Результаты поиска

Боровков Д.А. «Киевская Русь» — возникновение историографического концепта в историографии XIX века В статье рассматривается проблема использования термина «Киевская Русь» в трудах представителей русской исторической науки XIXвека. Ключевые слова: Киевская Русь, Н. М. Карамзин, М. А. Максимович, С. М. Соловьев, Н. И. Костомаров, Д. И. Иловайский. Сведения об авторе: Боровков Дмитрий Александрович, кандидат исторических наук; brancaleone85@mail.ru Abstract: In the article is considered the problem of the use the concept Kievan Rus’ in the works of Russians historians of XIX century. Keywords: Kievan Rus’, N. Karamzin, M. Maksimovich, S. Soloviev, N. Kostomarov, D. Ilovaysky. Borovkov Dmitry – Cand. in history, brancaleone85@mail.ru Несмотря на то, что понятие «Киевская Русь» является основополагающим для характеристики древнерусской государственности, его анализу в отечественной историографии посвящено лишь два небольших очерка [1, c. 29–32; 2, c. 16–20], поэтому представляется актуальным рассмотреть проблему его употребления в нарративах русской исторической науки XIX в. Инициатором введения в научный обиход словосочетания «Киевская Русь» считается М. А. Максимович — профессор и ректор Киевского университета св. Владимира, — использовавший его в своей работе “Откуда идет Русская земля по сказанию Несторовой летописи и другим старинным писаниям” (1837). Анализируя в хронологическом порядке известия ПВЛ, исследователь отметил, что при Аскольде и Дире «Русь действует на юге, и от нее в Киевской области, в земле Полянской, начинается Русская Земля», а с приходом Олега в Киевскую землю происходит утверждение в ней и распространение на другие области имени Русского» [3, c. 33, 34; см. также: с. 47–49]. «Сия-то древняя Киевская Русь была рассадником русского духа для храбрых сыновей своих — русичей, духа любви к Русской земле и ее славе, которого звучали самые имена русских князей» [3, c. 54]. Таким образом, термин «Киевская Русь» изначально имел региональный смысл — как синоним Киевской или Полянской земли, начиная с того момента, когда она попадает под власть варяжской руси, появившейся на юге сначала с Аскольдом и Диром, а затем с Олегом, хотя нетрудно заметить, что термин появляется не столько в социально-политическом, сколько в социокультурном контексте, характеризующем определенный этап общей истории восточных славян. Основание этой точке зрения исследователь видел не только в собственных наблюдениях над текстом ПВЛ, но и в предшествующей историографической традиции, о чем говорится в примечании №42, где для придания веса этим наблюдениям он апеллировал к вышедшей в свет в 1818 г. «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина: «Еще Карамзин заметил по нашим летописям, что Русью или Русскою Землею в древности у нас называлась преимущественно Киевская или Южная Русь» [3, c. 123]. В труде Карамзина помимо утверждения о тождестве «Русской земли» и «Киевской области» в XII–XIII вв., которое было экстраполировано автором на события конца IX в., можно обнаружить определение «киевские россы», использованное в полемике с А. Л. Шлёцером [4, прим. к тому I, гл. IV, стб. 74–75, 79; прим. к тому II, гл. XII, стб. 133]. Таким образом, можно считать, что новация М. А. Максимовича была подготовлена предшествующей историографической традицией. В то же время о разделе Ярослава I в 1054 г. в его исследовании говорится не как о разделе на уделы «Киевской Руси», а как о разделе «Русского государства», от которого постепенно обособлялись отдельные части, причем этот процесс интенсифицировался «после Второго Владимира, последнего единовластника Древней Руси» — т. е., Владимира Мономаха, со смертью которого в 1125 г. «Стольный Киев стал упадать», а имя Руси, c одной стороны, было перенесено на северо-восток Юрием Долгоруким и Андреем Боголюбским («Суздальская Русь»), а с другой стороны, на юго-запад Романом Мстиславичем («Галицкая или Червонная Русь»), «города коих были родными детьми Киеву и по утрате коих первозванная Земля Русская прозвалась Украиною, а в XIV веке во Владимире-Волынском получила название Малой Руси» [3, c. 53, 54]. Здесь надо отметить, во-первых, скрытое тождество понятий «Древняя Русь» и «Киевская Русь», благодаря которому последнее потеряло региональное значение, превратившись в синоним «Русского государства», что придало использованному Максимовичем терминологическому аппарату эклектичный характер, а во-вторых, дифференциацию понятия «Русь» в историко-географическом контексте XII–XIV вв. Гипотеза о «переносе» Руси на северо-восток и юго-запад сближала построения Максимовича с аналогичными представлениями московского и польского историописания XVIстолетия соответственно, некритично воспроизведенными исторической наукой XIX в. [1, c. 30, 31; 5, c. 152–154], что также свидетельствует о его зависимости от предшествующей историографической традиции. Более десяти лет спустя идея Максимовича о преемственности Киевской и Галицкой Руси получила продолжение у А. С. Клеванова [6, c. 15], однако широкого распространения в последующей историографии она не получила. Для подтверждения этого тезиса достаточно посмотреть на частотность употребления термина в трудах крупнейших представителей отечественной историографии второй половины XIX в. По одному разу термин «Киевская Русь» употребляется в первых двух томах «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева (1851, 1853), посвященных домонгольскому периоду истории. Первый раз в рассказе о столкновениях «Киевской Руси» с Византией, второй раз — при характеристике территорий, находившихся под властью рода Рюриковичей после 1146 г. [7, с. 130, 644], т. е., в региональном значении. Можно говорить о почти случайном его использовании, поскольку исследователь отдавал предпочтение географическим понятиям «Южная Русь» или «Украйна». Сходным образом поступил Н. И. Костомаров — один из основоположников малороссийской историографии, который, отождествляя Русь с Киевской землей, словосочетания «Киевская Русь» практически не употреблял [8, с. 155], хотя аналогичными географическими понятиями («Ростово-Суздальская Русь», «Червоная Русь») пользовался регулярно. Столь же редки упоминания «Киевской Руси» как определения дотатарской эпохи в «Русской истории» (1872) К. Н. Бестужева-Рюмина [9, с. 330, 363]. Немногим чаще термин «Киевская Русь» использовался в первом томе «Истории России» Д. И. Иловайского (1876), причем для обозначения совокупности земель под властью киевского князя [10, с. 38, 39, 48, 74]. Он не получил широкого распространения в историографии XIXв., ни в региональном значении, ни для характеристики древнерусского периода в целом до публикации лекционных курсов С. Ф. Платонова (1899) и В. О. Ключевского (1904), способствовавших его популяризации. Список литературы [1] Толочко А. Химера “киевской руси” // Родина, 1999, №8. [2] Долгова В. Н. Киевская Русь в работах современных российских и украинских историков // Ученые записки Орловского государственного университета, 2016, №4 (73). [3] Максимович М. Откуда идет Русская земля по сказанию Несторовой летописи и другим старинным писаниям. Киев, 1837. [4] Карамзин Н. М. История государства Российского. Кн. 1. Тома I, II, III, IV. М., 1988. [5] Горский А. А. Русь. От славянского Расселения до Московского царства. М., 2004. [6] Клеванов А. История Юго-Западной Руси от ее начала до половины XIV века. М., 1849. [7] Соловьев С. М. Сочинения: В 18 кн. Кн. 1. История России с древнейших времен. Т. 1–2. М., 1988. [8] Костомаров Н. И. Черты народной южнорусской истории // История Руси Великой. Сочинения Н. И. Костомарова в 12 томах. Т. 12. Истоки русского единодержавия. М., 2005. [9] Бестужев-Рюмин К. Н. Русская история до конца эпохи Ивана Грозного. М., 2015. [10] Иловайский Д. И. Становление Руси. М., 1996.

Искра Шварц «Ничего он не отторгал, он возвращал!» Что на самом деле хотел сказать Путин? В день рождения Петра Первого, 9 июня, В.В. Путин выступил перед молодыми предпринимателями, инженерами и учёными с аналогией между современностью и правлением первого российского императора. Не в первый раз президент РФ использует историю для политических посланий, прибегая к приемам и методам исторической политики. Что зад этим скрывается, в каком ключе они были высказаны, и как исторические аналогии соотносятся с исторической действительностью, все эти вопросы являются предметом выяснения в этой статье. Ключевые слова: историческая политика, В.В. Путин, Петр I, Северная война, Украина, Нарва Сведения об авторе: Искра Шварц (*1953) – австрийский историк болгарского происхождения, выпускница Московского университета. Живет в Вене. Работает с 1990 г. в Институте Восточноевропейской истории Венского университета, профессор, доктор философских наук (Dr. phil.). Автор книг: «Петр I и Австрия. Исследования о петровской эпохе» (2022), «Французское королевство и Русское государство в XI–XVI веках» (2021, в соавторстве с В.В. Шишкиным), сборников «Die Flucht des Thronfolgers Aleksej“ (2019), „Quo vadis EU?“ (2008, совместно с A. Suppan), «Русская и украинская дипломатия в Евразии: 50-е годы XVII века» (2000, совместно с Л.Е. Семеновой и др.), «Русская и украинская дипломатия в международных отношениях в Европе в середине XVII в.» (2007, совместно с Л.Е. Семеновой и др.) и множества научных статей по истории России и стран Центральной и Восточной Европы. e-mail: iskra.schwarcz@univie.ac.at Iskra Schwarcz „He did not conquer, he brought back!” What did Putin really wanted to say? Abstracts: On the birthday of Peter the Great, June 9, V.V. Putin gave a speech to young entrepreneurs, engineers and scientists in which he compared today and the reign of this Russian emperor. This is not the first time that the President of the Russian Federation uses history for political messages, resorting to the techniques and methods of history politics. What is hidden behind this, in what key he expressed himself, and how historical analogies relate to historical reality, all these questions are treated in this article. Key-words: history politics, V.V. Putin, Peter the Great, Great Northern War, Ukraine, Narva About the author: Iskra Schwarcz (*1953) is an Austrian historian of Bulgarian origin, a graduate of Moscow State University and lives in Vienna. Since 1990 she has been working at the Institute of Eastern European History of the University of Vienna, Professor, Doctor of Philosophy (Dr. phil.). Author of the books: «Petr I i Avstriya. Issledovaniya o petrovskoj epohe» (2022), «Francuzskoe korolevstvo I Russkoe gosudarstvo v XI–XVI vekah» (2021, with the co-author V.V. Shishkin). Editor of the volumes «Die Flucht des Thronfolgers Aleksej“ (2019), „Quo vadis EU?“ (2008, with the co-editor A. Suppan), “Russkaya I ukrainskaya diplomatiya v Evrazii: 50-e gody XVII veka» (2000, with the co-editors L.E. Semenova et. al.), «Russian and Ukrainian Diplomacy in the European International Relations in the Middle of the XVII-the Century» (2007, with the co-editors L.E. Semenova et. al.) and author of many more scientific articles on the history of Russia and other countries of Central and Eastern Europe. E-Mail: iskra.schwarcz@unvie.ac.at В последние годы президент Российской Федерации В.В. Путин пользуется любой возможностью, чтобы задать «новые векторы» в понимании российской истории и обозначить новые «скрепы», присущие исторической специфике России. Достаточно назвать опубликованную в прошлом году и наполненную историческими мифами статью «Об историческом единстве русских и украинцев», высказывания о роли личности Александра Невского в истории России, а также недавние рассуждения о норманнском вопросе и возникновении российской государственности, которые вызвали острый резонанс не только в России, но и за рубежом. Следовало ожидать, что и в связи с 350-летним юбилеем Петра I мы узнаем от Путина много нового и интересного о царе-реформаторе: законодателе, полководце и человеке. Поэтому удивляет, что исторический экскурс во время встречи 9 июня 2022, с молодыми предпринимателями, инженерами и учёными,[1] занял только несколько минут и был посвящен не личности царя и его преобразовательной политике, а исключительно Северной войне и отвоеванию у шведов, как говорилось в сталинских учебниках, «исконных русских земель»: «Вот сейчас мы были на выставке, посвящённой 350-летию Петра I. Почти ничего не изменилось. Удивительно! Как-то приходишь к этому осознанию, к этому пониманию. Вот Пётр Первый Северную войну 21 год вёл. Казалось бы, воевал со Швецией, что-то отторгал… Ничего он не отторгал, он возвращал! Так и есть. Всё Приладожье, там, где Петербург основан. Когда он заложил новую столицу, ни одна из стран Европы не признавала эту территорию за Россией, все признавали её за Швецией. А там испокон веков наряду с финно-угорскими народами жили славяне, причём эта территория находилась под контролем Российского государства. То же самое и в западном направлении, это касается Нарвы, его первых походов. Чего полез туда? Возвращал и укреплял – вот что делал. Судя по всему, на нашу долю тоже выпало возвращать и укреплять. И если мы будем исходить из того, что вот эти базовые ценности составляют основу нашего существования, мы, безусловно, преуспеем в решении задач, которые перед нами стоят»[2]. В очередной раз Путин использует историю для политических посланий, прибегая к приемам и методам исторической политики. Мы сталкиваемся с использованием прошлого исключительно для легитимации текущих решений и действий власти. То, что мы наблюдаем, это не просто увлеченность президента историческими темами, а инструмент политической борьбы и продуманная стратегия. Конструируя желательные версии исторического прошлого и подходящего образа предков, такие как славянин Рюрик, защитник и хранитель веры князь Александр Невский или царь Петр Первый, который «возвращал и укреплял» исконные русские территории, российская власть манипулирует исторической памятью. Нет ничего нового в использовании истории для объяснения политики. В любом обществе обострение политических противоречий затрагивает оценки исторических деятелей и событий прошлого, однако, в последнее время в России история все чаще заменяет собой политику и такая безудержная инструментализация истории опасна как для исторической профессии, так и для общества в целом[3]. Вернемся к высказыванию президента. В риторике и в аргументации не приводятся конкретные исторические факты, а только аналогия между современностью и временами Петра Первого: «Почти ничего не изменилось. <…> Ничего он не отторгал, он возвращал! <…> Возвращал и укреплял — вот, что делал. <…> Судя по всему, на нашу долю тоже выпало возвращать и укреплять». Хотя Путин ни разу прямо не упомянул актуальные события в Украине его слова являются, во-первых, признанием, что война, которая идет уже четвертый месяц, это война за возвращение украинских земель как «исконно русских», в лоно Российского государства, а во-вторых, высказывание Путина дает основание предполагать, что то, что происходит сейчас в Украине, это только начальный этап долгой эпопеи по «собиранию русских земель». Высказывание Путина помогает лучше понять официальную позицию Кремля в нынешних конфликтах. Отсутствие упоминания Украины в контексте «возвращения» позволяет предположить, что для него существует только борьба великих держав и на данный момент Россия, по его мнению, противостоит коллективному Западу. Поэтому и наблюдается уход от риторики о денацификации и демилитаризации Украины, характерной для начала «спецоперации», а взамен появляются слова «возвращать и укреплять». В сочетании со словами о «западном направлении» и Нарве, которые являются недвусмысленным вызовом Эстонии, Латвии и Литве, эти слова особенно настораживают. Сегодня на повестке дня находится возвращение территории Украины, следующим объектом военного воздействия может стать Нарва и Прибалтика в целом[4]. Как образно выразился, комментируя эти слова, один из блогеров: «Украинский народ оказывается такой же пешкой в игре на большой европейской шахматной доске, какой были малые балтийские народы в игре XVII–XVIII веков.[5] Я бы к этому добавила – «и которые в XXI веке могут разделить нынешнюю участь Украины». Путин не в первый раз предлагает откорректировать современные исторические взгляды и вернуться к оптике интерпретации русской истории как истории русского национального государства и как истории «русского мира».[6] Его представления о «возвращении исконных русских земель», корреспондируют с политической доктриной «собирание русских земель», которая возникла на пороге Нового времени и характерна не для правления Петра I, а для времени великого московского князя Ивана III (1462–1505) и его наследника Василия III. Уже при Иване IV, когда началось «собирание земель Золотой Орды», эта концепция перестала отвечать требованиям времени. Вслед за аннексией Казанского и Астраханского ханств шаг за шагом шло завоевание и освоение земель Сибирского ханства, которые никогда до этого не были под контролем Российского государства. Т.е. говоря о времени Петра I, Путин ошибается, русский царь не собирал «исконные русские земли», а проводил безразличную к этническим границам имперскую политику divide et impera – брал то, что был в силах взять и удержать. Как исторические аналогии из речи Путина 9 июня 2022 г. соотносятся с исторической действительностью? С середины XVII века Россия являлась частью европейской правовой системы. В Вестфальских мирных договорах 1648 г. московский государь «Magnus Dux Moscoviae“ упоминался наряду с французским королем как один из гарантов «универсального мира»[7]. Труды голландского юриста Гуго Гроция такие как De jure belli ac pacis (О праве войны и мира) и его учение об естественном праве и общественном договоре (Natur- und Völkerrecht), которые легли в основу теории современного международного права, были известны в России. В 1710 г. по приказу Петра I книга III «О праве войны и мира» была переведена на русский язык. Для Петровской эпохи характерны коалиционные войны, которым предшествовало множество союзных переговоров и договоров. Напомним, что Северная война носила коалиционный характер. Она началась после заключения союзного договора (Преображенский договор 11/21 ноября 1699) с саксонским курфюрстом и польским королем Августом II. В «Северный союз», наряду с Россией, входили Речь Посполитая, Саксония и Датско-норвежское королевство. Эти страны объединяла идея ослабить влияние Швеции. Ибо с середины XVI века Швеция вела долгие войны со своими соседями, которые привели к постепенному распространению шведских владений вдоль берегов Балтийского моря, превратив его, в сущности, во внутреннее шведское море.[8] Петр I правильно понимал, что судьба Балтийского моря могла быть решена только в совместных действиях несколько стран. Сравнив черновик и оригинал русско-саксонского договора (1699), Е. В. Анисимов обратил внимание на оформление окончательного текста – если в черновике говорилось, что Его царское величество «желает те земли паки возвратить, которые корона свейская… через вредительные договоры за собою содержати трудилась», то в окончательной редакции договора упоминается, что обе страны намеряют «иметь войну обще против короной Свейской за многия их неправды, обеим государствам нашим учиненныя».[9] Такая аргументация позволяла петровским дипломатам вести прагматичную и гибкую политику в международных переговорах. Пограничные и периферийные регионы рассматривались не как объект «собирания русских земель», а как объект правовой политики и правовых норм и цель государства была исправить старые «неправды», которые нашли отражение в «вредительных» договорах. Итак, в феврале 1700 г. войну против Швеции начала Саксония, в марте присоединилась Дания и только в конце августа, после заключения мирного договора с Османской империей, в войну вступила и Россия. Мы видим, что Петр I прилагал значительные усилия, чтобы включить Россию в европейский «концерт», в то время как современная Российская Федерация все более превращается в страну-изгоя (rogue states) международной политики и с этой точки зрения попытки Путина провести аналогию между собой и Петром противоречат хрестоматийным историческим фактам. Были ли во время Северной войны отвоеваны исконно русские земли? Споры о том, какие территории являются «исконными», часто ведут к опасным последствиям. Прибалтика – исторически сложившийся регион, в котором живут разные народы и переплетаются различные исторические судьбы. Отфильтровать и учесть из множества исторических фактов и акторов самые главные, не так просто. Средневековые Псков и Новгород, а потом Великое княжество Московское и Российское царство были далеко не единственными игроками в регионе. Активную роль здесь играли Великое княжество Литовское, потом Речь Посполитая, а также Тевтонский орден и его отделение Ливонский орден, Дания и Швеция. В связи с изменением баланса сил шел постоянный передел территорий. Так в ходе Ливонской войны (1558–1583) значительные части Ливонии и Великого княжества Литовского временно оказались под российским господством[10]. В 1595 г. Тявзинский мирный договор закрепил за Швецией Ливонию, а по Столбовскому миру 1617 г. под власть Швеции перешли прибалтийские территории России — Карельский уезд и Ингрия, т.е. ижорские и новгородские земли, города Ивангород, Ям, Остров, Копорье, Корела, Орешек с уездами и вся Нева[11]. В силу этого Россия надолго была отрезана от выхода в Балтийское море. Только сто лет спустя Швеция потеряла в Северной войне завоеванные земли и уступила России Ливонию, Эстонию, Ингерманландию, Выборгский уезд и южную часть Кексгольмского уезда[12]. Таковы исторические факты. А как обстоит вопрос с Нарвой? В историографии принято считать, что коренное население раннего поселка относится к балтийским племенам[13], у которых были тесные торговые связи с Новгородскими землями, и они засвидетельствованы в русских летописях. В 1329 г. Нарва, которая тогда находился под властью Дании, уже названа в хрониках не поселком, а городом (civitas или oppidum), городской статус также подтверждается более поздними документами XIV века. Но так как датчане не смогли заплатить Тевтонскому ордену сумму, которую орден запросил за подавление местных восстаний, король Дании Вальдемар IV продал всю Эстонию, а заодно и город Нарву и Нарвский замок в 1346 г. за 19 000 серебряных марок великому магистру Генриху Дуземеру (1280–1353). Год спустя магистр передал купленные земли Ливонскому ордену. Со временем Нарва превратилась в одну из самых важных пограничных крепостей Ордена, что не было в интересах Москвы. После присоединения Новгорода в 1478 г. Великое княжество Московское стало самым большим по территории государством в Европе. Амбиции великого князя Ивана III играть заметную роль и в прибалтийском политическом пространстве привели к строительству в 1492 г. крепости Ивангород напротив Нарвы с целью угрожать Ливонии[14]. Во время Ливонской войны с 1558 по 1581 г. город Нарва перешел в руки русских. В 1581 г. шведы завоевали Нарву и Ивангород. Затем на короткий срок во времена Бориса Годунова Ивангород опять отошел к русским, но в 1612 г. город снова вернулся под власть Швеции. С целью повысить значение Нарвы в восточной торговле шведы объединили в 1649 г. Нарву и Ивангород в один город и Ивангород стал называться «русской Нарвой». События, связанные с «Нарвской конфузией» в Северной войне и последующее взятие Нарвы в 1704 г., хорошо известны. По Ништадтскому мирному договору в 1721 г. Нарва отошла к России. Как мы видим, это территории, которые переходили из рук в руки и не являлись исконными русскими землями в том числе и с точки зрения этнического состава местного населения. Возникает вопрос: а на чьей территории был построен Петербург? Нева и прилегающие земли упоминаются в древнейших из дошедших до нас летописных сводах в «Повести временных лет» как территория, через которую новгородские купцы регулярно путешествовали в скандинавские страны. Борьба за влияние Великого Новгорода в этом регионе встретила в лице Швеции серьезного противника. С XII века начинаются первые крестовые походы шведов, которые протекали с переменным успехом. Фортуна была то на стороне Новгорода, то на стороне шведов. Самая знаменитая битва для русских состоялась в 1240 г. Отряды новгородцев и ладожан под предводительством князя Александра Ярославича атаковали лагерь шведов у устья Ижоры и одержали победу, которая вошла в историю под названием Невская битва, а князь Александр получил прозвище Невский. В 1300 г. на Неве на так называемом Охтинском мысе была построена первая шведская крепость Ландскрона, но она скоро была разрушена русскими, и наоборот в 1323 г. новгородцы построили у истока Невы из Ладожского озера крепость Орешек, которая скоро попала в руки шведов. Территория от реки Нарова до Ладоги была населена преимущественно ингерманландскими финнами. Но так как у них не было своей государственности, то обе соперничающие державы в равной мере старались захватить их земли. В 1617 г. по Столбовскому миру Нева и крепость Орешек перешли под власть Швеции и оставались ее владением до 1702 г. Как мы видим, и эти земли переходили из рук в руки и их нельзя, особенно с учетом этнического состава населения, рассматривать в качестве исконно русских, а город Петербург был основан на территории, которая только после Ништадтского мирного договора официально перешла под власть России. Своим «историческим» высказыванием Путин в очередной раз показал, что «непредсказуемое» прошлое является важным идеологическим ресурсом и его можно использовать и интерпретировать с целью оправдать и легитимировать современную политику. Подход к историческим нарративам как к языку, на котором говорит политика, и использование приемов исторической политики приводит не только к обострению взаимоотношений с соседними странами, но и чреват глобальными военными конфликтами и может привести к Третьей мировой войне. В заключении хочу подчеркнуть, что у Петра Великого Россия всегда была частью Европы. Как выразилась продолжательница его преобразований Екатерина Великая: «Россия – есть европейская держава». Современная политика Путина отрывает Россию от Европы и разрушает те мосты, которые были созданы Петром Первым, а куда этот путь ведет, пока трудно сказать. Только нельзя забывать старую максиму «История повторяется дважды…». [1] Встреча с участниками ПМЭФ состоялась после посещения мультимедийной выставки «Пётр I. Рождение империи» в историческом парке «Россия – моя история» на ВДНХ в Москве. [2] http://kremlin.ru/events/president/news/68606 (посещение – 10.06.2022) [3] Курилла И.И. Битва за прошлое. Как политика меняет историю. М.: Альпина Паблишер, 2022. С. 8; он же: История как язык политики // Новое прошлое/The New Past, 1 (2021), с. 119; Ср.: Миллер А. Россия: власть и история // Pro et Contra, май-август 2009. С. 6–23; Ачкасов В.А. Роль «исторической политики» в формировании российской идентичности: https://cyberleninka.ru/article/n/rol-istoricheskoy-politiki-v-formirovanii-rossiyskoy-identichnosti/viewer (посещение – 13.06.2022) [4] См. о реакции МИД Эстонии из-за слова Путина о «возвращении» Нарвы: https://www.dw.com/ru/estoniya-osudila-slova-putina-o-vozvraschenii-narvy/a-62098138 (посещение – 11.06.2022) [5] Блог Дмитрия Травина, 9 июня 2022: https://www.facebook.com/dtravin61 (посещение – 13.06.2022) [6] Каппелер А. Россия – многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. М.: Прогресс, 1997. С. 10–11. [7] Instrumenta Pacis Westphalicae. Die Westfälischen Friedensverträge 1648. Bern, 1948. S. 77. [8] Е.В. Анисимов, Время петровских реформ. Л.: Лениздат, 1989, с. 86. [9] Е.В. Анисимов, Время петровских реформ, с. 88. [10] Erich Donnert, Der livländische Ordensritterstaat und Russland. Der Livländische Krieg und die Baltische Frage in der europäischen Politik 1558-1583. Berlin, 1963; О Ливонской войне см.: Филюшкин А.И. Изобретая первую войну России и Европы. Балтийские войны второй половины XVI в. глазами современников и потомков. СПб.: Дмитрий Буланин, 2013; он же: Первое противостояние России и Европы. Ливонская война Ивана Грозного. М.: Новое литературное обозрение, 2018. [11] О Столбовском мире и его значении см.: Селин А. А. Столбовский мир 1617 года. СПб.: Русско-Балтийский центр «Блиц», 2019; Русско-шведская граница (1617–1700 гг.). Исторические очерки. СПб.: Русско-Балтийский центр «Блиц», 2016. [12] Текст Ништадтского мирного договора: http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/FOREIGN/nishtadt.htm (посещение – 13.06.2022) [13] Считается, что побережье реки Нарова было заселено чудским племенем. См. об этом: Городские поселения в Российской империи. Т. VII. СПб.: Типография Товарищества «Общественная польза, 1864. С. 581–582. [14] Еще в 1417 г. были засвидетельствованы опыты построить крепость напротив Нарвы, но они оказались неудачными. См. о проблемах в конце XV века: Бессуднова М.Б. Россия и Ливония в конце XV века. Истоки конфликта. М.: Квадрига, 2015.

Катриона Келли Первые и последние императоры. Рец.: In the Shadow of the Gods: The Emperor in World History, by Dominic Lieven, Allen Lane £35/ Viking $40, 528 pages Авторизованный перевод с английского С.Е. Эрлиха Амбициозное исследование Доминика Ливена об императорской власти с момента ее возникновения до схождения с исторической сцены в середине двадцатого века основано на огромном материале, который организован вокруг нескольких проблем, относящихся к природе монархического правления и к специфике империи. Данная рецензия рассматривает несколько творческих противоречий, свойственных подходу Ливена. Среди них: отказ автора судить прошлое, который сочетается с нежеланием проблематизировать такие понятия как «модерность» и «интеллигенция»; а также его типологии лидерства, которые, с одной стороны, строятся вопреки общепринятой исторической периодизации, с другой, с большим вниманием к деталям индивидуальных биографий. Ключевые слова: империя, лидерство, история Евразии, всемирная история, сравнительная история, политическая антропология Сведения об авторе: Катриона Келли, ведущий научный сотрудник, в области российских исследований, Тринити колледж, Кембридж, Великобритания, почетный профессор российских исследований университета Кембриджа. Catriona Kelly Rev.: In the Shadow of the Gods: The Emperor in World History, by Dominic Lieven, Allen Lane £35/ Viking $40, 528 pages. Abstract: Dominic Lieven’s ambitious study of imperial leadership from its origins to its demise in the mid twentieth century covers a huge range of material, but is held together by a number of questions relating to the nature of monarchical rule and the specificity of empire. This review explores some creative contradictions in Lieven’s approach to history, for example, between his refusal to judge the past and reluctance to problematise concepts such as ‘modernity’ or ‘intelligence’, and between his interest in typologies of leadership that cut across historical periodisation on the one hand, and preoccupation with the details of individual biography on the other. Key words: empire; leadership; Eurasia, history of; global history; comparative history; political anthropology Catriona Kelly, Senior Research Fellow in Russian, Trinity College, Cambridge, UK Honorary Professor of Russian, University of Cambridge, UK Один из наиболее видных историков предреволюционной России Доминик Ливен никогда не признавал тематических ограничений, накладываемых региональными факторами. Он всегда рассматривал особенности русской истории с точки зрения больших вопросов, среди которых: специфика аристократической идентичности; международные отношения в преддверии, в ходе, и по итогам войн; проблема сущности империи[1]. Такая оптика неизбежно требует обращения к сравнительному подходу, который в последнее время у него простирается не только за пределы Западной, Центральной и Восточной Европы, но и обращается к истории Евразии в широком смысле, в частности к Китаю и к Японии. Новая книга профессора Ливена «В тени богов. Особа императора в мировой истории» превосходит по временному охвату его масштабное исследование 2002 года «Империя: Российская империя и ее соперники», поскольку прослеживает не только соперничество великих держав в эпоху, когда существовала Российская империя, но и рассматривает впечатляющий ряд правлений и правителей на протяжении более четырех тысячелетий. Начиная с правителя Аккада Саргона, который правил около четырех или пяти десятилетий после 2279 года до н.э., автор переходит к Ассирии, Персии, древним Греции и Риму, к зарождению Китайской империи, к таким степным императорам как Чингизхан и Тимур Хромой, к правителям Северной Индии Великим моголам, а также к «первым вселенским императорам» Карлу V и Филиппу II, к правителям Османской империи, к китайским династиям Мин и Цин, и, разумеется к Романовым и поздним Габсбургам. Этот ошеломляющий подход ни в коем случае не порождает хаоса в восприятии читателя, так как книга строится вокруг одного или точнее двух сюжетов: сущности управления и природы правителя. Во вступительной главе «Быть императором» представляются четыре связанных характеристики личности данного типа: его (гораздо реже ее, хотя Ливен уделяет достаточно внимания и правительницам, в той мере в какой они присутствуют в истории) неотъемлемые человеческие качества (для Ливена даже богоподобным правителям свойственны голод, жажда, сексуальное влечение, болезни и, разумеется, смерть); сущностные черты руководителя; особенности правления в контексте династической монархии; господство над большой и полиэтничной территорией, т.е. империей. Последующие главы представляют своего рода увлекательную типологию имперского правления в разных местах и в разное время, давая представление о тех вызовах, с которыми такое правление постоянно сталкивается. Согласно Ливену, вызов номер один, с которым гораздо сложнее совладать основателям династий, чем их наследникам, уже располагающим государственным аппаратом, состоит в способности правителей балансировать между необходимостью получать поддержку и угрозой соперничества. Сторонники могут быть куплены предоставлением им денег, собственности, должностей, но таким образом у них в руках оказываются рычаги, которые могут быть использованы для организации заговоров против императора. Вызовы второго порядка состоят в необходимости манипулировать и умиротворять своих близких: жен, любовниц, близких друзей и прочих приятелей и прихлебателей. Ко времени, когда Ливен добирается до предпоследней главы «Европа накануне Нового времени», отношения с подвластным населением и такими представительными институтами, как ассамблеи или даже парламенты, становятся головной болью монархов. В описании этой исторической трансформации ощущаются два противоположных направления. Одно из них — принятое Ливеном обязательство рассматривать историю как нечто, не связанное с настоящим. Об этом он пишет в Послесловии: «Чтение этой книги ни в коей мере не поддерживает известное настроение возмущаться тем, что в прошлом не действовали современные политические принципы. Необходимо отставить это возмущение в сторону и стараться понимать прошлое с точки зрения его собственных понятий» (p. 428). Многие из рассматриваемых Ливеном случаев действительно далеки от европейских этических норм двадцать первого века. В частности описывается безжалостное уничтожение оппонентов, в том числе друзей и членов семьи, ставшее в Османской империи уже обычаем, так как там до начала семнадцатого века сыновья вели между собой кровавые битвы за право наследовать престол умершего императора. Не избегая таких понятий как «жестокость», Ливен не вдается в моральную сторону анализируемых явлений, и в том, как он трактует дилеммы лидерства, также присутствует некоторая антропологическая отстраненность. В его понимании самодержавное правление обладает простотой, которая отвергается американскими президентами двадцатого и двадцать первого веков, где, как утверждает автор, «императором» является сам американский народ, а выборные руководители США напоминают визирей или премьер-министров при династических императорах. В этой истории половины мира (это все-таки история Евразии, а не как объявляется в названии «история всего мира») европейские нормы часто выглядят «самобытными», т.е. имеющими только локальное применение. Ливен не приводит откровенно антимарксистских аргументов, но они угадываются, в частности в комментарии по поводу франкских королей из Десятой главы рецензируемой книги: «”Феодализм” в том виде, в каком он установился в правлении Каролингов, во многом являлся приспособлением франкских боевых дружин к реалиям эксплуатации и управления оседлым населением». Таким образом, Ливен использует термин «феодализм» не столько как обозначение эпохи общественного развития, сколько в качестве частного решения вечной проблемы, а именно каким образом правитель обеспечивает свою поддержку. Для Западной Европы предоставление земли вассалам играло более важную роль, чем распределение военной добычи или поступлений от налогов и поэтому «феодальный контракт содержал обязательное условие: только сюзерен, непосредственно участвующий в сделке, мог ожидать верной службы от своего вассала» (p. 184). Вместе с тем книга не является «антропологической» в полном смысле, так как понятие «современный» используется широко и некритически. С одной стороны, Ливен описывает наследственную монархию с релятивистской точки зрения, как возможно лучшее решение в тех исторических обстоятельствах, и, вместе с тем, он усматривает в ней в высшей степени иррациональную форму правления. Действительно, каким образом можно было гарантировать, что наследник будет компетентным правителем? Ливен справедливо приводит много примеров, когда компетентности не было в наличии, хотя ее отсутствие редко приводило к таким эпохальным последствиям, как в случае Людовика XVI, Другая особенность, направляющая книгу не просто в не-антропологическом, а даже в анти-антропологическом направлении, состоит в том, что Ливен проявляет излишнюю категоричность, как давая характеристики персонам, так и определяя их типы. Так Акбар правитель из династии Великих Моголов был, по одобрительному замечанию Ливен, «самым гениальным императором в истории» (p. 249). На другой стороне этой шкалы находится, например, Ибрагим-паша, который во второй четверти XVI в. «устраивал масштабные и дорогостоящие оргии в своем дворце» в Стамбуле до тех пор, пока его «пренебрежение делами и своеволие не привели армию и налоговую систему в состояние хаоса, продолжавшегося несколько лет» (p. 231). Это то, что относится к чертам характера (термин «умный» широко используется как похвала), но в равной мере используются «спрямляющие» реальность формулы типов правления: «бюрократ» (так описывается Людовик XIII, императоры династии Сун и Фридрих II) или как Ливен именует правителей: «исполнительный директор», «король-воин», «ученый», «мистик» и т.д. В процессе чтения можно словить себя, на радостном предвкушении, что же именно Ливен скажет о фигурах (если, разумеется, вообще упомянет, часть правителей, в том числе Анна Иоанновна и Елизавета Петровна оказались вне его поля зрения), которых он встречает на своем долгом путешествии по истории? Следует отметить, что гораздо больше внимания уделяется Александру I или Иосифу II, как бы реформаторам, чьи амбиции не увенчались успехами, чем Николаю I, правление которого представлено парой отступлений при описании деятельности его брата и предшественника. С точки зрения английской истории, обращает внимание почтительное отношение к Филиппу II, который обычно фигурирует том в качестве, что он четыре года был супругом королевы Мэри I, а впоследствии вдохновителем неудачной попытки вторжения «Непобедимой армады» в Англию в 1588 году. Ливен концентрируется на успешной экспансии Испанской империи в годы правления Филиппа в обеих Америках, представляя его в качестве второго, вслед за Карлом V «вселенского императора». Книга Ливена представляет примечательный пример смещения фокуса при взгляде на роль личность и элит, недавно случившегося в рамках исторической дисциплины. Возможно, поворотным моментом стало нахождение у власти Михаила Горбачева, ставшее иллюстрацией того, что эпохальные перемены могут происходить, когда личная власть, видение и решимость счастливо совпадают. Хотя недавнее исследование завершающего этапа советской истории, предпринятое Владиславом Струковым, в общем и целом оказывается, прежде всего, именно биографией Горбачева[2], существуют другие работы, которые представляют тогдашнее растущее разочарование не только в рядах представителей так называемой «альтернативной» или «второй» культуры, но советской культуры в гораздо более широком смысле. Гласность, собственно говоря, была задумана как способ вновь мобилизовать советское общество, но быстро обернулась широким выражением разочарования, подобным тому как это было, в гораздо меньшей и в не столь радикальной степени, в годы хрущевской Оттепели[3]. Разумеется, во многих случаях, которые описывает Ливен, нам не известно как подданные реагировали на управление, в этом контексте императоры выглядят более «очеловеченными» в сравнении с массами, так как до нас дошли их личные размышления и стремления[4]. Но в более поздние периоды оппонентам было что сказать в гораздо большей степени, чем это сообщается в книге «В тени богов», в этом отношении не столько императоры, сколько их подданные оказываются в «тени». Ливен обрывает свое повествование на 1945 годе. Дата, без сомнения, выбрана в связи с тем, что сразу после Второй мировой войны начался распад Британской империи в сочетании с утверждением Pax Americana, которому только СССР смел бросать вызов. Наполеон представляет для автора образец императора нового типа: «прагматика и человека порядка, а не якобинца или идеолога», который был воплощен в типе «пророка-харизматика, <…> склонного проповедовать “перманентную революцию”» (p. 373). В то же время, беглые сравнения конфликта советских вождей Сталина и Троцкого с противоборством Дара Шукоха и Аурангзеба из династии Великих моголов (pp. 265-6), позволяют считать, что имперский стиль руководства, как его определяет Ливен, мог существовать и в двадцатом веке и, возможно, позже. На странице 434 присутствует забавное сравнение Дональда Трампа с германским императором Вильгельмом II, согласно которому Трамп разделяет с императором «нарциссизм, ерничество, напыщенность и неспособность держать язык за зубами, <…> но не обладает периодическими проблесками интеллекта, которые присутствовали у Вильгельма II и остатками этических ограничений, приобретенных императором в результате викторианского воспитания». В равной мере побуждают к размышлениям комментарии Ливена, в связи с Великими моголами, относительно «вечных проблем наследования, чрезмерных территорий и влияния стареющих монархов, слишком долго сидящих на троне». Эти беглые наблюдения указывают на существующее напряжение между заявленным в «В тени богов» исследованием особенностей династического лидерства и вниманием к механике авторитарного правления. Опыт современных «императоров» если и может рассматриваться, то скорее в контексте второй, чем в свете первой из этих проблем. Так Юрий Слезкин в книге «Дом правительства» утверждает, что предвоенная советская элита напоминала не столько партию, сколько религиозную секту и поэтому была приговорена к исчезновению на протяжении жизни одного поколения[5]. Несмотря на некоторую упрощенность своих религиозных аналогий Слезкин поднимает чрезвычайно важный вопрос: почему авторитарные лидеры прошлого века столь красноречиво провалились с попытками передать свои идеалы и принципы следующим поколениям? Вместо этого смерть или отстранение от власти каждого успешного императора-диктатора приводили к существенным изменениям режима. Было бы несправедливым обращаться с этими вопросами к богатому содержанием исследованию Ливена об «императорах» в традиционном смысле, но среди заслуг книги, несомненно, присутствует и стимул для других историков далее исследовать территории, которые только намечены автором. [1] See e.g. Dominic Lieven, Russia’s Rulers under the Old Regime (New Haven: Yale University Press, 1989); Empire: The Russian Empire and its Rivals (New Haven: Yale University Press, 2002); Russia Against Napoleon: The Battle for Europe, 1807-1814 (London: Allen Lane, 2011). [2] Vladislav Zubok, Collapse: The Fall of the Soviet Union (New Haven: Yale University Press, 2021). [3] See, for example, Общественная жизнь Ленинграда в годы перестройки, 1985-1991. Под общей редакцией А. Д. Марголиса. СПб.: Серебрянный век, 2011. [4] Cf. Lieven’s use of writings by, among others, Marcus Aurelius, Taizong, and Babur. [5] Слезкин Ю. Дом правительства. Сага о русской революции. М.: Corpus, 2019.

Перетятько А.Ю. Русский мир полковника Василия Пудавова (1804-1863) Аннотация. Полковник В.М. Пудавов в настоящее время известен только узкому кругу специалистов по истории казачества, как один из многочисленных донских историков-любителей XIX в. Между тем его творчество представляет собой уникальный феномен в донской, если не в российской, историографии: он вполне осознанно пытался сформировать новую методологию исторической науки, чтобы с ее помощью доказать особую роль России в мировой истории. Некоторые идеи полковника обрели актуальность в наше время: в частности, он первым, насколько нам удалось установить, использовал понятие «русский мир» (так же «славяно-туранский мир» и «Восток Европы») для определения носителей особого, противоположного западному мировоззрения; он рассматривал казаков не просто как защитников рубежей России, но как эталон русского мира; в его творчестве последовательно проводится идея, что русским суждено военным путем возвращать Европу к религиозным, евангельским ценностям и заветам и т. д. Однако, несмотря на поддержку отдельных лиц, труды В.М. Пудавова не получили признания в современном ему обществе и большей частью погибли, а уцелевшие тексты традиционно оцениваются, как имеющие мало отношения к исторической науке. В данной статье впервые предпринята попытка системного анализа исторической философии оригинального донского мыслителя. Ключевые слова: русский мир, донская историография, методология науки, философия истории, В.М. Пудавов. Сведения об авторе: Перетятько Артём Юрьевич – кандидат исторических наук, старший преподаватель Южного Федерального университета (Ростов-на-Дону). Контактная информация: artperetatko@yandex.ru Peretyatko A.Yu. The Russian World of Colonel Vasily Pudavov (1804 – 1863) Abstract. Colonel V.M. Pudavov is currently known only to a narrow circle of specialists in the history of Cossacks, as one of the numerous Don historians-amateurs of the 19th century. Meanwhile, his work is a unique phenomenon in the Don, if not in Russian, historiography: he quite consciously tried to form a new methodology of historical science in order to prove with its help the special role of Russia in world history. Some of the colonel’s ideas have gained relevance in our time: in particular, he was the first, as far as we could establish, to use the concept of the “Russian world” (also “Slavic-Turanian world” and “East of Europe”) to determine the bearers of a special, opposite to the Western worldview; he considered the Cossacks not just as defenders of the borders of Russia, but as the standard of the Russian world; in his work, the idea is consistently carried out that the Russians are destined by military means to return Europe to religious, evangelical values and precepts, etc. However, despite the support of individuals, the works of V.M. Pudavov did not receive recognition in contemporary society and for the most part perished, while the surviving texts are traditionally assessed as having little to do with historical science. In this article, for the first time, an attempt was made to analyze systematically the historical philosophy of the original Don thinker. Keywords: Russian world, Don historiography, methodology of science, philosophy of history, V.M. Pudavov. Peretyatko A.Yu. – Cand. in History, Senior Lecturer, the Southern Federal University, Rostov-na-Donu; e-mail artperetatko@yandex.ru «Зачатком русского мира было сколотское (скифское) царство Таргитаево…» (В.М. Пудавов, «История войска Донского и старобытность начал казачества») «Лишь мой отец и я за ним читали Ливия наперекор Ливию, вникая в то, что кроется под фреской…» (З. Херберт, «Метаморфозы Тита Ливия») Апология русского мира[1] как духовного превосходства России над Западом, опирающаяся на постулат о приоритете истиной веры перед рациональным разумом, с предсказанием неизбежной победы русских и поражения Европы… Речь идет не о каком-то современном тексте, но о произведениях донского казака XIX в., полковника В.М. Пудавова. Когда-то его рукописи были забыты уже современниками, а их издание сыном автора осталось почти незамеченным. И нельзя сказать, чтобы подобное забвение было незаслуженным: даже в донской любительской историографии работы В.М. Пудавова выделяются полной беспомощностью в научном отношении. Но книги имеют свою судьбу, и в 2022 году перечитывать В.М. Пудавова и интересно, и полезно. Русский мир XIXв. предвосхитил русский мир XXIв., и параллели между идеями казачьего полковника и построениями некоторых современных авторов могут показаться кому-то саморазоблачительными, а кому-то, наоборот, доказывающими укорененность концепта русского мира в отечественной культуре. В любом случае, сейчас творчество В.М. Пудавова актуально, как никогда, и настало время привлечь к нему внимание не только специалистов по истории казачества. Спор с лучшим научным трудом по истории казачества О В.М. Пудавове известно мало. Фактически, все сведения о нем восходят к предисловиям его сына, М.В. Пудавова, к двум томам magnaopus отца «История войска Донского и старобытность начал казачества», да к небольшой статье ростовского архивиста Г.В. Савчук[2]. Внешняя биография В.М. Пудавова была малопримечательна: он родился в 1804 г., окончил четырехклассную Новочеркасскую гимназию, и с 1819 г. до смерти в 1863 г. служил на различных не слишком значимых должностях по внутреннему управлению Донским Войском[3]. Описания сына В.М. Пудавова представляют его отца персонажем скорее XVIII в., не имеющим никаких постоянных связей с научными кругами дворянином-любителем древней истории, собравшим много книг и увлекшимся научными штудиями: «Всегда любознательный, он занимался изучением древнего мира во всех его проявлениях; любимыми предметами изучения и исследования для него были церковная история и вообще история. Он изучил древние языки (греческий и латинский) и новейшие французский и немецкий, а выписывая книги, приобрел дорогую библиотеку»[4]. Впрочем, М.В. Пудавов вспоминал, что отца неоднократно посещали проезжавшие Новочеркасск ученые и литераторы, однако из конкретных визитеров смог вспомнить только раскапывавшего Танаис историка и филолога П.М. Леонтьева, жившего в Таганроге Н.В. Кукольника, да И.Д. Попко, кубанского историка-любителя[5]. Увы, подобные контакты носили разовый характер и вполне соответствовали стилю жизни образованного дворянина, в глубокой провинции занявшегося научными изысканиями для собственного развлечения. Вообще же описания сына, служебные характеристики и немногочисленные отзывы современников рисуют столь идеализированный портрет донского офицера, что Г.В. Савчук даже отметила: «Его образ был бы для нас более живым и достоверным, знай мы о его недостатках и “тайных страстях”...»[6]. «Вероисповеданья православного, в нравственности – отлично хороший, всегда арестовывался и награждался за беспорочную службу. Жалобам не подвергался, в слабом отправлении обязанностей службы замечен не был, беспорядков и неисправностей между подчиненными не допускал, оглашаем и изобличаем в неприличном поведении не был, в хозяйстве рачителен», – гласит, например, формулярный список донского философа-самоучки[7]. Однако в на первый взгляд невыразительной и беспорочной биографии В.М. Пудавова есть один очень неоднозначный момент. В 1820-е гг. по правительственному заказу группой образованных донских казаков под руководством В.Д. Сухорукова было подготовлено «Историческое описание Земли Войска Донского»[8]. В позднейшей историографии данное сочинение признано одним из лучших дореволюционных исследований по донской истории, причем особенно подчеркивается, что стилистическим и методологическим образцом для него стала «История государства Российского» Н.М. Карамзина[9]. Вот как характеризовал «Историческое описание Земли Войска Донского» А.А. Кириллов, автор наиболее подробного обзора историографии донского казачества, созданного в дореволюционный период: «Труд этот написан под влиянием карамзинской школы, изложен сухо, читается тяжело. <…>. “Историческое описание Земли Войска Донского” Сухорукова, по всеобщему признанию специалистов, представляет собой первый серьезный труд по изучению прошлого донского казачества с начала XVI и до начала XVIII столетия, обоснованный на документальных данных и других материалах, критически проверенных»[10]. Однако заказчика, имперские власти, «Историческое описание Земли Войска Донского» не удовлетворило, что, наряду с некоторыми внешними обстоятельствами, привело к опале В.Д. Сухорукова, конфискации всех его рукописей и редактуре этих рукописей, к которой как раз и привлекли В.М. Пудавова (впрочем, даже отредактированная рукопись «Исторического описания» не прошла цензуру и была издана только двумя томами в 1867 и 1872 гг.)[11]. Для нас в данном сюжете принципиально важно то, что в руках В.М. Пудавова оказались копии с важнейших неизданных работ В.Д. Сухорукова. Это даже привело к любопытному казусу: в конце XIX в. М.В. Пудавов передал Донскому Музею рукопись второго по значению сухоруковского труда, «Статистического описания Земли Донских казаков, составленного в 1822-1832 годах», в полной уверенности, что автором этой рукописи является его отец (в итоге издано «Статистическое описание» было как раз по этой рукописи в 1891 г.)[12]. Донское общество знало о трудах В.Д. Сухорукова и боролось за их издание. Этот процесс начался не позднее 1837 г., когда войсковой чиновник И.С. Ульянов написал одному из своих друзей: «Жаль, если полезные труды г. Сухорукова <…> ограничены будут известными двумя тетрадками, не удостоившись печатной почести»[13]. Однако В.М. Пудавов не участвовал в процессе популяризации работ своего предшественника. Более того, он ни разу не упомянул о них в своих книгах, хотя другие донские авторы не стеснялись писать о рукописях В.Д. Сухорукова, иногда даже прямо позиционируя их как лучшие тексты по истории казачества[14]. Конечно, подобное поведение со стороны полковника несколько портит его беспорочную биографию, особенно если объяснять его завистью к более талантливому исследователю. Однако, как нам кажется, дело обстояло куда сложнее. В.М. Пудавова не устраивали идеологические и методологические основы творчества В.Д. Сухорукова, причем не устраивали настолько, что его собственные труды можно рассматривать как своеобразную «реинтерпретацию» фактов, установленных предшественником. И, возможно, полковник вполне осознанно не желал известности «Историческому описанию Земли Войска Донского», считая данный труд порочащим историю казачества, и своими историческими штудиями пытался создать альтернативу ему. В.М. Пудавов vs В.Д. Сухоруков: идейное противостояние Что есть история? В.М. Пудавов в одной из рукописей ответил на этот вопрос прямо. «История должна быть изображением постепенного созревания жизни и разума народов и объяснением хода вечной церкви Сына Человеческого»[15]. Мы имеем дело не с метафорой и не с риторическим украшением: для казачьего полковника история должна была иметь смысл, причем смысл сакрально-религиозный. А особенно сильно В.М. Пудавов хотел видеть некую сакральную миссию в существовании той группы, к которой он принадлежал, в существовании казачества, доказательству чего, собственно, и посвящена большая часть его творчества. «Русское казачество – явление мировое», – утверждал он в начале главной своей книги[16]. «С чувством высокой гордости казак понимает, что родившая и воспитавшая его героическо-кладбищная почва Танаиса, из глубоких до-Рюриковских времен и ныне, питала только человека поклонника меча. И что прозябать на ней человеку чуждому будет как бы святотатством исторического завета, доколе существует на земле война (курсив В.М. Пудавова – А.П.)», – еще определеннее писал он в заключительной части другого своего труда[17]. Можно не сомневаться, что и сам полковник испытывал подобное «чувство высокой гордости». Он гордился казачьим званием, гордился историей своего края, видел в своем происхождении мировое и сакральное значение, но объективный исторический нарратив В.Д. Сухорукова работал на разрушение подобных иллюзий. В.Д. Сухоруков о смысле истории ничего не писал, зато в своих текстах демонстрировал подход настоящего историка, описывая факты в соответствии с дошедшими до нас источниками и не ища в них трансцедентального смысла, даже если эти факты не красили донских казаков. Так, характеризуя происхождение донского казачества, он не придумывал ему благородных древних предков, но соглашался с утверждением Н.М. Карамзина, согласно которому донские казаки произошли от беглых крестьян в конце XV – начале XVI вв.[18] Что касается начала службы казаков Русскому государству, то В.Д. Сухоруков честно признавал: обстоятельства этого события точно неизвестны, и можно предполагать как то, что казаки сами «нареклись слугами России», так и то, что русские власти склонили их к этому милостями и жалованием, причем сам историк находил более вероятным второй вариант[19]. Больше того, уже во второй главе своего труда В.Д. Сухоруков приводил случай откровенной трусости со стороны донских казаков, в 1569 г. «испугавшихся одной молвы» о идущих на них турках и в страхе разбежавшихся[20]! Бесспорно, классический текст «Исторического описания Земли Войска Донского» написан с любовью к Донскому Войску, и подвигам казаков в нем уделено куда больше внимания, чем случаям их трусости, грабежей или предательств. Однако как раз научный подход не позволил В.Д. Сухорукову вовсе опустить подобные случаи, и в итоге в его нарративе донские казаки получились храбрыми и умелыми, но далеко не безупречными защитниками южных рубежей Русской земли, защитниками не по воле высших сил, но в силу сложившихся обстоятельств. Здесь нужно отметить, что попытки сакрализировать историческую миссию казачества предпринимались и другими донскими дореволюционными авторами, помимо В.М. Пудавова. Подобные попытки вообще были довольно распространены, но мы ограничимся одним примером, лучше всего показывающим их логику. В 1860 гг. автор очередного, альтернативного сухоруковскому, труда по истории Донского Войска, М.Х. Сенюткин, высказался так: «Лучшие и умнейшие писатели в необыкновенном явлении казачества на Руси познавали дело Проведения, которого пути непостижимы. Здесь припомним, что еще знаменитый Боссюэт, анализируя события всемирной истории в известном рассуждении своем: Lediscourssur l’historie universalle – доказал, что Промысел невидимо управляет судьбами царств и народов, спасая избранных из них чудными средствами от погибели»[21]. Таким образом, и для М.Х. Сенюткина донское казачество было поставлено высшей силой защищать южные рубежи избранного православным Богом царства, России. Однако он, подобно другим донским историкам-любителям второй половины XIX в., основывал свои тексты на ставших классическими нарративах Н.М. Карамзина и В.Д. Сухорукова и пытался совместить представления о сакральной миссии казачества с достижениями исторической науки хотя бы довольно архаичного карамзинского уровня. В итоге М.Х. Сенюткин спорил с отдельными фактами, ставшими общепринятыми в русской научной историографии того времени, доказывая, например, происхождение казаков от русских «воинов христовых», осознанно пошедших на брань с магометанами, а не от беглых крестьян, но при этом с общей канвой русской истории в интерпретации Н.М. Карамзина и В.Д. Сухорукова он был согласен, и с огромным уважением ссылался на этих авторов[22]. В.М. Пудавов пошел другим путем. Нарратив В.Д. Сухорукова, с которым он ознакомился уже во взрослом возрасте, вероятно, травмировал полковника, сообщив ему факты о казачестве, явно не укладывавшиеся в существующую картину мира. И тогда патриот Донского Войска попытался разрешить проблему кардинальным методом. Если существующая методология исторической науки позволяла создавать исследования, отрицающие сакральность истории казачества (и вообще лишающие историю высшего смысла), то эта методология была ложной, и следовало нанести удар не по отдельным фактам, установленным с помощью этой методологии, но по ней самой. «Иная историческая критика» В.М. Пудавова Мы ничуть не преувеличиваем. В.М. Пудавов действительно призывал к перевороту в мировой исторической науке, к полному отказу от большинства методов исследования, которые выработали историки к началу XIX в. При этом он не разменивался на критику отдельных, даже самых авторитетных исследователей. Он критиковал самое построение ими своего нарратива, описывая его так: «Языческое мудрование, не сознавая бессилия своего, кичливо искало могущества только в самом себе для постижения тайн бытия мира и человечества. Последующее человечество, при всех мечтах своих о борьбе духа с плотью, во всем мировом ходе дел, состоящем из бесчисленных и непонятных ему событий, находило средства к “совершенствованию” и слагало свое бытописание, или историю – о том, как люди разрастались в народы и государства, как они жили, ели, пили, одевались, строили города, изобретали верования, законы, искусства, торговлю, науки, увлекали друг друга своими выдумками, как, воюя, поглощали один другого, и как в свою чреду поглотители делались жертвами грядущих поколений»[23]. Описание довольно запутанное и темное, но выделим в нем важнейшие для нас моменты. Как мы видим, оригинального донского философа прежде всего возмущало то, что «языческое мудрование» опирается на самое себя, и поэтому человечество, создавая в его рамках нарратив о своей истории, просто фиксирует «непонятные ему события». Чтобы в полной мере понять смысл этих положений, нужно еще учесть, что для В.М. Пудавова было самоочевидно, что «философское воззрение на историю, от Вико до Бокля – воззрение языческое»[24], да и вообще под «языческим мудрованием» он, как видно из других его текстов, понимал как языческую, так и современную западную науку. Итак, большая часть науки и все философии истории, существовавшие до казачьего полковника, были языческими, и уже потому неприемлемыми для доброго христианина. Как ни странно, своя логика в подобных обвинениях была. В.М. Пудавов противопоставлял и бесстрастному описанию исторических событий, и существующим философиям истории философию истории собственного сочинения, в которой до логического передела был доведен элемент своеобразной трактовки Библии (впрочем, это не делало его философию христианской, но об этом мы подробнее напишем ниже). «Не в этих мудрованиях духа человеческого (речь идет о существующих исторических исследованиях – А.П.), а в священных сказаниях библейских должно искать ключа разумения мировых событий в человечестве», – утверждал В.М. Пудавов[25]. И далее, чтобы опровергнуть существующую историческую науку, он приводил несколько библейских стихов. Пожалуй, убедительнее всего выглядела отсылка к Евангелию от Иоанна: «Испытайте писаний, яко вы мните в них имети живот вечный, и та суть свидетельствующая о мне. И не хощите приити ко мне, да живот имаете»[26]. Действительно, по сравнению с философией истории, в рамках которой любому событию следовало прежде всего искать аналогии или обоснования в Библии, любая существующая философия истории могла показаться языческой. Доказать превосходство своей методологии исторического исследования над методологией более традиционной В.М. Пудавов пытался на нескольких примерах. Так, он утверждал, будто бы традиционная наука неспособна объяснить «таинственно-духовные основы того неудержимого, могущественного движения европейской расы к преобладанию на всем земном шаре и тех громадных завоеваний ее силой мысли и оружия, какие представляет теперь наш век»[27]. С его же точки зрения причины превосходства европейской расы были очевидны: именно европейцы являлись носителями начал[28] Исава и Иакова, которые, в свою очередь, должны были, согласно Библии, «превзойти всех людей»[29]. После еще одного, не менее убедительного примера (о том, будто бы наука не способна объяснить «одновременное возникновение» «латинства», православия и «магометанства», но его объясняет признание данных трех религий проявлениями трех начал, исходящих от все тех же Исава, Иакова и Исмаила соответственно[30]), В.М. Пудавов констатировал свою полную победу над учеными: «Пора бы науке примириться в этом (в объяснении истории –А.П.) с преданием, не верить наущениям эдемского змея»[31]. Подобный подход позволял произвольно отвергать любые утверждения прежних ученых, заменяя их своими. Возможно, ярче всего это иллюстрируют рассуждения В.М. Пудавова о происхождении слова «казак». Донской философ безапелляционно заявлял, что все, написанное до него на этот счет, было «лишено общеисторического смысла»[32]. В подстрочной сноске он зачем-то дословно приводил целый ряд текстов, в основном русских историков начала XIXв., о этимологии слова «казак», но без всякой критики и вообще каких-либо комментариев[33]. А потом полковник предлагал свою версию, абсурдную с точки зрения даже современной ему науки, зато полностью соответствующую его картине мира. В.М. Пудавов утверждал, что слово «казак» происходит от слова «хозарин», а для последнего предлагал следующую этимологию: «имя хозар (хосар) состоит из двух слов: хоск – слово по-армянски и ар – муж по-персидски»[34]. Объясняя уже эту странную двуязычную конструкцию, донской философ указывал, что она родилась в результате перевода на «армяно-персидское наречие» (sic!) выражения «бояры словяне», отвечавшего его представлению о хазарах как о славянских хозяевах (т. е., «боярах») торговых путей[35]. Затем, якобы, слово «ар» было заменено словом «ах», на некоем неназываемом языке означающем «брат, вольный, белый», после чего слово «казак» стало в полной мере описывать уже современных казаков, «славян белых (вольных, братчиков)»[36]. Подобные доказательства, очевидно, выглядели не слишком убедительно даже для самого В.М. Пудавова: во всяком случае, он предпочел заранее ответить на возможную критику, заявив, что «исторический скептицизм вечен, как сама история»[37]. Едва ли полковник мог защитить свои построения как-то иначе: никаких доказательств в традиционном понимании исторической науки, например, указаний на случаи реального употребления странной конструкции «славянин белый» к первым казакам, он не приводил. Единственным подтверждением правоты его слов так и осталось то, что придуманные им варианты этимологии слов «хозарин» и «казак» полностью раскрывали смысл, которого донской философ искал в казачестве. Но ему этого было достаточно. Итак, в рамках новой методологии истории, созданной В.М. Пудавовым, доказательством любых утверждений служило их соответствие общим гипотезам, «общеисторическому смыслу», выводимому из трактовки Библии и некоторых других сакральных, претендующих на трансцедентальное происхождение источников (каких еще – мы укажем ниже). Не укладывающиеся в прокрустово ложе подобных гипотез факты отвергались уже на одном основании отсутствия в них этого «общеисторического смысла». К традиционной науке подобная методология, разумеется, не имела никакого отношения, но В.М. Пудавов был уверен, что совершаемый им переворот в истории даст прекрасные плоды именно для России: «Пора русскому научному уму образовать, по духу своего присущего начала, верования, иную историческую критику, согласную с преданием, отменитую от критики западного духа, и по ней воссоздать историю, достойную народа русского»[38]. «Взгляд на историю человечества» Так назвал один из своих трудов В.М. Пудавов. Впрочем, как раз «взгляда на историю человечества» в традиционном понимании в нем нет: взамен этого полковник предложил читателю свои рассуждения о некоторых библейских сюжетах, трактуя их как ключи к пониманию мировой истории. Показательно, что данный труд занимает чуть больше десяти страниц, в то время как magnaopus В.М. Пудавова, «История войска Донского и старобытность начал казачества» составляет два тома (первый весьма объемный), и это при том, что большая часть книги погибла. Обобщающие концепции по мировой истории были важны для философа, но только как фон, как та рамка, которая показывала, что «русское казачество – явление мировое». «В двух областях течет жизнь и история – в духовной и животно-разумной. Первая есть область вечной церкви Сына Человеческого, или духа общения любви и истины; вторая – “церкви лукавствующих” или духа общения – “князя мира”. Между ними борьба. Путем беспрестанного развития горькой работы “познания добра и зла”, борьба эта постепенно низводит церковь лукавствующих к падению и сознанию торжества церкви истины. Ход этой мировой борьбы и ход сущности истории имеют свои периоды по духу трех таинственно-преобразовательных начал, которые проявлены в библейском сказании тремя последовательными троичностями»[39]. Итак, как и предполагала «иная историческая критика» В.М. Пудавова, история превращалась в религиозную мистерию, имеющую глубокий сакральный смысл, а ключ к расшифровке этого смысла таился в Библии. Три «троичности», которые оригинальный донской автор нашел в Священном Писании, сводились к трем последовательным рядам из трех персонажей: Каин, Авель и Сиф; Сим, Хам и Иафет; и уже знакомые нам Исмаил, Исав и Иаков[40]. В свою очередь, «три таинственно-преобразовательные начала» сводились к «трем главным способам постижения», т. е. к чувствованию, мышлению и верованию[41]. В.М. Пудавов признавал, что эти начала сосуществуют в каждом человеке, однако оценивал их по-разному: чувствование, по его мнению, «горячило»; мышление вообще «рождало кичливость»; а вот верование «смиряло, и, ослабляя эгоизм, поселяло мир в душе»[42]. Исходя из этого, философ-любитель и выстраивал иерархию «способов постижения», а, значит, и персонажей внутри «троичностей»: «Отцом прозрителем кичливое мышление – повергнуто в рабство или служение чувствованию и верованию, с предуказанием при том, что чувствование вселится (Бытие, IX, 27[43]), т. е. найдет успокоение под сенью верования (курсив В.М. Пудавова – А.П.)»[44]. Итак, конечным смыслом мировой истории должно было стать обращение разума в рабство, успокоение чувств и победа веры. К сожалению, В.М. Пудавов не позаботился создать систематической картины того, какой именно персонаж в каждой «троичности» олицетворял конкретное начало, и в чем заключалось его персональное значение с учетом последовательности «троичностей». Так, о Сифе в дошедших до нас сочинениях донского философа не написано ничего конкретного. Каин, в его интерпретации, носитель духа стяжания и градозижетельства, очевидно, был возделателем начала мышления, а Авель, носитель духа пастушьего бескорыстия – возделателем начала верования[45]. Здесь нужно учесть, что В.М. Пудавов сам жил в архаичной стране, где скотоводство еще преобладало над земледелием и почти не было настоящих городов. Поэтому его нарратив наполнен иррациональной ненавистью к городам, как к проявлениям злого, каинского духа, а разорение городов кочевыми племенами не только оправдывается, но и сакрализуется. «Народы и царства градозиждительные, одряхлевши от роскоши и разврата, были разрушаемы народами пастушескими, которые, как массы распространения (Иафетические), свежие чувством или силами восприимчивости, воссоздали, чрез смешение свое с побежденными, новые, освеженные народы и царства, с улучшенными понятиями об истине и любви. Отсюда и смысл существования орд, движущихся по степям и горам Средней Азии, вдали городов Европы и Азии западной; понятно и то, что, кроме духовного, всегда готово и материальное возмездие Авеля брату Каину»[46]. Отметим, что в своем градоненавистничестве полковник не был одинок: еще в 1871 г. специальная комиссия при администрации Войска Донского под руководством казачьего генерала Г.И. Бокова высказалась против «учреждения городов в области», закрыв вопрос о их основании, и оставив Область Войска Донского в экономическом отношении аграрной периферией стремительно растущих и богатеющих городов Приазовья, входивших в состав Екатеринославской губернии[47]. Любопытно, что о древних народах, проникнутых благим началом Авеля, В.М. Пудавов почти ничего не писал. Зато на нескольких страницах он клеймил порочный каинов Вавилон, чудовищную «альфу царства разума человеческого, желудь, из которого выросло лелеявшееся духом князя мира необозримое, великолепное древо градозиждительного бытия народов, покрывшее своими ветвями весь земной шар (курсив В.М. Пудавова – А.П.)»[48]. Правда, далее полковник оговаривал, что именно в вавилонскую эпоху началось положенное Богом служение мышления чувствованию и верованию[49]. Однако здесь его нарратив становился внутренне противоречивым. С одной стороны, он явно не хотел отдавать первенство в создании городов по всему миру началу мышления, и специально оговаривал, что «водителем этих колонизаций (основывавших новые города и религии в вавилонскую эпоху – А.П.) был, конечно, дух верования, как владычный перед духом стяжания»[50]. С другой стороны, совершенно не понятно, зачем началу верования было основывать такие города. «Вавилон родина материализма, который прежде всех других учений, как плотоугодливый, двинул в ход разум человеческий в духе борьбы с вечной церковью»[51]. «Следуя смыслу священных сказаний, мы видим, что после Вавилона Ниневия составляла второй великий приют враждебных начал против вечной церкви Сына Человеческого»[52]. Определеннее всего В.М. Пудавов писал о персонажах второй «троичности». Иафет, носитель духа распространения и предприимчивости, был возделателем начала чувствования; Хам, носитель духа служения и рабства, был возделателем начала мышления; Сим, носитель духа пристанища и молитвы, был возделателем начала верования[53]. Правда, на сей раз донской философ не счел нужным указать, в чем конкретно проявлялся исторический смысл духа этих библейских патриархов. Он ограничился указанием на то, что «Иафетизм занял север и запад Азии и Европу; Хамизм – Сирию, большую часть Аравии и Африку; Симизм – восток и юг Азии (курсив В.М. Пудавова – А.П.)»[54]. Отметим в качестве забавного факта, что в этом месте полковник даже сослался на работу предшественника: не приемлющий исторических сочинений «от Вико до Бокля» казачий офицер хвалил «весьма основательное обозрение (расселения народов – А.П.) в статье под названием “Изъяснение пророчества Ноева о будущей судьбе потомства его”, напечатанной в “Христианском чтении” на 1839 г., ч. 1., с. 63»[55]. Как мы видим, философия истории В.М. Пудавова опиралась на трактовки Библии, но едва ли можно найти что-то более далекое от христианского духа. Если для настоящего христианина главной фигурой Библии всегда будет Христос, то в нарративе донского философа центральное место заняли библейские персонажи из трех «троичностей», превращенные в своеобразных покровителей разных народов; если апостол Павел прямо говорил, что для Бога «нет ни эллина, ни иудея», то для казачьего полковника именно нравственные особенности народов, возводимые к их покровителям, определяли смысл существования человечества; и, наконец, вопреки христианской идее прощения, в причудливом мире В.М. Пудавова продолжается кровавая борьба ветхозаветных патриархов и наследники Авеля мстят наследникам Каина… Итак, значение человека в мировой мистерии зависело не от его личного выбора, но от того, к какому народу он принадлежал. Более того, В.М. Пудавов не оставлял никаких сомнений в том, что в его трактовке понятие «народ» объединялось именно общим происхождением, а без нужной крови в жилах человек не мог поменять свое начало. По крайней мере, исходя именно из таких предпосылок, он предсказывал самое блестящее будущее в истории человечества «потомкам Иаковлевым», наследникам самого блестящего представителя последней, третьей троичности, который был возделателем начала верования и носителем духа «учредителя светлых (главных) дверей (путей) в небо (курсив В.М. Пудавова – А.П.)»[56]. Потомки Иакова Нарратив В.М. Пудавова был внутренне противоречив не только в повествовании о Вавилоне. Исходя из тезиса о превосходстве верования над мышлением и чувствованием, следовало бы ожидать, что наследники Сима превзойдут наследников Хама и Иафета, и новая эпоха человечества начнется в Восточной или Южной Азии. Однако этого не произошло. Новая, последняя, «троичность» разделила на три части детей Иафетовых, и именно им предстояло окончить историю. Исмаил, Исав и Иаков. Как мы уже писали выше, в философии истории В.М. Пудавова именно эти библейские персонажи стояли за «магометанством», «латинством» и православием, «одновременное» возникновение которых, следовательно, означало вступление человечества в финальный этап своего исторического развития. Возделателем начала чувствования был Исмаил, «сильный человек: руце его на всех, и руки всех на него, и пред лицом всея братия своея вселится»[57]. Трактуя подобное описание Исмаила в Библии, В.М. Пудавов утверждал, что «магометанство» должно враждовать с «латинством» и православием, поскольку на текущей стадии истории человечества чувствование противостоит мышлению и верованию[58]. Однако о мусульманстве в текстах полковника написано мало. Его гораздо больше занимали взаимоотношения Иакова и Исава. «Близнецы по рождению, как обреченные словом Бога “превзойти всех людей”, с тем, что “большее из них поработает меньшему”, охватили весь материк Европы – первое Запад, а второе Восток, и стремятся довершить преобразование ветхого человека, где остался он еще в духе начал второй троичности (т. е., в землях Сима и Хама – А.П.), совершая в то же время дивную борьбу и между собой о “праве первородства, которое большим продано меньшему за блюдо яства”», – писал В.М. Пудавов о носителях начал Исава (возделателя начала мышления) и Иакова (возделателя начала верования)[59]. Запад, с точки зрения В.М. Пудавова, начал признавать право первородства своего младшего брата, духовное превосходство России, на его собственных глазах. «Русь крепкой верой сердца в слово веры всемирного православия, оставшись неизменным поборником Иаковлева начала, окончательно обособилась от веры мудрования западно-христианского рационализма и престала миру языков или государств человечества новой, в духовной области вечной церкви – как бы вторым Израилем. Это не преувеличение: у Руси есть эпоха времен Александра I, знаменующая столь глубокое значение ее в отношении запада: тогда деизм XVIII века – наследник учения вавилоно-египетского и греко-римского – судился с верованием наследников учения Сионского; тогда, по этому суду, духом скифского Поля-Волги, Дона и Днепра – возбудились новые “священные” начала государственного братства в Европе»[60]. Далее В.М. Пудавов подчеркивал, что именно русский император был инициатором создания «братского и христианского» Священного союза, основанного на «заповедях Святого Евангелия»[61]. Данные рассуждения донского философа просто изобилуют отсылками и вторыми смыслами. Русь, несущая в себе наследие Иакова, становится новым Израилем, противостоящим рациональной и деистической Европе, чьи идеи восходят еще к Вавилону (напомним, «родине материализма»). Она побеждает всю эту Европу, а не одного Наполеона, побеждает самые западные идеи, основанные на мышлении, и возвращает европейцев к вере в евангельские заповеди. И ради чего? В.М. Пудавов отвечал на этот вопрос так: «Об этой эпохе Русь завещала истории – всемирному судилищу науки – короткое слово: “Не нам, не нам, а имени Твоему” – имени того, кто все видит и правит миром»[62]. Итак, уже война с Наполеоном была сакральна и доказывала превосходство России над Западом. Но это было только начало. В.М. Пудавов, как всегда, опирался на Библию. Разве не было написано в книге Эздры «конец-бо века сего Исав, а другого начало – Иаков»[63]? А в книге Иеримии не предсказывался приход таинственной силы, описанной как «жезл ореховый и конобом, поджигаемый от лица севера?»[64]. Что же означали все эти строки, за что, в конечном счете, шла борьба России с Западом? В.М. Пудавов отвечал совершенно недвусмысленно: «Представителю исполинского славянского мира завещана борьба с Западом в великом процессе воссоздания “всемирной державы”»[65]. «Царство Мое не от мира сего», – говорил Христос. Мы снова убеждаемся в том, что воззрения В.М. Пудавова на историю были не просто нехристианскими, но антихристианскими. Русских он с гордостью считал частью предсказанной в Библии силы, несущей с севера «бедствие на всех обитателей сей земли». Эта сила должна была привести остальные народы к Богу в единой «всемирной державе», вероятно, под скипетром русского императора. Но разве Христос был распят ради создания всемирной державы? Где вообще в христианском священном писании можно найти оправдание строительству великой империи через бедствия для других народов? И здесь мы переходим к самому, возможно, любопытному сюжету: несмотря на декларируемое христианство, корни русского мира и его превосходства над Западом В.М. Пудавов искал отнюдь не в Библии, а в дохристианской истории Восточной Европы, полагая, что высокие нравственные идеалы населявших ее народов передались русским по наследству. Русский мир Предпочитая историческим фактам предание, В.М. Пудавов шел так далеко, что искал ключей к смыслу исторических событий в языческих мифах. Правда, при этом он делал важнейшую оговорку: «Без библейских основ разгадывание языческих мифов будет не вполне осмысленным»[66]. И это не случайно. Православие, как таковое, вне контекста объяснения им мессианского значения России, похоже, мало привлекало казачьего полковника. Возможно, это было связано с тем, что русские являлись не единственными его носителями. Основывая свою историческую философию на превосходстве православия, В.М. Пудавов вынужден был бы поставить в один ряд с русскими, например, греков и болгар. Да и приняли православие русские только в X в. А амбиции философа-любителя в его прославляющем казачество историческом нарративе шли куда дальше. «В Европе есть Западный мир и есть Восточный мир – разные от самого младенчества их», – доказывал он[67]. Россия всегда, с самого появления людей на ее территории духовно превосходила Европу. Для доказательства подобного тезиса В.М. Пудавов и обратился к языческой мифологии, трактуемой, разумеется, в рамках его «иной исторической критики», позволяющей доказать все, что угодно. И вот на смену «троичностей» библейской истории пришло противопоставление Ирана Турану. В Иране, якобы, была «обожествлена тайна рождения и развито владычество ее любострастной и любостяжательной идеей Мелиты»[68]. Через Трою идея Мелиты-Венеры, приоритета рождения над смертью, чувственности, красоты и любви к богатству была принесена в Италию, где стала «корнем религиозного и государственного развития Рима»[69]. «Господство духа этой ветхой образованности доныне мучит разум запада лукавым призраком в слове цивилизация», – заключал В.М. Пудавов. Итак, с его точки зрения самая концепция цивилизации, концепция западная и дохристианская, была связана с культом Венеры, культом плотским, материалистическим и описываемым с очевидной негативной коннотацией. Не то Туран. Там была обожествлена «тайна смерти»: «человек иранский основал учение жить, а туранский умирать»[70]. И вот уже В.М. Пудавов с полным ободрением описывал «господские, хранительные силы Востока Европы»: они «сливались с тучами конников великой Иперворейской (Гиперборейской – А.П) Скифии и, как гусеница, по выражению библейскому, неслись на владычества западной Азии, Африки и Европы, карать и обновлять их»[71]. Как мы видим, нарратив казачьего полковника был логически противоречивым, но последовательным эмоционально: цивилизация и важнейший ее атрибут, города, хотя и не отрицались вовсе, но рассматривались как опасные плоды кичливого мышления, а вот атакующие их орды кочевников всегда позиционировались благой, обновительной силой. Итак, если Иран и позднейший Запад верили в Мелиту-Венеру, то Туран и наследовавшая ему Россия верили в Диану-Тавити, культ которой не просто обожествлял смерть, но «развивал владычество ее»[72]. И уже тогда, в языческие времена, символом этого культа стал знак Тау[73], крест[74]. Иными словами, не цивилизованное западное язычество, но дикие кочевники степей стояли ближе к христианству. Соответственно, все свидетельства античных авторов, говорящие не в пользу главных обитателей Турана, скифов, отвергались, как писания людей мышления, не способных понять глубокого превосходства людей верования: «Строгим служением Деве Тавити и символу Тау и кровавым поклонением мечу понтийская Скифия (особенно Восфор Киммерийский) представлялись кичливому понятию пеласгийства (античного мышления в терминологии В.М. Пудавова – А.П.) времен Гомеровских пределом “света” (жизни, блага) и началом царства “тьмы” (смерти, бедствий) (курсив В.М. Пудавова – А.П.)»[75]. Но скифам их вера, установления и язык были дороги, и они, невзирая на подобную критику, охраняли их «горячо и жестоко»[76]. И именно так, не любовью и не учением Христа, но жестокостью и дикостью формировалась готовность к служению высшим ценностям: «Не напрасно, но для великой цели в борисфено-танаиском становище Турана “кроваво и страшно” воспитан был человек, поборник богини Дианы и Тау – дух отрицатель неги и покоя, человек послушания в мире ветхом: он готовлен быть человеком послушания и в новом мире, способным, по выражению библейскому, “сердцем уразуметь” небесное благовестие в последование первому голгофскому исповеднику, умиравшему вместе со Христом “нелицемерно, без лукавства, без ограничения, без исследования, верой взыскуя, а не языком измеряя, верой приемля, а не словами испытуя слово”, как учит вселенская церковь»[77]. В чем же выражались особая духовность подобного человека, его умение быть «человеком послушания»? Разумеется, в военных подвигах. «Несмотря на все роковые превратности, он никому не уступил колыбельной земли своей и могил праотеческих до последнего имени в языческой жизни – “безбожного русса”. <…>. Покрылся он именем “русса христианского” и в средневековом дележе мира умел закрепить себе в жилище весь восток Европы в громадном пространстве, достойном его духовно-исполинского значения»[78]. Как нам кажется, в подобном нарративе отсылки к Христу носят скорее декларативный характер. «Русс» В.М. Пудавова, «безбожный» или «христианский», явно служил воинственной и кровавой языческой Тавити, а не милосердному христианскому Богу. Да по правде сказать, и описание казачьим полковником туранской идеи, сохранившейся, несмотря на принятие христианства, никак не пристало доброму православному: «Это было поборничество вечно живущей, всесветлой идеи Тау (конца, предела, совершенства) – идеи, символом которой был крест – знак спасения – зародыш всех иероглифов, рун, письмен, изобразительной жизни, слова; поборничество того символа, которого предмет и сила, превышающие силу разума, открылись человечеству при беспредельно поразительном ожесточении борьбы Исава с Иаковым»[79]. Финальная отсылка к Библии не должна обманывать. Для В.М. Пудавова крест – священный символ не потому, что на нем распят Христос, но священный символ задолго до Христа, символ, священный потому, что он означает деву Тавити, обожествленную смерть, конец и совершенство. Его кресту приносят даже человеческие жертвы: «У тавров (крымских), поклонявшихся богине-деве Тавити (или Парфенос), воздавалось чествование кресту (Тау): головы иноземцев, приносимых в жертву богине, тавры настрекали на крест»[80]. Сложно сказать, как сочетались подобные идеи с внешне образцовым христианством казачьего полковника. Но любопытно, что схожие идеи сакрализации смерти и в наше время высказывают некоторые поборники идей русского мира. «Смерть есть тайный двигатель жизни, именно она дает духовную насыщенность всему тому, что и в посюстороннем мире представляется достойным, благородным и интересным. Что может быть чище самурайского культа смерти, являющегося животворной основой верности и чести, кодекса благородного воина», – пишет А.Г. Дугин[81]. И мы приходим к парадоксальному выводу. Философия истории В.М. Пудавова, пусть и антихристианская по духу, все же основана на новой трактовке Библии. Но когда он переходит к описанию туранцев и русских, к описанию Востока Европы и русского мира (кстати, иногда именуемого и «славяно-туранским»[82]), библейские элементы в его нарративе в значительной степени вытесняются языческими. Почитатели смерти; всадники севера и востока, с огнем и мечом несущиеся в цивилизованные земли; защитники идей, которые всему остальному миру кажутся «тьмой», – действительно, найти даже в Ветхом Завете, не говоря уже о Евангелии, основания для прославления подобных образов сложно. Но В.М. Пудавов не только не отказывается от родства славян и скифов, родства, к середине XIX в. уже отвергнутого исторической наукой, но и рассматривает перечисленные выше образы как базовые для дальнейшего особого пути России. Не будем подробно останавливаться на описании В.М. Пудавовым собственно истории России. В нем есть любопытные детали, например, он критикует варягов, как носителей чуждого, европейского федеративного начала, разрывавшего скифские традиции служения царю[83]. Но ничего принципиально нового к основным установкам философа это описание не добавляет. Например, мы помним, что он с гордостью характеризовал казаков как «поклонников меча» – и в этом тексте неоднократно упоминаются мечи, приобретающие сакральное значение. Так, «князь Роман Галицкий, <ответил> на обольщения папского посла силой “меча Петрова”, обнажив свой меч, <и> решил дело вопросом: такой ли меч у папы?»[84]. Все так же восхищается полковник и преобладанием у русских верования над мышлением: так, по его мнению, право на первородство Запад утратил в XV в., когда «лукавое мудрование, блиставшее могучей силой в Флорентийском сомне (на Флорентийском соборе – А.П.), где ученая Греция состязалась с ученым Римом, оказалось бессильно в Москве», в которой посланца папы просто не стали слушать[85]. И опять не рассуждающие поклонники меча выступают в качестве нравственного идеала… Мы еще раз убеждаемся, что В.М. Пудавов был эмоционально последователен. Его нимало не привлекали ни интеллектуальные, ни материальные достижения западной цивилизации. Западу он противопоставлял русский мир как явление, совершенно отдельное по самому сакральному смыслу своего существования, еще и подчеркивая, будто бы его представители совершенно невосприимчивы к «искусительной западной доктрине»[86]. Русский мир, в его интерпретации, появился не с объединением русских земель вокруг Москвы, не с принятием православия, не с призванием Рюрика, но при мифическом Таргитае, царе скифов[87]. При описании превосходства этого мира над рациональной и уже поэтому бездуховной Европой причудливо смешивались языческие и библейские элементы, воинственность девы Тавити и вера Иакова, Тау как символ смерти и вселенская православная церковь, но константой оставалось одно – идеалом выступал воин, воспитанный в суровом и жестоком послушании, презирающий мышление и чувствование, зато безоглядно верящий. Или просто казак. «Казак – то же, что царский скиф (сколот), алан, хозар – имя монументальное восточного славянского мира – имя славян-братчиков (товаристов) вольного самопожертвования, которое еще в ветхом человечестве Туранской мировой половины таинственно руководилось идеей воссоздания всемирной державы под знанием всемирного символа Тау-креста. <…>. Мы думаем, что в значении древнего принципа славян-братчиков, представляющих собой крайнее выражение славянской натуры, лежит изъяснение самого значения имени и бытия на земле славян: скиф (словник-покоя-Тау) – человек послушания (отрицания), поклонник смерти (молнии, грома и возрождения)»[88]. Главный высокий принцип поклонников меча Символично, что даже исторический герб донских казаков, «еленя (оленя) или лань», В.Д. Пудавов считал другим, наряду с Тау, символом Тавити-Дианы[89]. Преемственность с языческим миром, с дикими, но победоносными скифами снова оказывалась для него важнее преданности христианству! Впрочем, скифы в качестве легендарных прародителей манили казачьего полковника не только военными подвигами. Возможно, осознавая непригодность своей «Истории войска Донского и старобытности начал казачества» для массового читателя, В.М. Пудавов подготовил и более популярный труд, краткую записку «Взгляд на основные начала Донского края». Без учета реконструированной нами методологии оригинального философа и его мистических идей данная книга производит впечатление сборника странных, порой просто невнятных утверждений и предположений. Однако для нас она особенно ценна потому, что тут В.М. Пудавов попытался предельно кратко изложить свой взгляд на то, что он считал высшим воплощением русского мира, на донское казачество. Итак, казачество, по мнению философа, было «благородной сословностью, вышедшей из глубины славянской натуры»[90]. Выражение не вполне ясное, однако оно прояснится, если учесть то, что в другом труде В.М. Пудавов соглашался с неким Ф. Морошкиным, утверждавшим, будто бы «царские скифы, аланы, хозары и казаки – древнейшее дворянство всемирной истории (курсив В.М. Пудавова – А.П.)»[91]. А окончательно проясняется оно, если учесть сравнение донским полковником казачества с рыцарством. «В главной идее они тождественны: у обоих одна и та же святая возвышенная цель – борьба христианства с магометанством», – писал он[92]. Однако рыцарство, разумеется, уступало казачеству, хотя бы потому, что принадлежало к культуре носителей начала Исава. «Западный человек был тогда (в Средние века – А.П.) низок для этого идеала не по мужеству своему, а только по рациональному отношению разума его к вере», – утверждал В.М. Пудавов[93]. Казаки же, по его мнению, «не подавили чистой сердечной веры в свое призвание ни стяжанием, ни прелестью плотоугодия», а если и грабили кого, то только «латинцев» и магометан, да и то, чтобы выкупить из рабства православных единоверцев[94]. Таким образом, сословие казачье было аналогом рыцарского сословия, но духовней, лучше, ибо оно основывалось не на разуме и материальных благах, а исключительно на высокой вере. Разительный контраст с объективным нарративом В.Д. Сухорукова, в котором, в соответствии с документами, встречаются такие, например, отрывки: «Некоторые из донских казаков верхних городков, прельщенные молвой о богатых добычах, приобретаемых казаками волжскими на Волге и Каспийском море – самовольно ушли на Волгу и вместе с тамошними разбойниками грабили купеческие и казенные суда персидские и русские»[95]. Однако как могла существовать казачья «благородная сословность» во времена царских скифов и алан, до появления мусульманства, с которым, якобы, были призваны бороться европейское рыцарство и русское казачество? Дело в том, что у казаков, помимо «главной идеи», был и «главный высокий принцип», увы, так и не уясненный учеными: «Нельзя не сознавать светло и разумно его величие: он – монархия-“царевщина” (курсив В.М. Пудавова – А.П.)»[96]. В других сочинениях полковник разворачивал эту мысль так: «Доныне сословность казацкая не понята отечественной историей, несмотря на то, что в существе духа и быта ее светло отражается наследие нашей первобытной славяно-туранской царевщены: поборничество хранительного гения востока Европы – девы Тавити (курсив В.М. Пудавова – А.П.)»[97]. Итак, преданность казаков христианству была важна для образцового внешне православного В.М. Пудавова, хотя бы потому, что она позволяла уподобить казаков рыцарям. Но не меньшее значение в его нарративе имели и якобы существующие дохристианские туранские традиции казачества, традиции беззаветного воинского служения царю: языческая дева Тавити оказывалась не только воительницей, но и монархисткой. Донской автор шел так далеко, что приписывал древним казакам понимание «трех единств Руси – веры, монархии, народности», то есть разработку ими официозной монархической «теории официальной народности» задолго до Николая I[98]. «Как старопраотцы наши таким понятием опередили научность, которая не очень давно дошла до него!», – восторженно восклицал В.М. Пудавов[99]. Отметим, что полковник и здесь в очередной раз вступал в заочную полемику с В.Д. Сухоруковым, который, напротив, в своих черновиках со ссылкой на Н.М. Карамзина называл раннее Войско Донское «независимой воинственной республикой»[100]. Специфическое псевдохристианское воинственное язычество В.М. Пудавова находило выражение еще и в том, что войсковой круг донских казаков он рассматривал как «храм христианского Арея (Ареса – А.П.)», да еще и «построенный, как строились и ареевы храмы царских скифов, первобытных хранительных сил нашего славянского востока (курсив В.М. Пудавова – А.П.)»[101]. Особый восторг у неравнодушного к мечам полковника вызывало то, что в войсковом круге хранился, «как и в ареевом храме царских скифов железный меч Александра I – меч успокоитель Европы и провозвестник в ней священных начал государственного братства (курсив В.М. Пудавова – А.П.)»[102]. В этом предложении просто удивительное сочетание языческих, христианских и исторических символов: меч русского победителя Европы, перестроившего ее на христианских началах, хранится в храме языческого бога, и именно так становится сакральным символом для высшего сословия русского мира В.М. Пудавова! Так что же в итоге оказывалось важнее для казачества в интерпретации донского философа, языческая или христианская составляющая? Нам кажется, что первая. «Главная идея» казачества в интерпретации полковника, борьба христианства с магометанством, в XIX в. казалась подходящей к концу. Но не устарел «главный высокий принцип» казачества, безоговорочная преданность царю, уходящая во времена Древнего Турана. Завершая рассуждения о казачестве, философ-любитель напоминал распространенное выражение «Дон – золотое дно»[103]. Он возмущался, что «спекулятивная современность понимает в ней Калифорнию»[104]. Сам полковник, разумеется, понимал это совершенно иначе. Богатством Дона были казаки, были воины, готовые в любой момент пойти на брань за Государя. Ибо борьба с Западом еще не кончилась, и Запад, вместо того, чтобы «расковать мечи на орала», «не переставал вымышлять оружия дальноцельной стрельбы»[105]. В конце концов, как мы видели выше, в нарративе В.М. Пудавова казачество неоднократно меняло название и врагов, сохраняя свою сущность и свой «главный высокой принцип», из царских скифов превратившись в алан, из алан – в хазар, а из хазар – в казаков. Почему же должно было произойти иначе теперь, когда главным врагом России и казачества, как казалось философу, становится христианский Запад? Рыцари русского мира меняли даже веру, из поклонников девы Тавити став христианами, но ценности и идеалы военного служения царю хранили с времен, предшествовавших рождению Христа. Судьбы наследия: забвение В.М. Пудавов опубликовал при жизни несколько статей в журналах, однако главные его сочинения остались ненапечатанными. Сын философа связывал это с тем, что отец желал выпустить «Историю войска Донского и старобытность начал казачества» непременно в законченном виде[106]. Впрочем, он читал свое сочинение некоторым гостям, в частности, войсковому атаману М.Г. Хомутову[107]. Возможно, в числе этих гостей были и ученые. Во всяком случае, причудливый текст донского полковника произвел огромное впечатление на ныне гораздо более известного историка казачества И.Д. Попко. Последний даже пересказал некоторые идеи своего старшего коллеги в статье в столичном журнале «Военный сборник»: «Вот основная мысль его исследования. В области древне-европейской цивилизации господствуют два противоположных миросозерцания: греческо-римское и славянское; идеал первого – красота и наслаждение, и отсюда науки и искусства; идеал второго – отрицание пластического творчества духа и изящной неги чувства, обожание грома и молнии, борьба, нужда, суровая пустыня. Казачество – крайнее выражение славянского миросозерцания…»[108]. И.Д. Попко предсказывал блестящую будущность книге В.М. Пудавова, признавая, что ее могут раскритиковать западники, но доказывая, что на ее защиту встанут славянофилы, а для казаков она будет бесценна[109]. В действительности даже для творчества самого И.Д. Попко знакомство с нарративом В.М. Пудавова прошло бесследно. Серьезный краевед, он и в дальнейшем продолжил скромные, но вполне научные исследования по частным вопросам истории кавказского казачества, не соблазнившись идеей «иной исторической критики». Что же касается Н.В. Кукольника и П.М. Леонтьева, то, если донской философ и читал им свои труды, то свидетельств об этом они не оставили. Когда В.М. Пудавов умер после внезапной четырехмесячной болезни, у семьи не было денег на публикацию его многочисленных текстов[110]. Впрочем, возможно, дело было несколько сложнее: сообщивший эту информацию М.В. Пудавов в то же время утверждал, что его мать пыталась продать рукописи администрации Войска Донского, и даже получила принципиальное согласие, но ее не устроила оценка оригинала «Истории войска Донского и старобытности начал казачества» всего в 2 000 руб.[111] Так что не исключено, что родственники В.М. Пудавова, знавшие о внимании к его работам со стороны М.Г. Хомутова и И.Д. Попко, рассчитывали продать их за хорошую сумму. Однако этот расчет не оправдался: серьезного интереса пудавовские рукописи не вызвали ни у кого. В донской краеведческой литературе 1860 гг., включая первое обозрение историографии донского казачества, выполненное Н.И. Красновым как раз в год смерти полковника, упоминания о них отсутствуют[112]. Зато Н.И. Краснов упомянул с высокой оценкой рукописи В.Д. Сухорукова[113], а в 1867 г. группой донских энтузиастов-любителей старины было начато их издание[114]. В.Д. Сухоруков становился все более важной фигурой в донской историографии, быстро затмевая своего соперника, и вскоре в ценности рукописей В.М. Пудавова разочаровалась даже его собственная семья, из-за чего большая их часть погибла[115]. В 1890 гг. сын философа, М.В. Пудавов, попытался возродить наследие отца, наконец издав его уцелевшие рукописи. Публикации неожиданно привлекли внимание такого крупного столичного издания, как «Русская мысль», для которой рецензию на «Историю войска Донского и старобытность начал казачества» написал будущий знаменитый ученый и политик П.Н. Милюков[116]. Увы, данную рецензию трудно назвать иначе, как полностью разгромной. «Полковник В.М. Пудавов, умерший в 1863 году, был несомненно горячим патриотом и весьма усердным собирателем исторических сведений о своем крае. К сожалению, понятие о ограниченности собственных ученых сил у него вовсе отсутствовало», – ехидно замечал ее автор[117]. Он предсказуемо обрушивался на попытку В.М. Пудавова «произвести целый переворот в ученых приемах русской историографии», на попытку вести от древних времен «всемирно-историческую роль козачества» и на попытку интерпретировать противостояние «хозарской царевщины» и «варяжского княжества» как противостояние казачьей идеи монархии и германской идеи федерализма[118]. «Курьезный исторический винегрет», – подводил итог П.Н. Милюков, признавая впрочем, что в плане изложения фактов донской истории, а не глобальных теоретических построений текст В.М. Пудавова более адекватен[119]. Даже другие донские авторы, более терпимые к историкам-казакам, отзывались об опубликованных работах В.М. Пудавова весьма сдержано и иронично. «Помимо основного взгляда у автора и в других случаях замечается желание “пооригинальничать”», – заключал А.А. Кириллов[120]. «Напыщенно-ораторское произведение», – кратко характеризовал «Историю войска Донского и старобытность начал казачества» один из первых профессиональных донских ученых П.П. Сахаров[121]. В советское время интерес к нарративу полковника пропал окончательно, а уже в XXI в. авторитетный специалист по казачьей историографии профессор Н.А. Мининков хорошо подвел итог под всеми рассуждениями историков о значении творчества донского философа: «Труд полковника В.М. Пудавова отличается тем, что является наглядным примером использования автором знания донской истории для распространенных в культуре того времени грандиозных философских построений. <…>. Однако к исторической науке труд Пудавова не имел отношения»[122]. Судьбы наследия: возрождение идей Казалось бы, на этом можно закончить. Но мы бы хотели обратить внимание на один любопытный феномен. В последние годы вышло несколько статей сотрудника Первого казачьего университета, философа А.П. Комарова, в которых совершенно серьезно транслируются некоторые идеи В.М. Пудавова, модернизированные и актуализированные для современного читателя. «Важнейшими социальными и духовными установками казачества были: охрана государственных устоев, обеспечение единства и целостности страны, сохранение ее подлинного суверенитета», – утверждает А.П. Комаров, и в подтверждение ссылается на «Историю Войска Донского и старобытность начал казачества»[123]. Интересные синонимы для «монархии-“царевщины”», как мы помним, «главного высокого принципа» донского казачества по В.М. Пудавову. «Первыми словами боевого девиза, вышитого золотом на знаменах казаков, были “За веру…”», – приводит А.П. Комаров слова В.М. Пудавова и делает из них вывод: «Вера и идеал оказывались близкими, что проявлялось в исповедании казачеством Православия»[124]. Действительно, идеалом казаков, их нравственным началом, согласно донскому философу, было же верование, делающее казака «человеком послушания». А.П. Комаров пишет об этом и более ясно, правда, здесь не ссылаясь на своего предшественника: «Быть казаком означает не только находиться рядом с православным храмом и охранять веру, быть казаком означает принимать все, что происходит в храме и в Церкви»[125]. Итак, критическое мышление, по крайней мере, для казаков, отрицается не только полковником из XIX в., но, вслед за ним, и профессиональным философом, университетским преподавателем из XXI в. Идеалом опять становится отказ от «мудрований» в пользу безусловной иррациональной веры. Подобная сознательная опора одного философа на труды В.М. Пудавова едва ли стоила бы нашего внимания сама по себе. Однако отдельные идеи давно забытого казачьего автора, пускай и не объединенные в созданную им системную мироописательную конструкцию, все чаще воскрешаются в работах современных ученых, очевидно, даже не подозревающих, что у них был предшественник «на берегах тихого Аксая»[126]. Мы не будем писать о исследователях русского мира, оставив данный вопрос специалистам. Ограничимся педагогами, экономистами и социологами, занятыми казачьей тематикой. Сама идея представления казаков как «крайнего выражения славянской натуры», эталона для всех русских, не получившая развития ни в XIXв., ни в XXв., в XXI в. была актуализирована доктором педагогических наук С.Н. Лукашом и его учениками. С.Н. Лукаш прямо утверждает, что «идеал человека российской национальной культуры» основан на «воспитательных ценностях, идеалах и смыслах казачьей культуры»[127]. Более того, нравственные смыслы казачества в интерпретации педагога приобретают четко выраженный антизападный смысл: возвращаться к ним предлагается, в том числе, в свете прекращения «встраивания российского образования в ценностно-смысловую парадигму западной цивилизации» после принятия в 2020 г. поправок в Конституцию РФ[128]. Правда, для С.Н. Лукаша казачий идеал включает в себя не только «служение Отечеству», «патриотизм и державность», но и «демократические основы мироустройства», что для В.М. Пудавова было бы неприемлемо[129]. «Если планку уровня жизни повысить сверх достаточного уровня, то возникнут риски расказачивания из-за имущественного расслоения, роста внутрисословных барьеров, разрушения казачьей общины и культурной традиции», – это пишет в экономической статье (применяя, кстати, термин «сословие» к современному казачеству) М.Г. Капустина (Артамонова)[130]. Подобный призыв не допускать излишнего обогащения казаков сопровождается обвинениями Запада в тяге к материальному, чему, разумеется, противопоставляется православная традиция: «Для западных цивилизаций категории “достаточности” не существует (чем больше, тем лучше), а в православной традиции, стремления к бытию “ниже” или “выше” меры – духовно опасны»[131]. Разве идея о том, что сохранение казачьей общины важнее личного обогащения отдельных казаков, опасного для самой этой общины и навязанного Западом – это не развитие идей В.М. Пудавова о том, что цивилизация есть лишь «лукавый призрак», каинов дух стяжательства далек русским, а уж для казаков «христианская слава и государственная честь стоят впереди обыденных потребностей и неги»[132]? М.Г. Капустина (Артамонова) неоднократно ссылается на докторскую диссертацию по социологии бывшего атамана современного Донского Войска В.П. Водолацкого. Особенно ей нравятся слова бывшего атамана, согласно которым еще «модернизация XIX в. разрушила традицию, уклад жизни, вызвала деградацию функций и роли казачества, поляризацию менталитета и саморасказачивание», но казаки сильнее других групп населения России желают возродить эту традицию[133]. А.П. Комарова, С.Н. Лукаша, М.Г. Капустину (Артамонову), В.П. Водолацкого и многих других современных авторов роднит одно: неприятие модернизации в ее западном варианте и противопоставление ей традиции, наиболее убежденными носителями которой в России этим исследователям представляются казаки. Соответственно, западные идеи универсальности путей мирового развития, либерализма, максимизации материального достатка ими отвергаются в пользу русских традиционных ценностей. Ища противовес этим западным идеям, они естественным образом приходят к тем же идеям и идеологическим конструктам, что и В.М. Пудавов, однако в отличие от последнего, не пытаются соединять эти философские, исторические, этические, религиозные, экономические и культурные идеи превосходства традиции над модерном в настолько масштабную и бескомпромиссную картину русского мира, как донской автор. *** Так саморазоблачение или предсказание идей века XXI? В.М. Пудавов обожал родное ему казачество и ставил его превыше любых других сословий всех времен и народов. А созданная им «иная историческая критика» позволяла весьма свободно создавать концепции исторической философии. И все же, если попытаться систематизировать выделенные им важнейшие особенности русского мира (он же Восток Европы, славяно-туранский мир и т.п.), картина выйдет весьма специфическая[134]: 1) Вера здесь стоит выше чувств и разума; 2) Обожествлено не рождение, как в большей части остального мира, но смерть; 3) Цивилизация, города, богатство не рассматриваются как позитивные ценности; 4) Вместо них главным принципом существования объявляется «царевщина», т. е. абсолютное служение сакрализированной фигуре царя; 5) Высшим воплощением нравственных идеалов считается казачество, возведенное в совершенство военное сословие; 6) Это сословие с древнейших времен воюет за утверждение «всемирной державы», причем ныне его главный враг – рационалистический и цивилизационно развитый Запад; 7) Объяснением борьбы служит христианский смысл мировой истории, в рамках которого именно России суждено создать православную всемирную державу и возвратить Европу от бездушного рационализма к евангельским принципам, но декларируемое православие полностью подчинено представлению о духовном превосходстве русского народа, для обоснования которого используются и воинственные языческие мифы (вплоть до интерпретации казачьего войскового круга как храма Ареса). Повторим неоднократно высказанную нами мысль: это не христианство, но, скорее, антихристианство, культ кровавой богини-воительницы, Тавити-Дианы, чья эмблема сияет на историческом гербе казаков, и которая покровительствует не всем христианам, и даже не всем православным, но только русским, чьи предки-туранцы приносили кровавые жертвы ее знаку, кресту, задолго до распятия Христа. И здесь нужно вспомнить, почему В.М. Пудавов пытался опровергнуть традиционную историю. В сущности, его философия истории шла не от прошлого к настоящему, но от настоящего к прошлому, трактуя современных ему казаков как идеал, исполненный сакрального, даже мифического смысла, и отыскивая в других эпохах их предшественников. Поэтому история стала для него своеобразным кривым зеркалом, в котором отразились преувеличенные, искаженные и идеализированные, но не утратившие сходства с оригиналом черты России и донского казачества эпохи Николая I. Сам он едва ли понимал это, но то, что он мыслил как апологию казачества и России, людям иных взглядов покажется замаскированной антиутопией. Царство людей верования, поклонников смерти, разрушителей, получивших сакральную санкцию на то, чтобы стать «бедствием на всех обитателей сей земли»… Картина очень специфическая с точки зрения современного гуманизма, но по своему очень яркая, и, как нам представляется, не лишенная эстетической привлекательности, показать которую в полной мере не дали скромные литературные таланты донского полковника. Попытка мифотворчества, создания целостного мироописательного эпоса для русского народа, отражающего казачье мироощущение и основанного на мистических трактовках самых различных священных преданий. Миф о казачестве, самый масштабный, эпический и бескомпромиссный в отечественной историографии, даже вводящий особую туранско-славянско-казачью богиню. Поэтому и саморазоблачение, и предсказание. Наивность, та самая безусловная, не проверяемая разумом вера в безупречность нравственных идеалов николаевской России (в их специфически-милитаризированной, донской интерпретации), заставила В.М. Пудавова создать откровенно саморазоблачительный текст, раскрывающий и его скрытое воинственное язычество, и жажду подчинения всего мира, и ненависть к городам, и неуемные амбиции, и презрение к ценности отдельной человеческой жизни, и многое другое. Если внимательно вчитаться в этот текст, от образа доброго христианина не останется ничего – его место займет жестокий неоязыческий мистик, неудавшийся пророк, прославляющий месть кочевников, наследников Авеля, горожанам, наследникам Каина. Но нравственные идеалы николаевской России были частью русской культуры, а В.М. Пудавов, в отличие от большинства людей, декларировавших преданность этим идеалам, шел в них до конца: он пытался порвать с Европой не только в плане государственного устройства, экономики, морали и даже этики, но в плане самой методологии науки. Возможно, при других обстоятельствах неудачливый историк смог бы стать хорошим философом. Во всяком случае, созданная им методология, абсолютно непригодная для исторического исследования, позволяла передать некоторые нюансы эмоционального отношения к миру определенной части русского общества, части традиционалистской и антизападной. Сложилась парадоксальная ситуация: тексты В.М. Пудавова, плохо описывая историю казачества, в то же время предсказали некоторые идейные конструкты, появившиеся в конце XX-XXI вв., включая сам концепт русского мира. Библиографический список Дугин, 2001 – Дугин А.Г. Русская вещь: очерки национальной философии. Т. 1. М., 2001. 619 с. Есаул, 1861 – Есаул. Старый Черкасск // Военный сборник. 1861. № 11-12. С. 457-491. Капустина (Артамонова), 2019 – Капустина (Артамонова) М.Г. Социально-экономические аспекты казачьего уклада жизни // Социально-экономические явления и процессы. 2019. 14(105). С. 13-20. Кириллов, 1909 – Кириллов А.А. Краткое обозрение истории о донских казаках. Новочеркасск, 1909. 41 с. Комаров, 2017 – Комаров А.П. Базовые ценности российского казачества // Вестник Тверского государственного университета. Серия "Философия". 2017. № 4. С. 72-80. Комаров, 2022 – Комаров А.П. Значение симбиоза духовных постулатов "вера - идея" для казачества // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: Философские науки. 2022. № 1. С. 16-22. Коршиков, Королев, 2001 – Коршиков Н.С., Королев В.Н. Историк Дона В.Д. Сухоруков и его «Историческое описание Земли Войска Донского» // Сухоруков В.Д. Историческое описание Земли Войска Донского. Ростов-на-Дону, 2001. С. 7-18. Краснов, 1863 – Краснов Н.И. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Земля войска Донского. СПб., 1863. 596 с. Лукаш, Татаринцев, 2020 – Лукаш С.Н., Татаринцев И.В. Педагогика казачества: социокультурный феномен российской цивилизации // Технолого-экономическое образование. 2020. №14. С. 16-20. Макушин, Трибунский, 2001 – Макушин А.В., Трибунский П.А. Павел Николаевич Милюков: труды и дни (1859-1904). Рязань, 2001. 439 с. Милюков, 1891 – <Милюков П.Н.> Рец. на: Пудавов В.М. История Войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. Вып. 1 // Русская мысль. 1891. № 6. С. 270-271. Мининков, 2010 – Мининков Н.А. Практики историописания и зарождение исторической науки в культуре Дона первой половины XIX века // Терминология исторической науки. Историописание. М., 2010. С. 266-285. Морозова, 2022 – Морозова О.М. «Выдающийся донец» - генерал Иван Ульянов // Relga. Научно-культурологический журнал. 2007. № 8. [Электронный ресурс]. URL: http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main?textid=1959&level1=main&level2=articles (дата обращения: 01.06.2022). Номикосов, 1884 – Номикосов С.Ф. Статистическое описание Области Войска Донского. Новочеркасск, 1884. 774 с. Пудавов, 1890а – Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. 328 с. Пудавов, 1890б – Пудавов М.В. Предисловие // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. III-X. Пудавов, 1895 – Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. 15 с. Пудавов, 1898а – Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 5-18. Пудавов, 1898б – Пудавов М.В. От издателя // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. I-VII. Савчук, 2005 – Савчук Г.В. Василий Михайлович Пудавов – забытый историк донского казачества // Донской временник. Вып. 12. Ростов-на-Дону, 2005. С. 159-165. Сенюткин, 1866 – Сенюткин М.Х. Донцы. Ч. 2. М., 1866. 276 с. Сухоруков, 1867 – Сухоруков В.Д. Историческое описание земли Войска Донского. Т. I. Новочеркасск, 1867. 324 с. [1] Оговорим, что термин «русский мир» В.М. Пудавов упомянул всего несколько раз. Однако конкретного названия прославляемому им феномену полковник в принципе не дал, называя его и «русским миром», и «славяно-русским миром», и «восточным миром», и «Востоком Европы» (и это далеко не все названия, применяемые оригинальным донским философом в качестве синонимов). Поэтому и мы вслед за ним будем употреблять все эти синонимы, включая и «русский мир». [2] Пудавов М.В. Предисловие // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. III-X; Пудавов М.В. От издателя // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. I-VII; Савчук Г.В. Василий Михайлович Пудавов – забытый историк донского казачества // Донской временник. Вып. 12. Ростов-на-Дону, 2005. С. 159-165. [3] Пудавов М.В. Предисловие // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. VII-X [4] Пудавов М.В. От издателя // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. III. [5] Пудавов М.В. От издателя // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. IV. [6] Савчук Г.В. Василий Михайлович Пудавов – забытый историк донского казачества // Донской временник. Вып. 12. Ростов-на-Дону, 2005. С. 159-165. [7] Савчук Г.В. Василий Михайлович Пудавов – забытый историк донского казачества // Донской временник. Вып. 12. Ростов-на-Дону, 2005. С. 159-165. [8] Коршиков Н.С., Королев В.Н. Историк Дона В.Д. Сухоруков и его «Историческое описание Земли Войска Донского» // Сухоруков В.Д. Историческое описание Земли Войска Донского. Ростов-на-Дону, 2001. С. 7-13. [9] Отметим, что в историографии принято приписывать «Историческое описание Земли Войска Донского» В.Д. Сухорукову как единственному автору. Нам подобное мнение представляется не бесспорным, однако в данном тексте мы будем ему следовать, поскольку вопрос о степени вклада других лиц в написание «Исторического описания» увел бы нас слишком далеко от темы, а роль В.Д. Сухорукова как руководителя авторского коллектива данной книги никем не оспаривалась. [10] Кириллов А.А. Краткое обозрение истории о донских казаках. Новочеркасск, 1909. С. 15-18. [11] Коршиков Н.С., Королев В.Н. Историк Дона В.Д. Сухоруков и его «Историческое описание Земли Войска Донского» // Сухоруков В.Д. Историческое описание Земли Войска Донского. Ростов-на-Дону, 2001. С. 13-14. [12] Пудавов М.В. От издателя // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. VI-VII. [13] Морозова О.М. «Выдающийся донец» - генерал Иван Ульянов // Relga. Научно-культурологический журнал. 2007. № 8. [Электронный ресурс]. URL: http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main?textid=1959&level1=main&level2=articles (дата обращения: 03.06.2021). [14] Краснов Н.И. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Земля войска Донского. СПб., 1863. С. 1-3; Номикосов С.Ф. Статистическое описание Области Войска Донского. Новочеркасск, 1884. С. 2-3. [15] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 5. [16] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 5. [17] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 15. [18] Сухоруков В.Д. Историческое описание земли Войска Донского. Т. I. Новочеркасск, 1867. C. 12-13. [19] Сухоруков В.Д. Историческое описание земли Войска Донского. Т. I. Новочеркасск, 1867. C. 15-16. [20] Сухоруков В.Д. Историческое описание земли Войска Донского. Т. I. Новочеркасск, 1867. C. 21-22. [21] Сенюткин М.Х. Донцы. Ч. 2. М., 1866. С. 168. [22] Сенюткин М.Х. Донцы. Ч. 2. М., 1866. С. 157-167. [23] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 6. [24] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 11. [25] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 6. [26] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 6. «Исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне. Но вы не хотите придти ко Мне, чтобы иметь жизнь» (Синодальный перевод). [27] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 11. [28] В.М. Пудавов снова использовал для объяснений отношений европейцев с Исавом и Иаковом много специфичных и своеобразных терминов, например, «возделатели», «духовные начала», «дух» и т.п., не раскрывая при этом их значение. Здесь и далее мы не будем пытаться сохранять в деталях путанную, предусматривающую много синонимов и архаичную терминологию В.М. Пудавова, за исключением ее важнейших понятий. А о том, что для него означало понятие «начало», подробнее напишем далее. [29] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 10-11. [30] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 12. [31] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 12. [32] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 72. [33] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 71-75. [34] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 75. [35] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 75-77. [36] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 78. [37] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 78. [38] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 91. [39] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 8-10. [40] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 10. [41] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 7-8. [42] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 8. [43] «Да распространит Бог Иафета, и да вселится он в шатрах Симовых; Ханаан же будет рабом ему» (Синодальный перевод). [44] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 8. [45] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 12-13. [46] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 13. [47] ГАРО. Ф. 229. Оп. 3. Д. 302. Л. 62. [48] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 16. [49] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 16. [50] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 14. [51] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 15. [52] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 17. [53] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 7. [54] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 11. [55] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 10-11. [56] Пудавов В.М. Взгляд на историю человечества // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. 12. [57] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 12. «Он будет между людьми, как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него; жить будет он пред лицем всех братьев своих» (Синодальный перевод). [58] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 12. [59] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 10. [60] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 16-17. [61] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 17. [62] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 17. [63] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 12-13. «Конец сего века – Исав, а начало следующего – Иаков» (Синодальный перевод). [64] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 5-6. «И было слово Господне ко мне: что видишь ты, Иеремия? Я сказал: вижу жезл миндального дерева. Господь сказал мне: ты верно видишь; ибо Я бодрствую над словом Моим, чтоб оно скоро исполнилось. И было слово Господне ко мне в другой раз: что видишь ты? Я сказал: вижу поддуваемый ветром кипящий котел, и лицо его со стороны севера. И сказал мне Господь: от севера откроется бедствие на всех обитателей сей земли» (Синодальный перевод). [65] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 91. [66] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 8. [67] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 1. [68] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 20. Мелитой В.М. Пудавов именовал Венеру. [69] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 21. [70] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 21. [71] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 26. [72] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 21. [73] Отметим, что Тау-крест действительно является известным оккультным символом, имеющим много значений, анализ которых уведет нас далеко за пределы изучаемой в статье темы. В любом случае, Тау-крест не тождественен обычному кресту, скорее напоминая букву Т. [74] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 28. [75] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 25. [76] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 25. [77] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 26-27. [78] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 27. [79] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 27-31. [80] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 31. [81] Дугин А.Г. Русская вещь: очерки национальной философии. Т. 1. М., 2001. С. 475-476. [82] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 6. [83] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 88. [84] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 48. [85] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 58. [86] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 87. [87] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 87. [88] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 90. [89] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 9. [90] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 5. [91] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 2. [92] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 179. [93] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 180. [94] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 180-181. [95] Сухоруков В.Д. Историческое описание земли Войска Донского. Т. I. Новочеркасск, 1867. C. 199. [96] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 5. [97] Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 1. [98] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 2. [99] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 2. [100] Сухоруков В.Д. Историческое описание Земли Войска Донского. Ростов-на-Дону, 2001. С. 36. [101] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 10. [102] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 11. [103] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 15. [104] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 15. [105] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 15. [106] Пудавов М.В. От издателя // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. IV. [107] Пудавов М.В. От издателя // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. IV. [108] Есаул. Старый Черкасск // Военный сборник. 1861. № 11-12. С. 485. [109] Есаул. Старый Черкасск // Военный сборник. 1861. № 11-12. С. 485. [110] Пудавов М.В. От издателя // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. IV. [111] Пудавов М.В. От издателя // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. IV-V. [112] Краснов Н.И. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Земля войска Донского. СПб., 1863. С. 1-5. [113] Краснов Н.И. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Земля войска Донского. СПб., 1863. С. 1-3. [114] Историческое описание Земли Войска Донского. Т. I. Новочеркасск, 1867. С. X. [115] Пудавов М.В. От издателя // Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Ч. 2. Вып. I. Новочеркасск, 1898. С. V. [116] Макушин А.В., Трибунский П.А. Павел Николаевич Милюков: труды и дни (1859-1904). Рязань, 2001. С. 396. [117] Рец. на: Пудавов В.М. История Войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. Вып. 1 // Русская мысль. 1891. № 6. С. 270. [118] Рец. на: Пудавов В.М. История Войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. Вып. 1 // Русская мысль. 1891. № 6. С. 270. [119] Рец. на: Пудавов В.М. История Войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. Вып. 1 // Русская мысль. 1891. № 6. С. 270. [120] Кириллов А.А. Краткое обозрение истории о донских казаках. Новочеркасск, 1909. С. 21. [121] Мининков Н.А. Практики историописания и зарождение исторической науки в культуре Дона первой половины XIX века // Терминология исторической науки. Историописание. М., 2010. С. 266-285. [122] Мининков Н.А. Практики историописания и зарождение исторической науки в культуре Дона первой половины XIX века // Терминология исторической науки. Историописание. М., 2010. С. 266-285. [123] Комаров А. П. Базовые ценности российского казачества // Вестник Тверского государственного университета. Серия "Философия". 2017. № 4. С. 77. [124] Комаров А.П. Значение симбиоза духовных постулатов "вера - идея" для казачества // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: Философские науки. 2022. № 1. С. 18. [125] Комаров А.П. Значение симбиоза духовных постулатов "вера - идея" для казачества // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: Философские науки. 2022. № 1. С. 19. [126] Есаул. Старый Черкасск // Военный сборник. 1861. № 11-12. С. 485. [127] Лукаш С.Н., Татаринцев И.В. Педагогика казачества: социокультурный феномен российской цивилизации // Технолого-экономическое образование. 2020. №14. С. 18. [128] Лукаш С.Н., Татаринцев И.В. Педагогика казачества: социокультурный феномен российской цивилизации // Технолого-экономическое образование. 2020. №14. С. 17-18. [129] Лукаш С.Н., Татаринцев И.В. Педагогика казачества: социокультурный феномен российской цивилизации // Технолого-экономическое образование. 2020. №14. С. 19. [130] Капустина (Артамонова) М.Г. Социально-экономические аспекты казачьего уклада жизни // Социально-экономические явления и процессы. 2019. 14(105). С. 14. [131] Капустина (Артамонова) М.Г. Социально-экономические аспекты казачьего уклада жизни // Социально-экономические явления и процессы. 2019. 14(105). С. 14. [132] Пудавов В.М. Взгляд на основные начала Донского края. Новочеркасск, 1895. С. 12. [133] Капустина (Артамонова) М.Г. Социально-экономические аспекты казачьего уклада жизни // Социально-экономические явления и процессы. 2019. 14(105). С. 17. [134] Мы сочли возможным здесь несколько осовременить лексику и убрать имена библейских патриархов и языческих дев.

Ярослав Шимов Спор о «фашистской России»: что обсудили и чего не заметили В статье разбираются основные положения эссе Тимоти Снайдера «Нужно это сказать: Россия – фашистское государство» и вызванной им дискуссии о сути и природе фашизма и уместности экстраполяции этого термина на современный российский режим. Автор солидаризируется с критиками Снайдера и приходит к выводу о том, что определение путинского режима как «фашистского» лишено достаточной исторической обоснованности и вызвано скорее факторами политико-пропагандистского характера. В то же время автор отдает должное проведенному Снайдером анализу важнейших черт политики и идеологии Кремля, приведших к российскому вторжению в Украину. Во второй части статьи автор переходит к собственному анализу характера российско-украинского конфликта, показывает его многослойность, обусловленность целым рядом факторов, не сводимых к какой-либо одной характеристике правящего в России режима. Ключевые слова: Россия, Украина, российско-украинская война, фашизм, авторитарный режим, нация, демократия, Тимоти Снайдер, Владимир Путин Сведения об авторе: Ярослав Шимов (*1973) – чешский историк и журналист белорусского происхождения, выпускник Московского университета, кандидат исторических наук. Автор ряда книг об истории Центральной Европы: «Перекресток. Центральная Европа на рубеже тысячелетий» (2002), «Австро-Венгерская империя» (2003, 2-е изд. 2014), «Корни и корона. Очерки об Австро-Венгрии: судьба империи» (2011, в соавторстве с А. Шарым), множества научных и публицистических статей по истории стран Центральной и Восточной Европы, вопросам исторической памяти, актуальным политическим проблемам. Живет в Праге. Jaroslav Šimov Discussing ‘Fascist Russia’: What Was Said and What Was Omitted US historian Timothy Snyder’s essay „We Should Say It: Russia is Fascist“ triggered a vigorous discussion among Russian-speaking intellectuals inside and outside Russia. Jaroslav Šimov analyses main points of Snyder’s text and its critics. Šimov comes to the conclusion that defining Vladimir Putin’s régime as ‚fascist‘ lacks proper historical background and could be interpreted as just a political propaganda tool. Nevertheless he acknowledges strong sides of Snyder’s critic of today’s Russian policy and ideology which led to murderous and catastrophic war on Ukraine. In the second part of his article Šimov offers his own version of analysis of Russian regime and the causes of Russian-Ukrainian war. Keywords: Russia, Ukraine, Russian-Ukrainian war, fascism, authoritarian regime, nation, democracy, Timothy Snyder, Vladimir Putin Jaroslav Šimov (*1973) is a Czech historian and journalist of Belarusian origin, Moscow State University graduate. He is the author of several books about the Central European history (Crossroads. Notes on the Contemporary History of Central Europe, 2002; Austro-Hungarian Empire, 2003; The Roots and the Crown: the Fate of the Habsburg Empire, 2011 – co-author wuth Andrey Shary), dozens of scientific and media articles about the history of Central and Eastern European nations, historical memory, actual political problems. He lives in Prague. Американского историка и публициста Тимоти Снайдера русскоязычному интеллектуальному сообществу следует поблагодарить хотя бы за то, что он вольно или невольно стал инициатором оживленной дискуссии о сути слов. Точнее, одного, но важного для политического дискурса понятия – фашизм. Слов произносится много, с началом полномасштабной российско-украинской войны их потоки с разных сторон заметно усилились, но понимания смысла происходящего от этого больше не стало. Более того, многие понятия затерлись, как старые монеты, от долгого и слишком активного употребления, их смысл стал либо ускользающим, либо чересчур всеобъемлющим. Поэтому хорошо, что с легкой руки Снайдера, написавшего эссе о том, что Россия, по его мнению, стала фашистской[1], русскоязычные интеллектуалы в России и за ее пределами попытались разобраться, что такое фашизм и насколько адекватно пользоваться этим термином при анализе политической ситуации в РФ, российско-украинской войны и прочих актуальных событий. Что обсудили Снайдер начинает свое рассуждение с фразы: «Фашизм никогда не был побежден как идея». Таким образом, в контексте его эссе речь с самого начала не идет о фашизме как сугубо историческом явлении. Потому что в этом плане всё вполне ясно: фашизм – это идеология политического режима, который находился у власти на всей территории Итальянского королевства с октября 1922 по июль 1943 года и сохранялся в условиях немецкой оккупации в северной части страны (Итальянская социальная республика, или «Республика Салó», по названию городка, где находились ее органы власти) до апреля 1945 года. История как наука, если не переводить ее в плоскость публицистики и не смешивать с политологией, склонна избегать чрезмерно широких обобщений. Для нее фашизм – это только вышеописанное историческое явление, имеющее свои временны´е рамки и давно завершившееся. Применительно к периоду после 1945 года можно рассуждать об идейных наследниках итальянского фашизма, об определенной созданной Муссолини и его режимом политической традиции. Но исторически корректно в этом контексте заниматься только теми субъектами – партиями, движениями, социальными группами и персоналиями, – которые сами рассматривали себя как (нео)фашистские. Поскольку нынешний российский режим к числу таких субъектов явно не относится, саму начатую Тимоти Снайдером дискуссию о фашизме применительно к РФ нельзя считать исторической, хотя ее участники, как и сам Снайдер, не раз апеллировали к истории. Иное дело – политологический анализ. Снайдер, собственно, переходит к нему практически сразу, утверждая, что «сегодняшняя Россия отвечает большинству критериев, в соответствии с которыми ученые оценивают [фашистские идеологии]. Там есть культ лидера – Владимира Путина. Там есть культ мертвых, организованный вокруг событий Второй мировой войны. Есть и миф о прошедшем золотом веке имперского величия, средством возврата к которому является война исцеляющего насилия – убийственная война против Украины». Эти аргументы разделяют те участники развернувшейся дискуссии, которые согласны с оценкой российского режима как фашистского. Так, социолог Григорий Юдин утверждает, что «ключевая особенность исторического фашизма состоит в совмещении (1) государства, (2) народа и (3) вождя в едином векторе (4) политического движения»[2] – и находит все эти признаки, хоть и с определенными оговорками, в политической реальности сегодняшней России. Контраргументы, впрочем, представляются более убедительными. Например, Григорий Голосов пишет, что «если в какой-то стране устанавливается режим личной власти, который использует националистическую риторику (а это сочетание характеристик я нахожу очень естественным и почти неизбежным), то... чрезвычайно трудно избежать как появления всех трех признаков фашизма по Снайдеру, так и попыток военной агрессии. Однако... далеко не все страны при этом становятся фашистскими в том смысле, который, по мнению Снайдера, можно экстраполировать из восточно- и центральноевропейского опыта 1930-40-х гг. Вероятно, лучше было бы сказать, что это националистические по своей идейной ориентации автократии»[3]. А Марлен Ларюэль отмечает, что в сегодняшней России сложился «все более авторитарный, персоналистский, патримониальный и империалистический режим, но не прибегающий к мифу мобилизации/регенерации нации и предпочитающий, наоборот, чтобы его граждане оставались демобилизованными и пассивно поддерживали его»[4]. Дискуссия о том, стала ли путинская Россия фашистской, продемонстрировала важную методологическую проблему. Попытки сделать из исторического феномена generic term, термин, обозначающий целый класс явлений, ведут либо к неизбежно широким обобщениям и в итоге к размыванию смысла термина, либо, наоборот, к крайнему сужению этого смысла, что делает сложным соотнесение предлагаемого определения и социального феномена, который оно должно описывать. Примером такого сужения может служить предложенная в свое время Роджером Гриффином дефиниция фашизма как «гена политической идеологии, чье мифическое ядро в различных мутациях представляет собой палингенную форму популистского ультранационализма»[5]. Именно сочетание палингенеза[6] и радикального национализма Гриффин предлагает считать «фашистским минимумом». Тем самым, однако, создается почва для бесконечных и не всегда плодотворных даже в сугубо академическом смысле дискуссий о том, в достаточной ли мере проявлялись палингенные элементы в идеологии, скажем, испанской Фаланги или румынской «Железной гвардии» для того, чтобы считать эти движения и соответствующие политические режимы фашистскими. Сознавая проблему с универсальным определением фашизма как generic term, множество исследователей выбирало окольный путь, пытаясь формулировать списки признаков фашизма, которые нередко вступали в противоречие друг с другом. Попытки же выделить из этих признаков наиболее существенные, как это делает Тимоти Снайдер, ведут к тому, что термин становится чрезмерно всеобъемлющим – настолько, что в него при желании можно вписать исторические явления и фигуры, явно не имеющие к нему отношения. Так, режим Фридриха II Гогенштауфена, императора «Священной Римской империи» в первой половине XIII века, вполне обладал перечисленными Снайдером тремя признаками: там был и культ императора, и культ предков (в конце концов, Фридрих был внуком легендарного Фридриха I Барбароссы), а уж представление об оставшемся в прошлом золотом веке и «испорченном» настоящем и вовсе являлось неотъемлемой чертой средневекового исторического сознания. Можно ли на этом основании считать Фридриха II фашистским правителем? Позитивный ответ на этот вопрос был бы вопиющим анахронизмом – хотя не секрет, что фигура этого императора была популярна в немецких националистических и отчасти нацистских кругах в 1920-30-е гг. В своем эссе Снайдер в конце концов попадает в ловушку, которую сам и описывает, ставя в упрек путинскому режиму: «В России XXI века «антифашизм» превратился в право российского лидера определять врагов нации... Для президента [Путина] «фашист» или «нацист» – это просто кто-то, кто выступает против него и его плана разрушить Украину». И далее: «Называть других фашистами, будучи при этом самому фашистом, – существенная черта путинизма. Я называю это «шизофашизмом»». Итак, мы приходим к нагромождению псевдоопределений, которые уводят нас всё дальше от сути дела, зато имеют яркий публицистический эффект, превращаясь прежде всего в «обзывалку», как, собственно, и у Путина и его пропагандистов. В заключение Снайдер описывает фашизм как «культ воли, порождающий мистический миф о человеке, который исцеляет мир насилием». Здесь мы видим переход от попыток всё же найти дефиницию и придать понятию «фашизм» сколько-нибудь конкретную суть к чисто художественному образу. Это не значит, что эссе Тимоти Снайдера не имеет никакой ценности. Напротив, это публицистически точный портрет авторитарного милитаристского режима, опирающегося на предельно искаженные представления об истории собственной страны и соседей. Эти мифы используются режимом и его лидером, с одной стороны, для укрепления и увековечения своей власти в самой России. С другой стороны, поскольку сам лидер им полностью верит (феномен «президента-телезрителя»), мифы становятся толчком для реализации иррациональной внешнеполитической программы: военный разгром Украины как якобы вскормленной Западом «анти-России» и максимальное расширение сферы влияния РФ, если понадобится – силовыми методами и даже за пределами постсоветского пространства. Всё это Снайдер описывает вполне адекватно, вот только привязка этого описания к термину «фашизм» представляется лишней с точки зрения исторического и политического смысла. Зато вполне объяснимой с точки зрения исторического и политического контекста. Что осталось «за кадром» Приписывание режиму Путина фашистской сути – следствие того, что сложившаяся после Второй мировой войны как на Западе, так и в бывшем СССР модель исторической памяти представляет фашизм (в рамки которого вписывается, и даже в первую очередь с ним отождествляется, немецкий нацизм) как синоним абсолютного зла. Таким образом, как заметили многие участники сетевых обсуждений эссе Снайдера, определение путинской России как «фашистской» переводит правящий в ней режим в разряд неприемлемых, недоговороспособных и подлежащих уничтожению. В нынешней ситуации, когда авторитарные режимы уже лет 20 как на подъеме, а «свободный мир» медленно, но верно уходит в глухую оборону, диктатуры за пределами западного сообщества всё чаще воспринимаются как хоть и неприятные, но неизбежные и в каком-то смысле легитимные формы политического устройства: мол, «у них там так принято», «что взять с этих русских/китайцев/арабов», «Россия без сильной руки невозможна» и т.д. Еще накануне Второй мировой изоляционистское движение America First распространяло среди своих агитационных материалов, например, такое четверостишие: Over there there’s mud and shedding of blood, And tongues confusing and strange, So why lend a hand to an alien band Whose dreams we can never change? («Где-то там грязь и кровопролитие/Тамошние языки непонятны и странны/Так зачем протягивать руку чужакам/Чьи мечты нам никогда не изменить?»)[7]. Сегодня под этими строчками подписалась бы немалая часть западных избирателей и политических деятелей – во главе с Дональдом Трампом. Вторжение российских войск в Украину на какое-то время объединило западные общества, испытавшие глубокое отвращение к столь откровенной агрессии. Но по мере того, как война затягивается, растет и усталость от нее, и желание, чтобы всё это поскорее закончилось, пусть даже за счет некоторых уступок агрессору. Интерпретация сути путинского режима как «фашизма» выступает в этом контексте как дополнительное средство мобилизации общественного мнения: с фашистами не идут на мировую, их побеждают, как в 1945 году державы антигитлеровской коалиции не стали заключать мир с Германией и Японией. В нынешних условиях «просто» диктатуры как противника мало, и это симптом того, как изменился мир за последние 15-20 лет: прежних авторитарных врагов Запада, вроде Слободана Милошевича или Саддама Хусейна, называть «фашистами» не требовалось. Хотя, кстати, между режимами Милошевича и Путина можно провести немало параллелей – структурных, идеологических и ситуационных (попытки военной силой обеспечить своей стране доминирование на пространстве распавшегося ранее многонационального государства имперского типа). Однако политико-пропагандистская задача создания образа российского режима как фашистского препятствует более реалистичной интерпретации нынешней России и сути развязанной ею войны. Здесь всё не так просто. С одной стороны, фашистские и радикально-националистические режимы возможны лишь в национальных государствах. С другой стороны, нынешняя РФ в полной мере таковым не является. И не столько потому, что ее население полиэтнично, сколько потому, что внутреннее устройство России – это устройство «остаточной» империи, с сочетанием жесткой централизованной власти и региональной пестроты, в некоторых случаях имеющей специфическое политическое измерение. (Например, кадыровская Чечня в рамках РФ находится в положении вассального, но во многом совершенно автономного государственного образования – примерно так в рамках Российской империи существовал Бухарский эмират). РФ вполне можно воспринимать как последнюю европейскую, точнее, евразийскую империю. Она хоть и утратила в 1991 году значительную часть прежней территории, но не прошла за последующие 30 лет полномасштабной трансформации в постимперское национальное государство – ни русское (это, видимо, невозможно в силу ряда историко-географических факторов), ни российское (полиэтничная политическая российская нация тоже не возникла)[8]. В этом смысле не столь уж радикальным выглядит мнение, согласно которому крах СССР «был не только поражением коммунизма, но и поражением колониализма»[9]. Однако это поражение не стало тогда окончательным. В результате нынешняя российско-украинская война обладает чертами сразу нескольких типов конфликтов. 1. Это война колониальная (со стороны России) и национально-освободительная (со стороны Украины). В ходе нее одна сторона пытается в той или иной форме и хотя бы частично восстановить разрушенную империю, а другая – отстоять национальную государственность, полученную в результате распада этой империи. 2. Это война национальная – в том смысле, что в ходе нее при самых трагических обстоятельствах происходит окончательное формирование современной украинской нации: «Хотя внутри страны существуют различные культуры, истории, сказания, нарративы, но при этом появляется четкое осознание определенной идентичности – идентичности украинской политической нации»[10]. Но есть и другой любопытный момент, касающийся уже России. Идеологическое сопровождение «спецоперации», отказывающее украинцам в полноценной государственности и полностью или частично – в национальной идентичности, можно считать реакцией путинского режима на тот факт, что сама Россия так и не стала национальным государством. Классический империализм обычно не навязывает покоряемым народам иную идентичность, ему достаточно их повиновения. Британия не требовала от индийцев и даже ирландцев превращения в англичан, а Франция от арабов, берберов или племен Западной Африки – трансформации во французов. Зато не имперская, а национальная Турецкая республика занималась и занимается «декурдизацией» курдов, которых одно время даже называла не иначе как «горными турками». Русский проект путинской России парадоксален тем, что реализуется не в пределах РФ, где это явно не вышло бы, а за ее границами. Причем в качестве технических исполнителей, со всеми сопровождающими это «исполнение» ужасами, в нем принимают участие, надев российскую военную форму, не только этнические русские, но и чеченцы, буряты, дагестанцы, тувинцы... 3. Изначально в конфликте на востоке Украины имелись и черты войны гражданской. В основном это относится к первому этапу начавшегося в 2014 году конфликта и связано со спецификой исторического развития Донбасса с его русскоязычием и нечеткой национальной («остаточной советской») идентичностью значительной части населения. Во многих случаях нахождение человека по ту или иную сторону фронта определялось не сознательным выбором, а довольно случайными обстоятельствами – мне известно немало таких историй. С другой стороны, вооруженное противостояние в Донбассе возникло как результат российского вмешательства во внутриукраинский политический кризис. То есть с самого начала там присутствовали элементы и гражданского конфликта, и внешней интервенции – как это было, скажем, во время войны 1936-39 гг. в Испании. Однако по мере того, как конфликт затягивался, исчезало ощущение принадлежности противостоящих сторон к одному политическому сообществу. А именно оно является характерной чертой любой гражданской войны, которая представляет собой силовое решение проблемы раскола внутри такого сообщества. На украинской стороне, как уже было отмечено, в течение восьми лет шло ускоренное формирование политической нации, катализатором чего и явился конфликт в Донбассе. На сепаратистской стороне, напротив, усиливалось отчуждение оставшегося там населения от всего украинского. Признание Кремлем независимости самопровозглашенных республик и последовавшее полномасштабное российское вторжение в Украину окончательно перевело конфликт в формат войны между государствами – хотя на политическом и риторическом уровне проблема послевоенной реинтеграции в Украину районов Донбасса, с весны 2014 года не находящихся под контролем Киева, не снимается украинскими властями с повестки дня. 4. Война России и Украины является также войной авторитарного режима против демократической республики – при всех возможных несовершенствах, демонстрируемых украинской демократией. Это, особенно с учетом провозглашенного Украиной курса на членство в ЕС и активной политической, экономической и военно-технической поддержки украинской стороны западными демократиями, выводит нынешнюю войну на уровень конфликта не регионального, а европейского и даже мирового значения. Для Украины и симпатизирующих ей людей в других странах борьба украинцев приобретает этос «обороны всей Европы» и «защиты ценностей свободы и демократии». С другой стороны, сообщения о преступлениях российских военных против гражданского населения Украины придают армии вторжения облик «безжалостной орды» или же вызывают воспоминания о действиях нацистских войск. Это становится дополнительным аргументом в пользу восприятия существующего в РФ режима как «фашистского». Однако, как видим, речь идет о сложном конфликте, обусловленном множеством факторов. Это «многослойная» война, исход которой на десятилетия вперед определит не только будущее Украины и России, но и, скорее всего, доминирующие мировые тенденции в сфере политики безопасности, международных отношений и экономики (так, в Европе российское вторжение, похоже, стало триггером чего-то напоминающего энергетическую революцию). С чисто военной точки зрения происходящее напоминает возврат к временам то ли балканских войн 1990-х, то ли вообще Второй мировой: массированные обстрелы и бомбардировки, передвижения танковых колонн, сметенные с лица земли города, неделями скрывающиеся в подвалах мирные жители... Но в действительности это война XXI века. Она происходит в условиях глобализованной экономики – о чем вновь напомнили опасения по поводу голода в Африке из-за срыва поставок зерна из Украины, – с применением новых технологий в сфере не только военного дела, но и информационно-пропагандистских операций. Но прежде всего эта война затрагивает общества, чья структура, институты, массовое сознание заметно изменились по сравнению с серединой или даже концом ХХ века. В этих условиях интеллектуалам следует быть осторожными с использованием исторических аналогий и соответствующей терминологии. Помимо всех приносимых ею трагедий, война – еще и испытание способности к критическому мышлению. История с эссе Тимоти Снайдера и его обсуждением показала это – на сей раз, кажется, все-таки с позитивными результатами. [1] Snyder, T. We Should Say It. Russia Is Fascist. The New York Times, May 19, 2022 Opinion | Russia’s War on Ukraine Shows That It Is Fascist - The New York Times (nytimes.com) [2] Григорий Юдин. Настоящий фашизм. См.: Нацификация денацификации. Оправданно ли сравнение российского режима с фашизмом? (re-russia.org) [3] Фашистская Россия? Ответ Григория Голосова на статью Тимоти Снайдера Фашистская Россия? — Riddle Russia (ridl.io) [4] Марлен Ларюэль. Это не фашизм: почему это важно. См.: Нацификация денацификации. Оправданно ли сравнение российского режима с фашизмом? (re-russia.org) [5] Griffin, R. The Nature of Fascism. London – New York, 1991. P. 26. [6] Палингенезия – теория Артура Шопенгауэра о том, что воля человека никогда не умирает, а проявляет себя опять в новых индивидах. Националистические идеологи трансформировали эту идею в представления о нации как своеобразной единой сущности – совокупности «живых, умерших и еще не рожденных», обладающей своей судьбой, волей и т.д. [7] Цит. по: Dallek, R. Franklin D. Roosevelt. A Political Life. New York, 2017. P. 511. [8] Подробнее см., напр.: Э. Паин. Уже не империя, еще не нация. Где находится и куда идет Россия Уже не империя, еще не нация. Где находится и куда идет Россия | Мнения | Republic [9] Michel, C. Decolonize Russia Decolonize Russia - The Atlantic [10] Андрей Баумейстер. Нам нужна не авторитарность, а внутренняя конфликтность в принятии решений Украина должна стать локомотивом, а не периферией ЕС | Украинская правда (pravda.com.ua)

Тахнаева П.И. Рецензия на исторический фильм «Аманат» (2022): все события вымышлены, совпадения имен не случайны Аннотация: Рецензия на историко-художественный фильм «Аманат» (2022), посвященного одной из многочисленных и неразрешимых попыток завершения многолетней Кавказской войны мирными переговорами. По утверждению авторов, в фильме, «основанном на реальных исторических событиях», за решение этой задачи в 1854 г. взялся сын имама Шамиля, Джамалуддин. В 1839 г. выданный у Ахульго ген. Граббе как заложник (аманат), он затем обучался в Петербурге и стал профессиональным военным российской армии. Все исторические события в фильме вымышлены – его содержание не имеет ничего общего с исторической действительностью и с биографией главного героя фильма, Джамалуддина Шамиля. Основная тема фильма, заключенная в его слогане, «Враги, ставшие друзьями. Народы, ставшие братьями», осталась нераскрытой. Ключевые слова: исторический фильм, имам Шамиль, Джамалуддин Шамиль, Николай I, Кавказская война, фальсификация истории, аманат (заложник), «невеста Шамиля», Ахульго, мирные переговоры, пропаганда, манипуляция историческим сознанием. Сведения об авторе: Тахнаева Патимат Ибрагимовна, к.и.н., старший научный сотрудник, зав. сектором Кавказа Института востоковедения РАН (г. Москва) ptakhnaeva@gmail.com Annotation: Review of the historical motion picture «Amanat» (2022), dedicated to one of the numerous and undecidable endeavours to end the long-term Caucasian war by peace treaty. Due the authors' statement, in their movie which is «based on real historical events», Jamaluddin, the son of Imam Shamil, took up the solution of this problem in 1854. In 1839, handed over from Akhulgo to General Grabbe as a hostage (amanat), Jamaluddin then studied in St. Petersburg and became a professional military man of the Russian Emperor's army. All historical events in the movie are fictional. The movie's content doesn't matсh the biography of the main character, Jamaluddin Shamil. The main message of the movie, negotiated in its slogan: "Enemies turned friends. Nations who have become brothers.”, remained undisclosed. Keywords: historical film, Imam Shamil, Jamaluddin Shamil, Nicholas I, Caucasian War, falsification of history, Amanat (hostage), "Shamil's bride", Akhulgo, peace talks, propaganda, manipulation of historical consciousness. Впервые я, профессиональный историк, оказалась в столь сложном положении, мне никогда прежде не приходилось писать рецензии на нечто среднее из диснеевских мультфильмов, между «Алладином» и «Красавица и чудовище», выдаваемое за историко-художественное произведение – речь идет о фильме «Аманат» (2022). Согласно постеру, «фильм основан на реальных событиях, но некоторые события изменены в художественных целях». Фильм – об «истории любви сына имама Шамиля Джамалутдина и Лизы Олениной», которая разворачивается «на фоне драматических событий военной истории России первой половины XIX века», «об истории о любви и предательства, чести и долге, служении отчизне и верности данному слову». Жанр фильма авторами обозначен широко: «биография», «история», «военный», «драма». Я бы их все зачеркнула и предложила один – «фентези». Прежде всего, меня потряс невероятный цинизм авторов фильма, сценаристов – Шамиля Джафарова, Амета Магомедова, Антона Сиверса. Налицо откровенная фальсификация истории, которая по определению – сознательное искажение исторических событий, выборочное сокрытие фактов, игнорирование источников, вольные измышления и трактовка событий с целью создания искаженного образа исторической реальности. Авторы справились с этой задачей блестяще. В конечном итоге они представили фильм, который якобы «основан на реальных исторических событиях», не имеющего ничего общего с исторической действительностью и отношения к биографии главного героя фильма, Джамалуддина Шамиля – все события вымышлены, но совпадения имен не случайны. Невероятное нагромождение лжи (для тех, кого коробит слово «ложь», напомню, что по определению, это «сознательное искажение истины, высказанное с целью введения кого-либо в заблуждение») – альфа и омега, суть и соль составляющей фильма. Рассмотрим основное содержание фильма: 1. Сын имама Шамиля, Джамалуддин, во время трехмесячной осады Ахульго (июнь-август, 1839 г.) действительно был выдан ген. П. Граббе в заложники, но не под предлогом «снятия осады», как у авторов фильма – об этом не могло быть и речи. В планах кавказского командования еще задолго до осады Ахульго было решено: «Замок Ахульго должен быть взят или приступом, или продолжительным тесным обложением. Какие бы пожертвования не были сделаны, они должны выкупиться взятием Ахульго и истреблением Шамиля»[1]. 2. Основная скрепа фильма, история любви Джамалуддина и Елизаветы выдумана от начала и до конца. Далее будет подробно рассмотрено, откуда корнями произрастает эта развесистая клюква[2]. 3. Джамалуддин, в бытность армейским офицером, не был и не мог быть вхож к императору Николаю I. Хотя в его кадетские годы, когда император посещал корпус, он проявлял «отеческое» внимание к юному кадету, спрашивал про здоровье, но не больше[3]. 4. Авторы фильма называют Джамалуддина «великим заложником»: десять лет, с 1839 г. по 1849 г., он обучался в кадетском корпусе, затем получил армейский чин; следующие пять лет, с 1849 г. по 1854 г., служил в резервном полку, в провинции – а не в гвардейском полку, в столице; кавалерийская дивизия, в которой он служил, не входила в Действующую армию воюющей тогда России в Европе и на Кавказе. В ноябре 1854 г. император принял решение выдать его по требованию имама Шамиля в обмен на знатных пленниц[4]. В чем заключалось «величие» заложника в бытность «в России»? Роль «великого миротворца», остановившего «братоубийственную войну», которую ему приписали авторы фильма в «кавказскую» бытность, не имеет отношения к исторической действительности. Переговоры о мире с имамом российские власти безуспешно вели с 1834 г. по 1859 г.[5]. 5. Отъезд Джамалуддина на Кавказ авторы фильма представили, как благородный порыв молодого человека с целью самолично завершить многолетнюю «братоубийственную войну». В действительности, в конце 1854 г. (фактически в 1855 г.) он был выдан императором Николаем I имаму Шамилю в обмен на грузинских княгинь, захваченных в плен летом 1854 г. в Кахетинском набеге – сына имама обменяли на внучек последнего грузинского царя[6]. Это важное историческое событие авторы фильма проигнорировали. 6. По возвращении, на родине Джамалуддин прожил три года, 1855-1858 гг. Эти три года не отмечены в его судьбе чем-либо примечательным, либо его участием в происходящих «на Кавказе» событиях. Он сразу заявил отцу, что воевать не будет. По воле отца, в августе 1855 г., женился на дочери чеченского наиба Талхика Шалинского, хотя выказывал желание жениться на дочери аварского наиба Даниял-султана Елисуйского. В конце 1855 г. в одном из писем он сообщал, что уже свободно говорит с отцом на родном языке, а жена учит его чеченскому языку[7]. Скучал. Болел. В ноябре 1858 г. скончался от чахотки. 7. Остальная «Аманатская» фенимор-куперовщина (точнее, основное содержание фильма) – любовь, заговоры, интриги, дуэли, лозунги и слоганы, как уже выше упоминалось, не имеют ни малейшего отношения к истории Кавказской войны и биографии Джамалуддина. История любви, которой не было. Фильм об истории любви Джамаллудина и Елизаветы Олениной. Сценарий фильма основан на рассказе «Невеста Шамиля», записанный П.А. Олениным со слов его родной тети, баронессы Елизаветы Петровны Энгельгардт, урожденной Олениной, и опубликованный в 1904 г. То, что его современники в отзывах деликатно называли «художественным вымыслом», я бы назвала восхитительным бредом. Приведу только один фрагмент: «Джемаль-Эддин понимал, что он не может жениться на русской, не переменивши религии поэтому решение сделаться христианином явилось само собой, вместе с любовью к девушке. “Твой Бог – мой Бог! Моя душа – твоя душа. Мы будем молиться вместе, радоваться вместе, страдать вместе. Мое счастье будет отражением твоей любви. Твоя вера лучше моей уже потому, что она знает Пречистую Деву, Божественную Мать, а моя вера ее не знает” ... – так говорил Джемаль-Эддин. Вопрос о крещении явился совершенно естественно, и оставалось только выбрать время»[8]. Авторы сценария, для которых этот рассказ – единственное свидетельство истории любви Джамалуддина и Елизаветы, почему-то пропустили мимо внимания этот немаловажный эпизод, характеризующий героя их фильма. Они «пропустили» и многое другое из рассказа – но при этом исподволь присочинив от себя, такое же невероятно далекое от текста рассказа, так и подлинной истории. Но, вернемся к рассказу. Допустим, племянник насочинял в нем многое от себя, о чем глубоко пожилая Лиза Оленина, возможно, не знала (ей было тогда уже за семьдесят лет). Но дело в том, что она сама, немногим позже, в 1919 г. оставила воспоминания (она писала их для публикации). В своих мемуариях пожилая Лиза (к тому времени было уже за восемьдесят лет), уточняла, что ко времени ее знакомства с Джамалуддином, ей было около шестнадцати лет. Затем представляла читателю родителей «своего» жениха: «Шамиль, отстаивавший свободу Кавказа, воевал с императором Николаем I. … Джамалуддин был его сын от любимой его жены гречанки». Поведала о том, каким образом Джамалуддин оказался в Петербурге – он спас отца ценой своего плена: «Он был гордостью воинственного старого отца своего и во время битвы под Ахульго был у него в седле. Когда сражение начало приобретать худой оборот для горцев, а Шамиль, преследуемый русскими под начальством барона Граббе был принужден бежать, то Джамалуддин выскочил из седла и тотчас, подхваченный русскими, был отправлен в Петербург в качестве заложника». Елизавета Петровна добавила в рассказ о своем «женихе» немного трагических красок: «Вместе с Джамалуддином в Петербурге оказалась его двоюродная сестра, но нежный организм ее не вынес климата северной столицы, этого города туманов, сырости и вечной мглы, и вскоре она умерла»[9]. Познакомились молодые люди на уездных балах – в Торжке, где квартировал уланский полк Джамалуддина, он любил на них появляться. Как вспоминала Елизавета Петровна, «танцевал он отменно, вскоре стал всегдашним нашим кавалером, всюду сопровождавшим нас с сестрой Татьяной», «часто приезжал так же в наш дом, и отец мой его очень любил». Объяснение в любви, по ее словам, произошло для нее вдруг и неожиданно: «Без него не проходил ни один вечер. Однако я никак не думала, что он приходит к нам из-за меня. …Но вот однажды утром, когда я сидела в гостиной и вышивала, он изумил меня своим неожиданным приходом в такое раннее время. Джамалуддин подошел ко мне и, схватив меня за руку, сказал: «Лиза, я люблю тебя. Скажи, любишь ли ты меня? И если да, я сейчас же иду говорить с твоим отцом». Слезы стояли у него на глазах, губы дрожали, когда он мне это говорил и когда я, еще не понимая, что говорю, ответила: «Да, я согласна». Тогда он повел меня к отцу, и отец с радостью согласился на наш брак». По словам мемуаристки, через три месяца они уже были помолвлены. А вскоре, продолжала Елизавета Петровна, Джамалуддин, счастливый ее согласием, «поехал в Петербург спросить позволения Николая I креститься, а потом жениться». Императора немало порадовало матримониальное решение офицера из горцев и, если все еще доверять воспоминаниям глубоко пожилой Лизы, «найдя его выбор как нельзя удачным и радуясь за счастье своего любимца, с радостью дал свое согласие, причем изъявлял желание быть крестным и посаженным отцом». Для тех, кто не понял – Лиза таким образом утверждала, что император предложил Джамалуддину исполнять на свадьбе роль отца жениха. На этом милости императора, по словам Лизы, не закончились: «Так же он сказал, что переводит его в кавалергарды. Этого Джамалуддин скромно попросил его не делать, так как считал этот полк чересчур шикарным. Но Николай I сказал: «Об этом не беспокойся, мои деньги будут твоими деньгами». Записав это крайне сомнительное предложение (но ведь «Париж стоит мессы»?), далее Елизавета Петровна удовлетворенно вывела: «Джамалуддин вернулся в Торжок, обласканный императором в надежде на близкое счастье»[10]. Она не пишет, в каком году произошла их помолвка. Если в 1849-1850 гг., почему свадьба затянулась до 1853 г.? В сентябре 1853 г. поручик Джамалуддин Шамиль был откомандирован в Варшаву в распоряжение наместника Царства Польского и главнокомандующего Дунайской армией ген.-фельдм. И.Ф. Паскевича. Больше в Торжок он не вернулся[11]. А в конце ноября 1854 г. его вызвали из Польши в Петербург. В связи с последствиями Кахетинского набега 18 октября 1854 г. было принято высочайшее решение обменять его на плененных в Цинандали княгинь А. Чавчавадзе и В. Орбелиани, и отправить его к отцу, в Дагестан[12]. В первых числах января 1855 г. он уже выехал из Петербурга. О том, как император с попрощался с Джамалуддином, писал в своих заметках ген.-адъютант Н.Н. Муравьев: «Государь принял его ласково и дал ему несколько денег на дорогу, похвалив его сыновью преданность»[13]. Между тем, автор рассказа «Невеста Шамиля» умудрился приписать Джамалуддину немыслимый для российского офицера поступок – несогласный с решением императора, Джамалуддин «бежал тут же, после разговора с государем». Автор сочувствовал: «Но Россия, особенно окрестности Петербурга, не Кавказ, где есть недосягаемые ущелья, дикие горы, где не так-то легко найти беглеца. Не прошло и несколько дней, как местопребывание Джамалуддина было открыто, и он был схвачен. Приняты были строгие меры, чтобы помешать его вторичному бегству». Нескладно звучат объяснения этого момента жизни Джамалуддина и в воспоминаниях самой «невесты». По ее словам, император отдал жестокий приказ отправить Джамалуддина на родину под сильным конвоем, даже не дав им проститься. Очень странная, необъяснимая метаморфоза российского самодержца, несостоявшегося «посаженного отца» ее жениха, которому император буквально вчера, если верить рассказам Лизы, предлагал неограниченные средства для поддержания «шикарного» уровня жизни в Петербурге, уверяя: «Мои деньги будут твоими деньгами» [14]. Елизавета Петровна, когда писала эти воспоминания, словно уже не знала, чтобы еще этакого придумать для продления по времени этой «невыдуманной романтической истории»? И она придумала письма Джамалуддина, который не мог ее забыть в далеком Кавказе и рвался к ней: «Некоторое время мы получали от него письма, из которых знали, что он трижды пытался бежать, но это ему не удавалось». К ее великому сожалению, историки более чем подробно изучили этот период Джамалуддина, известна его переписка, и через кого она велась, и с кем. Всю переписку сына (входящие-исходящие) проверял сам имам, с переводчиком, что немало огорчало Джамалуддина. Он ни разу не то, чтобы пытался бежать, даже не подумывал об этом. А авторы фильма безжалостно проигнорировали этот «неопровержимый» аргумент в воспоминаниях Лизы, который должен был послужить свидетельством любви ее ссыльного «жениха» к ней. Но вот досада – и этот период жизни сына имама хорошо известен по письменным источникам русских и местных авторов[15]. Елизавета Петровна не сдается, для продления агонии «невыдуманной романтической истории», она придумает еще один сюжет, связав его со службой родного брата «на Кавказе». Кстати, Алексей Петрович не являлся однокашником Джамалуддина, и его даже не убили на Кавказе – между тем, по замыслу сценаристов именно это трагическое событие в семье Олениных и стало причиной решительного отъезда Джамалуддина на Кавказ. В действительности Алексей Петрович благополучно отслужил в Нижегородском драгунском полку и вышел в отставку, несколько лет являлся уездным предводителем дворянства. Между тем, Елизавета Петровна писала, что ее брат, полк которого дислоцировался в Дагестане, однажды «через верного кунака» получил записку от Джамалуддина: «Я умираю медленной, мучительной смертью. Умоляю тебя, постарайся приехать и привези мне русского доктора. У здешних я лечиться не хочу». Возможно, Елизавете Петровне далее уже просто наскучило сочинять и коротко заметит, что Алексею Петровичу не удалось добраться до аула, где умирал ее Джамалуддин. Но за нее постарался ее племянник, автор рассказа «Невеста Шамиля». Он писал, что умирающий Джамалуддин просил приехать к нему брата любимой девушки – повидаться, про русского врача ни один из них не вспоминал. Алексей тотчас бросился в опасный путь, и «он был уже в трех-четырех верстах от неприятельского аула, когда его встретил новый посланный от Джамалуддина с запиской, в которой сообщалось, что все открыто, что устроена засада и моему отцу готовится печальная участь пленника». Джамалуддин просил его вернуться: «Счастливо избегнув засады и погони, лихой нижегородец ускакал назад, мучаясь обидой неудачи»[16]. Сын имама приглашает к себе русского офицера (подобные «приглашения» между сторонами не практиковались, но допустим), но кто-то, не считаясь с его правами «устраивает засаду»? Подобный вздор и фенимор-куперскую историйку мог сочинить только человек, крайне далекий от реалий и Кавказской войны, и имамата, но который уверенно рассчитывал на такого же недалекого читателя, как и он сам (автор в далеком 1904 г. и представить себе не мог, какая счастливая кинематографическая планида ждет впереди его фантастический рассказ). Ознакомившись с мемуарами Лизы Олениной, и с рассказом ее племянника, не остается сомнений, что вся эта история любви не более чем выдумка пожилой дамы, от начала до конца, но в основе которой все же есть одно правдоподобное звено – Джамалуддин действительно любил посещать уездные балы в бытность пребывания их полка в Торжке. У меня возникает вопрос к авторам фильма – по какому принципу они производили выборку сюжетов для сценария «Аманата» из рассказов тетки и племянника Олениных? Ведь в вашем распоряжении был только этот единственный рассказ, крайне сомнительного содержания, других свидетельств о романтических отношениях молодых людей в природе не существует. А знаете, почему не существует? С 1854 г. по 1904 г., до публикации рассказа «Невесты Шамиля», в течение более полувека, об этой историйке никто не знал и не слышал. И если этот факт авторам фильма ни о чем не говорит, то они просто недооценивают дворянское эпистолярное наследие перв. половины XIX в. как источник, особенно женскую эпистолярную культуру провинциального дворянства, которая подвергала подробнейшему описанию и осмыслению повседневную жизнь дворянской усадьбы, жизни родственного круга, личной жизни[17]. Таким образом, романтические фантазии пожилой дамы, не подтверждающихся ни какими-либо источниками, ни самой логикой происходивших событий, послужили для авторов фильма «Аманат» основой сценария, в котором они повествовали «об истории удивительной любви», уклончиво заметив в начальных титрах, что «фильм основан на реальных событиях, но некоторые события изменены в художественных целях». Некоторые? О выдаче Джамалуддина в аманаты. Фильм начинается сценами осады Ахульго (1839 г.), кстати, бездарно снятыми. С ультиматума командующего: «Осада будет снята, если имам выдаст сына в заложники». А в чем, в таком случае, был смысл осады, если ее можно было завершить пленением девятилетнего ребенка? В планах кавказского командования еще задолго до его осады и штурма было решено, что Ахульго должен быть взят, любой ценой. Ген. Граббе, осаждавший Ахульго, подтверждал, что не отступит от укрепления, пока «не будет решительно достигнута цель правительства уничтожения партии Шамиля и усмирения края». На каких условиях сын имама был выдан русским, участник прямых переговоров с имамом Шамилем на Ахульго ген.-м. Вольф писал: «Требовать своего сына после прекращения переговоров он не имел никакого права, ибо сын не был выдан аманатом на время переговоров – но в виде залога и доказательства, что Шамиль покоряется правительству, чего он не исполнил. Ген. Граббе объявлял это с самого начала и неоднократно Шамилю через Кибит Магому, через Джемала, через Биякая – через самых доверенных лиц Шамиля, следовательно, недоразумения быть не могло». Таким образом, выдача сына имама Шамиля аманатом являлась одним из условий капитуляции, предложенной ген. Граббе, но не залогом «снятия осады» Ахульго. Итак, Джамалуддин выдан аманатом, в заложники – это известная и широко используемая практика скрепления договоров в период Кавказской войны, причем с обеих сторон. Стороны знали: за невыполнение условий договора неизбежно следовало наказание заложников, вплоть до смертной казни. Джамалуддина отправили в Петербург. Он не был одинок в своей участи заложника. После падения Ахульго, кавказское командование взяло в плен до 900 чел. гражданского населения, в основном жителей селения Ашильта и Чирката, в их числе дети, до 40 человек – все они были отправлены в батальоны воронежских кантонистов. Таким образом, Джамалуддин имел много товарищей по «ахульгинскому» несчастью: им всем предстояла, в той или иной форме, военная служба в России[18]. Но за сыном имама Шамиля признавали привилегированное происхождение, и его миновала тяжелая участь малолетних кантонистов, которые фактически становились собственностью военного ведомства. В кадетском корпусе. Авторы фильма красочно изобразили прибытие юного Джамалуддина в Петербург, куда он мучительно долго добирался вместе с сопровождающими его военными лицами, насилу пробиваясь через невероятные снега, невесть откуда взявшиеся – в конце октября ребенок уже был доставлен в Москву[19]. Не в Петербург. Представление ребенка императору (ах эти отеческие объятия императора Николая I, в исполнении актера Андрея Соколова) – о том историкам и биографам императора неведомо. Не совсем понятно, как ребенка с оружием, огромным кинжалом, допустили к императору? С этим же оружием отправили в учебный корпус, к детям? Принято считать, что в 1839 г. Джамалуддину было 9 лет. Возраст определил выбор властями военно-учебного заведения для него. По повелению императора Николая I «сын дагестанского мятежника» Шамиля сначала был отправлен в 1-й Московский кадетский корпус, но вскоре, в конце декабря 1839 г. его перевели в Александровский сиротский кадетский корпус в связи с тем, что в московском кадетском корпусе не оказалось «особы духовного звания магометанского исповедания, не может изучать догматов исповедываемой им религии и исполнять установленных ею обрядов» (цитата из письма главного начальника военно-учебных заведений военному министру). В Александровском кадетском корпусе сын Шамиля пробыл почти два года. Здесь он выучил русский язык и получил первые навыки военной службы. Затем был зачислен «воспитанником из горцев» в 1-й кадетский корпус, в одно из престижных в империи военно-учебное заведение – принимались в него лишь дети потомственных дворян, родители которых имели чин не ниже полковника. Согласно формулярному списку, Джамалуддин обучался магометанскому закону, русскому, французскому и немецкому языкам, алгебре, геометрии, ботанике, зоологии, географии, истории, черчению и рисованию – общий итоговый выпускной балл по этим двенадцати предметам составил 73, при максимально возможных 144 баллах. За строевую подготовку набрал 6 баллов из 12-ти. Авторам фильма этот довольно средний уровень образования показался недостаточным, они приукрасили его до гротеска, буквально одержимые чуть ли не маниакальной целью представить Джамалуддина эдаким «ботаном», за грудами книг и не расстающегося с трудами по загадочной «теории бесконечности». В годы учебы в кадетском корпусе Джамалуддин не был одинок - вместе с ним воспитывалась довольно многочисленная группа детей горцев, на февраль 1840 г. в корпусе находилось 20 человек. Примерно такое же их число воспитывалось в стенах корпуса во все годы нахождения там сына Шамиля. Кадеты-мусульмане жили в отдельном помещении, для них была введена особая форма одежды – национальная. По воспоминаниям однокашника Джамалуддина, Н.А. Крылова, «лет до пятнадцати он, как и другие черкесы, носил казенный черкесский костюм». Особое внимание начальства было обращено на то, чтобы дети горцев могли исполнять обряды своей религии и изучать ее основы со своим законоучителем; блюда из свинины были исключены из их меню; любые насмешки и другие проявления розни между кадетами на национальной или религиозной почве строго пресекались. Джамалуддин также располагал важной привилегией – его не пороли за проступки (главным инструментом воспитания в кадетских корпусах николаевского времени были розги, однако кадеты из горцев, согласно правилам, телесным наказаниям не подвергались). Помните душещипательную сцену, когда малолетних кадетов, его однокашников, на Рождество разбирают по домам? С глазами, полными скорби, он говорит белокурой кукольной девочке в чудесной голубой шубке: «Я аманат, меня не отпустят». Но мальчишка не скучал по праздникам, по словам его однокашника Н.А. Крылова, «его брали к себе те черкесы, которые служили в конвое его величества»[20]. Присяга. Год выпуска Джамалуддина из Первого кадетского корпуса 1849-й. К этой дате приурочена одна из самых зрелищных сцен фильма – принесение кадетами присяги. К тому времени, начавшаяся в 1848 г. революция во Франции, перекинулась на большинство европейских стран. Империи династии Габсбургов, одной из первых охваченной буржуазной революцией, не на шутку угрожало Венгерское восстание. В марте 1849 г. Австрия обратилась к России за военной помощью. Российская империя стала готовиться к большой войне в Европе и в этих условиях решила произвести усиленные выпуски из кадетских корпусов – таким образом, под «усиленный выпуск» 1849 г. попал и Джамалуддин Шамиль. Перед принятием присяги происходит очень странный, если не бессмысленный диалог императора с кадетом Джамалуддином. Император подходит к нему, застывшему во фрунте, и вопрошает: «К присяге готов?». Кадет браво ответствует: «Готов! Ваше! Императорское! Величество!». Император сердечно тронут: «Я не сомневался». Вопрос к авторам сценария – а что, у кадета, который уже находится в строю для принятия присяги, на площади перед Павловским дворцом, был другой вариант ответа? Складывается такое впечатление, что весь фильм был задуман для следующей мизансцены, в которой император, обращаясь ко всем новоиспеченным офицерам, произносит слова, но они звучат, словно обращенные лично к Джамалуддину: «Служи России! Люби Россию! Люби с гордостью за то, что ей принадлежен! И Родиной называть смеешь!». Не менее важна «прокравшаяся» в речь императора (по воле сценаристов и исторического консультанта фильма) другая фраза: «Россия никогда не будет угрозой ни для соседних государств, ни для Европы!». Не будем забывать о том, что в 1849 г. император Николай I поддержал интервенцию против Венгерской революции (в мае русские войска уже вторглись в Венгрию). А в период его правления Россия принимала участие в четырех войнах: Кавказской войне (1817-1864), Русско-персидской войне (1826-1828), Русско-турецкой войне (1828-1829), Крымской войне (1853-1856), добавлю вторжение в Среднюю Азию, Хивинский поход (1839-1840)[21]. Этот же тезис, в частности, объясняющий причины Кавказской войны, несколько иначе, немного виновато и немного другими словами, озвучат Джамалуддину родители Лизы: «России в целях безопасности приходится отодвигать свои границы все дальше и дальше» … Джамалуддин армейский офицер: Торжок, армейские будни. С 1849 г. полк Джамалуддина квартировался в его традиционном месте, в Тверской губернии, под Торжком (разбросанный подивизионно по деревням). Этот период представлен авторами фильма довольно забавно – им удалось неплохо изобразить только то, о чем имели какое-то определенное представление (например, быт дворянской усадьбы), но знали они, увы, очень мало. И это уже не смешно. Приказом от 6 июня 1849 г. Джамалуддин был произведен в чин корнета (первый офицерский чин в кавалерии) и назначен в уланский полк. Кавалерийскую дивизию для молодого офицера Дж. Шамиля выбирал сам император, а выбор полка был сделан военным министром[22]. Служили в этом полку и другие офицеры из горцев Кавказа. Любопытно, что император не посчитал нужным оставить сына имама Шамиля в Петербурге, зачислив его в гвардейскую кавалерию, в частности, в элитарный лейб-гвардии Кавказский горский полуэскадрон С.Е.И.В. Конвоя (с которым Джамалуддин был хорошо знаком с юных лет, здесь его привечали). Очевидно, что в планы императора не входило воспитание из него деятеля, способного в будущем сыграть роль в умиротворении Кавказа, удалив его из столицы в провинцию, в резервный полк. Сыну имама Шамиля предстояла обычная карьера армейского офицера. Возвращение Джамалуддина в Дагестан, к отцу. Этот важный период в жизни нашего героя, вызванный историческими событиями и перевернули его жизнь, авторы фильма с изумительной бесцеремонностью переписали эту трагическую историю в слезливую «индийскую» мелодраму. По фантастичности изложения этого момента в биографии героя сценаристы превзошли даже наших знатных рассказчиков, тетю и племянника Олениных вместе взятых. Итак, по сценарию, Джамалуддин решил сам отправиться в Дагестан, когда его однажды выставили из дома Олениных, погруженного в глубокий траур – «на Кавказе» убили их единственного сына, Алексея, однокашника и друга Джамалуддина. Джамалуддин немедля бросается в Петербург, к императору. Последний тяжело болен, принимает его в постели, задыхаясь от пневмонии. Джамалуддин обращается к умирающему императору: «Отпустите меня на Кавказ! Я хочу остановить эту войну! Там с обеих сторон гибнут мои братья!». Ну, да, надо признать, выглядит очень трогательно. Порыв Джамалуддина прекрасен. И (по задумке сценаристов) умопомрачительно трагичен – расставаясь с Лизой: «Есть вещи важнее счастья». Он жертвует личным счастьем ради счастья Родины, большой и малой, России и «Кавказа». (Я не буду комментировать этот вздор, высосанный сценаристами из пальца, точнее, пальцев – авторов фильма трое). Еще одна фантастическая сцена от авторов фильма. Перед тем как покинуть Зимний дворец, Джамалуддин имеет непродолжительную беседу с сыном императора, вскорости будущим императором Александром II. Последний, заглядывая в глаза Джамалуддина, вопрошает: «У нас есть шанс замириться с Кавказом?». Вообще-то, «консультант», к которому будущий император обращается, последний раз был на «Кавказе» лет пятнадцать назад, ребенком девяти дет. Но Джамалуддин со знанием дела качает головой: «Нет. Никогда. Горец не смирится с крепостным правом». Но что он мог знать о рабовладении и зависимых крестьянах в Дагестане, на Кавказе? А вообще, авторам фильма неплохо было бы для начала ознакомиться с тем, что такое «Кавказ» в историко-географическом и социально-политическом аспектах в XIX в., не опускаясь до уровня знаний о нем пожилой Лизы Олениной. На прощание Александр обращается к Джамалуддину с просьбой договориться с отцом о его встрече с ним. Этот вздор я все же прокомментирую: император не мог предложить встречу персоне, не являющейся легитимной политической фигурой, а имам Шамиль, вплоть до пленения таковым не являлся – в частности, у Джамалуддина при поступлении в кадеты в графе о происхождении было записано «сын мятежника»[23]. Каким образом Джамалуддин вернулся к отцу, «на Кавказ»? Летом, в первых числах июня 1854 г. в результате внезапного вторжения крупных отрядов горцев имамата в Кахетию было разорено множество селений и имений Телавского уезда, в том числе имение подполковника кн. Давида Чавчавадзе, в Цинандали. Среди угнанных в плен сотен кахетинских крестьян, оказались и княгини Анны Чавчавадзе и Варвары Орбелиани (внучки последнего грузинского царя Георгия XII) с детьми и прислугой. В сентябре 1854 г. имам Шамиль выдвинул свои первые условия по освобождению пленных княгинь, их было несколько, но одним из основных требований было вернуть сына Джамалуддина и заплатить миллион рублей денег. Начались переговоры. Принципиальное решение о проведении обмена пленных грузинок на Джамалуддина принял император Николай I, а его воля была абсолютным законом для каждого поданного, не говоря уже об офицере его армии. Несомненно, Джамалуддина формально спросили о его согласии. В рапорте от 8 ноября 1854 г. он отвечал, что «на желание отца о возвращении меня ему, с Высочайшего разрешения, я согласен». Таким образом поручик Джамалуддин Шамиль был отправлен на родину. 18 февраля он вместе с кн. Давидом Чавчавадзе прибыл в Хасавюрт. Здесь, представители имама (Хасан, пятисотенный из с. Буртунай, Юнус из с. Чиркей, который в 1839 г. передал юного Джамалуддина ген. Граббе и Хаджияв, казначей) убедились в том, что привезли именно сына имама. Все они выразили уважение сыну Шамиля и возвратились в Ведено. Из-за несколько затянувшихся переговоров, Джамалуддин, прибывший из Петербурга, в ожидании предстоящего обмена, около трех недель находился в Хасав-Юрте, в доме ген. бар. Л.П. Николаи – между хозяином и гостем установились дружеские отношения, которые положили начало их переписке – она известна, всего шестнадцать писем, написанных с мая 1855 г. по сентябрь 1856 гг. И вот, наконец, 10 марта состоялся обмен. Давайте вспомним те убогие кадры из фильма, как это происходило? Джамалуддин в офицерском мундире неловко, набрав воды в ботинки, по камням переходит реку, вброд, а на другом берегу его встречают какие-то два-три горца, которые бесцеремонно срывают его головной убор с головы и бросают в воду. Да, надо заметить, что та часть фильма, которая снималась в Петербурге, качественная по костюмам, гриму и реквизиту. Дагестанская часть фильма представляет что-то запредельно убогое – костюмы, грим, реквизит, интерьеры. Чтобы понимать, насколько авторы фильма бесцеремонно обезличили эта историческое событие, важное и в жизни молодого человека, и в жизни имамата – позволю себе здесь изложить, для контраста, как в действительности происходил обмен. 10 марта 1855 г. на реке Мичик, произошел обмен грузинских княгинь В. Орбелиани и А. Чавчавадзе на сына имама Шамиля Джамалуддина (а также 16 других горцев, и с выплатой выкупа в 40 тыс. рублей серебром). Сам процесс обмена был обставлен Шамилем с особой торжественностью. Для передачи пленных и денег положено было выслать с обеих сторон на середину пространства по 32 человека. По приказу бар. Николаи 32 стрелка, вооруженных штуцерами, привели пленных горцев, а сам с кн. Чавчавадзе и Джамалуддином отправился вслед за ними, сзади везли деньги. Не доходя метров триста до р. Мичика, все остановились. Со стороны горцев отделилась небольшая группа всадников, на отличных лошадях, все они были одеты в черные черкески, у всех – прекрасное оружие. Только один из них был во всем белом – Газимухаммад, второй сын имама. После первых объяснений и братских приветствий Джамалуддин представил Газимухаммада бар. Николаи и кн. Чавчавадзе. После того, как обменялись пленными, и деньги были переданы, Джамалуддин попрощался с офицерами и отправился к отцу, за р. Мичик. Не доезжая метров пятидесяти до реки его остановили – ему предоставили отличную лошадь и предложили переодеться в национальную одежду, черкеску. Джамалуддин повиновался: «Он соскочил с лошади, снял казакин с эполетами и форменную фуражку, надел папаху с черным курпейчатым околышем, которая вроде чалмы была обернута белым платком, шелковый бешмет из светлой материи, черкеску черного тонкого сукна с галунами, опоясался портупеей богатой шашки, заткнул за пояс пистолет, привесил кинжал и сел на вороного коня. Место, где он переодевался, было в ста саженях от ставки Шамиля». По свидетельству адъютанта бар. Николаи поручика Белика, сопровождавшего Джамалуддина до имама, «народ, заметив наше приближение, бежал огромными толпами, желая поскорее увидеть сына имама». О встрече отца и сына поручик Белик писал: «Стесненные со всех сторон густою толпой, мы подъехали к ставке, соскочили с лошадей и подошли к Шамилю. Шамиль со слезами на глазах обнял сына… По правую сторону от Шамиля сидел Джемал, первое духовное лицо горцев, старик лет 70, а по левую – Даниель-султан, сзади их стояли наибы: Мичиковский, Андийский, Ичкеринский, Гумбетовский и другие»[24]. Обратно пор. Белика провожали 60 мюридов, специально посланные для этого имамом. А теперь давайте еще раз просмотрим этот эпизод в убогой интерпретации авторов фильма «Аманат»? Почему художники «так увидели его»? «Аманатовский» Джамалуддин - в имамате. Встреча отца и сына после 16 лет разлуки в фильме передана одним словом «никак». Возможно, эту «никакую» сцену вытянула бы игра актера, но роль имама Шамиля в исполнении Арслана Мурзабекова оказалась провальной. С одной стороны, образ имама в его исполнении невероятно забавен (таращит глаза, откровенная «борода из пакли», сказочная чалма), а с другой – как-то противоестественно, мертвенно-статичен для актера игрового кино. На мой взгляд, имама Шамиля играет актер, подобранный по кастингу, как наименее соответствующий этой роли. Такого же несоответствующего актера в роли имама я знаю только в исполнении Ивана Мозжухина в немецком фильме «Белый дьявол» (1930 г.), снятого по повести Л.Н. Толстого «Хаджи-Мурат». По горячности исторического бреда авторы «Белого дьявола» не уступали авторам «Аманата»: в нем племянница имама Шамиля, полуобнаженная, танцует перед мюридами, которые исступлённо бьют в барабаны, а имам Шамиль радостно хлопает в ладоши, потом она попадает в русский плен, а оттуда – в Петербург, в императорский балет, где в нее влюбляется император Николай I … Но, вернемся в «Аманат». По дьявольской задумке авторов фильма, имам говорит в кадре на аварском, родном для него языке – но он, увы, не является родным для актера, отсюда и качество произносимого им на аварском языке текста. Его можно сравнить лишь только с «безупречным» американским русским в исполнении Арнольда Шварцнейгера, типа «Мадышка гдэ сукари?». Аварский язык юного Джамалутдина не менее отвратительный, чем у «отца, имама Шамиля». Собственно, все объясняется просто: ребенок-актер является сыном актера, который играет имама Шамиля, которые оба «ни разу не аварцы». Если бы не субтитры, невозможно понять, что за тарабарщину несут с экрана герои фильма. Бережное отношение к аутентичности языка? Нет, не слышали. А теперь, важная мизансцена, в которой должна была реализоваться миссия «миротворца» – первая беседа отца и сына (оба актера изумительно мертвенно-статичны). Сын: «Может, пора остановить бойню?» Отец: «Я отдал тебя, чтобы остановить бойню». Конечно же, если помнить о том, что фильм начинался с «обмана» русских, которые якобы обещали снять осаду в случае выдачи сына имама, и если не знать реальную историю выдачи Джамалуддина в аманаты, то за обидой имама кроется его справедливое недоверие «к русским» и категоричное «нет». Сын продолжает: «С тобой хочет встретиться император». Имам не реагирует. «Миротворец» как-то сник, тема не получила развития – миссия «миротворца» убита. Для меня осталось загадкой, почему комната, в которой происходил знаменательный разговор – с грязно-бурыми дождевыми потоками по давно непобеленным стенам? Отсылка к «грязным горцам»? На стене комнаты, очень крупно вылеплены арабские цифры (они несколько раз попадает в центр кадра), это дата постройки дома – 1311 г.х. / 1893 г. (привет историческому консультанту фильма). Авторы фильма показали историю женитьбы Джамалуддина – в августе 1855 г. его женили на дочери известного чеченского наиба Талгика, Талхига Шалинского, который благополучно скончался в 1861 г., и похоронен в родном селении. Не понимаю, зачем хоть тут надо было придумывать «аварского наиба Мансура», его убитого сына и его убитую горем дочь Меседу? На которой суровый имам приказал сыну жениться, у телеги с телом убитого наиба? Неубедительное возражение Джамалуддина: «У меня уже есть невеста в России». К чему был этот детский лепет? Или он стоит на своем и отказывается жениться – а если принял решение жениться, то не несет невесте какую-то ерунду в брачную ночь. Есть у дагестанцев такая замечательная пословица, «кинжал наполовину не вытаскивают – вытащил, бей». Знающие – поймут. «Аманатовский» миротворец Джамалуддин и немного реальной истории. По возвращении на родину, Джамалуддин не скрывал от отца свою явную пророссийскую ориентацию – он отказывался от участия в набегах на подконтрольную русским территорию. Бар. Николаи, который вел с ним переписку, писал: «Шамиль недоволен … и тем, что он отказывается от …набегов, начальство над которыми неоднократно предлагал». В начале сентября 1855 г. Джамалуддин с удивлением писал бар. Николаи: «Если бы вы знали, Леонтий Павлович, до чего глуп этот народ: между ними распространился слух, что меня нарочно прислали сюда, чтобы их подчинить русским». А еще через месяц, в начале октября, писал: «Я запечатал письмо к турецкому султану. Очень хотел приписать к нему несколько слов, …чтобы он перестал морочить горцев». И в самом конце приписал: «Завтра еду к тестю, возвратившись оттуда на другой день, поеду к шутнику Хасану, и буду ночевать недалеко от вас у Азу Ауховского. Если бы не отец, право, сам черт не удержал бы меня здесь»[25]. 1855 год был отмечен военным «бездействием» имама Шамиля. Временное военное бездействие имама Шамиля в 1855 г. нисколько не являлось заслугой Джамалуддина, причина заключалась в другом – через четыре года, осенью 1859 г., имам Шамиль сам рассказывал о ней военному историку, полк. Ген. штаба Д.И. Романовскому: «В 1853 и 1854 г. я беспокоил вас довольно, но вместо всякой благодарности, я постоянно получал из Константинополя замечания, что делаю свои нападения или не вовремя, или не туда, куда следует. Вследствие того, в 1855 г. я ограничился только уведомлением в Константинополь о полной готовности моей безотлагательно двинуться тогда и туда, куда мне будет указано, но что до получения этого указа ограничусь сборами, и сам никуда не двинусь. Никаких указаний я после этого не получал, потому и вся моя деятельность в 1855 г. ограничилась одними сборами»[26]. Чуть позже, в июле 1860 г., этот же рассказ со слов имама подтверждал А. Руновский[27]. Имам Шамиль, судя по источникам, о существовании подобного «перемирия» не подозревал. Но авторы фильма — это «перемирие» выдали как результат миротворческой деятельности Джамалуддина. Навязанная киношниками Джамалуддину роль миротворца в фильме отражена в недовольной реплике горцев: «Вернулся наш наследник. Все твердит о мире. Сидим без дела». То есть «сидим без набегов» и мир самим горцам как бы не нужен был? В конце зимы 1856 г. завершилась Восточная (Крымская) война – 18 марта 1856 г. был подписан Парижский трактат между Россией, с одной стороны, и Францией, Великобританией, Турцией, Сардинией, Австрией и Пруссией, с другой. Узнав из письма Джамалуддина, что к маю в Ведено все еще не знали о заключенном мире, бар. Николаи написал ему и через него поставил имама в известность об окончании русско-турецкой войны и заключении турецким султаном мира с русским императором. 12 сентября 1856 г. Джамалуддин отвечал: «Отец никаким образом не склоняется к миру; он говорит: «Но если султан Абдул-Меджид заключил мир и предложит нам сделать тоже, тогда я не вправе буду отказаться от этого, ибо турецкий султан есть глава магометан и желание его есть свято для каждого бусурманина». Джамалуддин спрашивал разрешения у бар. Николаи «написать султану о настоящем положении Дагестана, и пользу, какую он может принести этой горсти несчастных, даруя им мир?»[28] Но эта безрезультатная переписка, на которую возлагали столько надежд на мирное завершение войны, к началу осени 1856 г. уже потеряла свой смысл – новый главнокомандующий кн. А.И. Барятинский приступил к подготовке наступательных операций на имамат, активно перешел к ним в 1857 г. и в результате предпринятых в дальнейшем военных действий, к концу августа 1859 г. имамат Шамиля перестал существовать[29]. Джамалуддин скончался раньше, его не стало 28 июня 1858 г. Штаб-лекарь Кабардинского пехотного полка С. Пиотровский, которого вызвал имам к умирающему сыну, диагностировал: «В нем развилась легочная чахотка, признаки которой… первый раз обнаружились в начале этого года. Когда я был у него, он не вставал с постели… Я не мог остановить хода болезни, а еще менее, излечить ее…»[30]. Диагноз был очевиден – туберкулез, осложненный депрессией. Фенимор-куперовщина «Аманата». Эту восхитительную чертовщину нет смысла комментировать, но пробежимся по ней. Появление Лизы «на Кавказе» и даже в самом «ауле Шамиля». Козни коварного турецкого агента Мирзабека из окружения имама Шамиля, который предлагает Джамалуддину сделку, захватить власть в имамате: «Турецкий султан приготовил тебе титул короля Кавказа». Джамалуддин вопрошает: «А как же отец?». Но туркам имам уже не интересен: «Он больше молится, чем воюет». Стало быть, нужно, чтобы он воевал с русскими? Этой репликой нанесен «исторический» пендель в сторону турков – вспоминаем, Российская империя, по другой реплике из фильма, вынуждена была вести войну на Кавказе и «расширяться на юг» именно из-за них, турков… Турецкий агент в случае отказа Джамалуддина от сотрудничества угрожает отправить Лизу (она им схвачена) в гарем турецкого султана. Но, нашим героям приходит неожиданная помощь, и им удается бежать. Прощальный диалог кукольных Лизы и Джамалуддина. Он: «Я должен завершить то, что начал» (вроде как ничего и не начинал). Она: «Я не могу быть второй женой» (вроде как никто и не звал в жены). Разбежались, в разные стороны. Тем временем, главный злодей фильма помещик Мамонов, сосед Олениных по имению, он же «кавказский» офицер (в исполнении актера Даниила Страхова, обреченного вытянуть любую роль на высочайшем уровне), не первый год пылающий ревностью и ненавистью к Джамалуддину, со своим отрядом мчится к его аулу. Со слов турка он знает, его ждет легкая добыча – имам с отрядами ушел в поход, а его сын-миротворец, как обычно, остался один дома. Финальные батальные сцены фильма. Действие происходит летом – кругом все зеленое и прекрасное. И тут в кровавую сечу врывается наш прекрасный герой, Джамалуддин, на прекрасном коне. В конце концов, ему пора приступить к своей миссии миротворца, ради которой он бросил Петербург, любимую невесту, военную карьеру (отсылка к рассказам тетки и племянника Олениных), любимую теорию бесконечности, толстые телескопы и толстые книги (отсылка к авторам фильма). Джамалуддин плотно закутан в черную бурку. Потом он ее скинет и, о чудо, он окажется в изумительно красочном мундире офицера русской армии – в то время, когда сам злодей, русский офицер Мамонов, в не менее красочной горской черкеске. Джамалуддин кричит, требует прекратить бой, выкрикивает что-то предельно банальное, пацифистское: «Все устали от этой войны! Лучше быть кунаками, чем врагами! Растить детей!». Его обрывает злодей Мамонов: «Какой мир может быть с дикарями?!». По всей видимости, эта реплика была призвана продемонстрировать подлинное лицо врага горцев, «русских», не считающих их за людей? Ну, о каком мире может идти с «такими дикарями» речь? Или с «такими русскими»? Но у меня возник другой вопрос по этой сцене. Допустим, небольшой отряд горцев и русских солдат, наконец-то поняв (вот спасибо «миротворцу»), что действительно, растить детей лучше, чем воевать, вдруг побросали бы оружие и стали брататься – дальше что? Что дальше после этой «бури в стаканчике»? Имам Шамиль встречается с императором под ближайшим деревом? Потом наши ряженные герои, «миротворец» и «русский офицер» бьются один на один, на шашках, остальные, солдаты и горцы, обступив, молча наблюдают за поединком. Джамалуддин победит, но будет смертельно ранен. Умирая, уже в постели, скажет отцу: «Я дал слово императору о вашей встрече. Помоги мне выполнить обязательство». Без комментариев. Авторы фильма не забыли и свою «благодетельницу», Елизавету Петровну – по окончании войны они отправили к ней Меседу, вдову Джамалуддина. Однажды вечером (в европейском платье, плохо скрывая выбивающийся из-под капюшона длинный темный локон), она приехала в имение Олениных и молча передала Лизе стопку писем, от Джамалуддина. Потом идут титры: «В Российской империи отменили крепостное право, и вскоре окончилась Кавказская война, на которой было много побед и поражений, героизма и предательств. Но наш герой вошел в историю этой войны как миротворец и великий заложник – Аманат». Великий? В воображении авторов фильма, согласна, да. Авторам фильма их кинематографическая авантюра удалась – в одном из отзывов о фильме написали: «Мне очень понравился фильм: удивляюсь, как в нашей истории еще много таких великих личностей и событий». И подобных отзывов, не ведающих реальной истории зрителей, немало. В заключение. Налицо откровенно невежественное вмешательство режиссерско-сценаристской группы в пространство исторической памяти о Кавказской войне. Обычно, творческие личности, задетые замечаниями историков, ссылаясь на особое отражение их внутреннего мира, особого мировоззрения в их творчестве и еще более особого видения окружающего мира, с высот своего творческого величия кротко отвечают: «Я художник, я так вижу». И советуют историкам «заниматься своей историей». Но дело в том, что историю нельзя «оставить только историкам», хотя бы только потому, что, история имеет прямое отношение к общественному сознанию, а во-вторых, создание исторических фильмов признано не только важнейшим инструментом формирования массового исторического сознания (а в «умелых руках» – манипулирования им), но и самым действенным оружием в информационно-психологической войне. Не случайно в фильме «Аманат» заложен слоган «Враги, ставшие друзьями. Народы, ставшие братьями». Немало удивило и другое – в настоящее время, когда очевидны приоритеты государственной политики в области противодействия попыткам фальсификации истории России, на экраны страны выходит исторический фильм, мягко говоря, крайне сомнительного качества, и не только с точки зрения исторической достоверности. [1] РГВИА Ф.846. Оп.16. Д.6361. Ч.1.Л. 51 О положении дел в Дагестане и на Левом фланге Кавказской линии в 1839 г.; РГВИА Ф. 846. Оп. 16. Д. 6361. Ч.1. Военный журнал отряда, действующего на левом фланге Кавказской линии, 17-27 июля 1839 г., Л.281; Очерк положения военных дел на Кавказе с начала 1838 года по конец 1842 года //АКАК. Т.9. С. 284; Милютин Д.А. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане, СПб, 1850 [2]Оленин П. Невеста Шамиля // Исторический вестник, № 12. 1904. СС. 1021-1029; Тимофеев Л.Т. Джамалуддин – сын имама Шамиля (воспоминания Е.П. Энгельгардт, урожденной Олениной) // Нева, 1998, №9. СС. 157-175 [3] Крылов Н.А. Кадеты сороковых годов // Исторический вестник, 1901, Т. 85, №9, С. 946 [4] Каширин В.Б., Муханов В.М. Заложник двух владык (судьба самого знаменитого аманата Кавказской войны, поручика Джемал Эддина Шамиля) // Кавказский сборник. Т.6 (38), под ред. В.В. Дегоева. – М.: НП ИД «Русская панорама», 2010. СС. 63-115. [РГВИА. Ф.314. Оп.1. Д.5845. Л. 310-310 (об)]; Доного Хаджи Мурад. Аманат Кавказской войны. Махачкала: Издательство «Лотос», 2019. – 346 с. [5] Тахнаева П.И. Хаджи-Мурат. Хаджи-Мурад из Хунзаха / Институт востоковедения РАН. – М., 2019. СС. 221-263; СС. 375-383; Тахнаева П.И. Гуниб, август 1859 г. «Последние дни джихада в Дагестане…» / Институт востоковедения РАН. – Махачкала: МавраевЪ, 2018. С. 139-141; Тахнаева П.И. Между реальностью и вымыслом: о мирных переговорах ген. Н.Н. Муравьева и «признании независимости имамата Шамиля под российским протекторатом», 1855-1856 гг. // Восток (Oriens ), 2020, №1, СС. 68-81 [6] ЦИАГ. Ф. 1087 Оп. 2 Д. 408. Дело «О выкупе или обмене на пленных горцев из плена Кахетинских жителей с семействами, взятых 4 июля 1854 г. в плен, при вторжении Шамиля в с. Шильды»; АКАК. Тифлис, 1885. Т. 10. С., 566, С.568; Описание нашествия скопищ Шамиля на Кахетию в 1854 году // Кавказский сборник, Том 1. 1876, СС. 230-267 [7] Николаи А.П. Эпизод из истории Кавказской войны 1855-1857 // Русская старина, № 11. 1882. С. 267 [8] Оленин П. Невеста Шамиля // Исторический вестник, № 12. 1904. С. 1024 [9] Тимофеев Л.Т. Джамалуддин – сын имама Шамиля (воспоминания Е.П. Энгельгардт, урожденной Олениной) // Нева, 1998, №9. СС. 157-175 [10] Тимофеев Л.Т. Джамалуддин – сын имама Шамиля (воспоминания Е.П. Энгельгардт, урожденной Олениной) // Нева, 1998, №9. СС. 157-175 [11] Каширин В.Б., Муханов В.М. Заложник двух владык (судьба самого знаменитого аманата Кавказской войны, поручика Джемал Эддина Шамиля) // Кавказский сборник. Т.6 (38), под ред. В.В. Дегоева. – М.: НП ИД «Русская панорама», 2010. С. 93 [12] Каширин В.Б., Муханов В.М. Заложник двух владык (судьба самого знаменитого аманата Кавказской войны, поручика Джемал Эддина Шамиля) // Кавказский сборник. Т.6 (38), под ред. В.В. Дегоева. – М.: НП ИД «Русская панорама», 2010. С. 93; Доного Хаджи Мурад. Аманат Кавказской войны. Махачкала: Издательство «Лотос», 2019. С. 184 [13] Муравьев Н.Н. Война за Кавказом в 1855 г. СПб., 1877. Т.1. С. 9-10; Доного. Указ.раб., С. 189 [14] Тимофеев Л.Т. Джамалуддин – сын имама Шамиля (воспоминания Е.П. Энгельгардт, урожденной Олениной) // Нева, 1998, №9. С. 162 [15] Николаи А.П. Эпизод из истории Кавказской войны 1855-1857 // Русская старина, № 11. 1882. С. 254-282; [16] Оленин П. Невеста Шамиля // Исторический вестник, № 12. 1904. С. 1028 [17] Белова А.В. Женская эпистолярная культура в России на рубеже XVIII- XIX – XX веков // Культура и текст. №2 (25), 2016. СС. 167-185 [18] О выкупе или обмене на пленных горцев из плена Кахетинских жителей с семействами, взятых 4 июля 1854 г. в плен, при вторжении Шамиля в с. Шильды // ЦИАГ. Ф. 1087. Оп. 2. Д. 408. Л.102; Тахнаева П.И. Список «ахульгинских горцев» имама Шамиля или «Дело о выкупе или обмене на пленных горцев из плена Кахетинских жителей с семействами, взятых 4 июля 1854 г. при вторжении Шамиля в Кахетию (по материалам ЦИАГ) // Актуальные проблемы Кавказской войны и наследие имама Шамиля. Махачкала, 2012 [19] Доного Х.М. Указ.раб., С. 69 [20] Крылов Н.А. Кадеты сороковых годов // Исторический вестник, 1901, Т. 85, №9, С. 946 [21] Выскочков Л.В. Николай I и его эпоха. Очерки истории России второй четверти XIX в. – М.: Академический проект, 2018. – 999 с. [22] Каширин В.Б., Муханов В.М. Заложник двух владык (судьба самого знаменитого аманата Кавказской войны, поручика Джемал Эддина Шамиля) // Кавказский сборник. Т.6 (38), под ред. В.В. Дегоева. – М.: НП ИД «Русская панорама», 2010. СС. 63-115. [РГВИА. Ф.314. Оп.1. Д.5845. Л. 310-310 (об)]; Доного Хаджи Мурад. Аманат Кавказской войны. Махачкала: Издательство «Лотос», 2019. – 346 с. [23] Каширин В.Б., Муханов В.М. Заложник двух владык (судьба самого знаменитого аманата Кавказской войны, поручика Джемал Эддина Шамиля) // Кавказский сборник. Т.6 (38), под ред. В.В. Дегоева. – М.: НП ИД «Русская панорама», 2010. С. 67 [24] Хроника Мухаммеда ал-Карахи о дагестанских войнах в период Шамиля. М. АН СССР. 1941. С. 237; Описание размена пленных семейств полк. Кн. Чавчавадзе и ген.-м. Орбелиани (представлено при отношении ген. Муравьева к кн. Долгорукову от 30 марта 1855 г.) // АКАК, Тифлис, 1888. Т. 11. С. 61-62 [25] Николаи А.П. Эпизод из истории Кавказской войны 1855-1857 // Русская старина, № 11. 1882. С. 277 [26] Романовский Д.И. Генерал фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский и Кавказская война (1815-1879) // Русская старина, Т.30, СПб., 1881, С. 286 [27] Дневник полковника Руновского // Акты Кавказской археографической комиссии. Т. 12. Ч. 2. Тифлис, 1904. С. 1444 [28] Николаи А.П. Эпизод из истории Кавказской войны 1855-1857 // Русская старина, № 11. 1882. С.278 [29] Муханов В.М. Покоритель Кавказа князь А.И. Барятинский, М.: ЗАО Центрполиграф, 2007. С. 51 [30] Воспоминания врача Пиотровского о поездке в стан Шамиля // Кавказ. 1858 (11 сентября), №70-71; Дневник Руновского… // АКАК. Тифлис, 1904. Т. 12, С. 1422.

Сорока М. Саморазрушение легенды. Обзор: Lotte Hoffmann-Kuhnt, Briefe der Zarin Alexandra von Russland: an ihre Jugendfreundin Toni Becker-Bracht (Books on Demand GmbH, 2013); Petra H. Kleinpenning, The Correspondence of the Empress Alexandra of Russia with Ernst Ludwig and Eleonore, Grand Duke and Duchess of Hesse. 1878-1916 (BooksonDemandGmbH, 2010); Императрица Мария Федоровна Великая княгиня Ксения Александровна Великая княгиня Ольга Александровна. Письма 1918-1940 к княгине А.А. Оболенской (Москва: Издательство им. Сабашниковых, 2013). Аннотация. Переписка императрицы Александры с братом и подругой юности, длившаяся почти сорок лет, позволяет увидеть личность, значительно отличающуюся от упрощенных образов, созданных ее поклонниками и врагами. Письма подсказывают возможные объяснения радикальной перемены в ее характере и образе мыслей после замужества за Николаем II. Письма матери и сестер императора Николая II наоборот позволяют увидеть, насколько они мало они изменились, даже пережив события революции и гражданской войны: эти три женщины чувствовали себя в послевоенной Европе как путешественники во времени, попавшие из середины девятнадцатого века в двадцатый. Современность вызывала у них недоумение или осуждение. Ключевые слова. Гессен-Дармштадт, Дания, Британия, Россия, Гитлер, Георг V, религия, мистика, брак, семья, национальная идентичность, привыкание, ассимиляция, Первая мировая война. Сведения об авторе: Марина Сорока, независимый исследователь, PhD (Канада); E-mail: mevorobieva@gmail.com Marina Soroka Self-destruction of a Legend Abstract. Empress Alexandra’s letters to her brother and to a German friend written over a forty-year period present a very different person from the two-dimensional cardboard figures created by her worshippers and detractors. The letters illustrate the evolution that her personality underwent after she married Nicholas II; they also suggest several possible reasons for the changes. Conversely, the letters of the mother and sisters of Nicholas II show how little they changed despite having survived the revolution and the civil war. The three women felt like time travellers from the 19th century in the inter-war Europe. The modern era left them either puzzled or disapproving. Key words. Hesse-Darmstadt, Denmark, Britain, Russia, Hitler, George V, religion, mysticism, marriage, family, national identities, adaptation, assimilation, World War I Marina Soroka – independent researcher, PhD (Canada); E-mail: mevorobieva@gmail.com Разве Время не превращает вульгарных моллюсков в ценные окаменелости? А. Трофимов (Александр Трубников)[1] Эти три книги приводят на память анекдот, который рассказывал один из внуков в.к. Елены Владимировны, в замужестве принцессы Греческой. В пятидесятых годах двадцатого века старая дама сказала внуку, что любит снобов. Он удивился: «Почему, бабушка?» – «Это единственные, кому я интересна, – ответила правнучка Александра Второго. Всякая публикация переписки Романовых вызывает вспышку интереса у многочисленных «фанатов», но вспышка быстро затухает, потому что совсем не одно и то же читать сказки «из царской жизни» и обыденные письма заурядных людей. Каждая публикация частных документов - удар по легенде об исключительности людей, властвовавших над огромной империей. Однако, поскольку сказки пишут и читают одни люди, а документы читают другие, то обычно все обходится мирно. Мне же довелось в 1980-х годах начать в кубинской Национальной библиотеке с чтения эмигрантских мемуаров о Романовых, выходивших на Западе с 1920-х до 1960-х годов, а уже потом, в 2000-х перейти на дневники и переписку царской семьи. Это походило на сеанс магии с последующим разоблачением. Я вспоминала слова монархиста Н. Савича. Прочитав дневник Николая II, опубликованный в 1923 г., он с болью записал, что теперь очевидно, что на троне сидел хороший человек, прекрасный муж и отец, но при этом небольшого ума армейский офицерик, которого жена и отстрел ворон интересовали больше, чем трагические события его царствования[2]. Я поверила словам гофмаршала двора, графа П.К.Бенкендорфа из письма к брату во время русско-японской войны. Когда почти ежедневно стали поступать сообщения о неудачных попытках прорвать осаду Порт-Артура, гофмаршал написал, что царь принимал их «с тем же бесстрастием, граничащим с равнодушием. Я присутствовал, когда сообщили новость и просто не мог поверить тому, что слышал [из уст Николая II]. Все было понято неправильно и внимание обращено только на мелкие подробности... Все это не игра на публику, как я думал – это полное непонимание» [3]. После чтения документальных материалов вид аляповатых томиков с лубочными портретами последних Романовых стал вызывать у меня то же ощущение, которое охватывает нормального выпускника средней школы при виде рекламы-растяжки над Тверской с орфографическими ошибками. Как всегда бывает, едва задумаешься о каком-то вопросе, как к тебе сама начинает приходить информация, даже когда ты занимаешься совершенно другой темой. В конце концов, материалы накопились в достаточном количестве, чтобы захотелось их организовать. Образ последней императрицы российской Александры Федоровны претерпевал метаморфозы с самого ее появления в России в качестве невесты наследника и до того момента, когда она со всей семьей была провозглашена мученицей в Русской Православной Церкви За Рубежом. Красавица – Неудачница – Сумасшедшая. Судя по отзывам современников (относящимся к суровым временам «германской войны» и эмиграции), ее «нехорошую сущность» прозрели с самого 1894 г., была она вредной истеричкой, наследника родила больного, царя подталкивала на непопулярные/неправильные политические шаги, а еще и связалась с Распутиным, которого, слава Богу, убил народный герой князь Юсупов. Мемуары придворных дам С.Буксгевден и Е. Ден, которые утверждали, что императрица была добрейшее создание, жила только семьей и мужем и никогда не вмешивалась в политику, были менее популярны, чем обличения. Английские масскультовые биографии Александры Федоровны появились после Второй мировой войны, когда зародился полу-ностальгический полу-националистический культ королевы Виктории. В глянцевых книгах-альбомах о семейной жизни Виктории стали появляться фотографии ее детей и рассказы о них. Нельзя было не упомянуть в связи с двумя дочерями, вышедшими замуж в Германию, и немецких внуков королевы. Самые фотогеничные внучки «Элла» и «Аликс» вдруг оказались подходящим материалом для самостоятельных драматических повествований. После обработки их историй согласно требованиям жанра они прекрасно вписались в формулу женской литературы про коронованных женщин: безоблачная жизнь красавицы-принцессы в неописуемой роскоши заканчивается кровавой трагедией. Такая трактовка не требовала ни знания российской или германской истории, ни даже подробностей жизни и деяний героини. Фоном была викторианская Англия, а саму Александру описывали как англичанку. Персонажей было всего два-три: «Аликс», как ее фамильярно называли авторы, ее безликий муж «Ники» и какой-нибудь злодей-министр или большевик. В русской печати – сначала зарубежной, а после 1990-х годов и российской – внимание к семье последнего императора почти сразу привело к появлению публикаций житийного характера. Когда же Романовы были провозглашены страстотерпцами, это сказалось на тоне, в котором даже мирские авторы стали о них писать. Отрицательные характеристики в таких публикациях исключались. Это относилось не только к Николаю II и его супруге, но и к некоторым их родственникам. Так, покойный А.Н. Боханов, один из немногих профессиональных историков, которые присоединились к коммерческим авторам повествований из «царской жизни», в 2003 г. сказал мне, что он решил не писать про великого князя Сергея Александровича, потому что тогда пришлось бы затронуть фигуру его супруги, Елизаветы Федоровны. «А этого я как монархист и православный делать не хочу». В качестве трафарета поп-биографы использовали переводные книжки, а вместо первоисточников цитировали сочинения своих предшественников в том же жанре. Александра Федоровна вышла из моря таких сочинений тем же английским ангелом, но с сильным креном от идеала западной домохозяйки в сторону великорусского шовинизма. Перед российским читателем она предстала не просто в маскарадном костюме царицы Марии Милославской, как на популярной фотографии 1903 г., но как бы клоном московской боярыни 16 века: она «сторонилась пустой светской жизни», лелеяла деток и проводила время в молитве и посте, вышивая воздухи для дворцовой церкви. За что ее и не любили злые люди. Чтобы извлечь реальное историческое лицо, т.е. супругу Николая II, жившую с 1872 по 1918 г., в эпоху к нам сравнительно близкую, из-под слоя карамели, образовавшегося за полвека, стоит обратиться к письмам, которые она писала не в качестве благоверной супруги самодержца, а как частное лицо – в той мере, в какой она могла себя таковым ощутить. Две книги ее писем – к брату и невестке, а также к подруге юности Тони Беккер-Брахт, соответствнно на английском и немецком языках – изданы в коммерческом европейском издательстве «Books on Demand» (Книги по заказу). Это издательство за деньги клиента подготавливает цифровой вариант его рукописи, получает для него международный стандартный книжный номер и потом печатает требуемое количество экземпляров книги. Очевидно, ни голландская энтузиастка, ни правнучка Тони Беккер-Брахт, не смогли заинтересовать письмами российской императрицы никакое издательство и напечатали их за свой счет. То, что ни англоязычные, не немецкие издатели не заинтересовались письмами Александры, в общем, сразу снижает ожидания. Действительно, в письмах нет ни оригинальных мыслей, ни любопытных рассказов. В них есть только сама Александра Федоровна – какой она была до приезда в Россию и какой постепенно стала под воздействием новой среды. Метаморфозу эту письма прямо не объясняют, но дают материал для догадок. Письма к брату написаны на английском: для детей британской принцессы Алисы это был язык детства и детской. Ко всем остальным, включая отца, Александра обращалась на немецком. Постоянные утверждения, что она выросла при английском королевском дворе, не выдерживают критики, потому что ее брат Эрнст Людвиг аккуратно перечислил те года, когда они бывали в Англии. Этот миф утвердился в английской массовой культуре из-за враждебности к немцам после двух мировых войн. Вторая сказка, которой биографы злоупотребляют, это то, что к нам в Россию приехала «любимая внучка королевы Виктории». Любимой внучкой была старшая гессенская принцесса, умница Виктория, которая и жила при бабушке после замужества. Переписка этой внучки с королевой давно опубликована в Англии. Письма к Тони Беккер написаны на ее родном немецком, а в письмах брату принцесса Аликс часто использовала немецкие слова, для которых не находила эквивалента на английском. Можно предположить, что после замужества они с Николаем сделали английский семейным языком, потому что Николай недостаточно знал немецкий, а она знала французский хуже, чем английский. К тому же российское высшее общество и многие Романовы (включая мать Николая) были в разной степени «немцеедами» и немецкий в царской семье бы их раздражал. Судя по письмам, до замужества это была самая обыкновенная симпатичная девушка: не особенно глубокого ума, сентиментальная, добродушная и даже жизнерадостная. Как полагалось, она занималась с учителем пением, рисовала, но, кроме того, ездила верхом, была теннисисткой, играла на банджо и пела с английской знакомой негритянские песни, что ее очень забавляло[4]. Во время поездок в Англию и в Италию она шутливо жаловалась подруге, что испытывает танталовы муки, проезжая с бабушкой мимо чудных магазинов, в которых не успеет ничего купить [5]; позже она жаловалась, что разорилась на покупках[6]. В общем, ничто не предвещало ни холодной неприветливой царицы, какую описывали русские мемуаристы, ни безумной поклонницы Распутина, о которой писали памфлетисты. Марина Цветаева в очерке о М. Волошине (наполовину немце, как и она сама) написала, что дружба – это немецкий талант. Судя по письмам, Аликс Гессенская была им одарена: она хранила верность друзьям юности на протяжении всей жизни. Их связывала романтическая клятва верности. С 1887 года они стали называть себя тайным Союзом AЭTA, то есть Аликс- Эрни– Тони – Алекс. Эрни – ее старший брат, будущий гессенский великий герцог Эрнст Людвиг, а Александр фон Франкенбург – его адъютант. Тони Беккер – дочь дармштадтского врача, бесприданница, не родовитая и по петербургским понятиям вообще непонятно как попавшая в подруги к принцессе. Но Гессен-Дармштадт как по уровню благосостояния, так и по культуре уже довольно близко стоял к двадцатому веку, и многие феодальные предрассудки и традиции там ушли в прошлое. Трудно было, наверное, Александре Федоровне адаптироваться в Петербурге, где не то что врача, а и священника знать не удостаивала дружбы. Это заметно из того, что, переписываясь всю жизнь с подругой, будучи крестной матерью ее сына (Тони Беккер вышла замуж за художника Ойгена Брахта), Александра Федоровна, тем не менее, не сочла удобным пригласить ее или крестника в Россию в гости. Слишком многое нужно было бы изменить для этого в Петербурге, а она отказалась от первого намерения произвести перемены[7], поняв, что это ей не под силу. В письмах времен ее девичества нет ни следа религиозной экзальтации, ни слова о религии. Да и в более поздних письмах к брату и к подруге не упоминаются посещения монастырей, чудес, святых, как отмечает в предисловии П. Кляйнпеннинг. Гессенская принцесса пребывала в своем лютеранстве, очевидно, очень естественно и с удобством. Почему же тогда она погрузилась в религию после приезда в Россию? Она ведь не просто стала набожной, а начала искать чудес, чего ни одна христианская церковь, в том числе и православная, не поощряет. Ответ, что это было от сильного желания родить наследника, а потом от страха за его жизнь, неудовлетворителен. Почему это желание вылилось в такую неожиданную форму у молодой женщины, выросшей в современном, благополучном Дармштадте? Кстати, сестры Николая II, Ксения и Ольга Александровны в письмах c удовольствием описывали свои чудесные исцеления, состоявшиеся благодаря горячей молитве и вовремя отслуженной обедне[8]. Видимо, не только Александра Федоровна в ближайшем кругу Николая II увлекалась «чудесами» и «чудотворцами». О том, как долго она противилась настойчивым уговорам сестры выйти замуж за российского наследника, часто пишут в ключе: «она как будто предчувствовала» и пр. Это неизвестно, но всяком случае, уже отказав одному прекрасному жениху, старшему сыну английского наследника, она показала, что не честолюбива. Брата она отговаривала жениться на двоюродной сестре, принцессе Виктории Мелите Эдинбургской, потому что была против браков между близкими родственниками. То же самое, наверное, относилось и к предложенному ей браку с английским кузеном. Это говорит о некотором знакомстве с евгеникой, приобретшей тогда популярность в Германии. Но замуж за цесаревича Николая она тоже не хотела. Тони Беккер утверждала, что она не хотела менять религию из верности памяти матери, а Эрнст Людвиг – что она дала слово отцу, оскорбленному переходом в православие старшей дочери Елизаветы. Гессенская герцогская семья уже много поколений была верна лютеранству, и ее отец этим гордился[9], а она очень любила отца. Никто из знавших ее в то время не упоминает собственно ее религиозного чувства, а только верность памяти родителей. Итак, и вторая легенда, о ее исключительно сильной вере, противоречит свидетельствам. В 1893 г. она отказалась приехать в Англию на свадьбу своего двоюродного брата Георга, чтобы не встречаться там с Николаем, которому заочно вежливо отказала[10]. После этого она сочла бестактным его намерение приехать на свадьбу ее брата в Кобург весной 1894 г., где должна была присутствовать и она. У нее мысли не было, что там он будет просить ее руки[11]. Он этого и не сделал, пока родственники не добились от нее предварительного согласия. Была ли между ними давняя любовь, трудно судить, потому что только в пересказе Елизаветы Федоровны в письмах Николаю мы можем прочесть о чувствах принцессы Аликс. В целом письма Елизаветы Федоровны и ее мужа Сергея Александровича создают впечатление, что они раздували первоначальную симпатию молодых людей друг к другу, рассказывая одному про страсть и страдания другого. Переписка московских супругов с Николаем велась в тайне от его родителей; Николай, опасаясь их гнева, попытался ее прекратить, но дядя его одернул и заставил продолжать. В письмах Елизаветы Федоровны к наследнику, переведенных с английского, часто появляется обозначение то Николая, то Аликс как «Пелле». Переводчики не догадались, что это означает «PL» – Poor Lover. По-русски это было бы «БеВе» – Бедный Влюбленный/Бедная Влюбленная. Короче, в письмах ее старшей сестры Николай и Аликс стали бедными влюбленными. Тем временем у Николая были любовницы, он увлекался встреченными красавицами из аристократических семей, а русские дипломаты сделали две неудачные попытки найти ему невест в германской императорской семье и даже в семье свергнутой французской Орлеанской династии. Николай не возражал, но невесты отказались переходить в православие. Оставалась только гессенская принцесса, которая тоже отказывалась, но на нее имелись сильные рычаги воздействия в виде многочисленной родни. В апреле 1894 г. принцессу Аликс все-таки уговорили принять предложение будущего русского императора – главным аргументом ее двоюродного брата кайзера Вильгельма II было то, что это укрепит европейский мир [12]. Таким образом, и легенда о том, как девушка отреклась от религии отцов ради любви, тоже оказывается несостоятельной. Ее убедили, что она должна принести жертву не ради личного счастья, а ради мира на земле. Из писем понятно, почему она не хотела жить в России и еще менее – быть супругой монарха, что означало жизнь на публике и под бесчисленными запретами и ограничениями. Принцесса Аликс привыкла пользоваться некоторой свободой: она путешествовала с родственниками по Европе, бегала по магазинам, встречалась и знакомилась с интересными ей людьми, и при этом жила дома, в уютном Дармштадте. Все это ей нравилось. Кроме того, она очень не хотела нести представительские обязанности. Она не скрывала, что ей тягостно встречаться с незнакомыми людьми и вести положенные этикетом разговоры. Эрнст Людвиг был еще холост, и когда он стал великим герцогом в 1892 г., его незамужняя сестра была обязана вместе с ним представлять гессенскую герцогскую семью на официальных церемониях. Она писала подруге, что мысль о приемах вызывает у нее дрожь[13]. Письма Александры Федоровны к брату упоминают ее недомогания: у нее регулярно бывали «нервные» головные боли, отекали и болели ноги, ее лечили от ревматизма[14]. Видимо, она часто жаловалась на здоровье, так как в.к. Елизавета Федоровна в конце 1892 г. уверяла королеву Викторию, что ее сестра Аликс «крепкая, здоровая девушка», просто она слишком быстро выросла и, конечно, перерастет все свои болячки. Вероятно, великая княгиня писала от чистого сердца, но факт остается фактом: российскому наследнику сосватали не очень здоровую девушку, да еще противившуюся сватовству. В октябре ее срочно привезли в Ливадию, где умирал отец ее жениха «дядя Саша». В ожидании его кончины родственники хотели, чтобы ее переход в православие и венчание произошли как можно скорее, чтобы не откладывать на год из-за траура. Но все произошло после смерти Александра III. Ее письма становятся все более унылыми, начиная с этого времени. Печалится она по общим поводам – смерть «дяди Саши», тяжелая ноша, которую несет ее муж – и по личным причинам, причем постоянно присутствует одна – ностальгия. Перед венчанием это неудивительно: «Пиши мне скорее и почаще. Рассказывай побольше о моем доме и старых друзьях. Прошлой ночью мне снились вы все, девочки, и я пригласила вас в Вольфсгартен. Я не простилась с Дармштадтом по-настоящему, и так даже лучше, а то было бы грустно. Даст Бог, в следующем году мы встретимся» [15]. Но вот в декабре 1894 г. гости, собравшиеся на похороны Александра III, а потом на венчание его сына, уехали, а грусть Александры Федоровны становится хронической. Она писала брату из Царского Села, что в одной из комнат висит портрет «дяди Саши» в молодости «и сходство с тобой необыкновенное. Я не могу глаз оторвать от него. Что-то ты там делаешь, наверное, готовишься к рождественским праздникам?»[16] А еще через две недели следует первое из характерных писем Александры Федоровны: «Фельдъегерь привезет вам эти строки и наши подарки. Жаль, что меня нельзя было тоже упаковать в коробку и отправить к вам. У меня ком в горле встает, когда я думаю о рождестве у нас дома... Я писала столько [поздравительных] писем, что чуть с ума не сошла. А потом еще собирала подарки, это так трудно, когда я не могу, как следует, пройтись по магазинам, а должна за всем посылать, а люди не понимают толком, что мне нужно...». Кончается это письмо словами: «Я еще не совсем поверила, что я замужем и что отныне так всегда и будет» [17]. После первых новогодних празднеств в России императрица пишет брату: «Сколько слез Heimweh [тоски по родине] я уже пролила о вас... Все утро у меня занято, после завтрака я принимаю дам. Он тоже принимает людей или его лепят и рисуют; потом выезжаем, возвращаемся, он берется за бумаги, в пять чай наверху и он читает нам до семи, потом опять бумаги –вот как в эти минуты – иногда даже после ужина – в свободную минутку он читает свои газеты, а я играю в хальму с тетей Минни часов до десяти, потом всё становится спокойно и тогда мы остаемся одни, и можем поговорить, хотя, конечно, тогда уже мы сонные. Не ахти какая жизнь для молодоженов, но что поделаешь» [18]. Жизнь, может быть, не увлекательная, но не скажешь, что самодержец сильно перенапрягался. А его жена скучала. Она пишет брату: «Никогда я еще так надолго не уезжала из дома – уже четыре месяца»[19]. Начинается ее первый православный великий пост: « Я так не люблю рыбу и почти ничего не ела, что было нелегко»[20]. Она читала английские романы и мемуары, занималась русским языком и утешала теперь уже замужнюю подругу, что нельзя сразу все сделать по-своему, надо иметь терпение и действовать так, чтобы не вызывать противодействия. «Мне тоже нелегко и я многое хотела бы переменить, но это можно сделать только постепенно»[21]. Ничего существенного она не изменила в образе жизни царской семьи, но сама стала все меньше появляться на людях. У нее было много обязанностей и главная из них – произвести наследника, о чем ей постоянно напоминали. Наконец, она посылает брату сообщение о беременности, из которого видно, как ей действовали на нервы газетные слухи об ожидаемом семейном событии в Зимнем дворце, понукания старших сестер, которые считали себя ответственными за успешный брак Аликс, и ожидание, которое она, наверное, видела в глазах придворных и всего романовского семейства: «Эрни, милый – Я думаю, теперь можно надеяться – одна вещь прекратилась – и я думаю... Но ты можешь сказать это только Даки, пожалуйста не говори т. Мари [теще Эрнста Людвига], а то она расскажет остальным... Мерзкие газеты так раздражают. Элла начала беспокоиться об этом уже в декабре – а Ирена через Орчи [бывшая ее гувернантка мисс Орчард] – это меня так рассердило»[22]. Это была одна из невыносимых для скрытной самолюбивой женщины тягот ее положения: всеобщее любопытство, обсуждения, догадки, слухи. Кульминацией сплетен стал роман англичанки Элинор Глин «Три недели», в котором некая коронованная особа прибегает к помощи симпатичного англичанина (разумеется), чтобы родить наследника для дикой страны, где правит ее дегенеративный муж. Потому что и такие слухи ходили в свете. Через несколько лет, после тяжелого морального удара, которым для нее оказалась так называемая «ложная беременность», которую она переносила, отказываясь от медицинских осмотров, она будет снова оскорблена любопытством и злорадством общества. Ее гофмейстерина писала приятельнице: «... она успокоила себя убеждением, что все случается по божьей воле. Она сказала: «Он пожелал заставить меня страдать за мои недостатки – гордость и самолюбие!» [23]. Но через неделю Голицына добавила: «Она ... очень расстроена, несмотря на свое смирение. И она особенно болезненно переживает ..., потому что сейчас находится в центре всеобщего внимания». Гофмейстерина сочувственно добавила, что Александру, «самое честное существо в мире, подозревают, обвиняют во лжи» [24]. Сознание этого не прибавило ей теплых чувств к петербургскому свету. После визитов с Николаем и дочерью в Англию и Францию она написала брату: «Не успели вернуться, как опять начались заботы и тревоги, неудивительно, что Ники бледнеет, его выматывают постоянные заботы. Если бы только люди были так добры оставить его в покое, чтобы он мог решить и обдумать всё сам, то всё было бы хорошо. Но нет – зудят, зудят, зудят весь день то об одном, то о другом, и все это ложится на его плечи». Это письмо она кончает словами о дочери: «Милая, веселая крошка – такое утешение, когда чувствуешь себя грустной и подавленной» [25]. В начале 1904 г., во время русско-японской войны, она написала, косвенно подтверждая упрек П.К.Бенкендорфа в инертности и бесчувствии: «Ты можешь представить себе, сколько у меня на руках и в мыслях дел из-за этой огорчительной войны. Мы сделали все, чтобы ее избежать, но видимо она была неизбежна и она принесла нашей стране пользу – она очищает и успокаивает эмоции и меняет мысли, сближает больших и малых...»[26] Она начала письмо с упоминания, что близится лютеранская Пасха: «Сегодня у вас великая среда». Этих дат она не забывала. Впервые написав о политическом событии, она уже говорит «мы» – от лица русского правительства. Ее оптимистические заверения перекликаются с печально знаменитой фразой В.К. Плеве о пользе «маленькой победоносной войны». У Александры Федоровны было с детства вынесенное викторианское убеждение, что нет худа без добра и всё, что ни делается – к лучшему. Нужно было только хорошо присмотреться, чтобы увидеть добрые всходы от русско-японской войны. Можно предположить, что от венценосного мужа она слышала подобные политические рассуждения, популярные с середины 19 века: войны очищают атмосферу и помогают радикально решить назревшие проблемы, например, сплотить общество. Через год, в 1905 году, эта теория была опровергнута революцией. Но в семье Романовых ей на смену пришли новые, не менее удивительные. Перемежаясь с поездками в Дармштадт, письма в Германию продолжались со все более странными суждениями о событиях. Она старалась войти в роль русской православной царицы и при этом выбирала самые неудачные образцы для подражания: например, ее собственный супруг или великие княгини Милица и Анастасия. Ее осуждения членов семьи, нарушавших правила, становятся все более частыми, а разочарование в окружающих все заметнее. А ведь она приехала в Россию не такой. Теперь она все реже писала Тони, вероятно, потому что не хотела делиться печалями и обидами. Но брату и его второй жене, Элеоноре, она писала тепло и с той же легкой грустью: «Полет на Цеппелине, наверное, был очень интересным. Ирена написала мне о нем с восторгом. Как уютно, наверное, теперь в любимом старом Вольфсгартене, когда вы все работаете и рисуете в большой столовой – когда же я, наконец, увижу вас в ваших новых домах?» [27]. Теперь в каждом письме – и подруге, и брату, и другим старым знакомым она жалуется на сердце и говорит, что едва встает с кушетки, чтобы не надорваться. На предложение невестки поехать лечиться на курорт она отвечает, что это невозможно, потому что она не может расстаться с мужем: «Поехать без Ники – я бы не могла... Оставить его одного я не решаюсь, а лечение было бы бесполезно в таком случае; одних детей взять с собой, других оставить было бы невыразимо трудно и больно, а когда душевно неспокоен, то такое лечение не приносит пользы...» [28] Так, постоянно жалуясь на здоровье, называя себя инвалидом, часто упоминая милость божию и свою готовность терпеть болезни, она дожила до начала Первой мировой войны. После обмена полными ужаса телеграммами с невесткой Александра Федоровна приготовилась выполнять долг и быть опорой мужу, который, как видно, казался ей неспособным справиться с империей без нее. Переписка с братом и сестрой в Германии шла теперь с большими перерывами через шведскую королевскую семью. В основном, они обменивались открытками. Она с облегчением узнала, что гессенские солдаты были отправлены на западный фронт, и хотя бы не воюют с русскими. На предложение Эрнста Людвига стать посредником в переговорах о сепаратном мире с Германией, чтобы прекратить кровопролитие, она ответила длинным письмом с отказом: «Мой любимый милый Эрни, Я только что получила твое драгоценное письмо через Дейзи. Н в отъезде и вернется только через 4 дня, так что я отправлю это твоему Джентльмену [Ойгену Кранцбюлеру, бывшему гессенскому министру – М.С.] и попрошу его не ждать. Увы, ничего не поделаешь и нельзя начать с этой стороны. Мы можем только молиться, чтобы это трагическое кровопролитие скоро кончилось. Милый, ты ошибаешься, это грубое преувеличение, 500 000 пленных – да только цифра потерь убитыми и пленных вместе может быть такой большой. Но не будем вдаваться в детали – все это слишком больно. Да, наша любовь друг к другу неизменна и мы это чувствуем и продолжаем молиться друг за друга... Каждый день я получаю чудесные письма от солдат из разных полков на фронте, с благодарностями, и иногда они пишут так красиво и так уверенно. А храбрость, героизм жен, вдов, матерей, которые теряют одного сына за другим, – и ни одной жалобы! ... Многих добрых друзей уже нет с нами – но они умерли славной смертью и они все вместе там, где нет борьбы, споров, все пали за свою страну и все они герои, стоящие вокруг Божьего престола... Все стороны уверены в победе – все думают одинаково – одним везет в начале, другим в конце – так что ничего нельзя предсказать – все в руках божьих и Он рассудит по справедливости... Я рада, что ты говоришь, что насчет голода [в Германии] ерунда – потому что, увы, судя письмам от наших пленных, в некоторых местах им почти не дают еды. Где о них заботятся, а где нет – их семьи посылают деньги, а они их не получают. Конечно, все зависит от человека наверху... У всех сторон есть свои недостатки... До свидания, мой Эрни, мой милый дорогой Брат, мое сокровище. Я благословляю и целую вас четверых горячо и нежно – мои мысли постоянно летят к Розенхоэ [мавзолей, где похоронен их отец – М.С.], я живу и в прошлом, и в настоящем – в память о нем я тебя целую, как поцеловал бы он. Пусть Господь на небе услышит все молитвы – мы все страдаем и все вверяем себя его милосердию. Знай, мой мальчик, что когда ты бредешь один, Санни рядом с тобой, разделяет твое горе. Она никогда не забывает о своем милом старом доме, хотя полностью сроднилась с новым»[29]. В письмах брату она не скрывала, что ей мучительна война Германии с Россией, но не выражала сочувствия стараниям германской стороны начать сепаратные переговоры, то есть вела себя безукоризненно. Видимо, тотальная разрушительная война казалась ей чем-то даже величественным, вроде «Полета Валькирий» в опере ее любимого Вагнера. Все павшие – герои, все они в Валгалле или в раю. Ее представления о русском солдате и о степени самоотверженности, на которую готовы солдатские жены, матери и вдовы, были совершенно фантастическими, что и выяснилось в феврале 1917 г. Учитывая, как скептически она относилась к высшему свету, странно видеть такую безмятежную доверчивость в отношении классов общества ей совершенно незнакомых. Это похоже на книжную мудрость, которой отличаются студенты университетов до прохождения практики. Как и многие протестантки, принявшие православие (например, в.к. Елена Павловна), она не чувствовала себя чужой ни лютеранству, ни католицизму, и увлекалась учениями христианских мистиков. Но в целом эта склонность к эзотерическим учениям говорит не столько о том, что она не осталась в стороне от декадентской моды своего времени, сколько о том, что она чувствовала себя одинокой, слабой и искала опору и смысл в своей жизни. То, как жили другие женщины в семье Романовых ее не привлекало, но и на вечера у супругов Мережковских ей ходу не было. Поэтому на протяжении всей жизни в России она старалась не терять связи с англиканским прелатом Уильямом Бойдом Карпентером, профессором теологии в Кембридже, капелланом королевы Виктории и епископом Рипонским. Отрывки из писем, хранящихся в Британской библиотеке, дают представление о духовных интересах Александры Федоровны. И в этих письмах ощутима ностальгия, – то ли по ее девической жизни, то ли по «Западу», поскольку себя она видит «на далеком Востоке». Первое письмо написано вскоре после замужества и она подписала его «Алиса» – видимо, еще не чувствуя себя «Александрой»: «Я уже давно хочу написать вам, но у меня было столько дел, что я не могла найти спокойной минутки. Пожалуйста, примите теперь мою горячую благодарность за ваше теплое письмо и все добрые пожелания, которые меня глубоко тронули. Какое счастье чувствовать, что тебя не забыли. С интересом я прочла хорошую книгу, которую вы мне послали, большое спасибо за нее и за очаровательный подарок. Я вижу в газетах , что вы были в Осборне и жалею, что не могла послушать вашу проповедь. Я часто перечитываю ту, которую вы мне дали и каждый раз она мне приносит пользу. Теперь я больше привыкла слышать русский язык и могу намного лучше понимать литургию и многое стало мне яснее и понятнее из того, что сначала насторожило. Пение прекрасное и производит сильное впечатление – но мне не хватает проповедей, которых никогда не произносят в дворцовой часовне. ... У моего мужа много дел, как вы можете представить – он постоянно встречается с министрами, принимает людей и читает большое количество бумаг, которые приносят на подпись, так что мы не много времени проводим вместе...Он был так рад познакомиться с вами прошлым летом в Виндзоре и просит передать вам дружеский привет... Надеюсь, что вы будете пребывать в добром здравии и иногда вспоминать обо мне на далеком Востоке. Искренне ваша Алиса» [30]. А позже, в другом письме: «С величайшей радостью я получила ваше доброе письмо и книгу. Благодарю вас от всего сердца за присланное. Для меня великое счастье узнать, что старые друзья меня не забыли, хотя я живу так далеко. Как много случилось с нашей последней встречи, радости и горести следовали одни за другими беспрерывно. Я не могу представить себе Англию без моей любимой бабушки... Да, действительно, время летит и нам нужно так много успеть за наше короткое пребывание на этой земле, выполнить такие разнообразные задачи. Какое счастье, если мы хоть немного можем помочь другому путнику нести его тяжелый крест или придать ему духа, чтобы продолжать бороться! Сколько недостатков мы должны постараться исправить – кажется, что времени не хватит, чтобы выполнить все, что нужно. Моя новая родина так обширна, что работы в ней хватает. Слава Богу, народ очень религиозен, по-детски простодушен и безгранично любит своего Повелителя и верит в него; так что плохие люди и веяния не скоро могут укорениться среди них. Но нужно много терпения и энергии, чтобы бороться с волной недовольства, которая поднялась и распространилась по всему миру – не близится ли конец? Неужели вы никогда не приедете сюда? Я была бы так счастлива увидеть вас и показать вам наш маленький клевер-четырехлистник [четырех дочерей]. Наши девчушки – наша радость и счастье, все они такие разные внешне и внутренне. Помоги нам Господь дать им хорошее, правильное воспитание и сделать из них, прежде всего, храбрых маленьких христианских воинов, чтобы сражаться за Спасителя. Увы, у меня мало свободного времени, но когда выдается минутка, я сажусь за чтение. Я так обожаю Бёме и многих германских и голландских Теософов 15 и 16 веков – в них есть такие дивные страницы, они помогают мне в жизни и облегчают тяжкую ношу. Не могли бы вы подсказать мне каких-нибудь английских авторов, потому что я не знаю никаких старинных Философов. Но письмо становится слишком длинным. Могу ли я надеяться получить от вас ответ? Это доставило бы мне очень большую радость. Остаюсь искренне ваша, Александра»[31]. Она принимает желаемое за действительность и описывает русский народ в тех же терминах, в каких миссионеры описывали африканские племена: дикари похожи на детей и сердца у них добрые. Как хорошей христианке и русской царице ей не приходилось сомневаться, что они с мужем сумеют направить на верный путь этот простодушный преданный народ. «Христианские воители» в приложении к дочерям – это прямое заимствование из английских душеспасительных брошюр, а те взяли его из Нового Завета. Ну, и конечно, она не могла не знать знаменитого гимна английской Армии Спасения «Вперед, Христовы солдаты». Английское воспитание особенно давало о себе знать, когда она писала Бойду Карпентеру. Мы не знаем, что Александра Федоровна почерпнула из трудов мистика Якоба Бёме, но она называет средневековых мистиков теософами, выказывая знакомство с веяниями времени: эзотерическое течение, созданное Е.Блаватской и модное в Европе, смело признавало за своих всех предшествовавших мистиков. Ее последнее предвоенное письмо написано после тяжелой болезни наследника Алексея: «... Вы должны простить меня за то, что я не ответила на ваше добрейшее письмо раньше, но я опять была больна сердцем – месяцы физического и морального напряжения во время болезни нашего Мальчика привели к срыву – уже семь лет я страдаю сердцем и по большей части веду жизнь инвалида. Слава Богу наш Любимец так хорошо себя чувствует, он очень вырос и кажется таким сильным, и мы надеемся, что скоро опять увидим, как он встанет на ноги и начнет бегать. Мы пережили ужасное время и у меня разрывалось сердце при виде его ужасных мучений, но он был ангельски терпелив во время болезни, он только крестился и просил Господа помочь ему, и стонал от боли. В православной церкви детям дают святое причастие, так что мы дважды доставили ему эту радость и бедное худенькое личико с большими измученными глазами засияло от счастья, когда Священник приблизился к нему со святым причастием. Это было таким утешением для нас всех и мы тоже имели это счастье – без доверия и полной веры в великую мудрость Всемогущего Господа и его неистощимую любовь мы не смогли бы нести тяжелые испытания, которые он нам посылает. ... Благослови вас Бог за вашу христианскую дружбу, которую я ценю от всего сердца, потому что она – отзвук прошлого. Как хорошо я помню вашу доброту в виндзорских разговорах со мной и несколько писем, которые я имела удовольствие получить от вас. Да, школа жизни трудна, но когда стараешься жить, помогая другим идти по крутой тернистой тропе, то растет любовь к Христу. Когда постоянно болеешь и становишься почти инвалидом, то есть много времени, чтобы думать и читать, и тогда все больше и больше понимаешь, что эта жизнь только подготовка к другой, настоящей жизни, где все нам станет понятно. Мои дети растут так быстро и они такие маленькие одеяльца* для нас: старшие часто заменяют меня на официальных актах и много выезжают со своим отцом – все пятеро трогательно обо мне заботятся – моя семейная жизнь это благословенный луч солнца, не считая постоянного беспокойства за нашего мальчика. Я так хочу, чтобы вы когда-нибудь их увидели... Благослови вас Бог. Ваш старый друг, Александра» [32] . (Слово «одеяльца» она написала явно вместо слова «утешители», неправильно произведя его от слова comfort). Она не теряла надежду, что сын поправится и будет вести нормальный образ жизни. Это можно объяснить не только верой в заступничество Распутина, но и аналогичными случаями в британской королевской семье. Да, у Алексея была гемофилия, но она была и у сына королевы Виктории Леопольда герцога Олбэни, а он, тем не менее, дожил до 30 лет, женился и произвел на свет детей. Почему бы ей было не надеяться на то же самое для Алексея? Ее последнее письмо к епископу, написанное через полгода после начала войны, пожалуй, самое безличное, как будто она писала незнакомцу. Она радуется, что война создала возможность для торжества божия над безбожным французским правительством, упоминает с сожалением о моральном падении Германии и с гордостью упоминает работу дочерей в лазарете. В общем, письмо в тональности «мускулистого христианства», которое ей привили с детства. «Вы не представляете, какая радость для меня получить от вас весточку – каждое слово от старого друга во времена великой печали и тревоги становится бальзамом для сердца. Мы можем только верить и молиться, чтобы эта ужасная война скорее кончилась – вокруг слишком много страданий. Вы знаете всех членов нашей семьи так хорошо, что можете понять, через что мы проходим: родственники со всех сторон, одни против других. И страшное разочарование от зрелища страны, которая морально падает в такую бездну, как Германия, – это больно видеть. Все это так удивительно! А Франция, где систематически Правительство старалось разрушить влияние Церкви и религии, была вынуждена ввести священников для армии... Вы были так добры, что спросили о наших детях. Слава Богу, они здоровы, две старшие дочери очень много помогают мне в уходе за ранеными, перевязывают им раны, заботятся об их семьях и так далее. Я опять перегрузила сердце и мне пришлось на некоторое время перестать работать в госпитале, и мне сильно этого не хватает. Когда бываешь с этими храбрецами, то это меня очень поддерживает: как терпеливо они переносят боль и ампутацию рук и ног. “Христос терпел и нам велел” – как часто слышишь это из уст страдающего солдата...» [33]. Интересны ли были бы эти письма, если бы они не были написаны последней российской императрицей? Нет. Если допустить мысль, что императрица может писать обывательские письма, то это они и есть: сын болел, но выздоровел, слава Богу; муж устает, я читаю. Ей было скучно жить во дворце, и она писала скучные отчеты о своей жизни. Только ее привязанность к адресатам несколько оживляет письма. Только знание того, где и в какое время она писала эти письма, вызывает любопытство сегодняшнего читателя. Но оно остается неудовлетворенным – в письмах нет ни «предчувствия трагического конца», ни пророчеств, ни рассказов о происходящем вокруг нее. Тем не менее, эти письма корректируют и дополняют образ женщины, сыгравшей роль в последнем царствовании, а значит, они говорят что-то и о характере царствования. В отличие от давно опубликованной ее переписки военных лет с мужем в этих письмах не заметно желание вмешиваться в чужие дела и поучать. Видимо, в ее понимании адресаты твердо стояли на собственных ногах и не нуждались в советах, в отличие от Николая II. Во время войны она – без особого энтузиазма, потому что политического честолюбия у нее не заметно – взяла на себя обязанность помогать мужу управлять армией и страной. Не раз в письмах она упоминала, что считает главным для христианина поддерживать слабых, помогать им нести свой крест, и наверное полагала, что так и делает, когда заставляет мужа быть твердым, настаивать на своем и т.д., что при его малой политической прозорливости увеличило число промахов и ошибок. Заметно, что Александра Федоровна не перестала чувствовать себя немкой, когда вышла замуж за русского царя. Нередко русские поп-историки пользуются в своих сочинениях двойным стандартом: русских великих княжон, выходивших замуж за европейцев, хвалят за то, что они «оставались русскими», а иностранных принцесс – за то, что они после приезда в Россию забывали родину. Осуждают великих княгинь-немок, которые плохо говорили по-русски, дружили с иностранцами, не хотели переходить в православие – и умиляются тому, что греческая королева Ольга Константиновна после замужества жила по полгода в Стрельне, а в Афинах проводила большую часть времени в чаепитиях с русскими моряками. Для взрослого человека отказаться от родины и всего, что с ней связывает, это отказаться от самого себя, и нельзя путать тактичное поведение с пылкой любовью к новой стране проживания. Разумные русские (в том числе и многие Романовы) не ждали от немецких принцесс, чтобы они стали русскими. От них ожидали верности интересам династии, и немецкие принцессы были верны мужьям, детям, а следовательно и Российской империи. Насколько понятия «Российская империя» и «русская идентичность» совпадают, это другой разговор, уходящий к теме прибалтийских баронов, которые в 1917 г. говорили, что присягали не России, а российскому императору. Александра Федоровна не искала замужества в России, не хотела быть императрицей. Увы, ей не хватило такта и ума, чтобы успешно играть навязанную ей роль. Как известно из многих свидетельств, она не прижилась в Петербурге. Вскоре после приезда Александры в Петербург опытная придворная дама Е.А. Нарышкина писала подруге: «Если молодая государыня умна, то сумеет найти для себя пути и найдет полезных людей...»[34] . Но друзей она в России не приобрела, что говорит о неуспешной адаптации к новой родине. Русское общество она не знала и не понимала, принимая на веру избитые клише из пропагандистских брошюр и заверения льстецов. Черногорки Милица и Анастасия Николаевны от нее отдалились, придворные дамы, которые к ней привязывались – Вырубова, Орбелиани – были не большого ума и принесли ей больше вреда, чем пользы. Поэтому для нее была так важна переписка с немецкими и английскими друзьями молодости. Она была уверена в их надежности и доверяла им. Они также были связующим звеном с родным ей миром и заполняли пустоту, которую не мог заполнить «старец Григорий». 2 В 1961 году А.П. Вельмин, представитель во Франции Архива Русской и Восточно-Европейской Истории и Культуры при Колумбийском университете в Нью-Йорке, скупал у русских эмигрантов в Европе документы, имеющие историческую ценность. М.Н. Чернышева-Безобразова предложила ему четыреста с лишним писем императрицы Марии Федоровны и ее дочерей Ксении и Ольги Александровны. Письма были написаны в 1918-1940 гг. к тетке графини Чернышевой-Безобразовой, княгине А.А. Оболенской-Нелединской-Мелецкой, умершей в Париже в 1943 г. Графиня нуждалась и потому нарушила правило, которое люди ее круга и воспитания считали непреложным: письма остаются собственностью того, кто их написал, и после прекращения переписки письма возвращают или уничтожают. Императрица умерла в 1928, а ее дочери в 1961 и 1960 гг., и вот графиня продала чужие письма, поставив условием, что в течение 50 лет их не будут читать. Поэтому никто в Бахметевском архиве даже не знал о существовании этих писем, пока в марте 2011 г. по моей просьбе куратор Т. Чеботарева не открыла забытый запечатанный ящик и не обнаружила беспорядочную массу бумаг, конвертов, телеграмм, газетных вырезок, которые Чернышева-Безобразова безуспешно попыталась распределить по большим конвертам с надписями «Письма Великой Княгини Ксении Александровны», «Письма Императрицы Марии Федоровны» и т.д. Соединять разрозненные части писем мне пришлось не только по смыслу, но и по цвету чернил и качеству бумаги. Даже бумага кое-что говорит об авторах писем. Мария Федоровна всю жизнь писала размашисто, большими буквами, оттого, что привыкла не жалеть бумаги, и иногда на одной страничке (стандартной бумаги для писем) у нее умещается одно или два предложения. Дочери были более экономны. У Марии Федоровны было больше средств, чем у дочерей, а может быть, на ее датской даче Видере, где она поселилась в эмиграции, были еще дореволюционные запасы бумаги с ее монограммой и гербом, поэтому она только на такой писала. Гостя в Англии у сестры, королевы Александры, она пользовалась бумагой, которая лежала в бюваре в гостевых покоях Сэндрингема и Мальборо Хаус. Ольга Александровна писала на обычной бумаге любого цвета (белой, желтой, розовой или серой), надписывая от руки место отправления и дату. Для Ксении Александровны бумага-бланк с ее адресом и телефоном была лишней тратой и большинство ее писем написаны на любой бумаге, какая оказывалась под рукой. Все три автора по большей части указывали обе даты. Только после пятнадцати лет в изгнании Ксения и Ольга Александровна стали ставить первой «реальную» дату, принятую уже и в Европе, и в советской России, а не ту, которая существовала только в их сознании, отвергавшем и новый календарь, и новую орфографию как большевистские символы. Мария Федоровна писала по-французски, ее дочери – по-русски, но, читая их, нужно помнить, что все дети Марии Федоровны и Александра Третьего были воспитаны англичанками и по-настоящему знакомились с русским языком после того, как твердо усвоили английский. Живые, непосредственные письма Ольги Александровны полны неправильных падежных окончаний; она не дружила с глагольными формами. Как всё их окружение – князья Орловы, графини Воронцовы-Дашковы, Шуваловы, Ферзены – обе сестры не только вставляли французские и английские фразы, но и часто пользовались кальками с английского или французского языка: «Он сделал на меня хорошее впечатление», потому что по-английски говорят: «He made a good impression on me». Это не «старый русский», а «смесь французского с нижегородским», которой пользовался определенный класс общества. У персонажей Чехова вы его не найдете, а у героев Толстого – да. Некоторые слова во французских письмах Марии Федоровны написаны по-русски – в тексте они выделены курсивом. Это те слова, которые в ее представлении относились к исключительно русским явлениям («суета», «панихида»), или русские имена. Приведя их в порядок, сделав комментарии и переведя с французского письма Марии Федоровны, я отдала рукопись в московское издательство, и в 2013 г. книга вышла. Хотя переписка вдовствующей императрицы и великих княгинь с Оболенской приходится на годы между первой и второй мировой войнами, когда Европа была перекроена Версальским договором и Октябрьской революцией, Италия, Германия стали фашистскими диктатурами, и фашизм распространился по Центральной и Восточной Европе; Ленин, Троцкий и затем Сталин строили Советский Союз, а Гитлер – Третий рейх; возникали и распадались политические и общественные движения всех толков; мыльный пузырь послевоенной экономики лопнул и мир в течение почти десяти лет находился в состоянии экономического кризиса – ничего этого не найти в письмах. В них нет ничего и о революции в культуре и науке, которая вынесла на гребень славы Пикассо, Томаса и Генриха Маннов, Пруста, Роже Мартена дю Гара, Хаксли, Стравинского, Пуленка, Мильо, Эйнштейна, Макса Планка, или, на уровне массовой культуры – ни фильмов великих режиссеров тридцатых годов, ни шансонье – правда, есть кое-что о домах моды, о «Майн Кампф» и о «Протоколах Сионских мудрецов». Эти письма сосредоточены на домашних и семейных событиях в жизни авторов и только потому, что их «домашняя жизнь» соприкасалась с некоторыми (главным образом, свергнутыми) коронованными особами, в письмах изредка упоминаются несколько этих лиц. Короче говоря, чтение для тех, кому интересны семейные перипетии любых людей, когда-либо носивших корону – или хотя бы диадему? Снобы могут сказать, как когда-то заявил осужденному Оскару Уайльду его молодой любовник: «Когда вы не на пьедестале, то вы неинтересны». И все-таки двадцатилетняя переписка Романовых-дам в изгнании имеет свою ценность. Во-первых, когда читаешь ее в хронологическом порядке, то из «кухонных» новостей возникает устойчивая картина внутреннего мира людей определенного социального происхождения, положения и воспитания. Их принципы, их убеждения и вкусы – все это имеет свою логику и уходит корнями в прошлое России и Европы. Надо пояснить: в письмах очень редко встречаются воспоминания о дореволюционном прошлом. Нет ни одного упоминания Первой мировой войны. Авторы не были склонны к описаниям и анализу прошлого: они старались выжить в настоящем. Их письма – рассказ о том, как посреди бурного двадцатого века члены семьи Александра Третьего пытались создать семейный островок девятнадцатого века, где они могли бы чувствовать себя уютно и спокойно. Одновременно, письма свидетельствуют, что это у них не получилось. Двадцатый век – экономический кризис, гражданская война в Испании, забастовки во Франции, вторая мировая война – врывается в их дома. В результате, семейные отношения, брак, воспитание детей, поиски средств к существованию в их кругу, становятся иными, чем привычные. Люди не могут вдруг совершенно перестроиться душевно, чтобы адаптироваться к новым временам и условиям: в чем-то они не могут изменить свои взгляды, а в чем-то и не желают. В этом отношении письма интересны потому, что суждение авторов о ситуациях и событиях вокруг них создает представление о разнице между мировоззрениями и понятиями людей двадцатого и девятнадцатого века. Девятнадцатый век был веком «сердца», как писала Лидия Гинзбург, веком чувства и чувствительности, особенно для привилегированных классов, которые могли позволить себе ценой огромных материальных и душевных затрат культивировать чувство и презирать тех, кто руководствуется рассудком. Эта восторженность, мечтательность, готовность жертвовать всем ради любви, нерасчетливость и непрактичность придавали прелесть молодым дворянским барышням, которых описывали Толстой, Тургенев и другие. В этом отношении письма Романовых не разочаровывают. Приятно читать о том, как Ксения Александровна радовалась, что ее сыновья женятся по любви, а не из расчета. Но никак не удается отогнать мысль, что браки по любви допустимы для частных лиц, но не для монархов. Если же они ставят личное выше государственного – как это сделал и Николай Второй, и обе его сестры, и брат – то тем самым показывают подданным, что ничем не отличаются от остальных смертных. Ксения Александровна почувствовала это в 1936 году, в Англии, когда возмутилась поведением короля Эдуарда VIII, выбравшего любовницу и отречение, а не корону и брак по государственным соображениям. Она написала, что англичане оскорблены, потому что король показал им, что ему женщина важнее, чем страна. Никто и не ставит в вину далеким от политики женщинам, что они судили о политических событиях не так, как мы, вооруженные знанием, которого у них не было. Но если представить, что это люди душевно и умственно близкие к покойному Николаю Второму, то становится грустно. Их непонимание реальности и поверхностность – их частное дело. Его непонимание – трагедия России, которую он привел к революции 1917 года. Через три дня после февральской революции в.к. Виктория Федоровна написала сестре: «Все говорят: какая страшная кара, а я говорю, что это не кара, а совершенно закономерный результат их действий. Как если бы они взяли спичку и подожгли на себе одежду»[35]. *** В 1863 году отец будущей Марии Федоровны, принц Христиан Зондербург-Глюксбург, с согласия великих держав унаследовал датский престол своего родственника как Христиан IX. Именно тогда его дочери, принцессы Александра и Дагмар, и стали политически интересными партиями в глазах европейских династий. Любимая сестра и лучший друг Дагмар, Александра (Аликс) в том же 1863 году вышла замуж за британского наследника Эдуарда принца Уэльского. С момента замужества Александры и на протяжении почти семидесяти лет сестры писали друг другу по три письма в неделю и обменивались телеграммами – иногда ежедневно. После приезда в Россию в 1866 году и брака с российским наследником, будущим императором Александром III, переписка с нежно любимыми родителями тоже занимала большое место в жизни бывшей датской принцессы Дагмар, принявшей в православии имя Марии Федоровны. Ее второй брат, принц Георг Датский, с согласия великих держав, в 1863 году был возведен на престол Греции как Георг I. Будучи человеком предусмотрительным, он получил от держав обещание, что в случае свержения он и его семья будут получать от великих держав довольно крупное содержание «за риск». Короля Георга не свергли, но в 1913 г. он был убит анархистом. Он был женат на племяннице Александра II, великой княжне Ольге Константиновне. Мария Федоровна подружилась с невесткой и их переписка продолжалась всю жизнь. Дети короля Георга и королевы Ольги часто упоминаются в письмах как «Греческие». Принцы Николай (Ники), Христофор (Христо) и Георг (Джорджи) Греческие, а также их сестры Александра и Мария (Минни) часто бывали в России с матерью. Наследник Константин был не так близок к Романовым. По политическим соображениям отец отправил его получить образование в Германии; Константин какое-то время «стажировался» в германской армии, дружил с кайзером Вильгельмом и женился на его сестре Софии. Всё это – плюс дипломатические и политические перипетии Первой мировой войны – впоследствии заставило Марию Федоровну и ее дочерей относиться к королю Константину как к германофилу, в отличие от его братьев, которые считались сторонниками Антанты. На самом деле все греческие принцы по мере возможности заботились об интересах Греции, а не Германии или Антанты. Часто и подолгу бывая в Дании и в Англии, Мария Федоровна поддерживала переписку с мужем и детьми, когда те оставались в России, а также со многими близкими из придворных. Поэтому события ее жизни, взгляды и характер известны с ее собственных слов очень полно и подробно. Пожалуй, только девять лет ее изгнания оставались в тени, но эти письма восполняют недостаток сведений. Остается только правильно прочитать то, что она писала, а для этого нужно помнить семейный и исторический контекст. Согласно викторианскому канону, который гласил, что одна из дочерей в семье должна остаться старой девой, чтобы служить опорой престарелым родителям, Мария Федоровна готовила любимую старшую дочь, Ксению, к участи компаньонки. Ее сестра Александра так и поступила со своей дочерью принцессой Викторией. Юную Ксению избавило от той же участи сватовство великого князя Александра Михайловича, двоюродного брата ее отца. Встретив противодействие Марии Федоровны, Александр Михайлович отправил свататься своего отца, великого князя Михаила Николаевича. Александр III уступил настояниям дяди и мольбам влюбленной дочери, и Ксения Александровна вышла замуж летом 1894 г., незадолго до смерти отца. Мария Федоровна тяжело пережила неожиданную смерть мужа. Она сразу лишилась мужа, с которым дружно жила четверть века, и положения первой дамы империи. В последующие тридцать лет ее любящие дети старались сделать все, чтобы возместить ее потери. Новая императрица, Александра Федоровна, уступила свекрови первенство на всех приемах и празднествах. До революции 1905 года Николай Второй даже советовался с матерью по государственным делам, что для Марии Федоровны было внове, так как при муже она была далека от политики[36]. Ксении Александровне приходилось сопровождать мать в поездках, лететь к ней по первому зову, а между тем у нее между 1895 и 1907 годом родилось семеро детей. После рождения последнего сына брак стал «дружбой», как об этом чистосердечно написал великий князь Александр Михайлович в мемуарах. Оба супруга имели связи вне брака, но соблюдали приличия[37]. Если верить «воспоминаниям» Ольги Александровны, которые после ее смерти выпустил в своем пересказе Иен Воррес[38], то Мария Федоровна выдала младшую дочь замуж за герцога Петра Александровича Ольденбургского, чтобы не разлучаться с ней. Через год после замужества Ольга Александровна влюбилась в молоденького кирасира, Н. А. Куликовского, заставила мужа взять его себе в адъютанты и затем всегда держала при себе. В 1916 году, когда Николай Второй уже простил несколько разводов и морганатических браков, заключенных родственниками вопреки его запрету[39], ему пришлось разрешить Ольге развестись с герцогом П.А. Ольденбургским и выйти замуж за Н.А.Куликовского. К этому времени раскол в семье Романовых был очевиден. Растущая неприязнь общества к императрице Александре Федоровне и ее возросшее влияние на императора нанесли урон популярности самого Николая II и, рикошетом, всей династии Романовых. Видеть это и молчать становилось всё труднее для Романовых и их окружения. Мария Федоровна, чтобы остаться в стороне от конфликта, в 1915 году уехала из столицы в Киев. Александр Михайлович был неподалеку, на фронте; Ольга Александровна работала сестрой в киевском военном госпитале, а Ксения Александровна жила в крымском имении мужа Ай-Тодор. К концу 1916 года в Киев началось паломничество великих князей и придворных чинов, тщетно умолявших Марию Федоровну повлиять на сына и спасти Россию. Все единодушно предрекали военное поражение России и революцию, но в отношении способов избежать ее единодушия не было. В декабре 1916 года зять Ксении Александровны, князь Ф.Ф. Юсупов-младший организовал убийство Распутина. Это не остановило, а ускорило кризис в верхах, закончившийся февральской революцией 1917 года. Отречение императора Николая II вызвало у его родных растерянность. Мария Федоровна простилась с сыном в Могилеве и в марте 1917 года уже приехала в Крым. Там же собрались и ее дочери с семьями, а потом постепенно потянулись с севера их знакомые, у которых были поместья в Крыму: Орловы, Воронцовы, Нарышкины, Долгорукие, Клейнмихели – все, чьи имена часто упоминаются в письмах. Бывшая фрейлина Марии Федоровны, Александра Александровна Оболенская приехала в Крым – ненадолго, как она думала, – чтобы морально поддержать Марию Федоровну и ее дочерей и пересидеть время смуты вдалеке от ее эпицентра, Петрограда. Княгиня Александра Александровна Оболенская-Нелединская-Мелецкая (ур. графиня Апраксина; 1852-1943) и ее сестры Мария и Софья до замужества были фрейлинами цесаревны Марии Федоровны. Александра Апраксина в двадцать семь лет вышла замуж за князя Владимира Сергеевича Оболенского-Нелединского-Мелецкого (1847-1891), гофмаршала двора Александра III и любимца императорской семьи. Александра Александровна была бездетна, рано овдовела и сосредоточила всю привязанность на племянниках и великой княжне Ксении Александровне. С 30 августа 1917 г. (корниловского мятежа в Петрограде) до октября революционные матросы держали Романовых под арестом. В Ай-Тодоре было несколько обысков, вызвавших негодование императрицы. В конце февраля 1918 г. всех перевезли в Дюльбер, к великим князьям Николаю и Петру Николаевичам, где было легче держать их всех под наблюдением. Ольга Александровна с мужем пользовались большей свободой и жили отдельно, потому что они были Куликовские, а не Романовы. То же относилось к Ирине Александровне Юсуповой, которая с мужем сумела съездить в Петроград и Москву и привезти некоторые семейные ценности. В течение 1918 г. в крымских дворцах и виллах петербургской знати учащались аресты и обыски, настроение становилось все более тяжелым, потом стало спокойнее, хотя и неприятно для русского самолюбия, когда Крым заняли войска недавнего противника, Германии, и семья Марии Федоровны вернулась в Ай-Тодор. В ноябре, после революции в Германии, немцы ушли и опять стали ждать прихода красных. Вопреки воле Марии Федоровны, Ольга Александровна с мужем и маленьким сыном Тихоном уехали на Дон. Они рассчитывали купить дом в казачьей станице и там дожидаться подавления революции. В самом начале 1919 года уехал во Францию морем в.к. Александр со старшим сыном Андреем и его беременной женой. Александр Михайлович хотел попасть на Версальскую мирную конференцию, где надеялся представлять интересы России как члена победившей Антанты. Он также хотел встретиться с германскими родственниками, чтобы через них добиться освобождения своих братьев: Сергей Михайлович, по слухам, уже был расстрелян в Алапаевске, но два других брата, Николай и Георгий, были заключены в Петропавловской крепости. Ни первое, ни второе ему не удалось. Однако известия о гибели Романовых на Урале показали, насколько опасно для членов династии оставаться в России. И германские, и румынские, и английские родственники предлагали Марии Федоровне уехать. Весной 1919 года вдовствующая королева Александра, через командование английской эскадры, несшей службу в Черном море, несколько раз просила Марию Федоровну не медлить с отъездом. В апреле императрица согласилась эвакуироваться при условии, что английские суда заберут всех ее знакомых и приближенных, кто может пострадать от прихода большевиков. Вместе с Романовыми из Дюльбера и большой группой придворных и их семей она покинула Россию на линкоре «Мальборо». Пасху 1919 года Романовы и их сопровождающие встретили в Средиземном море. С острова Мальта Мария Федоровна и Ксения Александровна с сыновьями отправились в Англию. Великие князья Николай и Петр Николаевич с женами, детьми и свитой поехали в Италию, куда их пригласила итальянская королева Елена, младшая сестра великих княгинь Анастасии и Милицы Николаевны. Некоторые из группы Марии Федоровны, вдохновленные известиями о победах Врангеля, вернулись в Крым, а через год они либо вновь бежали, либо погибли при вступлении Красной армии. Княгиня Оболенская по совету императрицы поехала с Мальты в Италию с Юсуповыми, а потом переехала в Париж, где прожила до самой смерти в 1943 году. *** Мария Федоровна много раз бывала в гостях у сестры до первой мировой войны, но в 1919 году они с Ксенией Александровной были уже не гостьями, а беженками и не могли не обратить внимания, что Англия стала другой и стало иным отношение английского общества к России. В королевской семье и при дворе королевы Александры никто не затрагивал болезненных тем, как отречение Николая Второго или его судьба, не говорили о Брестском мире, заключенном советским правительством с Германией и Австро-Венгрией, но газеты были не столь сдержанны. Чтобы представить отношение к Романовым в Англии, нужно знать, как Россия виделась англичанам, а не как Россия видела саму себя. Вековое противостояние России и Англии создало прочное взаимное недоверие в правящих слоях обеих империй. Несмотря на политическое сближение в 1907-1917 годах и на популярность русской культуры среди интеллектуалов, имя Николая II у рядового англичанина ассоциировалось с Ходынкой, еврейскими погромами, «Кровавым воскресеньем», карательными экспедициями в Прибалтике и в Москве в 1905-6 годах и расстрелом рабочих на Ленских приисках. Обо всех этих событиях в свое время широко сообщалось в западных газетах. Поэтому до 1914 года британское правительство не решилось даже обсуждать в парламенте военный союз с Россией – как ни стремилась к этому Россия – и подчеркивало ограниченный характер англо-русского сближения. Хуже того, с начала Первой мировой войны в Англии довольно распространено было мнение, что не вмешайся Россия в сербо-австрийский конфликт в июле 1914 года, не было бы войны, в которой погибло столько англичан. Только после яростных дебатов в кабинете и выхода из правительства нескольких министров, через пять дней после начала военных действий на континенте, Британия объявила войну Германии. Таким образом, в глазах многих британских политиков и большинства населения Британия понесла огромные потери в войне 1914-1918 гг. отнюдь не по своей вине и не ради своих интересов, а потому что вмешалась в свару между военно-феодальными империями на континенте. По мере того, как потери Антанты росли, а конца войны все не было видно, во всех воюющих странах пресса начала выражать крепнущее мнение, что война была не нужна, а союзники делают меньше, чем им полагается, для общего дела. Отречение Николая Второго и приход к власти Временного правительства в феврале 1917 г. вызвали в британском и французском обществе восторг: наконец, Россия вошла в число европейских парламентских государств и на волне энтузиазма армия сможет восстановить свою боеспособность, но восторги быстро прекратились, потому что русская армия начала разваливаться. Потери Англии и Франции были тоже очень велики: почти половина французской территории была оккупирована, фронтовая и прифронтовая зоны были разорены, и человеческие потери ставили под вопрос темп послевоенного восстановления страны. В Британской империи война унесла около миллиона жизней и сильно истощила материальные и моральные ресурсы нации. В начале 1918 г. большевики заключили в Брест-Литовске сепаратный договор с врагом, тем нарушив союзный договор сентября 1914 года. Россия покинула Антанту, тем позволив Германии перевести войска на западный фронт и оттянуть поражение и конец войны. Так что не стоит удивляться, что население стран Антанты испытывало к России после 1917 года самые отрицательные чувства. Попытка великого князя Александра Михайловича и бывших царских дипломатов представлять интересы России на Версальской мирной конференции не увенчалась успехом. Европейские державы договорились о мире и границах новых независимых государств – в том числе и Польши, Финляндии, Латвии и прочих бывших территориях Российской империи, – в отсутствие России. Сообщения с театров гражданской войны не давали оснований восхищаться ни белыми, ни красными. Европейцы считали, что русский народ ясно показал, что не хочет ни возвращения своих старых правителей, ни восстановления прежней политической системы, а белые, ничему не научившись, всё продолжали в той или иной форме обещать реставрацию прошлого и ссорились между собой, вместо того, чтобы дружно бороться с большевиками. При всем негодовании против лозунгов и методов советского правительства ему нельзя было отказать ни в изобретательности, ни в умении добиваться своего. А успех всегда вызывает уважение политиков. Оказавшись в Англии, Мария Федоровна узнала, что в парламенте ее критикуют за то, что, живя у сестры, она принимала белых офицеров, приехавших в Англию. Таким образом, по мнению члена парламента, она создавала нежелательное впечатление, что королевская семья – и косвенным образом правительство – разделяет ее политические симпатии. Это была одна из причин, ускоривших ее отъезд в Данию. Она вернулась в Данию, которую регулярно и подолгу посещала с того времени, как уехала в Россию в 1866 году, и где у нее была собственная дача, купленная пополам с сестрой. Она всегда покровительствовала датским предпринимателям и компаниям, которые хотели вести дела в России и с полным основанием ожидала теплого приема и от своей семьи, и от народа. Но Дания в 1919 году была не та, что в 1914. Как все нейтральные страны, Дания разбогатела на поставках воюющим странам, и в послевоенном буме предприниматели и финансисты были озабочены тем, чтобы не останавливаться на достигнутом преуспеянии, а увеличивать его – будь то торговлей или финансовыми спекуляциями. Датское правительство исполнило свой долг, предоставив убежище датской принцессе Дагмар, а ныне вдовствующей русской императрице Марии, но если бы ее дети или внуки развили политическую деятельность на датской земле, то пострадали бы датско-советские отношения, а, следовательно, и датские интересы. Внуку Марии Федоровны, Василию, посоветовали уехать из Дании, когда он, по мнению властей, стал слишком дружить с русскими эмигрантами в Копенгагене. Разгром Германии дал Дании возможность осуществить давнее желание ее правителей: путем плебисцита вернуть спорные территории Шлезвига. Отец Марии Федоровны когда-то попытался включить Шлезвиг и Гольштейн в территорию Дании, но, проиграв войну, был вынужден отдать их Пруссии. Датская королевская семья не смирилась с поражением: в 1865 году Мария Федоровна и Александра Уэльская безуспешно пытались убедить королеву Викторию и Александра II оказать давление на Пруссию в пользу Дании. В 1890-х годах французский посланник был поражен злопамятностью датского короля, отца Марии Федоровны, по поводу германской аннексии Шлезвиг-Гольштейна[40]. Всю долгую жизнь в России Мария Федоровна не скрывала своей ненависти к Германии. Теперь, благодаря Версальскому договору, мечта датской королевской семьи о реванше была близка к осуществлению. Но плебисцит показал, что только часть Шлезвига хотела войти в состав Дании, а другая хотела остаться в Германии. Письма Марии Федоровны к дочери Ксении в этот период полны пожеланиями победы датчанам и проклятиями немцам, которых она обвиняла в коварстве и интригах. Она с восторгом приняла решение своего племянника короля Христиана Х аннексировать город Фленсбург вопреки результатам плебисцита и мнению датского правительства. Королю Христиану, забывшему, что не он назначает правительство, а потому не имеет права и увольнять его, пришлось пойти на попятный, когда датчане чуть ли не восстали против него за разгон кабинета. Следующим ударом для Марии Федоровны был лопнувший в 1923 году мыльный пузырь послевоенных финансов в Дании и крах банка, где она и ее брат Вальдемар держали свои значительные капиталы. Мария Федоровна приехала к старшей сестре еще один раз после краха банка. Визит оказался последним: королева Александра была совершенно глуха, разговаривать с ней было утомительно, а она требовала, чтобы младшая сестра безвыездно сидела с ней в загородном поместье, где Марии Федоровне было скучно. Суровая характеристика королевы Александры английским историком Джейн Ридли резюмирует ситуацию, в которой позднее оказалась и сама Мария Федоровна: «К старости вечно юная, веселая принцесса Аликс превратилась в монстра. Принцесса, которая, быть может, так никогда до конца не стала взрослой, впала в детство и вела себя, как избалованный и капризный ребенок. Лишенная умственного и духовного содержания, “Мамочка”[41] цеплялась за членов своей семьи с настойчивостью, выходившей за пределы разумного»[42]. Преклонный возраст обеих сестер заставлял их бояться путешествий и после возвращения Марии Федоровны в Данию они больше не виделись, а в конце 1925 года королева Александра умерла. Мать и сестры последнего императора жили в изгнании уединенно. Женщины царствующих семей не играли самостоятельной политической роли ни в одной из европейских стран того времени, за исключением тех случаев, когда они наследовали престол. Если Мария Федоровна оказала большое влияние на сына в первое десятилетие его царствования, то после первой русской революции 1905-6 гг. она потеряла интерес к политике[43] и ограничивалась редкими ходатайствами за угодных ей лиц. После 1919 года она не имела никакого политического веса вне русских монархических кругов. Ее дочери не занимались политикой в России и не стали делать этого в эмиграции, в отличие от родственниц: великая княгиня Виктория Федоровна и племянница великого князя Александра Михайловича, германская кронпринцесса Цецилия, например, активно старались помочь политическим амбициям своих мужей. Связи дочерей Марии Федоровны с европейскими монархиями были опосредованными – через датскую королевскую семью. Теплых родственных отношений с королевскими домами Европы (кроме дружбы Ксении Александровны и короля Георга V) у них не было. Это исключало для них всякую возможность пользоваться личными связями для поиска политической или иной поддержки русской монархической диаспоре. Нужно помнить и то, что одна из функций любой династии – служить образцом для подданных, а длительный роман Ольги Александровны с Куликовским, ее развод и второе замужество, как и соломенное вдовство Ксении Александровны, не прибавили им веса в глазах современников. Участие императрицы и ее дочерей в политической жизни эмиграции было скорее реакцией, которой от них требовали обстоятельства, чем активной позицией. Это показало их отношение к самопровозглашению великого князя Кирилла Владимировича преемником Николая II. Сначала при полном хаосе гражданской войны у вдовствующей императрицы и ее близких не было уверенности, кто убит, а кто жив. Например, в 1919 году Мария Федоровна подолгу не получала известий от дочери Ольги, скитавшейся по югу России, или получала вести от тех, кто ее встречал в Ростове или на Дону. И все-таки Ольга с мужем и двумя детьми приехала в Данию в 1920 году. В отношении сыновей к 1923-4 годам никакой надежды не оставалось, но она отказалась говорить об их смерти. Аналогичным образом ее сестра Александра отказывалась упоминать своего мужа после его смерти в 1910 году. Это было слишком больно. В.к. Александр Михайлович, считал, что упорное нежелание знать правду позволяло Марии Федоровне сохранять оптимизм [44]. Когда в.к. Кирилл Владимирович, глава семьи Романовых, провозгласил себя сначала блюстителем опустевшего престола, а затем в 1924 г. и императором, то он тщетно просил Марию Федоровну о моральной поддержке[45], обещая уступить престол Николаю Второму, его сыну или брату, буде кто-то из них окажется жив. Она заявила, что пока нет доказательств смерти ее сыновей и внука, нет нужды в новом императоре. Ее отказ поддержать Кирилла Владимировича окончательно расколол монархистов. Трещина прошла и через семью Ксении Александровны: ее муж Александр Михайлович и их совершеннолетние сыновья (кроме Дмитрия, бывшего в США) поддержали Кирилла, потому что реставрация невозможна без императора. Ксения и Ольга Александровна осудили то, что считали личными амбициями Кирилла Владимировича. Реакция Марии Федоровны и дочерей на раскол в зарубежной православной церкви следовала той же логике: не становиться ни на одну сторону. В этом они были последовательны: копенгагенский и лондонский приходы были на стороне митрополита Евлогия, против «соборян», которые на Карловацком соборе 1921 г. провозгласили, что нужно бороться за возвращение монархии в Россию и возведение на престол нового царя (Кирилла Владимировича). Марии Федоровне и ее дочерям не было нужды заявлять о том, что они против собора, они просто продолжали ходить в ту же церковь, что и прежде, а там отказывались примкнуть к «кирилловцам». *** Письма, которые великие княгини Ксения, Ольга и императрица-мать написали Оболенской за двадцать лет, дополняют имеющееся представление о политической, культурной и частной жизни узкого круга русской диаспоры в межвоенной Европе. Те же знакомые, что и до революции приезжали в гости к Ксении Александровне или Марии Федоровне, посылали им поздравительные телеграммы, и организовывали благотворительные балы и «русские праздники», на которых дети Ксении Александровны, кстати, и находили своих спутниц жизни. Не случайно ее сыновья женились на Голенищевой-Кутузовой, Воронцовой-Дашковой, Трубецкой и Голицыной. Другого русского круга у них не было. Классовое общество жило по строгим законам, которые теперь часто забываются, и от того, что разрушилась империя, ничего не изменилось в отношении высших к низшим. В этом была и привлекательная сторона: браки по расчету, например, вызывали у Романовых презрение, и молодого графа Воронцова-Дашкова, который искал богатую жену, Ксения Александровна осуждала больше, чем ту особу сомнительного прошлого, на которой он вознамерился жениться. С Воронцова спрос был больше, чем с простолюдинки. Современные «монархисты», восхищаясь дворянским обществом и его традициями, забывают, что их самих, какими бы умными, культурными и обаятельными они себя не считали, в этом обществе их бы не приняли. Можно заработать или украсть миллионы и стать приемлемым для других миллионеров. Можно добиться высокого положения по службе или завоевать творческую известность – но нельзя «добиться» высокого рождения, а только оно и делало человека «своим» в русском высшем свете до революции и в большой степени так осталось и в русской эмиграции. В декабре 1921 года по указу Советского правительства все российские граждане за пределами России, не получившие советского паспорта, лишались гражданства. С этого момента все эмигранты стали лицами без гражданства вплоть до того, как в 1924 г. Лига Наций, по инициативе Фритьофа Нансена, постановила выдать русским беженцам род удостоверения личности, который позволял им легально пересекать границы. Романовы пользовались льготами, недоступными остальным: коронованные родственники обеспечили их дипломатическими паспортами, которые позволяли им передвигаться по Европе. После Первой мировой войны Британия и Франция значительно расширили свои системы социального обеспечения, включая страхование от безработицы, пенсии по старости и инвалидности, но на эмигрантов это не распространялось. В этом причина возникновения добровольных бесплатных организаций русских врачей, домов для престарелых, молодежных лагерей и приютов, о которых упоминается в письмах Марии Федоровны и Ксении Александровны. Они пытались восполнить нехватку медицинской и другой помощи неимущим беженцам, а финансировалось всё это через благотворительные мероприятия и добровольные пожертвования. Романовы жертвовали мало и редко, о чем с сожалением или смущением пишут и Мария Федоровна, и Ксения Александровна, но Ксения Александровна добросовестно несла обязанности почетной покровительницы Русско-Французской больницы и общества взаимопомощи бывших фрейлин и прочих, писала письма к знакомым ей богатым русским с просьбой помочь эмигрантским организациям. Обе великие княгини участвовали в благотворительных акциях в пользу русских эмигрантов, отдавали для продажи собственные акварели и покупали чужие; посещали концерты в пользу обществ, которым покровительствовали. Как частное лицо Ксения Александровна старалась тратить свои ограниченные средства так, чтобы принести пользу русским беженцам: все ее поздравительные открытки куплены у бывшей петербургской Общины св. Евгении; она и ее дети старались нанимать прислугу из своих, эмигрантов: это выходило дешевле и удобнее, ведь англичане или французы были более независимыми и требовательными. В то же время, их благотворительность приобрела новый оттенок в эмиграции. Если до революции филантропия членов царской семьи подчеркивала их «надпартийность» (помощь младенцам, сиротам, раненым), то в эмиграции они прежде всего стремились помочь тем, кого знали лично, а это были деятели крайнего монархического толка, которые основывали общества вроде ревнителей памяти императора Николая Второго и офицерских и военных объединений. Позиция Ольги и Ксении Александровны была ясной, и отнюдь не «нейтральной». Сестры Николая II свели к минимуму свои контакты с обществом тех стран, где они поселились, что характерно для всех эмигрантов первого поколения: у них мало общих интересов и точек соприкосновения с местным населением. Великие княгини, как все их соотечественники, чувствовали себя чужими в странах расселения, несмотря на то, что говорили на языке и знали обычаи этих стран. То, что они пережили, что наложило отпечаток на их мировоззрение, было непонятно чужим, и общение с местным населением было психологически тягостным[46]. Узости их круга способствовало их положение: после крушения Российской империи они не могли ни поддерживать тот образ жизни, который вели их прежние знакомые, ни искать новых друзей вне этого круга. Во-вторых, как гости королевских семей Британии и Дании, дочери Марии Федоровны обязаны были помнить, что гости должны вести себя так, чтобы хозяева не пожалели о своем гостеприимстве. В эпоху, когда шатались все европейские троны, монархи не могли игнорировать тот факт, что революции в России, Австро-Венгрии и Германии привели к установлению республик в этих империях. В 1917 году Георг V, двоюродный брат Николая II, сам попросил свое правительство аннулировать приглашение отрекшемуся императору приехать в Англию. Премьер-министр, Д. Ллойд-Джордж, ответил, что правительству не подобает отказываться от официально данного слова, но король через секретаря еще раз просил, чтобы британское правительство посоветовало Временному подыскать для Николая II другое место пребывания[47]. Таким образом, король Георг пожертвовал личными чувствами и принципами ради спасения династии и спокойствия в собственной стране. В этом он оказался полной противоположностью императору Николаю, который сдержал обещание, данное членами Антанты в сентябре 1914 года, не заключать сепаратного мира, ценой революции в России и даже жизни своей и родных. Георг V зато очень тепло отнесся к Ксении Александровне и Марии Федоровне. В 1919 году он пригласил тетку и кузину с детьми поселиться в Англии и оплачивал содержание дома Марии Федоровны в Дании, вплоть до ее смерти, а после – выплачивал пенсии ее старым слугам. В 1925 г., видя, что Ксению Александровну обобрали проходимцы, обещая выгодно вложить ее деньги в дутые предприятия, король предложил кузине поселиться в одном из нескольких домов, которые королевская семья всегда держала наготове для впавших в бедность родственников или знакомых. Кроме того, он определил Ксении Александровне щедрое ежегодное содержание, 2 400 фунтов. Два опекуна, личный секретарь короля и бывший государственный контролер Петр Львович Барк, перешедший на службу в государственный банк Великобритании, присматривали за ее финансами. В дальнейшем по просьбе короля британское правительство приняло негласное, но действенное участие в нескольких судебных процессах, которые великие княгини Ксения и Ольга вели в разных странах, чтобы отсудить недвижимое имущество своих родителей и братьев. Действенная поддержка английского кузена, как и нежелание мужа жить с ней одной семьей, определили место жительства Ксении Александровны. Она скучала о Париже, где собрались многие ее старые знакомые, ругала английский климат и порядки, но оставалась в Англии. В двадцатых годах великий князь Александр Михайлович безуспешно пытался добиться от жены согласия на развод, но ему пришлось расстаться с надеждой создать новую семью, и он одиноко жил в Париже. Он отказался от мысли вернуться в Россию, мечтал о всеобщем мире, увлекался теософским учением, спиритизмом, поддерживал связи с единомышленниками по всей Европе и написал несколько брошюр на эти темы. Чтобы распространять свое учение, он поехал в США с серией лекций, но убедился, что американцев интересуют не его эзотерические взгляды, а рассказы о русском дворе и о семье Романовых. Об этом он и рассказывал во время турне, а потом выпустил на основе лекций две книги мемуаров. Их дочь княгиня И.А. Юсупова жила с мужем во Франции. В Англии собрались вокруг Ксении Александровны сыновья. Как многие титулованные дворяне, сыновья великой княгини получали места на службе у промышленников или финансистов по протекции, но карьеры они не сделали. Никто, кроме двух младших сыновей, Ростислава и Василия, осевших в США, не смог в годы экономического спада прожить на заработок, и князья Федор, Дмитрий, Андрей и Никита провели тридцатые годы в доме матери, последние три – вместе с женами и детьми. Англичан шокировало, что взрослые мужчины с женами и детьми живут на средства матери. Та же была рада помочь детям и ради них соглашалась на поступки, которые сама не считала вполне правильными: например, помочь Василию Александровичу заработать на издании биографии императрицы Марии Федоровны и ее сестры королевы Александры; помочь Никите Александровичу осуществить его честолюбивые мечтания, внушенные дальневосточными эмигрантами. Неустроенность сыновей великой княгини Ксении была далеко не исключением после 1929 года. Беспомощность и растерянность заставила многих искать выхода в радикальных политических течениях, вызванных к жизни и травмой Первой мировой войны, и экономическими тяготами. Прочность итальянского фашизма, приход к власти Гитлера и его курс на восстановление экономической, промышленной и военной мощи Германии; мятеж испанского генерала Франко против социалистического правительства вызывали симпатии у многих русских монархистов. Мечты о «твердой руке» распространились в определенных группах эмигрантов. Одни с надеждой смотрели на СССР, где «твердая рука» Сталина, казалось, обещала подъем мощи и авторитета России, каким она не пользовалась уже двадцать лет; другим виделся фашизм, который, наоборот, сможет навести порядок в бурлящей Европе и даже сокрушить СССР. В 1935 году князь Никита Александрович основал в Виндзоре, то есть в поместье королевской семьи, где он жил у Ксении Александровны, комитет по сбору пожертвований в пользу беженцев, в который вошла его мать и, следуя ее примеру, многие титулованные эмигранты. «Неизвестно, что может быть на Дальнем Востоке, – сокрушался глава русской диаспоры в Англии Е.В. Саблин, – потому что эти беженцы суть военноспособные», то есть сборы шли на подготовку интервенции[48], что с точки зрения старых опытных политиков было заведомо безнадежным и вредным делом. Ксения Александровна, в той мере, в которой она следила за событиями в Европе, сначала сочувствовала Гитлеру как образцовому патриоту, поднявшему свою родину с колен после унижения в 1919 году и вернувшему ей национальную гордость и утерянные территории. Антисемитизм Гитлера тоже внушал ей доверие, потому что она верила в сионистский заговор, но после аншлюса Австрии в 1938 году она потеряла симпатию к Гитлеру и Германии. Ее знакомые участвовали в испанской гражданской войне на стороне Франко и добровольцами на стороне Финляндии в советско-финской войне, и это она считала оправданным как борьбу против мирового зла, коммунизма. Но она прочла «Mein Kampf» достаточно внимательно, чтобы накануне Второй мировой войны упрекать в наивности тех русских, которые ожидали от Гитлера реставрации великой России. Блицкриг германской армии вызвал у нее горечь, но она смотрела на это со стороны, т.к. никто из ее сыновей не воевал. На этом весной 1940 года и закончилась ее переписка с княгиней Оболенской: с оккупацией Парижа их связь оборвалась. Мы не узнаем, как отнеслись великие княгини Ксения и Ольга к началу советско-германской войны в 1941 году, а это был переломный момент для многих русских эмигрантов. *** Любопытно узнать из первых уст мнение Романовых о потоке мемуаров о царской России и царской семье, которые наводнили в те годы журналы и книжные магазины Европы. Они встречали книги о своей семье очень настороженно и, как правило, враждебно: «Что скажешь про воспоминания Олленгрена?! Какая нестерпимая пошлость!»[49] Мария Федоровна не читала этих книг и газет. Ее жизненная установка была: не обращать внимания на огорчительное и окружать себя светлой радостью. Единственные, в ком она не видела ничего светлого, были немцы и «чудовища»[50] в Советской России. Она не винила Германию за мировую войну, но не могла простить Пруссии еще с 1864 года аннексию спорной провинции Шлезвиг. Когда Николай Второй в первой половине царствования взвешивал внешнеполитические альтернативы, советы его матери – делать то, что может повредить или насолить Германии – часто диктовались ее «датским сердцем»[51]. Но в то же время, в отличие от своих сыновей, Мария Федоровна обладала развитым инстинктом самосохранения, который подсказал ей, что оставаться в России в надежде на глубокую преданность «обманутого народа» не стоит. Поэтому она уехала в эмиграцию, а там сразу стала совершенно правильно говорить, что пока белые генералы грызутся между собой, ничего хорошего ждать нельзя и в Россию им не вернуться. Сначала Россия должна понести божье наказание. Себя и остальных Романовых, включая императора, она видела безвинными жертвами, искупающими чужие грехи. Все хорошее в старой России было заслугой российских императоров, а все плохое было не по их вине. Резкий отказ Марии Федоровны поддержать в.к. Кирилла не был политически или юридически мотивирован. Это был протест против попытки напомнить ей о страшном. И ее дочери возмущались именно тем, что в.к. Кирилл бередит рану их матери: «Жаль Мамá до боли, ты понимаешь, какая это была пытка для нее – в довершение всего – писать К[ириллу] и Н[иколаю] Н[иколаевичу]) свое мнение – она так избегала выражать какое бы то ни было мнение эти года, оставаясь вне всего, а тут уж она себя чувствовала совершенно припертой к стене и пришлось высказаться» [52]. К несчастью для монархистов, в эмиграции Мария Федоровна стала последним незапятнанным символом старой России и ее отказ поддержать Кирилла Владимировича расколол их ряды. Ксения Александровна понимала, что позиция ее матери ставит под вопрос эту попытку объединить монархистов, но все-таки она считала, что чувства Мама важнее. *** Французский язык Марии Федоровны был правильным (как и русский, например, в переписке с дочерью Ксенией), но она пользовалась набором штампованных фраз, которые употребляла в каждом письме. Все дети «прелестны», все вдовы – «бедняжки», погода всегда «великолепна», а все молодожены «выглядят очень счастливыми». Скудный язык и обилие штампов говорят о бедности восприятия и привычке все увиденное и услышанное сводить к нескольким трафаретам. К старости Мария Федоровна стала неспособна воспринимать ничего выходящего за привычные рамки. Она, как и вся ее родня, приучила себя видеть только то, что хотела видеть. Жаловаться – «пищать», как это называлось в семье – считалось недопустимым. Таких эмоций, как злость, раздражение, а тем паче обида, Романовы не должны были испытывать, это уронило бы их в глазах окружающих, а потому все эти слова заменялись на сдержанное «скучно» от французского «ennuyeux». Дочери до некоторой степени следовали ее стоическому примеру. Ксения Александровна была сердобольна и жалостлива. Ольга Александровна была более деловита. Вот ее отклик на гибель в автомобильной катастрофе сына ее брата Михаила: «Да, ужасно грустно с сыном Миши[53]. Несчастная мать, мне так ее жаль. Николай Александрович еще легко устает, но бодр и выглядит чудно. Сад мой здесь очень оказался красивым – и все есть: черемуха...»[54] Все три женщины не раз пишут о «России», но для них за этим словом стоит совершенно не то, что понимаем мы, да и большинство их современников. Прежде всего, это самодержавие и империя, «великая Россия», которую они искренне оплакивали. Затем, это Аничков дворец, Гатчина, Ай-Тодор и Ливадия, их «малая родина». Русский народ – это узкий круг их приближенных (Шуваловы, Воронцовы, Кутузовы, Менгдены, Ферзены и Долгорукие), затем верная армия и духовенство. Этим объясняется своеобразие именного указателя к их письмам. В нем сравнительно мало фамилий и почти все принадлежат титулованной знати или коронованным особам. Но если подсчитать дюжины две Воронцовых с отпрысками, зятьями и невестками, да целый полк Голицыных, Мейендорфов, Мусиных-Пушкиных и Ферзенов, то, конечно, получается, что они знали очень многих людей, хотя из очень маленького круга. После гражданской войны, во время которой они еще писали о «нашей бедной несчастной стране», стонущей под гнетом сатанинского правительства, они перестали писать о России. России больше не было. Препятствовать признанию СССР, радоваться его потерям и трудностям, проклинать державы, отказывающиеся воевать против большевиков, было совершенно законно в глазах многих эмигрантов, потому что то чудовищное новообразование, которое появилось на месте их империи, не имело права на жизнь. Отсюда их сочувствие Польше, Финляндии, как видно из этого письма: «Желаю тебе здоровья и сил в новом Году – будем верить и надеяться, что он будет лучше предыдущего, что Господь избавит человечество от чувства злобы и ненависти, завладевших умами и сердцами людей, вновь наступят мирные времена, а бедную нашу Россию спасет от большевизма. Может быть, эта война послужит им на погибель и будет началом конца... Лишь бы бедные финны смогли удержаться и кто-нибудь пришел бы им на помощь! Теперь, наконец, начинают понимать, что из себя представляет Красная армия – о которой столько кричали на всем свете! Бедный, несчастный, голодный, измученный народ, жалко их до боли, а в то же время нельзя не радоваться успехам финнов и не желать полного разгрома красных!»[55] Отсюда и симпатия к Гитлеру – как борцу против большевизма и «жидов», понятия близкие для Ксении Александровны. Эта симпатия исчезла только когда Гитлер захватил Австрию в 1938 г. До того, пока он нарушал Версальский договор и диктовал Англии и Франции свои условия, добрейшая Ксения Александровна вполне одобряла его и даже несколько злорадствовала, что Англия и Франция, не пожелавшие в 1919 году воевать против большевиков, чтобы не дать воспрянуть «великой России», теперь вынуждены плясать под дудку «маляра»: «А хороши Англия с Францией в своем стремлении достигнуть соглашения с “Советами”, и как их щелкают большевики[56], то есть всемогущий преступник Сталин – даже весело, если бы не было так грустно и пакостно для нас, русских, что правительства “великих держав” считаются и заискивают перед палачами нашей бедной России!»[57] Каждое столкновение с английскими или датскими порядками вызывает у сестер сравнения с Россией, где все было правильно, красиво и справедливо. Сын Ксении Александровны, лежа в английской больнице, назло английским сиделкам рассказывает, насколько лучше и более современно оснащены больницы в варварской, по мнению англичан, России. Ксения Александровна, обиженная на своих хозяев, говорит, что такое было бы невозможно «у нас в России». Это еще раз напоминает, что они жили в совершенно другой «России», которую не знали их соотечественники. Говоря об их отношении к соотечественникам, нельзя не вспомнить о тех, кто им прислуживал. За ними последовало значительное число людей, без которых они не мыслили себе жизни: камеристка, лакеи, портниха, нянька и выше – до небольшого штата придворных у Марии Федоровны и Ксении Александровны. Великие княгини ценили тех, кто служил им, тепло к ним относились, хотя своеобразно: Ксения Александровна одобрительно писала о придворной даме своей тетки, королевы Александры, что та предана ей, «как собака»[58]. Читая постоянные жалобы Марии Федоровны на одиночество, нужно помнить, что это пишется при наличии придворной дамы, двух секретарей и сиделки, не говоря уже о казаках или камеристке. Даже придворную даму графиню Менгден и секретаря князя Долгорукого императрица считала не совсем обществом. Если ее не навещал принц или принцесса, то она чувствовала себя всеми покинутой. Ксения Александровна была менее близорука и даже иногда упоминает «глас народа», тихонько, по секрету, сочувствует няне своей внучки, которую оскорбили и прогнали сын с невесткой (однако, ради мира в семье, не пытается вмешаться), но это совершенно чуждая ей порода людей. Чувство личной ответственности за бывших солдат и прислугу никогда у них не пропадало. Привязанность к старым слугам была оборотной стороной тоски о прошлом – хотя об этом они старались не писать. Ольга Александровна писала: «В Гатчине умер 23 ноября старый Мишин Семенов[59]. Мы с ним были в переписке все эти года... Мне было грустно. Все, кто писал мне из Гатчины, умерли... Я так радовалась их письмам...»[60] Ксения Александровна иногда упоминает книги и газеты, которые читает. Книги всегда об императорской России, газеты – только русские эмигрантские. Создается впечатление, что, живя в Англии, она узнает о событиях в Европе – и в Англии в том числе – только из парижских русских газет. Это характерная попытка оставаться в привычном своем мире и смотреть на всё со «своей» точки зрения. В то же время надо представить себе, насколько это мешает пониманию событий. Может быть поэтому сестры императора до 1940 года смотрят на действительность из 1916, когда все было правильно и справедливо. Дальше все пошло не так. Отчего – они не понимают. Ксения Александровна часто приходит к заключению, что все «странно и непонятно», и склонна объяснять большие политические события действием «темных сил» или божьей волей. Как правило, вере в «темные силы» сопутствуют другие убеждения и взгляды, которые в их время были популярны в среде Пуришкевичей, Дубровиных и в бульварной прессе. Неоднократно высказанные матерью и сестрами последнего императора убеждения часто перекликаются с более ранними высказываниями Николая Второго. И возникает вопрос: неужели суждения великих княгинь об умиротворении Гитлера ценой сдачи Чехословакии в 1938 году и их понимание политической обстановки в Дании, в Германии, в Англии, во Франции разделил бы Николай II? Великих княгинь никто не учил анализировать события, прошлое и настоящее России и Европы они знали поверхностно, и с детства восприняли, не рассуждая, те оценки и критерии, что слышали от окружающих. С тем же политическим багажом, в котором цитаты из Победоносцева перемешались с семейными преданиями и светскими сплетнями, они прожили всю жизнь, не чувствуя потребности заменить сносившиеся его части – вроде жидомасонского заговора – на что-то поновее. В 1940 году в.к. Ксения Александровна писала Оболенской: «Страшно, до какой степени сбываются знаменитые “Протоколы” в книге Нилуса[61]. Я их только что перечитывала в английском переводе, напечатанные в 36 году в Лондоне. Мало кто их читал, кого они интересуют, и того меньше, кто им верит, а следовало бы над этим призадуматься, пока не поздно. Пример России на лице[так в тексте], она была их первой жертвой – и все, кому не лень, помогали той бесовской силе в ее адской работе – потому что люди, сами того не зная ( а другие и сознательно) уже давно подчинились и действуют по ее указке!»[62] В то же время сказать, что они совершенно наивны и слепы, нельзя. Они трезво судят о вещах, которые им знакомы: отношениях людей их круга, придворных интригах, желтой прессе. Их отношение к шумихе вокруг «спасшейся Анастасии» можно назвать философским: после заявления Ольги Александровны, что женщина, называющая себя Анастасией, не ее племянница, они решительно игнорируют фантастические предположения и истерические обвинения. Читателей желтой прессы и саму сумасшедшую самозванку они жалеют, но возмущаются теми членами своей семьи, которые дали повод говорить об их поддержке «Чайковской». Постоянный лейтмотив писем – это человеческая порядочность и взаимопомощь. Люди приходят на помощь друг другу, потому что верят в святость родственных связей, в дружбу и просто из сочувствия. Английская королевская семья, на которую валилось столько шишек, за двадцать лет ни разу не оставила Ксению Александровну в беде. Принимать подаяние, как известно, куда труднее, чем его давать, поэтому обиды на королевскую семью, конечно, бывали, но король Георг, королева Мэри и их дети, не будучи близкими друзьями Романовых (кроме Ксении Александровны), не отвернулись от них. Королева Мария, вопреки сплетням, ходившим в эмиграции, покупала у эмигрантов их табакерки и пудреницы за цену, куда более высокую, чем давали ювелиры, и за купленные драгоценности Марии Федоровны тоже заплатила цену, назначенную независимыми экспертами-ювелирами. Ехидные рассказы о жадности и мелочности датской родни, которые смакуют некоторые современные авторы, перекрываются постоянными упоминаниями в письмах о радости Марии Федоровны от посещений ее датских родных и о том, как ее племянник и брат не забывали навещать в Париже ее бывшую фрейлину Апраксину-Оболенскую, а принц Вальдемар даже оставил ей небольшое наследство. Нужно помнить о трудном возрасте Марии Федоровны и о ее привычках, и воспринимать ее жалобы трезво, как это делали ее дочери. Ольга Александровна писала о матери: «Трудно, конечно – и ей, бедной, и нам» [63]. Родственники несчастной хромой девяностолетней Оболенской вскладчину содержали ее, ей помогал бывший военный моряк, который поселился по соседству. За двадцать лет Ксения Александровна получила от одной только Оболенской около полутысячи писем с душераздирающими жалобами, и ни разу не ответила ей: довольно ныть, у меня своих неприятностей хватает. Наоборот, когда она могла, то посылала Оболенской деньги и каждый раз говорила, что тронута доверием, просила и впредь писать так же откровенно обо всех огорчениях. Все три автора писем интересны постоянством, неизменностью отношения к себе, к окружающим, к прошлому и настоящему. Но один, отсутствующий персонаж, к которому читатель невольно будет обращаться мысленно, это Николай Второй, потому что письма написаны людьми и о людях, которые связаны между собой, прежде всего, близостью к нему и верностью ему – не как человеку, а как символу, императору. Я думаю, что любой, кто читал его дневники и письма, убедится, что степень сходства очень велика. Те же принципы, те же моральные установки и круг интересов. Известный английский историк, Дж. М. Янг, которого спросил студент: «Когда пора кончать изучение темы и начинать писать статью?», ответил: «Когда вы слышите голоса ваших героев». То есть, когда вы можете ответить за ваших героев на любые вопросы. Читая эту книгу, вы услышите голоса матери и сестер Николая Второго и, возможно, вам захочется ответить на вопрос: могла бы эта династия избежать крушения в 1917 году? [1] А. Трофимов, От императорского музея к блошиному рынку. ( Москва, 1999), 76. [2] Н.В. Савич, 24.10.1923, После исхода. Парижский дневник 1921-1923. Москва, 2008, 404. [3] П.К. Бенкендорф- А.К.Бенкендорфу, 31.8/13.9.1904, Бахметевский архив, фонд Бенкендорфов, ч.2, картон 19. [4] Аликс Гессенская - Тони Беккер, 30.7.1893, Lotte Hoffmann-Kuhnt, Briefe der Zarin Alexandra von Russland: an ihre Jugendfreundin Toni Becker-Bracht (Books on Demand GmbH, 2013), 70. [5] Аликс Гессенская -Тони Беккер, Lotte Hoffmann-Kuhnt, 20.9.1892, 57. [6] Аликс Гессенская -Тони Беккер, б.д., Lotte Hoffmann-Kuhnt, 60-1. [7] Александра Федоровна- Тони Беккер-Брахт, Lotte Hoffmann-Kuhnt, 23.6/5.7.1895,101-2. [8] См. Императрица Мария Федоровна Великая княгиня Ольга Александровна Великая княгиня Ксения Александровна. Письма 1918-1940 к княгине А.А. Оболенской. [9] Из воспоминаний Тони Беккер-Брахт, 80. [10] Аликс Гессенская- Эрнсту Людвигу Гессенскому, 25.6/7.7.93, Petra H. Kleinpenning,TheCorrespondenceoftheEmpressAlexandraofRussiawithErnstLudwigandEleonore, GrandDukeandDuchessofHesse. 1878-1916 (Books on Demand GmbH, 2010),131-2. [11] Цит. по Тони Беккер-Брахт, 80. [12] Воспоминания Виктории Маунтбаттен (Гессенской), Mountbatten Papers (Southampton University), 154. [13] Аликс Гессенская – Тони Беккер, 1.7.1893, 68. [14] Аликс Гессенская – Эрнсту Людвигу Гессенскому, 19 5/17.7.1891, Petra Kleinpenning, 118. [15] Аликс Гессенская – Тони Беккер, 14.11.1894, 93-4. [16] Александра Федоровна – Эрнсту Людвигу Гессенскому, 23.11/5.12, 164-5. [17] Александра Федоровна – Эрнсту Людвигу Гессенскому, 9/21 12.1894, 167-8. [18] Александра Федоровна – Эрнсту Людвигу Гессенскому, 31.1./12.2.1895, 174-6. [19] Александра Федоровна – Эрнсту Людвигу Гессенскому, 6/18.2.1895, 177-8. [20] Александра Федоровна – Эрнсту Людвигу Гессенскому, 20.2./4.3.1895, 178-9. [21] Александра Федоровна- Тони Беккер-Брахт, 23.6/5.7.1895,101-2. [22] Александра Федоровна- Эрнсту Людвигу Гессенскому, 23.2/7.3.1895, 179-80. [23] М.М. Голицына – Е.А.Нарышкиной, 21.8.1902, РГАДА, ф. 1272, оп. 4, д.21, 5-6. [24]М.М. Голицына – Е.А.Нарышкиной, 27.8.1902, РГАДА, ф. 1272, оп. 4, д.21, 7-8 . [25] Александра Федоровна- Эрнсту Людвигу Гессенскому, 12.24.7.1896, 231-2. [26] Александра Федоровна- Эрнсту Людвигу Гессенскому, 17/30.3. 1904 262-3. [27] Александра Федоровна – Эрнсту Людвигу Гессенскому, 5/18.10.1909, 285-6. [28] Александра Федоровна – Элеоноре Гессенской, 19.4./2.5.1911, 289-90. [29] Александра Федоровна – Эрнсту Людвигу Гессенскому, 17/30.4.1915, 327-8. [30] Александра Федоровна – У. Бойду Карпентеру, 13/26.2.1895, Британская библиотека, Add MS 46721, 231-4 ob. [31] Александра Федоровна – У. Бойду Карпентеру, 29.12.1902/11.1.1903, 236-38. [32] Александра Федоровна – У. Бойду Карпентеру, 24.1/7.2. 1913, 240-243. [33] Александра Федоровна – У. Бойду Карпентеру, 20.1/2.2.15, 245-7. [34] Е.А. Нарышкина – М.А. Барятинской, 8.1.1895, РГАДА, ф. 1272, оп. 4, д.8, 5-8. [35] В.к. Виктория Федоровна – королеве Марии Румынской, 3 марта 1917 г, John Van der Kiste, Crowns in a Changing World. The British and European Monarchies 1901-1936. Charleston SC, 1993, 128. [36] Дневник С.П. Бенкендорф, ОР РГБ, фонд 30-42-51. (см. Marina Soroka, Britain, Russia and the Road to the First World War. The Fateful Embassy of Count Aleksandr Benckendorff (1903-16), Farnham, UK, 2011, 27). [37] Графиня Камаровская, Воспоминания. М., 2003, 174-5. [38] Ian Vorres, The Last Grand Duchess. Toronto, 2001[1964]. [39] Согласно статутам императора Павла I, которые оставались действительными для Романовых до падения империи, члены императорской семьи не имели права заключать или расторгать браки без согласия монарха. О морганатических браках (с неравнородными особами) статуты даже не упоминали. [40] J.J.Jusserand , What Me Befell: The Reminiscences of Jean J. Jusserand. Freeport, N.Y., n.d.,182. [41] Обычное для той эпохи английское обращение к матери, «Motherdear». [42] Jane Ridley, Bertie. London, 2012, 477. [43] Marina Soroka, Britain, Russia and the Road to the First World War, Farnham, Surrey, 2011, 29. [44] Alexander Grand Duke of Russia, Always a Grand Duke. New York: Garden City Publishing Co, 1933, 132. [45] Мнение вдовствующей императрицы не имеет юридического веса, когда решается вопрос о наследовании престола. Наследник избирается в согласии с Основными законами Российской империи. [46] Mark Raeff. Russia Abroad. A Cultural History of the Russian Emigration, 1919-1939, New York, 1990, 44. [47] John Van der Kiste, Crowns in a Changing World, 129-30. [48] Е.В. Саблин – В.А. Маклакову, 20 апреля 1935 г. В. Трубников (ред.), Чему свидетели мы были. М., 1998. 1: 274-6. [49] В.к. Ксения Александровна – кн.А.А. Оболенской, 19.2.1940, 416. [50] Мария Федоровна –кн. А.А.Оболенской 22.10/4.11.1920, 24-26. [51] Marina Soroka, Britain, Russia and the Road to the First World War, 187. [52] В.к. Ксения Александровна – кн. А.А. Оболенской, 9.10/26.9.1924,181-182. [53] Г.М.Брасов (1910-1931), сын в.к. Михаила Александровича и Н.С.Брасовой (Шереметевской-Мамонтовой-Вульферт) разбился на гоночной машине. [54] В.к. Ольга Александровна – кн. А.А. Оболенской, 30/17.7.1931, 117-118. [55] В.к. Ксения Александровна – кн. А.А. Оболенской, 1.1.1940/19.12. 1939, 413. [56] Англо-французская военная делегация на переговорах летом 1939 г. не имела ни уровня, ни полномочий, чтобы заключить соглашение. Советская сторона заключила, что переговоры ведутся только, чтобы испугать Гитлера и успокоить общественное мнение у себя дома. [57] В.к. Ксения Александровна – кн.А.А.Оболенской, 7.7/24.6.1939, 394-396. [58] В.к. Ксения Александровна – кн. А.А. Оболенской, 9.9.1924, 179-180. [59] Бывший камердинер в.к. Михаила Александровича. [60] В.к. Ольга Александровна – кн.А.А. Оболенской, 4.2/22.1.1931,115-116. [61] С.А. Нилус (1862-1929) с 1900 г. проповедовал о близости явления Антихриста и Страшного суда, а в 1905 включил «Протоколы Сионских мудрецов» в свою книгу «Великое в малом». [62] В.к. Ксения Александровна – кн. А.А, Оболенской, 1.3/ 17.2.1940, 416-417. [63] В.к. Ольга Александровна – кн. А.А. Оболенской, 6.7/23.6.1928, 99-101.

Морозов Н.Н. Удивительная книга. Рец.: В.А. Солонарь «Очищение нации. Насильственные перемещения населения и этнические чистки в Румынии в период диктатуры Иона Антонеску (1940-1944)». 2020. Санкт-Петербург: «Нестор-История». Морозов Н.Н. Удивительная книга. Рец.: В.А. Солонарь «Очищение нации. Насильственные перемещения населения и этнические чистки в Румынии в период диктатуры Иона Антонеску (1940-1944)». 2020. Санкт-Петербург: «Нестор-История». Аннотация. Рецензируемая книга посвящена политике силовых перемещений населения и этнических чисток в Румынии в период диктатуры Иона Антонеску. Этой теме уделяется явно недостаточное внимание в современной Румынии, она считается неудобной, так как плохо вписывается в доминирующие националистические нарративы, поддержанные общественным мнением. Ключевые слова: Румыния, вторая мировая война, диктатура Иона Антонеску, идеология национализма, насильственные миграции, этнические чистки, Холокост. Сведения об авторе: Морозов Николай Николаевич – политический аналитик, публицист, переводчик. Автор многих работ по проблемам Румынии, румынской истории и культуры. Кандидат филологических наук. E-mail: morozovvv1952@mail.ru Morozov Nikolai N. Amazing book. Vladimir Solonari. “Purification of the nation” Abstract. The subject of the book which is under review is the policy of forceful displacement of the polulation and ethnic cleansing in Romania during the dictatorship of Ion Antonescu. This topic is clearly not given enough attention now in Romania, it is considered inconvenient, as it does not fit well into the dominant nationalist narrative supported by public opinion. Key words: Romania, World War II, dictatorship of Ion Antonescu, ideology of nationalism, forced migrations, ethnic cleansing, Holocaust. Morozov Nikolai Nikolaevich – political analyst, publicist, translator. Author of many works on the problems of Romania, Romanian history and culture. Cand. Of Philology. E-mail: morozovvv1952@mail.ru В санкт-петербургском издательстве «Нестор-История» в 2020 году вышла удивительная книга. Это – «Очищение нации. Насильственные перемещения населения и этнические чистки в Румынии в период диктатуры Иона Антонеску (1940-1944)». Автор книги – 62-летний молдавский политик и историк Владимир Солонарь. В 1986-1990 годы он преподавал в Кишиневском университете, затем в 1992-1993 годы в Тираспольском университете. В 1994-2001 годы – депутат молдавского парламента. В 2003 году уехал из Молдавии, живет в США, преподает в Университете Центральной Флориды. В книге рассказывается о том, как в Румынии была предпринята попытка реализовать этническую чистку в масштабах всей страны. Книга удивительная, и прежде всего потому что до сих пор подавляющее большинство румынских историков, занимающихся новейшим временем, старательно избегали неудобной темы из патриотически-идеологических соображений, чтобы в результате совершенно о ней забыть. Отдавая себе отчет в деликатности предмета и всей ситуации, автор позаботился о безупречном обосновании своих тезисов – подкрепил их многочисленными архивными ссылками и привлек широкую библиографию на разных языках. Уникальность работы состоит в том, что В.Солонарь – носитель двух культур, русской и румынской, да к тому же работает в американском университете. Он хорошо знает изнанку политической истории Румынии, показывает не только то, что пишут или говорят румынские политики, но и то, что они подразумевают, останавливается на особенностях психологии и менталитета румын. Этого, конечно, не хватает большинству иностранных, в том числе российских историков, и позволяет автору осветить предмет исследования с различных углов зрения. В.Солонарь трактует тему в широком историческом контексте, и в этом смысле книгу можно назвать монографией, рассматривающей определенный исторический период в целом. В текст вкраплены, по сути, небольшие эссе о различных явлениях политической и идеологической жизни в Румынии первой половины 1940-х годов (например, о румынском евгеническом движении, об истории Кадрилатера[1], о проблеме цыган), портреты политических деятелей, ученых, писателей (Иона Антонеску, Кароля II, Юлиу Маниу, Димитрие Густи, Никифора Крайника и других). Особенно ценными представляются остраненные (термин Виктора Шкловского) комментарии автора, позволяющие читателю выйти из автоматизма восприятия и увидеть реальные, не всем известные пружины событий. Этническая чистка от «а» до «я» «Ученое сообщество <...> еще не осознало в полной мере истинные размеры ксенофобии румынских правых, их враждебности к лицам иной этнической принадлежности, степени их одержимости идеей этнической чистоты как единственного "естественного" состояния нации», – пишет В.Солонарь во введении. Автор уточняет, что целью главы государства И.Антонеску было воссоздание Великой Румынии в границах 1939 года[2] и тотальное этническое «очищение» страны путем обмена населением с соседними странами или «одностороннего перемещения» нерумын за пределы страны. «Чтобы видение Антонеску стало явью, – отмечает он, – Румынию должны были покинуть 3 581 618 человек, а из соседних государств переселиться в Румынию 1 602 399 этнических румын». «В 1939-1940 произошла фундаментальная переориентация румынской внешней политики: из союзника Англии и Франции страна превратилась в сателлита нацистской Германии, – пишет Солонарь. – Вслед за тем произошел не менее глубокий сдвиг во внутренней политике: новое румынское правительство взяло курс на строительство тоталитарного государства фашистского типа. <...> Не приходится сомневаться, что перемену курса поддержала значительная часть румынского политического класса, одни – скрепя сердце, другие – с энтузиазмом». Предпринятый осенью 1940 года массовый обмен населением с Болгарией, который задумывался как полное «очищение» Румынии от этнических болгар и замена их «румынами по крови» из Болгарии, не достиг цели, указывает автор. И все же «ранее немыслимая идея, что румынских граждан можно заклеймить как "чужаков" и затем выдворить, вопреки их ясно выраженной воле, за пределы Румынии, заменив их другими, воспринимавшимися как часть румынской этнической группы, даже если они никогда в Румынии не жили и не хотели там жить, будучи однажды испытана на практике, стала восприниматься как законный и вполне приемлемый инструмент управления». Как известно, в 1940-1941 гг. Румыния вступила в полосу бурных событий: 28 июня 1940 года советские войска заняли Бессарабию и Северную Буковину, 4 сентября 1940 года генерал Ион Антонеску был назначен премьер-министром, 6 сентября Кароль II отрекся от престола, 28 января 1941 года после подавления мятежа легионеров Антонеску стал военным диктатором – «кондукэторулом», 22 июня 1941 года Румыния вступила в войну против СССР. Весь этот процесс сопровождался политической радикализацией режима, в том числе укреплением идеи тотального этнического очищения страны. В.Солонарь не проходит мимо жестоких действий советского режима. «Советские власти причинили огромные страдания населению Бессарабии и Северной Буковины, которому пришлось пережить аресты, депортации и конфискации имущества, а также казни политических противников нового режима, – пишет он. – <...> По оценкам историков, советские органы за эти два дня (12-13 июня 1941 года – прим. авт.) депортировали из Бессарабии и Северной Буковины приблизительно 30 тыс. человек». Автор развеивает миф о том, что бессарабские евреи подвергли покидавших провинцию в результате советского ультиматума румынских военных нападениям и унижениям, отмечая, что одной из причин преувеличения роли евреев в антирумынских манифестациях была «необходимость объяснить тот невыносимый факт, что бессарабское население, если не все, то значительная его часть, радовалось уходу румынских войск и властей, а не сожалело об этом». «Можно с уверенностью утверждать, что в конце 1940 и в 1941 году, а возможно, и позднее, до середины 1942 года, политика И.Антонеску, нацеленная на на союз с Гитлером и Муссолини, пользовалась широкой поддержкой в румынском обществе, – пишет В.Солонарь. – <...> Более того, многие румыны весной 1941 года с нетерпением ожидали войны с Советским Союзом, чтобы отомстить за унижение лета 1940 года и вернуть Бессарабию и Северную Буковину». Автор описывает взрыв здания румынской комендатуры в Одессе 22 октября 1941 года, в результате которого погибли 135 офицеров и солдат, после чего И.Антонеску приказал «за каждого убитого расстрелять 200 евреев и за каждого раненого расстрелять 100 евреев». Новые «восточные провинции» Румынии стали своеобразным испытательным полигоном по тотальной этнической чистке в стране. В июле-августе 1941 года по Бессарабии и Северной Буковине прокатилась кампания массовых убийств евреев с последующей депортацией выживших в Транснистрию. Целью было превратить эти провинции в образец для всей Румынии. «Бессарабия и Буковина должны были стать живым доказательством того, что румыны могли процветать в стране, очищенной от национальных меньшинств», – пишет В.Солонарь. Автор отмечает и особую роль в уничтожении евреев в Северной Буковине боевиков из Организации украинских националистов (ОУН). «Хотя евреев арестовывали, избивали и убивали румыны, украинцы и немцы, цели у них не были идентичны, – пишет он. – Решительность, с которой действовали украинцы, беспокоила румын. Убийства евреев украинскими националистами были частью их кампании по закладке основ чисто украинского государства, так что преступные действия ОУН были направлены на захват Буковины. Румынские власти отдавали себе отчет, что украинское антисемитское насилие переплеталось с антирумынскими намерениями украинцев». «Хотя оппозиция могла легко получить достоверную информацию о том, что там [в восточных провинциях] происходило, она предпочитала этого не делать, чтобы не оказаться слишком уж тесно вовлеченной в защиту изолированного и непопулярного меньшинства», – подчеркивает автор. К 1942-1943 годам ситуация стала меняться: в результате сложного положения на фронте румынские лидеры «уже не верили в безоговорочную победу держав Оси над союзниками по антигитлеровской коалиции». «Румыны уже мечтали о заключении державами Оси сепаратного мира с западными державами, – пишет В.Солонарь. – Такой мир, как надеялись румыны, позволил бы создать антисоветскую коалицию, в которой участвовали бы западные державы и Германия с союзниками». А «чем меньше шансов оставалось на победу Германии и ее союзников, тем более умеренной становилась румынская политика в отношении евреев», – отмечает автор. «Двумя последствиями этой перемены были отказ от чудовищного эксперимента в восточных провинциях и прекращение депортаций». На этом этапе у Антонеску, который, тем не менее, «до конца оставался привержен больной идее этнической чистоты Румынии», возник план превратить Бессарабию и Буковину «в неприступную стену против того, что он считал вечной угрозой славянского нашествия с востока», пишет В.Солонарь. Для этого Бессарабия и Буковина «должны быть очищены этнически и заселены наиболее лояльными румынскими элементами, предпочтительно выходцами из старого королевства, <...> ветеранами войны, в особенности кавалерами воинских орденов, предпочтительно высшего ордена Михая Храброго. Они должны были получить неотчуждаемые земельные наделы значительно больше нормы <...>, чтобы таким образом сформировать привилегированное сословие фермеров-воинов, стоявшее щитом на самых опасных рубежах страны». Таким образом, речь шла о «создании привилегированного сообщества воинов-земледельцев, биологически сильного и плодовитого, идеологически выдержанного и патриотически настроенного», продолжает он. «Именно оно должно было стать краеугольным камнем будущей очищенной и переустроенной Румынии». При этом «как в своей готовности адаптироваться к меняющейся международной обстановке, так и в своей преданности идеалу этнически чистой Румынии режим пользовался пониманием и поддержкой значительной части политической и интеллектуальной элиты нации», – отмечает автор. «Румыния и ее государственность в конечном итоге принадлежала румынской этнической нации, – резюмирует В.Солонарь идеологию режима. – Миссия правительства состояла в защите интересов этой нации, а не интересов национальных меньшинств, чье присутствие на национальной румынской территории и, тем более, лояльность румынскому государству были проблематичными». Если государство иногда и проявляло к этим меньшинствам определенную терпимость, по крайней мере делая вид, что предоставляет их членам равные права, в иной ситуации оно подготавливало их изгнание во имя достижения «этнической чистоты» страны. Корни и побеги В сегодняшнем комфортном обществе потребления психологически трудно себе представить даже «окончательное решение» еврейского вопроса в гитлеровской Германии, о котором написано много. Что же говорить о практически неизвестном мрачном эпизоде в истории Румынии, у которой (как у страны-союзницы по ОВД и СЭВ) был в свое время, по крайней мере, в Советском Союзе достаточно светлый, положительный имидж!? Поэтому книга В.Солонаря поначалу может быть воспринята неподготовленным читателем как некая художественная антиутопия, плод фантазии автора, вроде оруэлловского «1984» – настолько все это в новинку для читателя не особенно искушенного в тонкостях румынской истории. Когда же углубляешься в чтение достаточно нейтрального с эмоциональной точки зрения текста и постепенно отдаешь себе отчет, что это все было в реальности, то можно пережить шок. Согласно докладу Международной комиссии по изучению Холокоста в Румынии под председательством Эли Визеля (2004), в годы Второй мировой войны, когда Румыния была союзником гитлеровской Германии, на территориях, находившихся под румынским управлением, погибли от 280 тыс. до 380 тыс. евреев и 11 тыс. цыган. Родившийся в ныне румынском городе Сигету-Мармацией общественный деятель и журналист, лауреат Нобелевской премии мира Эли Визель (1928-2016) был узником нацистских концлагерей Аушвиц и Бухенвальд, а позднее посвятил свою литературную деятельность изучению Холокоста. Согласно переписи 2011 года, в сегодняшней Румынии насчитывается около 3,2 тыс. евреев. Книга В.Солонаря удивительна еще и потому, что она была издана и в Румынии (в ясском издательстве «Polirom» в 2015 году). В целом она осталась в стране практически незамеченной, хотя и получила несколько положительных откликов от авторов, которым «Юпитер друг, но истина дороже». «В книге ставится цель объяснить, "почему" и "как" было возможно побоище таких масштабов в государстве», которое, по оценке рецензента, пока еще сохраняло демократические институты, – писал, например, в еженедельнике «Observatorul cultural» от 13 мая 2016 года Петру Негурэ. «Как произошло, что столь кровавый проект встретил столь минимальное сопротивление в момент, когда было решено его реализовать? Более того, как объяснить приверженность этой идее стольких политиков и интеллектуалов того времени, многие из которых не были закоренелыми антисемитами и ксенофобами, или апологетами авторитарного государства и тем более адептами мер по массовому уничтожению?» К сожалению, эти вопросы не получают в книге достаточно убедительного ответа, и после ее чтения остается ощущение некоей недосказанности, незавершенности. Автор предпринимает попытку объяснить стойкую приверженность румынского общества национализму тем, что Великая Румыния была образована в соответствии с национальным, этническим принципом. Однако на Парижской конференции 1919 года, где было санкционировано разрушение империй и возобладали «четырнадцать пунктов Вильсона», вся европейская карта была перекроена по национальному принципу. Кстати, в реальности это оказалось возможно далеко не везде (например, на Балканах), так что в конечном итоге проведение послевоенных границ стало результатом многосторонних переговоров и сделок, главным образом, между великими державами. «Политический язык, ставивший знак равенства между этническим сообществом и политической нацией, был едва ли не единственным политическим языком, доступным всем участникам политического процесса [в Румынии] как до, так и во время Второй мировой войны, – подчеркивает В. Солонарь. – В этих терминах воспринимали реальность и свою миссию не только Антонеску и его команда, но и находившиеся в оппозиции к режиму политики и интеллектуалы». Однако национализм румын родился отнюдь не в 1919 году, он уходит корнями в «седую старину». И сам В.Солонарь пишет, что эти идеи «были укоренены в румынской политической культуре и недавней политической истории», «многие годы циркулировали в правых кругах». Примерами служат колонизация северной Добруджи с целью изменения демографического характера этой провинции после войны за независимость 1877-1878 годов, когда она стала румынской, или отказ де факто румынского парламента предоставить румынское гражданство евреям, несмотря на то, что это было одним из условий признания независимости Румынии на Берлинском конгрессе (1878). «Мечта уходила корнями во внеисторическое видение прошлого Румынии как земли, принадлежавшей румынской этнической нации "от начала времен", – объясняет В.Солонарь. – Присутствие какой-либо другой этнической группы на территории страны считалось аномалией, возникшей в результате махинаций враждебных сил, желавших удержать румын в отсталом и подневольном состоянии». Отсюда до вывода о том, что этнический национализм является неотъемлемой составной частью румынской идентичности, всего один логический шаг, который автор по понятным соображениям не решается сделать, и в результате ценный, собранный по крупицам материал остается констатацией отдельных фактов, а выводы предоставлено делать читателю. Между тем, здесь можно было бы забыть о политкорректности, потому что проблема вовсе не в национальной специфике румын, а гораздо шире – в природе человека. Рассматриваемый труд основан на румынском материале, однако подобные зловещие факты, полагаю, можно найти в истории и многих других стран, понятно, с соответствующей национальной окраской. Вплотную сюда примыкает и тема «обыкновенного зла», которой занимались Х.Арендт («Банальность зла»), К.Браунинг («Совершенно обычные мужчины: резервный полицейский батальон 101 и "окончательное решение" в Польше»), Джонатан Литтелл («Благоволительницы») и другие. «Обычные люди, низшие чины румынской армии, в большинстве своем вчерашние крестьяне, реже ремесленники или рабочие, с тремя-четырьмя классами образования <...> во мгновение ока стали дисциплинированными и надежными убийцами, которые, исполняя свой "долг", стреляли на поражение по безоружным мужчинам, женщинам и детям», – пишет В.Солонарь, пытаясь дать психологическое объяснение «пути от теоретического согласия с концепцией этнического государства к допущению массовых убийств». «Большинство молчаливо согласилось (...), немало было также и добровольных убийц (...), и лишь очень немногие боролись со злом». Но больше всего поражает почти шизофреническое раздвоение румынских лидеров того периода: с одной стороны, они предприняли буквальную, почти простодушную попытку реализовать на практике человеконенавистническую теорию, с другой, – вполне отдавали себе отчет в преступном характере всей этой операции, допускали возможность, что когда-то им придется понести за нее ответственность, о чем свидетельствует стремление не оставлять следов. «Массовое убийство евреев в Бессарабии и на севере Буковины <...> никогда не было официально признано режимом Антонеску», – подтверждает В.Солонарь. «Союз Румынии с Гитлером с энтузиазмом приветствовался большинством румынских элит в ожидании скорой победы в войне против Советов», – объясняет он. Отсюда и «решимость искать расположения нацистских лидеров, чтобы обеспечить стране наиболее благоприятный статус в послевоенной Европе». На наш взгляд, феномен обыкновенного зла связан, в частности, с оппортунизмом: с моральными пределами, который ставит себе и государство, и отдельная личность в усилиях по достижению своих интересов, обеспечению благосостояния и комфорта. В таком крайнем случае, как описываемый, когда нет никаких внутренних религиозных, моральных или психологических тормозов, допустимо все, что позволяют обстоятельства. Здесь уместно вспомнить Ивана Карамазова: «Если Бога нет, все позволено». У каждого явления, в том числе у румынского этнического национализма, есть корни и побеги. О корнях В.Солонарь написал, а говорить о побегах в Румынии, как правило, избегают, потому что официально этнического национализма сегодня в стране нет. И все же автор рецензии в «Observatorul cultural» отмечал, что представители властей и преподаватели истории в Румынии «по-прежнему трактуют эту тему со своеобразным пассивным сопротивлением, если не отрицают ее открыто, за отсутствием реальной общественной дискуссии». «Отношение в румынском обществе к различным меньшинствам, а также к беженцам с Ближнего Востока и из Африки сейчас как две капли воды похоже на националистический язык межвоенного периода», – считает Негурэ. В 2021 году в Румынии вышла и другая книга В.Солонаря, «Империя-сателлит – румынское правление в Транснистрии». Напечатавшее ее бухарестское издательство «Humanitas» 9 февраля 2022 года организовало онлайн обсуждение книги, видеозапись которого размещена во многих социальных сетях. "Завоевания на Востоке дают повод [в Румынии 1940-1944 годов] говорить о культурном и расовом превосходстве [румын], особенно интересовало культурное и цивилизационное [превосходство] по отношению к населению на Востоке, – сказал, в частности, в ходе этого обсуждения историк Адриан Чофлынкэ, директор Центра по изучению истории евреев в Румынии им. Вильгельма Филдермана. – Речь идет о том, что в специальной литературе называется евроориентализмом, то есть о таком виде ориентализма, который относится презрительно ко всему, что [находится] на Востоке, соответственно, в Восточной Европе. Другими словами, румыны находят наконец своих восточников, о которых говорят в уничижительном тоне». Модератор дискуссии, журналист Мариан Войку обратился к профессору политических наук в Бухарестском университете, бывшему европарламентарию Кристиану Преде с вопросом: «Кстати, об этом отношении к восточникам (cei din Est), о том, что румыны нашли своих восточников (esticiilor)... Не думаете ли вы, что из этого отношения [в Румынии] кое-что сохранилось и после Второй мировой войны, не обязательно у коммунистов, а у крайне правых партий в 1990-е годы. Как румыны, в частности, некоторые крайне правые политики относятся к Востоку [Европы] сегодня, сохранилось ли что-то от того типа отношения?» Профессор К. Преда однако оставил вопрос без ответа. Между тем, настоящая история невозможна, если не говорить о проблемах, о которых не принято говорить. Тяжкость приведенного в книге материала и поднятых в ней проблем требуют обобщений и выводов такого же звучания. Судя по всему, В.Солонарь продолжает работу над этой темой, и мы ждем его новых книг. В конечном итоге, какой смысл в истории, если она не помогает нам лучше понять нашу настоящую жизнь? [1] Территория в Южной Добрудже, после 1878 г. неизменно выступавшая предметом румыно-болгарских территориальных споров. [2] Необходимо помнить, что в условиях начавшейся мировой войны Румынии потеряла территории Бессарабии и Северной Буковины, оккупированных Красной Армией в июне 1940 г., Северной Трансильвании, переданной Венгрии вследствие так называемого второго венского арбитража 30 августа 1940 г., и Южной Добруджи, которую пришлось уступить Болгарии.

Андрейчева М.Ю. Небесная и земная славы Суворова Аннотация. В конце мая 2022 года в средствах массовой информации появилась информация о том, что ряд общественных организаций и лично министр обороны РФ С.К. Шойгу обратились к главе РПЦ, патриарху Кириллу, с просьбой о причислении к лику святых знаменитого русского полководца А.В. Суворова. В статье рассматриваются основания для канонизации, принятые в РПЦ, затруднения для причисления к лику святых, которые могут возникнуть при рассмотрении биографии А.В. Суворова, а также почему церковное прославление великого полководца в современном историческом контексте будет воспринято как очередной политический акт. Ключевые слова: канонизация, Русская Православная Церковь, Александр Васильевич Суворов, Федор Федорович Ушаков Сведения об авторе: Марианна Юрьевна Андрейчева, к.и.н., ученый секретарь Государственной публичной исторической библиотеки России, научный сотрудник Центра источниковедения истории России ИРИ РАН Abstract. At the end of May 2022, there appeared an information in some Russian media that a number of public organizations and personally the Minister of Defense of the Russian Federation S.K. Shoigu turned to the head of the Russian Orthodox Church, Patriarch Kirill, with a request to canonize the famous Russian commander A.V. Suvorov. The article discusses the grounds for canonization accepted in the Russian Orthodox Church, the difficulties for canonization that may arise when considering the biography of A.V. Suvorov, and also the reasons, why the church glorification of the great commander with the background current historical events will be perceived as a pure political act. Keywords: canonization, Russian Orthodox Church, Alexander Vasilyevich Suvorov, Fedor Fedorovich Ushakov Andreycheva Marianna — PhD in history, academic secretary of The State Public Historical Library of Russia, researcher at the Institute of Russian History of the Russian Academy of Sciences Согласно правилам канонизации, принятым в Русской Православной Церкви, причисление к лику святых возможно для христиан, достигших в своей жизни христианского совершенства, сыгравших значительную роль в жизни Церкви и удостоившихся через это особенной Божией благодати. Именно с этого ракурса должна рассматриваться личность Александра Васильевича Суворова в случае, если РПЦ начнет отрабатывать запрос на его канонизацию, поступивший, согласно сообщениям некоторых СМИ, со стороны ряда общественных организаций и лично министра обороны РФ С.К. Шойгу. Как правило, сторонники причисления Суворова к лику святых обращаются к прецеденту канонизации Федора Ушакова. Но в случае почитания последнего основными аргументами в пользу его включения в святцы стала праведная христианская жизнь адмирала: приверженность православию, дела милосердия в пользу бедных и Церкви, безбрачие и безупречная репутация, пострижение в иночество. Тем не менее необходимо понимать, что для обывателя и Ушаков, и Суворов — это в первую очередь гениальные полководцы, не проигрывавшие битв. Однако для Церкви их профессиональные поприще и качества как раз могут быть камнем преткновения, поскольку деятельность обоих военачальников была связана с ответственностью за пролитие людской крови. Как они воспринимали эту ответственность? Осознавали ли нелегкое моральное бремя своего ремесла? Ведь безупречных с точки зрения морали войн не бывает. А в случае с Суворовым большая часть его военных походов никак не были связаны ни с защитой русских рубежей, ни с защитой православия. Проблема в том, что призывающие к канонизации Суворова обращают внимание прежде всего на его славу блестящего полководца. Но Церковь не может канонизировать человека, исходя из критерия его успешности и ответственности выполнения им своего профессионального долга. В таком случае почему бы не прославить гениального врача Н.И. Пирогова, который был верным сыном Церкви, а также многих других христиан —самоотверженных профессионалов своего дела? В нынешнем историческом (милитаристическом) контексте актуализация вопроса о прославлении Александра Васильевича в лике святых может привести к тому, что факт его блестящей военной карьеры в глазах общественности возобладает над фактами его христианской биографии. И если Церковь пойдет навстречу тем, кто призывает здесь и сейчас прославить Суворова, то, безусловно, это будет воспринято как сиюминутный политический акт, даже если исследование биографии Суворова как христианина будет осуществлено предельно тщательно и объективно, а обнаруженные факты действительно покажут нам необходимость его канонизации. В истории РПЦ уже бывали случаи политически окрашенных канонизаций: например, причисление к лику святых царевича Димитрия Угличского. Именно по этой причине, кстати, внутри Церкви есть верующие, которые с сомнением относятся к почитанию отрока-страдальца. Вообще Церковь как христианское сообщество обладает достаточной внутренней свободой, то есть епископат может кого-то прославить в сонме святых, но навязать свою волю всем верующим не может, поскольку почитание святых на личном уровне — все же дело добровольное и индивидуальное. Но даже с учетом этого факта прославление великого полководца в тот момент, когда в церквях молятся за мир в Украине, может вызвать обоснованное недоумение у части паствы самой РПЦ и уж точно будет осуждено многими внешними наблюдателями. Не стоит забывать, что Церковь — это явление, существующее в земном и небесном измерениях. Прославление любого ее святого всегда начинается с прославления небесного. В земном измерении это небесное прославление выражается в документально зафиксированных чудотворениях, иногда — в нетленности останков, и только лишь потом, как отклик на это — во всенародном почитании. Канонизация в идеале — это принятие Божественной воли Церковью земной. В случае же с Суворовым Церковь должна будет не только изучить христианскую сторону жизни полководца, но и задаться справедливым вопросом: «А есть ли свидетельства, говорящие о его небесном прославлении?» В противном случае Церковь земная рискует навязать свою волю Церкви Небесной. И не лучше ли будет Суворову в этом случае остаться лишь при своей мирской славе — великого полководца?

Стрелец М.В. ИСТОРИЯ ОРГАНОВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ И УПРАВЛЕНИЯ НА ТЕРРИТОРИИ БЕЛАРУСИ: НЕКОТОРЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О ТРУДЕ МИНСКИХ УЧЁНЫХ. Рец.: Органы государственной власти и управления Советской Беларуси (1917—1920 гг.) : справочник / сост.: М. К. Бобер [и др.]. — Минск : БелНИИДАД, 2017. — 466 с. Аннотация: Вниманию читателей предлагается анализ справочника «Органы государственной власти и управления Советской Беларуси (1917—1920 гг.)». Он был подготовлен и издан в Белорусском научно-исследовательском институте документоведения и архивного дела (БелНИИДАД). Главные выводы рецензента таковы. Сотрудниками БелНИИДАД продемонстрирован высокий профессионализм в процессе выявления правового статуса и компетенции органов власти и управления. Детально изучены их организационные структуры и не менее детально отображены их изменения. Выступая историками, юристами, политологами в одном лице, авторы-составители по самым высоким меркам показали государственно-правовой механизм функционирования системы органов власти и управления, при этом ввели в научный оборот немало новых исторических фактов. Ключевые слова: власть, история, наука, справочник, управление, экспертиза. Сведения об авторе: Стрелец Михаил Васильевич, доктор исторических наук, профессор (Брест, Республика Беларусь); e-mail mstrelez@mail.ru Michael Strelets. HISTORY OF STATE AUTHORITIES AND ADMINISTRATION ON THE TERRITORY OF BELARUS: SOME REFLECTIONS ON THE WORK OF MINSK SCIENTISTS. Rev. Readers are offered an analysis of the reference book "State authorities and administration of Soviet Belarus (1917-1920)". It was prepared and published at the Belarusian Research Institute of Documentation and Archiving (BelNIIDAD). The main conclusions of the reviewer are as follows. Employees of BelNIIDAD demonstrated high professionalism in the process of identifying the legal status and competence of authorities and administration. Their organizational structures are studied in detail and their changes are displayed in no less detail. Acting as historians, lawyers, political scientists all rolled into one, the authors-compilers, by the highest standards, showed the state-legal mechanism of the functioning of the system of government and administration, while introducing many new historical facts into scientific circulation. Key words: power, history, science, reference book, management, expertise. Когда берёшь в руки книгу, написанную коллегами по цеху, сразу же возникает стремление выяснить, чем она ценна и значима. Я с большим интересом ознакомился со справочником «Органы государственной власти и управления Советской Беларуси (1917—1920 гг.)», который был подготовлен и издан в Белорусском научно-исследовательском институте документоведения и архивного дела (БелНИИДАД). Не скрою, открыл для себя много нового. Именно это побудило меня написать настоящую рецензию[1]. Первый раздел называется «Западная область (октябрь 1917 г. — декабрь 1918 г.)». Он включает в себя 33 справочно-аналитические статьи. При этом следует отметить, что во многих из них содержатся малоизвестные или совсем неизвестные ранее факты, выявленные авторами-составителями в первоисточниках. Так, из статьи С. С. Рудовича «Военно-революционный комитет Западного фронта (октябрь—декабрь 1917 г.)» я впервые узнал, что этот орган «негативно воспринял разрешение в ноябре 1917 г. Верховным главнокомандующим Н. В. Крыленко на формирование 1-го Белорусского полка», добился приостановки его «до общебелорусского съезда в конце декабря» (с. 29). ВРК Западного фронта и СНК Западной области и фронта в совместном воззвании от 5(18) декабря 1917 г. выступили против формирования национальных воинских частей, рассматривая такие намерения как проявления «шовинизма и национализма» (с. 29). Есть несомненный вклад в науку в статье С. С. Рудовича «Областной исполнительный комитет Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов Западной области и фронта (ноябрь 1917 г. — декабрь 1918 г.)». Это – и всестороннее сравнение минского и смоленского этапов его деятельности, и анализ многопартийности в Облискомзапе (ноябрь 1917 г. – июль 1918 г.), и выявление воздействия на него факта принятия Конституции РСФСР 1918 года. Содержательная сторона второго раздела справочника, «Социалистическая Советская Республика Белоруссии (январь—февраль 1919 г.)» – 26 статей. Что привлекло моё внимание? Чувствуется наличие оригинальной авторской концепции, когда читаешь статьи, посвящённые комиссариатам ССРБ по иностранным делам, по военным делам, по делам национальностей, внутренних дел, юстиции. М. К. Бобер в статье «Комиссариат финансов Социалистической Советской Республики Белоруссии (январь—февраль 1919 г.)» впервые выявила два момента. Это – специфика формирования данного комиссариата и его деятельность по изысканию денежных средств. Сообщается, что «аппарат Комиссариата финансов ССРБ формировался в течение января—февраля 1919 г. Основную часть его сотрудников составляли служащие бывших земских и городских управ, отделений банков, обществ взаимного кредита и других ликвидированных финансовых учреждений, а также служащих областного Отдела финансов, переехавших из Смоленска в Минск» (с. 209 – 210). В статье также отмечено, что «одной из главных задач Временного рабоче-крестьянского правительства Белоруссии и Комиссариата финансов ССРБ было изыскание денежных средств. В разоренной войной и немецкой оккупацией республике собственных источников финансовых ресурсов почти не было. Правительство ССРБ обратилось за помощью к правительству РСФСР. В январе 1919 г. СНК РСФСР отпустил на нужды республики ссуду в размере 10 млн руб. и аванс в размере 25 млн руб.» (с. 208). В третьем разделе книги, «Социалистическая Советская Республика Литвы и Белоруссии (февраль – август 1919 г.)», насчитывается 27 статей. Наиболее ценными следует признать статьи С. С. Рудовича «Центральный Исполнительный Комитет советов рабочих, малоземельных и безземельных крестьянских и красноармейских депутатов Социалистической Советской Республики Литвы и Белоруссии (февраль—июль 1919 г.)», «Центральный комитет Коммунистической партии (большевиков) Литвы и Белоруссии (март 1919 г. – сентябрь 1920 г.)», «Совет обороны Социалистической Советской Республики Литвы и Белоруссии (апрель—июль 1919 г.)». Перед нами – образец публикаций на стыке истории, политологии, правоведения. В статье о ЦК КП(б)ЛиБ С. С. Рудович предпринял весьма успешную попытку комплексного анализа предмета исследования. Названа одна из главных причин краха ЛитБел. Вот что пишет автор: «ЦК КП(б)ЛиБ считал, что ввиду особых условий Литвы и Беларуси здесь не может быть полностью проведена в жизнь резолюция VIII съезда РКП(б) [март 1919 г.] “Об отношении к среднему крестьянству”, которая нацеливала на установление прочного союза с середняком.Вопрос об осуществлении в ЛитБел аграрной политики обсуждался на совещаниях в ЦК КП(б)ЛиБ партийного актива 8 июня и 1 июля 1919 г. Решения совещаний не предполагали раздела между крестьянами национализированной помещичьей земли, ориентировали на создание в бывших помещичьих имениях крупных советских хозяйств, исходили из постулата о необходимости для советской власти опираться в деревне исключительно на сельскохозяйственный пролетариат (батраков), безземельных и малоземельных крестьян, но не на середняков, которые рассматривались как элемент, чуждый социализму. Разработанная в ЦК в соответствии с данной точкой зрения инструкция о перевыборах волостных советов предоставляла право голоса только сельскохозяйственным рабочим и малоземельным крестьянам (имевшим не более 5 десятин земли), лишая избирательных прав до 35% владельцев крестьянских хозяйств» (с. 249). Основная масса крестьянства – а это большая часть населения – резко отрицательно реагировала на такую политику. Четвёртый раздел, «Социалистическая Советская Республика Белоруссии (июль – декабрь 1920 г.)», отмечен наличием 30 статей. Ядро раздела составили следующие статьи С. С. Рудовича: «Минский губернский военно-революционный комитет (июль 1920 г.)», «Военно-революционный комитет Социалистической Советской Республики Белоруссии (31 июля — декабрь 1920 г.)», «Комиссариат по военным делам Социалистической Советской Республики Белоруссии (июль—декабрь 1920 г.)», « Комиссариат внутренних дел Военно-революционного комитета Социалистической Советской Республики Белоруссии (июль—декабрь 1920 г.)», «Главное управление советской рабоче-крестьянской милиции Комиссариата внутренних дел Военно-революционного комитета Социалистической Советской Республики Белоруссии (август—декабрь 1920 г.)». Отметим, что исторические факты излагаются здесь на широком общественно-политическом фоне, с учетом правового поля (российского и белорусского), в рамках которого действовали названные учреждения. Среди наиболее удачных выделим также статью М. К. Бобер и А. К. Юзефовича «Комиссариат юстиции Военно-революционного комитета Социалистической Советской Республики Белоруссии (август—декабрь 1920 г.)». Авторы капитально разобрались как в предыстории, так и в истории данного учреждения. Предыстория здесь такова. «В июле 1920 г. после освобождения г. Минска от польской оккупации в составе Минского губернского военно-революционного комитета был создан Отдел юстиции, который 1 августа 1920 г. был преобразован в Отдел юстиции Военно-революционного комитета ССРБ, а 26 августа 1920 г. — в Комиссариат юстиции Военревкома ССРБ» (с. 355). Минские специалисты обстоятельно раскрыли роль Комиссариата юстиции в обеспечении так называемой «революционной законности», организации новой системы судебных органов. Комюст целенаправленно, методично наблюдал за работой нижестоящих органов юстиции и мест лишения свободы. Был запущен механизм бдительного надзора за исполнением советских законов. Сотрудники Комиссариата осуществляли редактирование и публикацию правовых актов, ставили перед собой задачу кодификации законодательства. В последнем, пятом разделе, «Витебская и Могилевская (Гомельская) губернии (октябрь 1917 г. — декабрь 1920 г.)», содержится 9 статей: «Витебский военно-революционный комитет (конец октября 1917 г. — январь 1918 г.)», «Витебский губернский совет рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов (Витебский губернский исполнительный комитет советов рабочих, крестьянских, красноармейских и батрацких депутатов) (декабрь 1917 г. — февраль 1918 г., март 1918 г. — октябрь 1919 г., март—октябрь 1920 г.)», «Витебский революционный штаб (февраль—апрель 1918 г.)», «Витебский губернский военно-революционный комитет (октябрь 1919 г. —август 1920 г., октябрь—декабрь 1920 г.)», «Могилевский военно-революционный комитет (ноябрь—декабрь 1917 г.)», «Могилевский губернский исполнительный комитет советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов (январь 1918 г. — апрель 1919 г.)», «Могилевский губернский военно-революционный комитет (февраль—март 1918 г., октябрь 1918 г. — январь 1919 г.)», «Гомельский губернский исполнительный комитет советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов (20 апреля 1919 г. — 25 мая 1920 г.; 9 августа 1920 г. — 31 декабря 1926 г.)», «Революционный военный совет — Военный совет Гомельского укрепленного района (5 сентября 1919 г. — 7 мая 1920 г.)» и «Гомельский губернский революционный (военно-революционный) комитет (23 октября 1919 г. — 25 января 1920 г.; 5 апреля — 9 августа 1920 г.; 28 октября — декабрь 1920 г.)». В данном разделе, как и в предыдущих, статьи систематизированы по хронологическо-тематическому принципу. Сначала размещается статья, посвящённая органам общей компетенции. Точно выдержана линия на расположение статей «в порядке убывания сферы компетенции тех субъектов власти и управления, которым они посвящены — от органов общей компетенции к специальным отраслевым ведомствам» (с. 23). Как и в предыдущих разделах, в данных девяти статьях установлены точные даты юридического оформления, организационных изменений и ликвидации органов власти и управления. При этом в пятом разделе не упоминаются Облискомзап и СНК Западной области и фронта, так как советы Витебской и Могилевской губерний не участвовали в их создании. Как указывают авторы, «в этих губерниях формировались собственные структуры власти, причем руководство Витебской губернии ориентировалось не на Западную область с центром в Минске, а на Северную с центром в Петрограде» (с. 13). Как и во всем справочнике, в последнем разделе продемонстрирован высокий профессионализм в процессе выявления правового статуса и компетенции органов власти и управления. Детально изучены их организационные структуры и не менее детально отображены их изменения. Выступая историками, юристами, политологами в одном лице, авторы-составители по самым высоким меркам показали государственно-правовой механизм функционирования системы органов власти и управления, при этом ввели в научный оборот немало новых исторических фактов. Высокое качество исследования можно считать одним из фирменных знаков БелНИИДАД. Пожелаем же ученым института и в дальнейшем интересных актуальных тем для изучения и воплощения их в солидные публикации. Список использованных источников. 1. Органы государственной власти и управления Советской Беларуси (1917—1920 гг.) : справочник / сост.: М. К. Бобер [и др.]. — Минск : БелНИИДАД, 2017. — 466 с. [1] Будет правильным предварить размышления о важности книги некоторыми сведениями информационного характера.  Работа выполнена по одноименной теме НИР, профинансированной Министерством юстиции Республики Беларусь (номер государственной регистрации ГР № 20141225). Рукопись книги рекомендована к печати Ученым советом БелНИИДАД (протокол от 26.09.2017 № 4). Авторы-составители: М. К. Бобер, доктор исторических наук С. А. Елизаров, кандидат исторических наук С. С. Рудович (он же научный редактор книги), А. К. Юзефович, при участии доктора исторических наук А. Л. Самовича. Книга состоит из предисловия, списка сокращений, пяти разделов, именного указателя. Список сокращений и именной указатель создают удобства для читателя. Предисловие представляется квинтэссенцией содержания всех пяти разделов.