. были очень далеки от реальных условий, в которых жил ещё его прадед Моисей, принадлежавший к «убогой шляхте»[27]. Умерший в 1872 г., он вряд ли мог что-то «оставить» сыновьям, тем более, что, помимо детей от второго брака, он и сам был младшим сыном, а его старший брат Николай имел многочисленное потомство. В воспоминаниях Сергея Высочанского представления о «бедном дворянстве» своего отца, противопоставление «дворянство ‑ бедность» проводятся последовательно, он, видимо, не отдаёт себе отчёт, что статус его семьи от 1800 к 1917 году, напротив, медленно, но постоянно рос. Забегая вперёд, отметим, что Григорий Высочанский скоропостижно умер в Черкассах 12 ноября 1901 г., действительно, «от паралича», но было ему об ту пору 72 года. Скоропостижность смерти, без исповеди, носила несколько нештатный характер и рассказы переживавшей это обстоятельство религиозной бабушки трансформировались в расстройство здоровья в молодом возрасте. Последний ребёнок Григория родился в 1876 г.[28] и явно 47-летний отец ещё не был разбит параличом. В том же году поступила в Киевский институт благородных девиц дочь Евфросинья. Возможно, карьера Григория действительно прервалась после каких-то неприятностей по службе, но вряд ли это принципиально изменило его материальное положение. Относительная «бедность», на мой взгляд, определялась несоответствием небольшого дохода такому количеству детей и претензиям на приличный образовательный ценз для них. Тем не менее, поcледнее, в целом, было достигнуто. В первой половине 70-х, когда старшие сыновья Высочанских уже учились в военных гимназиях, в семье родилось ещё четверо детей: близнецы Вера и Надежда (19 июля 1870), сын Николай (2 января 1874 (Платонова 2000: 4-7)) и дочь Елена (1876). Между тем, старшие дети становились самостоятельными людьми: в 1878 году выпущен юнкером из Киевского пехотного училища Иосиф, в 1879 портупей-юнкером из 3-го Александровского (Московского) военного училища Алексей, в 1882 г. окончила Киевский институт благородных девиц Евфросинья, 14-й по списку, «с наградой книгами» и со званием домашней наставницы. Наконец, в 1884 г. вышла замуж за саперного унтер-офицера из вольноопределяющихся Георгия Паустовского, поступившего после увольнения из армии в Управление Фастовской железной дороги, старшая дочь Мария. С семьёй Высочанских и Черкассами их сын Константин был связан гораздо теснее, чем с Паустовскими и Городищами, посему образы дядюшек и тётушек в его художественной автобиографии гораздо реальнее, чем дед-чумак и бабушка-турчанка, хотя и в этой части немало художественных преувеличений и выдумок. Разные родственники, однако, удостоились различной степени внимания, откуда следует, на мой взгляд, что память автора не глубже времени переезда из Москвы в Киев (1898), а более живой становится ближе к Японской войне (1904). Исследователи отмечают, что о тёте Евфросинии «Константин Паустовский написал совсем немного. Уважительно, но как-то отстранённо», между тем как «Оказалась она фигурой весьма значительной, сыграла в жизни семьи Высочанских заметную роль, прежде всего в судьбе своих младших сестёр, воспитанию и образованию которых отдала много сил» (Платонова 2000: 7). Проследить педагогическую карьеру Е.Г. Высочанской в первые десять лет после окончания института пока не удалось, возможно, она давала только частные уроки и занималась обучением своих маленьких сестёр. Однако, в 1892 г. она организует в Смеле частное женское 4-х классное училище 1-го разряда[29]. Наряду с приглашёнными учительницами, там начинают служить и сёстры-близняшки Вера и Надя. Несомненно, организация этого заведения преследовала и коммерческий интерес, направленный на обеспечение материального благополучия семьи. Сама Евфросиния Григорьевна преподаёт в училище французский язык. У неё работали четыре учительницы и два учителя. Надя, по словам Сергея Высочанского рано умершая, работала у сестры только в 1892-1893 гг., Вера же вплоть до 1897 г., пока не вышла замуж за студента-медика Василия Федоровича Проскуру, променявшего в дальнейшем медицинскую карьеру на место бухгалтера сахарного завода. С семьёй бабушки Проскуры в то время не жили и Паустовский им особого внимания не уделяет, не упоминает фамилию Проскур и никогда не называет мужа тетки по имени[30]. В 1895 г. Евфросиния Высочанская открывает в Смеле дополнительно «частное училище для детей обоего пола», совместно с учительницей Александрой Львовой, а в 1898 г. переводит своё женское училище в Черкассы, куда перевозит родителей. В Смеле остаётся училище 2-го разряда под руководством бывшей учительницы училища Высочанской Юлии Чериковской. В августе 1899 г. черкасское училище преобразуется в семиклассное и при нём открывается подготовительное отделение (младшие/средние классы и интернат). До конца 1903 г. Е.Г. Высочанская продолжает руководить училищем. В 1901-1902 гг. в училище также служит её младшая сестра Елена, имеющая «домашнее образование» и обучающая «пению и рукоделию». Зимой 1903/1904 гг. успешная педагогическая карьера Высочанской резко обрывается – 22 февраля 1904 г. она умирает «от порока сердца». Оставшееся после неё училище принимает её коллега А.В. Самойловская. Паустовский запомнил тётку, видимо, в последние месяцы её жизни. Он пишет: «Евфросиния Григорьевна, была начальницей женской гимназии в Черкассах. Бабушка жила у этой тетушки в большом деревянном доме … Из своих комнат выходила тетушка Евфросиния Григорьевна. Она одна не принимала участия в праздничных приготовлениях. Она всегда болела, редко разговаривала и только ласково улыбалась в ответ на нашу веселую болтовню. Она выходила в глухом синем платье, с золотой цепочкой от часов на шее и красивым бантом, приколотым к плечу. Мама объяснила мне, что этот бант называется "шифром", что это награда за образцовое окончание института, где тетушка Евфросиния Григорьевна училась[31]». Скорее всего, писатель помнил тётку пунктиром, как и деда Высочанского, который тоже ласково улыбается, но не разговаривает и живёт в отдельном помещении, откуда не показывается, развлекаясь непрерывным курением самокруток. В отличие от него, бабушка Викентия была единственной из старших родственников, с кем внуки – Константин и Сергей – довольно тесно и долго общались. Тем не менее, говоря о «вечном трауре» и «религиозности» бабушки, оба передавали свои впечатления о последних годах её жизни, когда она была престарелой вдовой, потерявшей двух взрослых дочерей. Были ли свойственны те же поведенческие сценарии в более раннее время – вопрос открытый. Это касается и событий условно первых двух лет проживания внука Костика в Киеве, которые он подробно описывает. О дяде Алексее Высочанском сын Паустовского пишет: «… хотя Паустовский относился к нему с исключительной теплотой, он, скрепя сердце, ни словом не упомянул о нём в своей книге. Из осторожности» (Паустовский 2000: 11) Причиной такой осторожности называется родство «дяди Алёши» с Романом Гулем, на тётке которого, Елене Карловне, полковник Высочанский был женат. Этот аргумент не представляется убедительным. Никакой нужды акцентировать внимание на девичьей фамилии Е.К. Высочанской не было, Гуль, в конце-концов, всего лишь писатель-эмигрант, малоизвестный в Союзе об ту пору, наконец, Паустовский тепло и много пишет про «дядю Колю», который на тот момент был вполне актуальным «врагом народа» (реабилитирован только в 1989), в то время, как «дядя Алёша» спокойно умер в своей постели в 1928 г. Игнорирование среднего из дядей Высочанских, пожалуй, художественная прихоть, маркирующая отсутствие значимой эмоциональной связи – семья Алексея Высочанского во время взросления Кости жила в основном в Варшаве. Характерно, что образы тех близких, с которыми такая связь, видимо, возникала, мистифицированы в наибольшей степени – это «дядя Юзя» и «тётя Надя». «Дядя Коля» в силу многолетней тесной связи с ним, сохранил более-менее реальные очертания. «Тётя Надя» Паустовского – пасхально-летняя москвичка, «стройная, тоненькая, с растрепанными белокурыми волосами и чуть приоткрытым свежим ртом», с глазами, которые «смеялись в ответ на все: на любую шутку, веселое слово», беспечная, рассеянная, будившая Костю по утрам поцелуями и прядями волнистых волос. Рояль, ноты, свечи, вечное пение и вальсы. Яркий солнечный персонаж, противоположный лунной маме (это отдельная тема) и «тетушке Евфросинии Григорьевне». Образ этот столь дорог автору и так ярко нарисован им, что неожиданно осознаваемый факт переименования младшей дочери бабушки, Елены, «тёти Гелюни» в «тётю Надю», одну из её старших сестёр, озадачивает. Сергей Высоченский осторожно отметил, что его кузен «почему-то объединил тётю Гелюню и тётю Надю в одном лице». Но он же указывает, что именно Елена «собиралась стать оперной артисткой — у неё было чудесное меццо-сопрано», однако специального образования так и не получила. Сергей Высоченский знал, что Надежда Высоченская умерла рано, но точного года не знал, потому и высказывается осторожно, между тем, судя по наблюдениям Коваленко, Надежда после 1893 г. не упоминается в числе учительниц училища своей сестры. Сам он думает, что тут-то она и уехала в консерваторию, я же, напротив, предположу, что около этого времени она умерла. В качестве аргумента предложу отмеченный выше факт – Вера и Надежда были близнецами, но ни Паустовский, ни Высочанский этого не отмечают, хотя подобное событие в любой семье достаточно редко, чтобы игнорировать его. Полагаю, что кузены Надю никогда не видели, ко времени переезда семьи Паустовских из Москвы в Киев, её уже не было в живых. Равно, Костя запомнил бы такую яркую Надю ещё в Москве, если бы она там училась. Что касается Елены, о которой и идёт речь, на мой взгляд, то её обучению в консерватории в описываемое Паустовским время противоречат известные факты – в 1901-1902 Елена преподавала пение и рукоделие в училище сестры, при этом, показано, что у неё «домашнее образование». Елене уже 25-26 лет и если бы она продолжала учёбу, то не могла бы работать учительницей, если бы она прервала обучение в консерватории, её всё равно показали бы «слушательницей». К реальной Елене судьба была неблагосклонна: «консерваторию тётя Гелюня не закончила. Я помню её скромной конторщицей в Управлении Курской железной дороги. Помню, что она всегда нуждалась. Но может быть, именно поэтому она с наибольшим интересом относилась к прошлому «рода»: записывала какие-то легенды, собирала документы[32]. Умерла тётя Гелюня от тифа в 1918 году в Курске, и все её бумаги исчезли после её смерти» (Высочанский 2000: 17). Такой финал показался Паустовскому слишком банальным, поэтому, видимо, и потребовалось имя ранее умершей родственницы: «Вскоре тетя Надя уехала в Москву, и я ее больше не видел. На следующий год на масленой она ездила на тройке в Петровский парк, пела на морозе, у нее началось воспаление легких, и перед самой пасхой она умерла. На похороны ее ездили бабушка, мама и даже отец». Возможно, реальная Надежда Высочанская умерла именно от воспаления лёгких[33], но вряд ли при описанных обстоятельствах и в указанное время (ориентировочно 1899-1900). О «дяде Юзе» Высочанском «очень красочно написал К. Паустовский, художественно обогатив его образ» (Высочанский 2000: 17). Обогащение, надо полагать, сказалось в том, что Паустовский добавил к рассказам в духе Мюнхгаузена, которыми «дядя Юзя» троллил своих племянников, совсем уж эпических выдумок. «Высокий бородатый человек с продавленным носом, с железными пальцами - ими он гнул серебряные рубли,- с подозрительно спокойными глазами, в глубине которых никогда не исчезало лукавство», одержимый «беспорядочным и бесплодным скитальчеством», который «изъездил всю Африку, Азию и Европу, но совсем не как благонравный турист, а как завоеватель - с шумом, треском, дерзкими выходками и неистребимой жаждой заводить всякие невероятные дела в любом уголке земли: в Шанхае и Аддис-Абебе, в Харбине и Мешхеде»[34]. Лирический герой Паустовского свидетельствует: «Рассказы дяди Юзи были для нас интереснее похождений барона Мюнхгаузена. Мюнхгаузена надо было себе представлять, а дядя Юзя был рядом - живой, тонущий в облаках табачного дыма, сотрясающий своим хохотом диван». Первоосновой рассказов послужило непростое детство и отрочество «дяди Юзи» ‑ за систематические шкоды его отправили из Киево-Владимирской военной гимназии в «исправительную» Вольскую военную прогимназию (Драли ж<..>у многи лета/ Предку Вольского кадета), а по выходе из оной за неподчинение и дерзость лишили права на унтер-офицерский чин и отправили в стрелковый батальон под Киев рядовым «на правах вольноопределяющегося» (26 мая 1873). Далее, впрочем, молодой человек остепенился, получил направление в пехотное юнкерское училище (1875), а по выходе из оного (1878) несколько лет прослужил в саперной бригаде под Варшавой. Достигнув чина поручика летом 1884 г., он, однако, из своих видов, ушёл в запас и перевёлся на службу в московскую полицию, где пребывал до 1897 г. Высоких должностей он там не достиг и к концу указанного периода занимал должность старшего помощника участкового пристава[35]. Было ли у него время и желание делать всё, что приписывает ему племянник – вопрос, но Паустовский, на мой взгляд, сделал всё возможное, чтобы никто не сомневался, что он выдумывает. По его словам, дядю Юзю уволили из армии после того, как его солдаты в день коронации 14 мая 1896 г. задушили водолаза[36]. После этого дядя Юзя отправился в Казахстан, где водил купеческие караваны «от Уральска в Бухару» и убивал чиханием шакалов, затем он исколесил всю Европу, а особенно Монте-Карло, после отправился на Дальний Восток, «участвовал в обороне Харбина во время китайского восстания, в стычках с хунхузами, в постройке Восточно-Китайской железной дороги. Занятие это он прервал только для того, чтобы поехать в Трансвааль[37]». Разумеется, Иосиф Высочанский оборонял Порт-Артур, а закончил соратником подпоручика Жадановского[38], после чего уехал в Японию, где племянник дал, наконец, ему умереть «в городе Кобе от сердечной астмы». Отъезд Высочанского на службу сначала в зону строительства Рязанско-Уральской железной дороги (РУЖД), а затем КВЖД подтверждает его некролог[39]. Согласно делу об увольнении поручика Высочанского в отставку «по достижении предельного срока службы и пребывания в запасе»[40], в начале мая 1897 г. поручик запаса армейской пехоты Высочанский состоял в местной команде при воинском начальнике Новоузенского уезда Саратовской губернии, как раз в зоне строительства новой ветки РУЖД. Какие функции он выполнял на РУЖД неясно, но, фактически, он начал службу на РУЖД до увольнения в отставку. В ответ на прошение об отставке, Высочанскому было предложено начальством подать прошение на Высочайшее имя, чтобы получить при отставке следующий чин, на что «дядя Юзя» рапортовал только в июне, что подаст таковое по прибытии в город Кунград Хивинского ханства[41]. Прошение он так и не подал и в октябре 1897 г. был уволен в отставку заочно, без следуемых ему преимуществ. С началом строительства КВЖД, главным инженером строительства был назначен А.И. Югович, занимавший до этого аналогичную должность на РУЖД, забравший с собой ряд сотрудников этой дороги. На этой волне, вероятно, перевёлся на КВЖД и Высочанский, поступив в Охранную стражу дороги, которая, по политическим причинам, набиралась из формально отставных военнослужащих[42]. Летом 1900 г. Высочанский оборонял Харбин (с 27 июня по 21 июля), осаждённый повстанцами Боксёрского восстания, и особенно отличился в бою за Ханшинный завод 13 июля, возглавив атаку двух рот пеших стражников через бреши в стенах завода (Красницкий 1901: 392). Эти события, полагаю, довольно неожиданные для русской публики вообще, попали в газеты, вскоре и в беллетристику, и, несомненно, обсуждались в семье Высочанских. Весной 1902 г. «состоявшему на службѣ въ бывшей охранной стражѣ китайской восточной желѣзной дороги (нынѣ Заамурскій округъ отдѣльнаго корпуса пограничной стражи) поручику въ отставкѣ loсифу Высочанскому» был вручен «Орденъ св. Анны 3 степени съ мечами и бантомъ»[43]. Высочанский, однако, предпочёл ОКПС службу эксплуатации КВЖД, куда и поступил на должность участкового ревизора движения. Во время Японской войны, Высочанский не был мобилизован и не воевал, однако Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 5 января 1906 г. № 2, ревизор движения 9 участка КВЖД, поручик запаса Иосиф Высочанский был награждён, по ведомству Министерства финансов, орденом св. Станислава 2-й степени за заслуги, оказанные при условиях военного времени [44]. В 1907 г., видимо, в честь полувекового юбилея ревизора Высочанского, вспомнили лето 1900 г. и наградили его орденом св. Владимира IV степени «за взятие Ханшинного завода». Эти награждения, несомненно, обсуждавшиеся в семье, дали племяннику мотив для совершенно определённого истолкования образа дяди. Между тем, визит ревизора Высочанского к родственникам в 1905 г. подтверждает Сергей Высочанский, который приводит фотографию своей семьи вместе с «дядей Юзей», сделанную в Брянске в тот год. В июле 1912 г. «дядю Юзю» перевели с должности ревизора движения на должность ревизора станционного счетоводства с местожительством в Никольске, вероятно, в связи с ухудшением здоровья. Полтора года спустя, он скончался 24 января 1914 г., в пять часов пополудни, в Центральной больнице Харбина. Автор некролога писал, что «Иосиф Григорьевич отличался очень кротким характером, порядочностью и сердечным отношением к подчинённым, за что не раз получал неприятности, но зато сыскал сердечную привязанность сослуживцев». «Дядя Юзя» был женат на дворянке Стефании Владиславовне Тушинской[45]. Хотя в его послужном списке она показана православной, польское происхождение её, думаю, не подлежит сомнению. В этой связи, любопытно понаблюдать над брачной политикой Паустовских-Высочанских. Обе бабушки Паустовского польки-католички. Род Высочанских изначально, видимо, польский. Нынешний первопредок городищенских Паустовских ‑ Антоний, судя по документам, католик. Мария Теннова, жена Николая, эстонка, Елена Гуль, жена Алексея, немка …То, что православные дети полек зовутся Дозя, Юзя, Гелюня весьма показательно. И по документам все предки писателя принадлежат к полонизированной чиншевой шляхте Киевской губернии[46], не показывая никаких казачьих, турецких либо чешских «корней». В этой связи, может статься, что «молодой ксендз», отпевавший статистика Георгия Паустовского, характеризует собственное отношение его сына к своему этносоциальному происхождению и семейной культуре, в иных случаях явно автором «Мещерской стороны» и прочих красочных описаний великорусских лесных просторов не акцентируемое и не афишируемое. Источники и материалы РГАЛИ ‑ РГАЛИ. Ф. 2119. Оп. 1. Ед.хр. 611. РГВИА ‑ РГВИА. Ф. 400. Оп. 17. Д. 10063. Красницкий 1901 ‑ Красницкий А.И. В пасти дракона. Роман из событий на дальнем Востоке. Издание А.А.Каспари. С.Петербург, Книжный склад «Родина», 1901. Паустовский 1946 – Далекиегоды [Текст] : Повесть о детстве и юности : [Для ст. возраста] / Константин Паустовский ; [Ил.: Б. А. Дехтерев]. - Москва ; Ленинград : изд-во и ф-ка дет. книги Детгиза, 1946 (Москва). - 331 с. : ил. Библиографический список Бовуа 2011 ‑ Бовуа Д. Гордиев узел Российской империи: Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914). М.: Новое литературное обозрение, 2011. Высочанский 2000 ‑ Высочанский С. Наша семья, ее прошлое // Мир Паустовского. №15-16. 2000. Деревянко 2007 – Деревянко П. Белоцерковские страницы книги К.Паустовского «Повесть о жизни». К истории рода Паустовских // К.Г. Паустовский: Материалы и сообщения. Вып. 3 - М., 2007. - С. 522-538. Коваленко 20007 ‑ Анатолий Коваленко. Паустовский и Смела: Поиски, исследования, находки. – В сб.: К. Г. Паустовский. Материалы и сообщения, вып. 3. – Москва: Московский литературный музей-центр К. Г. Паустовского, 2007. – С. 357–378. Левицкий 1977 – Левицкий Л.А. Константин Паустовский: очерк творчества. М: Сов. Писатель, 1977. Паустовский 2000 ‑ Паустовский В. История семей Высочанских, Гулей и Тенновых // Мир Паустовского. №15-16. 2000. Платонова 2000 ‑ Платонова Л. Генеалогическое древо К.Паустовского Текст. / Л. Платонова // Мир Паустовского. М.,2000. - №15 - 16. - С. 4 - 7. Чернецький 2001 – Чернецький Є. Паустовські на Київщині / Євген Чернецький // Дрогобицький краєзнавчий збірник. Випуск V / Міністерство освіти і науки України ; Дрогобицький державний педагогічний університет імені Івана Франка ; Дрогобицький осередок Українського історичного товариства імені Михайла Грушевського ; Інститут Центрально-Східної Європи (Дрогобицька філія) / *ред. кол. Л. Тимошенко, Л. Зашкільняк, Я. Ісаєвич та ін.+. – Дрогобич : Вимір, 2001. – С. 310-325. Ярмола 2000 – Ярмола В. Род Паустовских: Городище-Пилипча Текст. /Ярмола В. // Мир Паустовского. М., 2000. - №15 - 16. - С. 7 - 9. References Beauvois 2011 ‑ Beauvois D. Gordian Knot of the Russian Empire: Power, nobility and people in the Right-Bank Ukraine (1793-1914). Moscow: New Literary Review, 2011. Vysochansky 2000 ‑ Vysochansky S. Our family, its past // World of Paustovsky. No. 15-16. 2000. Derevyanko 2007 ‑ Derevyanko P. Belotserkovsky pages of the book by K. Paustovsky "The Tale of Life". On the history of the Paustovsky family // K.G. Paustovsky: Materials and messages. Issue. 3 - M., 2007. - S. 522-538. Kovalenko 20007 ‑ Anatoly Kovalenko. Paustovsky and Smela: Searches, researches, finds. - In: K. G. Paustovsky. Materials and communications, vol. 3. - Moscow: Moscow Literary Museum Center of K. G. Paustovsky, 2007. - P. 357–378. Levitsky 1977 – Levitsky L.A. Konstantin Paustovsky: essay on creativity. M: Owls. Writer, 1977. Paustovsky 2000 ‑ Paustovsky V. History of the Vysochansky, Guley and Tennov families // World of Paustovsky. No. 15-16. 2000. Platonova 2000 ‑ Platonova L. Family tree of K. Paustovsky Text. / L. Platonova // World of Paustovsky. M., 2000. - No. 15 - 16. - P. 4 - 7. Chernetsky 2001 – Chernetsky Y. Paustovski in Kyiv region / Evgen Chernetsky // Drohobytsky local knowledge collection. Issue V / Ministry of Education and Science of Ukraine; Drogobic State Pedagogical University named after Ivan Franko; Drogobytsky center of the Ukrainian Historical Association named after Mykhailo Hrushevsky; Institute of Central Europe (Drogobitskaya filiya) / *ed. count L. Timoshenko, L. Zashkilnyak, Ya. Isaevich and others.+. - Drogobych: Vimir, 2001. - S. 310-325. Yarmola 2000 ‑ Yarmola V. The Paustovsky family: Settlement-Pylypcha Text. / Yarmola V. // World of Paustovsky. M., 2000. - No. 15 - 16. - S. 7 - 9. [1] РГАЛИ. Ф. 2119. Оп. 1. Ед.хр. 611. Л. 18. [2] Оригиналы использованных РС хранятся в фонде Киевской губернской казенной палаты ДАКО, а ИВ и МК в фонде Киевской духовной консистории ЦДИАК. [3] Список дворян Киевской губернии // Киев, 1906. С. 36. [4] По переписи 1897 г., «Кмита Константин Августинович (27) - священник села Насташки, "на церковно-причтовой земле в церковно-причтовом доме, хозяин, землевладелец, дворянин. Род. в г.Жашкове Тар.у.Киев.губ. и его жена Кмитина Елена Арсениева (24), дворянка. Род. в с.Шуляках Тар.у.Киев.губ.. Окончила курс в женском Епарх. училище в г. Киеве. Дочь их Кмита Любовь Константинова (4), дворянка, обуч. дома; сын Кмита Всеволод Константинов (1), дворянин; Сестра Кмита Елизавета Августинова (28), дворянка. Род. в г.Жашкове Тар.у.Киев.губ. Окончила курс в Киевском женском Епархиальном училище. Занимается в женской школе грамоты, в с.Насташке». Выпускник Киевской ДС, после Насташек служил в селе Разумницы, потом в Пилипче. Выборщик во время компаний в I и II Государственные думы, член Киевского религиозно-философского общества, церковный публицист, организатор сельских школ. [5] Илья (19 июля 1851 г. - 1932), сельский учитель, старший сын Максима Паустовского, проживавший в родовой усадьбе «Леваде». [6] Решительно непонятно, откуда Л.А. Левицкий взял, что «Значившийся по документам как Паустовский - Сагайдачный , Георгий Максимович легко расстался со второй фамилией … Не Паустовский - Сагайдачный , а просто Паустовский . Правда , его младший сын чуть ли не до самой революции фигурировал в некоторых документах как Паустовский - Сагайдачный». См. (Левицкий 1977: 29). Все представители семьи во всех доступных документах пишутся исключительно Паустовскими. [7] См. ксилографию из книги Касьяна Саковича «Вірші на жалісний погреб шляхетного лицаря Петра Конашевича-Сагайдачного». 1622 год [8] В родословной Деревянко нет этих сведений. [9] Ещё в ИВ 1828 Паустовские показаны среди шляхты. См. (Деревянко 2007: 523-524). Автор ссылается при этом на работу Е. Чернецкого (Чернецький 2001: 310-325), к сожалению, оставшуюся для меня недоступной. [10] Судя по числам, которые приводит Д. Бовуа, неграмотной была значительная часть чиншевой шляхты. [11] В родословной Деревянко отмечен ещё Илларион, имеющий жену того же имени, что и Лаврентий. Полагаю, что это описка в МК, отца ребёнка написали Ларионом, вместо Лаврентия. Судя по всему, с ИВ и РС Деревянко не работал. [12] В ревизской сказке «Роспись о пропущенных при сочинении 795 года ревизии жительствующих Васильковского уезда в местечке Белой Церкви во владениях его сиятельства господина генерала от инфантерии и кавалера Графа Ксаверия Петровича Браницкого состоящим чиншевой шляхте душах учинена 1800 года ноября дня» показаны «при доме его сиятельства графа Браницкого в услужении» под № 8 «Вицентий Михайлов Витушинский, жена его Магдалена в городе Санкт-Петербурге зашедшие за существования Польши из прусского владения», очевидно, родители турчанки Гонораты … [13] Среди МК, доступных онлайн, нет оцифрованных дел по описи 1078 фонда 127 ЦГИАК. Отмечу, что Павел Деревянко с этими делами также не работал. [14] Tożsamość na styku kultur. Том 3. 2016. С. 59-60. [15] Его сыновья числились позднее в Новоселицах однодворцами. [16] Который по ревизии 1795 г. ещё показывался шляхтичем. [17] Младший брат Григория – Иван, видимо, переселися после жинитьбы в другое село, возможно, Пещаны. Сыновья его позднее возвращаются в Новоселицу и будут записаны в Киевскую ДРК вместе с сыновьями Григория. [18] С точки зрения русской администрации, они относились к лицам «которые под предлогом мнимого дворянства ни в службу не вступают, ни податей в Казну не платят, ни в общественных повинностях не участвуют, но ведут род жизни низкого состояния, простолюдинам свойственный» (Бовуа 2011: 142). [19] При этом братья аттестованы, как «Григорьевы сыновья, Григорьевы внуки, Прокофия Ксаверьева правнуки», откуда следует, что родоначальником семьи объявлялся шляхтич Прокофий Ксаверьевич Высочанский, живший, видимо, в начале XVIII в. Скорее всего, он был ещё классическим «ляхом». [20] «Не знаю, какое образование было у самого Григория Моисеевича; думаю, что весьма незначительное, может быть, просто «домашнее»» (Высочанский 2000: 16). [21] Квятковские записаны в Киевскую ДРК 7 марта 1905 (№ 848): Виктор и Михаил с женой Марией и сыновями Евгением, Николаем и Георгием, также Леонид и Надежда, все они дети Игнатия Осипова. Сколь близко их родство с Квятковскими из Мало-Смелянки сказать сложно. В РС шляхты и однодворцев Черкасского уезда 1795, 1811, 1834 гг. Квятковских не нашлось. Подходящая семья имеется в 1795-1834 гг. в Езерне Васильковского уезда. [22] В ПС показывался годом старше. [23] Любопытно, что крёстной показана дворянка Юзефа Францевна Попель, явно полька и католичка. [24] Брат Стефан показан при венчании в 1863 г. «канцелярским чиновником» на Капитановском сахарном заводе. Дворянство не помешало ему жениться на матери-одиночке, борзненской мещанке Анне Зерковой. [25] Паустовский в «Далеких годах» (1946) называет деда нотариусом в Черкассах или Смеле. Имеющиеся памятные книжки этого не подтверждают, маловероятна такого рода смена деятельности для человека за сорок лет. В поздней биографической заметке «Коротко о себе» (1966) он называет мать дочерью «служащего сахарного завода», что и представляется верным. [26] Речь, скорее всего, шла о продаже дома в Смеле при переезде в Черкассы в 1898 г. [27] Самоаттестация чиншевиков в официальных документах. См. (Бовуа 2011: 64). [28] Доверимся в этом случае сведениям К.Г. Паустовского о возрасте его любимой тётушки, хотя, скорее всего, это возраст смерти реальной Надежды Высочанской. [29] Сведения о педагогической карьере сестёр Высочанских взяты из статьи Анатолия Коваленко (Коваленко 2007: 357–378). На 1888 г. в Смеле вообще не было женских учебных заведений, а в Черкассах к таковым могло быть отнесено только двухклассное мужское и женское училище, с одной учительницей и одной надзирательницей. [30] Рассказывая о своей жизни с бабушкой в Киеве, Паустовский поясняет, что «бабушка переехала в Киев к одной из своих дочерей ‑ тете Вере, вышедшей замуж за крупного киевского дельца. У тети Веры был свой дом на окраине города ‑ Лукьяновке. Бабушку поселили в маленьком флигеле, в саду около этого дома». Позднее он характеризует В.Ф. Проскуру так: «угреватый делец, похожий на молдаванина». Видно по тексту, что муж тетки, да и она сама не пользовались его симпатией, хотя сам писатель пользовался их гостеприимством. [31] Характерный пример изменения Паустовским реальности даже в несущественных мелочах. Понятно, что он, скорее всего, и не знал никогда, какую именно награду получила тётка, но мысль проверить по документам его не посещала. Конечно, «шифр», что же ещё? [32] Любопытно, что это было. Возможно, документы о дворянстве Высочанских, оставшиеся младшей дочери от матери. [33] Отсутствие оцифрованных дел по храмам Киевской губернии за последнюю четверть XIX в. мешает внести определённость в этот вопрос. В пользу смерти в 1893 г. говорит и называемый Паустовским возраст своей героини. [34] Согласно ПС, до увольнения в отставку осенью 1897 г., Высочанский был в отпуску один раз – в октябре-ноябре 1886 г. [35] Послужной список (ПС) Высочанского см. РГВИА, ф. 400, оп. 17, д. 10063. [36] Коронация нового императора ознаменовалась громкой катастрофой – Ходынкой. 1800 чинов московской полиции, обеспечивавшие порядок, не смогли эту катастрофу остановить. По суду были уволены от должностей обер-полицмейстер А.А. Власовский, его помощник, несколько второстепенных чиновников. Возможно, в связи с этими событиями покинул полицейскую службу и Высочанский. [37] На данный момент, никаких документов, подтверждающих это, исследователи не нашли, при том, что русское участие в англо-бурской войне активно разрабатываемая тема. Однако, Иосиф Высочанский далеко не один в списке участников «со слов». Паустовский увязывает возвращение дяди из Южной Африки с приездом в Европу президента буров Крюгера летом 1900 г., чему прямо противоречит реальное участие Высочанского в обороне Харбина. [38] Борис Жадановский возглавил 18 ноября 1905 года вооруженное выступление сапёров в Киеве. [39] Железнодорожная жизнь на Дальнем Востоке. Еженедельный внепартийный журнал. Харбин. 1914. № 5. [40] РГВИА, ф. 400, оп. 17, д. 10063. [41] Эта информация, в принципе, подтверждает сведения его племянника о «купеческих караванах от Уральска в Бухару», но в каком качестве Высочанский выступал при этом и как это связано с деятельностью РУЖД, непонятно. Вряд ли он поехал через Бухару в Маньчжурию, хотя возможен и такой вариант. [42] Отставка Высочанского в ПС датирована 12 октября 1897 г. [43] Вестник финансов, торговли и промышленности. 1902. Воскресенье, 26 мая (8 июня). № 21. С.345. [44] Вестник финансов, торговли и промышленности. 1906. № 3. С.50. [45] Стефания была дочерью магистра фармации Владислава Викентьевича Тушинского, бывшего управляющим Ново-Покровской аптеки в Москве в 1884-1889 гг., родом варшавянина. У супругов было две дочери, старшая из которых, Надежда, родилась в декабре 1889 г., а младшая, Александра, в 1893 г. [46] Н.И. Костомаров, много ездивший по Правобережной Украине в 40-е гг., писал: «интеллигентный язык во всем крае был исключительно польский и даже крестьяне поневоле должны были усваивать его» (Бовуа 2011: 317). Деполонизация образования, начавшаяся после 1831 г. и полностью возобладавшая после 1863 г., изменила эту ситуацию. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

М.Н. Копица Колониальные сюжеты на страницах российских учебников истории 14.05.2023 Сведения об авторе: Копица М.Н., учитель истории. Школа “Адриатик-Нови”г. Херцег-Нови (Черногория). Вхождение нерусских народов в состав Российской империи и расширение территории имело значительное влияние на как на политический и социальный статус покоренных народов и территорий, так и на процессы внутри империи. Завоевание и принудительные присоединения вызывало сопротивление и влекло за собой конфликты. Насаждение русской культуры вело к постепенной утрате традиций, языков и обычаев нерусских народов. Некоторые народы сопротивлялись ассимиляции, имели место вооруженные выступления и национально - освободительные движения. Все это составляет значительную часть официального нарратива описывающего историю России. Этот нарратив представлен в школьных учебниках, содержание которых контролируется государством. Для удобства мы будем называть факты присоединения народов, расширения территории, ассимиляции и сопротивления колониальными сюжетами. Под колониальными сюжетами мы будем понимать группу нарративных и дискурсивных репрезентаций событий, имеющих отношение к колониальной тематике, отраженных в учебных текстах. Эти репрезентации представлены в российских учебниках довольно широко, проблема в том, что они не выглядят как колониальные И сейчас мы попробуем с этим разобраться. Мы будем исходить из того, что колониализм — система господства группы развитых государств и стран (метрополий), не исключая Россию, над остальным миром в XV—XX веках. С этим понятием тесно связана колониальная политика — политика завоевания и зачастую эксплуатации военными, политическими и экономическими методами народов, стран и территорий преимущественно с инонациональным населением, как правило, экономически менее развитых[1]. Особенность России в том, что некоторые территории на западе империи, по факту – колонии, с внешним управлением зачастую были более развиты, чем метрополия, а колонизация затрагивала саму метрополию. Понятие внутренней колонизации оказалось очень продуктивным для понимания имперской динамики России концептом. В учебниках, на уровне репрезентации событий, колонизация предстает как в понимании В.О. Ключевского – “Россия есть страна, которая колонизируется”[2], так и в понимании А.М. Эткинда, как самоколонизация[3]. Для анализа нами был взят самый массовый школьный учебник – линия учебников издательства “Просвещение” 6 - 9 класс, охватывающая период до 1914 года. История России 6 класс Часть 1, 2. Просвещение, 2016 - 2021 Арсентьев Н.М. Данилов А.А. Стефанович П.С. и др. (ред. Торкунов А.В.). История России 7 класс Часть 1, 2. Просвещение, 2016 - 2021. Арсентьев Н.М. Данилов А.А. Стефанович П.С. и др. (ред. Торкунов А.В.). История России 7 класс Часть 1, 2. Просвещение, 2016 - 2021. Арсентьев Н.М. Данилов А.А. Стефанович П.С. и др. (ред. Торкунов А.В.). История России 8 класс Часть 1, 2. Просвещение, 2016 - 2021. Арсентьев Н.М. Данилов. Курукин И.В.Токарева А.Я. (ред. Торкунов А.В.). История России 9 класс Часть 1, 2. Просвещение, 2016 - 2021. Арсентьев Н.М. Данилов А.А. Левандовский А.А, Токарева А.Я. и др. (ред. Торкунов А.В.). Количество сюжетов, имеющих отношение к внутренней и внешней колонизации – 89, они распределены по 136 параграфам и текстам для самостоятельного изучения. Количество сюжетов в текстах для самостоятельного изучения – 32, в основном это внешняя колонизация. Есть несколько особенностей, выделяющих колониальные сюжеты из общей среды исторических сюжетов в учебниках. Значительная часть колониальных сюжетов вынесена в тексты для самостоятельного изучения неслучайно. Российская школьная история не хочет говорить о колониальном характере российского государства. Поэтому учебник не говорит, а проговаривается. Избежать колониальных сюжетов он не может, поскольку весь школьный нарратив построен на “расширении территорий”,”присоединении земель”, т.е. на пространственной экспансии. Но и признавать, что Россия — это колониальная империя, значит противоречить официальной позиции. Это первая особенность репрезентации колониальных сюжетов в структуре транслируемого учебниками нарратива. Поэтому слова “колонизация” в учебниках нет. А вполне колониальные по своему содержанию сюжеты характеризуется крайне невнятно, как расширение территорий. При этом главный герой российской школьной истории – государство. Как заметил автор телеграм-канала scheme of things, кандидат исторических наук Павел Пучков: “Современный школьный исторический нарратив наследует «Истории государства Российского» Николая Карамзина, но наследование происходило не по прямой линии. Первый имперский единый учебник для гимназий держал в фокусе «триединую русскую народность», советская версия школьной истории – классы и партию. Монополизация всего исторического пространства государственнической тематикой произошла только в последние два десятилетия, когда иных «скреп», кроме этатистских, в арсенале власти не осталось. Так школа вернулась к карамзинскому нарративу. Школьный курс истории довольно явственно проводит мысль, что индивидуальное и коллективное бытие россиян всегда зависело от самочувствия государства”[4]. Это вторая особенность колониальных сюжетов в школьных учебниках. Основной массив колониальных сюжетов занимает примерно четверть от всего объема фактологического материала в учебных текстах, опущены только совсем одиозные события вроде войн с чукчами, указа “Об истреблении немирных чукоч” Елизаветы Петровны (фактически, указ о геноциде), поиски Земли Жоана де Гама, войны в Аляске, Калифорнии, попытки захвата Гавайев и др. (об этих сюжетах см. публикации кандидата исторических наук Дмитрия Левчека)[5]. Их нет в учебниках, потому что Россия потерпела поражение, не достигла или не сразу и не в полной мере достигла своих целей – присоединения территорий. В учебниках есть только победы. Это третья особенность репрезентации колониальных сюжетов в структуре учебников средней школы. Вопрос об исходной точке российской имперскости (а значит, об исходной точке русского колониализма) не имеет однозначного решения и является предметом споров. Мы будем исходить из точки зрения Нэнси Коллманн, которая считает, что элементы колониализма можно прослеживать с середины XV века[6]. К колониальным сюжетам в учебнике 6 класса можно отнести систему кормлений, командирование в подчиненные Москве территории представителей центральной власти, которые содержатся местным населением, закрепощение крестьян до 1649 года, целая серия ограничений свободы крестьян в Московской Руси в пункте “Ограничение свободы крестьян” (материал для самостоятельной работы и проектной деятельности в учебнике для 6 класса). В 7 классе есть сведения о государственности народов, позже включенных в состав России (крымские татары, сибирские татары, астраханские татары, ногайцы) в пункте Государства Поволжья, Северного причерноморья, Сибири в сер. 16 века (материалы для самостоятельной работы и проектной деятельности в учебнике для 7 класса). Подробно описано присоединения Поволжья при Иване Грозном, дальнейшая колонизация Сибири и Поволжья, миссионерская деятельность РПЦ (в пункте “Проблема (!) вероисповедания на присоединенных землях”). Вообще, деятельность церкви, ее роль в расширении, освоении (т.е. колонизации) расписана довольно подробно. Церковь всегда плечом к плечу с государством. Присоединение Украины описано в параграфе под названием “Под рукой российского государя. Вхождение Украины в состав России” (позже, в издании 2020 года, он называется иначе – название Украина заменено на вхождение (в состав России) земель Войска Запорожского). Украинцы описаны как один из народов, вошедших в состав России. Народы Поволжья, Кавказ и сибирские народы описаны в этнографическом ключе (быт, технологии, верование и т.п.), украинцы описаны в основном в аспекте борьбы второй половины 17 века по вопросу о русском подданстве. Первопроходцы (завоеватели Сибири и Дальнего востока) описаны как конкистадоры (наделяются в тексте смелостью, жестокостью и честолюбием), но слово “колонизаторы” под запретом, его нет. Особо подчеркивается чуть ли не мирный характер включения сибирских народов в имперскую парадигму. Утверждается, что в отличие от европейских колонистов, русские казаки и поселенцы не вытесняли и не уничтожали аборигенов, а местные племена сохраняли охотничьи и рыболовные угодья и были поставщиками ясака. При этом упоминается практика аманатов (заложников из числа местного населения). Особо отмечено, что русские защищали от набегов кочевников, прекращали внутренние усобицы, Упор делается на мирное сосуществование местных и русских переселенцев, т.к. места много, хватало всем. Сам параграф называется “Русские путешественники и первопроходцы 17 века”. 8 класс. Период реформ Петра Первого включает описание сопротивления реформам. Параграф “Социальные, национальные движения. Оппозиция реформам”. В причинах упомянуты налоги, насильственное распространение европейских порядков, многонациональное население Астрахани, упомянуто обращение Петра Первого к калмыцкому хану Аюке и помощь, оказанная Аюкой при подавлении восстания. Башкирское восстание описано достаточно подробно. Приведены примеры явных злоупотреблений российских властей в отношении башкир. В параграфе “Национальная и религиозная политика 1721 – 1762 гг.” бегло описываются особый статус Прибалтики со времен Петра Первого, перемены в правлении Украины (упразднение/восстановление гетманства (Анна Иоанновна и Елизавета Петровна), Башкирские восстания 1735 - 1740 и 1755 (про "жалование женами, дочерьми и имением" башкир казахов (разделяй и властвуй)). Упоминается присяга буддийских лам и монахов, регулирование их деятельности, определение штатного количества лам. Массовые крещения в Поволжье, преследование старообрядцев (вторая волна самосожжений). Текст для самостоятельного изучения “Народы России. Национальная и религиозная политика Екатерины Второй” сообщает об унификации управления империей: в Украине (ликвидация Магдебургского права, установлении крепостничества, окончательная ликвидация гетманства и т.п.). Описывается ликвидация привилегий Прибалтики, унификация органов управления Смоленска и Новгорода. Упоминается Кубанское казачество (созданное принудительно, в результате переселения запорожских казаков), отмечены и иностранные колонисты в Поволжье (это, пожалуй, единственно употребление слова производного от «колониализм). Есть в тексте и массовые насильственные крещения в среде поволжских народов и особый контроль за башкирами (Магометанское управление и т.п.). Рассматривается черта оседлости для евреев. После периода правления Екатерины Второй название «Украина» полностью исчезает из учебника. Колонизации Новороссии и Крыма посвящен целый параграф и рассматривается этот процесс очень подробно. Подчеркивается позитивное значение присоединения и “освоения” (слово используется как эвфемизм колонизации). С 2014 года, после аннексии Крыма, этим событиям в Российских учебниках уделяют большое внимание. В параграфе о внешней политике подробно разобраны разделы Польши, подчеркивается, что Россия не претендовала на собственно польские земли. В учебнике для 9 класса в разделы, посвященные национальной политике, включается Финляндия, но исчезает Сибирь (с периода после 1861 года). В тексте для самостоятельного чтения “Национальная и религиозная политика Николая Первого. Этнокультурный облик страны” рассмотрено состояние Польши, Прибалтики (не исключая национальное движение в Литве и Эстонии), Западный край (так теперь именуют Украину, не исключая историю Кирилло - Мефодиевского общества и репрессии в отношении Т. Шевченко), положение евреев, подчинение казахов. Рассмотрены: Кавказская война (покорение Кавказа выставлено как неизбежное и прогрессивное, всемерно подчеркивается то, что в советских учебниках формулировалось как “прогрессивное значение” (прекращение междоусобных войн, ликвидация рабства, экономическое развитие и т.п.)), Восточный вопрос (с упором на кризис Османской империи). Если включать в колониальные сюжеты внутреннюю колонизацию, то есть, конечно, и отмена крепостного права, и крестьянская община, являвшаяся инструментом колониального по своей сути, взаимодействия государства и крестьянства. В параграфах “Внешняя политика Александра Второго” и “Внешняя политика Александра Третьего” описано присоединение Средней Азии как прогрессивное в том же ключе, что и покорение Кавказа. Русификация периода правления Александра Третьего в учебнике подается двояко, точно в духе советской парадигмы, когда она указывается как причина роста антиимперских настроений в Польше (и причина роста революционного движения), в тоже время, она указана как позитивные изменения для народов средней Азии и Кавказа. Наличие в остаточном виде советских концептов — еще одна особенность описания колониальных сюжетов. Русско-японская война 1904 – 1905 гг описывается с помощью концепта империалистическая война, с явной негативной коннотацией, и это тоже следы советской “диалектической” трактовки. В целом, в учебных текстах мы видим три различия трактовки колониальных сюжетов применительно к славянским/неславянским народам/территориям, западным/азиатским народам/территориям и к Сибири/Дальнему востоку. Славянские народы, белорусы и украинцы, рассматриваются как часть русского народа (включение в состав империи как освобожденные от гнета и т.п.), их включение в имперскую парадигму описывается как “воссоединение”, национальная идентичность признается из славян в составе российской империи только за поляками (еще за великороссами, но они исключены из колониального нарратива). Покорение неславянских народов таких как финны, народы Сибири, Средней Азии и Кавказа, трактуется как “прогрессивное” (дарование автономии финнам, ликвидация работорговли, железнодорожное строительство, ликвидация пережитков феодализма и т.). Схожим образом описываются народы Сибири – их включение в состав империи рассматривается как безболезненное и “прогрессивное” (в методической оснастке учебников встречаются вопросы о том, почему колонизация (“освоение”) Сибири носила мирный характер со стороны русских колонизаторов (“переселенцев”, “первопроходцев”). Народы Дальнего востока в учебниках не просто лишены субъектности, они почти полностью отсутствуют в учебных текстах. Айны, алеуты, коряки, нанайцы, нивхи, эскимосы, юкагиры не упоминаются вовсе (якуты и чукчи упомянуты).. Колонизация представлена в школьных учебниках очень широко. Но она не репрезентируется как колонизация. Это расширение территорий, укрепление власти (всегда позитивные в оценке учебника явления). Чего нет, так это деколонизации. Национальный аспект революционных движений если и не игнорируются полностью, то остается в тени. Текст учебника и задания к нему не предполагают рефлексии имперского прошлого. Это объясняется политическим заказом, травмой распада СССР и проецируемой в качестве сверхценности территориальной целостности. При этом, как отмечает уже упоминаемый мной выше Павел Пучков[7], в постсоветском курсе истории преобладает “русская оптика”, которая игнорирует национальные интенции украинцев и белорусов, что способствует восприятию постсоветских государств как исторического недоразумения. Они воспринимаются как “временно утраченные территории”. Логика этого взгляда чрезвычайно проста: именно русские собирали (“присоединяли”, “осваивали”) эти земли на протяжении многих веков, поэтому русским они и принадлежат. Несмотря на обилие колониальных сюжетов в линии учебников, все они рассматриваются исключительно с позиций колонизатора. Ответить на вопрос, кто эти колонизаторы, прочитав учебник, можно: это служилые люди, монастыри, “первопроходцы” (что бы это слово ни означало в контексте курса русской истории), крестьяне, казаки, иностранные колонисты, исследователи, государственные чиновники и офицеры, каторжане (участвовавшие в колонизации недобровольно). Но вопрос о бенефициарах процесса колонизации (“присоединений”, вхождений в состав”, “освоений”) в учебниках не артикулируется. В реальности выгодополучателями могли быть разные категории населения, социальные слои, отдельные семьи или личности, но в учебниках это никак не акцентируется. Логично предположить, что таким субъектом–выгодополучателем является государство. Но не государство как бюрократическая машина. Настоящим бенефициаром предстает государство, как некая раз появившаяся и претендующая на вневременное бытие сущность. Вечный, возрождающийся, бессмертный Левиафан. [1] Большая Российская энциклопедия. М., 2017 [2] Ключевский В.О. Курс русской истории. М., 2019 [3] Эткинд А.М. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России. М., 2022 [4] https://t.me/schemeofthings [5] https://discours.io/levchik [6] Коллманн Н. Россия и ее империя. 1450-1801, М., 2023 [7] https://t.me/schemeofthings "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

В.А. Шнирельман. Американское высшее образование и отношение к меньшинствам 11.05.2023 В своих заметках В.А. Шнирельман продолжает темы, недавно затронутые публикацией интервью с Викторией Мусвик на сайте «Исторической Экспертизы»[1] Сведения об авторе: Виктор Александрович Шнирельман — археолог, этнолог и антрополог, автор ряда изданий этно-политологической тематики. Доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института этнологии и антропологии имени Н. Н. Миклухо-Маклая РАН. Виктория Мусвик проводит интересное сравнение между британской и российской наукой. Здесь действительно, есть что обсудить. Расскажу о том, что меня больше всего поразило в американских университетах, с которыми я начал знакомство еще в 1990-1991 гг. Речь здесь пойдет не о сходствах, а о том, чего у нас встретить невозможно. Кроме того, я лучше всего знаком с тем, что касается культурной антропологии и археологии. Известно, что ряд ведущих университетов и университеты штатов различаются как по уровню преподавания и престижу, так и по особенностям финансирования. Первые – частные: они живут на деньги богатых фондов, а также сами зарабатывают. А университеты штатов получают финансы от местной власти. Но и местные бизнесмены могут помогать. Помощь эта высоко ценится и сохраняет по себе память в виде названий зданий, статуй благотворителей, посвященных им памятных досок и пр. Поэтому богатые люди считают это высокой честью и стремятся заниматься такой филантропией, заботясь о том, чтобы оставить память по себе. В университетах приняты авторские курсы, т. е. каждый профессор читает курс по той проблематике, которой сам занимается, или по родственным проблемам. Перед началом нового курса надо устраивать его презентацию для студентов. Они приходят, чтобы оценить, насколько это им нужно и интересно. Затем те, кому это понравилось, записываются на курс. Им полагается рекомендовать литературу по курсу, причем ту, которая будет реально использоваться и обсуждаться. И они обязаны купить эти книги. По ним и следует давать задания. При этом надо раз в два года менять свой курс, а для этого требуется постоянно знакомиться с новейшей литературой и следить за движением научной мысли. По той же причине в каждом университете выпускаются свои собственные учебники. Все это создает определенное разнообразие, и у студентов всегда есть выбор, где и у кого учиться. Поэтому студент может прослушать какой-то курс в одном университете у понравившегося ему преподавателя, а затем – другой курс в другом у другого преподавателя. Здесь имеет значение и специализация, и автор курса. Для окончания обучения требуется набрать определенное число разных курсов. В результате выпускники обладают уникальным набором знаний и навыков, что позволяет им прокладывать свой собственный путь в науке. Примечательно, что на защитах диссертаций (PhD) оппонентами выступают аспиранты. Они-то и ведут профессиональные (хотя порой и весьма жесткие) споры с диссертантом. Тем самым у них развиваются навыки публичной полемики. А профессора внимательно все это слушают, а затем удаляются и тайно выносят решение. Университет заботится о выработке у студентов умения подавать заявки на гранты. Для этого в штате всегда есть должность менеджера, который и помогает им в этом. А на больших научных конференциях всегда организуется отсек, где в перерывах между заседаниями ведущие ученые принимают желающих, обсуждают с ними проблемы и дают советы, скажем, какой темой и как заняться, в какой университет поступить, к какому именно специалисту, где и как искать работу и пр. Что касается гендера, то в США имеются специальные женские колледжи, где учатся только девушки. Несколько таких колледжей расположены под Бостоном. Но учебные программы там мало чем отличаются от стандартных университетских программ. И среди преподавателей встречаются как женщины, так и мужчины. Выпускник университета не может получить там работу. Поэтому он неизбежно ищет ее в каком-то другом университете. Кроме того, в университетах не допускается семейственность: муж и жена не могут работать в одном университете. Все это, с одной стороны, создает большое разнообразие специалистов, а с другой, несколько смягчает разрыв между центрами и периферией. К этому добавляется еще один фактор. Если кто-то выпускает заслуживающую внимание книгу, то его приглашают в разные университеты, где устраивают дискуссии. И это тоже помогает следить за новинками и продвигает науку вперед. Вспоминаю, что, когда я работал в Гарварде, там каждый день происходило по несколько различных дискуссий по самым актуальным темам. И всегда был трудный выбор: либо заниматься своими исследованиями, либо участвовать в таких дискуссиях. Вот почему американская наука отличается высокой динамикой. Этому способствуют разнообразие, установка на самостоятельный выбор и индивидуальное творчество в условиях высокой конкуренции, постоянные открытые дискуссии, стимулирование бесконечных инноваций, перетекание специалистов из одних мест в другие. Руководство департаментом подлежит ротации: каждый из сотрудников раз в два-три года может стать его руководителем. Поэтому, кроме преподавания и научной работы, у каждого есть некоторые административные обязанности и административный опыт. Все это, разумеется, отвлекает от научной деятельности. Фактически ею можно заниматься только, получив годовой отпуск (саббатикл), что бывает раз в несколько лет. Фактически самым плодотворным бывает аспирантское время, когда молодой специалист имеет возможность поехать на год в тот регион мира, которым он занимается, и пожить в какой-либо местной общине. Так он интегрируется в местную культуру и имеет возможность не только в полном смысле слова заниматься включенным наблюдением, но и активно участвовать в жизни данной общины, овладевая очень важным культурным и социальным опытом. За это время он имеет возможность набрать достаточно материала, которого ему хватает на много лет плодотворной научной работы. В дальнейшем он может лишь изредка ненадолго навещать этот регион, дополняя собранные данные. На этой основе он создает свою концепцию, вырабатывает курс лекций, пишет статьи или монографию. Следует сказать и о библиотеках, которые в ведущих университетах поражают необычайной полнотой. Там не надо выписывать книги и часами ждать. Можно самому отправиться в хранилище, подойти к полкам и найти нужную книгу, что также помогает узнать о других книгах по интересующей теме, которые стоят на той же полке. Библиотеки нередко работают всю ночь, и там есть удобные мягкие кресла, где можно и поспать. У нас нередко любят напоминать о колониальном прошлом, истребительных войнах и рабстве в США. Американцы все это помнят и всеми силами постепенно преодолевают это печальное наследие. В начале 1990-х гг. музеи начали возвращать индейцам вампумы и другие важные изъятые у них в прошлом вещи, особенно ритуальные. Иногда между индейцами и музеями заключается договор, позволяющий им брать некоторые ритуальные вещи для использования их в церемониях с условием, что они затем их возвращают назад в музей. В университетах и колледжах разрабатываются специальные программы обучения для коренного населения. Например, такое обучение ведется в Дартмут-колледже, расположенном в тех самых лесах, о которых когда-то писал Фенимор Купер. Там разработана специальная программа для обучения индейцев, и я встречал индейцев, получавших университетское образование. А университеты и колледжи для афроамериканцев появились в США еще в 19 веке. Благодаря им, а также реформам конца 1960-х гг., во второй половине 20 в. у них появился свой средний класс, который по образу жизни мало чем отличается от белых американцев, принадлежащих к среднему классу. В США также имеется сеть музеев, посвященных афроамериканцам. Их особенно много в южных штатах. А 30 лет назад появилось даже особое направление американской археологии, изучающее плантационное рабство. В начале 2000-х гг. на моле (центральной аллее) в Вашингтоне был создан Музей американского индейца, причем в организации его экспозиции принимали участие как специалисты из Смитсоновского института, так и представители индейских племен. Именно последние принимали решение о том, как именно их современный образ жизни и культурное наследие их племен должны быть представлены в экспозиции. Под наследием понимались в основном религиозные представления, а никаких отсылок к истории там давать не захотели. Наконец, вспоминаю один курьезный случай, произошедший на Международном конгрессе антропологических и этнологических наук в Загребе в 1988 г. Там на одном симпозиуме решили позволить всем выступающим говорить на своих языках. Собравшиеся там специалисты были в недоумении. Они ничего не поняли и скоро стали покидать зал. Оказалось, что языковая свобода не всегда способствует научному взаимопониманию. Все-таки ученым нужен единый язык для свободного обмена информацией. Когда-то таковым была латынь, а в последние десятилетия таковым стал английский. Не думаю, что китайский сможет его вытеснить. [1] Виктория Мусвик: «У меня создалось ощущение сообщества, которое, к сожалению, искусственным образом себя изолировало, причем во многом в той же имперски-иерархической модели, с которой борется.» Интервью с В.А. Мусвик. https://www.istorex.org/post/виктория-мусвик-у-меня-создалось-ощущение-сообщества-которое-к-сожалению-искусственным "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

К.Б. Божик Рец.: Б. Л. Хавкин. Нацизм. Третий Рейх. Сопротивление. – М., Товарищество научных знаний КМК, 2023. 378 с. 8.05.2023 В рецензируемую новую книгу известного историка-германиста профессора Бориса Хавкина вошел ряд его работ по истории германского нацизма, Третьего рейха и антинацистского Сопротивления в Германии. Ключевые слова: Германия, Нацизм, Третий рейх, Вторая мировая война, антинацистское Сопротивление. Сведения об авторе: Божик Кристина Богдановна, кандидат исторических наук, преподаватель Московского государственного лингвистического университета Контактная информация: kristina_bozhik@mail.ru Abstract. The new book by the well-known Germanist historian Boris Khavkin is reviewed. It includes a number of his works on the history of German Nazism, the Third Reich and the anti-Nazi Resistance in Germany. Key words: Germany, Nazism, the Third Reich, World War II, anti-Nazi resistance. About the author: Bozhik Kristina B. – Cand. of History (State University of Linguistics, Moscow) В издательстве «Товарищество научных изданий КМК» вышла в свет новая книга Бориса Хавкина «Нацизм. Третий рейх. Сопротивление». Борис Львович Хавкин, доктор исторических наук, профессор Историко-архивного института РГГУ, является признанным знатоком истории нацизма и антигитлеровского Сопротивления в Германии. Ещё в 1990 г. вышла его совместная с научным наставником А. С. Бланком книга «Вторая жизнь фельдмаршала Паулюса», в 2014 г. – еще две его книги: биографический труд «Рейхсфюрер СС Гиммлер. Второй после Гитлера» и «Россия и Германия: 1900-1945. Сплетение истории». Затем последовали монографии «Германский национал-социализм и антигитлеровское Сопротивление» (М., 2017); «Расизм и антисемитизм в гитлеровской Германии. Антинацистское Сопротивление немецких евреев» (М., 2018); «Российское зеркало германской истории ХХ век» (в соавт. с К.Б. Божик. М., 2021). В новой книге собраны работы автора по истории германского нацизма, Третьего рейха и антигитлеровского Сопротивления немцев. Многие из статей, ставших главами книги, увидели свет на страницах журналов «Новая и новейшая история», «Историческая экспертиза», «Вестник архивиста», «Родина», «Независимого военного обозрения» (еженедельного приложения к «Независимой газете») и в других изданиях. Некоторые тексты публикуются впервые. Как отмечает в предисловии профессор МГИМО, доктор исторических наук Николай Павлов, объединяющий все главы книги «лозунг «Помнить всегда!» касается не только немцев, но и всех нас. «Именно об этом пишет Борис Львович Хавкин, перекидывая мостик от прошлого к настоящему и давая наказ на будущее». Новая книга – это научное издание, в котором перед читателем крупным планом предстает двенадцатилетняя история гитлеровской Германии. В то же время, книга Бориса Хавкина в лучшем смысле этого слова, популярна, т.е. написана просто, понятно и занимательно. Названия глав говорят сами за себя: «“Лебенсборн” и “Аненербе”», «Судьба Мадагаскарского проекта», «Агрессия Германии не была “превентивной”», «Наш человек в гестапо Вилли Леман», «Имей мы в Англии пять Сонь, война окончилась бы раньше», «Зачем Сталин обманывал маршала Жукова»… Однако всякий раз читателю предлагается научное раскрытие темы, поданное настолько чётким публицистическим слогом, что книгу нетрудно воспринимать и на слух. Она может стать готовой основой сценария документального фильма – тем более, что содержит десятки фотоиллюстраций, подобранных автором. В книге Бориса Хавкина нет места тривиальной описательности, свойственной даже серьёзным историкам, не говоря об авторах популярных работ. Первые в погоне за объёмом нередко посвящают бóльшую часть текста подводке к отдельному вводимому в оборот документу, к немногочисленным новым фактам, а иногда и к извлечению из труда зарубежного коллеги. Популяризаторы могут и вовсе не гнаться за новизной, создавая у читателей – через эффект узнавания – иллюзию компетентности. В книгах же Бориса Хавкина, посвящённых германской истории, каждая глава – увлекательное историческое расследование. Если в «Российском зеркале германской истории» об исследовательской добросовестности автора свидетельствует обширный научно-справочный аппарат, то в книге «Нацизм. Третий рейх. Сопротивление» научную добросовестность гарантирует авторский текст, исключительно богатый на имена, сюжеты, детали, цифры, но при том лишённый «воды». Общеизвестные факты проговариваются кратко и лаконично, а новые для широкого читателя – раскрываются столь компактно, что пересказ любой из кратких глав книги превратится в насыщенный содержанием конспект. Разумеется, будучи эрудированным специалистом, Борис Хавкин даёт понять читателю, что эта книга – только начало погружения в такие проблемы новейшей германской истории, как сосуществование реваншистского экстремизма и еврейская жизнь в веймарской Германии; путь нацизма к «всеобщему и окончательному решению еврейского вопроса»; соотношение в германском Сопротивлении советофилов, британской агентуры и немецких консерваторов; денацификация в западных и в советской зоне поверженной Германии; роли и сýдьбы посла Шуленбурга, начальника абвера Канариса, невольного гитлеровского преемника гроссадмирала Дёница, антигитлеровских заговорщиков генерала фон Трескова и майора Куна, парней из Ричи. Многие из этих вопросов требуют не только обширной научной эрудиции, но и новых исторических источников. Прочтя книгу «Нацизм. Третий Рейх. Сопротивление» (а лучше – имея её под рукой), читатель сможет, отбросив привычные штампы, лучше ориентироваться в событиях прошлого, которые всегда будут владеть вниманием историков, философов, политиков, ответственных граждан. Ведь история Германии 1933-1945 гг. богата примерами как низости варварства, так и высоты непокорного свободолюбивого духа. Новая книга написана профессионалом, который знает и любит историю как науку и как занимательный рассказ. Она адресована не только профессиональным историкам, студентам и аспирантам, но и всем ценителям и любителям истории. Первые найдут в ней актуальность и научную новизну. Вторые – живую литературную речь, сюжет, который в ряде случаев переходит в детектив. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

А.К. Александрова Дипломатия катастроф: влияние двух землетрясений (1999, 2023) на греко-турецкие отношения 6.05.2023 Встреча министра иностранных дел Турции М. Чавушоглу и министра иностранных дел Греции Н. Дендиаса после землетрясения. Адана, 12 февраля 2023 г. Рисунок: А. Егоров Оригинал: фото из газеты Daily Sabah Одним из аспектов современной гуманитарной дипломатии является оказание помощи другим странам во время бедствий, вооруженных конфликтов и т.д. В связи с этим в 2000-е годы было введено в научный оборот понятие «дипломатия катастроф». Исследование дипломатии катастроф подразумевает поиск ответа на вопрос, способствуют ли совместные усилия, направленные на снижение риска и устранение последствий стихийных бедствий, улучшению отношений между странами, находящимися в состоянии конфликта, в дальнейшей перспективе. «Классическим» кейсом дипломатии катастроф является развитие греко-турецких отношений после землетрясений 1999 г. Землетрясение в Турции, произошедшее в 2023 г., и реакция на него Греции – еще один, на данный момент практически не изученный, пример использования дипломатии катастроф. Дипломатия катастроф ни после 1999, ни в текущем 2023 году не решила главные противоречия греко-турецких отношений. Тем не менее в обоих случаях она позволила сформировать новую концепцию отношений между странами, в рамках которой происходило налаживание сотрудничества. Потепление в отношениях происходило не только на политическом, но и на общественном уровнях, поскольку катастрофы позволили увидеть грекам турок, а туркам – греков как готового прийти на помощь соседа, а не как врага, образ которого существовал веками. В силу этого с преодолением катастроф связаны происходящие глубокие метаморфозы исторической памяти соседних народов. В 1999 г. произошло сближение Турции и Греции на европейском направлении их внешней политики, в 2023 г. – прекращение провокаций в Эгейском море, что является шансом для двух стран продвинуться в решении эгейского спора. Эти достижения дают надежду на постепенное разрушение господствующего у обоих народов, в том числе среди политических элит, мифа о взаимной непримиримости. Ключевые слова: греко-турецкие отношения, метаморфозы исторической памяти, преодоление травматического опыта и образа врага, дипломатия катастроф, дипломатия землетрясений, землетрясение в Турции и Греции (1999), землетрясение в Турции и Сирии (2023), евроинтеграция, эгейский спор. Сведения об авторе: Александрова Анна Константиновна — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник, Институт славяноведения РАН, Москва, Россия Контактная информация: anna.k.aleksandrova@gmail.com Anna K. Aleksandrova Disaster Diplomacy: The Influence of the 1999 and 2023 Earthquakes on Greek-Turkish Relations Abstract. One of the aspects of contemporary humanitarian diplomacy is cooperation and assistance after natural and man-made disasters, sometimes referred to as “disaster diplomacy”. While inevitably associated with tragic events and loss of lives, disaster diplomacy can be an important factor in alleviating international tensions. A classic example of disaster diplomacy was the development of Greek-Turkish relations after the earthquakes of 1999. International cooperation in the aftermath of the 2023 earthquake is another case, so far almost completely unexplored by scholars. Neither in 1999 nor in 2023 disaster was able to solve the key issues in Greek-Turkish relations. But in both cases, it did establish a new framework for bilateral relations in which cooperation became at least a possibility. Its influence was not limited to the political institutions but had a significant impact on society as a whole, since the post-disaster cooperation allowed the Greek and Turkish people to see each other as neighbors ready to assist in a dire situation rather than an historic enemy, and the long-established image of the enemy was substantially amended. Because of this, the ongoing deep metamorphoses of the historical memory of neighboring peoples are associated with overcoming disasters. In 1999 Greek and Turkey became closer aligned in terms of European politics. In 2023, as part of the post-disaster cooperation, the provocations in the Aegean Sea ceased, hinting at the possibility of solving the Aegean issue. In both cases, the persistent myth of impossibility of cooperation and fruitful coexistence is gradually being dismantled. Keywords: Greek-Turkish relations, metamorphoses of historical memory, overcoming traumatic experience and the image of enemy, disaster diplomacy, earthquake diplomacy, earthquake in Turkey and Greece (1999), earthquake in Turkey and Syria (2023), European integration, Aegean dispute. Anna K. Aleksandrova — Ph.D., Senior researcher, Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russian Federation E-mail: anna.k.aleksandrova@gmail.com Введение Одним из аспектов современной гуманитарной дипломатии является оказание помощи другим странам во время бедствий, вооруженных конфликтов и т.д. В связи с этим в 2000-е годы было введено в научный оборот понятие «дипломатия катастроф» (“disaster diplomacy”) (Ker-Lindsay 2000; Kelman 2006); впоследствии разностороннее изучение этого феномена международных отношений не утратило актуальности (Comfort 2000; Nelson 2010; Akcinaroglu, DiCicco, Radziszewski 2008; Streich, Mislan 2014; Sevin, Jayasinghe 2018; Duda, Kelman 2023). Исследование дипломатии катастроф подразумевает поиск ответа на вопрос, способствуют ли совместные усилия, направленные на снижение риска и устранение последствий стихийных бедствий, улучшению дипломатических отношений между странами, находящимися в состоянии конфликта, в дальнейшей перспективе (Kelman 2006; Kelman 2016). В качестве примеров действия (успешного или неуспешного) дипломатии катастроф можно привести сотрудничество США и Кубы по вопросам прогнозирования и устранения последствий бедствий, связанных с экстремальными погодными и климатическими явлениями; международное сотрудничество в Южной Африке в сфере борьбы с засухой; сближение Индии и Пакистана после землетрясения 26 января 2001 г.; помощь Ирану со стороны США после землетрясения в Баме 26 декабря 2003 г.; цунами 2004 г. в Индийском океане, повлиявшие на развитие ряда региональных конфликтов, и др. (Kelman 2012). «Классическим» кейсом для изучения дипломатии катастроф является развитие (традиционно конфликтных) греко-турецких отношений после землетрясений 1999 г. (Keridis 2006; Ganapati, Kelman, Koukis 2010; Mavrogenis, Kelman 2013; Koukis, Kelman, Ganapati 2016; Mavrogenis, Kelman 2018). Первая научная публикация на эту тему – статья Дж. Кер-Линдси в Cambridge review of international affairs (Ker-Lindsay 2000) – появилась уже в 2000 г., став одной из первых работ, посвященных дипломатии катастроф в целом. Землетрясение в Турции, произошедшее в 2023 г., и реакция на него Греции – еще один, на данный момент практически не изученный, случай применения на практике дипломатии катастроф. Цель данной работы – сопоставить характер взаимоотношений между Грецией и Турцией после землетрясений 1999 и 2023 годов. С учетом того, что последнее землетрясение произошло совсем недавно, выводы имеют предварительный характер и в дальнейшем могут быть пересмотрены. Национальная идентичность современных греков и турок в значительной степени сформировалась во многовековой борьбе друг с другом, постоянной и неоднократно приобретавшей форму вооруженных конфликтов, и строится на взаимном противостоянии. В исторической памяти обоих народов в отношении друг друга сложился устойчивый образ врага, «другого» – ненадежного и опасного соседа, с которым нельзя сотрудничать. Это взаимное недоверие сильно влияло и влияет на характер греко-турецких отношений с момента обретения Грецией независимости от Турции почти два столетия назад и вплоть до настоящего времени. Предпринимавшиеся попытки сближения каждый раз проваливались в силу нежелания одной из сторон идти на компромисс (стремление правительств к компромиссам, как правило, не вызывало и общественной поддержки), страны часто оказывались на грани войны и несколько раз воевали[1] (Mavrogenis, Kelman 2013: 78–80; Koukis, Kelman, Ganapati 2016: 3–4). Очередное незначительное потепление греко-турецких отношений началось во второй половине 1990-х годов. Оно было обусловлено активизировавшимся тогда в Греции в связи с углублением ее интеграции в ЕС процессом «европеизации» внешней политики и внутренними реформами (Economides 2005); Турция в этот период также стремилась к членству в Евросоюзе. В частности, весной 1999 г., во время косовского конфликта, несмотря на разные позиции по данному вопросу, Греция и Турция наладили каналы связи, посредством которых координировали предоставление помощи беженцам. Косовский кризис показал, что греческая и турецкая стороны готовы к совместному решению общих проблем, несмотря на существующие разногласия. Однако греко-турецкое сближение, наметившееся также и в других сферах взаимодействия, касалось в основном второстепенных аспектов международных отношений, но такие ключевые проблемы, как эгейский спор или кипрский вопрос, оказывались за рамками диалога (Mavrogenis, Kelman 2013: 80–81, 94). Землетрясения 1999 г. 17 августа 1999 г. в турецком городе Измит произошло землетрясение, унесшее более 17 тыс. жизней. Турция обратилась к Греции за помощью в устранении последствий катастрофы, и ответ последовал незамедлительно: греческий министр иностранных дел Г. Папандреу позвонил со словами соболезнования и поддержки своему турецкому коллеге И. Джему спустя полчаса после землетрясения – раньше представителей всех других стран; греческие медики, сейсмологи и поисково-спасательная команда прилетели в Турцию в считанные часы после землетрясения. Спустя три недели, 7 сентября 1999 г., произошло землетрясение в Афинах, жертвами которого стали 143 человека. Турция тоже первой отреагировала на бедствие и, руководствуясь теми же принципами добрососедства, сразу предоставила ответную помощь Греции. В обоих случаях дело не ограничилось поддержкой, инициированной государством, – отправкой в зоны землетрясения медицинских и поисково-спасательных команд, а также гуманитарной помощи. После катастроф граждане Греции и Турции выстраивались в очередь, чтобы передать пострадавшим деньги, предметы первой необходимости и донорскую кровь (Koukis, Kelman, Ganapati 2016: 28). В Греции в сборе средств для пострадавших приняла участие даже Элладская православная церковь, традиционно выступавшая оплотом противостояния Турции (Ker-Lindsay 2000: 221). Работу поисково-спасательных команд в каждом случае широко освещали греческие и турецкие СМИ, и это находило отклик со стороны граждан обеих стран. После того, как греческая поисково-спасательная бригада EMAK вытащила из-под завалов в Турции ребенка, турецкая газета «Миллиет» («Milliyet») написала 19 августа, что представления греков и турок друг о друге отныне изменились. На следующий день, 20 августа, греческая «Та Неа» («Τα Νέα») ответила: «Мы все турки», а 21 августа турецкое издание «Хюрриет» («Hürriyet») отреагировало на это написанным по-гречески заголовком: «Спасибо, сосед». Когда турецкая команда AKUT, в свою очередь, спасла в Афинах ребенка, турецкие газеты опубликовали на греческом и турецком языках фразу: «Выздоравливай, сосед» (Koukis, Kelman, Ganapati 2016: 28; Akcinaroglu, DiCicco, Radziszewski 2008: 23–24). СМИ и впоследствии сыграли немалую роль в процессе греко-турецкого сближения (в том числе и на дипломатическом уровне), способствуя распространению среди двух народов чувства взаимной благодарности (Koukoudakis 2013: 161; Kelman 2014: 3; Mavrogenis, Kelman 2013: 94). Учитывая нерешенные международные споры и исторически сложившуюся вражду между Турцией и Грецией, искренняя помощь и сопереживание друг другу после землетрясений казались парадоксальными. Исследователи объясняют это тем, что в предшествующий довольно продолжительный период (после кипрского конфликта 1974 г.) между греками и турками, несмотря на постоянную напряженность в отношениях, не происходило открытых противостояний, и в воспоминаниях переживших катастрофу 1999 г. людей не хранились образы недавнего насилия, тем более в отношении мирного населения (Akcinaroglu, DiCicco, Radziszewski 2008: 23–24). А поскольку и Греция, и Турция находятся в сейсмоопасном районе, и землетрясения оставили глубокие следы в памяти обоих народов, давняя вражда уступила место состраданию и взаимной поддержке пред лицом вновь постигшей их общей беды. И греки, и турки постарались избавиться от стереотипов прошлого и сформировать новый взгляд друг на друга. В данном случае важно, что землетрясения, хотя и отличающиеся по масштабу последствий, случились в обеих странах почти одновременно: Турция, получив помощь, почти сразу получила возможность отплатить Греции добром за добро, и благодаря этому взаимному обмену страны смогли продолжить диалог, находясь на равных позициях (Mavrogenis, Kelman 2013: 82, 98). Процесс общественного примирения между Грецией и Турцией не остановился после устранения последствий землетрясений. Началось укрепление сотрудничества между местными органами власти, неправительственными организациями, университетами, различными аналитическими центрами, а также участились контакты на личном уровне (Mavrogenis, Kelman 2013: 82, 88–89). Согласно опросам общественного мнения, в 2001 г. 29% турок считали Грецию главным врагом своей страны, в 2004 г. этот показатель снизился до 16,9%. Соответственно, в Греции в 2000 г. считали главным врагом Турцию 72,3% граждан, а уже в 2001 г. – 64,1% (Koukoudakis 2013: 161–162). Если в предшествующие годы все попытки греко-турецкого сближения на правительственном уровне проваливались в отсутствие общественной поддержки, то после землетрясений 1999 г. потепление отношений, наоборот, активно поддерживалось снизу, широкими массами населения обеих стран. Дипломатия катастроф оказалась возможностью для политических элит вывести греко-турецкие отношения на новый уровень, и ее главным внешнеполитическим достижением стало получение Турцией спустя всего несколько месяцев после землетрясений, в декабре 1999 г., на саммите Европейского союза в Хельсинки статуса кандидата в члены ЕС. Для этого требовалось согласие Греции, что в предшествующий период являлось камнем преткновения на пути европейской интеграции Турции. Евросоюз, в свою очередь, мог стать площадкой для решения основных проблем греко-турецких отношений и был готов предоставить для этого соответствующие инструменты. Следует отметить при этом, что начало переговоров относительно вступления Турции в ЕС предшествовало землетрясениям 1999 г., а взаимная помощь Турции и Греции в устранении последствий катастрофы лишь ускорила уже запущенный процесс (Mavrogenis, Kelman 2013: 82, 88–89, 94–95, 98–99; Koukoudakis 2013: 162–163). Был предпринят и ряд других, менее значимых, международных инициатив, свидетельствующих о потеплении отношений между Афинами и Анкарой, например, в сфере туризма, защиты окружающей среды, борьбы с нелегальной иммиграцией, организованной преступностью и терроризмом и т.д. Некоторые из них были начаты до землетрясений; важно, что дипломатия катастроф дала им новый импульс, и они, в отличие от предшествующего периода, были продолжены и даже в некоторых случаях доведены до завершения. В 2000-е годы в несколько раз увеличился объем торговли между Грецией и Турцией, увеличился поток взаимных инвестиций, страны участвовали в совместных энергетических проектах. Греция и Турция последовательно избегали острой конфронтации при возникновении кризисных ситуаций, как, например, в апреле 2004 г., после провала на Кипре референдума по вопросу об объединении острова (Koukis, Kelman, Ganapati 2016). Сближение Афин и Анкары воспринималось политическими элитами обеих стран как составляющая процесса их европеизации, начавшегося до землетрясения и усилившегося после него благодаря дипломатии катастроф. Стремление Греции стать частью «ядра» Евросоюза, а Турции – вступить в него стало основой для примирения двух традиционно конфликтующих стран. Тем не менее ключевые противоречия между Грецией и Турцией, в том числе вопрос Кипра и эгейский спор, так и не были разрешены. Равным образом и процесс евроинтеграции Турции оказался замороженным после смены внешнеполитического курса страны, а инерция дипломатии катастроф почти прекратилась в 2010-е годы[2]. Таким образом, дипломатия катастроф, сыгравшая заметную роль в развитии греко-турецких отношений после землетрясений 1999 г., стала катализатором ранее начавшегося сближения между странами, но не являлась его первопричиной. Она не смогла устранить главные проблемы греко-турецких отношений, но позволила в краткосрочной перспективе продвинуться в урегулировании ряда второстепенных задач, опираясь на стремление обеих стран к евроинтеграции (Ker-Lindsay 2000; Kelman 2006; Mavrogenis, Kelman 2013: 75–76, 95; Kelman 2014;Koukis, Kelman, Ganapati 2016). Землетрясение 2023 г. 6 февраля 2023 г. в Турции и Сирии произошло землетрясение, в результате которого погибло около 59 тыс. человек (в Турции – свыше 50 тыс. человек). 90 стран направили в Турцию спасательные бригады, их общая численность составила 11,5 тыс. человек. Среди них также была и Греция, снова, как и в 1999 г., в первые же часы после случившейся катастрофы предложившая свою помощь. Греция отправила в Турцию группу спасателей, а также гуманитарную помощь. В тот же день, когда случилось землетрясение, на высшем уровне состоялся телефонный разговор между премьер-министром Греции К. Мицотакисом и президентом Турции Р.Т. Эрдоганом, в ходе которого турецкой стороне были выражены поддержка и соболезнования греческого правительства и народа в связи с гибелью людей. К. Мицотакис подтвердил готовность Греции предоставить помощь в ликвидации последствий землетрясения (на момент телефонного разговора греческая команда спасателей уже была отправлена в район бедствия). В свою очередь, Р.Т. Эрдоган поблагодарил К. Мицотакиса за немедленно оказанное содействие (Τηλεφωνική επικοινωνία 06.02.2023). На сайте греческого МИД было опубликовано соответствующее заявление с выражением соболезнований и словами поддержки семьям погибших, раненым и спасателям (Ανακοίνωση 06.02.2023). Таким образом, Греция была одним из первых государств, предложивших Турции помощь после землетрясения, и в данном случае особо отмечалось, что Греция имеет опыт в устранении последствий таких катастроф, поскольку тоже переживала подобное (Ενημερωτικό σημείωμα 06.02.2023; Встреча 12.02.2023). 8 февраля заместитель министра иностранных дел Греции М. Варвициотис от имени правительства своей страны сделал запись в книге соболезнований посольства Турции в Афинах. Послание завершалось фразой, написанной по-турецки: «Скорейшего выздоровления, Турция!» («Geçmiş Olsun Türkiye!»). В ответ посол Турции в Афинах Ч. Эрджиес тепло поблагодарил Грецию за солидарность и поддержку (Υπογραφή βιβλίου συλλυπητηρίων 08.02.2023). 12 февраля глава МИД Греции Н. Дендиас – первым из европейских министров иностранных дел[3] – посетил зону землетрясения в Турции и встретился со своим турецким коллегой М. Чавушоглу, которого в дни после катастрофы неоднократно называл «своим другом» (Встреча 12.02.2023; Δήλωση 12.02.2023; Επίσκεψη 12.02.2023). Вероятно, этого не было сделано ранее в связи с тем, что во время и в первые дни после землетрясения Н. Дендиас находился в рабочей поездке по шести странам Латинской и Центральной Америки; следует отметить, что едва ли не в каждом заявлении, сделанном в ходе ее, глава греческого МИД упоминал Турцию со словами сочувствия и поддержки (Δήλωση 08.02.2023; Δηλώσεις 08.02.2023; Δηλώσεις 09.02.2023; Ομιλία 09.02.2023). Как и в 1999 г., на уровне общества волна солидарности с турецким народом поднялась в Греции после землетрясения 6 февраля 2023 г. мгновенно. Об этом можно судить не только по сообщениям в соцсетях (Συνέντευξη 18.02.2023) и публикациям в СМИ, но и по масштабам гуманитарной помощи, переданной Грецией в пострадавшие от землетрясения регионы Турции и Сирии. Помимо муниципалитетов, участие в этом принимали в том числе частные организации и отдельные люди, а МИД Греции взял на себя координацию сбора и отправки собранной помощи непосредственно в районы бедствия (Ανακοίνωση 09.02.2023; Επίσκεψη 12.02.2023; Τηλεφωνική επικοινωνία 13.02.2023; Ανακοίνωση 17.02.2023; Δηλώσεις 09.03.2023). Гуманитарные грузы отправлялись несколькими траншами начиная с первого дня после землетрясения, для их перевозки по морю потребовалось несколько судов; также помощь в Турцию отправлялась автотранспортом; общий размер ее достигал сотен тонн (Ανακοίνωση 15.02.2023; Νέα αποστολή 21.02.2023). Греция перечислила в пользу пострадавших от землетрясения в Турции 4 млн евро и в Сирии – 1 млн евро (Χαιρετισμός 21.04.2023). По несчастливому стечению обстоятельств менее чем через месяц после землетрясения, 28 февраля 2023 г., в Греции произошла крупнейшая в истории страны железнодорожная катастрофа – лобовое столкновение двух поездов в муниципалитете Темби, повлекшее за собой гибель по меньшей мере нескольких десятков человек (точное число погибших до сих пор неизвестно). Турция на следующий день выразила соболезнования родственникам погибших, а также народу и правительству Греции и пожелала скорейшего выздоровления пострадавшим (Пресс-релиз 62 01.03.2023). М. Чавушоглу был первым, кто позвонил Н. Дендиасу со словами сочувствия по поводу произошедшей катастрофы. С его личного согласия на родину разрешили выехать заключенному греку, отбывающему срок в турецкой тюрьме, чтобы дать ему возможность похоронить сына – машиниста одного из столкнувшихся поездов (Δήλωση 20.03.2023). 5 марта, в Неделю Торжества Православия, Н. Дендиас отправился в Стамбул (в Греции по-прежнему называют этот город Константинополем – даже на сайте МИД страны), где присутствовал на Божественной литургии, которую совершил патриарх Варфоломей. После литургии состоялась панихида – одновременно по жертвам и крушения поезда в Темби, и землетрясений в Турции и Сирии (Μετάβαση 05.03.2023). Как и два с лишним десятилетия назад, «трагические события в Греции и Турции объединили... два общества» этих стран (Δηλώσεις 09.03.2023). Уже спустя несколько дней после землетрясения журналисты и политики начали говорить о действии дипломатии катастроф, отмечая, что помощь Греции в устранении последствий землетрясения в Турции помогла в положительном ключе «изменить атмосферу между двумя народами» (Σημεία συνέντευξης 13.02.2023). Соответственно, в условиях «повторного[4] сближения обществ» греческому и турецкому правительствам было гораздо легче проводить внешнюю политику, направленную на возобновление диалога (Συνέντευξη 23.02.2023). Открытым оставался лишь вопрос, поможет ли эта волна солидарности создать реальные условия для улучшения греко-турецких отношений (Δήλωση08.02.2023; Συνέντευξη 12.02.2023; Συνέντευξη 13.02.2023), и главы МИД двух стран соглашались, что в целом для этого не следовало бы ждать стихийных бедствий (Δήλωση 12.02.2023). Если после землетрясения 2023 г. в греко-турецких отношениях вновь удалось создать основу для дипломатии катастроф, то помощь, оказанная Грецией (и другими странами) Сирии, не повлекла за собой сколько-нибудь заметных внешнеполитических изменений ввиду действия режима санкций в отношении этой страны. Греция не могла вести переговоры непосредственно с сирийским правительством, поэтому гуманитарная помощь пострадавшим от землетрясения в этой стране предоставлялась другими доступными способами – при посредничестве Антиохийского патриархата, а также через структуры ООН. Греки подчеркивали, что помощь сирийцам была оказана исключительно из гуманистических соображений (поскольку санкции не имеют никакого отношения к человеческим страданиям) и что это никак не скажется на внешней политике Греции в отношении Сирии (Δήλωση 08.02.2023; Συνέντευξη 13.02.2023; Δηλώσεις 21.02.2023; Συνέντευξη 23.02.2023). Впрочем, и в отношении Турции делались заявления, что проявленная греками солидарность никак не была связана с геополитической повесткой (Δηλώσεις 31.03.2023; Σημεία Συνέντευξης 05.04.2023; Δηλώσεις 11.04.2023) (что логично, поскольку дипломатия катастроф подразумевает взаимное стремление стран наладить диалог, и на этапе отправки помощи в зону бедствия Греция могла лишь предполагать, на какие ответные шаги будет готова Турция). 19 февраля М. Чавушоглу представил Греции предложения по улучшению двусторонних отношений, состоящие из шести пунктов, среди которых были, например, демилитаризация островов восточной части Эгейского моря и начало совместной разведки для обнаружения и добычи углеводородов в нем. Греция, несмотря на продемонстрированное после землетрясения стремление к сближению, дала острожный и неопределенный ответ на данные предложения, смысл которого заключался в готовности их рассмотреть и приветствии любых шагов Турции по нормализации отношений и разрешению противоречий между странами (Σημεία συνέντευξης 04.03.2023). Турция поддержала кандидатуру Греции в непостоянные члены Совета безопасности ООН на двухлетний период 2025–2026 годов. Символизм этого шага сложно переоценить, учитывая то, что Греция и Турция за последние годы несколько раз оказывались на грани войны[5]. В свою очередь, Греция поддержала кандидатуру Турции на пост Генерального секретаря Международной морской организации (ИМО) (Δήλωση 20.03.2023; Σημεία συνέντευξης 23.04.2023), что было не менее символично ввиду того, что Греция имеет самый большой торговый флот в мире. Критика данного решения Греции заключается в том, что Анкара не признает международное морское право и закрыла свои порты для судов, плавающих под флагом Республики Кипр; соответственно, возникал вопрос, превышает ли потенциальный риск возможную пользу от такого решения. Тем не менее Греция пошла на данную уступку, надеясь на дальнейшее потепление греко-турецких отношений, но с оговоркой, что многое зависит от действий турецкой стороны (Σημεία συνέντευξης 25.03.2023). К тому же, поддерживая турецкую кандидатуру на должность Генерального секретаря ИМО, Афины понимали, что речь идет о должности в организации, в которой Греция играет ведущую роль (Σημεία συνέντευξης 09.04.2023). Активизировалось взаимодействие между странами по менее значимым вопросам. 22 марта в Анкаре в рамках диалога «Позитивная повестка дня», созданного в целях укрепления торгово-экономического сотрудничества двух стран (всего в рамках диалога обсуждаются 25 тем двустороннего сотрудничества), между Турцией и Грецией состоялась четвертая рабочая встреча, в ходе которой обсуждалось развитие двусторонних отношений в области торговли, экономики, энергетики, транспорта, образования, здравоохранения, окружающей среды и др. Был отмечен прогресс в обсуждении ряда вопросов – вплоть до окончательного решения некоторых из них. Данная инициатива была запущена задолго до землетрясения – в апреле 2021 г., первые три встречи прошли 28–29 мая 2021 г. (Кавала), 16 июня 2021 г. (Анталья) и 21 февраля 2022 г. (Афины), но впоследствии диалог оказался фактически замороженным. Активизация сотрудничества сразу после землетрясения соответствует тенденциям дипломатии катастроф (при этом торгово-экономическое сотрудничество Греции и Турции в целом в последние годы поддерживается на сравнительно высоком уровне). Острых проблем двусторонних отношений Греции и Турции «Позитивная повестка дня» не касалась, поскольку концентрировалась только на вопросах «малой политики» (Пресс-релиз 81 21.03.2023; Встреча 22.03.2023; Επίσκεψη εργασίας 22.03.2023; Κοινή Δήλωση 22.03.2023). Обе стороны готовы были использовать дипломатию катастроф в том числе и для поиска решения главных противоречий греко-турецких отношений. Так, М. Варвициотис заявил: «Мы протянем руку помощи для восстановления Турции, потому что хотим, чтобы Турция плыла по спокойным водам», намекнув, что Греция стремится к решению эгейского спора. В свою очередь, Турция фактически перешла от слов к делу: после землетрясения и соответствующих действий Греции «турецкая агрессия... превратилась в нечто несуществующее» (Σημεία συνέντευξης 25.03.2023): полностью исчезли провокации (нарушения Турцией воздушного пространства Греции) в Эгейском море, более того, Турция прекратила полеты над ним, пропали нелицеприятные высказывания турецких политиков и представителей СМИ о Греции и т.д. Диаметральное изменение риторики Турции в отношении Греции – а такого затишья не было с 1974 г. – несомненно, является решением, принятым высшими правительственными кругами Турции, несмотря на их молчание по данному поводу (Σημεία συνέντευξης 21.04.2023). В марте 2023 г. стороны достигли неформального соглашения об ограничении военных учений в Эгейском море до абсолютного минимума – по крайней мере до завершения электорального цикла в обеих странах. Поскольку положение в Эгейском море было для греков «барометром» греко-турецких отношений в целом, все это способствовало резкому снижению уровня напряженности в отношениях между странами и дало потенциальную возможность начать переговоры по комплексу вопросов, связанных с Эгейским морем (ранее они были невозможны, согласно позиции греков, из-за постоянных провокаций Турции) (Σημεία συνέντευξης 06.04.2023). Таким образом, Турция заявила о готовности изменить характер греко-турецких двусторонних отношений, выразив надежду на разрешение разногласий путем диалога, и греки со сдержанным оптимизмом поддержали возможность отказа от сложившейся напряженности в отношениях между странами в пользу создания атмосферы добрососедства (Συνάντηση 15.02.2023; Συνέντευξη 18.02.2023). Тем не менее готовность к диалогу и разрешению давних конфликтов не подразумевала мгновенного начала этого процесса. В Греции с большой осторожностью говорили о возможности реальных подвижек в разрешении ключевых греко-турецких противоречий, таких как эгейский спор или кипрский вопрос, прагматично разделяя общечеловеческое сопереживание трагедии и, соответственно, помощь в устранении ее последствий и вероятность того, что вследствие этого геополитическая ситуация изменится и отношения между странами начнут теплеть (Συνέντευξη 13.02.2023; Δήλωση 15.02.2023; Δηλώσεις 09.03.2023; Σημεία συνέντευξης 25.03.2023). Иначе говоря, не было уверенности, что атмосфера добрососедства и солидарности, возникшая между двумя народами после землетрясения, приблизит страны к разрешению проблем на политическом уровне. Например, Греция не готова была к каким-либо изменениям своей позиции в эгейском споре, напротив, ожидая уступок от Турции (Σημεία συνέντευξης 17.02.2023). Положение осложняло и уходившее вглубь веков взаимное недоверие между Грецией и Турцией, и наивно было бы ожидать, что ситуация изменится в одночасье (Σημεία Συνέντευξης 05.04.2023; Δηλώσεις 31.03.2023; Δηλώσεις 11.04.2023). В конце весны 2023 г. в обеих странах завершаются электоральные циклы: в Турции 14 мая пройдут президентские выборы, в Греции 21 мая – парламентские. От исхода выборов во многом зависит дальнейшее развитие греко-турецких отношений, а в данный момент задача обеих стран – сохранить ту позитивную атмосферу добрососедства, которая сформировалась после землетрясения 6 февраля 2023 г., для будущих правительств Греции и Турции, не допустить принесения ее в жертву на алтарь предвыборных гонок и конъюнктуры (Σημεία Συνένετυξης 15.04.2023). Соответственно, задачей правительств, которые в скором времени придут к власти, будет уже поиск решения двусторонних споров (Σημεία συνέντευξης 06.04.2023). На официальном сайте МИД Греции представлено заявление, что Греция поддерживает европейскую перспективу Турции, поскольку ЕС является гарантом стабильности и развития региона, и вступление Турции в Евросоюз будет выгодно самой Турции, ее соседям и Европе в целом (Ζητήματα). Как и в 1999 г., Греция не исключала варианта достижения взаимоприемлемых соглашений с Турцией при помощи инструментов Европейского союза, несмотря на фактическую заморозку в последние годы процесса евроинтеграции Турции из-за смены ее внешнеполитического курса. Например, после землетрясения Н. Дендиас от имени правительства своей страны заверил М. Чавушоглу, что Греция сделает все возможное для поддержки Турции «в это трудное время» либо на двусторонней основе, либо в рамках взаимодействия двух стран с ЕС (Δήλωση 12.02.2023). Таким образом, дипломатия катастроф рассматривалась как способ улучшить не только греко-турецкие отношения, но и отношения Турции с Европой. Вопрос вызывало то, что именно потребует Европа (и, при других сценариях, США) от Турции в обмен на помощь в восстановлении пострадавших от землетрясения регионов (обсуждались варианты снятия вето по вопросу расширения НАТО, согласие на введение санкций в отношении России, более тесное и «сговорчивое» сотрудничество в урегулировании проблемы беженцев и т.д.) (Σημεία συνέντευξης 17.02.2023). Ключевое отличие кейсов 1999 и 2023 годов – динамика развития отношений между Грецией и Турцией в предшествующий катастрофам период. Перед землетрясением 1999 г. наблюдалось потепление отношений, что во многом объяснялось стремлением Турции к евроинтеграции. Напротив, в конце 2010-х – начале 2020-х годов напряженность в греко-турецких отношениях неуклонно возрастала, и проявлялось это также на уровне и межобщественных отношений, и СМИ. Как отмечали представители греческого МИД, во многом охлаждению межобщественных отношений между Турцией и Грецией в предшествующий землетрясению период способствовала турецкая государственная пропаганда, представлявшую греков как врагов. Соответственно, появление в разрушенных землетрясением турецких провинциях греческих спасателей и гуманитарной помощи разрушило формировавшийся стереотип (Σημεία συνέντευξης 16.02.2023). С другой стороны, хотя за последние годы страны несколько раз находились едва ли не на грани войны, конфронтация не доходила до стадии вооруженного конфликта, и отсутствие кровопролития предопределило возможность греко-турецкого сближения после землетрясения. Процесс интеграции Турции в Евросоюз также лишь остановился, однако правительство Р.Т. Эрдогана так и не отказалось от него окончательно, и страна по-прежнему имеет статус кандидата в члены ЕС. Греция и Турция являются союзниками по блоку НАТО, расположены по соседству и декларируют общие демократические ценности западного мира. Нельзя обесценивать и «инерцию» дипломатии катастроф, возникшую два с лишним десятилетия назад: согласно позиции турецкого МИД, со второй половины 1999 г. (эта дата явно отсылает к случившимся тогда землетрясениям) в отношениях между Турцией и Грецией началась новая эра, отмеченная созданием различных механизмов двустороннего диалога (Relations). Как показал опыт 2023 г., эти механизмы приостановили свою работу, но отнюдь не в каждом случае оказались безнадежно сломанными. Наконец, почвой для развития дипломатии катастроф в 2023 г. стал предвыборный период в Греции и Турции и, следовательно, стремление сторон не допустить эскалации конфликта на данном этапе (а ее не произошло, несмотря на усиливавшуюся в последние годы враждебность между странами). Возникновение в греко-турецких отношениях после землетрясения дружественной, добрососедской атмосферы сделало намного ниже вероятность возникновения острых ситуаций на этапе завершения электоральных циклов. Заключение Как отметил М. Чавушоглу, находясь 12 февраля вместе с Н. Дендиасом в разрушенной землетрясением провинции Хатай, «добрососедство проявляется в трудные времена» (Встреча 12.02.2023). Стихийные бедствия могут значительно повлиять на процесс примирения конфликтующих государств, однако для этого необходимы предпосылки, в том числе политическая воля к налаживанию отношений, а сама по себе дипломатия катастроф не может создать принципиально иную международную обстановку (Kelman 2006). Как правило, действие дипломатии катастроф ограниченно во времени и прекращается в отсутствие других факторов сближения сторон (Mavrogenis, Kelman 2013: 77), но в краткосрочной перспективе она позволяет создать дружественную атмосферу, необходимую для создания продуктивного диалога, нацеленного на решение самого широкого спектра вопросов – от малозначимых до ключевых. Дипломатия катастроф ни в 1999, ни в 2023 г. (по крайней мере, на момент публикации статьи) не решила главные противоречия греко-турецких отношений. Тем не менее в обоих случаях она позволила осуществить «перезагрузку» и сформировать новую концепцию отношений между странами (Συνέντευξη 18.02.2023; Συνέντευξη 23.02.2023), в рамках которой происходило налаживание сотрудничества – как отмечал Н. Дендиас, Греция «обязана пройти через дверь, которую открыла Турция» (Σημεία συνέντευξης 25.03.2023). Потепление в отношениях происходило не только на политическом, но и на общественном уровнях, поскольку катастрофы позволили увидеть грекам турок, а туркам – греков как готового прийти на помощь соседа, а не как врага, образ которого существовал веками. В 1999 г. произошло сближение Турции и Греции на европейском направлении внешней политики, в 2023 г. прекращение провокаций в Эгейском море становится шансом для двух стран продвинуться в решении эгейского спора – возможно, эти скромные достижения будут постепенно разрушать господствующий у обоих народов, в том числе среди политических элит, миф о взаимной непримиримости. Таким образом, после землетрясения 2023 г. греко-турецкие отношения обрели «совершенно иную реальность» (Σημεία συνέντευξης 25.03.2023), и в этой реальности проявляются контуры будущего урегулирования давних споров между Грецией и Турцией. Задача текущих правительств обеих стран – сохранить позитивную повестку дня до начала следующего электорального цикла. Источники и материалы Встреча 12.02.2023 – Встреча Министра иностранных дел Турецкой Республики Мевлюта Чавушоглу с Министром иностранных дел Греции Никосом Дендиасом, 12 февраля 2023 года, Хатай // Турецкая Республика. Министерство иностранных дел. URL: https://www.mfa.gov.tr/sayin-bakanimizin-yunanistan-disisleri-bakani-nikos-dendias-ile-gorusmesi--12-subat-2023--hatay.ru.mfa (02.05.2023). Встреча 22.03.2023 – Встреча Министра иностранных дел Турецкой Республики Мевлюта Чавушоглу с Заместителем министра иностранных дел Греции Костасом Фрагояннисом, Анкара, 22 марта 2023 года // Турецкая Республика. Министерство иностранных дел. URL: https://www.mfa.gov.tr/sayin-bakanimizin-yunanistan-disisleri-bakan-yardimcisi-kostas-fragoyiannis-le-gorusmesi--ankara--22-mart-2023.ru.mfa (02.05.2023). Пресс-релиз 62 01.03.2023 – No: 62, 1 марта 2023 г., Пресс-релиз по поводу крушения поезда в Греции // Турецкая Республика. Министерство иностранных дел. URL: https://www.mfa.gov.tr/no_-62_-yunanistan-da-meydana-gelen-tren-kazasi-hk.ru.mfa (02.05.2023). Пресс-релиз 81 21.03.2023 – No: 81, 21 марта 2023 г., Пресс-релиз по поводу рабочей встречи Заместителя министра иностранных дел Посла Бурака Акчапара с Заместителем министра иностранных дел Греции Константиносом Фрагкогианнисом // Турецкая Республика. Министерство иностранных дел. URL: https://www.mfa.gov.tr/no_-81_-bakan-yardimcisi-buyukelci-burak-akcapar-in-yunanistan-disisleri-bakan-yardimcisi-konstantinos-fragkogiannis-ile-gerceklestirecegi-calisma-toplantisi-hk.ru.mfa (02.05.2023). Bakan Çavuşoğlu 11.02.2023 – Bakan Çavuşoğlu, Azerbaycan Dışişleri Bakanı Bayramov ile açıklamalarda bulundu // Milliyet. 11.02.2023. URL: https://www.milliyet.com.tr/gundem/bakan-cavusoglu-azerbaycan-disisleri-bakani-bayramov-ile-aciklamalarda-bulundu-6902186 (20.04.2023). Relations – Relations between Türkiye and Greece // Republic of Türkiye. Ministry of Foreign Affairs. URL: https://www.mfa.gov.tr/sub.en.mfa?e6757b17-acba-4863-bac3-b2ea77d083ad (02.05.2023). Ανακοίνωση 06.02.2023 – Ανακοίνωση Υπουργείου Εξωτερικών για τον σεισμό σε Τουρκία και Συρία (06.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/anakoinose-upourgeiou-exoterikon-gia-ton-seismo-se-tourkia-kai-suria-06022023.html (02.05.2023). Ανακοίνωση 09.02.2023 – Ανακοίνωση Υπουργείου Εξωτερικών για παροχή ανθρωπιστικής βοήθειας από την Ελλάδα προς την Τουρκία και τη Συρία (Αθήνα, 9.2.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/anakoinose-upourgeiou-exoterikon-gia-parokhe-anthropistikes-boetheias-apo-ten-ellada-pros-ten-tourkia-kai-te-suria-athena-922023.html (02.05.2023). Ανακοίνωση 15.02.2023 – Ανακοίνωση Υπουργείου Εξωτερικών σχετικά με την αποστολή ανθρωπιστικής βοήθειας στην Τουρκία (15.2.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/anakoinose-skhetika-me-ten-apostole-anthropistikes-boetheias-sten-tourkia-1522023.html (02.05.2023). Ανακοίνωση 17.02.2023 – Ανακοίνωση Υπουργείου Εξωτερικών σχετικά με νέα αποστολή ανθρωπιστικής βοήθειας στην Τουρκία (17.2.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/anakoinose-upourgeiou-exoterikon-skhetika-me-nea-apostole-anthropistikes-boetheias-sten-tourkia-1722023.html (02.05.2023). Δηλώσεις 08.02.2023 – Δηλώσεις Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, μετά το πέρας της συνάντησής του με τον Υπουργό Εξωτερικών της Αργεντινής, Santiago Andrés Cafiero (Μπουένος Άιρες, 08.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/proto-thema/deloseis-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-meta-to-peras-tes-sunanteses-tou-me-ton-upourgo-exoterikon-tes-argentines-santiago-andres-cafiero-mpouenos-aires-08022023.html (02.05.2023). Δηλώσεις 09.02.2023 – Δηλώσεις Υπουργού Εξωτερικών Νίκου Δένδια μετά το πέρας της συνάντησής του με τον Υπουργό Εξωτερικών της Παραγουάης, Julio César Arriola (Asunción 09.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/proto-thema/deloseis-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-meta-to-peras-tes-sunanteses-tou-me-ton-upourgo-exoterikon-tes-paragouaes-julio-cesar-arriola-asuncion-09022023.html (02.05.2023). Δηλώσεις 21.02.2023 – Δηλώσεις Υπουργού Εξωτερικών Νίκου Δένδια μετά το πέρας της συνάντησής του με τον Υπουργό Εξωτερικών των ΗΠΑ Antony Blinken (Αθήνα, 21.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/proto-thema/deloseis-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-meta-to-peras-tes-sunanteses-tou-me-ton-upourgo-exoterikon-ton-epa-antony-blinken-athena-21022023.html (02.05.2023). Δηλώσεις 09.03.2023 – Δηλώσεις Υπουργού Εξωτερικών Νίκου Δένδια μετά το πέρας της συνάντησής του με τον Υπουργό Εξωτερικών της Κυπριακής Δημοκρατίας, Κωνσταντίνο Κόμπο (Αθήνα, 09.03.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/proto-thema/deloseis-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-meta-to-peras-tes-sunanteses-tou-me-ton-upourgo-exoterikon-tes-kupriakes-demokratias-konstantino-kompo-athena-09032023.html (02.05.2023). Δηλώσεις 31.03.2023 – Δηλώσεις του Υπουργού Εξωτερικών Νίκου Δένδια μετά το πέρας της Τριμερούς Συνάντησης Υπουργών Εξωτερικών Κύπρου - Ελλάδας - Ισραήλ (Λευκωσία, 31.03.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/proto-thema/deloseis-tou-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-meta-to-peras-tes-trimerous-sunanteses-upourgon-exoterikon-kuprou-elladas-israel-leukosia-31032023.html (02.05.2023). Δηλώσεις 11.04.2023 – Δηλώσεις του Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, μετά το πέρας της συνάντησής του με τον Αιγύπτιο ομόλογό του Sameh Shoukry (Αθήνα, 11.04.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/proto-thema/deloseis-tou-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-meta-to-peras-tes-sunanteses-tou-me-ton-aiguptio-omologo-tou-sameh-shoukry-athena-11042023.html (02.05.2023). Δήλωση 08.02.2023 – Δήλωση Υπουργού Εξωτερικών Νίκου Δένδια σε δημοσιογράφους κατά την έναρξη της επίσκεψής του στην Αργεντινή (Μπουένος Άιρες, 08.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/delose-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-se-demosiographous-kata-ten-enarxe-tes-episkepses-tou-sten-argentine-mpouenos-aires-08022023.html (02.05.2023). Δήλωση 12.02.2023 – Δήλωση Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, σε δημοσιογράφους κατά τη διάρκεια της επίσκεψής του στην Τουρκία (Αντιόχεια, 12.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/proto-thema/delose-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-se-demosiographous-kata-te-diarkeia-tes-episkepses-tou-sten-tourkia-antiokheia-12022023.html (02.05.2023). Δήλωση 15.02.2023 – Δήλωση Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, κατά την επίσκεψή του στο Υπουργείο Εσωτερικών (Τομέας Μακεδονίας Θράκης) (Θεσσαλονίκη, 15.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/delose-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-kata-ten-episkepse-tou-sto-upourgeio-esoterikon-tomeas-makedonias-thrakes-thessalonike-15022023.html (02.05.2023). Δήλωση 20.03.2023 – Δήλωση Υπουργού Εξωτερικών Νίκου Δένδια μετά το πέρας της συνάντησής του με τον Υπουργό Εξωτερικών της Τουρκίας, Mevlüt Çavuşoğlu, στο περιθώριο της Διεθνούς Διάσκεψης Δωρητών για την Τουρκία και τη Συρία (Βρυξέλλες, 20.03.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/proto-thema/delose-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-meta-to-peras-tes-sunanteses-tou-me-ton-upourgo-exoterikon-tes-tourkias-mevlut-cavusoglu-sto-perithorio-tes-diethnous-diaskepses-doreton-gia-ten-tourkia-kai-te-suria-bruxelles-20032023.html (02.05.2023). Ενημερωτικό σημείωμα 06.02.2023 – Ενημερωτικό σημείωμα για την τηλεδιάσκεψη υπό τον Πρωθυπουργό Κυριάκο Μητσοτάκη για την εξέλιξη της κακοκαιρίας «Μπάρμπαρα» και τον σεισμό στην Τουρκία και τη Συρία. 6 Φεβρουαρίου 2023 // Ελληνική Δημοκρατία. Πρωθυπουργός. URL: https://primeminister.gr/2023/02/06/31211 (02.05.2023). Επίσκεψη 12.02.2023 – Επίσκεψη Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, στην Τουρκία (12.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/episkepse-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-sten-tourkia-12022023-2.html (02.05.2023). Επίσκεψη εργασίας 22.03.2023 – Επίσκεψη εργασίας Υφυπουργού Εξωτερικών Κώστα Φραγκογιάννη στην Άγκυρα για την πραγματοποίηση της 4ης συνάντησης για τα θέματα της Θετικής Ατζέντας (22.03.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/episkepse-ergasias-uphupourgou-exoterikon-kosta-phragkogianne-sten-agkura-gia-ten-pragmatopoiese-tes-4es-sunanteses-gia-ta-themata-tes-thetikes-atzentas-22032023.html (02.05.2023). Ζητήματα – Ζητήματα Ελληνοτουρκικών Σχέσεων // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/zitimata-ellinotourkikon-sheseon/ (02.05.2023). Κοινή Δήλωση 22.03.2023 – Κοινή Δήλωση Ελλάδας-Τουρκίας μετά την 4η Συνάντηση Θετικής Ατζέντας (Άγκυρα, 22.03.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/koine-delose-elladas-tourkias-meta-ten-4e-sunantese-thetikes-atzentas-agkura-22032023.html (02.05.2023). Μετάβαση 05.03.2023 – Μετάβαση Υπουργού Εξωτερικών Νίκου Δένδια στην Κωνσταντινούπολη (05.03.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/metabase-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-sten-konstantinoupole-05032023.html (02.05.2023). Νέα αποστολή 21.02.2023 – Νέα αποστολή ανθρωπιστικής βοήθειας στην Τουρκία (21.2.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/nea-apostole-anthropistikes-boetheias-sten-tourkia-2122023.html (02.05.2023). Ομιλία 09.02.2023 – Ομιλία Υπουργού Εξωτερικών Νίκου Δένδια στη Διπλωματική Ακαδημία της Παραγουάης με θέμα “Η εξωτερική πολιτική της Ελλάδας στη γειτονιά της και πέραν αυτής: η περίπτωση της Παραγουάης” (Asunción, 09.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/omilia-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-ste-diplomatike-akademia-tes-paragouaes-me-thema-exoterike-politike-tes-elladas-ste-geitonia-tes-kai-peran-autes-periptose-tes-paragouaes-asuncion-09022023.html (02.05.2023). Σημεία συνέντευξης 13.02.2023 – Σημεία συνέντευξης Αναπληρωτή Υπουργού Εξωτερικών Μιλτιάδη Βαρβιτσιώτη στον ρ/σ REAL FM και τη δημοσιογράφο Κάτια Μακρή (13.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/semeia-sunenteuxes-anaplerote-upourgou-exoterikon-miltiade-barbitsiote-ston-rs-real-fm-kai-te-demosiographo-katia-makre-13022023.html (02.05.2023). Σημεία συνέντευξης 16.02.2023 – Σημεία συνέντευξης Αναπληρωτή Υπουργού Εξωτερικών Μιλτιάδη Βαρβιτσιώτη στο ρ/σ «Real FM 97.8» και τους δημ/φους Νίκο Χατζηνικολάου και Αντώνη Δελλατόλα (Αθήνα, 16.2.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/semeia-sunenteuxes-anaplerote-upourgou-exoterikon-miltiade-barbitsiote-sto-rs-real-fm-978-kai-tous-demphous-niko-khatzenikolaou-kai-antone-dellatola-athena-1622023.html (02.05.2023). Σημεία συνέντευξης 17.02.2023 – Σημεία συνέντευξης Αναπληρωτή Υπουργού Εξωτερικών Μιλτιάδη Βαρβιτσιώτη στον τ/σ «Action 24» και στον δημοσιογράφο Σεραφείμ Κοτρώτσο (17.2.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/semeia-sunenteuxes-anaplerote-upourgou-exoterikon-miltiade-barbitsiote-ston-ts-action-24-kai-ston-demosiographo-serapheim-kotrotso-1722023.html (02.05.2023). Σημεία συνέντευξης 04.03.2023 – Σημεία συνέντευξης Υπουργού Εξωτερικών Νίκου Δένδια στην ε/φ «Παραπολιτικά» και στον δ/φο Κώστα Παπαχλιμίντζο (04.03.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/semeia-sunenteuxes-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-sten-eph-parapolitika-kai-ston-dpho-kosta-papakhlimintzo-432023.html (02.05.2023). Σημεία συνέντευξης 25.03.2023 – Σημεία συνέντευξης Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, στην εφημερίδα «Πρώτο Θέμα» και στον δημοσιογράφο Μάκη Πολλάτο (25.03.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/semeia-sunenteuxes-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-sten-ephemerida-proto-thema-kai-ston-demosiographo-make-pollato-25032023.html (02.05.2023). Σημεία Συνέντευξης 05.04.2023 – Σημεία Συνέντευξης Υπουργού Εξωτερικών, Ν. Δένδια στο κεντρικό δελτίο ειδήσεων του τ/σ Action 24 (05.04.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/semeia-sunenteuxes-upourgou-exoterikon-dendia-sto-kentriko-deltio-eideseon-tou-ts-action-24-05042023.html (02.05.2023). Σημεία συνέντευξης 06.04.2023 – Σημεία συνέντευξης Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, στον ρ/σ «ΣΚΑΪ 100,3» και τους δημοσιογράφους Βασίλη Χιώτη και Νότη Παπαδόπουλο (06.04.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/semeia-sunenteuxes-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-ston-rs-skai-1003-kai-tous-demosiographous-basile-khiote-kai-note-papadopoulo-06042023.html (02.05.2023). Σημεία συνέντευξης 09.04.2023 – Σημεία συνέντευξης του Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, στην εφημερίδα «Απογευματινή της Κυριακής» και τη δημοσιογράφο Κατερίνα Τσαμούρη (09.04.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/semeia-sunenteuxes-tou-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-sten-ephemerida-apogeumatine-tes-kuriakes-kai-te-demosiographo-katerina-tsamoure-09042023.html (02.05.2023). Σημεία Συνένετυξης 15.04.2023 – Σημεία Συνένετυξης Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, στην ε/φ «Μακεδονία της Κυριακής» και στον δ/φο Νίκο Οικονόμου (15.04.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/semeia-sunenetuxes-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-sten-eph-makedonia-tes-kuriakes-kai-ston-dpho-niko-oikonomou-15042023.html (02.05.2023). Σημεία συνέντευξης 21.04.2023 – Σημεία συνέντευξης Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, στο κεντρικό δελτίο του τ/σ «STAR» και τη δημοσιογράφο Μάρα Ζαχαρέα (21.04.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/semeia-sunenteuxes-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-sto-kentriko-deltio-tou-ts-star-kai-te-demosiographo-mara-zakharea-21042023.html (02.05.2023). Σημεία συνέντευξης 23.04.2023 – Σημεία συνέντευξης Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, στην εφημερίδα «ΤΟ ΒΗΜΑ ΤΗΣ ΚΥΡΙΑΚΗΣ» και τη δημοσιογράφο Αλεξάνδρα Φωτάκη (23.04.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/semeia-sunenteuxes-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-sten-ephemerida-to-bema-tes-kuriakes-kai-te-demosiographo-alexandra-photake-23042023.html (02.05.2023). Συνάντηση 15.02.2023 – Συνάντηση Αναπληρωτή Υπουργού Εξωτερικών Μιλτιάδη Βαρβιτσιώτη με τον Υφυπουργό Εξωτερικών της Πολωνίας αρμόδιο για Ευρωπαϊκές Σχέσεις Arkadiusz Mularczyk (Αθήνα, 15.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/proto-thema/sunantese-anaplerote-upourgou-exoterikon-miltiade-barbitsiote-me-ton-uphupourgo-exoterikon-tes-polonias-armodio-gia-europaikes-skheseis-arkadiusz-mularczyk-athena-15022023.html (02.05.2023). Συνέντευξη 12.02.2023 – Συνέντευξη Αναπληρωτή Υπουργού Εξωτερικών Μιλτιάδη Βαρβιτσιώτη στην εφημερίδα «Απογευματινή της Κυριακής» και τη δημοσιογράφο Κατερίνα Τσαμούρη (12.2.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/sunenteuxe-anaplerote-upourgou-exoterikon-miltiade-barbitsiote-sten-ephemerida-apogeumatine-tes-kuriakes-kai-te-demosiographo-katerina-tsamoure-1222023.html (02.05.2023). Συνέντευξη 13.02.2023 – Συνέντευξη Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, στον τ/σ STAR και τη δημοσιογράφο Μάρα Ζαχαρέα (13.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/sunenteuxe-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-ston-ts-star-kai-te-demosiographo-mara-zakharea-13022023.html (02.05.2023). Συνέντευξη 18.02.2023 – Συνέντευξη Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, στην εφημερίδα «Τα Νέα Σαββατοκύριακο» και στη δημοσιογράφο Αλεξάνδρα Φωτάκη (18.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/sunenteuxe-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-sten-ephemerida-ta-nea-sabbatokuriako-kai-ste-demosiographo-alexandra-photake-18022023.html (02.05.2023). Συνέντευξη 23.02.2023 – Συνέντευξη Υπουργού Εξωτερικών, Νίκου Δένδια, στο κεντρικό δελτίο ειδήσεων του τ/σ «ΣΚΑΪ» με τη δημοσιογράφο Σία Κοσιώνη (23.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/sunenteuxe-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-sto-kentriko-deltio-eideseon-tou-ts-skai-me-te-demosiographo-sia-kosione-23022023.html (02.05.2023). Τηλεφωνική επικοινωνία 06.02.2023 – Τηλεφωνική επικοινωνία του Πρωθυπουργού Κυριάκου Μητσοτάκη με τον Πρόεδρο της Τουρκίας Recep Tayyip Erdoğan. 6 Φεβρουαρίου 2023 // Ελληνική Δημοκρατία. Πρωθυπουργός. URL: https://primeminister.gr/2023/02/06/31214 (02.05.2023). Τηλεφωνική επικοινωνία 13.02.2023 – Τηλεφωνική επικοινωνία Υφυπουργού Εξωτερικών, Ανδρέα Κατσανιώτη, με τον Πρέσβη της Τουρκίας (13.02.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/telephonike-epikoinonia-uphupourgou-exoterikon-andrea-katsaniote-me-ton-presbe-tes-tourkias-1322023.html (02.05.2023). Υπογραφή βιβλίου συλλυπητηρίων 08.02.2023 – Υπογραφή βιβλίου συλλυπητηρίων στην Πρεσβεία της Τουρκίας, στην Αθήνα, από τον Αναπληρωτή Υπουργό Εξωτερικών Μιλτιάδη Βαρβιτσιώτη (Αθήνα, 8.2.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/diloseis-omilies/upographe-bibliou-sullupeterion-sten-presbeia-tes-tourkias-sten-athena-apo-ton-anaplerote-upourgo-exoterikon-miltiade-barbitsiote-athena-822023.html (02.05.2023). Χαιρετισμός 21.04.2023 – Χαιρετισμός Υπουργού Εξωτερικών Νίκου Δένδια κατά την έναρξη της Άτυπης Συνάντησης (Retreat) για τη Συρία (Αθήνα, 21.04.2023) // Ελληνική Δημοκρατία. Υπουργείο Εξωτερικών. URL: https://www.mfa.gr/epikairotita/proto-thema/khairetismos-upourgou-exoterikon-nikou-dendia-kata-ten-enarxe-tes-atupes-sunanteses-retreat-gia-te-suria-athena-21042023.html (02.05.2023). Научная литература / References Akcinaroglu S., DiCicco J.M., Radziszewski E. Avalanches and Olive Branches: Natural Disasters and Peacemaking between Interstate Rivals. A 2008 update of a paper prepared for the Annual Meeting of the International Studies Association, February 27 – March 3, 2007 in Chicago, Illinois. 2008. URL: http://www.disasterdiplomacy.org/pb/akcinarogluetal.2008.pdf (01.04.2023). Comfort L.K.Disaster: Agent of diplomacy or change in international affairs? // Cambridge Review of International Affairs. 2000. Vol. 14. N 1. P. 277–294.DOI: 10.1080/09557570008400342 Duda P.I., Kelman I. Informal Disaster Diplomacy // Societies. 2023. Vol. 13. N 8. DOI: 10.3390/soc13010008 Economides S. The Europeanisation of Greek Foreign Policy // West European Politics.2005. Vol. 28. N 2. P. 471–491. DOI: 10.1080/01402380500060528 Ganapati N.E., Kelman I., Koukis T. Analysing Greek-Turkish disaster-related cooperation: A disaster diplomacy perspective // Cooperation and Conflict. 2010. Vol. 45. N 2. P. 162–185. DOI: 10.1177/0010836709347216 Kelman I. Acting on Disaster Diplomacy // Journal of International Affairs. 2006. N 59(2). P. 215–240. Kelman I. Catastrophe and Conflict: Disaster Diplomacy and Its Foreign Policy Implications / Brill Research Perspectives in Diplomacy and Foreign Policy. 2016. 76 p. DOI: 10.1163/24056006-12340001 Kelman I. Does Disaster Diplomacy Improve Inter-State Relations? // E-International Relations. 2014. URL: https://www.e-ir.info/2014/11/04/does-disaster-diplomacy-improve-inter-state-relations/ (01.04.2023). Kelman I. Disaster Diplomacy: How Disasters Affect Peace and Conflict. London; New York: Routledge, 2012. Keridis D. “Earthquakes, Diplomacy, and New Thinking in Foreign Policy” // The Fletcher Forum of World Affairs. 2006. Vol. 30. N 1. P. 207–214. Ker-Lindsay J. Greek-Turkish Rapprochement: The impact of “Disaster diplomacy”? // Cambridge review of international affairs. 2000. Vol. XIV. N 1. P. 215–232. Koukis Th., Kelman I., Ganapati N.E. Greece – Turkey disaster diplomacy from disaster risk reduction // International Journal of Disaster Risk Reduction. 2016. No 17. P. 24–32. DOI: 10.1016/j.ijdrr.2016.03.004 Koukoudakis G. Greek-Turkish Rapprochement and Turkey’s EU Membership Quest: Turning Rhetoric into Reality // Turkish Policy Quarterly. 2013. Vol. 12. N 2. P. 157–165. Mavrogenis S., Kelman I. Disaster diplomacy and disaster governance from a Balkan perspective: Post-earthquake rapprochement in Greece – Turkey // Governance of Risk, Hazards and Disasters: Trends in Theory and Practice / Ed. by G. Forino, S. Bonati, L.M. Calandra. London: Routledge, 2018. DOI: 10.4324/9781315463896 Mavrogenis S., Kelman I. Perceptions of Greece-Turkey Disaster Diplomacy: Europeanization and the Underdog Culture // Balkanistica. 2013. N 26. P. 73–104. Nelson T. When disaster strikes: on the relationship between natural disaster and interstate conflict // Global Change, Peace & Security. 2010. Vol. 22. N 2. P. 155–174. DOI: 10.1080/14781151003770788 Sevin E., Jayasinghe N. Disaster “Public” Diplomacy: Understanding the role of disasters in international relations through the case of Turco-Greek Relations // International Journal of Business Perspectives & Social Sciences Information. 2018. Vol. 2. N 1. P. 17–46. Streich Ph.A., MislanD.B.What follows the storm? Research on the effect of disasters on conflict and cooperation //Global Change, Peace & Security. 2014. Vol. 26. N 1. P. 55–70.DOI:10.1080/14781158.2013.837040 [1] В турецком нарративе о греках, который разделяет и «официальная» историография, и широкая общественность, акценты несколько смещены: за внешней враждебностью скрываются воспоминания о четырехсотлетнем мирном сосуществовании двух народов под властью Османской империи; то есть образ врага в лице греков сложился относительно недавно, уже в XIX–XXвеках (и развивается в XXI веке), в период, когда между получившей независимость Грецией и Османской империей, а затем Турецкой республикой постоянно возникали территориальные споры и другие внешнеполитические, зачастую кровопролитные, конфликты. [2] Дипломатия катастроф в контексте греко-турецких отношений имеет своей основой взаимопомощь не только при землетрясениях, но и, например, при лесных пожарах (так, в 2009 году Турция предложила Греции помощь в борьбе с лесными пожарами) или наводнениях. Как правило, эти виды дипломатии катастроф реализуются лишь на локальном уровне и не приводят к ощутимым внешнеполитическим последствиям, но при этом сотрудничество имеет не краткосрочную (как в случае масштабных, но единовременных бедствий, как, например, землетрясений), а долгосрочную перспективу (Koukis, Kelman, Ganapati 2016). [3] Первым министром иностранных дел другого государства, прибывшим в район землетрясения, был глава МИД Азербайджана Дж. Байрамов. Поездка состоялась 11 февраля – на день раньше поездки греческого министра иностранных дел (Bakan Çavuşoğlu 11.02.2023). [4] В данном случае очевидна отсылка к потеплению отношений между Грецией и Турцией после землетрясений 1999 года. [5] Греко-турецкое противостояние особенно усилилось на рубеже 2010-2020-х годов и во многом было связано с претензиями Турции на лидерство в Восточном Средиземноморье. Серьезным вызовом для Греции стала сделка между Россией и Турцией по передаче последней в 2019 г. зенитных ракетных систем С-400 «Триумф». Размещение С-400 в Турции Греция восприняла как угрозу своей национальной безопасности, поскольку оно позволило Анкаре контролировать воздушное пространство над Эгейским морем. В целях защиты от возможной турецкой агрессии Греция начала усиливать военно-техническое сотрудничество с США, подписав в октябре 2019 г. соглашение об открытии новых американских военных баз на своей территории. В начале 2020 г., после очередного обострения конфликта в Сирии и решения Р.Т. Эрдогана открыть границы с Грецией для сирийских беженцев, над Европой нависла угроза нового миграционного кризиса, устранение которой потребовало значительных усилий. Затем летом 2020 г. огромный резонанс в Греции вызвало решение турецкого правительства вернуть статус мечети собору Святой Софии в Стамбуле, который прежде в течение 86 лет функционировал как музей. В августе 2020 г. произошла очередная эскалация эгейского спора, когда турецкое исследовательское судно «Орудж Реис» («Oruç Reis») отправилось к о. Кастелоризо для разведки и бурения нефтяных и газовых месторождений в греческих территориальных водах. Несмотря на то, что обе страны входят в НАТО, и Турция, и Греция начали оказывать давление друг на друга путем демонстрации военной силы, в частности, проводили военно-морские учения в районах Эгейского моря, принадлежность которых вызывала спор. Кризис завершился лишь 13 сентября, когда судно вернулось в порт Антальи. В дальнейшем Греция и Турция продолжили балансировать на грани военного конфликта. Греция в нарушение международного права начала милитаризацию островов восточной части Эгейского моря. Инциденты в Эгейском море с участием военных происходили на регулярной основе (например, только 23 августа 2022 г. турецкие истребители 78 раз нарушили греческое воздушное пространство, а ежегодно происходили тысячи таких инцидентов). Стороны неоднократно предупреждали ЕС, США и НАТО об угрозе войны. Ситуация изменилась лишь после землетрясения 6 февраля 2023 г. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Р.Р. Пименов Не только о моем отце, Револьте Ивановиче Пименове (1931-1990) – историке, математике, общественном деятеле 5.05.2023 1 В одиннадцатом году знакомая мне предложила: твоему отцу исполнилось бы 80 лет, расскажи о нём. И я написал небольшое эссе. Через 12 лет Сергей Эрлих предложил мне написать о том же, спасибо. Я немного изменяю тот текст, вряд ли я смогу рассказать удачней. Я не буду писать биографию. Дам несколько неслучайных мазков. А хронология, детали судьбы, и много фотографий – на сайте http://bogemnyipeterburg.net/pimenov/ Обычно если человек сидел по политическим статьям – рассказ о нём начинается с перечня сроков и статей уголовного кодекса, тюрьм и лагерей, где ему довелось быть. Как будто самое главное в его жизни – что с ним творили всякие неказистые защитники советского режима, а не что творил он сам. Вот почти случайная выборка из его опубликованных работ. Начну с публицистики и истории. Заметки о книге А. Марченко "Мои показания"/истор. сб. "Память". Париж, 1978. №3. Л.П. Нестор (пс.) Не читайте этой книги/рецензия на книгу А. Рабиновича "Большевики приходят к власти"//Сумма, 1979. №2. Рецензии на книги: А. Авторханова "Загадка смерти Сталина (заговор Берии)", В. Турчин "Инерция страха", Р. Редлих "Сталинщина как духовный феномен"// Сумма, 1979. №3. Рецензии на книги: Г. Ваан "Власть и дух", А. Зиновьев "О Сталине и сталинизме", Г. Шиманов "Трактат о любви", А. Лондон "Воспоминания", В. Лишиц "Полутороглавый стрелец", М. Ботвинник "К достижению цели", А. Антонов-Овсеенко "Портрет тирана", К. Ватинов "Козлиная песнь"// Сумма, 1979. №5-6. Рецензии на книги: Л. Гумилев "Этногенез и биосфера земли", А. Московит "Метаполитика", Л. Шифер "Жизнь Ленина", Н. Хрущев "Воспоминания", Э. Неизвестный "Мой диалог с Хрущевым", С. Нилус "Блиц есть, при дверях"//Сумма, 1979. №7-8. Рецензия на роман Дудинцева "Белые одежды", - "Нева", Ленинград, 1988, № 8, стр.170-174. Пикассо на Площади Искусств. - "Советский цирк", Москва, 1989, № 8. 18 февраля, стр.14. Впрочем, он писал не только рецензии и обзоры. Эссе «Как я искал шпиона Рейли», автобиографический труд «Один политический процесс», «Происхождение современной власти» - исследование политической жизни в России от декабристов до Брежнева – одни из самых увлекательных и новаторских исторических исследований. Их можно скачать с сайта, названного в начале статьи. А это из его работ по математике и космологии. Стоит ли достоевсковедам делать из Достоевского - геометра? - Русская мысль № 3653/45, 25 декабря 1986, стр.17. Объ. 1 п.л. Горизонты как экстремальные точки выпуклой структуры. - Всесоюзная конференция по геометрии в целом, Новосибирск, 1987, стр.95. Объ. 0,1. Хроногеометрическая аксиоматика общей теории относительности. - Всесоюзная конференция по геометрии в целом, Новосибирск, 1987, стр.96. Объ. 0,1. Каузальная аксиоматика общей теории относительности// Тез. докл. IX Всесоюзн. геометрической конф., 20-22 сентября 1988. - Кишинев, 1988. - С.244-245. Аксиоматика общерелятивистского и финслерова пространства-времени посредством причинности // Сиб.мат.журн. - 1988. - Т.29. - № 2. - С.133-143. Кинематическое доказательство невозможности кривой Пеано// Всесоюзн. конф. по геометрии и анализу. - Новосибирск, 1989. - С.63. New spacetime - anisotropic and semi-Riemannean// Proc. XVIII Intern. colloquium on group theoretical methods in physics. June 4-9, 1990, Moscow - Lecture Notes in Physics; Springer, 1991. ПименовР.И. Основы теории темпорального универсума. Сыктывкар, 1991. Его знания и широта интересов поражали многих, так сильно, что через десятилетия в Сыктывкаре создали общественный центр его имени. Он соединял многое, что обычно кажется несоединимым. Любовь к Ницше и народникам, Сахарову и Солженицыну, своей судьбой он устранял и надуманные противоречия между долгом и свободой, между индивидуальностью и общим делом, ясно показывая, что все это растет из одного корня. Или – горит от единого огня. 2 Как-то я разглядывал послевоенные фотоальбомы. Наши и американские. Это были молодые лица. Меня поразило сходство: открытый, уверенный взгляд. Взгляд пионера. Не ленинской пионерии с брежневского плаката, а пионера-первопроходца. Люди с такими лицами добирались до полюса, выходили в космос, получали нобелевские премии. На лице – предприимчивость, вера в справедливость и честную борьбу. Мой отец - из этого поколения. Война кончилась, когда ему было 14 лет. В Магадане, где жила семья: его отец - анархист, назвавший сына «Револьт» в честь парижской газеты великого анархиста Кропоткина, мальчишкой был с красными в гражданской войне, юношей в ЧК, откуда ушел во время НЭПа, разочарованный коррупцией; мать – завуч, учительница биологии и французского; в доме была библиотека русской классики, где не только Достоевский с Толстым, но и полузапретные Мережковский и Л. Андреев – война сказывалась мало. А в Магадан они попали по своей воле, из чекиста мой дед переквалифицировался в ветеринара, там была хорошая работа. Кроме того, в родных казачьих местах ему пытались пришить вредительство. Мой отец подростком встает в шесть утра, учит языки, спит под одной простыней. Нам трудно понять ту эпоху. Ее монолитность. Сталинская пропаганда была такой цельной и всеохватывающей, что сомнение в любой мелочи приводило к интеллектуальному взрыву. Казалось бы, вопрос о нотах СССР к Югославии десятистепенен. Решил молодой человек. что правительство СССР в этом неправо – ну и что? Но даже задать вслух такой вопрос – уже крамола, осуждая, или просто сомневаясь в каком-то частном случае – юноша показывает свое НЕДОВЕРИЕ партии, правительству и лично Сталину. И не только агенты НКВД-МГБ (названия тогдашнего ЧК) и их добровольные помощники так считают. Сам сомневающийся расценивает свое сомнение так. «Если Сталин неправ в одном он может быть неправ и в другом…» А мой отец уже видел в Магадане, как заключенных перегружали с баржи на берег. Как бревна. И только всегда верная политика партии могла бы оправдать такое. Но политика, оказалось, была не всегда верна. Плюс юношеский максимализм, тот максимализм, который виден на многих лицах тех лет. Плюс – казачья кровь, мой отец родом из шолоховских мест. В сумме – «мне каждое слово будет уликою…» (Н. Коржавин). В 1948 г., уже студентом мат. меха ЛГУ, он выходит из комсомола. Власти прячут его в дурдом. Врачи находят у него переписанный от руки текст Горького. По своему невежеству – подшивают в историю болезни, как доказательство безумия пациента. То поколение было самым книжным поколением России. Ведь мало было ускользнуть от гос. психиатров. Надо было убедить себя, что не псих! Надо же было на что-то опираться молодым людям, окруженным со всех сторон государством-сверхмонополистом. Любимыми философами моего папы стали Ницше и Шопенгауэр. Воздухом – русская поэзия от Пушкина до Гумилева. Он мог читать стихи часами, без перерыва. В 80-ые, знакомясь с арабистом, он со слуха переводил арабские стихи. Они пользовались одними и теми же хрестоматиями. В пятидесятые его исключили из мат.-меха ЛГУ за «крайний индивидуализм, выразившийся в изучении китайского языка на лекциях по марксизму-ленинизму». Тогда он едва не устроился преподавать математику где-то в Абхазии: «быть может за стеной Кавказа, укроюсь от твоих пашей, От их всевидящего глаза, От их всеслышащих ушей…» 3 Пора мне перейти от пересказа к воспоминаниям… Мне было лет шесть (я 1964 года рождения), когда у нас дома случился обыск. Из окна нашей коммуналки в Ленинграде, на ул. Войнова появилась голова чужого дяди и позвала меня домой. Я заупрямился: мне хорошо во дворе, и чего ради слушаться какого-то дядю? Пусть меня мама позовет. А дядя как раз и не мог позволить маме общаться со мной напрямую. Вдруг она скажет мне что-то, мешающее следственной работе. Я-то не схвачен, могу пойти, куда захочу, куда мама скажет и этим воспрепятствовать органам. Наконец, он меня убедил. Вхожу в квартиру: кругом незнакомцы. Все завешано их пальто: «у нас гости?» «да.» «А кто они?» «Злые волшебники» Говорят, я перепугался, что сейчас они начнут извергать пламя, превращаться сами в пауков или превращать нас. Меня успокоили. В папиной комнате сидит серьезный и вроде бы не злой дядя, методично перекладывая книги. Некоторые книги он откладывает в сторону. Эта стопка растет и растет. «Папа, а зачем они откладывают книги?» «они заберут с собой, книги, где о советской власти правда написана, они – боятся правды» Я присматриваюсь: «а зачем они забирают Библию? – у нас были роскошные Библии, и на старославянском даже – Ведь Библия очень давно написана и не про них, а о Боге?» «Они Бога боятся». Когда я лет через двадцать пересказывал папе этот эпизод, он неожиданно смутился и запротестовал: «не мог я так пафосно сказать». «Еще как мог, пафос, папа – твоя стихия» - промолчал я. А на следующий день мы с папой ехали на трамвае в баню. Отец на весь вагон объяснял, что советская власть плохая, и гонит тех, кто говорит о ней правду и любит Россию. Наш сосед робко вступил в разговор: «уважаемый, Вы правильно говорите, но стоит ли детскую душу смущать ?» «Не стоит, конечно, но если вчера обыск был, и сын все видел, что еще остается?» «А…» Уже в 90-ые, допущенный к архивам ГБ-ФСБ я нашел его перехваченную записку из тюрьмы ко мне, шестилетнему. Крупными буквами на клочке бумаги он наказывает: «Слушаться мать и защищать ее. Потому что, мой сын, ты мужчина и значит - РЫЦАРЬ». Арестовали его в 1970 году. Это был второй арест. Первый случился в годы хрушевской оттепели. Тогда он отсидел 6 лет, выйдя из лагеря, сделал стремительную научную карьеру: защитил докторскую диссертацию по геометрии (космологии), работал в престижном институте по специальности. Бенвенуто Челлини лет 500 тому назад сочинил сонет о пользы тюрьмы. О том, как в выгребной яме ему явилось дивное видение Христа или Мадонны, и, выйдя он сделал по своим воспоминаниям великолепную скульптуру. Отец его хорошо понимал. Многие свои лучшие идеи он нашел в карцере. А сидя в во владимирской тюрьме в камере с бывшим подчиненным Берии, он писал статьи для математических журналов. И делал наблюдения для книги по истории «Происхождение современной власти», которую напишет в 70-ые, в Сыктывкаре. Сокамерники помогали ему понять психологию высшего чиновничества сталинских времен. Второй арест закончился ссылкой в деревню Красный Затон под Сыктывкаром, столицей республики Коми. Если вдуматься, какое странное название: «Красный затон». Примерно как «красное болото», «красная заводь». Я в эту деревню попал в весеннее таянье льдов. Моста через Вычегду и Сысолу (реки на слиянье которых стоит Сыктывкар, ранее Усть-Сысольск, место ссылки еще царских времен) не было. Немногие водители решались перебираться по тающему льду. Мы ехали на УАЗике, колеса были в воде, водитель держал дверь открытой: «если машина провалится – выпрыгивайте.» Думаю, ему нравилось пугать новичков. Отец выглядел необычно, бородатый, в ушанке, то ли в шубе, то ли в тулупе. Видно было, как он рад нам с мамой. Коллеги математики скинулись ему на скромный домик в этом Затоне. Часто навещали и подбрасывали денег. Даже Окуджава как-то к нам заходил, ему дали адрес московские друзья. Заходил, но не застал, Р.И Пименов был на работе: лазал в «кошках» по столбам. Он стал деревенским электриком. Увлекся сельским хозяйством, как новой игрой. Соседи смотрели на это иронично, но не исподлобья. Помогали советом. Местный милиционер, у которого ссыльный был обязан отмечаться раз в неделю, никаких каверз не строил. ГБ-исты установили свою подслушивающую аппаратуру у самого пьющего соседа по улице. Местные, да и он сам в подпитии, быстро поделились с папой этой новостью. Наша собака застращала его собаку, хотя была меньше в семь раз. Никакого противостояния «интеллигенция и народ» я не видел. Хорошо было нам в Затоне. А мне, мальчишке – лучше всех. Тогдашний президент Академии Наук Келдыш обратил внимание властей, что несколько расточительно для страны использовать Р.И. Пименова, видного ученого, уже обеспечившего отечественный приоритет в актуальных проблемах космологии - в качестве деревенского электрика. Его приняли на работу в КФАН (коми филиал академии наук). Отец обменял жилье в Ленинграде на квартиру в Сыктывкаре. 4 Иногда я шучу: если бы Хрущев был решительней в своих реформах: распустил бы колхозы, дал бы свободу церкви, смягчил бы цензуру, оправлял бы таких людей как мой отец не в лагерь, а в управление страной – мы бы сейчас жили бы при коммунизме. Если бы Брежнев в 1968 году не раздавил танками чешскую попытку социализма с человеческим лицом, а попробовал бы применить их идеи у нас – коммунизм уже не получился бы, а вот социализм построили бы. Горбачевские реформы опоздали, теперь у нас выходит лишь карикатура на капитализм. (напомню, написано в 2011). Разумеется «коммунизмом» и «социализмом» я называю идеалы, то лучшее, что о них говорили. Мой папа писал, что культ комфорта, начавшийся с конца 60-ых, сделал то, что не смогли сделать сталинские репрессии – уничтожил русскую интеллигенцию как социально значимое явление. Не знаю прав ли он. Наша квартира в Сыктывкаре, на последнем этаже сталинского «дома со шпилем» стала «местом культурного досуга» и для подростков и для профессоров. Отец мог читать часовые лекции по истории земельной реформы при Столыпине или особенностях стихосложения Маяковского без подготовки. Варьируя стиль сообразно вкусам и образованию слушателя. «С горбатым и говори по горбатому.» (Ницше) В полемике он был как рыба в воде. Или – как волк в овчарне. На него часто сердились: он был бескомпромиссен. Его волновала тема обсуждения, а не то, как он выглядит, и понравятся ли его слова собеседнику. Как он говаривал: «моего отца укусила бешеная собака. Мне передались ее гены». Я долго не понимал, что возможен другой стиль обсуждения. А что собеседников может вовсе не волновать ни истина, ни заявленная тема, я догадался лишь в 90-ые, на политических мероприятиях. К концу семидесятых он написал большую книгу «Происхождение современной власти.» О русской государственности с декабристов до Брежнева. Сыктывкарский быт к тому времени устроился прочно. Перемен к лучшему в стране не предвиделось. Сахаров был сослан в Горький, советские войска вошли в Афганистан, Андропов умело подавлял всякое вольномыслие, всякое по-настоящему патриотическое движение. Публикации в математических журналах резались цензурой. Даже ссылки на Р.И. Пименова в чужих работах давать «не рекомендовалось». Но к нему порой приезжали ученики, геометры и физики из разных городов, за свой счет, я мельком общался с ними. Бывали у нас и другие гости: новых политзаключенных привозили в Коми республику, на свидание к ним ехали их родные, кого-то напротив освобождали – все проездом останавливались у нас. В этих встречах, разговорах, взаимопомощи и формировалось мое понимание России. Грустное, но не безнадежное понимание – глядя на людей, не творящих никому зла, но рискующих своей судьбой ради родины, я верил – Россия жива, жива в них. И сейчас, вспоминая то время, я вспоминаю отрывки из Евангелия: «Блаженны алчущие правды… Блаженны изгнанные за правду…» Самым значительным событием в будущем нашей семьи тогда предвиделся арест Револьта Ивановича, за ту самую книгу по истории. Предыдущим его большим произведением была книга «Один политический процесс», о его первом аресте в 50-ые. Он показал ее в 60-ые друзьям, тем кто вместе с ним тогда боролись за свободу и здравый смысл. Теперь, повзрослев лет на десять, друзья хором сказали: «Нас всех посадят. Тебя первого за эту книгу. Надо все экземпляры немедленно уничтожить.» Только один из них, историк и социолог, в 90-ом он снова встретится с моим папой уже на съезде депутатов РСФСР, возразит: «нет, все экземпляры жечь нельзя. Один надо хорошо завернуть и закопать в надежном месте. Выроем в нужный час.». Это было паникерство. За то, о чем рассказывалось в этих мемуарах, все уже отсидели. Но машинопись «Происхождение современной власти» в самом деле была очень крамольной. Со студенческих лет его принципом было делиться знаниями. Он выступал перед друзьями о геометризации лингвистики, о народовольцах и Гапоне, о Большом взрыве и Большом Доме (который на Литейном). Эта книга стала большим взрывом исторической мысли 70-ых годов. Она подрывала не только штампы советской пропаганды. Она подрывала исторический догматизм всех видов: от марксизма до Солженицына. «Историческое познание через эмпатию (сопереживание) и психологическую реконструкцию событий» - так бы я назвал основной метод этого труда. В применении к истории КПСС и СССР это означало, как он сам неоднократно писал: «метод Эркюля Пуаро». «Ходить бывает склизко, По камешкам иным, И мы о том, что близко, Пожалуй, умолчим» писал в шуточной истории государства российского А. Толстой в 19-ом веке. Р.И. Пименов не молчал о «близком» к нему, о советских реалиях 70-ых годов прошлого века. Последняя глава книги была предложением властям нового политического курса: освободить политзаключенных, смягчить цензуру, привлечь «диссидентов» к решению проблем страны. «Сообща мы может быть сумеем вытащить Россию из того хозяйственного тупика, куда ее завела история…». К тому времени он был уверен, что перемены в стране могут начаться только сверху, и считал, что каждый день «ничегонеделанья» умножает трудности. А принцип «чем хуже, тем лучше» (т.е. чем хуже будет в стране, тем лучше, потому что народ быстрее скинет большевиков) всегда был ему чужд. Он понимал, что арест – самый вероятный ответ на такое предложение. И как-то гуляя - дома мы не могли говорить свободно из-за микрофонов ГБ – делился со мной: «Первый суд, в 1957 году мной воспринимался как праздник. Я открыто излагал свои мысли и видел, что сидящее в зале их принимают, сочувствуют мне и нашим идеям, стараются помочь. А второй раз, в 1970 суд и следствие были лишь ужасно скучны. Сейчас, если меня посадят, это будет уже на всю жизнь. Выйти мне не дадут…» В начале 80-ых он вспоминал Стругацких: «Массаракш! Каждый раз выходя из дома я прощаюсь…» («Обитаемый остров»). Массаракш! это было как раз про нас! Но у Андропова был иной сценарий. Менее прямолинейный. Он использовал древнюю систему заложничества. КГБ годами собирал материал на моего отца, уважая, как ни странно, некоторые юридические формальности, а тем временем – меня выгнали из университета и отправили в армию (заложник номер раз), папину подругу в Петербурге арестовали и отправили в ссылку под Читу (заложник номер два). Р.И. Пименов оставался на свободе, хотя уголовное дело против него прикрыли только в 1987 г. У сикхов, народности в Индии, есть обычай: мальчику отец вручает меч, чтобы сын сызмальства знал: высшая честь – защищать родину и веру. Отец воспитывал меня как сикха, а нашим мечом в те годы было слово. И страх врагов из КГБ перед ним доказывал, что врагам оно острее меча. Подростком я перевозил из Ленинграда в Сыктывкар тяжеленные чемоданы с запрещенной литературой. В армии – отказался от присяги советской власти. Позднее – составлял коллективное письмо в защиту Сахарова. Так я выбивался из роли заложника, навязываемой нам властями. Отец у берегов Вычегды, вспоминая свою молодость, делился со мной: «Юным я рисковал, а родные за меня волновались. Не слишком-то я считался с их волнением. Теперь я лучше их понимаю, волнуясь за тебя…Словно бы человек должен прожить одну ситуацию, но в разных ролях.» 5 Когда с сумбурными речами вышел на площади небывало подвижный генсек из Ставрополья и начал то рубить виноградники, то вводить «госприемку», то ослаблять цензуру, мой отец, следуя методу Эркюля Пуаро, заинтересовался: «а не Суслов ли (главный идеолог в СССР на протяжении десятилетий) - настоящий отец М.С. Горбачева: как бы тот без блата, из оккупированных в войну территорий, поступил в МГУ на юридический факультет в 40-ые? Как бы он сделал такую стремительную карьеру без мощной невидимой поддержки?» Впрочем, на версии тайного отцовства Суслова, подтверждая которую он следил за его перемещениями времен рожденья Горбачева, Р.И. Пименов не настаивал. А вот в том, что «перестройка» - ловкий маневр, для получения западных кредитов – был уверен. Много сладких песен слышал он от КПСС за десятки лет! Был принят новый закон о выборах на съезд народных депутатов СССР и молодые сыктывкарские друзья Р.И. Пименова предложили: «Револьт Иванович, а не хотите ли Вы попробовать баллотироваться? Люди пойдут за Вами, мы поможем.» Отец, особенно и не вслушиваясь, бросил: «да ни одно окружное собрание не выдвинет меня.» Правы оказались его молодые друзья. Выдвинули, и самые разные. Однажды он победил в заводской среде на таких «промежуточных выборах» Б.Н. Ельцина, который тогда посылал представителей по всей стране, испытывая свою популярность. И началась новая, последняя, эпоха в его жизни. Короткая эпоха славы и победы. Раньше его трибуной был диван. Он читал лекции гостям лежа. Или сидя на кухне в экзотичном халате. Теперь - выступает публично. По космологии – в сыктывкарском университете (раньше это было ему запрещено). По истории России – в клубе. С площадей – о злободневности, и о том что «дух нашего прошлого, не только последних семидесяти лет, но всей многовековой истории не отлетел от России!» У него часто берут интервью. Бюрократы от науки вернули ему докторский диплом (защитил-то он диссертацию 20 лет назад, перед вторым арестом, но диплом все эти годы не выдавали). Сахаров приезжает в Сыктывкар поддержать избирательную кампанию Пименова. Избирательный штаб заставляет его ходить только в «правильном» костюме. Свою свободу от галстука Револьту Ивановичу удалось отстоять. Он – резко худеет. Врачи не находят ничего опасного, мы решаем, что дело в перемене образа жизни. Весной 1990 он избран народным депутатом РСФСР. (На выборах депутатов СССР он проиграл во втором туре). В Петербурге последний раз мы встречаемся летом 1990. Я тогда был страшно рад за него, но сам «повесил вывеску поэта», штудировал богословие и чуждался политики. Еще раньше он, послушав мои стихи, сказал: «Плохо дело. Поэты у нас в России дипломов не получают, даже если ты будешь образован на три университета». Впрочем, не просто было его порадовать, когда восьмилетним я выказал способности к алгебре, он закрылся в комнате и повторял сумрачно: «Ужас… Мой сын будет математиком». Но я отвлекся: попрощавшись со мной тогда у Финляндского вокзала, он по-мальчишески побежал за автобусом. Даже издалека я видел его радость от того, что ему еще доступен бег. Он работал в Конституционной Комиссии. В основном над разделами о федерализме и правах человека. “Граждане России свободны и ОТВЕТСТВЕННЫ» - если не писаную норму, то такой дух хотел он внести в новую конституцию. По рассказам соратников – уже в шесть утра раздавался стук его пишущей машинки. Это был режим дня его юности. Осенью 1990 он уже не может работать и ложится в больницу. У него находят рак, и признают неоперабельным. Проходя к нему по ухоженным коридорам привилегированной больницы, я читал в глазах врачей безнадежность. Но его направляют в немецкую клинику, где оперируют, и не находят метастаз. Он поправляется после операции, шлет мне открытку из Берлина, обсуждает будущее путешествие по Германии и неожиданно умирает от послеоперационных осложнений 19 декабря 1990. 6 Мне было радостно вспоминать об отце. И даже печаль, печаль о преждевременном уходе его – он не дожил полугода до шестидесятилетия - была светла. Ведь мало кому достается такая жизнь: дерзкие мечты, борьба, гонения и творческие успехи, а в конце – признание и слава. Мальчишкой он спорил со своим отцом о том, какой должна быть конституция России, перед смертью – писал конституцию России на деле. Охарактеризовать его политические взгляды не так-то это просто: ни разу я не слышал от него, что он борется за «конституционную монархию», «российскую империю», «либеральную демократию», «национальную демократию». Все это могло быть для него лишь средством, а цель: свобода и достоинство России. Первой задачей в его время было – освобождение России от всевластия большевизма (в 50-ые он готов был согласиться на «конституционно-коммунистическую партию»). В этой борьбе он всегда считал, что «один шаг практического действия важнее дюжины программ». Поэтому среди его друзей были и крайние русские националисты и либералы-западники. В политику его вели не доктрины, а моральный императив. В юности он увлекался анархизмом. Перед смертью он был куда ближе к А. И. Солженицыну и высоко ставил его работу «Как нам обустроить Россию», хотя и был не согласен с отдельными тезисами. Считал призыв Александра Исаевича к украинцам о единстве несбыточным. Я не знаю, какое место он занимал бы в сегодняшней жизни. Но в одном я уверен – он не отвернулся бы от современной России с высокомерным презрением, не назвал бы народ «быдлом», не встал бы вместе с циниками, повторяющими за великим поэтом «К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь, Наследство их из роды в роды – ярмо с гремушками да бич!». Потому что духи «уныния, праздности и любоначалия», от которых остерегает не только древняя православная молитва, не имели над ним власти. Закончу я рассказом о его привете, дошедшим ко мне через много лет после смерти. В двухтысячные годы я неожиданно увлекся новыми разделами геометрии. В конце концов это привело меня к открытию законов эстетики. Литературы об этих разделах было мало, ближе всего была книга одного немца, Бахмана «Построение геометрии на основании симметрии». Я читал ее, удивляясь, что столь простая идея стала реализовываться так недавно. И, вздрогнул, заметив фамилию переводчика с немецкого: Пименов Револьт Иванович. Пименов Р.Р. СПб 2011-2023 г. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

В.П. Булдаков «Отцы» и «дети» российской Клио. Историографическое эссе 4.05.2023 Статья представляет собой расширенное заключение книги В.П. Булдакова «Историк и XXI век. Статьи, рецензии, выступления, интервью». Автор показывает врожденные методологические слабости советской историографии и их конкретно-исследовательские последствия. Попытки современных авторов выбраться из тупиковой ситуации обернулись крайней разноголосицей в осмыслении новейшей истории России. Ситуация чревата очередным познавательным застоем, который предстоит преодолеть. Ключевые слова: новейшая история России, современная российская историография, методология исторических исследований, историк и общество. Сведения об авторе: Булдаков Владимир Прохорович, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН (Москва). Buldakov Vladimir P. “Fathers” and “children” of the Russian Clio. Historiographic essay The article is an extended conclusion of the book by V.P. Buldakov “Historian and XXI century. Articles, reviews, speeches, interviews”. The author shows the inherent methodological weaknesses of Soviet historiography and their concrete research consequences. Attempts by modern authors to get out of the impasse have turned into extreme discord in understanding the modern history of Russia. The situation is fraught with yet another cognitive stagnation to be overcome. Keywords: recent history of Russia, modern Russian historiography, methodology of historical research, historian and society. About the author: Buldakov Vladimir P., doctor of historical sciences, chief researcher of the Institute of Russian history, RAS (Moscow) Занятие историей – профессия «старых»: войти в пространство longue durée, то есть по-своему «прикоснуться к вечности», проще, обладая опытом прожитых лет. Но и «племя младое» небесполезно – хотя бы для стимуляции когнитивных потенций с помощью «ребяческого» любопытства и непризнания «авторитетов». Впрочем, в данном случае речь пойдет о вполне конкретных «отцах» – историках, застрявших в советском прошлом, и «детях», пытающихся вырваться из пут их «наследия». И то, что «дети» в возрастном отношении сами уже стали «отцами», не меняет существа дела. Конкретные имена я опускаю: «иных уж нет…» Разумеется, все «списано с натуры», однако дело не в авторах, а в тенденциях ими представленных. Сила гравитации советского наследия изумляет. И это наводит на некоторые размышления, лежащие за пределами исследовательской эмпирики. В.О. Ключевский как-то заметил, что биография историка – его книги. Вряд ли это вполне справедливо. Бывают времена, когда слабым пером историка словно водит злая современность – как авторитарная, так хаотичная. Советская эпоха почти не оставила легального пространства для авторского самовыражения – по крайней мере, применительно к новейшей истории. Избавились ли постсоветские авторы от былых сдержек? Произошло ли подлинное (а не внешнее) обновление – и российской действительности, и исторической науки? Не продолжаем ли мы кружить вокруг упорно не замечаемого культурно-антропологического центра притяжения? В свое время Н. Гоголь выписал целую галерею «странных» русских типов, вольно или невольно спутывающих карты «немцу-модернизатору» Чичикову (на деле представлявшему отечественную разновидность казнокрада-очковтирателя). Советская действительность основательно придушила прежнее многообразие. А что прибавила современность? Информационная революция гипертрофировала знакомую ситуацию: буйствует телевизионная ноздревщина, маниловщина стала более масштабной и т.п. Хотелось бы думать, что в исторической науке положение не столь похожее. Однако вряд ли. Даже поверхностный взгляд позволяет уловить, насколько основательно общественные настроения и, особенно, предпочтения захватывают историков. Если раньше они, вопреки указаниям сверху, пускались на поиски «истины», то теперь скорее имитируют исследовательский процесс – этого достаточно, чтобы выглядеть ученым. На науке все активнее паразитируют; на истории делать это особенно просто – достаточно встать в шеренгу общественно востребованных авторов, угадавших политическую моду дня. Так, в прошлом в цене были «либералы», ныне – «патриоты». Такова траектория общественных симпатий, которую довольно успешно корректирует официальная пропаганда. В таких условиях и выросла новая генерация историографов. Конечно, нечто подобное происходило и происходит не только у нас. История то и дело превращалась в «перерабатывающую прошлое» пропаганду. Но в каких обстоятельствах и с какой интенсивностью? Гоголевские персонажи оживились неслучайно и вполне ожидаемо. Среди них «творчески настроенный» городничий, проводящий понятные начальству идеи; «поумневший» Хлестаков, создающий некие «ассоциации» или даже «научные направления»; «разговорившаяся» с чужих слов Коробочка. В общем, дамы и господа, «приятные во всех отношениях». Перечень пополняется. «Отцы» оставили примечательное наследие. Вспоминается характерный типаж – руководитель одного академического института. Как-то, уже в постперестроечные годы, на крупном международном симпозиуме он произнес фразу, ввергнувшую всех в изумление: в России не было национализма, был только патриотизм. (Партии националистов были, а национализма не было!). Не надо думать, что этот «историк» считался замшелым догматиком или квасным патриотом. На телевидении он позиционировал себя либералом. И вообще действовал продуманно, по законам тогдашнего «обновления» исторической памяти. Так, он доказывал, что Россия вовсе не проиграла русско-японскую войну (должно быть, просто надоело воевать). В известных традициях он же убеждал, что пресловутый Федор Кузьмич – это удалившийся от мирских забот Александр I. В качестве доказательства приводились слова Николая I на могиле старца: «Благословенный!» В общем, «новаторство» фонтанировало, – разумеется, в доступных пониманию начальства и неучей формах. Один его текст потряс меня. В проекте введения, написанном к одной из коллективных работ фонда «Демократия», содержались немыслимые прежде характеристики народных масс в России – этой «движущей силы истории»: темные, невежественные, злобные и т.п. Когда я рассказал об этом одному известному историку, тот меня «успокоил». Оказывается, комментируя по ходу дела какой-то доклад, сей «руководитель науки» мимоходом бросил ему: «Все у нас хорошо, только народ – говно». Хотя не все высказывались столь откровенно, составить портрет выживших «отцов-номенклатурщиков» нетрудно. Все они пребывали в убеждении, что любое благо в России идет от государства, народ этому только мешает. Впрочем, народ они, похоже, любили – как хозяин любит послушную скотину. В этом, собственно, вся суть коммунистического варианта патерналистского подхода к российскому прошлому. Тон, естественно, задавали «историки КПСС», отстаивающие «принцип партийности» как свое наследное поместье. Один из них как-то выдал замечательную сентенцию: историко-партийная наука развивается особым образом – сначала пишутся учебники, потом обобщающие труды, наконец, собственно научные работы. Очень доходчиво: движение шло и идет по указке бессмертного «Краткого курса». Этатистские основания советского «марксизма» не случайны. При этом, учитывая, что Сталин вписывал в нужные места «учебника жизни» эмоционально выверенные ругательства в адрес «врагов народа», на оперативный простор выпрыгивали старые, как мир, конспирологические домыслы. Конечно, прежние догмы размывались. Примечателен интерес к особому историографическому жанру – «критика буржуазной историографии». Иные авторы не столько критиковали «буржуазных фальсификаторов», сколько de facto информировали о новейших течениях зарубежного россиеведения. И все же последствия «государственного подхода» к прошлому нельзя недооценивать: историография стала «перекошенной» не только в своих познавательных, но и моральных основаниях. Не удивительно, что в ходе перестройки историков залихорадило. Одни поспешно меняли «плюсы на минусы», другие взялись за демонстрацию «белых пятен» истории и поиск ее благостных «альтернатив». Отсюда и мода на былую российскую многопартийность вкупе с любованием думским «парламентаризмом». Примечательна попытка перескочить от марксистского телеологизма к «цивилизационному» подходу, не сознавая, что сделать это, не отказавшись от навыков политической истории, невозможно. О потоке агиографической литературы и говорить не приходится. Авторы искали в прошлом «героев», соответствующих меняющимся запросам. В результате в серии «Жизнь замечательных людей» в один нестройный ряд встали и российские императоры, и большевистские вожди. Но в целом симпатии перемещались слева направо. Даже черносотенцы стали выглядеть благопристойно. Вполне неслучайно Гражданскую войну попытались переписать с «белогвардейских» позиций. Затем «одумались»: «триумфальное шествие Советской власти» (В.И. Ленин) стыдливо назвали «малой» гражданской войной. Примечательно, что при этом всуе упоминаются авторитеты, якобы управляющие новейшим историографическим процессом. Среди них О. Шпенглер – фигура, явно востребованная по идейным («Закат Европы») причинам. Между тем, отталкиваясь от этого автора, следовало бы задуматься о псевдоморфности отечественных институтов (если не всего культурного бытия России), как важнейшей причине повторяющихся системных кризисов. Увы, отечественная история по-прежнему изучается с «фасада», а не изнутри. Все это не удивительно: пресловутый марксизм-ленинизм осел в сознании (или подсознании?) современных историков в виде экономического детерминизма («материя первична!»). Между тем, попытки расстаться с этим тяжелым грузом производятся с помощью легковесных идейных симулякров. При этом избирательно фонтанируют эмоции, перерастающие в образы, из которых лепится картина желанного прошлого. В общем, в нынешней России чувствовать важнее, чем понимать, казаться выгоднее, чем быть. Встречались авторы, которые тужились «говорить красиво», заменяя русские слова на иностранные. Один мой знакомый, человек от природы яркий и талантливый, словно специально заглядывал для этого в словарь иностранных слов (он не знал ни одного иностранного языка) – ему казалось, что с его помощью можно поднять представления об истории на философскую высоту. Однако новые идеи требуют нового языка, а не новых этикеток. Справедливости ради следует признать, что у некоторых авторов перевод русского языка на «научный» получался по-своему складно. Порой им нельзя было отказать в проницательности и даже в историософской глубине. Правда, пришлось наблюдать, как на представительном международном коллоквиуме одна американка, не выдержав ученого новояза, воскликнула в сердцах: «Говорите по-русски!» Похоже, советская действительность наградила историков комплексом когнитивной неполноценности – это и проявляется столь впечатляющим образом. Ныне даже люди академических структур начинают размежевываться на «коммунистов» и «монархистов». Прослойка «либералов» истончается. Историк, чурающийся политических кличек, вызывает подозрение. Когда-то психологи называли подобные метания «полевым поведением»: дезориентированные социальными стрессами люди пускаются на поиски точки опоры – кто в старом, кто в «новом». Я поначалу не мог сообразить, в связи с чем вспыхнул интерес к творчеству Р. Козеллека. А объяснение простое: наши историки привыкли пристегивать реалии к научным понятиям (концептам), а отнюдь не наоборот. Между тем, после внешнего отказа от марксизма возник некий дефицит «управляющих» нашей историографией понятий – возвращение на круги своя произошло в наукообразно-экзотической форме. Более того, некоторые авторы решили, что достаточно сложить разнородные концепты и получится новая Концепция. Явления такого рода многообразны. Увлечение «впечатляющими» терминами порой доходит до исступления: иные тексты производят впечатления шаманского камлания. А некоторые авторы готовы рвануть от доморощенного постмодерна в некий постпостмодерн. При этом те, кто постарше, стараются «умничать», молодые, напротив, не стесняются сочинять нелепости. Представительницы прекрасного пола, естественно, ринулись в гендерную историю. Увы, получилось нечто иное, но ожидаемое – своего рода ретрофеминизм, объединивший массу своих сторонниц, нахваливающих друг друга. Должен заметить, что в прошлом женщины-историки успешно конкурировали с мужчинами; им и в голову не приходило жаловаться на дискриминацию по половому признаку. А в наше время встречаются мужчины, овладевшие не только женской тематикой, но и соответствующей стилистикой. Разумеется, «феминизация» исторической науки отнюдь не постсоветское явление. В середине 1990-х гг. на международной советологической конференции меня угораздило (по приглашению знакомой иностранки) попасть на секцию, посвященную гендерной истории. Среди нескольких десятков женщин оказалось лишь двое мужчин: один председательствовал, другой забился в угол. Характерно, что тематика докладов оказалась не только эмансипаторской, но и «левой»: Р. Люксембург, И. Арманд, А. Коллонтай и т.д. Впрочем, с чего бы ни начинали выступавшие, они как-то незаметно переключались на обсуждение современных проблем «последнего эксплуатируемого класса» (т.е. женщин). Кто-то отстаивает право писать «свою» историю, а кто-то право писать плохо, опережая процессы тотальной беллетристической деградации. Как-то одна дама (доктор наук, профессор) убежденно заявила: монография – это для специалистов! В общем, «настоящим ученым» простительны литературные корявости. При этом обозначилась особая форма историографической амбициозности. Один приятель рассказал мне как на его предложение написать статью некая хорошо остепененная особа (зав. кафедрой) ответила, что ей заниматься этим уже неудобно – уровень не тот. Оказывается, «ее» уровень предполагает распространенную практику редакторства сборников «научных статей», торопливо скомпилированных подчиненными в связи с актуальной «проблемой» или юбилеем. Конечно, прошлое только и делает, что «актуализируется». Но это не значит, что можно корёжить его в угоду современности. Клио и без того мстительна. Историку подобает противиться всякой одури своего времени (без которой никогда не обходится), ориентируясь на экзистенциально устойчивые ценности и смыслы. Стоило бы также соблюдать соразмерность между генерализациями и девиациями. Почему-то это получается наоборот. Ровно через десятилетие на Международном конгрессе исторических наук в Монреале прорезался уже не «левый», а либертарианский подход: в докладах западных авторов понимающе и сочувственно всплыла проблематика гомосексуализма. Что дальше? Во все времена люди предавались порокам. Разумеется, с разной интенсивностью (что составляет проблему). Но не это определяло культурный облик эпохи. Историк волен писать обо всем – лишь бы это не деформировало «большую» историю, а, напротив, придавало ей более глубокое измерение. Происходит нечто противоположное: частное заслоняет общее, вкусовщина вытесняет профессионализм. Вернусь, однако, в родные пенаты. Занятие историей индивидуально по определению. Однако в наше время очень многие предпочитают личному дерзанию (извиняюсь за пафосное слово) «участие в проекте». Теперь везде «проекты». Правда, эвристической отдачи от них не заметно. На телевидении термин проект приобретает величественные очертания. Оказывается, история управляется теми или иными проектами – иного и быть не может. Понятно, что такая установка – производная от упоминавшейся этатизации исторического процесса, характерной для авторитарных систем. Было бы начальство – холуи найдутся. Редко случается, что того или иного наглого телеболтуна осаживает кто-либо из приглашенных специалистов – последним на этой площадке полагается «подыгрывать». Однажды я все же наблюдал, как одного бесцеремонного всезнайку (без надлежащего образования, не говоря уже об ученых степенях) красиво осадила одна моя знакомая (доктор наук, профессор), случайно втянутая в «телебаты» (на деле пропагандистское шоу со «знатоками» и «мальчиками для бития»). «Всезнающему» ведущему не помогли многочисленные помощники, подкинувшие ему, как видно, «проверенную» информацию советских времен. Но такое случается редко. Политическая пропаганда была, есть и будет. Историку приходится терпеть и не такое. Для него все происходящее – объект исследования, а не повод для морализаторства. У истории, как у всякой науки, свои – сугубо познавательные – задачи. Увы, профессия историка девальвируется. Чаще это случается в смутные времена, порождающие множество самозванцев. Порой историками объявляются субъекты, про которых хочется сказать: вместо диплома у него известного рода медицинская справка. Но им внимают. Конечно, в истории и не такое случалось, но хотелось бы соблюдать некий минимум культурной гигиены. Этого нет, а потому процветают всевозможные разновидности наукообразного шарлатанства. Так, от советских времен нам досталась вера в статистику валовых показателей. От этой привычки мы не избавились, хотя теперь она может явить себя миру под антикоммунистическим флагом. Впрочем, все более откровенно заявляют о себе «тоже историки», уверенно поучающие с коммунистических позиций. Слушают и таких. Есть и поспешно воцерковленные авторы: для них история – это пространство выборочного «изгнания бесов». Ясно, что здесь мы имеем случай болезненного самоутверждения. Однако самопровозглашенные пуристы уверенно набирают сторонников из числа лиц, старающихся отмежеваться от реальной, но «дурной» (а потому ставшей чужой) советской истории. В перестроечные времена российскую историю явно и подсознательно принялись домысливать и даже «улучшать» через понятие модернизация. Впрочем, этим больше занимались социологи, прихватившие на этом поприще не один десяток ученых степеней и званий. И вдруг в один момент все кончилось. Модернизация словно выветрилась из российского исторического пространства. Почему? Да просто потому, что термин исчез из официального политического лексикона. Упоминавшийся «организатор науки» как-то публично пояснил: наступила стабилизация. Соответственно бывшие либералы стали превращаться в охранителей. Между тем, следовало бы усвоить: реальная модернизация воплощает в себе не уровень производственных технологий, а инновационное состояние человеческого пространства. С последним критерием у нас совсем плохо: бойкие авторы отыскивают «развитое» гражданское общество в самодержавной России. Оказывается, абсурд простителен, если он, как в советские времена, «идеологически выдержан». Впрочем, все эти поиски и изыски тонут в потоке графомании. Более того, ее «валовые показатели» находят свое «наукометрическое» измерение. Это создает питательную среду для всевозможных халтурщиков. Лично меня больше всего удивляла «вороватость» нарождавшегося поколения историков. Конечно, в условиях всеобщей растащиловки иного ждать не приходилось. До сих пор вспоминаю диссертацию одного автора, которую он гордо представил на мое одобрение: целые страницы были списаны с моей собственной книги без каких-либо ссылок на нее. Когда я указал на это, он… искренне обиделся. Оказывается, молодой человек «старался», забыв, однако, что наука безразлична к количеству затраченного труда – важен результат. В общем, ему хотелось стать не только остепененным, но и плодовитым. Таков еще один способ «историографического» самоутверждения. Позднее он поставил на поток производство «научно-популярных» книг. Писал не только о Григории Распутине и Отто Скорцени, но и о Тамерлане и Тесле. Отметился также собранием древних предсказаний о конце света. Разумеется, это были компиляции чистейшей воды. Увы, оборотной стороной стадного коллективизма советских времен стало индивидуальное жульничество – не только «стыдливое», но и демонстративное. Редкий большой начальник (депутат, общественный деятель) обходится без ученых степеней, «подкрепляемых» несколькими книгами, написанными в рекордно короткие сроки. О развращающем влиянии такой «общественно-научной» деятельности говорить не приходится. Неизвестно откуда вынырнули прочие авторы многочисленных «монографий». Если таковые писались для них «на заказ», это их содержание подчас выглядело не столь ужасно. Случалось и хуже. Встречались историки, не стеснявшиеся заявлять, что они собственноручно написали свыше пятидесяти монографий на протяжении пяти, не более, лет. И не важно, что на деле это были брошюрки, не дотягивающие ни объемом, ни качеством до стандартов советского издательства «Знание». Среди нынешнего сообщества историков легко разглядеть и «остепененного» бюрократа, и закомплексованного приспособленца, и успешного «изобретателя велосипеда», и злого неудачника, поливающего грязью конкурентов, и ученых дамочек при мужьях-корифеях, и даже «девочек-ломак», блистающих постмодернистской фразеологией. Больше всего, конечно, обыкновенных конъюнктурщиков и соискателей степеней и званий. Конечно, такое случалось во все времена. Однако дело в количестве. А оно на сегодняшний день перерастает в творчески бесплодное качество. Хуже всего то, что на поток поставлена «средняя» продукция. Он штатных историков, как от былых передовиков советского производства, требуют сочинение возможно большего количества статей, причем непременно «рейтинговых», валом которых можно отчитаться перед научным начальством. Масса стандартных текстов кочует по «ваковским» журналам, образуя саморазрастающийся бумажный круговорот. Кое-кому это кажется ростом научной продукции. Что делать, если принятые к рассмотрению диссертации непременно защищаются, запланированные работы обязательно публикуются, а затем «понимающе» одобряются. Многие соискатели откровенно рассчитывают «проскочить». Критические отзывы о качестве подобной продукции произносятся только «между собой». Теперь историк не рискует сказать: предпочитает поговорить. Встречается и другое. Плодятся искренние и непоколебимые историки-неформалы, выстреливающие десятками книг о неисчислимых и нескончаемых «врагах России». Как-то на телевидении (куда я больше не хожу) я встретил настырного молодого человека (адвоката по профессии, заодно и «историка»). Как выяснилось, свою кандидатскую диссертацию он посвятил выявлению «взяточников», продавших Аляску. Очевидно, ему было невдомек, что даже коррупция в прошлой России все же имела свои культурно-нравственные ограничители. Да и взвешенность государственно значимых решений была более основательной, чем представляется нынешним «тоже историкам». Конечно, «оптимизм» перестроечных и постперестроечных лет не оправдал себя. Так и должно было быть. Но, несмотря ни на что, сама природа исторического самопознания не допускает впадения в пессимизм. Во все времена человек только и делал, что мысленно преодолевал сумятицу «своего» века, причем не только за счет утопий. В близлежащем окружении я все же наблюдал историков, не желающих терять время на обретение очередных ученых степеней и званий (и вообще тратить время на ставшую привычной показуху). На них вся надежда. Историк – «оптимист поневоле»: даже хаос людского бытия может стать источником творческого вдохновения. Многообразные нелепости переходного времени могут показаться неисчислимыми. Однако по мере их накопления, через коллизии творческого недоумения и исследовательских метаний рано или поздно прорежется воля к истине. Этим и жива История. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Виктория Мусвик: «У меня создалось ощущение сообщества, которое, к сожалению, искусственным образом себя изолировало, причем во многом в той же имперски-иерархической модели, с которой борется.» Интервью с В.А. Мусвик 3.05.2023 В интервью рассматриваются вопросы, связанные с необходимостью деиерархизации и тщательного осмысления того, как российский имперский опыт и политические действия влияют на структуру научного сообщества. Ключевые слова: научное сообщество, иерархии, неравенство Сведения об авторе: Мусвик Виктория Александровна, кандидат филологических наук, докторант Оксфордского университета, e-mail: victoria.musvik@pmb.ox.ac.uk Annotation. The interview deals with specific issues inside Russian academia which are connected to Russia’s imperialist experience and political actions. It calls on to reflect on hierarchies and inequality inside the community. Keywords: academic communities, hierarchies, inequality Агрессия путинского режима против Украины вынуждает российских исследователей-гуманитариев напряженно обдумывать, когда именно «что-то пошло не так»? «Релокация» большого числа коллег в западные университеты дает возможность взглянуть на наше сообщество со стороны. Увы, это многое знание умножает скорбь. Раньше мы тешили себя иллюзией, что все беды порождены исключительно авторитарным правителем Путиным и, когда его сменит хороший президент Навальный, мы - либеральные профессоры, избавившись от внешнего давления, сможем полностью реализовать свой демократический потенциал. Сейчас становится понятным, что вопреки нашему «европейскому» самоописанию мы вместе с добрым, полезным, вечным активно сеем помимо воли зубы авторитарного дракона. Взгляд со стороны некомплиментарен, но может помочь проработке нашего корпоративного прошлого и настоящего, а также выработке эффективных программ будущих преобразований. Поэтому следует поблагодарить тех, кто взял на себя болезненную обязанность служить с того берега зеркалом для нас - остающихся. Василий Жарков, глядя после 24 февраля 2022 из Литвы на родные академические пенаты, приводит заслуживающие внимания аргументы о том, что в отличие от средневекового европейского университета, ставшего к началу Нового времени одним из основных рассадников демократических идей, постсоветский российский университет уже в 90-е, вроде бы демократические годы, оказался важной площадкой для внедрения авторитарных практик в общественное сознание[1] Другая наша соотечественница – Виктория Мусвик, которая заканчивает сейчас диссертацию в Оксфорде, много пишет об авторитарных практиках, присущих сообществу российских ученых-гуманитариев. Недавно в социальных сетях появились ее «рецензии» на одну из лучших ежегодных российских конференций «Банные чтения, 2023»[2] . Наблюдения Мусвик привлекли внимание, потому что упор делается не на «содержание», а на «форму», привычную до такой степени, что мы воспринимаем ее как нечто само собой разумеющееся. Коллега взглянула на нашу академическую рутину со стороны и осуществленное ей «остранение» заставляет встревожиться. Даже записной русский либерал, похоже, лелеет в себе гены пресловутой «командно-административной системы». Оговорюсь, что «Банные чтения» – это в данном случае только яркий пример некоторой общей «архаичности» практик российского научного сообщества. Если так обстоят дела у лучших, то нам стоит призадуматься о состоянии нашей корпорации. Виктория любезно согласилась ответить на вопросы «Исторической Экспертизы». ИЭ: Дорогая Виктория, одно из важных ваших замечаний состоит в том, что организаторы конференции «Банные чтения» не особо озаботились организацией обратной связи с «мэтрами», вещавшими по этой причине как бы сверху вниз. Я могу предположить, что «колбэки» были отключены намеренно. Так как звездные авторы докладов – люди, впитавшие советский эзопов воляпюк с молоком матери, безошибочно чувствуют, что в условиях т.н. «спецоперации по денацификации» говорить категорически нельзя. Их даже можно было не предупреждать о необходимости соблюдать путинскую «политкорректность». Другое дело – научная «массовка». Запросто могли бы сболтнуть что-то подпадающее под статью о «дискредитации». В ситуации, когда расплодившиеся «помощники органов» бурно строчат доносы, это могло быть чревато. Но давайте абстрагируемся от нынешнего как бы невоенного положения, ведь иерархическая вертикаль научной власти возникла задолго до «СВО». Могли бы вы рассказать об опыте западных конференций, каким образом там стараются перевести неизбывную «вертикаль» в более или менее горизонтальное положение? В.М.: Мне неудобно, что мои импрессионистские заметки «на лету» оказались предметом внимания, хотя, наверное, они хороши как начало дискуссии. На Банных чтениях в этом году было много отличных докладчиков, а также интересная общая концепция «неимперской России», причем ориентированная на будущее – что можно актуализировать в истории и на что опираться, строя иное, более гуманное и менее агрессивное общество. Соглашусь, что ограничения на непосредственное, «живое» участие аудитории могли быть отчасти связаны с безопасностью. Мы знаем, по каким странным поводам сейчас люди получают абсолютно несоразмерный ответ от разящего кулака государственной машины. И меньше всего мне бы хотелось, чтобы мои реплики выглядели как эмигрантские нападки на тех, кому сейчас намного опаснее, чем мне, и кто при этом продолжает свою работу, делая важные вещи. И все же я думаю, что часть отсутствия обратной связи может быть связана с другими причинами, которые возникли и до 2022, и до 2014 годов. В записях на Фейсбуке, на которые вы ссылаетесь, я писала именно об этом. У меня создалось ощущение сообщества, которое, к сожалению, искусственным образом себя изолировало, причем во многом в той же имперски-иерархической модели, с которой борется. На конференции несколько моментов вместе создавало общее ощущение довольно узкого «кружка». Помимо допуска в зум я обратила внимание на то, что весь второй день, то есть смысловой центр конференции, делали доклады только мужчины – было несколько так называемых «манелей», над которыми сейчас принято смеяться. Кажется, среди докладчиков практически не было людей моложе 40. Не было почти никого из других стран экс-СССР. В общем, не было точки зрения субалтернов, а ведь, как кажется, именно разнообразие таких взглядов и могло бы показать новые возможности для построения «неимперского» общества. Что касается «западного опыта». Да, у меня так совпало, что, когда я слушала доклады на Банных чтениях, я только что вернулась с конференции British Association for Slavonic & East European Studies (BASEES) в Глазго. Это итоговый ежегодный британский форум славистов и исследователей постсоциалистических обществ из самых разных государств и университетских традиций. И меня поразило отличие. Например, на BASEES было представлено множество разных сообществ и участников из всех, кажется, стран бывшего «социалистического лагеря». Из-за такого пересечения голосов и тем, сразу становилось видно, например, что какие-то проблемы, которые до этого казались «чисто российскими», есть и в других обществах. И сходство, и отличия тут становились важными, и из-за таких перекрещиваний взглядов очень сильно корректировалась оптика. Исчезало ощущение сосредоточенности только на себе. Конечно, мне бы хотелось избежать поучающего тона. Тем более, что у части организаторов Банных чтений опыт работы вне России также есть. Чуть позже я еще скажу о необходимости ухода только от подражания западным моделям. В западных обществах (которые, конечно, довольно разные) есть масса своих проблем. Например, человеку из бывшего СССР могут показаться дикими некоторые классовые моменты и иерархии. Мы как-то не задумываемся, что у Февральской и Октябрьской революций 1917 года все же были завоевания в этой области, мы к ним настолько привыкли, что они кажутся естественными. Можно сказать и о проблемах доступа иного плана – многие конференции крупных ассоциаций платные, и если за вас не платит университет, оплата часто может быть довольно неподъемной (100-200 евро). Также у многих западных стран есть свое собственное колониальное прошлое. И упреки в том, что, когда говорят о деколонизации одних обществ, не обращают внимания на самих себя, бывают справедливыми. Но всё же основное отличие – я бы сказала, что за последние десятилетия во многих обществах была проведена работа рефлексии над тем, как именно исследования в области теории, социологии, истории, скажем, о неравенстве, дискриминации или тех же «неимперских» моделях перевести в сам дизайн мероприятий. То есть люди на этапе организации всерьез думают о таких вещах. Не только о том, как составить интересную программу. Неважно, это событие, которое открыто всем для участия, или же только по приглашению организаторов. И это не то, как иногда это пытаются представить у нас – якобы какие-то квоты для женщин, кто-то высчитывает проценты участников и так далее. Скорее, на этапах планирования начинают задаваться важные вопросы. А каков мой статус? Каковы мои привилегии? Может ли быть так, что у меня есть предвзятое отношение к некоторым группам? Если я приглашаю в основном мужчин, а на этом профессиональном поле много женщин, то почему это так? И всё равно иногда получаются странные мероприятия, на которых об опыте колонизируемых рассказывают только «белые благополучные профессора». Но я бы сказала, что это привлекает больше критики, чем в России – причем не столько уничтожающей, сколько направленной на осознание и позитивные перемены. ИЭ: Второе ваше замечание – гендерный перекос. Действительно, среди авторов докладов 24 – мужчины и только 5 – женщины. Кроме того вы отмечаете, что колониальный дискурс также повлиял на подбор участников: 17 из западных университетов, т.е. интеллектуальной метрополии русских либералов (6 из Европы и 11 из США), 11 из российских столиц (7 – из Санкт-Петербурга и 4 из Москвы). Бывшее постсоветское пространство, т.е. те самые, по мнению многих участников «Банных чтений», постколониальные страны, представлены одним Олегом Андершанавичем Лекмановым (Национальный университет им. Мирзо Улугбека, Ташкент, Узбекистан), назвать которого представителем Узбекистана было бы большой натяжкой. Такой «имперский» подбор участников конференции «Неимперская Россия», действительно, вызывает удивление. Могли бы вы рассказать, как на западных научных конференциях преодолевается традиционное засилье «пожилых белых мужчин» и как при этом удается поддерживать высокий научный уровень докладов? В.М.: Мне показалось, что в вашем вопросе есть некоторая презумпция, что все равно белые мужчины делают науку, а если их станет меньше, то не получится поддержать высокий научный уровень. Но во многих областях это давно не так. Например, есть Мадина Тлостанова – она большая величина в плане обсуждения «неимперских моделей». Хотя я понимаю, что слово «деколонизация» сейчас в России тоже может быть опасным – уже даже и не знаешь, что может показаться предосудительным когорте политиков, занявшей базовые посты в РФ. Но как минимум то, что она есть, заставляет задуматься, точно ли именно мужчины «делают науку». Конечно, есть области, где по каким-то причинам больше мужчин. Например, как кажется, у историков средневековой России. Тут, кстати, интересно было бы понять, а почему это поле устроено так? И что там у философов, где есть столько женщин-доцентов, которые часто тянут на себе основной груз преподавания, и есть красующиеся – простите, другого слова не могу подобрать – за их счет мужчины, вовсю рассуждающие, что «философия – неженское дело». Но если взять концепции, действительно ли это так? Или женщин вытесняют искусственными барьерами? Одной моей коллеге-философу в МГУ и ВШЭ прямо говорили «не умствовать» и что ее попытки строить философские теории – это «отсебятина». Приведу пример из своего собственного опыта – и он, кстати, не западный. Как-то я была председательницей жюри на одном российском «нестоличном» фестивале фотографии. Мне надо было собрать жюри из 16 экспертов, в 4 категориях. У меня был полный карт-бланш от организаторов, я могла позвать тех, кого я считала главными экспертами на поле. И вот я сделала первый список, посмотрела на него и изумилась. Почему-то там были только мужчины постарше, причем такие, знаете, с окладистой бородой – просто полное ощущение иконостаса из дореволюционного учебника или портретов на стенах советской школы. Патриархи патриархата. Я положила список перед собой и начала задавать вопросы. Например, действительно ли на вот этих 4 полях основные эксперты – это мужчины? Нет, это не так. Поколенческий вопрос? Но в области современного искусства, например, важно было иметь и мнения тех, кто в курсе динамично развивающихся областей, тем и технологий, а это обычно все-таки люди более новых поколений. В общем, я переделала список. Хорошо, что я это вовремя заметила! Думаю, мне помогло то, что мы с коллегами к тому времени уже активно обсуждали подобную тематику и даже то, что у меня есть опыт преодоления харассмента в своей жизни. А почему у меня получился такой странный первый список? Да потому, что фотография раньше была очень мужским занятием. Женщин были единицы. Сначала это было связано с громоздкостью техники, а потом – с инерцией. Я сама еще помню фестивали, где на 50 приехавших мужчин было 5 женщин. В общем, это были мои собственные дремучие рефлексы из прошлого. И уж конечно, о «неимперскости» могут рассуждать вовсе не только россияне, нынешние или переехавшие в западные вузы! Я знаю несколько кластеров исследователей этой проблематики из стран, когда-то входивших в СССР в виде его республик. Кстати, если реально посмотреть на эти «школы» в Беларуси, Казахстане, Кыргызстане, некоторых других странах, то может стать стыдно. Потому что сделано там часто для осознания «имперскости» намного больше, но у многих в России всё еще ощущение, что основная наука происходит только среди россиян. Скажем, в моей области исследовательницы из Беларуси и Литвы Анна Самарская и Антонина Стебур издали «Историю фотографии Беларуси» на совершенно новых теоретических основаниях. Они же пишут статьи про «двойное колониальное влияние» – и из советской Москвы, и с Запада в перестройку. Смотрят, как появилась концепция «Минской школы фотографии», пытаются показать, как вытеснялись из истории локальные фотогруппы. К сожалению, я не увидела учёта их мнения в недавней статье Сергея Ушакина на тему Минской школы и постколониальной проблематики, хотя я его очень уважаю как исследователя. Мне не вполне понравился этот месседж – как будто российский ученый все начинает с нуля… Есть исследователи из Казахстана, например, политический социолог с интересом к постколониальной проблематике Диана Кудайбергенова (сейчас она в Кембридже, насколько я помню), Жанат Кундакбаева из университета им. аль-Фараби в Алматы, исследующая положение женщин и трансформацию традиционной культуры кочевых народов под влиянием советизации, Нариман Скаков, который сейчас работает в Гарварде, с его исследованиями преломлений авангарда и раннесоветской борьбы с империализмом в некоторых азиатских республиках СССР в 1920-30е. Есть вышедший в Бишкеке том «Понятия о советском в Центральной Азии» группы Штаб, объединивший исследователей нескольких стран. Я привела первые пришедшие в голову имена людей, чьи доклады я слушала недавно, читаю их книги, чьи работы оказываются важными в моей собственной деятельности, но конечно, можно было бы найти гораздо больше исследователей «неимперских моделей» извне российского контекста. Кстати, о некоторых из них я, конечно, узнала в Оксфорде. Это к вопросу о том, что можно взять у западной науки и структуры знания. Мне стыдно, но до Оксфорда я бы, наверное, что-то просто пролистнула, а тут возник живой интерес к культурам тех стран, которые раньше входили в СССР, но которые просто ушли за рамки внимания в России в последние десятилетия. А в Оксфорде так устроена среда, что ты можешь по интересной тебе проблематике ходить на семинары самых разных групп. Какие-то постоянные пересечения взглядов. На их рассылки можно подписаться и плюс к этому есть единый сайт «OxfordTalks». Мир открывается все больше – и уже сама начинаешь искать, а что вообще можно послушать и узнать и в других местах, не только в нашем университете. Кстати, именно желание преодолеть изоляцию и ригидность иерархий и было для меня одной из движущих сил, когда я решила написать еще одну диссертацию вне России в 2019 году. Конечно, я хожу сейчас на серии семинаров исследователей из Украины и открыла для себя много имен, скажем, Олену Палко и ее работы об Украине 1920х-1930х, о двух конкурировавших моделях советской культуры. Кстати, очень много интересных украинских исследовательниц – именно женщин! Я пытаюсь понять не только, как российское вторжение влияет на Украину – хотя у меня просто сердце кровью обливалось недавно во время доклада Натальи Мамоновой о горящих полях и судьбах небольших украинских фермерских хозяйств. Но кстати, в нем было и много надежды, так как именно фермеры, крестьяне сейчас выстаивают, дают приют горожанам, кормят людей, создают сети солидарности. Но я пытаюсь понять, чем именно наши культуры отличаются. И мне так странно, что кто-то может всерьез считать, что мы – словно какие-то близнецы, и на этом строить экспансионистскую политику. Совершенно разные общества. Кстати, никакого «кэнселлинга» как человек с российским гражданством я не чувствую, я бы даже сказала, что наоборот, украинские коллеги иногда мягче ко мне относятся, чем ожидаешь, с учетом происходящего… Еще из интересных трендов – сотрудничество с креативными сферами вне университета, здесь есть об этом целые серии семинаров. Из последнего, что я слышала, очень интересной была лекция украино-британской кураторки Мирославы Хартмонд. А еще я ходила тут к политологам, и меня поразил курс о перестройке, который соединил вместе все страны, входившие в СССР. Конечно, это задает совсем другую перспективу. Конференция по 1990м в России, скорее всего, была бы сосредоточена только на России. Вообще же, мне хотелось бы выйти за рамки только российского, или только западного опыта – и их противопоставления. Мы бываем похожи в этом вытеснении опыта своих бывших колоний или просто чужого, иного, другого. Профессор университета Хьюстона Алексей Голубев недавно писал по поводу одного из мероприятий в Гарварде, что на нем много говорили о деколонизации славистики, но не было ученых из Индии, ЮАР, Алжира. То же самое я вижу не только в науке – скажем, фотографические школы Латинской Америки, Ближнего Востока, Индии развиваются очень интересно, и многое было бы релевантно для нас. Более релевантно, чем западный опыт. ИЭ: Какие еще «родимые пятна» российской гуманитарной корпорации вы считаете необходимым отметить? В.М.: Например, то, что я только что говорила о жестких иерархиях и изоляции, которые существуют уже много лет даже у очень «передовых» людей и организаций. Это очень удручает. Мы все время воспроизводили в России какие-то иерархии в рамках очень замкнутой и уже местами очень архаичной системы. Я помню, когда ясно это поняла – на конференции Международной ассоциации гуманитариев (МАГ), которую делали вместе ученые из Беларуси и Украины. Там было 4 рабочих языка, и я обратила внимание, насколько более горизонтально устроенным было само пространство, насколько более на равных все общались. Я представила себе такую конференцию в Москве, например – и даже если бы туда были бы приглашены исследователи из стран бывшего советского пространства, россияне совершенно точно незримо выстроили бы иерархию, в которой они как бы «старшие братья». Другое «родимое пятно», очень важное, как мне кажется – это полное вытеснение левой мысли, практически во всех ее проявлениях, включая тот же «демократический социализм», который успешно стал частью демократии, например, в Италии, во Франции. Есть опыт и индийской левой мысли. О таком вытеснении «новых левых» сейчас активно пишут Элла Россман в соавторстве с Яном Сурманом и Илья Будрайтскис. На Банных чтениях, кстати, я обратила внимание, что среди «неимперских моделей» было мало осмысления советского опыта, особенно раннего. А ведь они боролись с «империализмом». По крайней мере, так провозглашалось. Возможно, результат этой борьбы исследователей не устраивает. Но это надо обсуждать. А то про дореволюционную Россию было как будто интереснее. Это напоминает мне ностальгический тезис, такой ресентимент 1990х по поводу имперской «России, которую мы потеряли». И мы видим сейчас, к чему он в итоге привел. О том, что на волне полного отрицания советского после 1985, тогда вполне понятного, вместе с водой выплеснули ребенка, пишут многие исследователи. Есть анализ разделения «демократов» конца 1980х-начала 1990х на группы Кароль Сигман, Владимира Гельмана. Аркадий Островский об этом пишет интересно, отчасти Марк Липовецкий. И есть, конечно, знаменитый уже текст Екатерины Деготь, из выступления аж 2000 года в дискуссии журнала «Искусство кино» (она называлась «Интеллигенция – за социализм?»). Там она говорила о том, что левая идея – это не просто что-то советское или «социализм с человеческим лицом». Это особый тип критики. А в России его не происходит и все скатывается в правые идеи, без ограничений. По ее мнению, в 2000 не происходило рецепции 4 идей, которые помогли бы осознать важные вещи в российском контексте – мультикультурализма, постколониализма, феминизма и социализма. Знаете, вот во Франции когда-то была своя кровавая революция. И французы до сих пор в газетах ведут эту дискуссию – что надо оставить в прошлом (террор), а что – взять в настоящее (идеи о свободе, равенстве и братстве). Ведут систематически, глубоко. У нас нет такой же дискуссии ни о 1905, ни о 1917 годах. Еще одна важная проблема – поколенческая. Разрыв между поколениями сейчас сильный, как мне кажется. Я вижу, например, как старшее поколение в России на моем поле, в изучении перестройки, активно занимается гейт-киперством, как будто только человек с непосредственным опытом эпохи может о ней писать. И при этом в Санкт-Петербурге есть студенческая конференция о перестройке, регулярная уже, проходит два последних года. Но коллег я там в слушателях что-то особо не видела. И на это накладывается неприятие старшими поколениями популярности левых взглядов у молодежи, отчаянного желания новых поколений защитить свои права. Например, когда речь идет о харассменте. Иногда я вижу тут полнейшее непонимание. Кстати, то, что в 40 с чем-то лет я стала «снова аспиранткой», оказывается тут удивительно плодотворным – намного лучше начинаешь понимать новые поколения студентов, 20-, 30-летних людей. Я много сейчас с ними общаюсь. Еще пример с последних Банных чтений на тему выпадения альтернативных голосов, особенно среднего и нового поколений исследователей. Уж простите, что столько критики, но просто это была очень интересная конференция. В общем, дискуссия после захватывающего доклада Ильи Калинина о российских моделях описания истории, доминирующих в оппозиционных СМИ и прочих массовых пространствах (история России Бориса Акунина, некоторые передачи Леонида Парфенова, школа «Возрождение»). А есть ли альтернативные имперскому нарративы? Это вопрос из чата: кому-то удалось-таки прорваться - и сразу началось общее оживление! Калинин говорит: да, конечно, перечисляя группы - круг авторов журнала Ab Imperio; исследователи регионов и «периферии»; исследователи субкультур и социальных групп. Две последние категории - это же мы и есть! Это мириада разных сетей, неформальных и отчасти формализованных, рассеянных по миру групп, состоящих из уже известных ученых с активной публикационной деятельностью, аспирантов и докторантов, кураторов выставок, публичных интеллектуалов, критиков, журналистов. Огромный круг людей, которые уже активно делают эту работу «в поле», о необходимости которой заслуженные авторы только заговорили. И многим из них, как и мне, полагаю, могло показаться, что организаторы пытались прорваться в уже открытую дверь, романтизируя и мистифицируя как загадочные «роковые российские вопросы». На которые, замечу, уже активно даются ответы. И эти голоса надо включать в зацементировавшиеся российские организации, возникшие в 1990х-начале 2000х. Вообще же, многие проблемы «гуманитарной корпорации», как мне кажется, сейчас общие с проблемами и разных других художественных, музейных и креативных сфер. Скажем, я читаю некоторые подзамочные записи в том же Фейсбуке у одного искусствоведа, там представлено российское музейное сообщество. И я поражаюсь ведущимся там диалогам! Эта автор несколько раз пыталась дать ссылки на статьи по поводу всяких бурно идущих сейчас процессах переопределения некоторых художников как украинских. Можно с этим не соглашаться, спорить с ними – но вы хотя бы попытайтесь представить их опыт сейчас, роль в этом своей страны, а также на каком фоне все это происходит именно в музейном мире (один вывоз из Украины музейных коллекций чего стоит!). Нет, не хотят – сразу же в штыки, они «невежественные», «идеологизированные», только мы, россияне, знаем, как правильно, и руки прочь даже от малейших попыток пересмотреть что-то в концепте «великой культуры»… Сейчас очень заметно, что на месте украинца как равного партнера по дискуссии в культуре зияние. Но оно часто и на месте других народов, и внутри, и вне России. Если это не Запад, конечно. Хотя сейчас уже и западная мысль не всех устраивает – как сказал мне один фотограф, с которым мы раньше много вместе обсуждали вытеснение локальных фотогрупп и ограниченность знаний только Москвой, «интерес из Британии в нынешней ситуации к нашей фотографии мне кажется странным». Такое милое усвоение властного дискурса противостояния. Вот это, как мне кажется, должно постоянно рефлексироваться, потому что слиться с позицией властей в условиях жесткой пропаганды очень просто. Об этом, кстати, хорошо писали немецкие авторы после II мировой, особенно психоаналитики, занявшиеся анализом коллективных процессов в обществе – супруги Мичерлихи, Вернер Болебер. О том, как, даже при всем желании добиться позитивных перемен и избавиться от наследия нацизма, люди продолжали воспроизводить в самих структурах своих сообществ и семей все те же жесткие, ригидные иерархии, просто как будто убрав с поверхности лозунги национал-социализма, но не изменив сами его аффективные и политические структуры. И как с этим боролись некоторые исследователи. На то мы, в общем, и интеллектуалы, чтобы отстраняться от пропаганды и втягивающих, вбирающих в себя аффектов и глубоко перерабатывать этот опыт. ИЭ: Вы как-то писали, что ряд российских ученых безапелляционно заявляют о превосходстве отечественной научной школы перед западными гуманитариями. Что из достижений нашей академии могли бы, на ваш взгляд, использовать наши западные коллеги, а что из западного научного опыта стоило бы перенять российским ученым? В.М.: Мне кажется, наша наука умеет ставить очень глубокие, экзистенциальные, философские вопросы, которые выходят за рамки разного рода «мод». Не секрет, что эти «моды» захватывают западную науку, временами и пробиться сквозь них может быть тяжело. Кроме того, у нас есть многолетний опыт неформальных групп, кружков, семинаров, которые делают что-то вне бюрократических ограничений. Сейчас он часто забыт, за пределами истории столичных диссидентов, надо его вернуть в исторический нарратив. Другая вещь – как ни странно, это некоторое особое равноправие на части кафедр. Например, я с удивлением сейчас вспоминаю, как на филологическом факультете МГУ во время моей первой аспирантуры подчеркнуто уважительное и горизонтальное отношение старших коллег кафедры Истории зарубежной литературы было огромным ресурсом поддержки. В британской традиции, как мне кажется, аспиранты иногда несколько больше инфантилизируются и ранжируются, и это не проблема конкретных отношений, скорее, традиция. Что касается западной (конкретно британской, скорее) науки, я довольно много уже о ней сказала. Но главное, наверное, что меня бесконечно изумляет на фоне постсоветского опыта – это уровень ее самоуправляемости. Это начинается тут буквально со студенческого времени, когда люди самостоятельно создают комитеты, которые в рамках студенческого самоуправления решают очень многие вопросы. И это продолжается потом. Но это, конечно, часть развитой демократии как системы репрезентации разных групп. Наверное, вот это было бы основным полезным опытом – хорошо бы понять, как работает эта система на самых разных уровнях. ИЭ: Вы много пишете в соцсетях о проблемах российской науки. Может это вылиться в серию статей или даже в книгу? В.М.: Знаете, я не уверена, что я для этого достаточно компетентна или что я пишу именно о проблемах российской науки. Мне кажется, я все же описываю более широкий опыт российского общества, в котором я жила почти все последние годы – ведь даже после 2004, когда моя жизнь оказалась отчасти связанной с ЕГУ (Минск-Вильнюс), и после 2019, когда я поступила в Оксфорд, я как минимум половину времени проводила в России, в том числе не только в столице, но и в архивах не в Москве и Петербурге. Но я колебалась, давать интервью или отказаться, потому что кажусь себе самой какой-то выскочкой – на фоне тех, кто серьезно разрабатывает эту тему. В этом интервью я все-таки представила какие-то свои заметки, даже импрессионистические наблюдения, причем не только над наукой. Наблюдения во многом и неофита, и идеалистки. Наверняка так покажется коллегам, которые в этом «варятся» годами. Ведь после защиты кандидатской диссертации в 2000 и попыток несколько лет найти себя в науке как корпорации в России, столкнувшись с некоторыми стеклянными потолками и, что там говорить, мизерными окладами (2020 рублей, насколько я помню, был оклад в МГУ тогда, но декан и ректор могли с барского плеча накинуть еще столько же или чуть больше), я ушла – в художественную критику, журналистику, кураторство и в преподавание вне России или в музейной среде, вне университетов. Хотя я и продолжала иногда что-то делать в российской науке – например, в 2013 году мы, благодаря Татьяне Левиной, сделали в ВШЭ межинститутскую и междисциплинарную конференцию «Гуманитарные науки: советская травма в постсоветскую эпоху» и потом опубликовали блок статей в журнале «Логос», предпослав ей наше предисловие «Наука травмы, травма науки». А еще раньше в журнале «Власть» я как журналистка писала статьи о работе науки как корпорации. Но я почти никак не вкладывалась в создание научной репутации или в свой Хирш. В общем, мой опыт российской науки довольно спорадический. Я уходила и возвращалась – и возможно, снова уйду больше в публицистику. Поэтому я не уверена, что могу что-то веское тут сказать как ученая, я слишком мало знаю сам контекст. К тому же у меня есть мои темы, которыми я занимаюсь, их довольно много – и там просто непочатый край работы, потому что архивами в моей области (фотоклубы 1970х и перестройки) особо никто не интересуется. Именно поэтому я и решила вернуться в университет и написать еще одну диссертацию. Но тут надо делать и научную монографию, и публиковать более массово доступные статьи и книги, интересные фотографам. Возможно, я напишу что-то более общее как публицистка. Я много думаю о такой книге сейчас – о том неясном ощущении предчувствия и угрозы, с которым я жила в последние годы, и из чего оно складывалось. Возможно, это будет полезнее, потому что не будет замкнуто только на аудитории внутри научной башни из слоновой кости. Я это чувствую и в Оксфорде – временами такая очарованная жизнь в этом старинном вузе очень приятна. Но все же я не могу перестать быть критиком и куратором, мне интересны не только фундированные исследования, хотя они и очень важны, но и непосредственный, актуальный опыт и его более быстрое и эмоциональное описание, чем это позволяет сделать наука. Мне нравится, что я могу соединять университет с областями вне него. ИЭ: Спасибо за интервью! [1] (https://www.istorex.org/post/%D0%B2%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D0%B9-%D0%B6%D0%B0%D1%80%D0%BA%D0%BE%D0%B2-%D0%B6%D0%B8%D0%B7%D0%BD%D1%8C-%D0%B2-%D1%80%D0%B5%D0%B6%D0%B8%D0%BC%D0%B5-%D0%BA%D0%B0%D1%82%D0%B0%D1%81%D1%82%D1%80%D0%BE%D1%84%D1%8B-%D0%B8%D0%BD%D1%82%D0%B5%D1%80%D0%B2%D1%8C%D1%8E-%D1%81-%D0%B2-%D0%BF-%D0%B6%D0%B0%D1%80%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%8B%D0%BC) [2] (https://www.nlobooks.ru/events/konferentsii/xxix-mezhdunarodnaya-konferentsiya-bannye-chteniya-neimperskaya-rossiya-obrazy-idei-prktiki/) "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

А.С. Стыкалин Новое исследование по истории Восточной Европы в условиях Холодной войны. Рец.: Csaba Békés, Hungary’s Cold War. International Relations from the End of World War II to the Fall of the Soviet Union, The University of North Carolina Press, Chapel Hill, 2022, 400 p. 28.04.2023 Живущий долгие годы в США историк венгерского происхождения Чаба Бекеш, известный своими работами по истории международных отношений в условиях биполярной Ялтинско-Потсдамской системы, рассматривает в своей новой монографии ключевые проблемы Холодной войны, проецируя их на историю своей родины во второй половине XX в. Ключевые слова: Холодная война, Организация Варшавского договора, Ялтинско-Потсдамская система, отношения между военно-политическими блоками, кризисы Холодной войны, советская сфера влияния, Венгрия. Сведения об авторе: Стыкалин Александр Сергеевич, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН Контактная информация: zhurslav@gmail.com A. Stykalin New research on the history of Eastern Europe in the context of the Cold War. Rev.: Csaba Békés, Hungary’s Cold War. International Relations from the End of World War II to the Fall of the Soviet Union, The University of North Carolina Press, Chapel Hill, 2022, 400 p. Abstract. A historian of Hungarian origin Csaba Békés, who has lived for many years in the United States and is known for his work on the history of international relations under the conditions of the bipolar Yalta-Potsdam system, examines in his new monograph paper the key problems of the Cold War, projecting them onto the history of his homeland in the second half of the 20th century. Key words: Cold War, Warsaw Pact Organization, Yalta-Potsdam system, relations between military-political blocs, Cold War crises, Soviet sphere of influence, Hungary. Information about the author: Stykalin Alexander – Cand. History, Coordinating Researcher, Institute of Slavic Studies, RAS. Contactinformation:zhurslav@gmail.com Чаба Бекеш, венгерский историк, долгие годы работающий в США, известен как автор многих работ по истории Холодной войны, ее влияния на международные отношения в Восточной Европе и взаимоотношения СССР с союзниками по блоку, особенно в кризисные моменты развития. Он по праву считается одним из лучших знатоков международных аспектов венгерского кризиса 1956 г. В новой работе Бекеша показано, как общие проблемы и закономерности Холодной войны сказались на развитии его родной страны, находящейся в поле действия как западных, так и восточных влияний. Вопрос о послевоенных границах, которые легли бы в основу новой системы международных отношений, приобрел, что вполне понятно, актуальность еще на завершающем этапе войны. Хотя формальные договоренности о разграничении сфер влияния между союзниками не заключались, уже к весне-лету 1944 г. было ясно, у какой армии больше шансов первой достичь центра Европы. В силу этого с позицией Москвы пришлось бы в полной мере считаться, а это означало, что границы СССР, существовавшие на момент нападения Германии в июне 1941 г. (включавшие в себя обширные территории, приобретенные в 1939-1940 гг.), предстоит признать, а кроме того, пойти и на другие уступки (в частности, касающиеся послевоенных судеб Восточной Пруссии). Поездка В.М. Молотова в Берлин в ноябре 1940 г. особенно явно показала, что Гитлер стремился всячески ограничить притязания СССР на более западные земли, которые, по его представлению, всецело относились к германскому «жизненному пространству» (Lebensraum im Osten)[1]. Он подталкивал СССР к экспансии в Центральной Азии и на Ближнем Востоке, т.е. в отношении территорий, находившихся прежде всего в британской сфере влияния. С нападением Германии на СССР приоритеты с точки зрения Москвы неизбежно должны были сместиться, а к 1944 г. стало совершенно очевидным, что после победы над Третьим рейхом расширение сферы влияния Советского Союза (с учетом обеспечения его безопасности) будет происходить прежде всего в западном направлении. На контроль над Средиземноморьем (сверх традиционных для российской внешней политики притязаний контролировать черноморские проливы[2]) Москва не претендовала, как и на британские колониальные владения на Ближнем Востоке[3]. Осторожностью отличалась и советская политика в Китае в условиях развернувшейся там с 1946 г. гражданской войны. Нежелание вторгаться в сферу интересов западных держав особенно проявилось в фактическом невмешательстве (в отличие от югославских коммунистов!) в события гражданской войны в Греции. Москва воздерживалась и от подстрекательства коммунистов к борьбе за власть в Италии и Франции, где их позиции в первые послевоенные годы были достаточно сильны. Сдержанность амбиций в отношении Западной Европы и Средиземноморья в полной мере компенсировалась стремлением закрепить за собой решающее влияние на востоке Центральной Европы и на Балканах (за исключением Греции, вопрос о сохранении которой под контролем Запада был крайне принципиален, в частности, для Лондона). Лидеры западных держав принимали во внимание роль Советского Союза в победе над нацизмом, с пониманием подходили и к интересам СССР с точки зрения обеспечения его послевоенной безопасности. Размышляя о том, был ли шанс сохранения ряда стран Центральной Европы вне советской сферы влияния, Ч. Бекеш показывает, как непредвиденные обстоятельства вносили свои коррективы в развитие событий. Так промедление Хорти с заключением перемирия с СССР сыграло для его страны роковую роль, открыв дорогу путчу сторонников Салаши в октябре 1944 г. Это примерно совпало по времени с приездом У. Черчилля в Москву. Когда за несколько дней до будапештского путча, 9 октября, британский премьер неформально излагал Сталину свои представления о процентном соотношении советского и западного влияния в ряде стран Центральной и Юго-Восточной Европы, он рассчитывал, что Венгрия в самом скором временем порвет с нацистской Германией, но этого не случилось. Наступление Красной Армии замедлилось, цена овладения ею Венгрией резко возросла (при освобождении страны погибло до 140 тыс. советских солдат), но по большому счету суть дела не изменилась: советское военное присутствие предопределило вектор развития страны. Ч. Бекеш по сути признает, что главной целью политики СССР на восточноевропейском направлении было обеспечение собственной безопасности на обозримую перспективу. Это предполагало, однако, установление контроля над соседними странами в форме, во многом предопределенной характером советского режима. После занятия Красной Армией огромных территорий вплоть до Эльбы, включая Берлин и Вену, у западных держав не было должного противовеса советскому влиянию на востоке Средней Европы, затевать новую войну было совершенно немыслимо, приходилось выстраивать политику на компромиссной основе. Согласие Сталина на проведение в Венгрии свободных выборов в ноябре 1945 г. было подано западной публике как дипломатический успех, однако на этих выборах 57% голосов было отдано за прозападную партию мелких хозяев. Сталин получил урок и потом уже больше не склонен был рисковать с проведением свободных выборов в подконтрольной СССР части Европы. Венгерские парламентские выборы ноября 1945 г. были в то время единственными в Восточной Европе, где результат отражал реальное волеизъявление общества. Но далеко идущих последствий они не возымели и вектор дальнейшего развития страны переломить не могли. В условиях советской оккупации и ограниченного суверенитета, который воплощала Союзная контрольная комиссия (где тон задавали представители СССР), победившая партия не решилась поставить вопрос об однопартийном правлении, сохранилось коалиционное правительство с участием коммунистов, оказавшихся на выборах в меньшинстве. Западные союзники не настаивали, не желая провоцировать преждевременного обострения. Также и с точки зрения интересов внутренней экономической политики не было целесообразным держать партии рабочего класса (коммунистов и социал-демократов) в оппозиции. Ч. Бекеш обращает внимание и еще на один немаловажный момент: в канун Парижской мирной конференции, призванной установить послевоенные границы в Средней Европе, претензии Венгрии на частичный пересмотр довоенных границ с Румынией имели мало шансов найти поддержку даже западных держав-победительниц, не говоря уже об СССР. Венгерские коммунисты понимали это и не давали согражданам невыполнимых обещаний, что тоже снижало их популярность[4]. Однако в условиях острой внутриполитической борьбы невозможно было полностью игнорировать вопрос о будущих границах. Руководство компартии всячески афишировало свою роль в организации приема Сталиным венгерской делегации во главе с премьер-министром Ференцем Надем во время ее поездки в Москву в апреле 1946 г. В ходе беседы Сталин внушил венграм некоторые надежды на небольшую корректировку границ. Очевидно, в такую возможность поверили и коммунисты. На самом же деле передача всей Трансильвании под румынскую юрисдикцию по сути была залогом сохранения в Румынии левого и просоветского правительства П. Грозы – в марте 1945 г. Москва поддержала его приход к власти, увязав смену кабинета министров со своим твердым обещанием окончательно решить в пользу Румынии вопрос о принадлежности Трансильвании: именно способность договорится с СССР по этому принципиальнейшему вопросу ставилась общественным мнением в плюс новому правительству, обеспечив ему широкую поддержку[5]. Как справедливо замечает в этой связи Ч. Бекеш, строго соблюсти этнический принцип при проведении в Центральной Европе новых границ державы-победительницы никак не могли, и не только в силу демографических причин, но и потому, что он был сильно скомпрометирован политикой нацистской Германии, в том числе в вопросе о судетских немцах. Помимо всего прочего, он противоречил планам массового переселения немцев – в этом вопросе между союзниками не было существенных разногласий. Необходимость отстаивать наравне с другими партиями национальные приоритеты в вопросе о будущих границах дала коммунистам новый опыт, в интересах завоевания и сохранения общественной поддержки они должны были, отбрасывая в сторону коминтерновские традиции, однозначно позиционировать себя своим соотечественникам не как привязанные к определенным странам отряды международного движения, а как партии, ставящие во главу национальные интересы и ценности. Так, венгерским коммунистам приходилось высказываться за скорейшее возвращение на родину военнопленных из СССР и выступать с критикой планов чехословацкого правительства по выселению из Словакии этнических венгров, что сильно осложняло отношения между компартиями Венгрии и Чехословакии, поскольку КПЧ в не меньшей мере, чем КПВ, должна была демонстрировать своему обществу верность национальным идеалам и поддерживать лозунги, популярные на данный момент (это было особенно важно в свете планов последующего захвата власти). При выявлении истоков будущих острых конфликтов автор задается вопросом: сыграла ли решающую роль в их возникновении политика США, ущемлявшая интересы безопасности СССР и вызвавшая естественные контрмеры со стороны Москвы? Или же Вашингтон лишь реагировал на экспансионистские шаги Советского Союза, что неминуемо вело к конфронтации? Ч. Бекеш не дает однозначного ответа на этот вопрос. Несмотря на проявившуюся готовность Москвы идти на уступки (в Греции, Иране и т.д.) и несмотря на определенное повышение интереса на Западе к советскому опыту на фоне вклада СССР в победу над нацизмом[6] играл свою роль дефицит взаимного доверия между недавними союзниками: слишком велики были различия между советским и западными политическими режимами и их идеологиями. Наряду с монополией США (до 1949 г.) на обладание атомным оружием недоверию способствовало, по признанию автора, и то, что поставки по лендлизу были слишком рано прекращены вопреки огромной заинтересованности СССР в помощи Запада в восстановлении экономики, кроме того, недавние союзники блокировали получение Советским Союзом репараций с западных оккупационных зон Германии, что в числе прочих факторов повлияло на возникновение острого Берлинского кризиса конца 1940-х годов. По мере обострения в странах Восточной Европы внутриполитической борьбы западные державы всё более открыто поддерживали антикоммунистические силы и это вносило дополнительную напряженность в их отношения с Москвой, поскольку воспринималось как вмешательство во внутренние дела советской сферы влияния. Признавая право СССР на создание пояса безопасности вдоль своих границ, в западных столицах в то же время стали всё более чётко обозначать свое понимание географических пределов советского влияния, выход за которые создавал бы угрозы для Запада. Это нашло выражение в доктрине «сдерживания», легшей в основу восточноевропейской политики США при президенте Г. Трумэне. Как справедливо замечает Ч. Бекеш, американская администрация, сформулировав эту доктрину, тем самым де-факто признала существующую неформальную договоренность с СССР о разделе сфер влияния, которая не нашла отражение в официальных документах. Начало советизации Восточно-Центральной Европы автор фактически относит к 1944 г., когда началось ее освобождение от германских нацистов и их сателлитов. Она происходила постепенно, во многом зависела от степени влияния коммунистов и их союзников в отдельных странах. Незаинтересованность Сталина и его окружения в гражданской войне в странах-сателлитах с ее заведомой непредсказуемостью предопределила достаточно длительное, особенно в Чехословакии и Венгрии, сохранение демократических фасадов и реальной многопартийности. Обнародование летом 1947 г. плана Маршалла, бросившего вызов Сталину в советской сфере влияния (имея в виду Чехословакию и Восточную Германию), отнюдь не стало первопричиной советизации, а лишь ускорило процессы, к этому времени вовсю разворачивавшиеся. Показательно, что вытеснение коммунистами наиболее сильных своих оппонентов в Восточной Европе (С. Миколайчик, Ю. Маниу, Ф. Надь) предшествовало объявлению плана Маршалла. Автор описывает методы, которые использовали компартии в целях усиления своих позиций с прицелом на взятие власти (получение в свое ведение постов министра внутренних дел и шефа политической полиции; внедрение в другие партии крипто-коммунистов, работавших в пользу компартии). Фактически к лету 1947 г. в государствах будущего советского блока власть хотя и не везде пока еще контролировалась коммунистами, но были созданы необходимые предпосылки для этого. Причем в публичных выступлениях перед близкой им аудиторией некоторые коммунистические лидеры призывали заранее готовиться к социалистическим революциям в своих странах. Не будучи способны повлиять на положение в советской сфере интересов, западные политики, полагает Бекеш, поначалу всё же лелеяли надежды, что СССР довольствуется, условно говоря, «финляндизацией» соответствующих стран, а отнюдь не обязательно их советизирует. Однако знаем ли мы изначальные планы Сталина относительно послевоенного будущего Восточной Европы? Подготовленные на заключительных этапах войны в рамках комиссий Наркоминдела хорошо известные специалистам записки за подписями М.М. Литвинова, И.М. Майского и т.д. – это только экспертные материалы с предложениями и прогнозами, отнюдь не обязательно отражавшие официальную советскую позицию и тем более личное мнение Сталина. Независимо от того, какими виделись в конце войны из Москвы перспективы с учетом конкретных ситуаций в отдельных странах, реальных шансов на «финляндизацию» Восточной Европы, считает автор, фактически не было, а надежды некоторых политиков (в том числе и в самих государствах региона) на то, что такой путь возможен, оказались утопией. Бытующие в исторической литературе мнения о существовании в 1945 – 1947 гг. в некоторых странах некоего «демократического интермеццо» между двумя диктатурами[7], если и верны, то с оговорками, ведь вектор дальнейшего развития был предопределен, и при сохранении видимости демократического правления могли легально функционировать силы, не только нацеленные на форсированное свертывание демократии и установление режимов советского типа, но и формировавшие необходимые для этого механизмы. Автор справедливо замечает, что модель широких политических коалиций практиковалась в первые послевоенные годы и на Западе – во Франции, Италии, где в правительствах на первых порах были представлены и коммунисты. Ее применение в Восточной Европе создавало иллюзию более представительного, демократического правления и в этих странах, однако в конкретных условиях советской сферы влияния коммунисты имели больше возможностей использовать эту модель для расширения своего присутствия в политической жизни за счет крипто-коммунистов в разных партиях и контролируемых организациях. Постепенная советизация стран Восточной Европы, снижая доверие к недавнему союзнику, настраивая общественное мнение на Западе против СССР, всё же, как пытается показать автор, не вела со всей однозначностью к возникновению Холодной войны, пока действия Москвы не выходили за пределы этой сферы, не угрожали распространением советской экспансии дальше на Запад. Неясность перспектив решения германского вопроса, а также сильные позиции левых во Франции и Италии вынуждали западных политиков задуматься о необходимости более активной политики сдерживания. Важным ее элементом и стал план Маршалла, направленный на восстановление и усиление экономического потенциала Западной Европы. Причем в числе факторов, к ней подтолкнувших, были и наступательные меры против прозападных сил, предпринятые коммунистами при содействии СССР там, где в силу географических причин советское влияние преобладало над западным. Так, события весны 1947 г. в Венгрии, связанные с фабрикацией так называемого антиреспубликанского заговора, были восприняты как вызов, требующий незамедлительной реакции. В еще большей мере это касалось захвата власти коммунистами в Чехословакии в феврале 1948 г., произошедшего в условиях дальнейшего обострения отношений СССР с западными державами. Вполне осознавая выгоды для советской экономики сохранения определенных связей с Западом, Сталин вместе с тем видел в экономической экспансии США реальную угрозу влиянию СССР в Восточной Европе, которой не мог противопоставить ничего кроме силового давления (в частности, на Чехословакию, чье правительство всерьез рассматривало вопрос о присоединении к плану Маршалла). Поступившая из Вашингтона инициатива была также способна разрушить советские планы создания единой Германии, зависимой от Москвы благодаря присутствию в ней сильной политической левой. Ведь выделение американских средств на подъем западных зон оккупации страны со всей очевидностью вело к их подчинению США в экономическом плане. Ч. Бекеш обращает внимание на то, что Сталину предлагалось самому сделать выбор, т.е. согласиться или отвергнуть план Маршалла применительно к советской сфере влияния, и он отверг этот план из резонных опасений, что совершенно ничего не сможет ему противопоставить исходя из реального экономического потенциала СССР. Сделав свой выбор, Сталин по сути сам предпринял решающий шаг к углублению раскола Европы. Что касается образования в сентябре 1947 г. Коминформбюро, новой централизующей организации в мировом коммунистическом движении, призванной до некоторой степени заменить в новых условиях упраздненный в 1943 г. Коминтерн, то его создание не было экспромтом, реакцией на план Маршалла. Из работ Л.Я. Гибианского, на которые ссылается и Ч. Бекеш[8], известно, что такая перспектива обсуждалась Сталиным и Тито еще в 1946 г., за год до совещания компартий в Шклярской-Порембе, на котором этот проект был воплощен[9]. Формирование Коминформа было составной частью заранее продуманного плана, направленного не только на советизацию Восточной Европы, но и на создание блока государств под эгидой СССР. При этом в Москве прекрасно осознавали всю остроту исторически сложившихся противоречий в регионе (венгерско-румынских, венгерско-чехословацких и т.д.), только усугубившихся в условиях Второй мировой войны, и намеревались использовать новую организацию в целях их смягчения. В дальнейшем, после советско-югославского разрыва 1948 г. на первый план в деятельности Коминформа выступает другая функция – инструмента в осуществлении антиюгославской кампании, развязанной Стальным, и сплочении на этой основе стран-сателлитов СССР[10]. Ч. Бекеш обращает должное внимание на роль в этой кампании венгерского коммунистического лидера М. Ракоши, инициировавшего в угоду Сталину в целях разоблачения Тито нашумевшее «дело Райка» 1949 г. Он связывает это с его претензиями на видное место в мировом коммунистическом движении, причем имело определенное значение и его «славное» революционное прошлое (два судебных процесса по делу Ракоши, организованных режимом Хорти в 1926 и 1935 гг., вызвали международный резонанс). Кроме того, на активность Ракоши, по мнению венгерского исследователя, повлияли и его непростые отношения с чехословацкими коммунистами (неотделимые от венгерско-чехословацких национально-территориальных споров), и он не преминул использовать дело Райка для сведения с ними старых счетов. С победой китайской революции и провозглашением в 1949 г. КНР западный мир осознал возникновение новых угроз, в свете которых политика сдерживания мирового коммунизма на одном только европейском направлении казалась недостаточной. В это же время в связи с неспособностью сторон прийти к решению германского вопроса на основе взаимной договоренности разразился острый берлинский кризис, истоки которого на Западе напрямую связывали с попыткой СССР выйти за пределы своей сферы влияния. Обострение Холодной войны привело к созданию двух противостоящих друг другу блоков. Хотя в отличие от НАТО, образованного в 1949 г., Организация Варшавского договора (ОВД) конституировалась только в 1955 г., в иных исторических условиях, автор фактически признает, что система союзных договоров с восточноевропейскими странами-сателлитами, пристегивавшая их к СССР, была фактически равнозначна созданию блока, причем механизмы советского контроля делали невозможным проявление ими какой-либо внешнеполитической самостоятельности. На фоне войны в Корее, воспринятой на Западе как продолжение экспансии мирового коммунизма, происходит более активное вовлечение стран-сателлитов в гонку вооружений, санкционированное на совещании в Кремле в январе 1951 г., где Сталин навязал союзникам резкое увеличение расходов на армию и производство вооружений. Риторика борьбы за мир и создание движения сторонников мира, контролируемого Москвой, служили лишь прикрытием наступательной конфронтационной политики в условиях неготовности СССР к войне. Если военно-политический блок фактически сложился к концу 1940-х годов, то говорить о начале создания экономического объединения восточноевропейских стран под эгидой СССР не приходится. СЭВ, хотя и был формально образован в 1949 г., при Сталине фактически не функционировал, имел, как справедливо замечает Ч. Бекеш, лишь символическое значение. С другой стороны, на закате сталинской эпохи предпринимаются попытки заинтересовать сотрудничеством с СССР часть западной экономической элиты (в 1952 г. с этой целью была проведена конференция). По мнению автора, это можно считать первым знаком будущего поворота к политике мирного сосуществования, совершенного уже после смерти Сталина, а значит и некоторого смягчения международной напряженности. В соответствии с концепцией Ч. Бекеша, именно 1953 год ознаменовал собой водораздел между двумя этапами Холодной войны. При сохранении имманентного антагонизма между двумя сверхдержавами (и стоявшими за ними блоками), а также растущей гонке вооружений после 1953 г. формируются механизмы, позволявшие в условиях обладания каждой из сторон ядерным оружием разрешать конфликты посредством постоянного диалога и взаимных компромиссов. Автор называет такую модель взаимоотношений вынужденным (причем основанным на взаимозависимости) сосуществованием, привязанным к возможности взаимоуничтожения (это особенно стало очевидным после создания водородной бомбы). Эта модель была основана на принципе паритета и осознании обеими сторонами своей ответственности за судьбы человечества. Таким образом, в структуру Холодной войны был имманентно включен элемент сдерживания. Холодную войну и разрядку нельзя, таким образом, рассматривать как взаимоисключающие понятия, они действовали в увязке, причем идеологическая непримиримость всё более отступала на второй план, тогда как решающую роль играло соотношение военных потенциалов. В Европе оставался неразрешенным прежде всего германский вопрос и источником конфликтов (наиболее острый из которых в послесталинскую эпоху произошел в 1961 г.) служил статус Западного Берлина. Москва готова была к компромиссам в интересах урегулирования некоторых проблем, не решенных по итогам Второй мировой войны (так, в 1955 г. был заключен договор о нейтралитете Австрии), а также новых, порожденных конфликтами на азиатской периферии (Корея, Вьетнам). Не подлежал пересмотру только статус стран-сателлитов СССР в Восточной Европе. На этом направлении советская политика не ограничивается стремлением сохранить и укрепить блок (в том числе на экономической основе, развивая кооперацию). Одной из приоритетных задач, так и нерешенной, становится стремление вернуть Югославию в советскую сферу влияния. Включение Западной Германии в НАТО в 1955 г., хотя и вызвало обеспокоенность, послужив новым стимулом консолидации блока[11], но не переломило возобладавшей тенденции к снижению международной напряженности – на женевском саммите лета 1955 г. была предпринята попытка закрепить решения Ялты и Потсдама и договориться об определенных гарантиях европейской безопасности, в этом плане он стал первым шагом к проведению уже в иных исторических условиях Хельсинкского совещания 1975 г. Этому не противоречило и сохранявшееся в последующие годы недоверие к внешнеполитическим инициативам СССР в области разоружения, при решении германского вопроса и т.д., что вполне объяснимо непоследовательностью внешней политики СССР, расхождениями между антисталинской риторикой XX съезда КПСС и силовым разрешением кризиса в Венгрии осенью 1956 г. Автор справедливо замечает, что после 1953 г. экспансионистские амбиции Кремля стали всё более перемещаться с Европы (где любые попытки изменения статус-кво были бы крайне рискованными) на так называемый «Третий мир», где развернувшееся антиколониальное движение создавало новое поле для конкуренции великих держав (и стоявших за ними двух систем), которая проявилась в борьбе за влияние на страны, освобождавшиеся от колониальной зависимости. При этом Ч. Бекеш признает, что при всей увлеченности Н. Хрущева идеей помощи странам «Третьего мира», в котором он видел попутчика в деле ослабления мирового империализма, советский лидер старался не провоцировать Запад, отказавшись, в частности, напрямую поставлять оружие Египту (как в свое время и Сталин отказался от прямого вмешательства в Греции и – совсем в другой части мира – в Корее). Впрочем, в качестве поставщика выступал советский союзник, Чехословакия. Автор последовательно проводит в своей работе концепцию, согласно которой следует отличать реальные кризисы Холодной войны, создававшие настоящую угрозу межблоковых столкновений[12], от «псевдокризисов», т.е. внутриблоковых кризисов, которые имели место в рамках одной из частей установленной по итогам войны биполярной системы и не затрагивали напрямую интересы противоположной стороны (Венгрия 1956, Чехословакия 1968 как наиболее очевидные примеры). Правда, общественное мнение, испытывавшее влияние пропаганды, их не всегда различало. Так, не только венгерские повстанцы осени 1956 г., но и часть симпатизировавшей им западной публики, тщетно ждали прямой военной поддержки Запада, не принимая во внимание заинтересованности США в сохранении статус-кво и предотвращении более острого конфликта, который в случае американского вмешательства был вполне возможен, учитывая, что Москва не отпустила бы так просто страну своей сферы влияния[13]. Наиболее значительные из «псевдокризисов» также оказывали заметное влияние на состояние международных отношений, вносили в них дополнительную напряженность, а способы их разрешения были в немалой мере обусловлены ситуацией «на фронтах» Холодной войны. Суэцкий кризис 1956 г. тоже не относился к числу межблоковых, более того, позиции СССР и США отчасти совпали, поскольку в Вашингтоне, как известно, не одобрили ближневосточной авантюры своих ближайших союзников[14]. Этот конфликт имел отношение к противоборству двух сверхдержав только потенциально, в плане их последующей борьбы за влияние на Ближнем Востоке. В Москве осознавали периферийный характер этого кризиса и вопреки всей своей жесткой риторике не строили, насколько известно, реальных планов вмешательства в его разрешение. С другой стороны, в условиях реального межблокового кризиса, такого, как Карибский, руководство СССР едва ли позволило бы себе так блефовать, в своих официальных заявлениях по сути угрожая Лондону и Парижу в случае продолжения ими военных действий применить против них оружие, которым те не располагали [15]. Уделяя первоочередное внимание политике СССР на восточноевропейском направлении, автор показывает, что начиная с 1956 г. ее методы стали меняться, что проявилось в отзыве советников из силовых структур в странах-сателлитах, заметном усложнении в сравнении со сталинскими временами механизмов подчинения Москве, в отказе от грубых форм экономического диктата (особенно в отношении Польши). Это не означало ослабления координации действий с сателлитами, напротив, налицо было стремление сделать их не только более активными, но и более инициативными (конечно, при сохранении лояльности Москве) проводниками генеральной внешнеполитической линии блока в целях повышения ее эффективности[16]. Советское руководство считало в новых условиях целесообразным заранее информировать своих формально равноправных союзников по блоку о намечаемых внешнеполитических шагах, выслушивать советы, оставляя за собой окончательное решение. Так происходило, в частности, в связи с польскими событиями, а затем и венгерским восстанием осени 1956 г. Автор называет это применением принципа коллективной ответственности стран лагеря за положение в каждой из них, наиболее наглядным проявлением которого стала осуществленная с участием армий нескольких стран августовская интервенция 1968 г. в Чехословакии. Как бы то ни было, о самом важном, о размещении ракет на Кубе в 1962 г. союзников не сочли необходимым информировать, видимо исходя из того, что эта сторона противостояния двух сверхдержав не касалась напрямую Восточной Европы. Некоторая «эмансипация» стран-сателлитов СССР в сравнении со сталинскими временами проявилась также в активизации их экономического сотрудничества с Западом[17] и в расширении горизонтальных связей между странами советской сферы влияния, которые в Москве воспринимали с неизменным подозрением, поскольку они с трудом поддавались контролю. Автор анализирует изменения, внесенные начиная с 1953 г. администрацией Д. Эйзенхауэра в политику США на советском и восточноевропейском направлении в сравнении с эпохой Г. Трумэна. По его версии, доктрина «освобождения» Эйзенхауэра, пришедшая на смену доктрине сдерживания Трумэна, хотя и свидетельствовала о готовности к проведению более наступательной политики, но в немалой мере сводилась к риторике, предназначенной на потребителя (не столько собственного, которому было мало дела до Восточной Европы, сколько именно для восточноевропейского). Причем это была риторика довольно запоздалая, так как со смертью Сталина создаются предпосылки для поворота к разрядке. За наступательностью риторики скрывался известный прагматизм, концепция «освобождения» не только учитывала заключенные с СССР по итогам Второй мировой войны договоренности, но и неизбежность диалога с Москвой в целях решения первоочередных международных проблем. А в 1954-1955 гг. она была откорректирована с учетом начавшейся разрядки, всё больший акцент в ней делался на мирную, плавную эволюцию коммунистических режимов Восточной Европы к иному качеству, на более независимую от Москвы внешнюю политику по образцу титовской Югославии[18]. А после познаньских волнений конца июня 1956 г. в Польше, стоивших жизни более 70 человек, и сама риторика стала несколько более сдержанной. Волнений такого масштаба, как те, что произошли в Венгрии в октябре 1956 г., в Вашингтоне не ожидали и проработанных планов, как надо на них реагировать, не было. А между тем, развивавшиеся события вызывали головную боль уже тем, что любое неосторожное вмешательство создало бы реальную угрозу нарушения установленного по итогам войны статус-кво, а значит дестабилизации в мировом масштабе. Ч. Бекеш напоминает о том, что уже 21 октября (т.е. за два дня до начала венгерского восстания) госсекретарь Дж.Ф. Даллес в связи с мнимой угрозой советского военного вмешательства в Польше заявил по американскому телевидению о том, что США ни при каких обстоятельствах не пошлют туда свои войска, в Вашингтоне действительно восприняли с удовлетворением тот факт, что в этой ключевой стране советской сферы влияния внутренний кризис разрешился без внешнего (т.е. советского) вмешательства. Если в Польше коммунисты во главе с В. Гомулкой сумели, сделав вовремя поворот к защите национальных ценностей, овладеть ситуацией в стране, то в Венгрии с первых дней восстания дело шло к утрате коммунистами власти. В администрации США осознавали, что неспособность к эффективному вмешательству ударит по престижу Вашингтона, доселе проповедовавшего доктрину «освобождению» Восточной Европы, но поле для маневров было весьма ограниченным. Советник президента Д. Эйзенхауэра Г. Стассен рассчитывал, что удастся договориться с Москвой на основе некоего взаимного компромисса. Можно было, в частности, поставить вопрос о сокращении американского военного присутствия в Европе при условии, если Советский Союз выведет войска из Венгрии, однако в президентской администрации оказались не готовы к такому решению. Стассен также предлагал по официальным каналам заверить Москву в том, что США не используют венгерские события в ущерб безопасности СССР. Хотя дело ограничилось заявлением Даллеса о том, что США не рассматривают Венгрию (как и другие страны Восточной Европы, находившиеся под советским контролем) как своего потенциального военного союзника, но и оно было услышано в Москве, сделавшей необходимые выводы. По оценке Бекеша, это заявление имело историческое значение. Оно санкционировало Москве свободу рук в своей сфере влияния и подтверждало устойчивость биполярной модели международных отношений[19]. Согласно автору, это заявление, находясь в видимом противоречии с доктриной «освобождения», по сути означало важный шаг к ее пересмотру. Вместе с тем отзвуки этой доктрины в полной мере проявились в те дни в пропаганде радиостанции «Свободная Европа», внушавшей венграм нереалистические ожидания, призывавшей их сопротивляться превосходящей военной силе и тем самым несшей свою долю ответственности за человеческие жертвы[20]. Состояние революционной эйфории, в котором пребывало венгерское общество, отражало реальное стремление большинства политически активных венгров к тому, чтобы их страна приобрела внеблоковый статус. Ведь народ жаждал вывода иностранных войск, а их пребывание связывал с Варшавским договором и требовал разрыва с ним. Идея национальной независимости в массовом сознании действительно ассоциировалась скорее с обретением нейтралитета, а не с вхождением Венгрии в какие-либо западные блоки. Но обращение в этой связи к югославской или австрийской модели (а каждая из них явилась порождением конкретной ситуации), внушая надежды на венгерский нейтралитет по тому или иному образцу, лишь уводило в сторону от анализа обновленным руководством страны реальных возможностей, предоставленных самой Венгрии. Действия Имре Надя, коммуниста, не утратившего верности национальным ценностям, Бекеш квалифицирует как далеко не первую в мировой истории попытку стоящего во главе страны политика возглавить в интересах консолидации то движение, которое он не сумел искоренить. Возглавить, поддержав его основные лозунги. Выступление И. Надя 31 октября от имени правительства по венгерскому радио, в котором впервые была затронута тема нейтралитета Венгрии, автор ставит во взаимосвязь с вышеупомянутой декларацией советского правительства от 30 октября, в которой речь шла о корректировке отношений между социалистическими странами. Очевидно, что советское заявление подтолкнуло обновленное венгерское руководство к новому шагу. Но есть основания считать, что этот документ был неправильно истолкован, внушив необоснованные надежды. Ведь в этом заявлении была выражена готовность обсуждать с лидерами соответствующих стран вопрос о присутствии советских войск, но не было ничего сказано о нейтралитете, пересмотре Варшавского договора или возможностях выхода из ОВД кого-либо из его членов[21] – для Москвы это была бы совершенно неприемлемая уступка, и очевидно, что в своем стремлении умиротворить венгерское общество премьер-министр зашел слишком далеко. Причем в речи от 31 октября, не отличавшейся чрезмерным радикализмом, вопрос рассматривался в плоскости будущих переговоров, но поступившая информация о вводе новых воинских соединений из СССР подтолкнула И. Надя и всё правительство на следующий день к более радикальному решению – о незамедлительном выходе страны из ОВД и апелляции к ООН. Бекеш прав, считая это знаком полного разочарования венгерских реформаторов в возможности договориться с Москвой. Решение от 1 ноября можно воспринимать и как всплеск эмоций, и как вполне осознанную попытку надавить на руководство СССР, в любом случае оно не было лишено вполне рациональной составляющей – перед тем, как сделать обращение в ООН публичным, от вызванного советского посла Ю.В. Андропова потребовали объяснений и вопрос о дальнейших действиях ставился в зависимость от того, что предпримет советская сторона. Таким образом, даже в самой, казалось бы, безнадежной ситуации команда И. Надя не исключала решения вопроса путем переговоров. Приоритетной целью апелляции в ООН было, конечно, не осуждение действий СССР перед лицом международного общественного мнения, а побуждение советской стороны к началу переговоров о выводе войск. В реакции же Москвы проявился цинизм советской внешней политики – хотя на отвод войск и на переговоры (как по политическим, так и по сугубо военным вопросам) было дано согласие, к этому времени уже было принято решение о применении силы и смене в Венгрии правительства. Что же касается реакции США на скоропалительное заявление о выходе Венгрии из ОВД, то для Вашингтона, как справедливо замечает Бекеш, поддержать выпадение одной из стран из советской сферы влияния, а следовательно нарушение послевоенного статус-кво, причем вопреки духу недавно состоявшегося Женевского совещания 1955 г., означало тем больший риск, что США не были готовы предоставить Советскому Союзу никаких компенсаций вместо утраченной Венгрии. Выжидательной позиции Вашингтона не могло не способствовать и то, что события развертывались в самый канун президентских выборов. Нельзя упускать из виду, напоминает автор, и в принципе скептическое отношение главы американской дипломатии Дж.Ф. Даллеса к идеям нейтралитета и неприсоединения – он неизменно видел в них препятствие на пути приобщения тех или иных стран к миру западных ценностей[22]. Пытаясь глубже понять взаимосвязь между происходившими одновременно событиями в Венгрии и на Ближнем Востоке, автор признает, что Суэцкий кризис до некоторой степени отвлек внимание Запада от Восточной Европы[23] и тем самым предоставил Москве еще больше свободы рук в урегулировании кризиса в собственной сфере влияния. Однако этот кризис едва ли сильно сковал Вашингтон в принятии решений по Венгрии, поскольку у него в условиях биполярной модели мироустройства независимо от событий вокруг Суэца в принципе не было средств более решительно повлиять на ситуацию в зоне советской доминации. Есть основания считать, что разногласия, проявившиеся в стане западных союзников в условиях Суэцкого кризиса, помешали озабоченной готовившимися выборами администрации США более продуманно отреагировать на венгерский вызов в момент, когда это возымело бы наибольший эффект – сразу после заявления И. Надя о нейтралитете[24]. С другой стороны, стремясь оправдать в глазах международного общественного мнения неэффективность своей реакции на подавление венгерской революции, Вашингтон мог ссылаться на раскол западного мира в те дни (хотя единственным, что в Вашингтоне, по мнению автора, могли бы реально сделать, но так и не сделали в интересах смягчения конфликта в Венгрии, так это умерить свою пропаганду). Резюмируя, Бекеш опровергает мнение тех, кто полагает, что исход венгерского кризиса 1956 г. хоть в сколько-нибудь значительной степени зависел от позиции и реальных шагов Запада. Решающее значение имело то, насколько адекватные варианты действия изберет Москва для урегулирования отношений с одной из своих союзниц. Как замечает автор, стремление сохранить единство коммунистического движения (с учетом непростого положения, в которое на фоне антисталинской риторики XX съезда КПСС были поставлены в глазах общественного мнения своих стран наиболее влиятельные из западных компартий), сохранявшаяся стратегия сближения с титовской Югославией, необходимость создания позитивного образа СССР в странах «Третьего мира», успешная консолидация власти ПОРП в Польше – всё это относилось к числу аргументов, работавших против принятия силового решения. Но перевесили опасения утраты власти коммунистами в Венгрии и нежелание показать слабость, что могло бы быть воспринято как ослабление державной мощи СССР после смерти Сталина[25]. В советском руководстве реально смотрели на ситуацию, считая, что чётко обозначившаяся перспектива свободных выборов в Венгрии со всей неизбежностью приведет к краху коммунистического правления[26]. Возвращаясь на более позднем материале к неоднократно упоминавшейся советской декларации от 30 октября, автор не соглашается с историками, считающими ее мертворожденным документом, значение которого было опровергнуто всего через 4 дня после обнародования, в момент советской интервенции, приведшей к смене власти в Венгрии. Ведь в конкретном случае с правительством И. Надя принципы отношений именно между социалистическими странами, прописанные в Декларации, фактически утратили смысл, поскольку коммунисты перестали контролировать ситуацию в Венгрии. Но документ оставался в силе, ссылки на него содержались в коммюнике по итогам встреч советских руководителей с лидерами социалистических стран (как двусторонних, так и многосторонних), докладе советской делегации на большом московском совещании компартий в ноябре 1957 г. и т.д.[27] Автор подробнее рассматривает в этом контексте совещание лидеров ряда компартий в Будапеште в начале 1957 г., где обсуждалось положение в Венгрии[28]. Ч. Бекеш размышляет об уроках, извлеченных коммунистическими элитами Восточной Европы из венгерских событий осени 1956 г. На основе венгерского опыта они осознали, что слишком радикальные шаги, подобные тем, что предпринял И. Надь осенью 1956 г., ничуть не гарантируют сохранение коммунистов у власти, и Москва в целях восстановления контроля над союзнической страной пойдет на силовые меры. Кроме того, правящие элиты, доселе совершенно не приученные считаться с общественным мнением, поняли, что не могут (или, точнее, могут только себе во вред) игнорировать социальные требования снизу в расчете на то, что советское руководство не даст их в обиду. Напротив, они будут восприняты в Кремле как лузеры, как лица, не справившиеся со своим делом, и соответственно их ждет судьба отодвинутых венгерских лидеров М. Ракоши (после отъезда в начале осени 1956 г. в СССР до конца жизни так и не вернувшегося на родину) и Э. Герё, а на их место будут поставлены другие. Соответственно, сколько-нибудь эффективная внутренняя политика невозможна без некоторой либерализации коммунистических режимов, тем самым, как резюмирует автор, опыт венгерской революции способствовал формированию в странах Восточной Европы иной, более умеренной постсталинской модели коммунизма[29]. Венгерский кризис, дав Москве основания в случае возникновения аналогичных конфликтов в советской сфере влияния считать крайне маловероятным западное вмешательство, стал своего рода «пробным камнем» ялтинско-потсдамской системы. Воспринятый в Вашингтоне как внутреннее дело советского блока, он не оказал долгосрочного влияния на состояние советско-американских отношений. На встрече Н. Хрущева и Д. Эйзенхауэра в сентябре 1959 г. об этих событиях всего лишь 3-летней давности по сути так и не вспомнили. Вместе с тем Ч. Бекеш едва ли не первым среди исследователей ставит события в Венгрии в контекст диалога СССР и США по проблемам разоружения и приходит к несколько неординарному заключению: венгерское восстание произошло, на его взгляд, несколько «несвоевременно», сорвав двум сторонам возможность договориться по основным пунктам еще до того, как Советский Союз в августе 1957 г. провел испытание межконтинентальных ракет, временно выбившись вперед в гонке вооружений и заставив США срочно принимать ответные меры, увеличивая военные расходы[30]. Этим мерам сопутствовало пропагандистское обеспечение. Дабы не уронить собственный престиж, США должны были муссировать с трибуны Генассамблеи ООН свое неравнодушие к венгерской трагедии, однако делали это достаточно осторожно, так, чтобы не сорвать переговорный процесс с СССР, особенно важный в условиях того вызова для Вашингтона, который обозначился с достижением Советским Союзом временного превосходства в гонке вооружений. Эффект резолюций ООН по Венгрии был крайне низок (за исключением тех, что касались оказания гуманитарной помощи венграм и особенно улучшения положения беженцев), и вместе с тем венгерский вопрос не сходил с повестки дня ООН до 1963 г., имея прежде всего пропагандистское предназначение: в условиях, когда Генассамблея ООН выступала ареной борьбы сверхдержав за влияние в мире, задачи «сдерживания коммунизма» в странах «Третьего мира» включали в себя доказательства на конкретных примерах преимуществ прозападного выбора. Успех здесь далеко не всегда сопутствовал США. Не только спутник, но и твердая антиколониалистская позиция во время Суэцкого кризиса приносили очки Советскому Союзу, затмевая тот негатив, который был вызван подавлением венгерского восстания. Что же касается политики США не в «Третьем мире», а на восточноевропейском направлении, то признание статус-кво в межблоковых отношениях отнюдь не означало отказа от содействия либерализации коммунистических режимов. Формировалась новая парадигма («наведения мостов»), предполагавшая распространение в странах Восточной Европы западных ценностей и при этом не актуализировавшая задачу присоединения этих государств к западному миру в политическом плане. Процессы либерализации с начала 1960-х годов не обходили стороной и кадаровскую Венгрию. В работе приводится ссылка на относящиеся уже к весне 1964 г. оценки американских экспертов, согласно которым к этому времени Венгрия продвинулась по пути десталинизации дальше других восточноевропейских стран. Отсутствие жесткой реакции США на силовое подавление венгерского восстания вовсе не означало, что руководство СССР отныне считало те же свои методы применимыми к любой ситуации. Глубокое знание истории международных кризисов в эпоху Холодной войны позволяет автору проводить исторические параллели, сравнивая реакцию Москвы на различные вызовы в своей сфере влияния, которая не всегда сводилась к силовому диктату. Неотъемлемой составной частью набора средств, которыми располагало и к которым периодически обращалось советское руководство в поисках путей урегулирования конфликтов, были и средства политические. В восточноевропейской политике СССР имманентно присутствовало и то, что Бекеш условно называет «доктриной Микояна», в основе которой лежало стремление поначалу испробовать политическое решение. По этому пути советские лидеры пошли уже осенью 1956 г., отказавшись от военного вмешательства в Польше. Хотя применительно к венгерской революции предложения Микояна воздержаться от применения силы не были поддержаны его соратниками по Президиуму ЦК КПСС, мирная альтернатива в дальнейшем не исключалась, когда возникали новые вызовы. Так, на протяжении нескольких месяцев, вплоть до второй половины августа, она оставалась в силе в 1968 г. – Москва пыталась давить на А. Дубчека в целях принятия им срочных мер по блокированию неприемлемого для нее вектора развития[31]. Своеобразное воплощение т.н. доктрина Микояна нашла, по мысли Бекеша, в Польше декабря 1981 г., когда советское руководство предпочло решить проблему, не прибегая к собственным воинским частям, а силами самих поляков, настояв на введении генералом Ярузельским чрезвычайного положения. Что же касается второй половины 1950-х годов, то сигналы, поступавшие миру из Москвы, носили неоднозначный характер. Задачи укрепления советского влияния на международной арене, и не в последнюю очередь в «Третьем мире», требовали от СССР (тем более на фоне бурного обсуждения в ООН венгерского вопроса) демонстрации не только державной мощи, но и миролюбия, усилий по закреплению за собой образа надежного, договороспособного партнера. Ч. Бекеш в целом признает мирные намерения СССР, присутствие в его внешней политике тенденции, нацеливавшей на разрядку, разоружение, это проявилось среди прочего в выводе советских войск из Румынии в 1958 г. Несколько позже, в начале 1960 г. Хрущев ставил на совещании Политического консультативного комитета ОВД вопрос и о выводе их из Венгрии[32], что вызвало довольно сдержанную реакцию Я. Кадара, прежде всего из прагматических соображений: уход советских войск потребовал бы увеличения оборонных расходов (причем по настоянию Москвы), а это, несомненно, ударило бы по уровню жизни населения, замедлило бы темпы консолидации коммунистического режима. По мнению автора, не воспользовавшись предоставившимся шансом вывести из страны советские войска (причем по инициативе самого руководства СССР!), Кадар принял наиболее безответственное решение за все три десятилетия своего пребывания у власти, ведь вывод советских войск оказал бы настолько воодушевляющее воздействие на венгров, что обеспечил бы правительству на долгие годы кредит доверия. Вероятно, с этим можно согласиться лишь с немалыми оговорками: каков бы ни был кредит доверия, приобретенный Чаушеску в глазах своих соотечественников независимой позицией, проявленной во время чехословацкого кризиса августа 1968 г., он был полностью растрачен в последующие два десятилетия крайне неэффективной, волюнтаристской политикой. В отличие от венгерского кризиса берлинский 1961 г. нельзя сопровождать частицей «псевдо», так как в условиях неурегулированности германского вопроса и включенности ФРГ в НАТО он напрямую затрагивал интересы западного блока. По мнению автора, в условиях этого кризиса проявилась присущая Москве готовность во избежание ненужной эскалации идти на компромиссы, причем отступление от первоначальной позиции не обязательно означало возвращение к статус-кво, часть поставленных целей могла быть достигнута. Сооружение в августе 1961 г. Берлинской стены Бекеш считает оптимальным в тех условиях выходом из кризиса, учитывая масштабы исхода из ГДР трудоспособного населения, что в перспективе угрожало парализацией экономики страны. При этом Западный Берлин остался свободным анклавом и к новой ситуации, вызванной сооружением Берлинской стены, на Западе довольно быстро приспособились. Урегулированию германского вопроса при отсутствии мирного договора способствовал интерес стран-членов СЭВ к экономическому сотрудничеству с ФРГ, правда, здесь однозначной картины не было – ввиду непризнания Бонном ГДР и восточных границ Германии для стран, которых это напрямую касалось (сама ГДР и Польша), приоритетной была проблема безопасности, тогда как для других (Румыния, первой, еще в январе 1967 г. установившая дипотношения с ФРГ, а также Венгрия и к 1968 г. Чехословакия) на первый план выходит выгода от экономических, торговых связей. Германская социал-демократия, готовившая прорыв на восточноевропейском направлении, считала первым шагом к этому оживление экономических отношений с Восточной Европой. А с торжеством к 1970 году новой восточной политики В. Брандта создаются предпосылки для заключения базовых договоров ФРГ с СССР, ПНР, ГДР и ЧССР и 4-стороннего соглашения по Западному Берлину, имевших решающее значение для переформатирования всей системы международных отношений в Европе, без которого было бы невозможно проведение в 1975 г. в Хельсинки Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе и подписание его итогового документа. При разрешении не только Берлинского 1961 г., но и еще более опасного Карибского кризиса 1962 г. обе стороны проявили должную ответственность[33] и приобретенный опыт способствовал формированию более совершенных механизмов предотвращения соскальзывания к горячей войне (включая каналы чрезвычайной телефонной связи). Автор связывает с этим достижения 1960-х годов в процессе разрядки международной напряженности (заключения договоров о запрещении испытаний ядерного оружия в трех средах и о нераспространении ядерного оружия). Происходившее после 1956 г. изменение характера отношений СССР с восточноевропейскими союзниками (большая гибкость не означала, впрочем, реального равноправия) было неотделимо от осмысления опыта как польского, так и венгерского Октября, автор называет венгерскую революцию 1956 г. фактором, сильно повлиявшим на гетерогенность советского блока. Стремления национальных коммунистических элит к выработке собственных концепций социализма набрали динамику в 1960-е годы. Наиболее хрестоматийный пример дистанцирования страны-члена ОВД от консолидированной позиции советского блока связан, как известно, с Румынией, чья особая внешняя политика проявлялась с начала 1960-х годов, при сохранении немалой экономической зависимости от СССР[34]. Вообще, поскольку выйти из системы было невозможно, страны, в нее входящие, как резонно отмечает автор, искали способы расширения поля маневров внутри самой системы, и их партийно-государственные элиты понимали национальные приоритеты по-разному – если Румыния стремилась, насколько это было возможно, обособиться от советского влияния, то Болгария, напротив, прилагала усилия в своих претензиях на роль привилегированного партнера Москвы. Можно согласиться с тем, что именно Карибский кризис, неожиданно для союзников СССР поставивший человечество на грань ядерной войны, способствовал формированию специфической позиции Румынии в рамках блока. Причем отсутствие предварительной информации о размещении советских ракет на Кубе шокировало не только румын, но и других союзников, стимулировав с их стороны требования реформировать механизм ОВД, а также исключить прием новых членов, поскольку включение в эту организацию Кубы и Монголии увеличило бы риск вовлечения стран-членов блока в конфликты СССР с США и соответственно с Китаем. Даже лояльный Москве (и при этом отстаивавший принцип конструктивной лояльности, базирующийся на согласовании интересов обеих сторон) Янош Кадар упрекал советских лидеров в сокрытии от союзников существенной внешнеполитической информации. «Мы не должны узнавать о ваших планах из газет», говорил он Н. Хрущеву в июле 1963 г. О готовящейся отставке Хрущева лидеры стран-союзниц тоже не были предупреждены, она застала из врасплох в не меньшей мере, чем Карибский кризис. Тот же Кадар, находившийся в хороших личных отношениях с Хрущевым, позволил себе необычный демарш, вызвавший сильное раздражение в Кремле. Весть о снятии Хрущева застала его во время визита в Польшу, а вернувшись домой, он выступил на митинге на вокзале, где выразил недоумение в связи с вестью, пришедшей из Москвы, и подчеркнул заслуги Хрущева не только перед Венгрией, но и перед международным коммунистическим движением. Не прошло и месяца, и в ноябре 1964 г. Кадар в беседе с Л. Брежневым в Москве по сути сформулировал свою доктрину внутриблоковых отношений: хотя кадровые вопросы КПСС являются сугубо внутрипартийными вопросами, положение КПСС в мировом коммунистическом движении таково, что даже при вынесении решений по внутренним вопросам надо учитывать тот международный резонанс, который они могут приобрести, и то влияние, которое они могут оказать на развитие стран-союзниц. Такие решения не просто должны быть хорошо подготовлены, братские партии имеют право на свой совещательный голос при обсуждении подобных вопросов. Это значит, что и руководство КПСС в силу возложенной им на себя ответственности перед системой социализма и коммунистическим движением до известной степени ограничено в принятии решений, поскольку должно учитывать интересы союзников и не может обойтись без консультаций с ними. Сформулированная в концентрированном виде четырьмя годами позже в связи с чехословацкими событиями доктрина «ограниченного суверенитета» социалистических стран (известная на Западе как «доктрина Брежнева») имела, таким образом, и эту обратную сторону: право СССР на лидерскую роль подразумевало и его ответственность перед союзниками. В той мере, в какой Москва была готова к принятию подобных правил игры, расширялось и поле маневров для ее союзников. Как показывает опыт чехословацкого кризиса 1968 г., советское руководство, хотя и оставляло за собой право на окончательное решение, все же считало целесообразным обсуждать с союзниками пути урегулирования проблемы и учитывало их мнение[35]. Более того, само подключение армий ряда стран ОВД к силовой акции 21 августа 1968 г., которую Советская армия легко могла бы осуществить в одиночку, означало стремление разделить груз политической ответственности с теми, кто за годы, прошедшие после смерти Сталина, из безгласных исполнителей воли центра успел превратиться в формально равноправных младших партнеров[36]. Причем издержки для международной репутации стран-союзниц, связанные с их подключением к осуществлению совместных силовых акций, заставляли их в дальнейшем более упорно отстаивать свои интересы перед Москвой. Так, в марте 1969 г. в ходе встреч с советскими руководителями лидерам европейских стран-союзниц удалось воспротивиться планам плотнее пристегнуть их страны к реализации линии Кремля на китайском направлении. Чехословацкий кризис 1968 г. Бекеш ставит в более широкий контекст международных, и в том числе межблоковых и советско-американских отношений. Как и в случае с Венгрией 1956 г., осуждение Вашингтоном силовой акции сопровождалось невмешательством во внутренние дела советской сферы влияния и нежеланием уходящей администрации Л. Джонсона перекрывать существующие каналы взаимосвязи, необходимые для обсуждения вопросов, связанных с войной во Вьетнаме, положением на Ближнем Востоке, ограничением стратегических вооружений (но отнюдь не положения в Чехословакии). Стремление не допустить в дальнейшем повторения ситуации августа 1968 г., сделавшей возможным столь стремительное продвижение огромного контингента Советской армии к центру Европы, стало одним из факторов, ускоривших подготовку Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, своими решениями юридически закрепившего послевоенное статус-кво. Важной предпосылкой его успешного проведения стало торжество новой восточной политики Бонна, проявившейся в подписании ряда упомянутых межгосударственных договоров и 4-стороннего соглашения по Западному Берлину. Бекеш отмечает, что хотя кадаровская Венгрия, в отличие от соседних Румынии и Югославии никогда не претендовала на особый статус в системе международных отношений, ее дипломатия играла довольно активную роль в согласовании позиций разных сторон в преддверии совещания. При этом венгры делали главный акцент не на безопасности, а именно на сотрудничестве – экономическом и гуманитарном. Вопреки традиционному нежеланию Москвы касаться на международных форумах национально-территориальных споров между странами, оказавшимися в советской сфере влияния в Восточной Европе, Кадар в своей речи в Хельсинки решился прямо сказать о «трианонском синдроме» венгров (связанном с огромными территориальными утратами, понесенными вследствие Трианонского мирного договора 1920 г.)[37]. Венгрия не имеет территориальных претензий к своим соседям, подчеркнул он, но ее утраты могут быть компенсированы лишь полноценным включением страны в систему международных экономических связей. Закрепив статус-кво в Европе, Хельсинкское совещание вместе с тем не стало панацеей от новых серьезных вызовов, тем более за пределами европейского континента. Первым из них и довольно существенным стал афганский декабря 1979 г. Войдя в противоречие с тенденцией к разрядке, он с озабоченностью был воспринят в стане союзников СССР. В коммюнике по итогам состоявшегося в феврале 1980 г. в Москве совещания лидеров социалистических стран нашло отражение предложенное венграми положение о необходимости регулярных консультаций в интересах снижения международной напряженности. Вывод, к которому приходит автор: афганская акция Кремля усилила растущее отчуждение восточноевропейских союзников от СССР как от государства, чьи геополитические интересы склоняются больше в сторону Азии, чем Европы. Это способствовало осознанию в странах советского блока своей европейской идентичности, общности с государствами, лежащими по ту сторону «железного занавеса». После начала афганской войны со стороны европейских социалистических стран (включая Польшу, летом 1980 г. вступившую в полосу глубокого внутриполитического кризиса) наблюдается стремление сохранить в сложившихся непростых условиях на прежнем уровне выгодные экономические связи с Западом и каналы для поддержания политического диалога. При этом приходилось испытывать давление Москвы, опасавшейся усиления западного влияния на своих союзников[38]. При этом, по мнению Бекеша, реальные интересы Запада в Афганистане были достаточно ограниченными и не было оснований для серьезного межблокового конфликта. Речь шла прежде всего о новой волне недоверия к СССР, которая привела к отказу от ратификации договора об ОСВ-2 и проявилась в ужесточении пропагандистской риторики. Венцом начавшейся конфронтации явился отказ западных держав от участия в московской олимпиаде 1980 г., а внутриполитический кризис в Польше создал питательную почву для новых взаимных обвинений. Он совпал с приходом к власти в США администрации республиканца Р. Рейгана, который в сравнении со своим предшественником Дж. Картером в критике Москвы делал главный акцент не на правозащитной тематике, а пошел гораздо дальше. Его выступления, в которых Советский Союз квалифицировался как «империя зла», вызывают у Бекеша ассоциации с доктриной «освобождения» Д. Эйзенхауэра, при этом, как и в 1950-е годы, сохранялись поиски модус вивенди с СССР. При всей резкости и конфронтационности пропаганды продолжают функционировать и даже совершенствуются механизмы, позволяющие избежать соскальзывания к войне. Они надежно сработали в 1983 г., когда в силу стечения обстоятельств возникает наиболее серьезная со времен Карибского кризиса угроза ядерного столкновения. Показательно, что в этот острый момент Москва во избежание дополнительной напряженности не подстрекала своих союзников к антизападным демаршам. Вообще достигнутый к этому времени уровень автономии восточноевропейских стран от СССР вполне позволял, даже не бравируя, как Румыния, своей независимостью, поддерживать сложившиеся экономические связи с Западом даже в условиях обострения Холодной войны. Показателен пример Венгрии, которая, оставаясь лояльным членом Варшавского пакта, вместе с тем в 1982 г. вступила в Международный валютный фонд, что было обусловлено интересами национальной экономики и стало новым шагом в ее сближении с Западом. К середине 1980-х годов в развитии как восточноевропейских, так и западноевропейских стран под влиянием итогов Хельсинки-75 возобладала логика не только разрядки, но и всеевропейской гравитации поверх все еще сохранявшихся межблоковых границ. Описывая этот процесс, автор пытается выявить посредническую роль Венгрии в налаживании отношений между Западом и Востоком. Главной причиной вступления СССР в эру Перестройки Бекеш резонно считает истощение ресурсов при неэффективности экономики[39]. Как явствует из материалов совещаний Политического консультативного комитета ОВД июля 1988 г., Москва по сути признала свое поражение в гонке вооружений, а это только стимулировало активизацию диалога с Западом и прежде всего по проблемам разоружения. Публично отказавшись от применения «доктрины Брежнева» и призвав лидеров социалистических стран к переменам, Горбачев вместе с тем продолжал твердить о сохранении социализма и не было ясно, существуют ли для Кремля границы толерантности. Все-таки навязывать странам-союзницам некие новые рецепты действий в Москве остерегались, опасаясь дестабилизации, а в случае усиления кризисных явлений лидеры этих стран уже все менее могли рассчитывать на советскую помощь, поскольку было уже не до них, с каждым годом со все большей остротой стоял вопрос о сохранении самогó «имперского центра», на фоне начавшегося кризиса, а затем и распада которого вопрос о дальнейших судьбах восточноевропейской «периферии» отступает на второй план. Это хорошо показала готовность Москвы отказаться от ОВД в условиях, когда вследствие бурных событий 1989 г. происходит смена правящих элит в регионе, к власти приходят представители прежней оппозиции, отнюдь не заинтересованные в сохранении союзнических отношений с СССР. Западные державы, опасаясь дестабилизации и обвала, призывали к осторожным, постепенным переменам в Восточной Европе, не настаивая на скором роспуске СЭВ и ОВД. Но к середине 1991 г. их упразднение уже вполне назрело, а в скором времени произошел коллапс СССР. С ним переформатируется вся система международных отношений, а новая Россия ищет свое место на мировой и европейской арене с учетом в корне изменившихся реалий. Новая книга видного венгерско-американского историка будет с интересом прочитана специалистами по истории Холодной войны и займет свое заметное место в литературе по проблемам международных отношений второй половины XX века. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей. [1] Из территорий Восточной Европы, находившихся за пределами границ бывшей Российской империи, Москве достались в результате территориальных переделов 1939-1940 гг. только Галиция и Северная Буковина, при их присоединении к СССР ссылались на преобладание на них украинского населения. Причем аннексия в 1940 г. у Румынии Северной Буковины не была в отличие от Бессарабии согласована с Третьим рейхом и вызвала в Берлине недовольство. [2] Наличие подобных притязаний показало давление на Турцию, вызвавшее в 1946 г. международный политический кризис. [3] Правда, в 1945-1946 гг. была предпринята попытка удержать контроль над находившимся с 1941 г. под советской оккупацией Иранским Азербайджаном, очевидно в целях его последующей аннексии, но и здесь Москва, как известно, пошла на уступки. [4] В декабре 1945 г. главный идеолог компартии Й. Реваи публично заявил о несбыточности надежд на пересмотр границ в пользу Венгрии, в этих условиях лучше поддерживать нормальные отношения с соседними странами и требовать соблюдения в этих странах прав венгерского национального меньшинства. Это вызвало бурные споры, общественное мнение не было готово к такой постановке вопроса. [5] См.: Три визита А.Я. Вышинского в Бухарест (1944 – 1946 гг.). Документы российских архивов / Отв. редактор Т.А. Покивайлова. М.: РОССПЭН, 1998. [6] Весной 1947 г. корреспондент «Правды» в Париже писал в своей записке в ЦК ВКП(б): читатели французских журналов, и не только левых, «предъявляют огромный спрос на… статьи об СССР, и журналы, не получающие в достаточном количестве таких материалов из СССР, мобилизуют всё, что попадается под руку». См.: Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 125. Д. 383. Л. 57. Уважительное отношение к Советскому Союзу, по окончании новой мировой войны вышедшему на международную арену не политически отверженным, как в 1918-1920 гг., а «со значительно возросшим престижем», проявилось и в подготовленной в 1945 г. в Пентагоне инструкции для офицеров армии США в Европе «СССР – порядки, учреждения и народ»: за годы войны, отмечалось в ней, «мир начал признавать силу правительства и армии Советского Союза, высокий моральный уровень его народа и величину его вклада в наше общее дело» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 391. Л. 25, 42). [7] Показательно само название коллективного научного труда Института славяноведения РАН: Тоталитаризм: исторический опыт Восточной Европы. "Демократическое интермеццо" с коммунистическим финалом. 1944 – 1948. М.: Наука, 2002. [8] Особенно известна документальная публикация: The Cominform: Minutes of the Three Conferences 1947/1948/1949. Milano, 1994. [9] Существовали задолго до их практической реализации и планы объединения рабочих партий в странах Восточной Европы в целях создания более мощной политической силы, способной к захвату власти с последующим вытеснением оппонентов. [10] Соответственно, и ликвидация Коминформа весной 1956 г. была неотделима от изменений в советской политике на югославском направлении. См.: Стыкалин А.С. XX съезд КПСС и роспуск Коминформа // Вопросы истории, 2016. № 10. С. 3-19. [11] Автор признает, что при нерешенности берлинского вопроса и непризнании Бонном новых восточных границ Германии у СССР были все основания воспринять этот шаг как угрозу своей безопасности. Сам факт создания НАТО в 1949 г. не вызвал в Москве такого резонанса, как включение в него ФРГ. ОВД был задуман как пусть не совсем симметричный, но противовес НАТО, причем именно в форме, получавшей на Западе всё более широкое распространение – с конца 1940-х годов как в Западной Европе, так и под эгидой США на других континентах образуется целый ряд военно-политических блоков и экономических объединений. [12] Автор относит к ним войну в Корее 1950-1953 гг., берлинские кризисы, Карибский кризис 1962 г., в определенной мере также конфликты, вызвавшие войну 1960-х – первой половины 1970-х гг. во Вьетнаме и вмешательство СССР в Афганистане 1979 г. [13] Совсем иной, справедливо замечает Бекеш, была ситуация с Австрией – Советский Союз, поставив условием вывода из этой страны своих войск провозглашение ее нейтралитета, предотвратил ее вступление в НАТО, и это было геополитическим успехом, а не уступкой. О выходе страны из сложившегося военно-политического блока применительно к Австрии речи быть не могло. Ч. Бекеш обращает внимание на проявившийся уже в середине 1950-х годов в политике СССР интерес к идеям нейтралитета и неприсоединения, не только в связи с Бандунгской конференцией стран «Третьего мира», но и в Европе. Существовали разные модели нейтралитета, в том числе финская, которую Москва надеялась реализовать и в Австрии. Однако «финляндизировать» эту страну, т.е. поставить ее в значительную внешнеполитическую зависимость от себя не получилось. [14] Здесь стоит заметить, что решение о военной акции с участием Израиля против Египта, еще летом 1956 г. национализировавшего принадлежавший британско-французской компании Суэцкий канал, было принято представителями Великобритании и Франции на совещании в Севре 22 октября, т.е. еще до венгерского восстания, на него никак не повлиявшего. [15] В ноябре 1956 г. эти заявления были сделаны от имени премьер-министра Н.А. Булганина. Автор называет их наиболее крупным политическим блефом эпохи Холодной войны. Он был возможен лишь в условиях разногласий в западном лагере и отсутствия какой-либо реакции по линии НАТО на происходившие в те же недели события в Венгрии. [16] Хрущев впервые заговорил об этом еще до XX съезда КПСС, на саммите лидеров стран-союзниц, состоявшемся в январе 1956 г. в Москве. Ссылаясь на донесения британского посольства в СССР, автор подчеркивает, что известный программный документ советского правительства от 30 октября 1956 г. о пересмотре отношений с социалистическими странами на основе большего равноправия отнюдь не явился (как это иногда утверждается в историографии) спонтанной реакцией на венгерское восстание, т.е. по сути импровизированным жестом, он готовился заранее, хотя в своей окончательной формулировке и отразил специфику конкретного момента своего принятия. [17] В том числе с Западной Германией, торговые связи с которой развивались по нарастающей при отсутствии дипломатических отношений, поскольку лежавшая в основе внешней политики ФРГ доктрина Хальштейна исключала поддержание дипотношений со странами, признававшими ГДР. Исключение делалось лишь для СССР, о чем советские лидеры договорились с канцлером К. Аденауэром во время его приезда в Москву в сентябре 1955 г. [18] В документах Совета национальной безопасности США прямо говорилось об отсутствии планов силового вмешательства в Восточной Европе. [19] Из хорошо известных исследователям той эпохи кратких записей заседаний Президиума ЦК КПСС, которые вел зав. Общим отделом ЦК В. Малин, видно, что об опасности западного военного вмешательства в Венгрии речь не заходила, напротив, устами Хрущева была выражена уверенность в том, что «большой войны не будет» (Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. М., 1998. С. 480). [20] Именно это противоречие между реальной политикой и ее пропагандистским обеспечением сформировало не только в Венгрии, но и в западном мире широко распространившиеся представления о том, что США «предали» венгерских повстанцев, сражавшихся под лозунгами свободы и ждавших, как уже отмечалось выше, реальной помощи Запада. [21] Судя по опубликованным записям заседаний Президиума ЦК КПСС от 30 октября, об этом ничего не говорилось и при обсуждении текста декларации (Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 457 – 461). [22] Показательно и то, что в последующих резолюциях ООН, осуждающих советское силовое вмешательство в Венгрии, нигде не говорилось о признании венгерского нейтралитета, принадлежность страны к советской сфере влияния не ставилась под сомнение. [23] Занятые своими ближневосточными делами Британия и Франция вообще с самого начала предельно осторожно реагировали на венгерское восстание, не желая лишний раз провоцировать Москву. [24] Например, выступить с инициативой созыва международной конференции по Венгрии. [25] Ввод советских войск в ночь на 24 октября в Будапешт в целях устрашения восставшей толпы оказался неэффективным, вызвав эскалацию конфликта. А непоследовательное комбинирование в последующие дни уступок и силовых действий лишь создавало впечатление слабости. И едва ли можно не согласиться с югославским лидером Тито, который в своем нашумевшем выступлении в ноябре 1956 г. на партактиве в Пуле с оценкой венгерских событий говорил о том, что решающая силовая акция 4 ноября явилась прямым следствием непродуманного и ставшего роковым решения о первом вводе войск, против которого на заседании Президиуме ЦК КПСС высказался только А.И. Микоян (Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 356-357). [26] В ходе дебатов на Президиуме ЦК КПСС А.И. Микоян, в самом конце октября вернувшийся из будапештской командировки, вновь демонстрировал склонность к выжидательной тактике (Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. С. 494 - 496). Если исходить из установок на сохранение однопартийной коммунистической власти, то именно ему, наибольшему «либералу» в советском партийном руководстве, не хватило, по оценке Бекеша, чувства реального. Ведь при существовавшем раскладе сил в Венгрии уже не было шансов на политические средства удержания коммунистами власти, как это произошло в Польше, где Гомулка при помощи национальных лозунгов сумел сохранить ситуацию под контролем. В Венгрии же только внешнее вмешательство могло предотвратить проведение в обозримой перспективе свободных выборов, где коммунисты не смогли бы рассчитывать даже на относительный успех. [27] См. подробнее: Стыкалин А.С. К истории отклика партийно-государственного руководства СССР на венгерское восстание 1956 г. (Исторический контекст принятия Декларации 30 октября) // Венгерский кризис 1956 г. в контексте хрущевской оттепели, международных и межблоковых отношений. М.-СПб, Нестор-История, 2018. С. 98 – 104. Польским коммунистам в ходе переговоров с Москвой со ссылкой на эту декларацию удавалось добиваться заметных уступок в экономических взаимоотношениях. [28] На этом совещании Москва настояла на отказе правительства Я. Кадара от легализации даже номинальной многопартийности из опасений, что эти партии (в частности, крестьянские), стихийно возродившиеся в условиях октябрьских событий, будут претендовать на слишком большой политический вес. [29] Причем оппоненты существующих коммунистических режимов совершали встречное движение. Убедившись на основе всё того же венгерского опыта в бесперспективности восстания, не поддержанного Западом, они сделали ставку на придание более человеческого лица уже существующей системе. [30] Временным превосходством СССР в вооружении автор объясняет и его попытки оказать в 1958 г. ультимативным путем давление на Запад в берлинском вопросе, а после того, как США сумели преодолеть отставание, Москва пыталась изменить в свою пользу баланс сил, разместив ракеты на Кубе, что привело к Карибскому кризису 1962 г. [31] Заметим попутно, что проведение параллелей между венгерскими событиями 1956 г. и Пражской весной всегда требует существенных оговорок, ведь к моменту ввода войск стран ОВД 21 августа 1968 г. в Чехословакии не только не было и намека на малейшие повстанческие действия, но более того, требования нейтралитета и свободных выборов были периферийными в программах сторонников реформ, извлекших уроки из венгерского опыта 1956 г. [32] До подписания в 1955 г. договора о восстановлении независимой Австрии советские воинские части находились в Венгрии законно, в соответствии с Парижским мирным договором 1947 г., для поддержания коммуникации с советской оккупационной зоной в Австрии. Но с выводом советских войск из Австрии законной основы для их пребывания в Венгрии уже не было, тогда как их контингент заметно увеличился за счет соединений, выведенных с австрийской территории. Это вызывало неудовольствие в венгерском обществе, требование вывода советских войск было одним из ключевых, выдвигавшихся снизу в ходе событий осени 1956 г. В мае 1957 г., после подавления венгерской революции, было подписано межправительственное соглашение об условиях пребывания в Венгрии советских войск. [33] См.: «Лидеры обеих сверхдержав проявили в той ситуации свои лучшие качества». К 60-летию Карибского кризиса. Беседа М.Ю. Прозуменщикова и А.С. Стыкалина // Историческая экспертиза, 2022. № 3. [34] См. в этой связи записи бесед советских дипломатов с многолетним главой румынского Национального банка Румынии уроженцем Бессарабии В. Малинским: Iorga L.Regimul Ceauşescu văzut din interior. Convorbirile purtate de Vasile Malinschi, guvernatorul Băncii Naţionale a RSR, cu diplomaţii sovietici de la Bucureşti (1966 – 1976) // Archiva Moldaviae. XII. Iaşi, 2020. P. 339- 382. Как справедливо замечает Бекеш, плоды этой независимости для самого румынского общества были довольно проблематичны. Более того, стремление каждый раз уклониться в том или ином вопросе от генеральной линии советского блока носило всегда довольно демонстративный характер в целях подороже продать Западу особую румынскую позицию. [35] Первое совещание, на котором обсуждалось положение в Чехословакии, состоялось еще в марте 1968 г. в Дрездене, за ним последовали другие. [36] См.: «Применение военной силы это, как правило, признак слабости». Беседа Т. Джалилова и А. Стыкалина о проблемах изучения Пражской весны и августовской интервенции 1968 г. в Чехословакию» // Историческая экспертиза, 2018. № 4. С. 71 – 95. [37] Еще за три года до этого, в феврале 1972 г., на неформальной встрече с Брежневым в Завидове, где советское руководство выразило неудовольствие в связи со слишком далеко, по его мнению, идущими планами экономических реформ, Кадар объяснял своему собеседнику, что открытость страны разным экономическим влияниям в немалой степени связана со стремлением преодолеть ущерб, нанесенный Трианоном, нарушившим вследствие пересмотра границ многие традиционные экономические связи в Дунайско-Карпатском регионе. [38] Это порождало напряженность не только в отношениях с Москвой, но и внутри самих восточноевропейских элит. Я. Кадар, например, вопреки воле собственного политбюро отменил запланированную поездку венгерской парламентской делегации в США, которая могла вызвать неудовольствие в Кремле как знак нелояльности. К этому можно добавить, что Н. Чаушеску, воспринявший советское вторжение в Афганистан как проявление всё той же политики диктата в отношении соседей, вместе с тем воздержался от публичной критики СССР, опасаясь ответных экономических санкций. [39] При существовавшей внутри восточного блока системе отношений Советскому Союзу была в немалой степени отведена роль поставщика сырья и уровень жизни в СССР был ниже уровня жизни в ряде стран блока.

Давид Раскин: «Думаю, что твердое решение [поступать на исторический факультет] я принял лет в 8 – 9». Интервью с Д. И. Раскиным 22.04.2023 Беседовал Филипп Никитин Интервью с историком, поэтом и общественным деятелем Д. И. Раскиным. В нем, в частности, говорится о детстве и юности, научном становлении и развитии Д. И. Раскина, его работе в Российском государственном историческом архиве и Институте истории Санкт-Петербургского государственного университета. Уделяется место научной, общественной и поэтической деятельности интервьюируемого, Петербургской исторической школе, а также проблемам в современной исторической науке. Ключевые слова: Петербургская историческая школа, Д. И. Раскин, Санкт-Петербургский государственный университет, государственные учреждения, общественная деятельность, стихи, историческая наука, семья, биография, Российский государственный исторический архив. Раскин Давид Иосифович – доктор исторических наук, профессор кафедры источниковедения истории России Санкт-Петербургского государственного университета. "I assume that I made the decision [to enter the history department] when I was 8 or 9 years old": an interview with D. I. Raskin Abstract: the interview with historian, poet, and public figure D. I. Raskin. It tells, in particular, about childhood and youth, the scientific formation and development of D. I. Raskin, his work at the Russian State Historical Archive, and the Institute of History of St. Petersburg State University. The place of scientific, public, and poetic activity of the interviewee, the St. Petersburg School of History, as well as problems in contemporary historical science is given. Keywords: St. Petersburg Historical School, D. Raskin, St. Petersburg State University, government department, public activity, poetry, historical studies, family, biography, Russian State Historical Archive. David I. Raskin is a Doctor of History, Professor at the Department of Source Studies for the History of Russia at St. Petersburg State University. Д. И. Раскин – Член Санкт-Петербургского отделения Археографической комиссии РАН, диссертационного совета Д. 002.200.01 при Санкт-Петербургском институте истории РАН, Научного совета Российского государственного исторического архива. Эксперт РАН. Председатель Ревизионной комиссии Санкт-Петербургского отделения Российской ассоциации содействия науке. Зам. председателя Правления, ученый секретарь Научного совета Санкт-Петербургского союза ученых. Член Euroscience (Европейской ассоциации продвижения науки и технологии), Союза писателей Санкт-Петербурга, Союза Российских писателей, Санкт-Петербургского ПЕН-клуба. Лауреат премии им. Н.А. Заболоцкого (2005 г.), журнала «Звезда» по номинации «Поэзия» (2018). Ветеран труда. Награжден знаком «Почетный архивист РФ», медалью к 300-летию Санкт- Петербурга, грамотой Комитета по науке и высшей школе Санкт-Петербурга «За большой вклад в развитие исторической науки» (2009 г.). Основные научные труды Монографии: Раскин Д.И. Российская империя ХIХ – начала ХХ века как система государственных учреждений, службы, сословий, государственного образования и элементов гражданского общества. - Lewiston; Queenston; Lampeter: The Edwin Mellen Press, 2001. 467 с. Раскин Д.И. Архив Российской империи: Судьба документального наследия высших и центральных учреждений Российской империи. - Saarbrücken: Palmarium Academic Publishing, 2015. 665 с. Коллективные монографии: Институт генерал-губернаторства и наместничества в Российской империи. Т. 1. - СПб., Изд-во СПбГУ, 2001. 452 с. - Научн. ред. (совместно с Д.И. Луковской). Предисловие (с. 3 – 5), гл. 3 (с. 65 – 92), заключение (с. 283 – 284), гл. 1 (совместно с В.Г. Афанасьевым и А.Р. Соколовым, с. 6 – 34), гл. 2 (совместно с В.Г. Афанасьевым и А.Р. Соколовым, с. 35 – 64), гл. 4 (совместно с С.М. Казанцевым, с. 93 - 142); гл. 6 (совместно с Т.А. Алексеевой, С.В. Волковой, М.А. Капустиной, Н.М. Корневой, с. 186 – 245). 2-е изд. - СПб., «Юридический центр Пресс», 2003. 576 с. Т.2. СПб., «Юридический центр Пресс», 2003. 430 с. Отв. составитель. Отв. редактор (совместно с А.Р. Соколовым). Самоорганизация российской общественности в последней трети ХVIII - начале ХХ в. - М.: РОССПЭП, 2011. 887 с. - Гл. 10, 14. Справочники, документальные публикации: Высшие и центральные государственные учреждения России. 1801 – 1917: В четырех томах. Т. 1 – 4. – СПб.: Наука, 1998 – 2004. 302, 260, 227, 313 с. – Отв. ред., отв. сост. Министерская система в Российской империи: К двухсотлетию министерств в России. - М.: Росспэн, 2007. 920 с. – Отв. сост. Российский государственный исторический архив: Путеводитель в четырех томах. Изд. 2-е, дополненное и исправленное. Т. 1 – 4. - СПб.: Лики России, 2012 – 2014. 240, 223, 559, 256 с. – Отв. ред. (совместно с А.Р. Соколовым), отв. сост. Статьи: Раскин Д.И. Использование законодательных актов в крестьянских челобитных середины ХVIII века (Материалы к изучению общественного сознания русского крестьянства) // История СССР. 1979. № 4. С. 179 – 192. Раскин Д.И. Исторические реалии российской государственности и русского гражданского общества в ХIХ веке. // Из истории русской культуры. Т. V (ХIХ век). М., «Языки русской культуры», 1996. С. 662 – 830. Раскин Д.И. Несостоявшаяся реформа управления здравоохранением в России // Вопросы истории. 2006. № 4. С. 149 – 154. Днепров Э.Д., Раскин Д.И. Законодательная деятельность в сфере образования в дореволюционной России // Вопросы образования. 2015. № 2. С. 244 – 278. Морозова Е.Н., Раскин Д.И. Становление советской государственности: использование имперского наследия в сфере центрального управления // Новейшая история России. 2017. № 3. С. 7 – 23. Ф.Н.: Давид Иосифович, здравствуйте! Благодарю Вас за готовность дать интервью! Расскажите, пожалуйста, о Вашей семье, детстве и юности. Д.Р.: Происхожу из низовой (или, если угодно, средней) ленинградской (именно ленинградской) интеллигенции. Коренным ленинградцем могу считать себя с большой натяжкой. Родители (оба) приехали в Ленинград в детстве, родители моих родителей, соответственно, в молодости. И отец, и мать окончили философский факультет ЛГУ, а бабушка (по материнской линии) на этом факультете преподавала (до 1948 г.). С детства воспитывался в семье матери. Семье и друзьям семьи я обязан очень многим, почти всем лучшим в себе. Благодаря семье (а затем и счастливо сложившимся жизненным обстоятельствам) в жизни мне пришлось так или иначе общаться со многими выдающимися и даже великими людьми, но поскольку сам я отнюдь не великий, этот перечень был бы с моей стороны попыткой укрупнить собственную личность, что едва ли уместно. Ограничусь одним отроческим воспоминанием. Учителем моей бабушки был Борис Михайлович Эйхенбаум, с которым в отрочестве и мне посчастливилось пообщаться. При первой же встрече (на даче в тогдашней Усть-Нарве) я огорошил его вопросом: в Вашей биографии Лермонтова (а я ее знал почти наизусть) сказано, что на дуэли с Барантом Лермонтов был легко ранен в руку, а в письме вел. кн. Михаилу Павловичу сам Лермонтов пишет, что Барант слегка поцарапал ему грудь, так как же было на самом деле? Борис Михайлович объяснил мне, что в письме великому князю Лермонтов должен был стараться преуменьшить характер дуэли. Легкая царапина выглядела в этом смысле предпочтительнее. Так я получил первый в жизни (а было мне тогда, кажется, 10 лет) урок источниковедения. Потом – каждое лето (а иногда и в течение года) я слушал рассказы Б.М. Эйхенбаума о том, чем он тогда занимался, да и вообще о русской литературе и русской истории. Мне посчастливилось окончить знаменитую 239-ю школу (ныне физико-математический лицей). Все мои друзья – оттуда, с тех времен. Основам моего образования, а, главное, неповторимой атмосфере тех школьных лет я обязан учителям и соученикам по школе. Особенно – знаменитому школьному литературному клубу «Алые паруса». Он наложил общий отпечаток на всех нас. Школа была физико-математической, но давала широкое гуманитарное образование и, главное, пробуждала широкие и многообразные интересы. Не случайно выпускники 239-й заметны во всех сферах науки, искусства, политики… Ф.Н.: Как и когда Вы решили пойти учиться на исторический факультет? Д.Р.: Думаю, что это решение было неизбежным. Вся атмосфера семьи, все мои интересы были гуманитарными (хотя мои близкие всячески старались направить меня в техническое или естественнонаучное русло, но безуспешно). Думаю, что твердое решение я принял лет в 8 – 9. Но поначалу хотел быть археологом, посещал кружок в Эрмитаже, а потом и при истфаке и даже проходил школьную производственную практику в Институте археологии. Впрочем, когда я (в 10-м или 11-м классе) участвовал в университетской школьной олимпиаде, я вышел победителем в 3-х номинациях – археология, истории России и всеобщая история. Но окончательно все определилось только после поступления в университет. Думаю, что в археологии я бы вряд ли смог успешно работать, т.к. мне ближе работа с текстами, а не с предметами. Но в университете дружил я с археологами, а Льву Самойловичу Клейну я бесконечно благодарен за то, что он научил меня (как и очень многих) правильно мыслить. Ф.Н.: Ваша кандидатская диссертация была посвящена общественному сознанию («Из истории общественного сознания русского крепостного крестьянства ХVIII в.», 1975 г.). Насколько мне известно, эта тема была новаторской – как для советской исторической науки, так и для мировой историографии. Незадолго до защиты Вами диссертации вышла монография Геннадия Леонтьевича Соболева «Революционное сознание рабочих и солдат Петрограда в 1917 г.: Период двоевластия» (1973). Что подтолкнуло Вас выбрать именно эту тему, какие влияния на свой выбор Вы можете отметить (влияние научного руководителя, та же книга Г.Л. Соболева, может быть, работы Б.Ф. Поршнева и его обращение к «исторической психологии», или перевод книги М. Блока «Апология истории» (1973))? И с чем был связан Ваш поворот в сторону истории государственных учреждений? Д.Р.: Не думаю, что сама по себе тема была такой уж новаторской. Мой учитель Александр Львович Шапиро на 2-м курсе (1965 г.) предложил мне заняться крестьянскими челобитными и посоветовал фонд Александро-Невской лавры (в РГИА). А как обозначить тему – «классовая борьба», «взгляды и представления» или «общественное сознание» это уже был мой выбор. Последний вариант я и выбрал. Ни Б.Ф. Поршнев, ни уважаемый мною Г.Л. Соболев, ни тем более Марк Блок (книга которого на русском языке вышла позднее, а по-французски я тогда еще почти не читал) на это никак не повлияли (книга М. Блока вышла в русском переводе в 1973 г., а тема диссертации была окончательно сформулирована к 1970 – 1971 г. – Ф. Н.). Полагаю, что эта постановка вопроса носилась в воздухе. Хотя, конечно, потом (уже при подготовке диссертации) мне пришлось познакомиться с философскими работами о массовом («общественном») сознании и составить собственное представление об этом. Отчасти новаторским в этой моей работе (а работал я над темой со 2-го курса) было использование фольклора (пословиц и поговорок) и способ анализа аргументов и требований крестьянских челобитных – я изобрел нечто вроде контент-анализа (хотя даже слова такого тогда еще не знал) – матрицу аргументов и требований. В основном диссертация была готова уже к 1972 – 74-му году, но из-за проблем с оформлением соискательства защита состоялась лишь в 1975 г. А затем я понял, что продолжать именно эту тему у меня не хватает возможностей. Материалы в основном в Москве (в РГАДА, отчасти в РГБ и ОПИ ГИМ), тратить каждый год свой отпуск (+ отпуск за свой счет) на поездку в Москву, причем и этого было недостаточно, одновременно с напряженной работой в РГИА оказалось мне не по силам. А вот к истории государственных учреждений я пришел сравнительно случайно. В архиве уже давно планировали составить справочник (или сборник документов) по истории государственных учреждений, но никак не могли найти человека, который возглавил бы эту работу. Тогдашний заместитель директора архива по науке Валентина Прокофьевна Павлова (редчайший случай, когда на таком посту оказался человек, преданный науке, доброжелательный и высококвалифицированный) предложила это мне. Я согласился. Валентина Прокофьевна свела меня с Николаем Петровичем Ерошкиным, признанным авторитетом в этой теме. Он стал научным редактором и успел до своей безвременной кончины выступить в роли научного руководителя проекта. Совместно с ним мы сформировали концепцию будущего справочника и подготовили 1-й том. А дальше доводить проект до конца пришлось мне. Был сформирован творческий коллектив из сотрудников ведущих архивов. Разумеется, согласившись на эту работу, я счел своим долгом освоить тему. Тем более, что, когда к концу 1970-х я отчетливо понял, что в «большую науку» мне (по тогдашним обстоятельствам) хода нет, я решил использовать возможности своего пребывания в архиве – прочитать весь корпус опубликованных к тому времени дневников и мемуаров, изучить все законодательство Российской империи и основные реалии русской жизни ХIХ – нач. ХХ в. Это вполне удалось, благо великолепная библиотека архива была мне доступна. Я исходил из того, что раз уж все так сложилось, я могу (и должен) делать в архиве полезные (для науки) вещи. Кстати, мои друзья - историки, например, Николай Николаевич Покровский или Натан Яковлевич Эйдельман в этом намерении меня всячески поддерживали. Судьба справочника была нелегкой. Лишь с появлением РГНФ удалось его опубликовать. А вот создание первой в СССР локальной базы данных документов по истории архитектуры и градостроительства Москвы, Ленинграда и пригородов (применение компьютерных технологий в архивном деле) было моей собственной инициативой. К счастью, эту инициативу подержал директор НИЦТД (это официальное название, на самом деле, - центра космической документации) Олег Александрович Михайлов. Без него (и имевшейся в центре компьютерной техники) ничего бы не получилось. Олег Александрович прожил долгую жизнь и до конца своих дней был живой легендой в архивном (и не только архивном) мире. Своим участием в этой работе я имею, кажется, некоторое основание гордиться. Ф.Н.: Скажите, пожалуйста, исходя из чего формировались Ваши научные интересы? Д.Р.: К стыду своему должен признаться, что мои научные интересы слишком часто формировались благодаря внешним обстоятельствам. В ответе на предыдущий вопрос я отчасти это показал. Добавлю к этому, что к занятиям историей народного просвещения в России меня побудил Эдуард Дмитриевич Днепров. Блестящий был организатор науки. Очень убедительно умел привлечь к своим проектам людей, которых считал для них полезными. А результатом этих занятий стал большой архивный справочник и несколько публикаций. В принципе изначально (хотя я это и не в полной мере осознавал) меня интересовало все, что касается общественной мысли, истории идей. Ну и, конечно (с детства) история литературы. Но и здесь интересовала больше конкретика, факты, а не какие-то универсальные концепции. Интересовала также историческая судьба институтов Российской империи. А затем один интерес (занятие темой) влек за собой другие. Например, занятия историей государственных учреждений повлекли за собой интерес к истории права и государства и вообще к историко-юридическим сюжетам. Работа в архиве (где мне буквально с первых же лет пришлось вести занятия с молодыми сотрудниками) и преподавание архивоведения (тоже первые опыты были довольно рано) привели к интересу к теории архивного дела, а затем и истории архивов. Этим продолжаю заниматься и по сей день. И, конечно, знакомство с документами (начиная с первого дня работы в архиве), а затем и с мемуарными источниками и законодательством определили мой постоянный интерес к истории реалий прошлого (можно сказать, к истории российской имперской повседневности). Так что мои нынешние занятия в основном соответствуют моим научным интересам. Но, к сожалению, я никогда не умел ограничиться чем-то одним и всю жизнь осваивать это что-то одно интенсивно. Мой подход был всегда, скорее, экстенсивный. Можно, конечно, трактовать это как широту интересов. Не знаю, хорошо это или плохо. Ф.Н.: Какое влияние на Вашу жизнь оказало Ваше еврейское происхождение? Д.Р.: Я должен был бы начать с того, что этим происхождением я горжусь. Это, действительно, так, но я всегда полагал, что гордиться нужно не тем, что от тебя не зависит, а тем, что составляет твою собственную заслугу. Как писал хороший русский поэт Николай Панченко, «не заслуга быть белым, // Не достоинство русым». А влияние было сначала главным образом внешним. С детства я знал, что для того, чтобы получить то, что получали все остальные, я должен быть лучше всех, для того, чтобы получить пятерку, я должен знать на условную десятку и т.д. Это, кстати, не так уж плохо. А потом выяснилось, что благодаря своему происхождению я не имею возможности попасть в университет на дневное отделение (окончил вечернее), не могу поступить в аспирантуру, не могу преподавать в ВУЗе и работать в системе Академии наук и т.д. Впрочем, здесь добавилась еще моя беспартийность, а становиться членом КПСС (хотя и это из-за происхождения было бы очень трудно) я не желал по своим убеждениям. Даже устроиться на работу в архив оказалось непросто, а в архиве все ступени своей служебной карьеры я проходил медленно и с трудом. Такое самосознание принято называть отрицательной идентичностью. А поскольку не будь этой идентичности моя научная судьба могла бы сложиться совершенно иначе и достижения были бы значительно больше, а антисемитизм в России (теперь не на государственном уровне) и в мире существует, в какой-то степени эта идентичность сохраняется и до сих пор. Что же касается положительной идентичности, то мой родной язык (и моих родителей, а отчасти и родителей моих родителей) – русский. Еврейских языков я не знаю. Немного понимаю идиш, т.к. слышал в детстве от прадеда и прабабки, когда они не желали, чтобы я понимал, о чем они говорят, да и знание немецкого языка тоже сказывается. Воспитан я в русской культуре и в своей деятельности, и в своем самосознании к ней принадлежу. Семья и круг общения всегда были интернациональными. На бытовом уровне все привычки были и остаются «общесоветскими». Некоторыми сюжетами из истории евреев в России я занимался, но это было изучение внешнего воздействия на эту историю (в основном – правительственной политики), т.к. источники и литература на идише или иврите мне, к сожалению, недоступны. Так что в этой историографии мое место – маргинальное. Я, конечно, не гоголевский Костанжогло, который «не занимался своим родословием, находя, что это в строку нейдет и в хозяйстве вещь лишняя». Но настаивать на своей еврейской (в силу всего вышесказанного) или русской (как это делал Л.С. Клейн) национальной принадлежности мне сложно. Скорее всего, я принадлежу к субэтнической группе, которая теперь исчезает. Ее объединяло еврейское происхождение при полном русскоязычии, безрелигиозности, отсутствии в быту и привычках всего, что могло быть связано со специфически этническими или религиозными традициями. Новые поколения (из тех, кто не уехал) должны выбрать (и выбирают) или полное обрусение (на уровне имен, крещения и т.д.) или полное «возвращение к корням». Ф.Н.: Кто из ученых оказал на Вас влияние? Д.Р.: На всех нас самое большое влияние оказали наши учителя. Я не исключение. Конечно, как историк я всем обязан моему учителю Александру Львовичу Шапиро. Он научил меня работать, осмысливать результаты своих архивных изысканий, писать статьи. Первую свою научную публикацию я несколько раз переписывал под его руководством. А затем понемногу и сам научился писать. Очень многим я обязан Льву Самойловичу Клейну. Археолога из меня не получилось, но думать он меня научил. До сих пор часто вспоминаю его уроки. Самые мои первые шаги (еще в школе, в кружке при истфаке) направлял Юрий Давидович Марголис. От него я научился преданности исторической науке и научной добросовестности. О том, что еще в детстве я имел возможность общаться с Борисом Михайловичем Эйхенбаумом, я уже говорил. Это влияние прошло через всю мою жизнь. Редактором моей третьей по счету публикации был Сигизмунд Натанович Валк. Мне не довелось слушать его лекции и участвовать в его семинарах, но за сравнительно краткое время общения я получил от него очень много. При первых моих штудиях, касающихся истории древнерусской литературы, да и потом, когда я слушал на филфаке курс истории летописания, мне много помог Яков Соломонович Лурье. А в дальнейшем мне везло на общение со старшими коллегами. Это Николай Николаевич Покровский, Валентин Семенович Дякин, Рафаил Шоломович Ганелин, Борис Васильевич Ананьич, Сигурд Оттович Шмидт, Владимир Борисович Кобрин… Всех трудно перечислить, но от всех чему-то научился. Когда я занялся историей государственных учреждений, то, конечно, большое влияние на меня оказал Николай Петрович Ерошкин. В дальнейшем немало пользы я извлек из общения с Леонидом Ефимовичем Шепелевым. При изучении реалий российской жизни ХIХ в. я ориентировался на работы Юрия Михайловича Лотмана (хотя лично с ним общался всего один-два раза). Думаю, что не остались без влияния и мои встречи и беседы с Борисом Федоровичем Егоровым. В целом же постоянное влияние на меня оказывала петербургская (ленинградская) историческая школа. Надеюсь, что в какой-то мере я могу утверждать, что принадлежу к ней. Хотя, конечно, солидный список учителей и старших коллег еще не гарантирует масштаб собственных достижений. Ф.Н.: Расскажите, пожалуйста, о Вашей защите докторской диссертации в виде научного доклада. Д.Р.: А тут и рассказывать особенно нечего. Я очень долго не предпринимал никаких шагов, чтобы получить докторскую степень. Сначала в качестве сотрудника архива я не имел почти никакой возможности опубликовать монографию, потом считал, что это вообще не важно, затем, видимо, просто медлил. Пока, во-первых, отсутствие у меня докторской степени стало вызывать удивление коллег, а, во-вторых, я понял, что все-таки повысить свой формальный статус не мешало бы. Р.Ш. Ганелин сказал мне, чтобы я поторопился, пока сохраняется возможность защиты по докладу и пока живы и активны все, кто меня знает в диссертационном совете. Тогда было можно в исключительных случаях по решению диссертационного совета и с разрешения ВАК защищаться «по совокупности» научных трудов. Вскоре этот порядок был отменен. Последними в нашем городе защитились таким образом В.Б. Вилинбахов, И.В. Сахаров и я. Довольно скоро был готов автореферат и назначена защита. Я смог предъявить 4 тома справочника, монографию и некоторое количество публикаций, в том числе «ваковских». На защите от официальных оппонентов и участников дискуссии я услышал много добрых слов в свой адрес, конечно, преувеличенных по законам жанра. Вот, пожалуй, и все. Ф.Н.: Приходилось ли Вам принимать участие в совместным проектах с зарубежными историками, преподавать за границей, работать в зарубежных архивах? Д.Р.: В совместных проектах, кажется, не участвовал (разве что в архивных). С зарубежными коллегами общался немало. Я стажировался в архивах и библиотеках во Франции и Израиле. В некоторых зарубежных архивах работал (в особенности в Национальном архиве Франции), но чаще знакомился с ними. Преподавать за границей не пришлось. Ф.Н.: На Ваш взгляд, определяет ли знание архивов качество истории как науки? Д.Р.: Не столько качество истории, сколько качество историков. Историк (если, конечно, он не занимается античностью или Киевской Русью, да и то едва ли), не знающий и не умеющий работать в архивах, не может считаться квалифицированным, даже просто полноценным профессионалом. Я не думаю, что это нужно доказывать. Хотя, возможно, для представителей новейших школ (особенно западных) это и не очевидно. Тем хуже для этих школ. Да, конечно, не все знания о прошлом могут быть извлечены из архивных документов. Но настолько значительная часть, что без нее все остальное теряет ценность, точнее, доказательность и репрезентативность. История как наука так же невозможна без архивов, как, например, биология без живой природы, без экспедиций и лаборатории, а физика без эксперимента и соответствующего инструментария. А поскольку история – наука сравнительно молодая (как наука, а не как историописание), разделения на теоретиков и экспериментаторов в ней (в отличие от той же физики) пока не произошло. Ф.Н.: Каково Ваше восприятие понятия «Петербургская историческая школа»? Каковы ее характерные черты? Что стало с представителями этой «школы» в 1990-2000 годы: сохранились ли какие-то особенности (и, собственно, сама школа) или отечественные историки, переступив национальные рамки, установив прямые контакты с зарубежными коллегами, стали частью мировой историографии? (Если школы нет – современные разговоры о «Петербургской исторической школе» - дань традиции или мода без содержания?). Д.Р.: О Петербургской (Ленинградской) исторической школе так много написано и сказано, что я вряд ли добавлю что-то новое. Тем более, что история исторической науки никогда не входила в круг моих занятий. В моем понимании, Петербургская историческая школа – это, прежде всего, внимание к историческому источнику, исследование источника прежде построения концепции, опора на источник как метод доказательства, тщательная проработка фактической основы исследования. Ну и, конечно, определенные традиции, передающиеся их поколения в поколение. В этом смысле ученики Александра Львовича Шапиро наследуют линию, идущую от А.Е. Преснякова, ученики Бориса Васильевича Ананьича – от Б.А. Романова и – далее – от того же А.Е. Преснякова, ученики С.Н. Валка – от А.С. Лаппо-Данилевского и также А.Н. Преснякова. И т.д. Поэтому я отношу к Петербургской школе Бориса Николаевича Миронова, хотя он славен широкими и смелыми (если угодно, дерзкими) концепциями и обобщениями и безусловно включен в мировую историческую науку. Дело не только в том, что он – ученик А.Л. Шапиро. Достаточно посмотреть на источниковую базу его книг и степень проработки этой базы. Не все решает прописка. Полагаю, что, например, Н.П. Павлов-Сильванский к Петербургской исторической школе не принадлежал. Не принадлежал к ней и Е.В. Тарле, хотя много лет работал в нашем городе. Из моих старших современников я бы не включал в эту школу Виталия Ивановича Старцева, хотя он был замечательным ученым. В то же время московские ученики академика Михаила Николаевича Тихомирова (такие, как Николай Николаевич Покровский, Сигурд Оттович Шмидт, Владимир Борисович Кобрин) ближе, пожалуй, к Петербургской исторической школе, чем к Московской. Я, во всяком случае, при общении с ними всегда ощущал эту близость. Что касается 1990 – 2000-х годов, то мне кажется, что произошла смена поколений, но школа не исчезла. Она живет в традициях и в учениках историков старшего поколения. А включенность в мировую историческую науку наличию школы и ее традиций не противоречит. Кстати, я думаю, что, например, тот же А.С. Лаппо-Данилевский был включен в европейскую науку никак не меньше, чем нынешние эпигоны современных направлений и школ. Да и С.Н. Валк никак не был вне европейской науки. Кстати, включенность в мировую науку в разных научных дисциплинах разная. Очевидно, что математика, физика, биология абсолютно интернациональны и от страны и родного языка исследователя не зависят. В гуманитарных дисциплинах другое дело. Российские и, например, американские специалисты по истории России образуют единое научное сообщество, причем объединяет их не только объект исследования, но и русский язык. Я даже рискну утверждать, что в этом сообществе российские исследователи не только (по понятным причинам) составляют большинство, но и должны (хотя бы в силу укорененности в культуре) играть ведущую роль. А российские медиевисты или специалисты по античности входят в соответствующие сообщества, где их роль может быть меньшей. Это все относится и к литературоведам. Так что о включенности в мировую науку нужно говорить с учетом специфики объекта и предмета исследований. Другое дело, что мода на новейшие концепции и методы влияет на молодое поколение историков, иногда, осмелюсь утверждать, в ущерб основательности и доказательности их исследований. Ф.Н.: Кого из историков Ленинградской (Петербургской) исторической школы последних пятидесяти лет (уже умерших) Вы бы выделили? Д.Р.: Выделять кого-то – дело неблагодарное. Но, конечно, я не могу не назвать А.Л. Шапиро, С.Н Валка, К.Н. Сербину, Р.Ш. Ганелина, Б.В. Ананьича, А.А. Фурсенко, В.С. Дякина, Л.Н. Шепелева, Ю.Б. Соловьева, В.Г. Чернуху. Боюсь, что список получился далеко не полным. Я назвал навскидку тех, с кем имел счастье общаться. И то, видимо, не всех. Прошу извинить, если кого-то не упомянул. Ф.Н.: В 1990-е гг. был проект обмена микрофильмами между Государственным архивом Российской Федерации и Стэнфордом, но, насколько мне известно, обмен оказался неравным: российские коллеги дали значительно больше, чем получили. Почему так вышло, было ли так запланировано и не испытывали ли российские архивисты и учёные чувства обиды? Д.Р.: В историю с ГАРФ я не очень вникал. Но хорошо помню проект американских мормонов, которые (за весьма умеренное вознаграждение) хотели получить (а отчасти и получили) множество копий личных (биографических) документов. Проект был одобрен руководством тогдашней Федеральной архивной службы (или еще комитета), но на уровне РГИА я (с помощью коллег) всячески саботировал его исполнение. Были тогда и другие проекты. Например, упомянутый мною справочник по истории высших и центральных учреждений России одно американское издательство хотело опубликовать. Мне за это обещали некоторую кучку долларов, но когда я узнал, что в Россию (бесплатно) попадет всего 5 экземпляров, категорически отказался. Думаю, что во всех этих историях сказалась и наша неопытность в коммерческих делах, и общая обстановка хаоса и неопределенности. Думаю, что архивисты (для которых эти проекты не сулили никаких преференций) не были довольны и, насколько мне известно, старались их саботировать. В общем – издержки 1990-х. Ф.Н.: Каково было восприятие начала и развития перестройки, а затем крушения СССР петербургскими историками (В. Ю. Черняев, В. И. Старцев, Р. Ш. Ганелин, Б. В. Ананьич и другие представители петербургской среды историков) разных взглядов и тематических специализаций: была ли общая линия или тренд, какие существовали вопросы / линии размежевания, какие эмоции испытывали историки, и как они жили и работали (и ощущали себя) во все это время, а также в 1990-е гг. Какие изменения происходили в институтах и университетах? Каково было Ваше восприятие начала и развития перестройки, крушения СССР? Д.Р.: - Не думаю, что восприятие было общим. К тому же мое общение с названными Вами историками происходило с разной степенью откровенности. Полагаю, что все поначалу относились к событиям начала перестройки с некоторой осторожностью, а затем – каждый в соответствии со своими взглядами и предпочтениями, но в целом – с надеждой на лучшее. В.Ю. Черняев был, кажется, более активным, Б.В. Ананьич – сдержанным и осторожным, а Р.Ш. Ганелин – мудро оценивающим события и более дальновидным, чем все мы. Помню, что, например, Ю.Б. Соловьев (а уж с ним-то мы общались с предельной откровенностью), весьма положительно относился к Горбачеву и крайне скептически к Ельцину. Он говорил, что сейчас им все очарованы, но потом все горько разочаруются. В общем-то от перестройки выигрывали все (кроме, может быть, партноменклатуры, но и та в итоге в проигрыше не оказалась). Другое дело, что дальнейшие события 1990-х воспринимались всеми очень по-разному. Я думаю, что ленинградские историки, составляя, несомненно, профессиональное сообщество, не были однородной (в социально-политическом отношении) социальной группой. Мое восприятие перестройки и дальнейших событий – ощущение надежд и неожиданно появившихся возможностей. Об СССР я тоже не очень сожалел. К концу 1991 г. мне было ясно, что «союзное государство» обречено (хотя еще летом 1991 г. я сам составлял проект конституции демократической евразийской федерации). А в общем все мы были тогда гораздо более наивными и неопытными в политике (что и не удивительно), чем стали позднее. Ф.Н.: А. Л. Шапиро является Вашим учителем. Каким он Вам запомнился? Расскажите, пожалуйста, о его семинаре. Д.Р.: Про Александра Львовича можно рассказывать бесконечно. Его ученики оставили воспоминания. Александр Львович удивительным образом был любим всеми, оставил о себе добрую и благодарную память у самых разных людей, в том числе и довольно противоположных взглядов, характеров, позиций. А перечислить всех, кто благодаря ему сделался историком, почти невозможно. Главное в нем было то, что это был Учитель. Я близко знал его как человека. Он был очень добрым, очень расположенным к людям, очень открытым. Хорошо знал литературу и особенно музыку. Сам обладал хорошим слухом и голосом, охотно пел. Был в свои (тогда уже очень немолодые) годы очень спортивным, бегал, хорошо плавал, в том числе в ледяной (+16 градусов) воде, совершал длинные прогулки. Был остроумным собеседником. Легко находил общий язык с самыми разными людьми. Исторический кругозор Александра Львовича, в том числе знание литературы и источников, поражали. Особенно впечатляло его знание работ предшественников. Не случайно он много занимался историографией. Мне выпала честь участвовать в подготовке посмертного издания его учебного пособия «Русская историография с древнейших времен до 1917 года». По своим взглядам он, конечно, был вполне марксистским историком. Но не ортодоксом. Я думаю, что в нем в высокой степени воплотилось то направление в нашей исторической науке, которое сочетало основные марксистские историософские установки с научным позитивизмом в конкретных исследованиях. Именно это сочетание, как мне кажется, позволило выжить и успешно развиваться советской исторической науке, лучшие достижения которой и по сей день далеко не устарели. И, конечно, Александр Львович отличался исключительной порядочностью. Рядом с ним было почти невозможно (во всяком случае, я так ощущал) совершить какой-то неблаговидный поступок, поступиться базовыми принципами морали. Он был лучом света на истфаке (хотя тогдашний истфак не был таким уж темным царством). Как говорили многие тогдашние преподаватели и студенты, «Александр Львович – это праздник». Семинар А.Л. Шапиро был тесно связан с созданной им группой по изучению аграрной истории Северо-Запада России ХVI в. В эту группу входили как уже немолодые и вполне состоявшиеся историки, так и студенты и аспиранты. В основном группа изучала писцовые книги. При этом применялись самые современные (по тому времени новаторские) методы статистической обработки материала. Благодаря Александру Львовичу участники семинара получили навыки работы с калькуляторами (тогда большими и довольно громоздкими), прослушали курсы математической и экономической статистики, слушали доклады (лекции) социологов (тогда новой дисциплины в нашей науке). Но в семинаре занимались и студенты, темы которых были далеки от аграрной истории (я в том числе). Выступить с докладом в семинаре А.Л. Шапиро было большой честью и большой ответственностью. Каждый доклад подвергался строгому и нелицеприятному разбору. Но к каждому участнику семинара, будь то студент 2-го курса или аспирант, Александр Львович относился с одинаковым вниманием и доброжелательностью. Не случайно из нашего семинара вышло множество ученых-историков, в том числе такие, как Борис Николаевич Миронов, Сергей Григорьевич Кащенко, Зоя Васильевна Дмитриева, Леонид Владимирович Выскочков, Анатолий Васильевич Смолин и многие другие (всех не перечесть). Мне кажется, что школа, пройденная в этом семинаре, - знак качества, чем бы потом не пришлось заниматься его участникам. Я до сих пор вспоминаю годы, проведенные в этом семинаре, как самые счастливые в моей научной жизни. И, конечно, своим становлением как историка я всем обязан Александру Львовичу. Ф.Н.: Расскажите, пожалуйста, о Вашей работе в Российском государственном историческом архиве. Д.Р.: О Российском государственном историческом архиве я написал книгу («Архив Российской империи: судьба документального наследия высших и центральных учреждений Российской империи». - Saarbrücken: Palmarium Academic Publishing, 2015. 665 с.). Эта книга во многом основана на личных воспоминаниях и рассказах ветеранов архива. А подробный рассказ о моей работе в архиве занял бы слишком много места. Когда в мае 1970 г. я поступил на работу в тогдашний Центральный государственный исторический архив СССР, я уже лет 5 занимался в читальном зале архива в качестве читателя, прошел архивную практику в этом архиве (тогда она, если память мне не изменяет, продолжалась месяц или даже 6 недель), поэтому я думал, что к работе в качестве архивиста я достаточно подготовлен. Но, конечно, по-настоящему более или менее квалифицированным архивистом я стал лет через 5 - 7, не раньше. Многому пришлось учиться. Моя деятельность в архиве проходила в основном в области использования, публикации, создания справочников, научно-исследовательской и методической работы. Хранением, учетом, созданием и усовершенствованием описей и каталога я никогда не занимался. Сначала я был в составе хозрасчетной группы (а затем Отдела договорных работ), занимавшейся по заказам разных учреждений и организаций созданием перечней документов. В основном эти перечни охватывали документы по истории отдельных регионов и памятников истории и культуры в этих регионах. Особенно длительной и объемной работой стало составление перечней по истории памятников архитектуры Ленинграда. Эта работа стала хорошей школой, т.к. предусматривала выявление документов по различным темам с помощью описей и каталога, затем просмотр и описание дел и, наконец, формирование самих перечней – оригинального и довольно эффективного вида научно-справочного аппарата. Пришлось познакомиться с самыми различными фондами, их научно-справочным аппаратом, всевозможными справочниками и др. печатными изданиями. Затем я стал заведовать методическим кабинетом, а вскоре преобразовал этот кабинет в Отдел научно-исследовательской, методической и организационной работы. Этот отдел занимался прежде всего подготовкой справочника по истории высших и центральных государственных учреждений России, созданием автоматизированной информационно-поисковой системы (на документы по истории памятников архитектуры и градостроительства Москвы, Ленинграда и их пригородов), в дальнейшем – подготовкой сначала краткого справочника о фондах, а затем и путеводителя по архиву. Но пришлось заниматься и составлением планов и отчетов архива, всевозможной организационной работой. В последние годы отдел стал именоваться Отделом научных публикаций, что предполагало и соответствующие функции (подготовка документальных сборников, справочников, научно-исследовательская работа). Отдел превратился в признанный в историческом и архивном мире научный центр, ликвидированный руководством архива (и Федеральным архивным агентством) в 2015 г. Эта ликвидация совпала с моим вынужденным уходом из архива. Придя в архив, я застал конец его золотого века, пришедшегося в основном на 1960-е годы. В архиве уже не работали такие корифеи архивного дела, как Ира Федоровна Петровская, Лидия Ивановна Полянская, Леонид Ефимович Шепелев, легендарный директор архива Василий Васильевич Бедин. Но я застал Мину Семеновну Шустерову (под ее руководством я делал первые шаги в архиве), Нину Петровну Дятлову (она возглавляла Отдел договорных работ), Григория Магнусовича Горфейна (старейшего на тот момент сотрудника архива, создателя архивного каталога), Эсфирь Самойловну Паину (опытнейшего публикатора), Анну Львовну Вайнштейн (она заведовала методическим кабинетом), Нину Германовну Маркову (заведующую научно-справочной библиотекой архива), Валентину Ильиничну Вельбель (легендарного заведующего читальным залом), Розу Юделевну Мацкину (создателя методики усовершенствования описей), Валентину Прокофьевну Павлову (которой я обязан успехом большинства моих начинаний в архиве). Так что было еще у кого учиться… Когда я поступил в архив, прошло чуть больше 10 лет, как все архивы перешли на функциональную структуру. Раньше каждое архивохранилище занималось всем: и хранением, и учетом, и описанием, и даже публикацией, все в пределах хранимых там фондов. В результате в архиве были опытнейшие хранители, которые досконально знали свои фонды. Я некоторых еще застал. Хотя, конечно, переход к функциональной структуре был неизбежен. В целом тогдашний архив отличался очень высоким уровнем квалификации большинства сотрудников, неизменно благожелательным отношением к читателям, тесными связями с исторической и филологической наукой. Эту атмосферу поддерживали, как могли, и новые поколения архивистов. Например, Серафима Игоревна Варехова во главе читального зала архива запомнилась всем исследователям, работавшим в архиве. А поскольку в тех, прежних зданиях архива основные отделы были территориально тесно связаны с читальным залом, общение с исследователями было ежедневным и очень интенсивным. Возможно, с переездом в новое здание фонды архива получили лучшие условия для сохранности, но атмосфера старого места исчезла. Ф.Н.: Вы учились на истфаке ЛГУ во 2-й половине 1960-х гг. и пришли на факультет в качестве преподавателя в начале 2000-х гг. Чем отличается нынешний Институт истории СПбГУ от тогдашнего истфака? Д.Р.: Когда-то на восторженную реплику одного профессора по поводу широты новых программ «Как их теперь учат!» я ответил: «Зато мы с Вами учились у Мавродина, Шапиро, Окуня, Валка, Гуковского, а они у нас с Вами учатся». Профессор был очень уважаемый, и уж к нему-то мое bon mot меньше всего относилось. А если серьезно, то вершины всегда трудно и бесполезно сравнивать, а общий средний уровень основной массы нынешних преподавателей, может быть, даже и повыше, чем в мое время. Мне трудно судить, да и зависит это от конкретной кафедры. Но одна потеря (и очень важная) очевидна. Исчезли семинары, в которые студент приходил на 1-м – 2-м курсе и в которых оставался до окончания университета или даже аспирантуры, а то и дольше. Я уже рассказывал о семинаре А.Л. Шапиро. Такими же были семинары Б.В. Ананьича, Л.С. Клейна… Это были настоящие научные школы. Выпускники этих семинаров занимали и продолжают занимать очень заметное место в науке. Нынешние «спецсеминары» (на которые обычно записываются на семестр) никак их не заменяют, да и не могут заменить. Не в восторге я и от слишком большого количества дисциплин по выбору в ущерб обязательным. Мне кажется, что преподавателям лучше знать, какие дисциплины нужны студенту, чтобы он стал полноценным специалистом, чем самому студенту. Тем более, что из курсов «по выбору» обычно выбирают не самое содержательное и полезное, а самое внешне привлекательное. Принцип выбора я считаю правильным сохранить лишь для спецкурсов (и, конечно, семинаров). По моему глубокому убеждению, каждый студент в течение одного семестра должен выбирать не более одного спецкурса. Зато спецкурсы (и семинары) должен быть вправе предлагать любой преподаватель, если он считает, что ему есть что предложить. А выбор останется за студентами. Кажется, я излагаю здесь весьма непрогрессивную точку зрения, но я считаю именно так. Изменения учебных планов – вещь неизбежная. Все-таки сейчас мы живет совсем в другой эпохе. Но мне кажется, что некоторые из ныне читаемых курсов вполне могли бы быть спецкурсами, а некоторых обязательных дисциплин в расписании явно не хватает. А что касается студентов… Молодежь всегда прекрасна. Хотя бы потому, что у нее все впереди и на нее еще можно возлагать какие-то надежды. Полагаю, что нынешние студенты выгодно отличаются от нашего поколения лучшим знанием языков, свободным владением компьютерной техникой, лучшим знанием литературы по своей теме (но, к сожалению, только по своей), меньшей идеологической зашоренностью (хотя здесь, кажется, все начало возвращаться на круги своя). Мы же (лучшая часть, конечно) отличались большей широтой культурных интересов, большей, возможно, увлеченностью наукой. В мое время считалось неприличным не знать художественную литературу (и не только классическую, но и самиздатовскую), музыку, театр. Наши источники информации были гораздо более ограничены, но зато все, что было доступно, читали от доски до доски, спорили, обсуждали. Но, возможно, это свойственно и нынешним студентам, а я просто недостаточно их знаю. Ф.Н.: В 2013 году Санкт-Петербургский государственный университет хотел объединить исторический и философский факультеты. Как Вы восприняли эту идею? Д.Р.: Разумеется, отрицательно. Как, видимо, и большинство коллег. Она в итоге и не прошла. Ф.Н.: Как Вы отнеслись к выходу приказа 3773/1? (вышел в 2019 г. в Санкт-Петербургском государственном университете. Согласно приказу, для открытия элективных и факультативных дисциплин необходима запись как минимум 10 человек – Ф. Н.). Д.Р.: Конечно, крайне негативно. Насколько мне известно, этот приказ сейчас и не применяется. Ф.Н.: В каких еще ВУЗах Вы преподавали? Д.Р.: Преподавать параллельно основной работе в архиве я начал довольно рано. Уже с 1972 г. (и долгие годы потом) я руководил архивной практикой студентов ЛГУ, МГИАИ и некоторых других университетов. В ЛГУ я 2 или 3 года читал (на правах преподавателя «почасовика») курс архивоведения. Потом – после сравнительно долгого перерыва – я читал (на тех же основаниях) курсы истории культуры, истории Петербурга, вспомогательных исторических дисциплин, историографии в тогдашнем ЛГПУ им. Герцена, вел там практические занятия и семинары. Затем начал преподавать архивоведение в Санкт-Петербургском государственном институте культуры, читал лекции и руководил архивной практикой. Это продолжалось довольно долго, почти 2 десятилетия. В Европейском университете в Санкт-Петербурге я в рамках программы Н.М. Гиренко прочитал курс истории межнациональных отношений в Российской империи, а потом от этого университета был командирован в Петрозаводск, где в течение 3-х, кажется, недель прочитал (по 6 – 8 часов в день) курс архивоведения. Ф.Н.: Вы принимали непосредственное участие в создании общества «Мемориал» (признано в России НКО-иноагентом. Общество ликвидировано Верховным судом в конце 2021 года. В феврале 2022 года Апелляционная коллегия Верховного суда рассмотрела жалобу Общества на решение Верховного суда. В удовлетворении жалобы было отказано, а решение оставлено без изменений – Ф. Н.). Расскажите, пожалуйста, об этом поподробнее. Как складывалось Ваше дальнейшее взаимодействие с этим Обществом? Д.Р.: В 1987 г. (если память мне не изменяет) я случайно узнал, что собираются подписи под обращением об установлении памятника жертвам сталинских репрессий. Поскольку эта тема мне была близка с детства, я присоединился к группе, уже некоторое время существовавшей в Ленинграде. Это был зародыш ленинградского «Мемориала». Сначала это было несколько человек (главные организаторы Елена Михайловна Прошина – главный мотор ленинградского «Мемориала» в то время – и Марина Георгиевна Жженова), потом группа стала расти на глазах. Появилось помещение (в ДК Кирова), где проходили еженедельные собрания. На них выступали бывшие репрессированные, начали собирать анкеты. Готовили устав будущей организации. Так в январе 1989 г. я оказался делегатом первого учредительного съезда «Мемориала» в Москве. Могу точно сказать, что это было спонтанное, никем не управляемое поначалу движение, начавшееся во многих городах и регионах тогдашнего СССР. И люди в нем были очень разные. Одни (по большей части потомки старых большевиков), стремились восстановить историческую справедливость по отношению к «ленинской гвардии». Другие считали необходимым реабилитацию всех жертв политических репрессий (в том числе и первых лет советской власти, и после 1956 г.). Съезд собрал всех. Там были и представители либеральной части советского истеблишмента, и вчерашние политические заключенные хрущевско-брежевско-андроповского периода. И известные писатели, ученые, общественные деятели, и пока никому не известные молодые активисты. На этом съезде я был избран членом научного совета «Мемориала» - конечно, не благодаря моим научным заслугам (и тогда, и, видимо, теперь, не таким уж значительным), а потому, что я был профессиональным архивистом. Но этот совет, насколько я помню, реально не работал. Поначалу деятельность «Мемориала» (в том числе и в нашем городе) в основном заключалась в сборе сведений о репрессированных, агитации за идею памятника. Правозащитной составляющей тогда еще не было. Но научный аспект довольно рано выделился в самостоятельное направление. Вениамин Викторович Иофе создал НИЦ «Мемориал». Я был одним из учредителей этой организации. К сожалению, моя деятельность в ней была минимальной – главным образом, консультации по формированию архива. В дальнейшем моя общественная активность переключилась на другие сферы деятельности. Но я горжусь тем, что я в свое время принимал какое-то минимальное участие в зарождении этого общественного движения. Ф.Н.: Вы состояли в таких общественных организациях как Ленинградская трибуна, Антифашистский союз. Какой деятельностью в этих организациях Вы занимались? В каких еще общественных организациях Вам приходилось состоять? Д.Р.: «Ленинградская трибуна» появилась в марте 1989 г. как дискуссионный клуб ленинградской интеллигенции. В отличие от «Московской трибуны» или «Свердловской трибуны» она не была главным центром общественно-политической жизни города (это место занимали сначала клуб «Перестройка», потом «Народный фронт», комитет «Выборы-89» и некоторые другие, например, градозащитные организации). Но поскольку «Ленинградская трибуна» объединяла выдающихся представителей науки и культуры нашего города, ее регулярные собрания (они проходили в редакции «Звезды») были площадкой, на которой в ходе дискуссий формировались общие позиции тогдашней ленинградской интеллигенции. Выработанные в результате дискуссий заявления «Ленинградской трибуны» передавались в СМИ. Звездным часом «Ленинградской трибуны» стали дни августа 1991 г., когда группа активистов клуба (в их числе был и я) приняла воззвание с призывом к сопротивлению путчу. Это воззвание (заявление), кажется, распространялось в виде листовок. А потом деятельность «Ленинградской трибуны» заглохла. Начались новые времена, у каждого обозначились свои направления деятельности – у кого политической, у кого культурной, у кого правозащитной. Да и единой позиции в новых условиях быть уже не могло. Антифашистский союз существовал недолго. Прежде всего, из-за отсутствия материальной и организационной базы. Он объединил группу людей, противостоявших народившемуся с началом перестройки фашизму. Я участвовал в активном противостоянии черносотенцам из общества «Память», начиная с первых их митингов в Румянцевском саду. Постепенно сложилась группа единомышленников. Наша деятельность не ограничивалась попыткой создания союза. Это были выступления на разных общественных площадках, сбор сведений о деятельности черносотенных (неофашистских) организаций. Мы издавали антифашистский журнал «Барьер» (в англоязычном варианте «Challenge»). Этот журнал входил несколько лет, хотя и нерегулярно. Прекратился из-за отсутствия средств и организационных возможностей. Результатом сбора информации (в том числе различных черносотенных изданий, листовок и т.д.) и записи митингов организаций типа «Памяти», а также научного изучения феномена русского фашизма стали 5 выпусков историко-социологических очерков «Национальная правая прежде и теперь» (под редакцией Р.Ш. Ганелина). Во всех этих делах я принимал посильное участие. А после убийства Н.М. Гиренко (о Н. М. Гиренко Д. И. Раскин пишет в: Николай Михайлович Гиренко и Санкт-Петербургский союз ученых // Антропологический форум. 2011. № 14 Online. С. 321-327 – Ф. Н.). мне пришлось поучаствовать в судебной экспертизе (и заключениях специалиста на стадии следствия) по делам по 282-й статье УК РФ. Хотя это и не совсем мой профиль, от этой деятельности я не считал возможным уклониться, т.к. занятие это было небезопасным. Работа по экспертизе в основном велась Группой по правам национальных меньшинств Санкт-Петербургского союза ученых, которую возглавлял Николай Михайлович Гиренко, а после его гибели – Валентина Георгиевна Узунова. С 1993 г. я был членом Общественного научно-экспертного совета по культурному наследию (ОНЭКС) при Фонде спасения Санкт-Петербурга (представлял в нем архивы и библиотеки). В него входили ведущие архитекторы, реставраторы, искусствоведы, общение с которыми (как и сама работа в совете) существенно расширили мой кругозор. В 1991 г. я вступил в Санкт-Петербургский союз ученых. С 1994 г. вхожу (в разных качествах) в его руководство. Эта деятельность в наибольшей степени соответствует и моим наклонностям, и моим возможностям. Надеюсь, что там я приношу некоторую пользу. Ф.Н.: С кем из известных общественных и / или политических деятелей Вы были знакомы? Оказал ли кто-то из них на Вас влияние (и наоборот)? Д.Р.: Конечно, в результате моей общественной деятельности (хотя и очень скромной по масштабу) мне довелось эпизодически общаться со многими выдающимися людьми, например, с Сергеем Адамовичем Ковалевым, Галиной Васильевной Старовойтовой и многими другими. Это было честью для меня, ярким впечатлением, запомнившимся на всю жизнь. Более близко я общался по «Мемориалу» с Арсением Борисовичем Рогинским (с ним, впрочем, был знаком задолго до перестроечных событий) и Вениамином Викторовичем Иофе, а по антифашистским делам и Союзу ученых – с Николаем Михайловичем Гиренко (с ним мы стали друзьями). Не могу сказать о прямом влиянии (все-таки мне тогда было уже больше 40 лет), но это общение было важной частью моей жизни. Об обратном влиянии, думаю, говорить не приходится. Ф.Н.: Когда и как Вы стали правозащитником? Расскажите, пожалуйста, о Вашей деятельности как правозащитника. Д.Р.: Все-таки называть меня правозащитником в высоком и полном смысле этого слова нет достаточных оснований. Я с огромным уважением и восхищением отношусь к тем, кто посвятил всю свою жизнь этой благородной и небезопасной миссии. Но моя общественная активность лишь отчасти способствовала правозащитной деятельности. Другое дело, что мое членство в Пен-клубе предполагает формальную принадлежность как к правозащитникам, так и к писателям. Ф.Н.: Когда и как Вы начали писать стихи? Расскажите, пожалуйста, о Вашей деятельности как поэта. Д.Р.: Стихи я начал писать в 16 лет. В моем окружении стихи в юности писали все. Я отличался разве что тем, что целенаправленно изучал русскую (и отчасти немецкую) поэзию и осваивал все возможные образцы версификации. Возможно, осваивая технику (сами стихи были еще очень слабыми и мало содержательными), я даже видел в поэзии свою жизненную цель. Но, во-первых, одновременно, своей целью я считал и историческую науку, к которой приближался в университетские годы, во-вторых, публикации и вообще любая открытая поэтическая деятельность была тогда невозможна. С петербургским андеграундом я пересекался, а с некоторыми его ведущими представителями (Елена Шварц, Виктор Кривулин) был даже в дружеских отношениях, но в подполье меня не тянуло. Поэтому писал для себя, время от времени. Но свой стиль и свою технику постепенно выработал. В самом конце 1970-х я пришел в ЛИТО А.С. Кушнера (ни к кому другому я, конечно бы, не пошел). Там я нашел и отклик на свою поэзию, и единомышленников, и друзей. И, конечно, общение (а потом и дружба) с Александром Семеновичем и замечательными поэтами из этого круга (например, с А.А. Пуриным, А.С. Танковым, А.Ф. Фроловым и др.). Первая моя публикация состоялась лишь в 1989 г., когда мне было уже 43 года. А потом были и публикации в журналах (больше всего в «Звезде», но и в «Новом мире») и даже 3 книги, признание в узком кругу коллег по поэтическому цеху, литературные премии. Но поскольку я никогда не принадлежал ни к андеграунду, ни к официальной советской поэзии, ни к традиционалистам, ни к новаторам, моя позиция в поэзии всегда была обособленной (если не сказать маргинальной). Я опубликовал большую часть написанного (по крайней мере, за последние 2 десятилетия), но не думаю, что за пределами Петербурга (и то в основном круга профессиональных литераторов) я особенно известен. Писал всегда мало и редко, а печататься никогда специально не стремился. Последние 3 года почти не пишу, т.к. не чувствую созвучности господствующей культуре и потенциальным читателям, а нынешнее время требует прямого высказывания, чуждого моей поэтике. Ф.Н.: Кем Вы себя в первую очередь ощущаете: историком, правозащитником или поэтом? Д.Р.: Профессиональным историком я себя ощущаю, хотя бόльшую часть жизни собственно исторической наукой (а не архивной работой) я мог заниматься лишь урывками, в свободное время. Сделал я в науке сравнительно мало (намного меньше, чем хотел бы и чем мог бы). Чувствовать себя правозащитником у меня нет достаточных оснований. Скорее человеком, не чуждым общественной активности (и то в последнее время из-за возраста значительно снизившейся). Поэзия всегда составляла если не бόльшую, то необходимую часть моей жизни. Требования к результатам своей поэтической работы я всегда предъявлял самые высокие, т.е. профессиональные – и до формальной профессионализации (членство в Союзе писателей), и после того, как активно в литературной жизни перестал участвовать. Так что и ученым, и поэтом я себя ощущаю одновременно. Независимо от реального места как в науке, так и в литературе. Ф.Н.: Какие проблемы в современной исторической науке Вы видите? Как Вы оцениваете влияние постмодернизма на историческую науку? Д.Р.: Начну с ответа на второй вопрос. К постмодернизму я отношусь крайне отрицательно. В искусстве он означает отрицание ценностей и любых критериев, позволяющих отличать искусство от не-искусства. И последователи постмодернизма не дали миру ни одного действительно достойного произведения. А в науке постмодернизм – это отрицание объективной истины, критериев верификации / фальсификации результатов научных исследований. Т.е. отрицание самой науки. Следование постмодернизму в исторической науке – это отрицание истории как науки. Это относится и к историческим штудиям корифеев постмодернизма. Не случайно влияние постмодернизма было заметно (сейчас эта мода, кажется, проходит) в гуманитарных и социальных науках, но не в точных и естественных (где отказ от основной научной парадигмы невозможен). Хотя постмодернисты и увлекались терминологией, заимствованной из естественных и точных наук. Так что ничего хорошего постмодернизм ни искусству, ни тем более науке не принес. А одной из главных проблем современной исторической науки я считаю засилье моды в ущерб доказательности. Новые школы и концепции появляются, на мой взгляд, чаще всего как ответ на требование новизны любой ценой. Это обеспечивает авторам гранты, позиции в ведущих университетах и публикации в рейтинговых журналах. При этом методы, подходы и концепции преобладают над доказательностью, над выявлением и анализом источников. Но интеллектуальная мода, мало чем отличаясь по механизму создания и распространения от моды на одежду и макияж, гораздо менее безобидна. Наука (в том числе и историческая) должна развиваться по иным законам. Для российской исторической науки все это усугубляется подражательностью (иногда уже устаревшим образцам) и имитацией новых методов и направлений. Например, обычные историко-бытовые очерки выдаются за историю повседневности, обычное изучение истории публицистики (общественной мысли) – за историю понятий. И т.д. Проблема заключается еще и в том, что большинство новых (хотя в общем уже и не слишком новых) направлений в исторической науке позволяют увидеть лишь часть целого, лишь одну сторону или даже частное проявление исторического процесса. Например, изучение исторической памяти, будучи вполне законным предметом социологического исследования, для истории массового общественного сознания дает лишь сравнительно частный материал, который необходимо дополнять историей правосознания, религиозных, социальных и др. массовых представлений. А претендует это направление чуть ли не на то, чтобы заменить традиционную историю. Пресловутая история понятий или интеллектуальная история – это лишь часть истории общественной мысли или общественного сознания, играющей значительную роль в историческом процессе, но не объясняющей его универсально. История повседневности затрагивает более глубинные слои этого процесса, но сама по себе не может быть универсальным средством его познания. Мне кажется, что последователи этих и других модных направлений уподобляются слепым, на ощупь изучающим слона, - кто ноги, кто хобот… Наиболее мощным из получивших распространение в последние десятилетия средством исторического познания я считаю количественные методы, так называемую клиометрию. Это, действительно, эффективный инструмент научного познания истории. И эту свою эффективность он доказал во множестве конкретных исследований. В целом же я считаю, что применение в исторической науке методов социологии, психологии, лингвистики более чем правомерно и перспективно. Но лишь при условии источниковедческой надежности материала исследования, верифицируемости результатов. Мультидисциплинарные (я не люблю слово «междисциплинарные») исследования неизбежны. Я думаю, что ближе всего к исторической науке социология. Но в ней, по моему ощущению, присутствуют (пусть и не в такой степени) те же проблемы общей парадигмы, методов и школ, что и в исторической науке. При этом значительная часть историков по-прежнему работает (и часто весьма успешно) в традиционной методике. Я даже думаю, что конкретные исторические исследования с целью установить «wie es eigentlich gewesen», опирающиеся на максимально полную и подвергнутую научной критике источниковую базу, не устарели и никогда не устареют. Ф.Н.: Как ученый как Вы воспринимали себя в условиях Советского Союза? Д.Р.: В советское время формально я не принадлежал ни к академической, ни к вузовской науке, разве что имел ученую степень. Поэтому мои возможности были довольно ограничены. Поскольку я занимался досоветским периодом и сравнительно нейтральными сюжетами, особого идеологического гнета я не испытывал. Как и большинство моих старших коллег, я работал в рамках общей парадигмы научного позитивизма. Именно поэтому исследования лучших советских историков не устарели и по сей день. Надеюсь, что это можно сказать и о моих публикациях кон. 1960-х – 1980-х гг. Ф.Н.: Собрана ли где-то библиография Ваших работ? Д.Р.: Нет. До моего прихода в СПбГУ в этом не было необходимости. А потом пришлось составлять список трудов post factum, так что он получился не очень полным. Да и сейчас я отношусь к учету своих публикаций не очень тщательно. Ф.Н.: Каковы Ваши творческие планы? Д.Р.: Сейчас, в условиях резко возросшей общей неопределенности и с поправкой на уже не молодой возраст, трудно строить далеко идущие планы. В ближайшее время я надеюсь завершить (совместно с моими коллегами) исследование истории пенсионной системы в Российской империи. Если повезет, хотел бы продолжить изучение истории российской имперской государственности и, в частности, российской бюрократии. Есть несколько сравнительно частных сюжетов, которые хорошо бы довести до публикации. А дальше будет видно. За всю свою уже не короткую жизнь я убедился, что если из планов и замыслов удается осуществить 10%, то это – хороший результат. Ф.Н.: Что бы Вы пожелали будущему поколению историков, начинающим исследователям? Д.Р.: Не буду особенно оригинальным. Честности и внутренней свободы. Самостоятельности и независимости. И, конечно, успехов. Все это относится, кстати, не только к историкам. Ф.Н.: Спасибо за интервью! "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.