Результаты поиска

Кульбака Н. Демография репрессий Аннотация. Статья посвящена анализу динамики Сталинских репрессий по данным о годах рождения примерно 2,5 миллионов репрессированных в период с 1918 по 1953 год. При сопоставлении статистики возрастов репрессированных с данными о численности населения страны по переписи 1926 года был сделан вывод, что основная группа пострадавших от репрессий, это люди, родившиеся с 1878 по 1898 год. Тем самым, можно сделать вывод, что одним из основных мотивов репрессий было намерение убрать более молодых конкурентов, угрожавших старшему поколению, и, прежде всего, самому Сталину. Ключевые слова: Демография, сталинские репрессии, история СССР, Сведения об авторе: Николай Кульбака - доцент кафедры политических и общественных коммуникаций Института общественных наук РАНХиГС при президенте РФ, кандидат экономических наук. Автор книг и статей по региональной экономике, экономической истории, транспортной логистике и истории транспорта. E-mail: nkulbaka@yandex.ru Nikolai Kulbaka Demography of repression Abstract. The article is devoted to analysis of dynamics of the Stalinist repressions according to the data on the years of birth of approximately 2.5 million repressed in the period from 1918 to 1953. When comparing the statistics of the ages of the repressed with the data on the population of the country according to the 1926 census, it was concluded that the main group of victims of repressions were people born from 1878 to 1898. Thus, we can conclude that one of the main motives for the repressions was the intention to remove younger competitors who threatened the older generation, and, above all, Stalin himself. Keywords: Demography, Stalinist repressions, history of the USSR Nikolai Kulbaka - Associate Professor of the Department of Political and Public Communications of the Institute of Social Sciences of the RANEPA under the President of the Russian Federation, Candidate of Economic Sciences. Author of books and articles on regional economics, economic history, transport logistics and transport history. E-mail: nkulbaka@yandex.ru Советский Союз пережил три основные волны репрессий - 1930-31, 1937-39 и 1942-44. Конечно, их было намного больше, но эти волны были самыми большими. Наиболее заметная из них, конечно, это период большого террора. Одним из наиболее важных вопросов, который продолжает обсуждаться, является направленность террора. Рассмотрим возможный ответ на этот вопрос с помощью анализа распределения пострадавших от репрессий по годам рождения. Для этого были использованы следующие данные: 1) база данных репрессированных с годами рождения (составленная специалистами общества Мемориал). https://base.memo.ru 2) Распределение населения по возрастам, по данным переписи 1926 года[1]. Собранные данные содержали значительную возрастную аккумуляцию (преобладание людей с круглыми возрастами). Это объясняется высоким уровнем неграмотности населения и низкой квалификацией переписчиков. Чтобы побороть такие скачки данных в годах, кратных 5 и 10, были использовано 5-летнее усреднение, которое сгладило пики. На основе полученных путем усреднения данных для каждого года рождения было вычислено отношение числа репрессированных к общему числу жителей страны по переписи. График показывает, что никаких отдельных трех пиков репрессий по возрастам не выделяется. Есть явно выраженный один пик с широкой вершиной. Фактически, почти половина людей, попавших под репрессии, родилась в период с 1878 по 1898 год. За пределами этого 20-летия доля репрессированных резко падает. И если для более молодых возрастов это можно понять, то отсутствие старших возрастов надо чем-то объяснить. При этом, поскольку данные по репрессиям для каждого возраста пересчитаны с учетом доли данного возраста, снижение доли старших возрастов в возрастной пирамиде на это влиять не должно. Фактически, под репрессии попали те люди, которые должны были прийти на смену тем, кто начинал революцию, кто участвовал в гражданской войне. Это стало очень хорошо видно, когда на схему было наложено распределение по годам рождения членов ЦК ВКП(б), избранных в 1934 году на XVII съезде ВКП(б). Подавляющее число из них (более 70%) не пережило период репрессий. Похоже, что единственным объяснением является именно 1878 год (оранжевая вертикальная линия). Это год рождения Иосифа Сталина. Основной вал репрессий пришелся на возрасты моложе, чем у него. Видимо, Сталин избавлялся от тех, кто мог составить ему конкуренцию по возрасту. Своих ровесников и тех, кто старше, он трогал меньше. Если это так, то одним из объяснений репрессий может служить страх прихода новых, более молодых поколений. Конечно, списки на репрессии составлялись в разных местах, но общая тенденция была такова. Под репрессии попадали более молодые конкуренты, от которых старались избавиться. Даже если попавшие под репрессии и не были казнены, то карьерный темп и возможности добиться высоких должностей они потеряли. Конечно, были люди, которые смогли и после репрессий добиться многого, как, например, Константин Рокоссовский или Сергей Королев, но это были все-таки исключения. Выбивание людей, которые родились в период с 1878 по 1898 год, привело к тому, что к 1938 году армейские командиры всех уровней сильно помолодели. Согласно опубликованным данным, средний возраст командиров полков составлял 29–33 года, командиров дивизий — 35–38 лет, командиров корпусов и командующих армиями — 40–43 года[2]. (на графике их преобладающие годы рождения выделены цветными прямоугольниками). Сопротивление приходу молодых хорошо видно на возрасте Политбюро ЦК КПСС (со всеми разновидностями его названий). График возрастов показывает, как непрерывно старело и дряхлело руководство страны. В среднем, старение шло за три календарных года на один год возраста. Причем с 1930 по 1945 год изменения в составе Политбюро ВКП(б) были минимальными. Итак, попробуем подвести некоторые выводы. Вопреки распространенному мнению, репрессии были направлены не на тех, кто помнил революцию и истинную роль Сталина в ней. Этого он, похоже, не боялся. Основной удар репрессии нанесли по следующему поколению, по тем, кто мог прийти Сталину и его окружению на смену. Трудно сказать, насколько осознанным была направленность репрессий. Но результат получился именно такой. И выводить страну из экономического и политического тупика пришлось поколению, которое было лишь немногим моложе самого Сталина. А дальше ситуация только усугублялась, пока не кончилась «гонкой на лафетах» и резкой сменой курса страны. Но это уже спасти отставший Советский Союз не смогло. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей. [1] Всесоюзная перепись населения 17 декабря 1926 г. Вып. 7: Возраст и грамотность населения СССР. - 1928. [2] Великая Отечественная война 1941–1945 годов: в 12 т. Т. 2. Происхождение и начало войны. — Изд. доп. и испр. — М.: Кучково поле, 2015. Стр. 428.

Боровков Д.А. От «Киевской Руси» к «Древнерусскому государству» — эволюция историографического концепта в советской историографии 1950 – 1980-х гг. Б.А. Рыбаков В статье рассматривается проблема использования терминов «Киевская Русь» и «Древнерусское государство» в трудах советских историков 1950-х – 1980-х гг. Ключевые слова: Киевская Русь, Б. Д. Греков, Б. А. Рыбаков, М. Н. Тихомиров, И. Я. Фроянов. Сведения об авторе: Боровков Дмитрий Александрович – кандидат исторических наук; brancaleone85@mail.ru Abstract: In the article is considered the problem of the use the concepts Kievan Rus’ and Old Rus’ State in the works of Soviets historians between 1950 and 1980. Keywords: Kievan Rus’, B. Grekov, B. Rybakov, M. Tikhomirov, I. Froyanov. Borovkov Dmitry – Cand. in history, brancaleone85@mail.ru Тенденция, благодаря которой восточнославянская раннесредневековая государственность стала характеризоваться как «Древнерусское государство», нашла отражение не только в монографических, но и в коллективных работах 1950-х гг., среди которых стоит обратить внимание на «Очерки истории СССР», где автором соответствующих параграфов раздела по истории Древней Руси был Б. Д. Греков [Очерки 1953, с. 27, 55, 56, 71, 96, 100, 155, 158, 166, 191, 192], упомянувший в его тексте термин «Киевская Русь» лишь один раз – при критике взглядов М. С. Грушевского [Очерки 1953, с. 45] – так что по частоте употребления он значительно уступил термину «Русское государство» [Очерки 1953, с. 57, 75–77, 96, 108, 109, 172]. Подчеркивалось сопоставление «Древнерусского государства» с империей Карла Великого [Очерки 1953, с. 258–259], однако упор делался на «раннефеодальный» его характер [Очерки 1953, с. 190, 260]. Показательно, что в последнем издании монографии «Киевская Русь» параллели «Древнерусского государства» с империей Карла Великого в отличие от предыдущих изданий были более завуалированными, а «раннефеодальная» характеристика также являлась приоритетом [Греков 1953, с. 481, 484], что, в целом, соответствовало тезисам И. В. Сталина о передовом характере древнерусской государственности, сформулированным в статье «Марксизм и вопросы языкознания» (1950). Чаще термин «Киевская Русь» использовал Б. А. Рыбаков, написавший в одном из томов «Очерков истории СССР» главу «Предпосылки образования древнерусского государства». При этом понятие «Киевская Русь» использовалось не только как синоним понятия «Древнерусское государство» (иногда с указанием на феодальный его характер) [Очерки 1958, с. 733, 756, 773, 785, 794, 796, 800, 801, 810, 821, 831 и др.], но и как синоним понятия «Русское государство» [Очерки 1958, с. 770, 772, 780, 785, 800, 811 и др.]. В то же время термины «Киевская держава» и «Киевское государство» носили маргинальный характер [Очерки 1958, с. 769, 770], а сопоставление Руси с империей Карла Великого производилось в духе последних работ Б. Д. Грекова [Очерки 1958, с. 799]. Аналогичная ситуация наблюдалась в третьем томе «Всемирной истории» под редакцией Е. М. Жукова, где автором раздела по истории формирования «Древнерусского государства» — «Киевской Руси» (до конца IX в.) также был Б. А. Рыбаков [Рыбаков, 1957, c. 241, 242, 245, 248–249], подчеркивавший (ранне)феодальный ее характер. Эти характеристики стали проявлением общей тенденции к удревнению генезиса феодализма на Руси, оформившейся в советской историографии в конце 1940 – начале 1950-х гг., о которой говорилось в нашей предшествующей статье. Наряду с термином «Киевская Русь» вместо термина «Древнерусское государство» исследователем факультативно использовался термин «империя Рюриковичей» [Рыбаков 1962; Рыбаков 1964, с. 3–4, 147–148]. Понятие «Киевская Русь» для характеристики раннефеодальной древнерусской государственности (с конца IXдо начала второй трети XIIвв.) употреблялось в написанной им главе по истории Киевской Руси в первом томе «Истории СССР» [Рыбаков 1966], а позже в его монографии «Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв.» [Рыбаков 1982]. В. Т. Пашуто — автор раздела по истории раннефеодального древнерусского государства в третьем томе «Всемирной истории», следующего за разделом, написанным Б. А. Рыбаковым, — первоначально пользовался и термином «Киевская Русь» и термином «Древнерусское государство» [Пашуто 1957, c. 250, 261, 266]. Позднее исследователь оперировал термином «Древнерусское государство» [Пашуто 1965, c. 73, 74, 81–83, 85, 87–90, 101, 123–126; Пашуто 1968, с. 25, 29, 49, и др.], тогда как термин «Киевская Русь» оказался маргинальным [Пашуто 1965, с. 101]. Такая же картина вырисовывается из работ Л. В. Черепнина, который сначала совмещал термины «Киевская Русь» [Черепнин 1965, с. 145, 146, 169, 170, 173, 177, 224, 225] и «Древнерусское государство» [Черепнин 1965, с. 148, 163, 170, 174, 178, 181], но позднее употреблял термин «Древнерусское государство» [Черепнин 1972, с. 353, 355, 356, 366, 371, 375] или «Русское государство» [Черепнин 1972, с. 357, 358], в то время как понятие «Киевская Русь» было для него столь же маргинальным [Черепнин 1972, с. 357], как и понятие «Киевское государство» [Черепнин 1974, с. 29]. Позднее понятие «Древнерусское государство» последовательно использовал М. Б. Свердлов [Свердлов 1983]. Это же явление в целом характерно для работ и белорусских [Пьянков 1980] и украинских исследователей, которые либо отдавали приоритет термину «Древнерусское государство» [Котляр 1985; Рычка 1988], либо использовали термины «Киевская Русь» и «Древнерусское государство» как синонимы [Толочко 1987; Головко 1988]. С другой стороны, термин «Киевская Русь» регулярно употреблялся в работах М. Н. Тихомирова как синоним понятия «Древняя Русь» [Тихомиров 1956, с. 5, 11, 16, 54, и др.; см. также: Тихомиров 1975, с. 57, 58, 66, и др.]. При этом следует упомянуть, что одна из его специальных статей по истории «Киевской Руси» как общего государства восточных славян, в которой он вслед за К. Марксом апеллировал к ее сравнению с империей Карла Великого, еще в 1950 г. вышла в свет на украинском языке и лишь четверть века спустя была опубликована на русском языке [Тихомиров 1975, c. 22–41]. Термин «Киевская Русь» продолжал использоваться в качестве заглавия индивидуальных («Западные славяне и Киевская Русь в X–XI вв.» В. Д. Королюка, 1964; «Киевская Русь и кочевники» Р. М. Мавродиной, 1983, и др.) и коллективных трудов («Советская историография Киевской Руси», 1978; «Советское источниковедение Киевской Руси», 1979; обе под редакцией В. В. Мавродина). Большинство вышеназванных авторов рассматривало древнерусскую государственность с точки зрения доминировавшей в советской историографии феодальной парадигмы социально-политического развития. Среди представителей конкурирующих концептуальных парадигм, широко использовавшим в своих работах термин «Киевская Русь», наиболее заметным исследователем был И. Я. Фроянов, рассматривавший древнерусскую государственность не как «раннефеодальную» монархию, а как совокупность дофеодальных городов-государств с общинно-вечевым укладом, поэтому в ранних его работах термины «Древнерусское государство» и «Киевская Русь» соседствовали друг с другом [Фроянов 1974], а в более поздних приоритет отдавался второму из них [Фроянов 1980], что, по всей видимости, было обусловлено особенностями формирования авторской концепции социально-политического строя. Таким образом, можно говорить о сосуществовании в поздней советской историографии двух одинаково популярных у исследователей определений восточнославянской раннесредневековой государственности. *** Несмотря на то, что историографический материал по теме отнюдь не исчерпывается исследованиями, упомянутыми в наших статьях, он достаточно репрезентативен для вывода о том, что термин «Киевская Русь» как определение восточнославянской государственности IX – XIII вв., это не продукт какой-либо национальной историографии в отдельности, а продукт дореволюционной и советской историографии, взятой в целом, которая наполнила его конкретно-историческим содержанием и без которой он вряд ли получил бы широкое распространение. Поэтому, вряд ли целесообразно отказываться от его использования под влиянием текущего момента, хотя с определенной точки зрения термин «Древнерусское государство» представляется если не более объективным в историческом смысле, то, по крайней мере, более нейтральным в геополитическом плане. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей. Список литературы. Головко 1988 – Головко А. Б. Древняя Русь и Польша в политических взаимоотношениях X – первой трети XIIIвв. Киев. Греков 1953 – Греков Б. Д. Киевская Русь [4-е изд.]. М. Котляр 1985 – Котляр Н. Ф. Формирование территории и возникновение городов Галицко-Волынской Руси IX—XIII вв. Киев. Очерки 1953 – Очерки истории СССР. Период феодализма: В 2-х частях. Ч. 1. IX – XIII вв. / Отв. ред. Б. Д. Греков. М. Очерки 1958 – Очерки истории СССР. Кризис рабовладельческой системы и зарождение феодализма на территории СССР, III–IX вв. (Отв. ред. Б. А. Рыбаков). М. Пашуто 1957 – Пашуто В. Т. Древняя Русь конца IX — начала XII в. // Всемирная история в 10 томах (гл. ред. Е. М. Жуков). Т. 3. М. Пашуто 1965 – Пашуто В. Т. Особенности структуры древнерусского государства // Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В., Шушарин В. П., Щапов Я. Н. Древнерусское государство и его международное значение. М. Пашуто 1968 – Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М. Пьянков 1980 – Пьянков А. П. Происхождение общественного и государственного строя Древней Руси. Минск. Рыбаков 1957 – Рыбаков Б. А. Образование древнерусского государства с центром в Киеве // Всемирная история в 10 томах (гл. ред. Е. М. Жуков). Т. 3. М. Рыбаков 1962 – Рыбаков Б. А. Обзор общих явлений русской истории IX – середины XIII века // Вопросы истории. №4. Рыбаков 1964 – Рыбаков Б. А. Первые века русской истории. М. Рыбаков 1966 – Рыбаков Б. А. Киевская Русь // История СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Серия 1. Т. 1 (гл. ред. Б. А. Рыбаков). М. Рыбаков 1982 – Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М. Рычка 1988 – Рычка В. М. Формирование территории Киевской земли (IX — первая треть XII в.). Киев. Свердлов 1983 – Свердлов М. Б. Генезис и структура феодального общества Древней Руси. Л. Тихомиров 1956 – Тихомиров М. Н. Древнерусские города [2-е изд.]. М. Тихомиров 1975 – Тихомиров М. Н. Древняя Русь. М. Толочко 1987 – Толочко П. П. Древняя Русь. Очерки социально-политической истории. Киев. Фроянов 1974 – Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-экономической истории. Л. Фроянов 1980 – Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л. Черепнин 1965 – Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская правда // Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В., Шушарин В. П., Щапов Я. Н. Древнерусское государство и его международное значение. М. Черепнин 1972 – Черепнин Л. В. К вопросу о характере и форме древнерусского государства X — начала XIII в. // Исторические записки. Т. 89 / Отв. ред. А. М. Самсонов. М. Черепнин 1974 – Черепнин Л. В. Пути и формы политического развития русских земель XII — начала XIII вв. // Польша и Русь. Черты общности и своеобразия в историческом развитии Руси и Польши XII—XIV вв. / Отв. ред. Б. А. Рыбаков. М.

Подосокорский Н.Н. Дмитрий Травин об исторической отсталости России от Запада. Рец.: Травин Д.Я. Почему Россия отстала? СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2021. 368 с. Рецензируемая книга Дмитрия Травина «Почему Россия отстала?» написана как научно-популярное исследование в рамках исторической социологии. Автор пишет о специфике экономического развития ряда западноевропейских стран и городов в Средние века и сравнивает их «истории успеха» с положением дел в Древней Руси и Московском царстве. В основу книги положены четыре доклада (существенно переработанных и дополненных), которые были сделаны Д.Я. Травиным на семинарах возглавляемого им Центра исследований модернизации ЕУСПб в 2010-2016 годах. Ключевые слова: Дмитрий Травин, Великий Новгород, модернизация, отсталость, Новгородская республика, историческая социология, торговля в Средние века, Италия, экономическая история. Сведения об авторе: Подосокорский Николай Николаевич – кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Научно-исследовательского центра «Ф.М. Достоевский и мировая культура» ИМЛИ РАН, первый заместитель главного редактора журнала «Достоевский и мировая культура. Филологический журнал» ИМЛИ РАН (Великий Новгород); Контактная информация: n.podosokorskiy@gmail.com Podosokorsky N.N. Dmitry Travin about historical backwardness of Russia from the West. Review: Травин Д.Я. Почему Россия отстала? - СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2021. 368 p. Abstract. Dmitry Travin's peer-reviewed book "Why has Russia Lagged Behind?" is written as a popular scientific study within the framework of historical sociology. The author writes about the specifics of the economic development of a number of Western European countries and cities in the Middle Ages and compares their "success stories" with the state of affairs in Ancient Russia and the Moscow Kingdom. The book is based on four reports (substantially revised and supplemented), which were made by D.Ya. Travin at the seminars of the EUSP Modernization Research Center headed by him in 2010-2016. Keywords: Dmitry Travin, Veliky Novgorod, modernization, backwardness, Novgorod Republic, historical sociology, trade in the Middle Ages, Italy, economic history. Nikolay Nikolayevich Podosokorsky, PhD in Philology, Senior Researcher, A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, First Deputy Editor-in-Chief of Dostoevsky and World Culture. Philological journal (Veliky Novgorod, Moscow, Russia) Новая книга известного экономиста и публициста, профессора Европейского университета в Санкт-Петербурге Дмитрия Травина «Почему Россия отстала?» (2021) продолжает его многолетние исследования процессов модернизации разных обществ и государств, сталкивающихся на разных этапах со схожими проблемами. Название книги, конечно, провокационное, призванное сразу зацепить внимание широкой аудитории и вызвать на дискуссию. Сам труд при этом является добротным научно-популярным сочинением, рассчитанным на массового читателя. Монография Травина особо будет интересна тем, кто интересуется экономической историей городов средневековой Италии (обложка для книги в данном случае подобрана отнюдь не случайно), – им в книге отведено так много места, что порой, кажется, будто книга больше посвящена не причинам отсталости России, а обстоятельствам восхождения итальянских и некоторых других городов Европы, которые на определенном историческом этапе развивались гораздо быстрее и эффективнее, чем древнерусские города. Хронологически автор доводит свое повествование до XVI – начала XVII века, но в основном пишет о еще более ранних временах. Можно не соглашаться с концепцией Травина об экономической модернизации как главной цели существования государства, но читать его наблюдения очень полезно и интересно – из россыпи приводимых фактов можно узнать немало нового. Автор – человек обстоятельный, очень эрудированный и, главное, аккуратный в оценках. Тем не менее, обратим внимание на ряд определенных «перекосов» в его теории «экономического детерминизма». В своей полемике с евразийцем Львом Гумилевым Травин, к примеру, отмечает: «Выходит, что голод, разорения, убийства не столь значимы в сравнении с поддержанием правильного образа жизни. Надо сказать, что в столкновении взглядов евразийцев со взглядами других исследователей отражается важнейшая проблема сегодняшней России. Противопоставление экономического развития и моральной традиции делит людей на тех, кто стремится к модернизации страны, и тех, кто ищет идеал в далеком утраченном прошлом» (с. 44). Нисколько не вставая на сторону евразийцев, замечу, что и для меня «правильный образ жизни» и опора на древние (в том числе, христианские) традиции куда важнее «модернизации» как самоцели. Только я бы не сводил эту обращенность в прошлое к одной «морали» - тут речь, скорее, идет о смысле жизни как таковом. Для чего вообще рождается и живет человек? Только ли для того, чтобы всегда жить исключительно спокойно, максимально долго в мещанском комфорте, иметь доступ к новейшим технологическим новинкам, вкусной еде и современным медицинским препаратам? Или есть что-то гораздо более важное в жизни человека, чем быть вписанным в современные тренды и иметь возможность пользоваться всеми благами цивилизации (тем более, что бурный экономический рост стран уже приводит к экологическому и климатическому кризису)? Возможно, более правильно оценивать страны по индексу счастья их граждан, а не по уровню их модернизированности? Понятно, что автор в данном случае, скорее, имеет в виду, что недобросовестные политики и прислуживающие им «идеологи» вроде Дугина порой пытаются оправдать экономическую и политическую «отсталость» России и искусственное сдерживание ее социально-экономического развития некими «высшими» ценностями и идеалами, преследуя при этом собственные низменные цели банального удержания власти. Но не впадает ли тут автор в другую крайность, когда развенчивает чисто религиозную мотивацию? Скажем, когда он пишет, что «проблему набегов [в Древней Руси] не следует трактовать апокалиптически. Жизнь продолжалась» (с. 44). Отмечу, что продолжалась она далеко не для всех, а взгляд на войны, голод и смертоносные эпидемии через образы Апокалипсиса Иоанна Богослова или иные священные тексты вполне оправдан и естественен для христиан и вообще людей с религиозным сознанием (а таких в описываемый период XI века на Руси было немало). Имеем ли мы право полностью отринуть такого рода восприятие реальности как нечто совершенно незначительное? В книге содержится немало впечатляющих подробностей из жизни Средневековья. Так, Травин красочно противопоставляет венгров арабам: «Если арабы сформировали очаги высокой культуры в Южной Европе, то венгры отличались, прежде всего, разрушительными набегами. С грозным боевым кличем “hui-hui” они обрушивались на своего противника» (с. 31). Или приводит трагический случай конца XV столетия, когда в Остзейском крае немцы сожгли некоего русского за совершение им «содомского греха», чуждого их традиционным ценностям (с. 89-90). Так беспощадно тогдашние европейцы, надо полагать, боролись с тлетворным русским влиянием, развращающим их нравы. Отдельной линией через всю книгу проходит обращение к истории Новгородской республики, которая представлена как самодостаточное государственное образование. В предисловии автор иронично (?) замечает: «не стоит удивляться, если речь в какой-то момент зайдет о событиях, происходивших в Новгороде, а не в России» (с. 13). Автор строит свои заключения, основываясь на самом разнообразном материале: хрониках, берестяных грамотах, классических и новейших исторических исследованиях, личных впечатлениях путешественника и проч. Примечательно, как воспринимали Русь в Европе в XV веке. Как пишет Травин, «во Флоренции в Палаццо Веккио в одном из залов представлена любопытная географическая карта Европы. Там на границе с русскими землями располагается “Великое герцогство Новгородское”, а затем следует надпись типа “На Москву - туда” и никаких населенных пунктов. Похожее представление о русских землях демонстрирует Нюрнбергская хроника того же времени. В ней отмечается, что великий князь Иван живет “по ту сторону Новгорода”. Словом, Запад знал лишь тех, с кем торговал» (с. 242). Удивительно и то, что древний Новгород, поставлявший в Европу в основном меха и воск, не мог поставлять соленую рыбу, хотя Северная Русь была рыбой богата, а в Старой Руссе, расположенной недалеко от Новгорода, традиционно добывали соль (с. 244). А вот и указание на одну из причин российской отсталости: «Главным следствием ограниченных возможностей русской торговли со странами Запада было медленное развитие товарно-денежных отношений, или, точнее, дефицит золота и серебра. Сделки носили порой бартерный характер. Например, за воск или меха немцы расплачивались медью или солью. Оплаты монетами на Руси даже опасались, поскольку считалось, что через них можно заразиться чумой» (с. 247). В другом месте Травин пишет о тормозе модернизации в виде демонстративной незащищенности частной собственности: «Ведь для того, чтобы воспрепятствовать хозяйственному развитию, не обязательно отнимать собственность у подавляющего большинства людей. Достаточно создать в обществе представление, что имущество человека не защищено законом и может быть отнято за какие-то провинности, а то и просто по произволу вождя. В подобной ситуации возникает массовый страх потери собственности, а значит, стремление “спрятаться”, “не высовываться”, “вывести активы”, “уйти в тень”. В современной России, которую сторонники теории власти-собственности относят к восточному типу обществ, перераспределение с формальной точки зрения второстепенно. Большая часть собственников не теряет имущества в результате грубых “наездов” или же передает его иному хозяину добровольно (за выкуп). Но и подобная незащищенность негативно влияет на экономику. Похожим образом обстояло дело практически во всех странах Европы в Средние века» (с. 102-103). Надо отдать должное автору, что сопоставления России с Западом в его книге далеко не всегда говорят в пользу последнего. Вот, к примеру, что он пишет о насильственном переселении покоренных новгородцев великим князем Иваном III: «Почти сразу же вслед за Францией переселения прошли в Московском государстве, где Иван III покорил Новгород и стал искать способы обеспечить с его стороны послушание. Там депортации новгородцев начались в 1483 г. и шли до 1488 г. Всего переселили порядка 8000 человек [Зимин 1982: 78-79], что не достигает тех масштабов, которые были у Людовика XI в Аррасе. И тем более не достигает масштабов депортации морисков. Так что “переселение народов” не являлось варварской московской спецификой, как принято порой у нас думать» (с. 107). Одно из несомненных достоинств труда – сочетание примеров чисто экономической истории и наглядных фрагментов из художественной литературы того времени. Например, рассказывая о борьбе с грехом ростовщичества в средневековой Италии, замедлявшей экономический рост городов, Травин уместно приводит шутку из «Фацетий» Поджо Браччолини, где говорится об одном ростовщике из Виченцы, который «упрашивал местного монаха жестче и красноречивее клеймить ростовщичество для того, чтобы снизить конкуренцию на кредитном рынке» (с. 187). Заметны в книге и некоторые временные «скачки». Так, автор пишет: «Любопытно, однако, что сегодня именно некоторые западные историки вслед за современными “евразийцами” склонны “минимизировать ущерб”, нанесенный Руси [набегами монголов]» (с. 62), ссылаясь при этом на книгу британского историка-слависта Джона Феннела «Кризис средневековой Руси», изданную в 1983 году на Западе и в 1989 году – в СССР. То есть «сегодняшний день» в исторической науке, надо полагать, подразумевает, с его точки зрения, и исследования почти 40-летней давности. Впрочем, эта мелочь вполне объясняется возрастной дистанцией между мной и автором: я в 1983 году еще не родился, а Травин уже окончил экономический факультет ЛГУ, где учился на одном курсе с Андреем Илларионовым и Алексеем Кудриным. В целом книга производит благоприятное впечатление, хотя финал ее остался открытым, ведь развитие России на XVI веке совсем не закончилось, что бы ни говорил в разных интервью и ни писал в публицистических заметках об опричнине популярный современный писатель Владимир Сорокин[i]. Впрочем, Д.Я. Травин уже анонсировал продолжение своего труда, так что через какое-то время можно будет поделиться читательским мнением и относительно него. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей. [i] См., к примеру, недавнее интервью Владимира Сорокина The Financial Time, где он говорит, что «российское государство не очень-то изменилось со Средних веков, со времен Ивана Грозного». - https://www.ft.com/content/1f4bd315-7753-4e7a-be4e-0ea7e31522b9

Боровков Д.А. «Киевская Русь» — трансформация историографического концепта в советской историографии 1920-х – 1950-х гг. Б.Д. Греков В статье рассматривается проблема использования термина «Киевская Русь» в трудах советских историков 1920-х – 1950-х гг. Ключевые слова: Киевская Русь, С. В. Юшков, Б. Д. Греков, В. В. Мавродин, А. Н. Насонов. Сведения об авторе: Боровков Дмитрий Александрович – кандидат исторических наук; brancaleone85@mail.ru Abstract: In the article is considered the problem of the use the concept Kievan Rus’ in the works of Soviets historians between 1920 and 1950. Keywords: Kievan Rus’, S. Yushkov, B. Grekov, V. Mavrodin, A. Nasonov. Borovkov Dmitry – Cand. in history, brancaleone85@mail.ru В процессе становления советской исторической науки в 1920 – 1930-х гг. концептуальное содержание термина «Киевская Русь» изменилось. Теперь это было не региональное определение Киевской земли и не характеристика социокультурной общности, а характеристика исторического периода и сложившейся в этот период у восточных славян государственности особого типа, определение которого зависело от того, какое место эта государственность занимала в марксистской схеме социально-экономических формаций. Дискуссии между исследователями, относившими Киевскую Русь либо к рабовладельческой, либо к феодальной формации, продолжались на протяжении 1930-х гг. [Фроянов 1990, с. 230–258; Свердлов 1996, с. 187–224] на фоне уменьшения влияния М. Н. Покровского и его последователей, социологизировавших исторические процессы в ущерб конкретно-историческому содержанию. Еще до того момента как перевес в исторической науке получили приверженцы концепции генезиса феодализма в крупновотчинной форме во главе с Б. Д. Грековым, — автором многократно переиздававшейся в 1930 – 1950-х гг. монографии «Киевская Русь», — этот термин стал употребляться для характеристики феодальной государственности XI–XIII вв. в исследованиях и на русском [Юшков 1925] и на украинском языках [Рубинштейн 1930]. Таким образом, терминологическая тенденция, получившая развитие в предреволюционный период, продолжала укрепляться, хотя нельзя не отметить тот факт, что, став популярным в 1930-е гг., термин «Киевская Русь», как и в дореволюционной историографии, являлся не единственным термином, использовавшимся для характеристики восточнославянской государственности. Определенную конкуренцию в 1930 – 1940-е гг. ему составлял термин “империя Рюриковичей”, почерпнутый советскими исследователями из «Секретной истории дипломатии XVIII века» К. Маркса (1899) для определения дофеодальной государственности на Руси, характеризовавшейся «вассалитетом без ленов или ленами, состоявшими только из даней» [Маркс 1989, c. 4–5]. В трудах советских историков 1930 – 1940-х гг. этот термин сосуществовал с альтернативными терминами «Держава Рюриковичей» и «Киевское государство». Первый термин, который использовал С. В. Бахрушин для характеристики дофеодальной государственности X – первой половины XIвв. [Бахрушин 1938], получил ограниченное употребление в историографии [Греков 1949, с. 484; Базилевич 1950, с. 93–95]. Показательнее масштабное применение советскими историками термина «Киевское государство», восходящего к работам М. С. Грушевского. Проблема в том, что о непосредственном терминологическом влиянии М. С. Грушевского, как уже отмечалось в предшествующей статье, можно говорить лишь в отношении дореволюционных работ А. Е. Преснякова, тогда как в отношении работ советских исследователей можно предполагать независимое использование термина «Киевское государство», обусловленное необходимостью синхронизации феодализационного и государствообразующего процесса восточнославянского общества в рамках марксистской социологической схемы, поскольку, в соответствии с духом времени, они объявляли себя критиками “буржуазной историографии” в целом и работ М. С. Грушевского в частности. Так термин, введенный М. С. Грушевским для характеристики украинской государственности домонгольского периода, в советской историографии оказался наполнен принципиально иным содержанием, повторив в этом отношении концептуальную метаморфозу термина «Киевская Русь». Как можно заключить из рассмотрения ключевых работ, в некоторых случаях терминологическая эквилибристика советских исследователей доходила до эклектичности. Так, Б. Д. Греков, с некоторыми оговорками принимавший терминологию Маркса, одновременно проводил аналогии между империей Карла Великого, “империей Рюриковичей” и «Киевской Русью», причем последний термин он атрибутировал и М. С. Грушевскому, для которого более употребительным был термин «Киевское государство». «Что такое Киевская Русь? Империя ли это Рюриковичей, обнимающая все земли, находящиеся под властью Киева, включая сюда, хотя бы и с некоторыми оговорками, и Новгород, и Центральное Междуречье, как неизбежно вытекает из понимания этой империи Марксом, или же только Украина? Мне кажется, что для защиты последнего предположения нет достаточно веских аргументов. В 1904 г. М. С. Грушевский высказал упрек тем историкам, которые историю Киевской Руси склонны были рассматривать как начало общерусского исторического процесса. Упрек справедлив лишь отчасти. Конечно, Новгород имеет свою историю, точно так же, как и Ростово-Суздальская земля. Но отсюда не вытекает отрицание целого периода в истории восточноевропейского общества, когда Киев объединял огромную территорию, в состав которой входили и Новгород, и Суздаль, и Ростов. Отрицать этот факт – это равносильно отрицанию аналогичного факта в истории Западной Европы, где Франции, Германии и Италии предшествовала огромная империя Карла Великого, таившая в своих недрах зародыши этих будущих политических образований» [Греков 1937, с. 16–17]. Из этого фрагмента следует, что терминологическая новация Маркса была использована Б. Д. Грековым в качестве контраргумента против узкой националистической трактовки киевской государственности в концепции М. С. Грушевского. Термин “империя Рюриковичей”, наряду с определением «Киевское государство», использовался Б. Д. Грековым и в разных изданиях монографии “Киевская Русь” [Ср.: Греков 1939, с. 254; Греков 1944, с. 281; Греков 1949, с. 475], причем «Киевское государство», возникшее после объединения Новгорода и Киева в 882 г., в рамках его концепции выступало правопреемником «Новгородской Руси» и «Киевской Руси», в данном случае, понимавшихся в региональном смысле [Греков 1949, c. 445]. Однако в последнем издании, которое подготовил к печати исследователь, произошел отказ и от термина “империя Рюриковичей” и от термина «Киевское государство», которые были последовательно заменены на термин «Древнерусское государство», хотя в тексте, как его синоним, сохранился термин «Киевская Русь» [Греков 1953]. Аналогичный терминологический плюрализм присутствует и в работах ученика Б. Д. Грекова В. В. Мавродина. В “Очерках истории Левобережной Украины” (1940), посвященных истории Чернигово-Северской земли IX–XIV вв., он оперировал понятиями «Киевское государство» и “империя Рюриковичей” [Мавродин 2002, с. 193, 194]. В монографии “Образование древнерусского государства” наряду с этими понятиями появляются понятия «Киевской Руси» [Мавродин 1945, с. 223, 248, 287, 374 и др.] и «Киевской державы» [Мавродин 1945, c. 375], хотя, вопреки заглавию книги, предпочтение отдано не понятию «древнерусское государство», а понятию «Киевское государство», генезис которого автор вел от объединения Киева и Новгорода в 882 г. [Мавродин 1945, с. 221]. Понятием «древнерусское государство» исследователь пользовался в более поздних работах [Мавродин 1956; Мавродин 1971]. В монографии С. В. Юшкова «Очерки по истории феодализма в Киевской Руси», изданной одновременно на русском и украинском языках (1939), термин «Киевская Русь» также соседствовал с применявшимися для характеристики дофеодального периода терминами «Киевское государство» и “империя Рюриковичей”, и отождествлялся с ними [Юшков 1939, c. 26, 174, 175], но развернутого определения этих терминов исследователь не предложил, несмотря на то, что его концепция генезиса феодальных отношений отличалась структурной стройностью. Следует отметить, что в поздних его работах соотношение терминов было изменено: хотя использование термина «Киевская Русь» продолжилось, по частоте употребления оно стало уступать термину «Киевское государство», которое типологически подразделялось на «Киевское дофеодальное государство» (до середины XI в.) и «Киевское феодальное государство» [Ср.: Юшков 1946; Юшков 1949]. Затем к этому набору терминов добавилось определение «Русское феодальное государство» [Юшков 1950], которое исследователь использовал в процессе дискуссии по периодизации истории СССР, состоявшейся на страницах журнала “Вопросы истории” в 1949–1951 гг., в результате которой произошло удревнение процесса формирования феодальной государственности у восточных славян [Фроянов 1990, с. 261–271; Свердлов 1996, с. 245–248; Дубровский 2017, c. 454–471], для характеристики каковой ее участники использовали как понятие «Киевское государство» [Базилевич 1949, с. 70, 71], так и понятие «Киевская Русь» [Довженок, Брайчевский 1951, с. 60, 62, 67, 68, 77]. В вышедшей в это же время монографии “Русская земля” и образование территории древнерусского государства” А. Н. Насонов пользовался термином «Киевское государство», под каковым подразумевал «государство, образовавшееся в результате объединения русского Юга и Севера во главе с Киевом на рубеже IX–X веков», основу которого, в свою очередь, составляло «Древнее государство Среднего Поднепровья, называвшееся «Русской землей» [Насонов 1951, с. 7]. В позднейшей работе по истории начального киевского летописания (впервые опубликованной в 1959) исследователь, напротив, отдавал приоритет термину «Древнерусское государство» [Насонов 1969, с. 12, 13, 19, 42, 46, 56 и др.]. Итак, на примере работ Б. Д. Грекова, В. В. Мавродина и А. Н. Насонова с 1950-х гг. можно говорить о целенаправленном использовании термина «Древнерусское государство» для характеристики восточнославянской государственности домонгольского периода. Распространению этого термина способствовала ревизия построений советских историков после выхода в свет статьи И. В. Сталина “Марксизм и вопросы языкознания” (1950), о чем писал, например, Б. Д. Греков в статье “Генезис феодализма в России”, где термин «Древнерусское государство» был последовательно использован им впервые [Греков 1952; см. также: Свердлов 1996, с. 248–249; Дубровский 2017, c. 495–498]. Под влиянием этой сталинской работы, в частности, произошел отказ от исторических параллелей между Древней Русью и империей Карла Великого [Черепнин 1953, с. 51]. Правда, производное от этой параллели определение “империя Рюриковичей”, как и термин «Киевская Русь», не исчезли полностью из словаря советских историков (благодаря работам одного из авторов концепции “раннефеодальной монархии” Б. А. Рыбакова и его концептуального антагониста И. Я. Фроянова, разработавшего концепцию “дофеодальной” государственности), однако во второй половине XX в. эти определения в их исторических нарративах значительно потеснил термин «Древнерусское государство». "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей. Список литературы. Базилевич 1949 – Базилевич К. Опыт периодизации истории СССР феодального периода // Вопросы истории. №11. Базилевич 1950 – Базилевич К. В. История СССР. От древнейших времен до конца XVII века. Курс лекций, прочитанных в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б). М. Бахрушин 1938 – Бахрушин С. В. Держава Рюриковичей // Вестник древней истории. №2. Греков 1937 – Греков Б. Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. [2-е изд.]. М., Л. Греков 1939 – Греков Б. Д. Киевская Русь [1-е изд.]. М. Греков 1944 – Греков Б. Д. Киевская Русь [2-е изд.]. М., Л. Греков 1949 – Греков Б. Д. Киевская Русь [3-е изд.]. М. Греков 1952 – Греков Б. Д. Генезис феодализма в России в свете учения И. В. Сталина о базисе и надстройке // Вопросы истории. №5. Греков 1953 – Греков Б. Д. Киевская Русь [4-е изд.]. М. Довженок, Брайчевский 1951 – Довженок В., Брайчевский М. О времени сложения феодализма в Древней Руси // Вопросы истории. №8. Дубровский 2017 – Дубровский А. М. Власть и историческая мысль в СССР (1930–1950-е гг.). М. Мавродин 1945 – Мавродин В. В. Образование древнерусского государства. Л. Мавродин 1956 – Мавродин В. В. Очерки истории СССР. Древнерусское государство. М. Мавродин 1971 – Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М. Мавродин 2002 – Мавродин В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV века) [2-е изд.] СПб. Маркс 1989 – Маркс К. Разоблачения дипломатической истории XVIII века // Вопросы истории. №4. Насонов 1951 – Насонов А. Н. “Русская земля” и об­разова­ние тер­ритории древне­русского государства. М. Насонов 1969 – Насонов А. Н. История русского летописания. XI — начало XVIII века. Очерки и исследования. М. Рубинштейн 1930 – Рубинштейн Н. Л. Нарис iсторii Киïвськоï Русi. Харкiв, Одеса. Свердлов 1996 – Свердлов М. Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIII—XX вв. СПб. Фроянов 1990 – Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки отечественной историографии. Л. Черепнин 1953 – Черепнин Л. В. Основные этапы развития фео­даль­ной собственности на Руси (до XVII века) // Вопросы истории. №4. Юшков 1925 – Юшков С. Феодальные отношения в Киевской Руси // Ученые записки Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чернышевского. Т. III. Вып. 4. Юшков 1939 – Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М., Л. Юшков 1946 – Юшков С. К вопросу о дофеодальном («варварском») государстве // Вопросы истории. №7. Юшков 1949 – Юшков С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М. Юшков 1950 – Юшков С. К вопросу о политических формах русского государства до XIX века // Вопросы истории. №1.

Ёмота Инухико И всё же, почему Россия вызывает у нас ностальгию? Очерк впервые опубликован в японском журнале «Синтё»“新潮”(май, 2022). Перевёл с японского Александр Беляев. Текущая международная общественно-политическая ситуация в связи с Россией настраивает японских интеллектуалов и японское общество в целом на мемуарно-рефлексивную, ностальгическую тональность. Чем представляется Россия и Советский Союз в глазах японцев? Отечественная история культуры в самом широком смысле – классическая литература, классическая музыка, наука, кино, космос, кухня – всё это подвергается беглому, краткому, но панорамному рассмотрению со стороны одного из японских интеллектуалов современности. Специфика японского взгляда на Россию в сопоставлении с восприятием Запада и Америки, безусловно, не лишена субъективности и черт, присущих послевоенному поколению, в чём автор честно признаётся. Примером сложного синтеза России и Японии в одном лице служит фигура практически забытого писателя Оидзуми Кокусэки (1893–1957), наполовину японца, наполовину русского: с него начинается и им же завершается предлагаемый очерк. Ключевые слова: российская история, русская литература, русская культура, советское кино, японское кино, японская литература, японское послевоенное общество, российско-японские культурные контакты, азиатско-европейская проблематика, политика Сведения об авторе: Ёмота Инухико (р. 1953, в настоящее время живёт в Йокогаме) – поэт, эссеист, кинокритик, специалист в области сравнительного литературоведения. В прошлом – преподаватель ряда университетов (Университет Мэйдзи, университет Тоё, Колумбийский университет, Болонский университет, Университет Чунан в Сеуле). Автор более ста книжных публикаций самого разного характера и тематики (литературная критика и эссеистика, поэзия, история азиатского кино), не считая журнальных статей, публикаций в соавторстве и переводов. Сведения о переводчике: Беляев Александр Павлович (р. 1982, Москва) – ст. преподаватель ИКВИА НИУ ВШЭ. Поэт, специалист в области ориентальной каллиграфии, переводчик (в том числе, перевёл с японского книгу Ёмоты Инухико «Теория каваии» (НЛО, 2018) и его же эссе «Разделяя разделённое» («Искусство кино», №1, 2022)). Контактная информация: apbelyaev@hse.ru Yomota Inuhiko Still, why is Russia so nostalgic for Japanese? Summary. The current international socio-political situation in connection with Russia sets up Japanese intellectuals and Japanese society as a whole for a memoir-reflexive, nostalgic tone. What is Russia and the Soviet Union in the eyes of the Japanese? Domestic history of culture in the broadest sense - classical literature, classical music, science, cinema, space, cuisine - all this is subjected to a cursory, brief, but panoramic review by one of the Japanese intellectuals of our time. The specificity of the Japanese view of Russia in comparison with the perception of the West and America, of course, is not without subjectivity and features inherent in the post-war generation, which the author honestly admits. An example of the complex synthesis of Russia and Japan in one person is the figure of the almost forgotten writer Oizumi Kokuseki (1893–1957), half Japanese, half Russian: the proposed essay begins and ends with him. key words: Russian history, Russian literature, Russian culture, Soviet cinema, Japanese cinema, Japanese literature, Japanese post-war society, Russian-Japanese culture exchange, Asian-European problem, politics About the author: Yomota Inuhiko (b. 1953, currently living in Yokohama) is a poet, essayist, film critic, and specialist in comparative literature. In the past, he has been a lecturer at a number of universities (Meiji University, Toyo University, Columbia University, University of Bologna, Chunan University in Seoul). He is the author of more than one hundred book publications of a very different nature and subject matter (literary criticism and essays, poetry, history of Asian cinema), not counting journal articles, co-authored publications and translations. Belyaev Alexander Pavlovich (b. 1982, Moscow) - Art. Lecturer (IOCS, HSE). Poet, specialist in oriental calligraphy, translator (including the translation of Yomota Inuhiko’s book “Kawaii-ron” (New Literary Review, 2018) and his essay “Separating the Divided” from Japanese (The Art of Cinema, No. 1, 2022)). В феврале этого года мне представилась возможность рассказать о том, чем я занимаюсь в последнее время, на московской конференции «История и культура Японии». По причине ковида все доклады проходили в «Зуме». Так что пожевать мороженого в заиндевевших московских парках, как это обычно делают все московиты, мне не удалось. Участники конференции сидели в своих домашних кабинетах перед мониторами, дискутировали, задавали вопросы. За спинами докладчиков на экранах сплошь стеллажи с книгами: повседневное пространство учёного человека. Что русские, что японские гуманитарии – образ жизни у всех у нас примерно одинаковый, подумал я и усмехнулся. Итак, начал я, был такой писатель Оидзуми Кокусэки (1894–1957). Он владел умами и душами японских читателей во времена Тайсё (1912–1926). Сейчас о нём помнят разве что редкие пытливые книгочеи или специалисты в области литературы. По-японски его звали Киёси, по-русски – Александр Степанович Киёсский. Родился в Нагасаки, отец – русский дипломат, мать – японка дворянско-самурайского происхождения. Отец почти сразу же после рождения сына уезжает по делам службы в Ханькоу, где вскоре и умирает. Маленького Киёси родня забирает в Москву, там он начинает ходить в школу. Молодые годы Киёсского продолжаются в Париже, он учится в лицее Сен-Жермен. Первая написанная им (на французском) вещь посвящена музею Гюго. Возвращается на родину, заканчивает школу в Нагасаки. Опять приезжает в Россию, оказывается в Петрограде, в эпицентре революции, сожительствует с девушкой-еврейкой. Страшась погромов, революционного хаоса и гонений по национальному признаку, опять возвращается в Японию. Поступает на учёбу в Киото, наследство его постепенно тает. Перебирается в Токио, снова начинает учиться, снова бросает. Начинает работать – то на верфях Исикавадзимы, то занимается кожевенным делом в Асакуса. Вспоминая свою детскую встречу со стариком Толстым в Ясной поляне, пишет статью для журнала «Толстовские штудии». Впервые подписывается как «Оидзуми Кокусэки». Воспользовавшись случаем – отправкой японских войск в Сибирь – оказывается в Чите. По возвращении в Японию дебютирует в качестве журналиста-эссеиста, знатока России. К молодому человеку с необычной биографией присматривается главный редактор журнала «Тюокорон» Такита Тёин. Публикует его «Автобиографию». В одночасье Кокусэки становится знаменит. Сейчас в это невозможно поверить, но в те времена – на дворе 1919 год, Кокусэки исполнилось 25 – журнал «Тюокорон» был вратами в мир литературы. Далее он пишет роман, где главным героем выведен Лао Цзы – вещь становится бестселлером. Затем следует исторический роман из жизни Нагасаки XIX века. Переводит Горького, Лермонтова, издаёт «Историю русской литературы». Для молодого Кэндзи Мидзогути адаптирует «Мадемуазель де Скюдери» Гофмана, тем самым становясь у истоков японского экспрессионизма в кино. Но тут Кокусэки начинают травить его же «коллеги по цеху». Обрушиваются нападки самого разного рода – дескать, он подделка, фальшивка, не знает толком русского и пр. Двери журнала «Тюокорон» (жалкий журналишко!) перед ним закрываются – со смертью Такиты Тёина Кокусэки теряет своего последнего покровителя. Начинает писать красочные очерки о своих путешествиях по горам и долам Японии. По мере усиления милитаристских настроений в стране всё чаще подвергается нападкам ещё и за это – космополит, иностранец… Жизнь Кокусэки обрывается на 64-м году, в 1957-м, к этому времени он окончательно спился, батрача толмачом на американской военной базе в Ёкосуке. Японский актёр Оидзуми Акира (1925–1998) – третий сын Кокусэки. Если вкратце, то вот так. Доклад мой прошёл успешно. Один за другим посыпались вопросы: почему такой выдающийся литератор, как Оидзуми Кокусэки, подвергался нападкам? Почему оказался забыт? Отвечая, я думал о том, что наши японские филологи дискуссий об этом авторе практически не устраивают. Никакого интереса у так называемых японских русистов этот автор не вызывает, если не считать пионерской работы Накамото Нобуюки (р. 1932)[1]. Однако, самому Кокусэки всё же наверняка приятно глядеть с того света на мои потуги, думал я, дописывая статью для грядущего сборника, и тут вдруг узнал новости: Россия вторглась в Украину. «Стыд и позор», пишет мне по мейлу коллега из Москвы, пригласивший меня на давешнюю конференцию, и добавляет, что только что вышел свежий номер журнала «Искусство кино». На первой же странице значится: «Этот номер – антивоенный». Тема номера – гражданская война. Означенный коллега перевёл для этого номера мой текст, точнее, отрывок из книги об одном южнокорейском фильме, действие которого разворачивается на границе между Северной и Южной Кореей. Сейчас, в начале апреля, как раз, когда я пишу этот очерк, боевые действия в самом разгаре. Российские войска с самого начала рассчитывали на быстрое взятие Киева, но, видать, не задалось. Как дальше будут развиваться события – этого мне предугадать не дано. Может, как некогда во время войны во Вьетнаме? Или стороны пойдут на мировую? Не могу даже предположить. У японских медиа развязались языки: журналисты осуждают Путина, пеняют на чинимые им хаос и беспорядки, сочувствуют беженцам и потерпевшим, призывают прекратить войну и ратуют за мир. Нельзя сказать, что в этой ситуации по отношению к русским в Японии не возникает антипатии. Так, например, послышались призывы не ходить в один известный ресторан русской кухни, расположенный на Гиндзе в Токио, а в городе Саппоро перенесли (или отменили) выставку, посвящённую русской литературе. Подобное недопустимо. Японское правительство по примеру Америки наложило на Россию экономические санкции, Россия же в ответ на это сообщила о полном прекращении работы над мирным договором. Что, японцы в самом деле встревожены войной? По моему впечатлению, многие хоть и выражают обеспокоенность на словах, но при этом следят за военной обстановкой как за компьютерной игрой, в которую играют другие. Только о том и трезвонят, как зачумлённые. Сами эти люди, похоже, не сомневаются в том, что находятся в зоне безопасности. Дискурсы и настроения у них исключительно такие: Украине надо как можно скорее пересматривать конституцию, а для обеих армий важнее всего наращивать оборону. Цель моей статьи вовсе не в том, чтобы скорей-скорей успеть поучаствовать в болтовне на тему этой глупой и ужасной войны. Я хочу сказать вот что: по отношению ко всему, что можно называть русским или российским и что так или иначе нас окружает уже долгое время, у нас, у японцев, выработалось более глубокое отношение, за которым скрываются сложные коллективные чувства и эмоции. Поставлю вопрос прямо: почему японцы испытывают ностальгию по отношению к слову «Россия»? Почему вдруг сейчас стали испытывать? Ведь речь тут идёт не только о кино и литературе. Кухня, музыка, всё что угодно. Почему всё, что имеет русское происхождение, оказалось овеяно для нас такой магией очарования и вызывает такую близость? Для сравнения: в адрес Америки или Франции мы ощущаем совсем другое – скорее восхищение или даже преклонение на грани с завистью, от чего возникает комплекс неполноценности, точнее, своего рода лёгкое напряжение, тонкое, едва заметное. В чём же разница между нашим отношением к России и к странам Запада? Вот о чём я хотел бы поразмышлять в данном случае. С исторической точки зрения приязненному отношению японцев к русским мешал ряд препятствий. Русско-японская война, затем Сибирская экспедиция японских войск (1918–1922), наконец, сражения ближе к концу Второй мировой[2]: много раз обе страны – Россия и Япония – опаляли друг друга огнём войны. Так, в августе 1945-го Советский Союз, в одностороннем порядке нарушив договор о ненападении, ввёл свои войска в Маньчжурию, в результате чего огромное множество японцев попало в плен и было отправлено на изнурительные каторжные работы. Диктаторский режим Сталина наводил на японцев ужас, наличие у Советского Союза ядерного оружия грозило всему миру концом света. Проблема Северных территорий до сих пор не решена, и только по этой причине между Японией и Россией не подписан мирный договор. И вдобавок ко всему этому – вот, пожалуйста, ещё и Украина. В связи с Россией пресловутые «травмы» громоздятся одна на другую. Со странами Запада, если только не брать Америку, чьё присутствие в Японии после поражения в войне до сих пор весьма ощутимо, то есть с бывшими «Великими державами» вроде Франции или Германии Японию никакие травмы не связывают. С Россией же Япония неоднократно воевала, поэтому неудивительно, что антироссийские настроения в обществе присутствуют. И всё равно, несмотря на это, при слове «Россия» меня обуревает чувство ностальгии: в памяти всплывают русские народные песни, вспоминаются наши студенческие театральные постановки по Чехову, японские гастроли советского цирка, оперы Большого театра. В чём же природа подобного рода ностальгии? Страна, которая наводила ужас на весь мир до тех пор, пока с грохотом не развалилась, послужила причиной тому, что теперь вдруг ушедшая, стародавняя Россия, этот синоним всего практически накрепко забытого и отошедшего в прошлое, делается предметом воспоминаний и мыслится мной в категориях утраты? Ну, хорошо, допустим – да это и в самом деле так – Япония начала 20 века многое переняла и восприняла от России. Строй и стиль японской литературы того времени отталкивался от переводов Тургенева, выполненных знатоком русской литературы Фтабатэем Симэем (1864–1909), а в начальных титрах к фильму «Духи на дороге» (реж. Минору Мурата, 1921) – этот фильм стал, кстати, провозвестником японского движения за чистый кинематограф – так вот, в титрах значилась цитата из пьесы Горького «На дне», причём на русском и на японском. История нашей музыки прекрасно помнит о той роли, какую сыграли для японских классических оркестров осевшие в Харбине русские белогвардейцы. Нет необходимости продолжать приводить примеры подобных влияний в сфере культуры, ибо они известны. Я хотел бы скорее рассказать о том действительно близком присутствии России, которое ощущалось мной в условиях японского социума послевоенного времени. Я хочу поведать о своём наивном восхищении молодости: о том, как я был охвачен русской культурой и достижениями советской науки. Это будет автобиография моего, сугубо личного чувства к России. Первыми мне вспоминаются добрые детские сказки в изложении Толстого. Ту самую книжку, что читала моя мать ещё до войны, я дошкольником с удовольствием перечитывал по многу раз. Затем последовали русские народные песни. В самом ли деле это были «песни русского народа» и насколько оригинальной была мелодия – подобными вопросами никто не задавался. Люди постарше собирались в заведениях, где можно было попеть, и дружно выводили на японском «Тройку», «Красный сарафан», топали и хлопали в такт «Недельки». До войны была распространена русская кухня. Пирожки, борщ, квашеная капуста. Помнится, даже в начальной школе на обед иной раз появлялось нечто под названием «борщ». Временами моя мать подавала на стол так называемый «русский салат»: это была гора капусты под маринадом. Я хоть и спрашивал у неё, при чём тут Россия, но ответа не получал. Потом, конечно, сладкие звуки мелодий Чайковского. Словосочетание «Шоколад фабрики Морозова» тоже звучало сладко и волшебно. В ту же коллекцию – конфеты в форме шоколадных бутылочек с ликёром фабрики Гончарова, хотя в детстве мне их не давали. Во время семейных празднеств кто-нибудь из родни нередко вспоминал поездку в Харбин… Перебирая свои воспоминания, связанные с Россией, я хочу сопоставить их с тем, что вспоминается мне в связи с Америкой. Бейсбол, вестерны, лёгкая музыка. Родившись в 1953-м, спустя два года после подписания мирного договора в Сан-Франциско, я принадлежал к другой молодёжи, нежели поколение Хасуми Сигэхико[3], на которое культура оккупационных войск наложила неизгладимый отпечаток. В начале 60-х американская массовая культура была повальным явлением. Надо ли говорить, что это был результат американской политики по отношению к оккупированной стране. В кинотеатрах повсюду крутили голливудские фильмы, по телевизору – американские «домашние мелодрамы» (home drama) и мультики. В классах рядком стояли книги из серии «Школьная библиотечка»; за исключением Марии Кюри всё это были истории про американцев. Эдисон, Гериг, Бейб Рут… спрашивается, зачем было пичкать меня историями про этих янки-бейсболистов, которые не имеют ко мне ни малейшего отношения? Уловки культурной пропаганды оккупантов, не иначе. При том, что в своё время я проходил стажировку в Америке, сегодня у меня вся эта послевоенная американская культура не вызывает ни малейшей ностальгии. Бейсбол как не волновал меня никогда, так и до сих пор не волнует, да и от вестернов Джона Форда не осталось ничего достойного воспоминаний. Ни корнбиф, ни гамбургеры не произвели на меня особого впечатления, так что сильного желания наброситься на что-то подобное я не испытываю. Быть может, в своём поколении я оказался меньшинством? До такой степени ностальгировать по русской культуре и при этом оставаться совершенно равнодушным к культуре американской – вероятно, во мне какой-то изъян, мутация, присущая гражданину оккупированной страны во втором поколении? В тринадцать лет, забыв обо всём на свете, я читал «Как закалялась сталь» Островского – боюсь, я был один такой на всю Японию; среди своих однокашников – уж точно. Вспоминая о том, с каким энтузиазмом я в своё время коллекционировал марки, я стал смутно догадываться, в чём причина моего преклонения школьной поры перед Советским Союзом. Марки мои аккуратно вклеены в альбом и расклассифицированы по странам; пересматривая в очередной раз свою коллекцию и дойдя до СССР, я внезапно всё понял. Вовсе не песни и не сказки влекли меня к Советскому. Да и коммунизм был мне, честно сказать, до лампочки. Но – «Спутник»! «Восток»! Эти слова олицетворяли космические открытия, иными словами, прогресс, развитие науки и искусства, которые были устремлены в будущее. Советский Союз был, безусловно, пионером в освоении космоса. Юрий Гагарин наряду с великим иллюзионистом Советского цирка Эмилем Кио – вот кто были моими героями и кумирами. На этом я хотел бы прервать свои личные воспоминания. Читателю моего поколения и самому наверняка есть, что вспомнить и добавить к моему перечню. Если взглянуть с точки зрения истории культуры, то русская культура, присутствовавшая в послевоенном японском обществе, была чем-то вроде контркультуры по отношению к культуре американской, диктовавшей свои условия на правах оккупантов. Нельзя сказать, что американский генштаб (англ. GHQ, от «General Headquarters») встречал проявления русской культуры с распростёртыми. В условиях холодной войны были опасения, что культура страны-соперницы будет распространяться в Японии на манер пропаганды, поэтому было решено, к примеру, ввести регулятивные меры и ограничить показы советских фильмов. В действительности это означало тайные просмотры на службе или в домах культуры для рабочих, причём иной раз фильмы крутили или ещё не прошедшие цензуру, или вовсе запрещённые. Что касается известной в Японии кинотехнологии Техниколор, то в это время Советский Союз перегоняет Голливуд. Японцев поразил пышущий красками сказочный мир фильма «Каменный цветок», а «Сказание о земле Сибирской» привело в восторг своими песнями на фоне величественных пейзажей. В 1950-м году начинает выходить журнал «Советское кино». В Японии это издание становится важным печатным органом, публикующим независимые профессиональные киноведческие работы. «Соцреализм», за который ратовал Сталин, в Японию попал в качестве явления, основным посылом которого было сохранение и оберегание традиционной народной культуры. Демократия на американский манер, принятая в качестве основополагающего принципа, одним ударом отсекла довоенную культурную традицию, окрестив её «феодализмом»; подобная принудительная, силой насаждаемая тенденция или идеология до определённой степени играла роль седативного препарата. В 1951 году был подписан Сан-Францисский мирный договор. По мере восстановления политической независимости Японии статус Советского Союза в качестве источника оппозиционной культуры становился всё очевиднее. Один за другим в Японию стали приезжать классические музыканты, всюду их встречал тёплый приём. Восторженные впечатления от визита в Японию Давида Ойстраха, например, засвидетельствованы в книге «Чёрная бабочка» (1955) Иноуэ Ясуси[4]. 1958-й год стал годом неслыханного советского «бума» в Японии. Классические исполнители-музыканты – это само собой, но и театр, и цирк активно гастролировали по всей Японии. Театр новой драмы «Сингэки»[5] приостановил свои спектакли ради приехавшего МХАТа, на спектакли которого вся труппа ходила наряду с простыми зрителями. К этому же времени относится начало продажи импортных сластей, на рекламах которых значилось: «Вкус Москвы». На этом фоне один за другим стали заявлять о себе японские писатели, которые в университетах учили русский и сочиняли свои произведения под влиянием русской литературы XIX века. Я говорю о литературной генерации, к которой принадлежат Ли Хёсон (Ри Кайсэй), Гото Мэйсэй, Мориути Тосио[6]. К семидесятым годам эта волна уже практически схлынула, однако само её возникновение было симптоматичным: Россия пронеслась вихрем авангарда по всему миру, и Япония при этом не осталась в стороне, особенно в том, что касается теории литературы и современной мысли. Речь идёт о Михаиле Бахтине и о тартуском семиотическом кружке. Совсем недавно снискавший мировую известность фильм «Сядь за руль моей машины» (2022, реж. Хамагути Рюскэ) – экранизация одноимённого рассказа Харуки Мураками, значимую часть которой занимают сцены репетиции пьесы Чехова «Дядя Ваня», также однозначно свидетельствует в пользу преклонения японцев перед русской литературой. Я вовсе не хочу сказать, что европейская классика – будь то музыка или «серьёзная» литература (дзюнбунгаку) – являются для японцев чем-то слишком высоким и недоступным пониманию. Я говорю об огромном влиянии культуры и искусства именно России и именно на массовую японскую публику, на простой народ. И тут необходимо вспомнить о тех писателях, художниках и деятелях искусства в широком смысле, к которым применим эпитет «народный» (кокуминтэки) и в чьём творчестве воплотилось и отразилось миропонимание и мировоззрение массового послевоенного японца. Достаточно рассмотреть лишь самых ярких и характерных представителей этого ряда, которые творили в разных жанрах – кино, комиксы-манга, литература, – и мы поймём, что все они являлись ярыми и пылкими поклонниками и обожателями России. Кинорежиссёр Акира Куросава (1910–1998) с детских лет насмотрелся пролетарской живописи, а от своего родного брата Хэйго узнал о русской литературе. После войны Куросава экранизировал «Идиота» Достоевского и «На дне» Горького. Кроме того, он снял советско-японский фильм «Дерсу Узала», главный герой которого – охотник, представитель одной из множества малочисленных народностей Сибири. Аниматор, мультипликатор и рисовальщик комиксов Тэдзука Осаму (1928–1989) был страстным любителем русской классической музыки и балета. В поисках материала он обращался к русским сказкам, нарисовал мангу для девочек «Красный снег», в которой Чайковский выручает несчастную барышню, а также выпустил авторское прочтение «Преступления и наказания» Достоевского в жанре манга. Более того, Тэдзука Осаму строго различал Россию и Советский Союз. В некоторых его произведениях появляется тоталитарная милитаризованная держава под названием «Мигуруся», моделью которой явно послужил Советский Союз; живописно изображён устрашающий, жуткий характер политического устройства этой страны. Однако, несмотря на это, вернее, благодаря этому тяга Осаму ко всему «русскому» проявляется куда сильнее. Аниматор-энтузиаст, он создает мультипликационную версию «Картинок с выставки» Мусоргского; незаконченной осталась его «Лесная легенда», вдохновлённая 4-й симфонией Чайковского. Писатель, эссеист и автор песенных текстов Ицуки Хироюки (р. 1932) изучал русский язык и русскую литературу в университете Васэда и на литературные подмостки взлетел благодаря новелле «До свидания, московские стиляги» (1966). Главный герой этой вещи сомневается в своих способностях джазового пианиста и становится музыкальным продюсером. Он приезжает в Москву, где местные бюрократы от культуры вызывают у него омерзение своим чванством, высокомерием и косным взглядом на музыку. Встретив на улице одного из стиляг и благодаря этой встрече очутившись в сомнительном питейном заведении, главный герой неожиданно для себя самого наблюдает «возрождение» джаза. Эту короткую новеллу, в которой джазовый элемент роднит антиобщественную контркультуру социалистической Москвы с американским чернокожим населением, вполне можно назвать прорывной. Через год в переводе на японский выходит «Звёздный билет» Василия Аксёнова: история двух братьев, один из которых – учёный, другой – битник. А через два года после выхода новеллы Ицуки, в 1968-м, на японском языке впервые появляются стихи Бродского. Недавно в Японии вышел десятый том эпопеи Ицуки Хироюки «Ворота в юность», которую автор пишет уже на протяжении полувека. Главный герой этой вещи появился на свет в Тикухо (префектура Фукуока, на севере о. Кюсю), знаменитом своими угольными разработками; в шестидесятые он пытается пересечь Сибирь, где получает ранение. Скрываясь от КГБ на берегах Байкала, в страхе, что его всё же найдут, он изучает русский язык – в этом ему помогает его русская возлюбленная. По возвращении на родину он получает приглашение от Советского цирка и таким образом добивается успеха. Начинается его международная артистическая бурная жизнь. Короче говоря, эпопея представляет собой невероятную, хотя теоретически и возможную, кто его знает, в любом случае – совершенно фантастическую автобиографию Ицуки-русофила. Итак: Акира Куросава, Тэдзука Осаму, Ицуки Хироюки. Это не университетские профессора, посвятившие свои жизни изучению России и русского мира. Всех троих объединяет одно обстоятельство: где-то и когда-то в незапамятном детстве каждый из них познакомился с Россией и пронёс свою очарованность культурой этой страны через всю свою творческую жизнь, реализовавшуюся в музыке, литературе или кино. Будучи японцами послевоенного времени, все трое с неизбежностью испытали на себе и американское культурное влияние. Для Куросавы это – Джон Форд, для Осаму Тэдзука – Дисней, для Ицуки – джаз и блюз. Однако их отношение к российскому – это одно, а к американскому – совсем другое. Различается само направление взгляда. Американская культура подавляет японцев своим масштабом. Тэдзука Осаму начинал с подражания американской анимации, картины «Семь самураев» и «Телохранитель» Куросавы критики упрекали за сходство с вестернами (точнее, сказано так: эти фильмы вызывают те же реакции у зрителя, что и вестерны), Ицуки, в свою очередь, поднимает проблему: может ли японский джаз достичь уровня Америки, страны своего происхождения? Россия же, в отличие от американского подавляющего воздействия, производила эффект совершенно иной. И кино, и литература России не могли не стать образцами для подражания, но, тем не менее, они не превратились в святыни, перед которыми остаётся разве что пасть на колени и всё. Суровые, строгие и серьёзные романы Достоевского, при всём величии их достоинства, вполне могли направлять воображение Куросавы и Тэдзуки Осаму, эти истории можно было подвергать своеобразным авторским адаптациям. Ицуки, по мере пристального всматривания в Москву откровенно высказывается против главенствующей в искусстве советской идеологии и фокусируется на исключённой из неё периферийной контркультуре. Все три автора очарованы русской (или российской) культурой, но она их не подавляет, не давит на них. Взгляды на Америку и на Россию – это разные углы и точки зрения, разные позиции и отношения. Трое означенных авторов, находясь на одном уровне с обычными, простыми японцами, смотрели на Россию с ностальгией. И японская публика смогла разделить их взгляды и чувства, сочтя всех троих «народными» любимцами. Вернёмся к поставленному в самом начале вопросу. Почему японцы ностальгируют по России? Почему, несмотря на все сложности, трагедии и травмы прошлого и нынешнего времени – что мирного, что военного – японцы всё равно чувствуют симпатию и близость в отношении страны-соседа? Понятное дело, простого ответа на этот вопрос не найти. Ни борщами, ни чеховскими пьесами про маленького человека тут ничего не объяснишь. Если позволить себе некую абстракцию, то я думаю, проблема в том, что такое вообще Запад, западная культура. Конкретнее выражаясь, речь идёт о том странном, диковинном и таинственном сочетании и совмещении «Востока и Запада», «Европы и Азии», которое представляет собой Россия в понимании и в восприятии японцев. В ходе модернизации Япония обрела новую идентичность, новый облик за счёт западных моделей и образцов. Но для прозападной обновлённой Японии Россия – это и Восток, и Запад, это что-то огромное, неохватное и несводимое только к западному модусу существования. Для Японии Россия – это не одна из стран Запада, за которой она вынуждена следовать, ощущая неравенство ситуации и свою ущербность в связи с этим, но первая Западная держава, с которой Японии довелось сражаться и соперничать на равных. Именно это обстоятельство необходимо принять во внимание. Европа никогда не считала Россию частью себя. Сегодня эта ситуация в сущности не изменилась. Периферийное государство, бывшее Киевское княжество, принявшее в X веке византийскую версию христианства, а вовсе не католичество. Затем наступил продолжительный период монгольского завоевания, в течение которого происходила этническая и культурная диффузия. Протестантизму, с которым одно время связывали основу и фундамент капитализма, не нашлось в России ни места, ни судьбы. Наполеону принадлежит известное высказывание: «Поскребите русского – и найдёте татарина». Эти слова полководца не стоит понимать как выражение досады из-за неудачной военной кампании. Тут слышится истинное отношение к русским со стороны западных стран. После распада Золотой Орды массы кочевников, оставшиеся со времен монгольского нашествия, осели в степной зоне по всей Руси и территории от нынешней Украины до Средней Азии и постепенно ассимилировались с местными оседлыми народами. Представители знатных татарских родов поступали на русскую службу и вливались в среду русского дворянства. Не меньше сотни самых знатных русских родов имеют в своем происхождении древние татарские корни. Так, если проследить родословную Тургенева или Булгакова, то окажется, что они – потомки татар. Унаследовав доставшееся от монголов высокоразвитое государство и систему налогообложения, Россия развивалась в качестве новой, молодой монархии. Российские учёные мужи, тогдашние интеллектуалы, долгое время считали монгольский период истории своей страны «тёмными веками» и постепенно пришли к мифу о том, что русская культура – это наслоение византийской христианской культуры на скандинавский субстрат. К концу XIX века произошёл повторный критический, научный пересмотр всего этого. В языковом отношении стало совершенно очевидно, что в русском огромный процент тюркизмов, что же касается верований русских крестьян, то оказалось, что в них обнаруживаются многочисленные следы азиатского шаманизма. Сохранившийся классический пример такого рода – таинственный феномен юродивых (яп. 聖痴愚, букв. «святой + сумасшедший/умственно больной + глупец»), образы которых представлены, к примеру, у Мусоргского в «Борисе Годунове» или у Достоевского в «Идиоте». Молодой Кандинский, в свою очередь, также вдохновлялся традиционными шаманскими ритуалами финно-угорского народа коми. Итак, Россия – это Европа, которая простирается в Азию. Не оттого ли европейцы называют русских «азиатскими варварами (дикарями)»? Но и сами русские не отрицают своего азиатского компонента. В «Дневнике писателя» Достоевского (1881) есть следы беспокойства по этому поводу[7]. Вероятно, это было общим местом для русских мыслителей, не обращавших особого внимания на то, что языком их повседневной жизни был французский. По иронии обстоятельств, подобная двоякая идентичность – европейцы, хоть и азиаты – нашла сильную эмоциональную поддержку в идеологии «евразийцев» – от языковеда Трубецкого до Стравинского – которые, оказавшись в положении политических эмигрантов, в результате революции бежали на Запад. В качестве психологической компенсации за то, что Российская империя исчезла с карты Европы, они преисполнились мистических надежд и ожиданий в отношении идеи Евразии. С другой стороны, нельзя забывать о фильме Пудовкина «Потомок Чингисхана» (в зарубежном прокате – «Буря над Азией», 1928), где рассказывается история о том, как молодой монгол, живущий в Сибири, поднял мятеж против британских колониалистов, собрал многотысячное войско и одержал победу. Сама повесть «Потомок Чингисхана», по которой был снят фильм, как ни странно, всего через два года, в 1930-м , попала в Японию и была воспринята в качестве воодушевляющего призыва к борьбе за независимость народов Азии. Почему же японцы вспоминают о России с ностальгией? На мой сугубо личный взгляд, когда японцы столкнулись с чужестранной культурой под названием «Россия», они сначала интуитивно почувствовали, а затем и убедились на деле в том, что перед ними не европейская культура в чистом виде. Посмотрев «Потомка Чингисхана» или взяв в руки «Ивана-дурака» Толстого, японцы сразу же почуяли эту сильную неевропейскую примесь, нечто отличное от Англии, Франции или Германии. И когда эта примесь получила со стороны японцев ответную реакцию, отклик, тогда и возникло это ощущение или осознание ностальгии. А может, в том была счастливая для японцев возможность мельком углядеть черты того мира, который стремительно пропадал из виду. И услышав мелодию «Красного сарафана», они спроецировали свою ностальгию по этому уходящему миру на соседнюю страну, в которую нога японского человека толком не ступала. Военные действия на Украине продолжаются. Путина обвиняют в бесчеловечности, экономические санкции ужесточаются, российская армия при этом группируется в восточной части Донбасса. Если появится информация о массовых убийствах украинского коренного населения, тогда осуждение, критика и нападки в адрес России примут международный характер. Путина держит и не отпускает глубокая обида, досада и горечь в связи с тем, что Россия с точки зрения стран Европы не является Европой. Что-то вроде застарелой болезни, не долеченной со времён царизма, но теперь, похоже, состояние обострилось и приняло гротескные формы. Многие государства, некогда входившие в состав Советского Союза, отделились от России после распада СССР и стали частью западного мира, точнее, вернулись в него. Украина, будто младший брат, который до последнего был (или вынужден был быть) послушным, предпринял ту же самую попытку. Что до России, окружённой странами НАТО, то она оказалась в положении великана, к горлу которого приставили нож. Почему Россия оказалась в полной изоляции? Потому что Россия не считается европейской страной «в чистом виде». Для Путина это невыносимо. Тот, кого считали младшим братом, мало того, что оказался предателем, так ещё и получил горячую всестороннюю поддержку стран Европы и Америки – такого тем более нельзя стерпеть. Украина бросила Россию, порвала с Россией. Разве мы не братские народы? – подобный взгляд российской стороны мне напоминает гротескное отношение Японии к Корее времён японской колониальной политики. Я говорю о том времени, когда была распространена печально знаменитая пресловутая «Теория общих предков японцев и корейцев» (яп. 日鮮同祖論, Ниссэндосорон). Попытки Японии колонизировать корейский полуостров исчерпали себя за тридцать пять лет, но если представить, что процесс растянулся бы лет на триста, к чему бы это привело, учитывая неизбежную этническую и языковую диффузию? В путинском дискурсе о мифических корнях нет ничего удивительного. Однако, он не в силах освободиться от давних представлений о том, что Россия – это не Европа, и огромная её часть находится в Азии. Он мечтает вовсе не о возрождении Советского Союза. Я боюсь, как бы тут не зашла речь о возрождении общества и государства восточного типа, чего-то наподобие Византии… Ирония состоит в том, что это именно Путин своим недовольством неевропейским характером или статусом России и своими вытекающими отсюда действиями и спровоцировал японское чувство ностальгии по России – вот о чём я размышляю в настоящий момент. По сравнению с ориентализмом, который проводит границу между Европой и Азией и ведёт к дестабилизаци отношений между обеими, Россия сама по себе играет роль общего знаменателя в плане пространства, изначально обосновавшись на территории, которую много с кем приходится делить и которая много кого в себя включает. Боюсь, так будет и впредь. К чему может привести и какие формы может принять устремление Путина (сделать так, чтобы Россию считали полноправным, настоящим, «чистым» членом Европы), которое само по себе яростно отрицает важную особенность и свойство России? Даже если в качестве временной меры, так сказать, «на пробу», это заветное желание будет удовлетворено, и Россию возьмут-таки в Европу, всё равно Россия не сможет этим удовлетвориться. Если Россия получит статус находящегося на пути развития «новичка» в Европе и к ней станут относится соответствующе, оказывая должную поддержку, в этом случае Россия будет обязана удовольствоваться достигнутым. Если Россию убедят в том, что она – государство-анахронизм, тогда она уже больше не сможет вести себя как держава с сильной государственной властью. Но при этом должно как-то сохраниться этническое и культурное многообразие, составляющее население России. До тех пор, пока Россия сможет балансировать в условиях этой непростой двойственности или двоякости – между «поли- или мульти- культурализмом» и «чисто-европейским устремлением» – японцы будут продолжать испытывать свою трудно описуемую ностальгию по России и близость к этой стране. Что сказал бы по поводу всего этого Оидзуми Кокусэки, будь он жив? Юный Кокусэки, который в Чите наслушался рассказов японских солдат, отправленных в Сибирь, наверняка в наши дни отправился бы журналистом на Украину. Кокусэки, свидетель революции в Петрограде, видавший насилие и разруху, наверняка возненавидел бы и счёл бы огромной трагедией любые националистические проявления. Наконец, Кокусэки, в молодые годы благодаря Толстому прочитавший «Дао дэ цзин» Лао Цзы, возможно, до конца своих дней хранил бы молчание касательно Советского Союза. Не исключено, что этим в житейском плане мудрым и проницательным человеком тоже овладела бы глубокая ностальгия. Что до воспоминаний об утраченном прошлом, тут Кокусэки, сам того не ведая, стал выразителем объединяющего всех японцев чувства и ощущения. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей. Прим. Во время работы над этим очерком я многое почерпнул из книги Орландо Файджеса «Танец Наташи. История культуры России» (перевод на японский – Торияма Юскэ, Тацуми Юкико, Накано Юкио, изд. Хакусуйся, Токио, 2021; оригинал – «NATASHA'S DANCE: A Cultural History of Russia», Orlando Figes, Holt/Metropolitan, 2002). [1]Накамото Нобуюки 中本信幸 (р. 1932) – японский русист, осуществивший новый перевод «Вишнёвого сада» на японский (1992); награждён Пушкинской медалью в 2008 году. Переводил Горького, Чуковского, Хикмета, Эренбурга, Товстоногова, Сергея Михалкова и др. В данном случае речь идёт о работе Накамото «Оидзуми Кокусэки и Лев Толстой. Влияние толстовства и русской литературы вообще на жизнь и творчество Оидзуми Кокусэки» (1979), опубликованной в Бюллетене Института гуманитарных исследований университета Канагава. (https://iss.ndl.go.jp/books/R000000004-I2006580-00?ar=4e1f&locale=en ) [2]Имеются в виду бои между японской квантунской армией и советскими войсками; в историографии прецедент известен как «Маньчжурская операция» или «Августовская буря», 1945 г. [3]Хасуми Сигэхико 蓮實重彦 (р. 1936) – известный японский кинокритик, специалист в области французской литературы и теоретической мысли; переводил на японский Гюстава Флобера, Жана-Люка Годара, Алена Роб-Грийе, Ролана Барта, Жиля Делёза и др.; с 1997 по 2001 год занимал пост ректора Токийского университета. [4]Иноуэ Ясуси 井上靖 (1907–1991) – японский писатель, поэт и эссеист; на русский переведён ряд его произведений, в том числе «Сны о России», «Лоулань» и др. [5] «Сингэки» (新劇), или «Новая драма» – главенствующее направление японского реалистического театра, возникшее в начале 20 века, развивалось под влиянием Шекспира, Мольера, Ибсена, Чехова, Теннеси Уильямса и проч. [6]Ли Хёсон (Ри Кайсэй) 이회성, 李恢成 (р. 1935) – японский писатель корейского происхождения, родился на Сахалине, выпускник русского отделения университета Васэда. Гото Мэйсэй 後藤明生 (1932–1999) – японский писатель, родился в Корее, также выпускник русского отделения университете Васэда, на русский переведён рассказ «Мужчина, который возвратился домой». На творчество писателя сильно повлиял гротеск Кафки и Гоголя. Известный японский критик и теоретик литературы Каратани Кодзин (р. 1941) и уже упоминавшийся выше Хасуми Сигэхико высоко оценили его вещь «Между двух огней», написанную под влиянием Гоголя; критики причисляют Гото к так называемому «Поколению интровертов» (Найко-но сэдай, 内向の世代). Мориути Тосио 森内俊雄 (р. 1936) – японский писатель, поэт, также окончил русское отделение Васэда. [7]По-видимому, автор имеет в виду следующий пассаж из «Дневника писателя» 1881 года, январь (III. Геок-Тепе. Что такое для нас Азия?): …Но от окна в Европу отвернуться трудно, тут фатум. А между тем Азия — да ведь это и впрямь может быть наш исход в нашем будущем, — опять восклицаю это! И если бы совершилось у нас хоть отчасти усвоение этой идеи — о, какой бы корень был тогда оздоровлен! Азия, азиатская наша Россия, — ведь это тоже наш больной корень, который не то что освежить, а совсем воскресить и пересоздать надо! Принцип, новый принцип, новый взгляд на дело — вот что необходимо! (https://fedordostoevsky.ru/works/diary/1881/01/08/ )

Новикова М.В. Ангела Меркель знала о главном страхе русских. Рец.: Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы / Мэтью Квортруп; перевод с английского Н. Лисовой: АСТ; Москва; 2022. 500 стр. Рецензируемая книга Мэтью Квортрупа «Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы» представляет собой одну из первых обширных биографий германского канцлера на английском языке. Она опубликована недавно и в переводе на русский. Ключевые слова: Ангела Меркель, миграционный кризис, российско-украинский конфликт, Владимир Путин Сведения об авторе: Новикова Марина Валентиновна – кандидат исторических наук, консультант отдела аналитики и координации общественных проектов департамента общественных отношений администрации города Нижнего Новгорода; Нижегородский государственный университет им. Н.И.Лобачевского (Нижний Новгород); Контактная информация: marina.novikova@mail.ru Novikova M.V. Angela Merkel knew about the main fear of the Russians. Review: Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы / Мэтью Квортруп ; перевод с английского Н. Лисовой»: АСТ; Москва; 2022. 500 p. Abstract.The book of Matthew Qvortrup, which is reviewed, “Angela Merkel: Europe’s Most Influential Leader”, is one of the first extensive biographies of the German Chancellor in English. It was translated also into Russian recently and published in Russia. Keywords: Angela Merkel, migration crisis, Russian-Ukrainian conflict, Vladimir Putin. Novikova Marina – Cand. In History (Nizhnii Novgorod city adninistration advisor; Lobachevskii State University of Nizhnii Novgorodm teacher); e-mail: marina.novikova@mail.ru Книга Мэтью Квортрупа «Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы» вышла на русском языке в феврале этого года, поэтому даже в предисловии к русскому изданию автор не успел бы задаться вопросом, который с 24 февраля звучал неоднократно – могла бы как-то иначе сложиться ситуация вокруг событий на территории Украины, находясь Ангела Меркель по-прежнему в кресле канцлера Германии. Прочитав биографию, мы можем с некоторой долей вероятности предполагать, как она себя повела бы, основываясь на предыдущем опыте. После присоединения Крыма канцлер Германии и президент России провели 38 телефонных разговоров, в которых Меркель на «чистом русском языке советовала Путину уйти из Украины, пока Запад еще может помочь ему сохранить лицо» (с.175.) И на протяжении всех дальнейших переговоров по украинской проблеме немецкий канцлер играла ведущую роль. По мнению автора, среди европейских лидеров именно Ангела Меркель по-настоящему могла понять, что двигает русскими в украинском конфликте. Но обо всём по порядку. Сегодня написано уже несколько биографий Ангелы Меркель. Для 2016 года эта работа профессора политологии из Университета Ковентри М. Квортрупа была первой серьёзной подробной биографией немецкого канцлера на английском языке. По замыслу автора, это была попытка написать историю современной Германии вокруг фигуры одного человека. На протяжении всего повествования Квортруп ищет ответ на вопрос: как скромный квантовый физик из Восточной Германии в сжатые сроки стала самым влиятельным политиком в Европе, про которую говорили, как заметил британский аналитик и писатель Аластер Кэмпбелл: «Мы живем в “эпоху Меркель”». Основной источниковой базой для М. Квортрупа служила открытая информация в Интернете, поездки в Германию, во время которых он много общался с чиновниками, с журналистами, и с обычными немцами. Он уверяет, что это не официальная и не авторизованная биография; отсылая рукопись в канцелярию канцлера, он настаивал на исправлении только фактических ошибок – а если в чём-то были не согласны с его мнением, он всё равно оставлял авторские трактовки[1]. Первая треть биографии посвящена детству Меркель, тогда ещё Ангелы Каснер. В его описании автор движется в кильватере западного дискурса о жизни в ГДР, как тоталитарном обществе, где «Штази готова шпионить за каждым жителем и убивать его при попытке к бегству». Несмотря на то, что в многочисленных интервью Меркель подчёркивала, что «у неё было прекрасное детство и далеко не всё в Восточной Германии было завязано на политику», Квортруп, анализируя подобные её высказывания, констатирует: «Создавалось впечатление, что она испытывала странную потребность защитить государство, которое в свое время прикладывало все силы, чтобы контролировать ее жизнь» (с.29). На одном сюжете из детства Ангелы автор акцентирует внимание, чтобы показать истоки формирования её стиля принятия решений. «В третьем классе учитель физкультуры, вечно озабоченный (на него давили сверху) поиском спортивных талантов для успешной олимпийской сборной Восточной Германии, предложил Ангеле прыгнуть с трехметровой вышки. Она знала, что прыжок в воду головой вперед может быть болезненным, и учитель ожидал, вероятно, что девочка прыгнет ногами вперед, а затем объявит, что это не для нее. Это сэкономило бы ему немало времени. Ангела никаким боком не входила в его список потенциальных будущих олимпийцев, так что он не сильно беспокоился. Но Ангела всегда поступала так, как ей говорили. Она взобралась на двенадцать ступенек, нерешительно шагнула к краю и уставилась на воду. Было очень страшно. Она отвернулась от края, но вниз не спустилась. Она ходила по площадке вышки взад и вперед, анализируя ситуацию. Остальных детей это позабавило, и некоторые мальчики начали смеяться. Но Ангела продолжала анализ. Наконец, когда звонок возвестил конец урока, она бросилась в воду вниз головой. Прыгуньи в воду из нее не получилось, но зато она сумела набраться храбрости и нырнуть. Одноклассники не смеялись: никто из них не нырнул с вышки. Ангела нырнула – после того как проанализировала ситуацию» (с.22). В зрелом возрасте Меркель вспоминала историю прыжка с вышки всякий раз, когда её критиковали за нерешительность. В ответственные моменты ей просто необходимо было взять тайм-аут для всестороннего анализа ситуации. К моменту начала Перестройки в Советском Союзе Ангеле 30 лет. Она занимается фундаментальными исследованиями в области физики и …скучает. Жизнь становилась мрачной канителью утомительных рутинных дел: «каждое утро я выходила из дома очень рано, ехала на электричке от платформы Пренцлауэр‑Берг и приезжала к 7:45, когда у нас начинался рабочий день. На самом деле это слишком рано для фундаментальных исследований» (с.55). Поэтому её, как и большинство немцев по обе стороны Стены, так заинтересовал молодой, на фоне предшественников, советский лидер и те реформы, которые он затеял в Советском Союзе. Пьянящая атмосфера 9 ноября 1989 года не могла не коснуться и Меркель, она тоже в толпе восточногерманских немцев оказалась в Западном Берлине, но домой вернулась вовремя, что заставило биографа отметить, что «ёе никогда не заносило. Она всегда придерживалась своего расписания». (с.60) Основная часть биографии посвящена тому, как Ангела становится Меркель, а затем «европейской королевой», той, которая, по словам Хиллари Клинтон, «несет Европу на своих плечах» (с.195). Прослеживая путь физика из ГДР, ставшего сначала самым молодым министром в правительстве Гельмута Коля (которая может расплакаться на заседании кабинета министров), а затем и первой женщиной в кресле канцлера, М. Квортруп не старается сгладить углы при описании «предательств» и «подножек», на которые Меркель приходится идти, расчищая себе место на политическом Олимпе, следуя своему кредо: «только тот, кто выигрывает, не следует правилам игры» (с.92). Она больше не плачет, становится жёстче и может, не выказывая публично эмоций, отомстить тем, кто её оскорбил. Как, по мнению автора, получилось с Берлускони, который в частном телефонном разговоре в конце лета 2011 г. нелестным образом отозвался о своей германской коллеге и назвал её «нетраханной задницей» (с.165). Российского читателя в рецензируемой биографии заинтересует, как трактует автор взаимоотношения немецкого канцлера с американской и российской стороной. С американской точки зрения Меркель представляла собой почти идеальный образец того, каким должен быть глава правительства союзной страны. Слишком уж часто европейские политики, от Шарля де Голля в 1960‑е гг. до Герхарда Шрёдера и Жака Ширака в начале 2000‑х гг., проявляли двусмысленное отношение к своему крупнейшему военному союзнику. Заявляя официально о приверженности принципам свободы, свободного предпринимательства и военного союза, эти самые политики почти никогда не упускали возможности использовать антиамериканские настроения (Yankee go home), преобладающие в некоторых странах, в собственных политических целях. Но только не Меркель, которая заявляла, что «мы, немцы, знаем, сколь многим мы обязаны вам, нашим американским друзьям, и мы – я лично – никогда, никогда этого не забудем». По мнению автора, не случайно употребляя местоимение первого лица (с.162). Как считают авторы недавно вышедшей книги «Германия и Россия. Что же дальше?» К. Рейманн и В. Герке, безусловно строгим табу для немецких лидеров является также и НАТО. «Тех, кто сомневается в этом, правящий класс лишает атрибутов власти, поэтому перед вступлением в должность Йозеф Фишер, Герхард Шрёдер и Ангела Меркель обязательно представлялись в Вашингтоне с заверениями, что они будут твёрдо стоять на стороне трансатлантического альянса» [1, 58]. Сюжетная линия взаимоотношений с Владимиром Путиным начинается как сцена из романа. «Она ехала по Элизабет‑стрит в центре Брисбена на черном BMW. В 20:01 она припарковала машину. В 20:02 вошла в отель “Хилтон” и направилась прямо в его номер…. Что происходило за закрытыми дверями в течение шести часов, можно только гадать, но она вышла из номера в два часа утра. Это не было романтическим свиданием двух людей почтенного возраста в тропическом городе. Надо сказать, Владимиру Путину и Ангеле Меркель никогда не удавалось найти между собой общий язык. Да и как могло быть иначе? Ему принадлежало громкое заявление о том, что распад Советского Союза был “крупнейшей геополитической катастрофой двадцатого века”, а она была антикоммунисткой, выросшей при сталинской диктатуре. В этот вечер они были одни. Советник Путина по безопасности Юрий Ушаков и главный советник Меркель по внешней политике Кристоф Хойсген на встрече не присутствовали. Не было ни вездесущих переводчиков, ни стенографистов. Только Путин и Меркель вдвоем в номере австралийского отеля. Но прорыва не произошло. Ситуация осталась ровно такой, какой была с конца февраля 2014 г., когда Путин отреагировал на украинскую революцию ( с.171-172). По мнению автора, советник канцлера по внешней политике и безопасности Кристоф Хойсген, не испытывая симпатий к В.Путину, тем не менее был весьма впечатлен тем, насколько гладко прошла операция по присоединению Крыма к России. Что касается отношения к украинским событиям самой Меркель, то здесь автор обращает внимание на тот факт, что она лучше других понимает русских и их страхи. Дело в том, что накануне объединения Германии, Лотар де Мезьер поручил ей пообщаться с простыми русскими людьми, чтобы прощупать их взгляды на предмет их отношения к воссоединению Германии. Выполнив это поручение со свойственной ей ответственностью, Меркель поняла, что у русских людей имеется глубоко въевшийся страх перед ползучим вторжением Запада…Обоснованно или нет, но страх перед тем, что история может повториться и что за Наполеоном и Гитлером последуют новые армии Запада, глубоко врезан в русскую душу. Автор считает, что в отличие от других лидеров Запада, Меркель могла здраво оценить позицию Путина – хотя, само собой, и не разделяла его оценок (с.174). Поэтому она в 2008 году на апрельском саммите НАТО в Бухаресте, по существу, заблокировала продвигавшийся американцами план действий по членству в НАТО Грузии и Украины. Президент Грузии был слишком непредсказуем и опасен, чтобы Меркель могла ему доверять, а Украина была, по ее убеждению, слишком непостоянна и переменчива, чтобы прикрывать ее статьей 5 Устава НАТО: «что вооруженное нападение на одну или несколько из них в Европе или Северной Америке будет считаться нападением на всех». Она, как и ее советники, сознавала также, что русских остро тревожит постепенное наступление Запада. Со стороны НАТО принять в свои ряды эти две бывшие советские республики означало бы сыграть на руку страхам перед угрозой с Запада, которая была постоянной темой внешней политики России (с.174). В 2014 г., когда западные державы ломали руки по поводу кризиса на Украине, французский философ Бернар‑Анри Леви написал статью для французского журнала, в которой заключил, что, в конце концов, все будет хорошо, потому что у Европы есть «великая женщина по имени Ангела Меркель» (с. 201). Рецензируемая биография – это продукт середины второго десятилетия XXI века. Российско-украинскому конфликту в ней посвящено достаточно места, но ещё большей проблемой для «самого влиятельного политика Европы», самым критикуемым в тот момент её решением был европейский миграционный кризис. Главный вопрос, которым задаётся автор – почему такой прагматичный политик как Ангела Меркель, несмотря на то, что теряет сторонников и рейтинг, под свою ответственность открыла шлюзы для многотысячного потока беженцев из Ближнего Востока в Германию? И отвечает, что именно тогда, когда правая германская пресса призывала канцлера к действиям, другие страны закрывали границы, а телеэкраны были полны сюжетов, в которых полиция избивала отчаявшиеся семьи, пытавшиеся проникнуть в южноевропейские страны, а потом и глубже, в Венгрию, в наибольшей мере проявилось христианское мировоззрение немецкого канцлера, сформированное лютеранской верой её родителей. Меркель заново открыла для себя, почему так важна политика, почему необходимо отдавать всего себя великим делам. И неважно, уцелеет ли при этом она сама; ее действия «имели смысл». Именно это хотела она сказать, когда обратилась к своей партии в самый разгар миграционного кризиса в декабре 2015 г. «Она говорила ясно и откровенно; говорила, что ее партия “находит опору в христианстве; в Богом данном достоинстве каждой личности. Это значит, что приезжают к нам не массы, а отдельные личности. Ибо каждое человеческое существо обладает достоинством, данным ему Господом”. После ее речи делегаты девять минут аплодировали стоя» (с.191). "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей. Библиографический список: Рейманн Кристиана, Вольфганг Герке 2021 - Германия и Россия что же дальше? Выход из германо-российского кризиса. – М.: Издательство «Наше завтра», 2021. – 206 c. [1] Дудина Г. «Хорошо, когда политики уходят на пенсию». Интервью с Мэтью Квортрупом, автором биографии «Ангела Меркель. Самый влиятельный политик Европы»/ Коммерсантъ. 09.02.2022.

Б.Л. Хавкин, Н.С. Моисеева КИНОЖУРНАЛ «DIE DEUTSCHE WOCHENSCHAU» («НЕМЕЦКОЕ НЕДЕЛЬНОЕ ОБОЗРЕНИЕ») КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК ПО ИЗУЧЕНИЮ ВОЕННОЙ ПРОПАГАНДЫ В ТРЕТЬЕМ РЕЙХЕ В статье на основе исследования главного пропагандистского киножурнала Третьего рейха - «Die Deutsche Wochenschau» («Немецкое недельное обозрение») за 1940-1945 гг. рассматривается проблема использования документального кино в военной пропаганде, изучаются основные свойства нацистской кинопропаганды времен Второй мировой войны. Приводятся результаты контент-анализа содержания «Die Deutsche Wochenschau»; сделаны выводы о причинах провала нацистской военной кинопропаганды и важности рассматриваемого источника как свидетельства преступлений нацистского режима. Ключевые слова: Вторая мировая война, документальное кино, кинопропаганда, Третий рейх, киножурнал «Die Deutsche Wochenschau» («Немецкое недельное обозрение»). Сведения об авторах: Хавкин Борис Львович - доктор исторических наук, профессор факультета Международных отношений политологии и зарубежного регионоведения Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета. Моисеева Нина Сергеевна - магистрант факультета Международных отношений политологии и зарубежного регионоведения Историко-архивного института Российского государственного гуманитарного университета. Контактная информация: novistor@mail.ru, bri_27@mail.ru Khavkin B.L., Moiseeva N.S. NEWSREEL "DIE DEUTSCHE WOCHENSCHAU" ("GERMAN WEEKLY REVIEW") AS A HISTORICAL SOURCE FOR THE STUDY OF MILITARY PROPAGANDA IN THE THIRD REICH Abstract. In the article, based on a study of the main propaganda film magazine of the Third Reich - "Die Deutsche Wochenschau" ("German Weekly Review") for 1940-1945. the problem of using documentary films in military propaganda is considered, the main properties of Nazi film propaganda during the Second World War are studied. The article presents the results of content analysis of the content of "Die Deutsche Wochenschau"; conclusions are drawn about the reasons for the failure of the Nazi military film propaganda and the importance of the source in question as evidence of the crimes of the Nazi regime. Keywords World War II, documentaries, film propaganda, Third Reich, newsreel "Die Deutsche Wochenschau" ("German Weekly Review"). About the authors: Khavkin Boris Lvovich - Doctor of Historical Sciences, Professor of the Faculty of International Relations, Political Science and Foreign Regional Studies, Historical and Archival Institute of the Russian State University for the Humanities. Moiseeva Nina Sergeevna - Master student of the Faculty of International Relations of Political Science and Foreign Regional Studies of the Historical and Archival Institute of the Russian State University for the Humanities. Contact information: novistor@mail.ru, bri_27@mail.ru Актуальность темы исследования обусловлена широким применением в современном общественно-политическом дискурсе, в частности в пропаганде, аудиовизуальных источников. Вовлечение кинодокументов в научный оборот и их предоставление пользователям в цифровом формате при удаленном доступе открывает ученым новые перспективы. В наши дни приобретает особую роль изучение проблемы использования кинодокументов в военной пропаганде. Причем военная пропаганда включает психологическое воздействие как со стороны своих, так и со стороны противника. Важно уметь разоблачать и обезвреживать пропаганду противника, знать ее методы и язык. В этом плане поучителен исторический опыт Второй мировой войны. В Третьем рейхе пропаганда, наряду с террором и военной силой, была инструментом установления, сохранения и упрочения нацистской диктатуры. Искусство пропаганды, по словам Гитлера, «именно в том и состоит, что она, постигая чувственный мир представлений большой массы населения, в психологически правильной форме находит путь к вниманию, а затем и к сердцу широких масс»[1]. Советский и российский историк А. А. Галкин так определял главную задачу нацистской пропаганды: «Тотальное воздействие на народ, обеспечение единой реакции на события»[2]. Государственное значение пропаганды нашло выражение в создании в Третьем рейхе первого в мире министерства пропаганды; причем пропаганда была объединена с народным просвещением. Рейхсминистр просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс сформулировал основные правила тотальной пропаганды: «Дайте мне средства массовой информации, и я из любого народа сделаю стадо свиней»; «ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой»; «худший враг любой пропаганды — интеллектуализм»; «чем чудовищнее ложь, тем охотнее толпа верит в нее»[3]. Важнейшую роль в нацистской пропаганде играло кино[4]. В кинотеатрах Германии каждый художественный фильм сопровождался пропагандистским фильмом. Пропустить эту часть программы было невозможно. Чаще всего демонстрировался киножурнал «Die Deutsche Wochenschau» («Немецкое недельное обозрение»). В начале Второй мировой войны выпуски журнала длились 10-15 мин., в конце войны – полчаса). Кроме того, были и специальные часовые выпуски «Die Deutsche Wochenschau»[5]: их показывали на сеансах кинохроники. Еженедельно рассылалось по 2000 немецкоязычных фильмокопий журнала. Выпуски «Die Deutsche Wochenschau», предварительно переведённые на местные языки, применялись в качестве пропагандистского материала на оккупированных территориях[6]. Объектом исследования в нашей статье является нацистская кинопропаганда, а предметом исследования – главный орган нацистской военной кинопропаганды киножурнал «Die Deutsche Wochenschau». Целью статьи является изучение киножурнала «Немецкое недельное обозрение» как исторического источника по изучению военной кинопропаганды в Третьем рейхе. Кадры из «Die Deutsche Wochenschau» часто вводятся в ткань современных российских документальных и игровых фильмов, придавая им ощущение большей достоверности. Как иллюстративный документальный материал журнал используется и в исторических публикациях, экспозициях музеев и выставок. Теоретическую основу статьи составили работы российских источниковедов и архивистов В.С. Листова, В.М. Магидова, Г.Н. Ланского. В.С. Листов доказал, что документальное кино отражает объективные события и служит памятником общественной мысли, т.е. выполняет те же функции, что и письменные источники, что обусловливает возможность критики кинодокумента как исторического источника[7]. В.М. Магидов определил источниковедческие признаки кинодокументов. Одним из наиболее продуктивных методов изучения кинодокументов историк считал транспозицию (перенос) зрительного ряда в письменный[8]. Г.Н. Ланской предложил изучать кинодокументы на междисциплинарной основе (на стыке искусствоведения, психологии, учения об информации, источниковедения) и разработал классификацию кинодокументов, разделив их на хроникальные (буквально фиксирующие события) и документальные (предусматривающие воплощение сценарного замысла при отображении действительности)[9]. Источниковую основу статьи составили оригиналы «Die Deutsche Wochenschau», хранящаяся в Госфильмофонде России в подмосковных Белых Столбах и описанная в подготовленном Госфильмофондом аннотированном каталоге «Die Deutsche Wochenschau» коллекция трофейных материалов рейхсфильмархива Германии[10]. Коллекция материалов рейхсфильмархива Германии поступила в СССР после Великой Отечественной войны. Причем если трофейные кинодокументы, в том числе киножурналы, были переданы на хранение в Госфильмофонд, то фотодокументы – в Центральный государственный архив кинофотофонодокументов. Полное оцифрованное собрание выпусков «Die Deutsche Wochenschau» хранится ныне в Федеральном киноархиве ФРГ в Берлине[11]. В середине июня 1940 г. немецкие киножурналы, которые выпускались различными фирмами, были объединены на базе журнала «UFA Tonwoche» («Звуковой еженедельник УФА»). Новый журнал под названием «Die Deutsche Wochenschau» перенял нумерацию своего предшественника и выходил в кинопрокат начиная с № 511. С ноября 1940 г. производством новостей занималась киностудия «УФA» («Universum Film AG»). С декабря 1944 г. (с № 746) киножурнал «Die Deutsche Wochenschau» выходил на экраны два раза в месяц[12]. Согласно каталогу Госфильмофонда России, последний выпуск киножурнала (№ 754) вышел на экран после 11 марта 1945 г.[13] Однако по данным киноархива Германии, последним был № 755[14]. Российский исследователь А.А. Полякова называет дату выхода № 755: 22 марта 1945 г. [15] Американский историк Роберт Герцштейн отмечал, что «Немецкое недельное обозрение» приблизило войну к немецкому народу[16]. «Эта война была с предельной тщательностью, хотя и ненавязчиво, заснята на пленку и отредактирована хорошими операторами и монтажерами… “Die Deutsche Wochenschau” справилось, главным образом благодаря постоянному вмешательству самого Геббельса, с еще двумя жизненно важными задачами. Оно способствовало поднятию патриотических настроений и объясняло войну идеологическими терминами, выработанными нацистским режимом»[17]. Если руководство военной пропагандой внутри рейха было поручено Геббельсу и его подчиненным, то в зоне боевых действий и тылу вермахта этими вопросами занимались военные власти. В вермахте были сформированы роты пропаганды. Кинооператоры, которые в них служили, должны были снимать военные события для «Немецкого недельного обозрения». 1 апреля 1939 г. начал функционировать отдел военной пропаганды вермахта («Die Propagandatruppen der Deutschen Wehrmacht»). Эту структуру возглавил полковник (с 1 сентября 1943 г. – генерал-майор) Хассо фон Ведель. К 1 сентября 1939 г. в вермахте было 14 рот пропаганды. При подготовке нападения на СССР их численность возросла до 19 (12 находились в сухопутных войсках, 4 в военно-воздушных и 3 в военно-морских силах); 11 из них, общей численностью 2224 человека, были развернуты на советско-германском фронте. Позже общее число рот пропаганды было увеличено до 33. Кроме вермахта, подразделения пропаганды имели войска СС. С октября 1943 г. все пропагандистские структуры СС были преобразованы в специальный полк «штандарт СС Курт Эггерс». Командиром полка пропаганды был штандартенфюрер СС Гюнтер д'Алкен. В апреле 1945 г. он возглавил отдел военной пропаганды вермахта[18]. В дивизиях СС действовали свои военные корреспонденты и кинооператоры. Большая часть выпусков «Die Deutsche Wochenschau» отводилась пропагандистскому освещению военных действий германских войск. Для каждой военной кампании создавалась команда кинооператоров; некоторые погибли на фронте во время съёмок. В титрах киножурнала упоминаются фронтовые кинооператоры: Вильгельм Бастаниер, Петер Халлер, Фридрих Липп, Хост Мейер, Вальдемар Закеус, Фр. Роттенвальнер, Вольф Шнайдер, Хайнц Шмидт, Конрад Фишер и другие. Дикторский текст читал актер Гарри Гизе: он озвучивал почти все выпуски киножурнала (в 1943-1944 годах его временно заменял Вальтер Таппе). Гари Гизе. С 1940 года по 1945 год был диктором пропагандистского киножурнала «Немецкое еженедельное обозрение» (Die Deutsche Wochenschau). Главным редактором журнала был Генрих Рёлленберг, а после того как он попал в опалу у Геббельса — Фриц Деттман. Композитор Франц Р. Фридль был музыкальным редактором журнала. За съёмки Гитлера отвечал его личный оператор Вальтер Френц. В качестве музыкальной заставки киножурнала был использован фрагмент из «Песни Хорста Весселя». После нападения Германии на СССР вслед за фанфарами из Хорста Весселя стали исполнять «русские фанфары» - фрагмент из «Прелюдий» Ференца Листа[19]. Набор используемых мелодий был невелик. Это со временем стало дезориентировать зрителя, снижая пропагандистский эффект: например, один и тот же марш сопровождал и кадры вступления немецких войск в Киев 19 сентября 1941 г.[20], и кадры из последнего выпуска журналаот 22 марта 1945 г., запечатлевших поспешную морскую эвакуацию немцев из Кёнигсберга[21]. По мере решительных ударов по нацистской Германии, нанесенных Красной Армией и армиями союзников СССР по антигитлеровской коалиции, выпуски «Die Deutsche Wochenschau» становились все более пафосными, менее информативными и конкретными. Пленение Красной армией 31 января 1943 г. генерал-фельдмаршала Паулюса[22] и капитуляция в конце января – начале февраля 1943 г. 90-тысячной немецкой армии под Сталинградом не нашли своего отражения на страницах «Die Deutsche Wochenschau». На экране показывались общие, не привязанные к определенному участку фронта, сцены боевых действий, работа в тылу, награждения солдат. Однако отдельные тактические успехи вермахта, в частности, наступление в Арденнах в декабре 1944 г., сразу появлялись в «Die Deutsche Wochenschau»[23]. Главными темами «Die Deutsche Wochenschau» были сюжеты, связанные с войной. Контент-анализ, проведенный на основе представленных в аннотированном каталоге Госфильмофонда России 243-х выпусков изучаемого источника за 1940-1945 гг. позволяет установить, что чаще всего в журнале упоминались германские люфтваффе (195 раз), артиллерия (154 раза), танки (151 раз), кригсмарине (123 раза), пехота (70 раз). Бомбежки, взрывы, разрушения и пожары вражеских городов в общей сложности показывали 233 раза. Больше всего сюжетов (147) демонстрировали захваченных вермахтом военнопленных, в основном советских. 92 сюжета рассказывали о награждении немецких солдат и офицеров. Спорту был посвящен 61 сюжет, фронтовому быту – 46. Из персоналий на первом месте, разумеется, Гитлер (появляется в кадре 101 раз), затем идут Геббельс (68 раз) и Геринг (51 раз). Из стран чаще всего упоминается Германия (во всех 243 выпусках), затем идет Россия (163 упоминания) и Франция (76 упоминаний). Реже всего «DieDeutsche Wochenschau» рассказывала о культуре: театр – 6 раз, балет и танцы – 5 раз; выставки и книги – 2 раза, печать – 2 раза, фестивали – 1 раз[24]. Март 1945 года. Адольф Гитлер награждает юных бойцов «Гитлерюгенда» железным крестом. Последняя прижизненная съемка фюрера. Таким образом, источник позволяет определить приоритеты нацистской кинопропаганды. Что касается ее приемов, то в «Die Deutsche Wochenschau» использовались все характерные нацистские пропагандистские клише. Почти в каждом выпуске, посвящённом восточной кампании, Гарри Гизе говорил что-то вроде «вот так живут рабочие и крестьяне в большевистском раю» и сопровождал эти слова сценами бедно одетых жителей, видами землянок и бараков, кадрами разрушений. При этом зачастую вся ответственность за разрушения (которые могли быть вызваны боями) в советских городах возлагалась на самих «большевиков», придерживавшихся тактики «выжженной земли». При изображении советских военнопленных обычно выбирались лица азиатской или еврейской внешности[25]. Пропаганда строились по простейшей схеме: противопоставление по контрасту. С одной стороны – бравые идущие вперед пехотинцы вермахта, сметающие все преграды немецкие танки, самолеты люфтваффе, наносящие точные бомбовые удары по советским городам, с другой - колонны сдающихся в плен оборванных советских солдат. Целостного образа Советской России в Третьем рейхе не существовало – это заметно и на киноэкране. Можно говорить о «калейдоскопе», в котором затасканные нацистской пропагандой темы чередовались в разных сочетаниях. Однако поражения вермахта в России надо было как-то объяснять. Как отмечает историк Герд Кёнен (ФРГ), «национал-социалистическая военная пропаганда против сталинской Советской России представляла собой единственное в своем роде балансирование на лезвии ножа, ибо девиз “сила через страх”… все-таки подразумевал признание силы противника, пусть и в форме пугающего образа “азиатских орд”»[26]. Главная причина конечного провала нацистской пропаганды, в частности, кинематографической, была в полной противоположности изображения и дикторского текста реальному ходу событий Второй мировой войны. Чем ближе было поражение нацистской Германии в войне, тем более жестокой и бессмысленной становилась нацистская пропаганда. Гитлер, который первоначально сомневался в ценности выпусков «DieDeutsche Wochenschau», особенно на раннем этапе войны, в 1941 г. заявил: «Я в восторге от нашей современной кинохроники. Мы становимся свидетелями героической эпохи, не имеющей аналогов в истории. Ради будущего нам необходимо сохранить военную кинохронику. Она станет бесценнейшим документом»[27]. История перевернула смысл этого высказывания: гитлеровская военная кинохроника, сохраненная в архивах, действительно стала ценным свидетельством истории, но не пропагандирующим нацизм, а разоблачающим его преступления. [1] Hitler А. Mein Kampf. München 1939. S. 198. – Цит. по: Национал-социалистическая пропаганда//https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/1320324#cite_note-1 (дата обращения: 04.04.2022) [Nacional-socialisticheskaya propaganda /https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/1320324#cite_note-1 (accessed: 04.04.2022)] [2] Галкин А. А. Германский фашизм. М., «Наука», 1989. С. 340 [Galkin A. A. Germanskij fashizm. M., «Nauka», 1989. S. 340]. [3] Цитаты Йозефа Геббельса. - citatnica.ru/citaty/tsitaty-jozefa-gebbelsa-150-tsitata? (дата обращения: 04.04.2022) [Citaty Jozefa Gebbel'sa. - citatnica.ru/citaty/tsitaty-jozefa-gebbelsa-150-tsitata? (accessed: 04.04.2022)]. [4] Becker W. Film und Herrschaft: Organisationsprinzipien und Organisationsstrukturen der nationalsozialistischen Filmpropaganda. Berlin: 1973. S. 191-194. [5] Witte K. Film im Nationalsotialismus // Geschichte des deutschen Films. J. B. Metzler. Stuttgart - Weimar 1993, S. 122. [6] Немецкая хроника 1936-1940 - еженедельное кинообозрение / Die Deutsche Wochenschau (Германия, все выпуски, с переводом) // https://voenhronika.ru/publ/vtoraja_mirovaja_vojna_germanija_khronika/nemeckoe_ezhenedelnoe_kinoobozrenie_s_perevodom_germanija_sbornik_iz_17_chastej_po_1_5_chasa_1936_1945_god/23-1-0-323 (дата обращения: 04.04.2022) [nemeckaya-hronika-1936-1940-ezhenedelnoe-kinoobozrenie-die-deutsche-wochenschau-germaniya-vse-vypuski-s-perevodom] (accessed 04.04.2022). [7] Листов В.С. Приёмы источниковедческого анализа киноскриптов документального кино периода Октябрьской революции и Гражданской войны // Труды МГИАИ. Т.24. М., 1966 – С. 235-249. Listov V.S. Priemy istochnikovedcheskogo analiza kinoskriptov dokumental'nogo kino perioda Oktyabr'skoi revolyutsii i Grazhdanskoi voiny [Techniques of source analysis of film scripts of documentary films of the period of the October Revolution and the Civil War. In Russ.]. IN Trudy MGIAI [Works MGIAI. In Russ.]. Moscow, 1966, pp. 235-249. [8] Магидов В.М. Кинофотофонодокументы как исторический источник// Отечественная история. 1992. № 5. С.104—116. Magidov V.M. Kinofotofonodokumenty kak istoricheskii istochnik [Film, photo, audio documents as a historical source. InRuss.]. IN: Otechestvennaya istoriya, 1992, No. 5, pp. 104-116. [9] Ланской Г.Н. Особенности и методы изучения изобразительных источников в исторических исследованиях // Проблемы методологии и источниковедения. Материалы III научных чтений памяти академика И.Д. Ковальченко. М.: Изд-во МГУ, СПб.: Алетейя, 2006. С. 291–299. Lanskoi G.N. Osobennosti i metody izucheniya izobrazitel'nykh istochnikov v istoricheskikh issledovaniyakh [Features and methods of studying visual sources in historical research. In Russ.] IN: Problemy metodologii i istochnikovedeniya. Materialy III nauchnykh chtenii pamyati akademika I.D. Koval'chenko, Moscow, MGU, Alateya publ., 2006, pp. 291-299. [10] «Die Deutsche Wochenschau». – «Ди Дойче Вохеншау». (Немецкое еженедельное обозрение. Германия, 1940-1945 гг.). Аннотированный каталог. Сост.: Пустынская С.Д., Кривуля В.И., Савина Н.Ф. Общ. рук-во: Бородачев Н.М. Научн. рук-во: Дмитриев В.Ю. М.: Госфильмофонд РФ, РИД «Интерреклама». 2008. С. 3. «Die Deutsche Wochenschau». – «Di Doiche Vokhenshau». (Nemetskoe ezhenedel'noe obozrenie. Germaniya, 1940-1945 gg.). Annotirovannyi katalog. ["De Deutsche Wohenschau". - Die Deutsche Wohenschau. (German weekly review. Germany, 1940-1945). Annotated directory. In Russ.]. Moscow, Gosfil'mofond RF, RID «Interreklama publ., 2008, p. 3. [11] Bundesarchiv/Abt. FA (Filmarchiv). Berlin-Lichterfelde. №511-755. Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.filmarchives-online.eu/hitlist?b_size:int=1622&search_holding=all&b_start:int=0&Fulltext=Die%20Deutsche%20Wochenschau&select1=all (дата обращения: 04.04.2022) [http://www.filmarchives-online.eu/hitlist?b_size:int=1622&search_holding=all&b_start:int=0&Fulltext=Die%20Deutsche%20Wochenschau&select1=all] (accessed 04.04.2022). [12] Немецкое еженедельное обозрение. Электронный ресурс. Режим доступа: https://ru.wikipedia.org/wiki (дата обращения: 04.04.2022). [https://ru.wikipedia.org/wiki (accessed 04.04.2022)]. Nemetskoe ezhenedel'noe obozrenie [German weekly review. In Russ.]. [On-line]. Available at: https://ru.wikipedia.org/wiki (accessed 04.04.2022). [13] «Die Deutsche Wochenschau». – «Ди Дойче Вохеншау». (Немецкое еженедельное обозрение. Германия, 1940-1945 гг.). Аннотированный каталог. С. 460. Ibid. [14] Bundesarchiv/Abt. FA (Filmarchiv). - http://www.filmarchives-online.eu/viewDetailForm?FilmworkID=dce37f43aea05221dec941274b204f49&searchterm=Die+Deutsche+Wochenschau (дата обращения: 04.04.2022). Ibid. [15] Полякова А.А. Пропаганда войны в кинематографе Третьего рейха. Изд-во "Маска", М., 2013., 204 c. Цит. по: https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%9F/polyakova-arina-aleksandrovna/propaganda-vojni-v-kinematografe-tretjego-rejha/6 (дата обращения: 04.04.2022) [https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%9F/polyakova-arina-aleksandrovna/propaganda-vojni-v-kinematografe-tretjego-rejha/6 ( accessed 04.04.2022)] POLYAKOVA A.A. Propaganda voiny v kinematografe Tret'ego reikha [War propaganda in the cinema of the Third Reich. In Russ.]., Moscow, Maska publ., 2003, p. 204. [On-line]. Available at: https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%9F/polyakova-arina-aleksandrovna/propaganda-vojni-v-kinematografe-tretjego-rejha/6 (accessed 04.04.2022). [16] Герцштейн Р. Э. Война, которую выиграл Гитлер. Электронный ресурс. Режим доступа: https://www.eusi.ru/lib/herzstein_vojna/v.php (дата обращения: 04.04.2022). [https://www.eusi.ru/lib/herzstein_vojna/v.php (accessed 04.04.2022)]. GERTSSHTEIN R. E. Voina, kotoruyu vyigral Gitler [The war that Hitler won. In Russ.]. [On-line]. Available at: https://www.eusi.ru/lib/herzstein_vojna/v.php (accessed 04.04.2022). [17] Герцштейн Р. Э. Война, которую выиграл Гитлер. Электронный ресурс. Режим доступа: https://www.eusi.ru/lib/herzstein_vojna/v.php (дата обращения: 04.04.2022). [https://www.eusi.ru/lib/herzstein_vojna/v.php (accessed 04.04.2022)]. GERTSSHTEIN R. E. Voina, kotoruyu vyigral Gitler [The war that Hitler won. In Russ.]. [On-line]. Available at: https://www.eusi.ru/lib/herzstein_vojna/v.php (accessed 04.04.2022). [18] Белков А.Н. Пропаганда поможет нам завоевать вес мир. Структура органов пропаганды нацистской германии и вермахта//Военно-исторический журнал. М.: 2019. № 1. С. 43-48. Электронный ресурс. Режим доступа: https://cyberleninka.ru/article/n/propaganda-pomozhet-nam-zavoevat-ves-mir-struktura-organov-propagandy-natsistskoy-germanii-i-vermahta/pdf (дата обращения: 04.04.2022) [https://cyberleninka.ru/article/n/propaganda-pomozhet-nam-zavoevat-ves-mir-struktura-organov-propagandy-natsistskoy-germanii-i-vermahta/pdf (accessed 04.04.2022)]. Belkov A.N. Propaganda pomozhet nam zavoevat' ves mir [Propaganda will help us conquer the whole world]. Moscow, Voenno-istoricheskii zhurnal publ., Moscow, 2019, no. 1, pp. 43-48. [On-line]. Available at: https://cyberleninka.ru/article/n/propaganda-pomozhet-nam-zavoevat-ves-mir-struktura-organov-propagandy-natsistskoy-germanii-i-vermahta/pdf (accessed 04.04.2022). [19] Полякова А.А. Пропаганда войны в кинематографе Третьего рейха. Изд-во "Маска", М., 2013., 204 c. Цит. по: https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%9F/polyakova-arina-aleksandrovna/propaganda-vojni-v-kinematografe-tretjego-rejha/6 (дата обращения: 04.04.2022) [https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%9F/polyakova-arina-aleksandrovna/propaganda-vojni-v-kinematografe-tretjego-rejha/6 ( accessed 04.04.2022)] POLYAKOVA A.A. Propaganda voiny v kinematografe Tret'ego reikha [War propaganda in the cinema of the Third Reich. In Russ.]., Moscow, Maska publ., 2003, p. 204. [On-line]. Available at: https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%9F/polyakova-arina-aleksandrovna/propaganda-vojni-v-kinematografe-tretjego-rejha/6 (accessed 04.04.2022). [20] «Die Deutsche Wochenschau», № 577. Ibid. [21] «Die Deutsche Wochenschau», № 754. Ibid. [22] Бланк А. С., Хавкин Б. Л. Вторая жизнь фельдмаршала Паулюса. М.: Патриот, 1990. С. 90-106. Blank A. S., Khavkin B. L. Vtoraya zhizn' fel'dmarshala Paulyusa. [The Second Life of Field Marshal Paulus]. Moscow, Patriot publ., 1990, pp. 90-106. [23] «Die Deutsche Wochenschau», № 748. Ibid. [24] «Die Deutsche Wochenschau». – «Ди Дойче Вохеншау». (Немецкое еженедельное обозрение. Германия, 1940-1945 гг.). Аннотированный каталог. С. 461-479. Ibid. [25] «DieDeutsche Wochenschau», № 580, 602, 603, 604, 606, 699. Ibid. [26] Кёнен Г. Между страхом и восхищением. «Российский комплекс» в сознании немцев 1900-1945. М.: Российская политическая энциклопедия, 2010. - С. 403. KENEN G. Mezhdu strakhom i voskhishcheniem. «Rossiiskii kompleks» v soznanii nemtsev 1900-1945. [Between fear and admiration. "Russian complex" in the minds of the Germans 1900-1945]. Moscow, Rossiiskaya politicheskaya entsiklopediya. publ., 2010, p. 403. [27] Цит. по: Герцштейн Р. Э. Указ. соч. С. 278. - Электронный ресурс. https://www.eusi.ru/lib/herzstein_vojna/v.php (дата обращения: 04.04.2022). Ibid.

Ищенко А.С. ВОЙНА ПАМЯТЕЙ ИЛИ О ТОМ, КОМУ ПРИНАДЛЕЖИТ НАСЛЕДИЕ КИЕВСКОЙ РУСИ В статье рассматривается история спора украинской и российской историографий о национальной принадлежности так называемого «киевского наследия»: частью чьей исторической традиции является история Киевской Руси и чьи права на это «наследие» являются более предпочтительными. Прослеживая историю данного спора, уходящего своими корнями во времена Киевской Руси, автор отмечает, что непосредственное начало ему было положено только в середине XIX – начале XX в. – эпоху расцвета национализма и «приватизации» событий и фактов для создания «национальных историй». Затихнув в советские годы, с новой силой спор о «киевском наследии» продолжился после обретения Украиной независимости, вылившись с 2014 г. в настоящую «войну памятей». Признается, что, будучи не научной, идеологически ангажированной идея «киевского наследия» должна быть переосмыслена. Автор придерживается точки зрения о необходимости денационализации истории Киевской Руси, рассмотрения ее как самодостаточного историко-культурного феномена, не сводимого к ранней истории России и/или Украины. Ключевые слова: Киевская Русь, древнерусское наследие, присвоение, историческая память, война памятей, национальная историография. Сведения об авторе: Ищенко Александр Сергеевич, кандидат исторических наук, доцент. Доцент кафедры истории, философии и социальных технологий, Новочеркасский инженерно-мелиоративный институт ФГБОУ ВО «Донской государственный аграрный университет». Контактная информация: ischenko-2010@mail.ru Ischenko Aleksandr S. THE WAR OF MEMORIES OR WHO OWNS THE HERITAGE OF KIEVAN RUS The article discusses the history of the dispute between Ukrainian and Russian histori-ographies about the nationality of the so-called "Kievan heritage": whose historical tradition is the history of Kievan Rus and whose rights to this "heritage" are more preferable. Tracing the history of this dispute, which roots goes in the times of Kievan Rus, the author notes that the immediate beginning was laid only in the middle of the 19th – early 20th centuries – the era of the heyday of na-tionalism and the "privatisation" of events and facts to create "national histories". Having died down in the Soviet years, the dispute about the “Kievan heritage” continued with renewed vigor after Ukraine gained independence, resulting in real “wars of memories” since 2014. It is recognised that, being non-scientific, ideologically biased, the idea of “Kievan heritage” should be rethought. The author adheres to the point of view on the need to denationalise the history of Kievan Rus, consid-ering it as a self-sufficient historical and cultural phenomenon, not reducible to the early history of Russia and/or Ukraine. Key words: Kievan Rus, ancient Russian heritage, attribution , historical memory, war of memories, national historiography. About the author: Ischenko Aleksandr S., candidate of historical sciences, associate professor, Department of History, Philosophy and Social Technologies, Novocherkassk Engineering and Land Reclamation Institute, Don State Agrarian University (Novocherkassk). Contact information: ischenko-2010@mail.ru Спор о том, кому принадлежит наследие Киевской или Древней Руси[1] имеет давнюю историю. Я. Пеленский полагал, что он начался еще во второй половине XI в., с соперничества за Киев южных и северо-восточных князей (Pelenski 1998: 1). В последующие века за право называться наследниками Киевской Руси состязались Владимиро-Суздальское и Галицко-Волынское княжества, Золотая Орда, Литва, Московское государство и Польша (Ibid: XX). Близкой точки зрения о времени возникновения спора о киевском наследии придерживается и В.М. Рычка. Его истоки он усматривает в претензиях на киевское княжение, высказывавшихся владимиро-суздальскими и галицко-волынскими князьями и последующих попытках «присвоения» киевского наследия московскими книжниками и их православными визави из Речи Посполитой (Ричка 2021). Все это, однако, скорее предыстория данного спора. Непосредственное начало ему было положено только в середине XIX в. развернувшейся на страницах журнала «Русская беседа» полемикой между М.П. Погодиным и М.А. Максимовичем о судьбе средневекового Приднепровья (Pelenski 1998: 213–226; Толочко 2012: 207–235; Ричка 2021: 333–339). Идеологическую суть этой полемики большинство исследователей сводит к тому, что «если великоросс Погодин отрицал какую бы то ни было языковую или этническую связь современных ему украинцев с Киевской Русью, то украинец Максимович энергично отстаивал понимание ее как составной части украинской истории» (Толочко 2012: 83–84)[2]. Не будет большой натяжкой сказать, что победу в этом споре одержал тогда Максимович. Точка зрения Погодина, считавшего, что население Киевской Руси до татарского нашествия было великорусским, а малороссы заняли эту территорию лишь в XIV–XV вв. после ухода великороссов на север, сколько-нибудь широкого распространения в российской историографии не получила[3]. Позиция же Максимовича, настававшего на причастности украинцев к истории Киевской Руси, была поддержана и нашла развитие в трудах целого ряда украинских историков, самый крупный из которых – М.С. Грушевский, вывернув гипотезу Погодина «наизнанку», создал целостную концепцию «Украины-Руси». В своей программной статье, опубликованной в 1904 г. в Санкт-Петербурге, будущий классик украинской историографии, в частности, заявлял: «Мы знаем, что Киевское государство, право, культура были созданием одной народности, украино-руськой, Владимиро-Московская – другой, великорусской… Киевский период перешел не во владимиро-московский, а в галицко-волынский XIII в., затем литово-польский XIV–XVI вв. Владимиро-Московское государство не было ни наследником, ни преемником Киевского, оно выросло на своем корне, и отношение к нему Киевского можно бы скорее сравнить, напр., с отношением Римской державы к ее галльским провинциям, чем с преемственностью двух периодов в политической и культурной жизни Франции» (Грушевський 2014: 203–204). Так, Грушевским был дан новый импульс спору о наследии Древней Руси.«С тех пор, – замечает А.П. Толочко, – “спор о киевском наследии” кажется едва ли не главной темой для украинской историографии. Порой даже создается впечатление, что от того или иного решения этой проблемы зависит само существование украинской истории» (Толочко 2012: 45). Характерно, что в российской историографии, освоившей древнерусское наследие значительно раньше и лучше, чем историография украинская (Ричка 2021: 251–274), эта проблема не стоит так остро. Спор, затихший в советские годы[4], с новой силой вспыхнул после обретения Украиной независимости. Спор, надо сказать, во многом односторонний. Российские историки, как это было принято и в дореволюционной, и в советской историографии, предпочитают вести речь о Древней Руси как общей истории всех восточнославянских народов – русских, украинцев и белорусов[5]. Возврат к дореволюционным концепциям, обосновывающим свое исключительное право на древнерусское наследие, характерен, прежде всего, для украинской историографии[6]. Позиция, распространенная в трудах российских историков, трактуется в ней при этом как имперская, отдающая предпочтение в праве на киевское наследие русским (Каппелер 2018: 40–44). Претензию последних на главенство обнаруживают даже в общепринятом в российской историографии перечне восточнославянских народов (по принципу численности – русские, украинцы, белорусы) (Юсова 2005: 169–170)[7]. Такое положение дел объясняется, как заметил В.В. Пузанов, во многом тем, что «именно Россия (Русь / Россия) сохранила преемственность в названии с первоначальной Русью». Поэтому, когда российские исследователи пишут о том или ином «русском князе» IX–XIII в., то они, по мнению украинских коллег, «ущемляют исторические права украинцев, отрицая их причастность к древнерусскому наследию» (Пузанов 2015: 171). Чтобы подчеркнуть свое право на это наследие, Грушевским в свое время и было введено понятие «Украина-Русь». Понятие, неудачное с точки зрения семантики, особенно применительно к Древней Руси. Неслучайно, серьезные украинские историки стараются его не использовать. Но и с именованием князей Руси IX–XIII вв. «русскими князьями», а самой эпохи – «русским Средневековьем» они согласиться не могут. Чтобы избежать терминологической двусмысленности понятия, которое должно происходить не от слова «Россия», а от слова «Русь», П.П. Толочко предложил все производные от названия «Русь» писать с одной буквой «с» (Толочко 2005: 5; Толочко 2016). Несмотря на несоответствие такого написания современной языковой норме, именно оно является, по его мнению, более аутентичным. Российские историки, в свою очередь, воспринимают подобное терминологическое творчество как безосновательное и волюнтаристское, как «насилие над языком», которое творить «никому не позволительно» (Кореневский 2020: 20–21). «Насилие над языком» конечно же недопустимо, однако, как справедливо заметил А. Каппелер, «дело в том, что это не только научный, но и политический вопрос» (Каппелер 2020: 199)[8], что российскими исследователями зачастую не учитывается. Протекавшие до 2014 г. более или менее спокойно, споры о древнерусском наследии особенно активизировались после «революции достоинств», известных событий в Крыму и Донбассе. Можно даже сказать, что они вышли на новый, более широкий уровень (Пузанов 2015: 172; Долгов 2014: 22–29; Долгов 2017: 57–60). Печатные и интернет- издания Украины запестрели заголовками: «Украденное имя», «Как Московия украла историю Киевской Руси-Украины», «Как московиты украли наше название и нашу историю», «Чужая история. Как Россия приписывает себе то, чего не было», «Историческое мошенничество» и т.п. Особенно же возмутительным для национально ориентированной украинской общественности, включая историков, стало открытие в 2016 г. в центре Москвы, напротив Боровицких ворот Кремля памятника князю Владимиру. Этот монумент, ставший одним из самых высоких в российской столице, символизирует, по словам С.Н. Плохия, «права Москвы на наследие древнего Киева и показывает значение Украины для исторической идентичности современной России. В противном случае зачем бы было увековечивать – да еще в таком престижном месте – киевского князя, который восседал на престоле в столице юго-западного соседа?» (Плохий 2021: 8). В самом деле, поскольку князь Владимир ни разу не бывал (и в принципе не мог побывать) в Москве, установка монумента, перекликающегося с памятником ему в Киеве, требует внятного объяснения. И такое объяснение может быть дано: «Владимир признается крестителем всей Руси, а не только центральных ее частей, иного крестителя у ее северо-восточных окраин не было» (Долгов 2017: 59). Но вряд ли данное объяснение покажется для украинцев сколь-нибудь убедительным. С точки зрения украинского историка, «претензии современных российских элит на Свято-Владимирское наследие» основаны исключительно на «имперском наследии российской государственности прошлых столетий» и не имеют под собой серьезных оснований (Ричка 2021: 275). Да и со стороны «право россиян на наследие Киевской Руси» далеко не всегда выглядит очевидным. По мнению А. Каппелера, «аргументы украинцев (территория и население) являются более весомыми, нежели упоминаемая россиянами династическая, политическая и церковная преемственность» (Каппелер 2007: 36)[9]. Борьба национальных историографий за древнерусское наследие сочетается с фрагментацией этого наследия, проекцией современных границ в далекое прошлое и появлением у каждой историографии «своего Средневековья» (Мартынюк 2017а: 148; Мартынюк 2017b: 30–31). Во многом это стало возможным благодаря распространившемуся отрицанию существования единой «древнерусской народности». Ведь если таковой не было, то, как, повторяя М.С. Грушевского, заметил В.Д. Баран, «не существует и «”общерусской истории”. Каждый из восточнославянских народов имеет право только на часть восточнославянского наследства и на ту часть восточнославянских земель, коренных или освоенных в процессе расселения, где жили его непосредственные предки» (Баран 1998: 163). При этом только предками украинцев признаются непосредственно восточные славяне, тогда как белорусы, согласно распространенным в украинской историографии представлениям, несут на себе сильное влияние балтских, а россияне – финно-угорских элементов (Каппелер 2007: 34; Аристов 2021: 156). Таким образом, подчеркивается не только территориальная, но и этническая преемственность Украины с Киевской Русью. Претензии же России на киевское наследие, если и не отметаются вовсе, то признаются «вторичными» (Pelenski 1998: XXII). Представление о том, что «настоящая» Русь – это Украина, находит кажущуюся опору и в давно известном восточноевропейской медиевистике понятии «Русской земли в узком смысле слова», применяемом к территории Киевского княжества и некоторых сопредельных земель(Мартынюк 2018: 149–156). «Руской землей или даже просто Русью, – пишет, в частности, видный современный украинский историк А.П. Толочко, – называлась часть Среднего Приднепровья с городами Киев, Чернигов и Переяславль. Именно жители этих территорий называли себя русью, да и все другие называли их так же. Напротив, жители Суздаля или Новгорода русью себя не считали, – когда отправлялись в Киев, говорили: едем в Русь, а когда до Новгорода доходили известия о ссорах киевских и черниговских князей, там отмечали: “раздьрася вся земля Русьская”…» (Толочко 2015: 93)[10]. Именно на этом основании иным областям восточнославянского мира зачастую отказывается в историческом правопреемстве с Древней Русью. За пределами Руси оказываются, таким образом, все те древнерусские города, которые расположены на территории современной России, включая Новгород – второй по своей значимости после Киева древнерусский город, бывший соперником «матери градом русьским» «не только в качестве политического, но и сакрального центра Русьской земли» (Данилевский 2001: 37). Ему в новейшей украинской историографии отказывается даже в собственной летописной традиции, возникновение которой связывается с появлением здесь привезенной в 1330-е гг. с Волыни Ипатьевской летописи (Аристов 2019: 101–140). Справедливости ради следует заметить, что подобная тенденция «делить Русь» хотя и не столь отчетливо, как в украинской историографии, но проявляется и в историографии российской. Из ее перспективы ключевыми точками восточнославянского государствогенеза оказываются Ладога («первая столица Руси») и Новгород, а Киев и тем более Чернигов или Галич нередко отступают на второй план (Дворниченко 2014: 331–334). Так, на смену изучению истории Древней Руси приходит изучение истории Украины или России в период Средневековья. Ситуация эта объективная, однако, не может не вызывать обеспокоенность (Мартынюк 2017а: 148–149), ибо ведет к утрате видения Древней Руси как целостного историко-культурного феномена. Впрочем, ведя речь об этой проблеме, А.В. Мартынюк все же несколько сгустил краски. В российской историографии, как уже отмечалось выше, превалирует тенденция изучения истории Древней Руси в куда более широких границах, нежели территория современной Российской Федерации. Да и среди украинских историков, как справедливо заметил В.В. Долгов, далеко не все «подверглись националистическому угару. Многие ученые придерживаются вполне трезвого взгляда на историю наших народов» (Долгов 2014: 29), то есть не делят Русь между русскими и украинцами. То затухающий, то разгорающийся с новой силой спор украинской и российской историографий о том, кому принадлежит наследие Киевской Руси или чьи претензии на него предпочтительней, конечно же, идеологический, а не научный. Подобного рода наследие существует лишь в воображении. И как справедливо заметил А.П. Толочко, «с точки зрения дисциплинарной истории Руси спор этот не имеет смысла. История вообще не способна – вопреки ожиданиям – решать таким образом поставленные вопросы “по-научному”. Это вопросы идеологии, мировоззрения, убеждений» (Толочко 2012: 12). Об этом же в своей недавней книге писал А. Каппелер. Он акцентировал внимание на безрезультатности с научной точки зрения данного спора, поскольку обе стороны проецируют национальные категории в эпоху Средневековья, когда еще не было ни россиян, ни украинцев. Вопрос о том, было ли «первое политическое объединение восточных славян» российским или украинским, как он отмечал, «не имеет никакого смысла», ведь, «хотя Киев, первая главная резиденция князей Руси, и находится в современной Украине, однако другой центр древней Руси, Новгород, находится на территории современной России» (Каппелер 2018: 41). История не знает, «чьей» ей предстоит стать, она существует сама по себе. Владимир Мономах, княживший в Чернигове, Переяславле и Киеве, наверное, несказанно удивился бы, узнай, что он станет украинцем, а его сын Юрий Долгорукий и внук Андрей Боголюбский, занимавшие столы в Суздале и Владимире на Клязьме, – что они россияне. Аналогичная ситуация с Мстиславом Великим и его сыном Ростиславом (Толочко 2005: 8). Сама постановка вопроса о праве русских или украинцев на киевское наследие, обоснование их «исторических прав», характерная для XIX в. – времени расцвета национализма и «приватизации» событий и фактов для создания «национальных историй», выглядит сегодня, в свете постмодернистского понимания истории и историографии, по меньшей мере, анахронизмом (Толочко 1999: 32; Арістов 2009: 32; Филюшкин 2020: 10). Конечно, могут возразить – современная Украина вновь переживает непростой период нациестроительства, а Россия продолжает поход за «потерянным царством» (Плохий 2021: 13). Однако если подходить к истории как к науке, а не «политике, опрокинутой в прошлое», то нельзя не согласиться с В.Ю. Аристовым: «активно проводившаяся историками XIX – первой половины XX в. национализация древнерусской истории требует обратного – окончательной денационализации» (Аристов 2015: 485). Но как уйти от подгонки прошлого под тот или иной национальный нарратив? А.В. Мартынюк предложил концепт «византинизации» истории Древней Руси (Мартынюк 2017: 146–153; Мартынюк 2020: 25–38)[11]. Сегодня ведь никто не выступает с претензией на статус преемника Византийской империи, а ее деяния – это просто исторический феномен, глава в мировой истории. По мнению Мартынюка, именно такой «вещью в себе», самодостаточной историко-культурной ценностью, не сводимой к ранним этапам истории современных восточнославянских стран – Беларуси, России и Украины, должна стать история Древней Руси. Идея безусловно правильная, но, как заметил А.И. Филюшкин, «трудновыполнимая, поскольку требует от национальных историографий самоотречения, на которое они по своей природе неспособны» (Филюшкин 2020: 12)[12]. Поэтому, считает петербургский историк, «конструктивнее будет поставить вопрос о разделении изучения собственно исторических феноменов (историко-культурных общностей) от их “следа в истории”, исторической памяти об этих сообществах» (Филюшкин 2020: 12). Как это поможет избежать «национализации истории» и ее «присвоения», из рассуждений Филюшкина, однако, не вполне ясно. Исследования в этом направлении только начинаются. Тем не менее, можно надеяться, что давняя идея киевского наследия, трансформировавшаяся в XIX в. в представления о нации (нациях) и национальном наследии, со временем будет переосмыслена. Восточноевропейская историография «перерастет» этот спор, который вовсе не является уникальным. Нечто подобное можно было наблюдать и в других странах и регионах на определенном этапе развития национальных историографий. Период второй половины XIX – первой половины XX в. вообще можно назвать эпохой «битв за историю» в Европе. Вспомним хотя бы спор немецкой и французской историографий о национальной принадлежности Карла Великого (Мартынюк 2017b: 32–33). Вопрос о том, был ли он немецким или французским, звучит сегодня абсурдно, хотя менее века назад, как заметил А. Селард, «это еще было серьезным предметом дискуссий» (Как сегодня изучать историю Восточной Европы? Дискуссия 2020: 55). Дискуссий, которые, добавим, сильно напоминают современные споры о национальной принадлежности крестителя Руси князя Владимира, бывшего не более русским или украинцем, чем Карл Великий немцем или французом. Итак, если попытаться коротко ответить на вопрос о том, чьим же наследием является Киевская Русь, то короткий и, пожалуй, наиболее корректный ответ будет – ничьим. История Киевской Руси не есть история России или Украины, или обеих этих стран вместе взятых. Распространенные в русской и украинской общественно-исторической мысли представления о прямом правопреемстве с восточнославянским объединением с центром в Киеве, которое условно принято называть Киевской или Древней Русью, во многом являются мифическими. В лучшем случае о Киевской Руси можно говорить, как о предыстории современных Республики Украины и Российской Федерации и то, если речь не идет об эксклюзивных на нее правах. БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК Арістов 2009 – Арістов В. Україна в пошуках «Русі» // Критика. 2009. № 11–12. С. 31–32. Аристов 2015 – Аристов В. Что нового в Киевской Руси? // Ab Imperio. 2015. № 1. С. 480–488. Аристов 2019 – Аристов В. Ипатьевская летопись и новгородская историография // Ruthenica. 2019. № 15. С. 101–140. Аристов 2021 – Аристов В. Древняя Русь в украинской историографии (2000–2020): контексты и достижения // RussianStudiesHu 3, no. 2 (2021). С. 153–179. Баран 1998 – Баран В.Д. Давні слов’яни. Київ: Видавничий дім «Альтернативи», 1998. 336 с. Грушевський 2014 – Грушевський М.С. Звичайна схема “русскої” історії й справа раціонального укладу історії східного слов’янства // Український історичний журнал. 2014. № 5. С. 198–208. Данилевский 2001 – Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII–XIV вв.). Курс лекций. М.: Аспект Пресс, 2001. 389 с. Дворниченко А.Ю. Зеркала и химеры. О возникновении древнерусского государства. СПб.; М.: Евразия; Клио, 2014. 560 с. Долгов 2014 – Долгов В.В. Славянство, Русь и Московия, или как украинская пропаганда делит «древнерусское наследие» // Преподавание истории в школе. 2014. № 9. С. 22–29. Долгов 2017 – Долгов В.В. «Древнерусское наследие» в российско-украинском противостоянии // Единая российская нация: проблемы формирования ее идентичности. Саров: Интерконтакт, 2017. С. 57–60. Єкельчик 2008 – Єкельчик С. Імперія пам`яті. Російсько-українські стосунки в радянській історичній уяві. Київ: Критика, 2008. 303 с. Как сегодня изучать историю Восточной Европы? Дискуссия 2020 – Как сегодня изучать историю Восточной Европы? Дискуссия // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2020. № 1 (27). С. 39–65. Каппелер 2007 – Каппелер А. Мала історія України. Київ: «К.І.С.», 2007. 264 с. Каппелер 2018 – Каппелер А. Нерівні брати. Українці та росіяни від середньовіччя до сучасності. Чернівці: Книги – XXI, 2018. 320 с. Каппелер 2020 – Каппелер А. Древняя Русь – рус(с)кое средневековье // The New Past. 2020. № 3. С. 196–205. Кореневский 2020 – Кореневский А.В. Много в поле тропинок… // The New Past. 2020. № 3. С. 8–28. Мартынюк 2017а – Мартынюк А.В. «Великий раскол» восточнославянской медиевистики: семь тезисов к дискуссии // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2017. № 1 (21). С. 146–153. Мартынюк 2017b – Мартынюк А.В. Древняя Русь после Древней Руси: К теоретической постановке проблемы // Древняя Русь после Древней Руси: дискурс восточнославянского (не)единства. М.: Политическая энциклопедия, 2017. С. 29–37. Мартынюк 2018 – Мартынюк А.В. Некоторые наблюдения по поводу условий и механизма появления феномена «Русская земля в узком смысле слова» // Середньовічна Русь: Проблеми термінології (Colloquia Russica. Series II). Івано-Франківськ; Краків, 2018. С. 149–156. Мартынюк 2020 – Мартынюк А.В. История Средневековой Руси: от политической инструментализации и консерватизма академической традиции к аксиологическому пониманию // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2020. № 1 (27). С. 25–38. Мельникова 2019 – Мельникова Е.А. Существование древнерусской народности и восприятие наследия Древней Руси как общего фундамента истории России, Украины и Беларуси // Электронный научно-образовательный журнал «История». 2019. Трудные вопросы истории России [Электронный ресурс]. URL: https://history.jes.su/s207987840004662-7-1/ (дата обращения: 18.05.2022). Плохій 2011 – Плохій С. Великий переділ. Незвичайна історія Михайла Грушевського. Київ: Критика, 2011. 600 с. Плохий 2018 – Плохий С. Врата Европы. История Украины. М.: Издательство АСТ: Corpus, 2018. 544 с. Плохий 2021 – Плохий С.Н. Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации (с 1470 года до наших дней). М.: Издательство АСТ: Corpus, 2021. 480 с. Пузанов 2015 – Пузанов В.В. И плакашася по немь боляре акы заступника ихъ земли, оубозии акы заступника и кормителя… Памяти святого равноапостольного князя Владимира // Вестник Удмуртского университета. История и филология. 2015. Т. 25, вып. 4. С. 170–179. Пузанов 2021 – Пузанов В.В., Котляров Д.А. Государство и право Древней Руси. Ижевск: Издательский центр «Удмуртский университет», 2021. 204 с. Ричка 2021 – Ричка В.М. Війна пам’ятей. Змагання за спадщину Київської Русі. Київ: Парлам. вид-во, 2021. 418 с. Стефанович 2018 – Стефанович П.С. Идентичность Руси в «имперско-эсхатологической» перспективе составителя «Начального свода» // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2018. № 2 (72). С. 48–64. Толочко 1999 – Толочко А. Химера «Киевской Руси» // Родина. 1999. № 8. С. 29–32. Толочко 2012 – Толочко А.П. Киевская Русь и Малороссия в XIX веке. Киев: Лаурус, 2012. 256 с. Толочко 2015 – Толочко А.П. Очерки начальной руси. Киев; СПб.: Лаурус, 2015. 336 с. Толочко 2005 – Толочко П.П. Древнерусская народность: воображаемая или реальная. СПб.: Алетейя, 2005. 218 с. Толочко 2016 – Толочко П.П. Откуда пошла Руская земля. Киев: Издательский дом Дмитрия Бураго, 2016. 291 с. Филюшкин 2016 – Филюшкин А.И. «Киевская Русь» в академическом и культурном дискурсе Восточной Европы последних лет: историографические и культурные перспективы // Государства Центральной и Восточной Европы в исторической перспективе. Пинск, 2016. С. 10–14. Филюшкин 2017 – Филюшкин А.И. «Мобилизация Средневековья» как поиск идентичности: какими путями Белоруссия хочет уйти от исторического наследия Российской империи и СССР // Quaestio Rossica. 2017. № 2. С. 571–592. Филюшкин 2020 – Филюшкин А.И. Как сегодня изучать историю Восточной Европы? // StudiaSlavicaetBalcanicaPetropolitana. 2020. № 1 (27). С. 3–24. Юсова 2005 – Юсова Н.Н. Генезис концепції давньоруської народності в історичній науці СРСР (1930-ті – перша половина 1940-х рр.). Вінниця: ТОВ «Консоль», 2005. 546 с. Яковенко 2012 – Яковенко Н. Очерк истории Украины в Средние века и раннее Новое время. М.: Новое литературное обозрение, 2012. 768 с. Pelenski 1998 – Pelenski J. The contest for the legacy of Kievan Rus'. Boulder, 1998. 325 р. REFERENCES Arіstov V. Ukraina v poshukakh “Rusі” [Ukraine in search of “Rus”]. Kritika. 2009, no. 11–12, р. 31–32. Aristov V. Chto novogo v Kievskoi Rusi? [What's new in Kievan Rus?]. Ab Imperio. 2015. no. 1, р. 480–488. Aristov V. Ipat'evskaya letopis' i novgorodskaya istoriografiya [Ipatiev Chronicle and Novgorod historiography]. Ruthenica. 2019, no. 15, р. 101–140. Aristov V. Drevnyaya Rus' v ukrainskoi istoriografii (2000–2020): konteksty i dostizheniya [Old Rusʼ in Ukrainian Historiography (2000-2020): Contexts and Achievements]. RussianStudiesHu 3, no. 2 (2021), р. 153–179. Baran V.D. Davnі slov’yani [Ancient Slavs]. Kiev: Vidavnichiy dіm “Al'ternativi”, 1998. 336 р. Grushevs'kiy M.S. Zvichayna skhema “russkoi” іstorіi i sprava ratsіonal'nogo ukladu іstorіi skhіdnogo slov’yanstva [The Traditional Scheme of “Russian” History and the Problem of a Rational Organization of the History of the Eastern Slav]. Ukrains'kiy іstorichniy zhurnal. 2014, no. 5, р. 198–208. Danilevskiy I.N. Russkie zemli glazami sovremennikov i potomkov (XII–XIV vv.). Kurs lektsiy [Russian lands in the opinion and contemporaries and descendants, 12th–14th cent]. Moscow: Aspekt Press, 2001. 389 р. Dvornichenko A.Yu. Zerkala i khimery. O vozniknovenii drevnerusskogo gosudarstva [Mirrors and chimeras. About emergence of the Old Russian state]. St. Peterburg; Moscow, “Evraziiaˮ; Clio, 2014, 560 p. Dolgov V.V. Slavyanstvo, Rus' i Moskoviya, ili kak ukrainskaya propaganda delit “drevnerusskoe nasledie” [Slavs, Rus and Muscovy or ukrainian propaganda divides the “Old russian heritage”]. Prepodavanie istorii v shkole. 2014, no. 9, р. 22–29. Dolgov V.V. “Drevnerusskoe nasledie” v rossiysko-ukrainskom protivostoyanii [“Ancient rus heritage” in russian-ukrainian opposition]. Edinaya rossiyskaya natsiya: problemy formirovaniya ee identichnosti. Sarov: Interkontakt, 2017, р. 57–60. Ekelchik S. Іmperіya pam`yatі. Rosіys'ko-ukrains'kі stosunki v radyans'kіy іstorichnіy uyavі [Empire of memory. Russian-Ukrainian Relations in the Soviet Historical Consciousness]. Kiev: Kritika, 2008. 303 р. Kak segodnya izuchat' istoriyu Vostochnoy Evropy? Diskussiya [How to study the history of Eastern Europe today? Discussion]. Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2020, no. 1 (27), р. 39–65. Kappeler A. Mala іstorіya Ukraini [Small history of Ukraine]. Kiev: “K.І.S.”, 2007. 264 р. Kappeler A. Nerіvnі brati. Ukraintsі ta rosіyani vіd seredn'ovіchchya do suchasnostі [Unequal brothers. Ukrainians and Russians from the Middle Ages to the Present]. Chernіvtsі: Knigi – XXI, 2018. 320 р. Kappeler A. Drevnyaya Rus' – rus(s)koe srednevekov'e [Ancient Russia – rus(s)ian middle ages]. The New Past. 2020. no. 3, р. 196–205. Korenevskiy A.V. Mnogo v pole tropinok… [Lots of paths in the Field…]. The New Past. 2020, no. 3, р. 8–28. Martyniouk A.V. “Velikiy raskol” vostochnoslavyanskoy medievistiki: Sem’ tezisov k diskussii [“The Great Schism” of Eastern Slavic Medieval Studies: Seven Theses for Discussion]. Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2017. no. 1 (21), р. 146–153. Martyniouk A.V. Drevnyaya Rus' posle Drevney Rusi: K teoreticheskoy postanovke problemy [Old Rus’ after the Old Rus’: to the theoretical formulation of the problem]. Drevnyaya Rus' posle Drevney Rusi: diskurs vostochnoslavyanskogo (ne)edinstva. Moscow: Politicheskaya ehntsiklopediya, 2017, р. 29–37. Martyniouk A.V. Nekotorye nablyudeniya po povodu usloviy i mekhanizma poyavleniya fenomena “Russkaya zemlya v uzkom smysle slova” [Some observations on the conditions and mechanism for the appearance of the phenomenon “Russian land in the narrow sense of the word”]. Seredn'ovіchna Rus': Problemi termіnologіi (Colloquia Russica. Series II). Іvano-Frankіvs'k; Krakov, 2018, р. 149–156. Martyniouk A.V. Istoriya Srednevekovoy Rusi: ot politicheskoy instrumentalizatsii i konservatizma akademicheskoy traditsii k aksiologicheskomu ponimaniyu [The history of Medieval Rus’: From political instrumentalization and conservatism of the academic tradition to axiological comprehension]. Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2020, no. 1 (27), р. 25–38. Mel'nikova E.A. Sushhestvovanie drevnerusskoy narodnosti i vospriyatie naslediya Drevney Rusi kak obshhego fundamenta istorii Rossii, Ukrainy i Belarusi [The existence of the Old Russian people and the perception of the heritage of Ancient Russia as a common foundation for the history of Russia, Ukraine and Belarus]. Istoriya. 2019. Problems of the Russian History [Electronic resource]. Access for registered users. URL: https://history.jes.su/s207987840004662-7-1/ (data obrashheniya: 18.02.2022). Plokhіy S. Velikiy peredіl. Nezvichayna іstorіya Mikhayla Grushevs'kogo [Big remaking. The unusual story of Mikhail Grushevsky]. Kiev: Kritika, 2011. 600 р. Plokhiy S. Vrata Evropy. Istoriya Ukrainy [The Gates of Europe. A History of Ukraine]. Moscow: Izdatel'stvo AST: Corpus, 2018. 544 р. Plokhiy S.N. Poteryannoe tsarstvo. Pokhod za imperskim idealom i sotvorenie russkoy natsii (s 1470 goda do nashikh dney) [Lost Kingdom. The Quest for Empire and the Making of the Russian Nation (from 1470 to the Present)]. Moscow: Izdatel'stvo AST: Corpus, 2021. 480 р. Puzanov V.V. I plakashasya po nem' bolyare aky zastupnika ikh zemli, oubozii aky zastupnika i kormitelya… Pamyati svyatogo ravnoapostol'nogo knyazya Vladimira [“And the boyars mourned for him as a defender of their land, and the poor and the Needy mourned for him as their defender and feeder…”. To the memory of the Saint equal-to-the-apostles prince Vladimir]. Vestnik Udmurtskogo universiteta. Istoriya i filologiya. 2015. T. 25, no. 4, p. 170–179. Puzanov V.V., Kotlyarov D.A. Gosudarstvo i pravo Drevney Rusi [State and Law of Ancient Russia]. Izhevsk: Izdatel'skiy tsentr “Udmurtskiy universitet”, 2021. 204 p. Richka V.M. Vіyna pam’yatey. Zmagannya za spadshhinu Kiivs'koy Rusі [War of memories. Claims for the heritage of Kievan Rus]. Kiev: Parlam. vid-vo, 2021. 418 p. Stefanovich P.S. Identichnost' Rusi v «impersko-ehskhatologicheskoy» perspektive sostavitelya «Nachal'nogo svoda» [The Identity of Rus’ in the Imperial and Eschatological Perspective of the Compiler of the «Initial Chronicle»]. Drevnyaya Rus'. Voprosy medievistiki. 2018, no. 2 (72), p. 48–64. Tolochko A. “Khimera” Kievskoy Rusi [“Chimera” of Kievan Rus] Rodina. 1999, no. 8, p. 29–32. Tolochko A.P. Kievskaya Rus' i Malorossiya v XIX veke [Kievan Rus and little Russia in 19th cent]. Kiev: Laurus, 2012. 256 p. Tolochko A.P. Ocherki nachal'noy rusi [Issues of the beginning of Russia]. Kiev; SPb.: Laurus, 2015. 336 p. Tolochko P.P. Drevnerusskaya narodnost': voobrazhaemaya ili real'naya [Old Russian people: imaginary or real]. St. Petersburg: Aleteiya, 2005. 218 p. Tolochko P.P. Otkuda poshla Ruskaya zemlya [Whence Rus’ took place]. Kiev: Izdatel'skiy dom Dmitriya Burago, 2016. 291 p. Filyushkin A.I. “Kievskaya Rus'” v akademicheskom i kul'turnom diskurse Vostochnoy Evropy poslednikh let: istoriograficheskie i kul'turnye perspektivy [“Kievan Rus” in the academic discourse of the Eastern Europe in recent years: historiographic and cultural perspectives]. Gosudarstva Tsentral'noy i Vostochnoy Evropy v istoricheskoy perspektive. Pinsk, 2016, p. 10–14. Filyushkin A.I. “Mobilizatsiya Srednevekov'ya” kak poisk identichnosti: kakimi putyami Belorussiya khochet uyti ot istoricheskogo naslediya Rossiyskoy imperii i SSSR [“Mobilization of the Middle Ages” as a search for identity: in what ways does Belarus want to leave the historical heritage of the Russian Empire and the USSR]. Quaestio Rossica. 2017, no. 2, p. 571–592. Filyushkin A.I. Kak segodnya izuchat' istoriyu Vostochnoy Evropy? [How to study the history of Eastern Europe today?]. Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2020, no. 1 (27), p. 3–24. Yusova N.N. Genezis kontseptsіi davn'orus'koy narodnostі v іstorichnіy nautsі SRSR (1930-tі – persha polovina 1940-kh rr.) [The genesis of the concept of ancient Russian nationality in the historical science of the USSR (1930s – first half of the 1940s)]. Vіnnitsya: TOV “Konsol'”, 2005. 546 p. Yakovenko N. Ocherk istorii Ukrainy v Srednie veka i rannee Novoe vremya [Essay on the history of Ukraine in the Middle Ages and early modern period]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2012. 768 p. [1] Понятия «Киевская Русь» и «Древняя Русь», а равно и все от них производные, хотя и имеют ряд отличий в акцентах и рамках, будут использоваться нами как синонимы. [2] На деле, как показал А.П. Толочко, все было несколько иначе: Максимович вовсе не был защитником украинского средневековья от великодержавных посягательств. Он отстаивал единство Малороссии и Великороссии как двух неотъемлемых частей Руси, а Погодин фактически выдвигал идею самостоятельной украинской истории (пусть и без Киевской Руси). [3] Бытующие в украинской историографии суждения о том, что «подавляющее большинство русских исследователей» присоединилось к точке зрения Погодина, неверны. Ни С.М. Соловьев, ни В.О. Ключевский, которых в этой связи упоминает Н.Н. Юсова (Юсова 2005: 62–63), древнерусского наследия у украинцев не «похищали», или, лучше сказать, в отличие от Погодина, от этого наследия их не отлучали. Соловьев погодинскую теорию даже оспаривал, а Ключевский в своем «Курсе русской истории» использовал, по наблюдению С.Н. Плохия, лишь отдельные ее элементы. Фактически это было «попыткой найти компромисс в дискуссии Погодина с Максимовичем», ибо гипотеза Ключевского о миграции киевского населения на север и запад «”восстанавливала” связь великороссов с Киевской Русью и в тоже время не отрицала ее связи с украинцами» (Плохій 2011: 155). Основывая свои труды на постулате о преемственности власти от Киевской Руси, российские историки предпочитали рассматривать украинцев как часть триединого русского народа. Отсюда, однако, украинскими исследователями и западными украинистами делается вывод о том, что «для украинцев в этом нарративе нет места, они – часть единого российского народа и не имеют своей истории» (Каппелер 2018: 37). [4] В это время его вела фактически только украинская диаспорная историография. Советские же историки рассматривали Киевскую Русь как «общую колыбель» всех трех восточнославянских народов. Обоснованием «братства» и общности исторической судьбы русских, украинцев и белорусов служила разработанная В.В. Мавродиным и приобретшая в СССР официальный характер, концепция «древнерусской народности» (Юсова 2005). Впрочем, поскольку русский народ позиционировался в качестве «старшего брата» украинского и белорусского народов (Каппелер 2018: 21–27), то прав на киевское наследство он, по наблюдению А. Каппелера, имел больше. Это подчеркивалось и явным предпочтением, которое отдавалось русским исследованиям Киевской Руси. В этой связи тот же Каппелер резонно заметил, что «фактически советская русская историография нередко интерпретировала Киевское государство как российское. Этому способствовало также то, что и государство, и его население, и их язык с литературой, как правило, назывались древнерусскими, но никогда древнеукраинскими» (Каппелер 2007: 33). Писать о Киевской Руси как истории Украины было, по словам С. Екельчика, «идеологически рискованно», ибо «старший российский брат» «считал это государство началом своей исторической традиции» (Єкельчик 2008: 85). Тем не менее, причастности украинцев и белорусов к древнерусскому наследию никто из советских историков не отрицал. [5] По существу, можно говорить о воспроизводстве в трудах российских ученых концепции «древнерусской народности», которая, как заметил П.С. Стефанович, «сохраняет ценность и сегодня» (Стефанович 2018: 48). Критика же, которой данная концепция стала подвергаться после распада СССР, раздается в основном со стороны украинских и отчасти белорусских историков. Идея «древнерусской народности» и единого корня русских, украинцев и белорусов с их точки зрения – это «пророссийская концепция», поскольку единство происхождения предполагает историческое родство и правоту объединения в целое. А этим целым и представляется Россия, Российская империя, СССР (Филюшкин 2017: 574; Аристов 2021: 159–160). Впрочем, элемент политизации в концепцию «древнерусской народности» зачастую привносится самими ее критиками. Как считает Е.А. Мельникова, «ни в советской, ни в постсоветской исторической науке, равно как и в российском политическом, а тем более академическом дискурсе современности, подобные выводы из теории “колыбели”, по крайней мере эксплицитно, не делались и не делаются» (Мельникова 2019). [6] Причина этого, очевидно, в том, что украинская историография развивается как историография национальная, направленная на создание «своей истории», своего народа и государства. Российская же, как справедливо заметил А.И. Филюшкин, «продолжает развиваться в традиционном ключе, фактически по прежней трехчастной схеме, в которой древнерусский (киевский) период был основополагающим для русского народа и государства, а его история понимается как составная часть прошлого всей территории бывшей Российской империи и постсоветского пространства» (Филюшкин 2016: 11). [7] Сами же без оглядки на всякие принципы пишут: «украинцы, белорусы, русские» (Юсова 2005: 51, 160, 195, 325–326, 329, 352, 364, 386). [8] В самом деле, как пояснял далее А. Каппелер, «понятие “русское Средневековье”, употребляемое для периода Древней Руси IX–XIII вв., отвечает на вопросы нашего времени с точки зрения русского имперского нарратива, по которому вся история Руси является “русской”, а Древняя Русь представляет исключительно предысторию сегодняшней России». Поэтому употребление в научной литературе «применительно к первому периоду истории Руси (до XIII в.)» термина «руский» (с одним «с») вслед за украинскими историками австрийский исследователь признает вполне уместным (Каппелер 2020: 199–200). [9] Такого же мнения придерживается большинство западных украинистов. Так, С. Плохий, рассуждая о том, кто же есть «законный преемник» Киевской Руси, заметил, что истоки современных славянских наций «ведут в Киев, что дает жителям Украины одну, но важную привилегию – они могут исследовать свои корни, не покидая собственной столицы» (Плохий 2018: 92). Российские историки с этим, конечно же, не согласны. Отдавая приоритет в праве на древнерусское наследие современной России, В.В. Пузанов, в частности, замечает: «Особенно наглядно проявляется преемственность династии. Если земли современной Украины и Белоруссии уже в XIII–XIV веках оказываются под властью литовской, польской и венгерской династий, то в Московской Руси потомки Рюрика правили до конца XVI века. С Киевской Русью современную Украину, Белоруссию и, особенно, Россию роднит и православная вера, неразрывной нитью, сквозь глубину времен, связывающая нас с предками, принявшими святое крещение при князе Владимире». Причем, «на территории Белоруссии и Украины такой неразрывной связи нет, поскольку там были сильны (а на Украине сильны и в настоящее время) позиции униатской (греко-римской) церкви, напрямую подчиняющейся папе Римскому» (Пузанов 2021: 47). [10] А.П. Толочко, впрочем, далек от отождествления Киевской Руси с Украиной. Но можно привести целый ряд работ, в которых прямо или имплицитно эта идея проводится. Примечательна, в частности, попытка киевского археолога А.П. Моци доказать существование Южной Руси – «собственно Руси» – как отдельного культурно-исторического региона (Арістов 2009; Дворниченко 2014: 329–330, 336 –337). [11] Ср. с параллелью между Киевской Русью и Франкской империей (Яковенко 2012: 139–140). [12] Дело в том, что идея «византинизации» древнерусской истории, как заметил Филюшкин, фактически «означает денационализацию древнерусского наследия. И тогда русскую, украинскую, белорусскую культуру надо начинать с более поздней эпохи. А до этого якобы была общая “Древняя Русь a la Византия”… Однако и архитектура, и литература, и иконопись (фреска) домонгольского периода были предшественниками последующей культуры – это основа, наследие всего дальнейшего развития, которое с определенного момента становится этнически ориентированным развитием. Многие списки средневековых летописей начинаются с “Повести временных лет”, к древнерусскому наследию апеллировали и Рюриковичи, и православные князья Великого княжества Литовского, и казацкая старшина… Образ Древней Руси – гораздо более системообразующий образ для государственности восточных славян, чем образ Византии для современной Греции (и тем более для других стран на бывшей территории Византийской империи – Турции, Болгарии, Сербии, Армении и т.д.)» (Как сегодня изучать историю Восточной Европы? 2020: 55–56).

Боровков Д.А. «Киевская Русь» — становление историографического концепта в историографии начала XX века В статье рассматривается проблема использования термина «Киевская Русь» в трудах представителей русской исторической науки начала XX века. Ключевые слова: Киевская Русь, В. О. Ключевский, С. Ф. Платонов, М. К. Любавский, А. Е. Пресняков, М. С. Грушевский. Сведения об авторе: Боровков Дмитрий Александрович – кандидат исторических наук; brancaleone85@mail.ru Abstract: In the article is considered the problem of the use the concept Kievan Rus’ in the works of Russians historians of XX century. Keywords: Kievan Rus’, V. Klyuchevsky, S. Platonov, M. Lubavsky, A. Presnyakov, M. Hrushevsky. Borovkov Dmitry – Cand. in history, brancaleone85@mail.ru В предыдущей статье была продемонстрирована маргинальность термина «Киевская Русь» в трудах крупнейших русских историков XIX столетия. В этом отношении ситуация начала меняться после того как он был использован в лекционных курсах по русской истории С. Ф. Платонова и В. О. Ключевского. “Лекции по русской истории” ученика К. Н. Бестужева-Рюмина С. Ф. Платонова, подготовленные к печати студентами Военно-артиллерийской Академии И. А. Блиновым и Р. Р. фон Раупахом, выдержали в 1899–1917 гг. 10 изданий. Уже в первом издании словосочетание «Киевская Русь» было использовано в качестве заглавия одного из разделов; употреблялось оно и в тексте. Однако следует отметить его использование преимущественно для описания событий XI–XII вв. [Платонов 1899, с. 64–65]. Для более раннего периода употреблялся термин «Киевское княжение» или «княжество» [Платонов 1899, с. 51, 55, 57]. Исследователь дал характеристику государственного устройства, подразумевавшегося под термином «Киевская Русь». Этот термин относился к правопреемнику «Киевского княжества», сформировавшемуся из «многих племенных и городских миров», которое «не могло объединиться в государство в нашем смысле слова и в XI веке распалось», поэтому, «точнее всего будет определить Киевскую Русь как совокупность многих княжений, объединенных одною династией, единством религии, племени, языка и народного самосознания. Это самосознание достоверно существовало: с его высоты народ осуждал свое политическое неустройство, осуждал князей за то, что они "несли землю розно" своими "которами", т. е. распрями, и убеждал их быть в единстве ради единой "земли Русской"», однако, «политическая связь киевского общества была слабее всех других его связей, что и было одной из самых видных причин падения Киевской Руси». [Платонов 1899, с. 70]. С одной стороны, подобные представления о религиозном и этническом единстве восходили к консервативной «триаде» С. С. Уварова – «православие, самодержавие, народность» (уже в конце 1830-х гг. ее влияние можно обнаружить в лекциях Н. Г. Устрялова). С другой стороны, они характеризовали не столько социально-политическую, сколько социокультурную общность, что сближало трактовку С. Ф. Платонова с трактовкой М. А. Максимовича. Сходных представлений придерживался ученик С. М. Соловьева В. О. Ключевский, периодически употреблявший термин «Киевская Русь» в “Лекциях” первой половины 1870-х гг. [Ключевский 1997, с. 126, 127, 136, 141], а позже в “Курсе русской истории” (ч. 1 – 1904), где частота его употребления возросла [Ключевский 1987, с. 82, 93, 101, 131, 144, 157, 210–212]. Здесь термин также интерпретируется двояко. В политическом плане Русь – это первоначальная территория Киевской земли, а возникшее на этой территории «Киевское княжество» – первоначальная форма «Русского государства» [Ключевский 1987, с. 159, 161–163, 178]. В социокультурном плане это синоним восточнославянского единства и «колыбели русской народности», поскольку «пробуждавшееся чувство народного единства цеплялось еще за территориальные пределы земли, а не за национальные особенности народа» [Ключевский 1987, с. 213]. Термин «Киевская Русь» снискал популярность в трудах учеников В. О. Ключевского, вышедших в первые десятилетия XX в. Например, М. К. Любавский в курсе лекций по русской истории использовал его при анализе социальных и культурных аспектов, отмечая вслед за С. М. Соловьевым и его последователями, различие политического быта «Киевской Руси» с влиятельными вечевыми собраниями, продолжение которого он видел в истории «Литовской Руси», и противопоставленного ему политического быта «Суздальской Руси» с вотчинной властью князей [Любавский 2000, с. 19, 196, 198–200, 232, 235]. Периодически употреблялся термин «Киевская Русь» и в “Русской истории с древнейших времен” М. Н. Покровского для характеристики XI–XII вв. или т. н. до-удельного периода [Покровский 1913, с. 40, 130, 134, 135, 142, 144, 146, 185, 186, 209], впрочем, рядом можно заметить и термин «Киево-Новгородская Русь» [Покровский 1913, с. 219]. Но если для М. Н. Покровского «Киевская Русь» всего лишь один из многих терминов, употреблявшихся в тексте, то для его однокурсника по Московскому университету и соучастника в революционном движении Н. А. Рожкова «Киевская Русь» – это не просто проходной термин, а характеристика широкого исторического периода VI–XII вв. [Рожков 1906, c. 16], который был вынесен в подзаголовок первой части его “Обзора русской истории с социологической точки зрения”, вышедшего двумя изданиями в 1905 и 1906 гг. С этого момента термин «Киевская Русь» начинает употребляться в качестве заглавия монографических исследований [Присёлков 1913], компилятивных сборников [Киевская Русь 1910] и лекционных курсов, среди которых следует упомянуть курс лекций А. Е. Преснякова, читавшийся в 1907–1908 и 1915–1916 гг. в Санкт-Петербургском университете [Пресняков 1938] и представляющий контраст с его магистерской диссертацией “Княжое право в Древней Руси”, где словосочетание «Киевская Русь» используется лишь пару раз [Пресняков 1909, с. 45, 62]. В “Лекциях” исследователь дал развернутую характеристику и периодизацию этого понятия: «Киевская Русь – исторический термин для обозначения вполне определенного крупного явления в истории восточного славянства: политической организации этого славянства с центром в Киеве, как она сложилась в X в. и просуществовала до середины XIIв. IX и начало X в. – период образования этой организации; вторая половина XII в. – время ее распада. Кроме этого внешнего признака – политической организации, связанной с центральным значением Киева, – так называемый Киевский период русской истории обособляется и определяется рядом других: единством особого момента в этнографической и языковой истории восточного славянства, резко отличного от предыдущего («доисторического») и последующего («удельного») периодов, единством социально-экономических признаков («примитивно-торговое государство»), общественного строя и права, духовной культуры (в области церковной жизни, письменности, искусства), наконец, в территориальных (колонизационных) условиях и международных отношениях (южная ориентация). В общем ходе русской истории Киевская Русь имеет огромное значение как период выработки всех основ позднейшей национальной жизни, как бы далеко ни разнилось позднее дальнейшее развитие этих основ по разделении населения Киевской Руси на новые культурно-исторические типы малороссов, белорусов и великороссов. Киевская Русь впервые выработала из этнографического материала восточнославянских племен историческую народность <…>. Традиции Киевской Руси в политической и общественной жизни, в письменности и искусстве, в народном быту и праве были тем культурно-историческим фоном, на котором выросла историческая жизнь и Северной, и Юго-Западной, и Западной, литовской, Руси, видоизмененные и осложненные рядом новых и разнородных элементов» [Пресняков 1938, с. 12, 13]. Наряду с термином «Киевская Русь», в “Лекциях” А. Е. Преснякова следует отметить употребление словосочетания «Киевское государство» [Пресняков 1938, с. 67, 80, 83, 87, 105 и др.], которое являлось калькой термина «Киевская держава» [Пресняков 1938, с. 88], использовавшегося в “Истории Украины-Руси” М. С. Грушевского, о концепции которого А. Е. Пресняков говорил во вступительной лекции к курсу 1907–1908 гг. “Место «Киевского периода» в общей системе «Русской истории»” [Пресняков 1938, с. 4], из чего можно сделать вывод о терминологическом, если не об идеологическом воздействии его концепции, которое в большей степени заметно в “Лекциях” М. К. Любавского. Выпускник Киевского университета св. Владимира М. С. Грушевский в бытность профессором Львовского университета в Австро-Венгрии (1894–1914) сформулировал концепцию, в которой преемником «Киïвськоï держави» считалась Галицко-Волынская Русь, а «Владимиро-Московское государство» рассматривалось как выросшее «на собственном корне» [Грушевский 1904], что позволяло разделить процесс возникновения и развития украинской и московской государственности. Подобное противопоставление, порывавшее с построениями малороссийской историографии XIX в., получило развитие в опубликованной в Львове на украинском языке пятитомной “Истории Украины-Руси” [Грушевский 1904–1905], которая оказала влияние на ранние работы А. Е. Преснякова. Когда некоторые работы М. С. Грушевского по истории Украины были опубликованы на русском языке, в них использовался термин «Киевское государство» [Ср.: Грушевский 1906; Грушевский 1913]. В этом отношении они контрастируют с вышедшей в свет в то же время “Историей украинского народа” (1906) старшей современницы Грушевского А. Я. Ефименко, которой словосочетание «Киевская Русь» периодически употреблялось [Ефименко 1990, c. 31, 32, 53, 88]. Таким образом, упрочение термина «Киевская Русь» в историографических нарративах начала XX в. стало возможным благодаря использованию в работах В. О. Ключевского и его последователей – Н. А. Рожкова, М. К. Любавского, М. Н. Покровского (а также близкого к Ключевскому в трактовке домонгольского периода русской истории С. Ф. Платонова), где была раскрыта социально-политическая и культурная суть этого понятия. Вдохновитель украинской националистической историографии М. С. Грушевский в своих работах, напротив, предпочитал употреблять термин «Киевская держава» / «Киевское государство», заимствованный А. Е. Пресняковым и использовавшийся им наряду со словосочетанием «Киевская Русь». Список литературы. Грушевский 1904 – Грушевскiй М. Звичайна схема ‘‘русскоï’’ iсторii и справа рацiонального укладу iсторii Схiднього Словянства // Статьи по славяноведению. Вып. 1. Под ред. В. И. Ламанского. СПб. Грушевский 1904–1905 – Грушевський М. Iсторiя України-Руси: В 5 томах [2-е изд., доп.] Львiв. Грушевский 1906 – Грушевский М. Очерк истории украинского народа. 2-е изд., доп. СПб. Грушевский 1913 – Грушевский М. Иллюстрированная история Украины. СПб. Ефименко 1990 – Ефименко А. Я. История украинского народа. Киев. Киевская Русь 1910 – Киевская Русь. Сборник статей под ред. В. Н. Сторожева. Т. 1. 2-е изд., испр. М. Ключевский 1987 – Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. 1 // Ключевский В. О. Собрание сочинений: В 9 томах. Т. 1. М. Ключевский 1997 – Ключевский В. О. Лекции по русской истории, читанные на Высших женских курсах в Москве в 1872—1875. М. Любавский 2000 – Любавский М. К. Лекции по древней русской истории до конца XVI века [4 изд.]. СПб. Платонов 1899 – Платонов [С. Ф.] Лекции по русской истории: В 3 выпусках. Вып. 1. СПб. Покровский 1913 – Покровский М. Н. (при участии Н. М. Никольского и В. Н. Сторожева). Русская история с древнейших времен: В 5 томах. Т. 1. М. [2-е изд.]. Пресняков 1909 – Пресняков А. Княжое право в Древней Руси. Очерки по истории X–XII столетий. СПб. Пресняков 1938 – Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. Т. 1. Киевская Русь. М. Присёлков 1913 – Присёлков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X–XII вв. СПб. Рожков 1906 – Рожков Н. Обзор русской истории с социологической точки зрения. Ч. 1. Киевская Русь (с VI до конца XII века). 2-е изд. М.

ХутЛ.Р. «Мы не выбираем время, в котором живем. Все, что мы можем выбрать, это как нам поступать…». Рец.: «Мюнхен. На грани войны» (реж. Кристиан Швохов, 2021), немецко-британский художественный исторический кинофильм Фильм «Мюнхен. На грани войны» (2021) немецкого режиссера К. Швохова, представляющий собой экранизацию романа английского писателя Р. Харриса «Мюнхен» (2017), анализируется как пример художественного высказывания современного западного кинематографа о проблеме нацизма. В его основу положены реальные исторические события – Мюнхенское соглашение 1938 г. между Германией, Великобританией, Францией и Италией, ставшее прелюдией ко Второй мировой войне. Внимание рецензента сосредоточено на том, как, с одной стороны, создатели фильма реконструируют контексты Большой Истории, а с другой - помещают в них вымышленных персонажей – немецкого и британского дипломатов, выпускников Оксфорда и бывших друзей, поднимая тему ответственности каждого из нас за мир, в котором мы живем. В центре авторской рефлексии – проблема нравственного выбора, который делают герои фильма, стремясь спасти мир от надвигающейся катастрофы. Ключевые слова: современный западный кинематограф, проблема нацизма, Мюнхенское соглашение 1938 г. Сведения об авторе: Хут Людмила Рашидовна, доктор исторических наук, независимый исследователь (Майкоп) Контактная информация: ludmila1302@mail.ru L.R.Khut «We do not choose the time in which we live. We are only able to choose how to act…» Rev.: «Munich – The Edge of War» (dir. Christian Schwochow, 2021), a German-British historical feature film. Annotation «Munich – The Edge of War» (2021) by the German director C. Schwochow, a film adaptation of the novel by the English writer R. Harris «Munich» (2017), is analyzed as an example of an artistic expression of modern Western cinema about the problem of Nazism. It is based on real historical events - the Munich Agreement of 1938 between Germany, Great Britain, France and Italy, which became the prelude to World War II. The reviewer's attention is focused on how, on the one hand, the filmmakers reconstruct the contexts of Big History, and on the other hand, how they place fictional characters in them - German and British diplomats, Oxford graduates and former friends, raising the theme of the responsibility of each of us for the world, in which we live. In the center of the author's reflection is the problem of the moral choice made by the main characters of the film, trying to save the world from an impending catastrophe. Key words: modern Western cinema, the problem of Nazism, the Munich Agreement of 1938. About the author: Khut Ludmila Rashidovna, Doctor of Historical Sciences, independent researcher (Maikop) Contactinformation: ludmila1302@mail.ru Премьера рецензируемого фильма «Мюнхен. На грани войны» состоялась на Лондонском кинофестивале 13 октября 2021 г. (на Netflix он стал доступен позже – c 21 января 2022 г.), а в 2018 г., в восьмидесятую годовщину Мюнхенского соглашения – события, которому этот фильм посвящен, мир вспоминал одну из самых драматических страниц в истории международных отношений XX в. Настойчиво рекомендовали мне к просмотру эту художественную киноленту одновременно несколько коллег-историков. Я была впечатлена, так как такое единодушие в наших не очень стройных рядах случается нечасто. Так работа режиссера К. Швохова попала в мой список обязательных к просмотру фильмов о нацистской и постнацистской Германии и Европе той поры. Все это происходило на фоне того, что случилось 24 февраля и после с нашей страной, с Украиной, с миром, с каждым из нас. В моей жизни, в том числе профессиональной, тоже произошли серьезные перемены. Я уволилась из университета, в котором работала с 1979 г. У меня было твердое ощущение, что вся моя профессиональная деятельность перечеркнута вот этим вот одним днем. Все разделилось на «до» и «после». Возникла острая потребность, здесь и сейчас, найти точку опоры, и я стала искать современные художественные высказывания на тему нацизма и борьбы с ним. Список фильмов родился из частной переписки с коллегами, обрывков разговоров, прочитанных в соцсетях отзывов. В него было включено то, что, как мне казалось, должно помочь мне разобраться в собственной эмоциональной сфере. Я хотела увидеть и понять, как люди, оказавшиеся в ситуации форс-мажора, когда «музы молчат», смогли выжить, о чем они думали и что делали, чтобы сохранить себя. Собственно говоря, я составила два списка: «must see» и «must read», т.е. список фильмов соседствовал со списком книг, тоже о нацизме и противостоянии ему. Ко времени просмотра рецензируемого фильма у меня уже был достаточный запас свежих впечатлений от западного кинематографа начала XXI в., точнее, того, как он видит тему нацизма. Мною были просмотрены фильмы «Жизнь других» (2006, реж. Флориан Хенкель фон Доннерсмарк); «Чтец» (2008, реж. Стивен Долдри); «Воровка книг» (2013, реж. Брайан Персивал); «Наши матери, наши отцы» (2013, реж. Филипп Кадельбах); «Жена смотрителя зоопарка» (2017, реж. Ники Каро); «Работа без авторства» («Никогда не отводи взгляд») (2018, реж. Флориан Хенкель фон Доннерсмарк), «Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков» (2018, реж. Майк Ньюэлл). Я была впечатлена, прежде всего, проницательностью западных кинематографистов, которые, как будто чувствуя, к чему все идет в современном мире, создали эти блистательные художественные полотна-предупреждения, через воспоминания о сравнительно недавнем прошлом обращаясь к нашему стремительно наступающему будущему. Параллельно, чуть раньше или чуть позже, я прочитала резонансные тексты о войне: Дж. Литтелла «Благоволительницы» [Литтелл 2021], Б. Шлинка «Чтец» [Шлинк 2022], С. А. Алексиевич «У войны не женское лицо» [Алексиевич 2022], а также роман Р. Харриса «Мюнхен» [Харрис 2019], по которому, собственно, и снят фильм. Это, казалось, ставшее для меня бесконечным чтение-смотрение было связано еще с одним обстоятельством, связанным с жизнью в профессии. Много лет мне, как вузовскому преподавателю истории, не давал покоя вопрос, ответ на который не находился в моем сознании: как могло случиться, что немцы – «нация философов» так массового пошли за своим психически нездоровым фюрером, как они могли позволить себе столь глубоко заразиться ядом нацизма? Этот вопрос, уже в другой постановке, с еще большей силой зазвучал в моей голове после 24 февраля. Собственно, кинематографический 2022-й начался для меня с просмотра вышедшего в самом конце 2021 г. американского сатирического научно-фантастического фильма «Не смотрите наверх» (реж. Адам Маккей), который невольно стал фоном всех моих последующих «смотрений», хотя он вовсе не о Германии и не о нацизме. Дело в том, что этот фильм, эта горькая сатира сквозь слезы очень точно передает механизмы восприятия современным обществом (неважно, российским или западным) любых катастрофических сценариев ближайшего будущего человечества. Подобного рода сценариям просто нет места в мире тотальной постиронии. Мы не хотим видеть, как то самое стремительно наступающее будущее одаривает нас жуткой улыбкой Джокера. Фильм немецкого режиссера К. Швохова «Мюнхен. На грани войны», как уже было упомянуто, снят по роману английского писателя Р. Харриса «Мюнхен», который был опубликован в 2017 г., а его русский перевод появился в 2019 г. В основу книги и фильма легли реальные исторические события, ставшие прологом ко Второй мировой войне и вошедшие в учебники истории как «Мюнхенское соглашение», «Мюнхенский договор», «Мюнхенский сговор», «Мюнхенская сделка», «Мюнхенская трагедия», «политика ”умиротворения”», «политика “умиротворения агрессора”», «Чехословацкий кризис», «Чехословацкая трагедия». Как известно, в конце сентября 1938 г. в Мюнхене встретились Адольф Гитлер, рейхсканцлер, фюрер и верховный главнокомандующий вооружёнными силами Германии, Невилл Чемберлен, премьер-министр Великобритании, лидер Консервативной партии, а также премьер-министр Италии, дуче Бенито Муссолини и Эдуард Даладье, премьер-министр Франции. Встретились, чтобы решить судьбу Чехословакии в отсутствие ее представителей, которые были приглашены на конференцию, но не были допущены за стол переговоров. В ночь с 29 на 30 сентября 1938 г. было подписано Мюнхенское соглашение, в соответствии с которым Чехословакия в течение 10 дней должна была уступить Германии Судетскую область – часть своей территории, являвшуюся местом компактного проживания этнических немцев, на которой незадолго до описываемых событий произошли инспирированные германской стороной протестные выступления местных немцев против чехословацких властей. Передача Судет Третьему рейху преподносилась как восстановление попранной в результате версальско-вашингтонских договоренностей исторической справедливости. Однако участники сделки не могли не понимать, что тем самым они открывают ящик Пандоры, из которого очень скоро посыпятся территориальные претензии «всех ко всем», но на данном этапе «сильные» договорились между собой за счет «слабых». Чемберлену был нужен мир любой ценой, а Гитлеру не нужна была открытая конфронтация с лидерами Европы в самом начале его будущих «славных дел». Чехословакия в этой большой игре стала разменной монетой. «Прагу принуждали к смирению, покупая мир для себя, мир любой ценой» [Капитонова 2018: 195]. Историческая канва Мюнхена многократно описана в западной [см.: Харрис 2019: 379–381] и отечественной [см.: Хахалкина, Ганжа, Рац 2020: 179–190] научной литературе, отражена в многочисленных источниках официального и личного происхождения. К 80-летнему юбилею Мюнхенской конференции академический журнал «Новая и новейшая история» опубликовал ряд материалов, которые дают общее представление о современных подходах российских историков к осмыслению темы [Вершинин 2018: 42–70; Капитонова 2018: 176–204; Матвеев 2018: 134–156; Орлик 2018: 15–28; Серапионова 2018: 205–223; Шубин 2018: 29–41]. Из современных публикаций источников на русском языке отметим сборник документов службы внешней разведки Российской Федерации, изданный в 2020 и переизданный в 2021 гг. [Мюнхенский сговор 2021]. Документы представлены также в интернет-проекте «Накануне и после Мюнхена. Архивные документы рассказывают. К 80-летию «Мюнхенского сговора» [Накануне и после Мюнхена 2018]. Российское историческое общество (РИО) к юбилею запустило интернет-проект «80-летие Мюнхенского соглашения 1938 года» [80-летие Мюнхенского соглашения 2018] (на сайте РИО этот проект фигурирует как под этим, так и под вторым названием: «80-летие «Мюнхенского сговора» 1938 года» [Проекты Российского исторического общества]). Там же опубликована статья Ю. Петрова «Историография «Мюнхенского сговора» 1938 года» [Петров 2018]. Но Мюнхенское соглашение – это все же фон, на котором в фильме разворачивается история двух бывших друзей и однокашников по Оксфордскому университету: горячего и нервного немца Пауля фон Хартманна (Яннис Нивёнер), и внешне отстраненного, сдержанного англичанина Хью Легата (Джордж МакКей). Оба после учебы заняли вполне себе престижные ниши во властных структурах обеих стран – нацистской Германии и Британской империи. Они вхожи в высокие кабинеты, в том числе к высшим должностным лицам государства, пусть и на ролях помощников. В истории этой прерванной дружбы прежде был еще третий персонаж – еврейская девушка Лейна (Лив Лиза Фрис), подруга Пауля и яростная противница Гитлера, впоследствии ставшая жертвой разнузданной антиеврейской истерии Третьего рейха и охоты на коммунистов. Роман начинается со сцены встречи Хью Легата с женой в лондонском ресторане «Риц». Авторы же фильма идут другим путем. Фильм начинается с развеселой студенческой вечеринки летом 1932 г. в Оксфорде. Пауль и Хью изрядно навеселе. С ними Лейна, добывающая для них две бутылки шампанского. Пауль и Хью рассуждают о своем «сумасшедшем» поколении. Пауль не скрывает своих симпатий к людям, которые в его родной Германии озабочены восстановлением былого величия империи и идут к власти. По ходу фильма, тема дружбы Пауля, его девушки Лейны и Хью возникает трижды: в начале и в конце фильма (упомянутая вечеринка в Оксфорде) и еще раз – летом 1932 г. в Мюнхене, когда Лейна уговаривает друзей отправиться к резиденции Гитлера и посмотреть на него вблизи. Между ней и Паулем вспыхивает ссора. Для Пауля «голосовать за Гитлера не значит голосовать против евреев». Глас условного народа (случайный посетитель кафе, к которому обращается Пауль) звучит так: «…Гитлер позволил нам вновь гордиться нашей нацией…» Между тем, для Хью происходящее в Германии – это не что иное, как проявление фанатизма масс. Степень этого фанатического опьянения народа идеями фюрера позже осознает и Пауль. Где-то в середине романа Р. Харрис приводит беспощадные, прежде всего, по отношению к себе размышления прозревшего Хартманна: «…люди верят в то, во что хотят верить, - это было великое открытие Геббельса» [Харрис 2019: 162]. После оксфордской вечеринки 1932 г. действие фильма стремительно переносится в лондонскую осень 1938 г. К этому времени Хью уже является личным секретарем Чемберлена. Напряжение, висящее в воздухе британской столицы в связи с готовящимся вторжением Гитлера в Чехословакию, чувствуется повсюду. Глазами Легата мы видим косвенные доказательства подготовки Лондона и его жителей к возможным бомбардировкам со стороны люфтваффе: поднятый в небо над городом дирижабль; мешки с песком, которыми укрепляют памятники британской столицы; надпись белой краской на тротуаре: «Whereis your gas mask?» Далее в фильме будут улицы Берлина, на которые мы смотрим глазами Пауля. На этих улицах много военных в форме, с красными нарукавными повязками и черной свастикой в белом круге. Витрины берлинских магазинов размалеваны антисемитскими лозунгами («Auswandern! Auf nach Jerusalem!») со стекающей на них звездой Давида. Пауль встречает на своем пути толпу, глумящуюся над еврейской парой. И буквально повсюду огромные полотнища нацистских флагов («Никуда не денешься от эстетики фюрера! Даже если пойдешь облегчиться» [Харрис 2019: 185]). Создатели фильма не оставляют сомнений, что сорокаметровые полотнища со свастикой – это прямая отсылка к теме попранного величия, которое должно быть восстановлено любой ценой, особенно для маленького человека, одурманенного мечтой о «вставании с колен» и реванше. Если по прошествии шести лет с момента последней встречи двух друзей Хью женат (правда, у него напряженные отношения с женой, он еле уговаривает ее покинуть вместе с сыном Лондон), то Пауль по-прежнему холост (Лейны рядом с ним нет, но есть любовница фрау Винтер, сотрудница аппарата германского МИДа, которая сыграет ключевую роль в передаче ему секретного документа, проливающего свет на истинные цели внешней политики Гитлера). Практически сразу мы узнаем, что Пауль, несмотря на относительную близость к фюреру, является участником какой-то антиправительственной группировки, члены которой готовят заговор против Гитлера. История Пауля Хартманна – это история немецкого интеллектуала, вначале очарованного речами маленького ефрейтора о величии родины, а потом осознавшего ужас сделанного однажды выбора. В фильме мы видим как бы двух Хартманнов: первый – яростный сторонник национал-социалистической партии; второй – рефлексирующий интеллектуал, понимающий всю глубину надвигающейся катастрофы и решившийся на убийство Гитлера. Мы знаем, что этого не произойдет. Но для нас также важно знать, что такие люди в гитлеровской Германии были, что не все немцы были заражены ядом нацистской пропаганды. Немецкий дипломат, имеющий возможность наблюдать Гитлера с ближнего расстояния, уверен, что он не тот, за кого выдает себя международному сообществу. Он понимает, что речь идет о чудовище, созревшем для того, чтобы поджечь Европу и мир. Для него вопросом жизни становится передача дезавуирующего планы Гитлера документа британской стороне через Хью. Двое друзей встречаются в Мюнхене. «Добро пожаловать в новую Германию, Хью!» - с горькой иронией говорит Пауль. Оценки текущего момента, которыми Хартманн делится с Легатом, эмоциональны, но чувствуется, что за ними стоят долгие и мучительные размышления бывшего сторонника Гитлера. Германский фюрер для Пауля – безумец, а весь мир на грани: «Я знал, что он расист, но не думал, что эту антиеврейскую истерию можно не учитывать… Если они способны на такое, они способны на все». Пауль, не без труда, добивается от Хью помощи в организации короткой встречи с Чемберленом, в ходе которой передает экземпляр секретного меморандума, представляющего собой протокол совещания в рейхсканцелярии в Берлине 5 ноября 1937 г. Из него совершенно очевидно следует, что Гитлер собирается развязать мировую войну и не остановится на аннексии Австрии и захвате Чехословакии. Можно долго спорить на тему о том, какова степень достоверности фабулы фильма, существовал ли в высших эшелонах власти Третьего рейха в 1938 г. заговор против Гитлера, как соотносятся между собой реальный исторический персонаж Адам фон Тротт цу Сольц (1909-1944) , один из руководителей заговора полковника Клауса фон Штауффенберга 20 июля 1944 г. (операция «Валькирия», также известная как «заговор 20 июля» и «заговор генералов») с целью убийства Гитлера [Adamvon Trott zu Solz], и Пауль Хартманн, можно ли считать т.н. «протокол Хоссбаха» («меморандум Хоссбаха») [Протокольная запись беседы 1937], фигурировавший на Нюрнбергском процессе, тем самым секретным документом, который Хартманн передал британской стороне. Но в данном случае меня больше интересуют не масштабные исторические реконструкции, а траектории жизни конкретных людей в контекстах Большой Истории, причастными к которой волею судеб они оказались. Перекрестки Большой Истории, на которых суждено было встретиться двум бывшим друзьям по Оксфорду, персонифицированы в (противо)стоянии Чемберлена и Гитлера. Образ Чемберлена, созданный в фильме блистательным Джереми Айронсом, весьма близок к замыслу Р. Харриса, для которого, по его же собственному признанию, роман стал кульминацией длившегося более тридцати лет увлечения Мюнхенским соглашением. Начало этому увлечению положило участие в создании телевизионного документального фильма «Да хранит вас Бог, мистер Чемберлен», приуроченного к отмечавшемуся в 1988 г. пятидесятилетию конференции в Мюнхене [Харрис 2019: 379]. Р. Харрис не скрывает своих симпатий к премьер-министру Великобритании, неоднократно подчеркивая значимость достигнутой им мирной передышки: «Чемберлен перестал быть педантичным администратором, каким рисовала его молва, и стал древним пророком – мессией мира, облаченным в невзрачный костюм престарелого бухгалтера» [Харрис 2019: 356]. Чемберлен Айронса – это, прежде всего, представитель старшего поколения европейцев, пережившего Первую мировую войну и не желающего повторения военного опыта. И в фильме, и в книге много его прямой речи. Он уверен, что «народ Британии никогда не возьмется за оружие из-за локального пограничного спора». Британский премьер, казалось бы, искренне озабочен сохранением мира, используя любой шанс. В то же время – тоже очень искренне – Чемберлен мечтает войти в историю как великий миротворец и на протяжении всего фильма примеривает на себя эту роль. После подписания Мюнхенского соглашения Чемберлен решил, перед возвращением в Лондон, встретиться с Гитлером и вынудить его подписать совместную Декларацию о ненападении. Гитлер пошел ему навстречу, так как «мало значения он придавал этому клочку бумаги и его содержанию» [Капитонова 2018: 196]. Известный чемберленовский слоган «Я привез мир для нашего времени» - это фраза, которую произносит после возвращения домой и экранный Чемберлен. Авторы фильма создали вызывающий симпатии апологетический образ британского политика, однако далеко не всеми в самой Великобритании разделявшийся и разделяемый. С одной стороны, мы понимаем мотивы Чемберлена, подписавшего соглашение с Гитлером, отсрочившего, пусть ненадолго, войну с ним, верим, что он действовал в интересах своей страны. Но все время перед глазами встает образ растерзанной Чехословакии, которую союзники оставили на произвол судьбы и фактически положили на жертвенный алтарь. Члены чехословацкой делегации – посол В. Мастны и представитель министерства иностранных дел Г. Масаржик были вызваны Чемберленом и Даладье уже после подписания Мюнхенского соглашения, чтобы ознакомить сугубо формально их с документом. Таким образом, представители расчленяемой страны были просто поставлены перед свершившимся фактом. Кстати, в романе Р. Харриса весьма драматично описывается ситуация фактического «заложничества», в которой оказались прибывшие в Мюнхен два представителя этой страны. Чемберлена везде (и в Германии, и в Британии) встречали как миротворца. Он купался в лучах славы. Это было хорошо, но недолго. Последовавший вскоре после Мюнхена захват Германией 15 марта 1939 г., при участии Польши и Венгрии, оставшейся части Чехословакии нанесет по престижу Чемберлена «сокрушительный удар» [Капитонова 2018: 199]. Создатели фильма по этому поводу сообщат, что подписанное в Мюнхене соглашение действовало менее года, потом началась Вторая мировая война, а премьер-министр вынужден был оставить свой пост и вскоре умер. Визави Чемберлена Гитлер (Ульрих Маттес) – это невзрачный человек в военной форме, с маленькими, близко посаженными глазами. «Почти удивительно, насколько непримечательно выглядел диктатор – даже еще больше, чем шесть лет назад, когда Хью мельком видел его на улице. Он напоминал квартиранта, всегда старающегося держаться в сторонке, или ночного сторожа, исчезающего поутру с окончанием смены» [Харрис 2019: 283]. Идущий от Гитлера запах нечистого тела в книге передан очень реалистично: «…от фюрера резко пахло потом – Хью уловил его прежде, в кабинете, и ощутил теперь, пока он проходил мимо. От него воняло, как от солдата с передовой или от рабочего, который с неделю не мылся или не менял робу» [Харрис 2019: 358]. Вдруг подумалось, если бы кому-то из коллег-историков пришло в голову написать книгу о тиранах и диктаторах как историю запахов их тел, наверное, получилось бы во многом неожиданное чтение. У этой мысли есть еще один бэкграунд, о котором, пожалуй, сейчас умолчу. Скажу лишь, что он родился после просмотра одного из интервью на YouTube-канале «Скажи Гордеевой». И еще из поразившего при чтении книги. Р. Харрис вкладывает в уста Чемберлена следующую оценочную характеристику Гитлера: «…мне дважды приходилось смотреть ему в глаза, и я считаю, что если есть для него нечто совершенно невыносимое, так это потеря лица» [Харрис 2019: 32]. Эта пресловутая потеря лица, которая заботит всех диктаторов и заботящихся о диктаторах во все времена. Фильм заканчивается тем же, с чего начался: вечеринкой в Оксфорде. Трое лежат на траве и курят одну сигарету. Кажется, что впереди у каждого много долгих счастливых лет. Между тем, из книги мы узнаем, что раньше всех уйдет из жизни так и не оправившаяся от пыток Лейна. Жизнь Пауля оборвется в 1944 г.: как участника антигитлеровского заговора, его удавят на рояльной струне в берлинской тюрьме Плётцензее [Харрис 2019: 376]. Этот эпизод заставляет вспомнить о том, что в реальной жизни в августе 1944 г. были казнены участники упоминавшегося антигитлеровского заговора полковника Клауса фон Штауффенберга, в том числе Адам фон Тротт цу Сольц. Именно в этой параллели Хартманн – Тротт цу Сольц эксперты обнаруживают отдаленную связь описанных в романе и воспроизводимых в фильме событий. И только Хью Легат проживет долгую жизнь и уйдет из нее известным политическим деятелем. Последний кадр фильма представляет собой следующий текст: «The extra time bought by the Munich agreement enabled Britain and her allies to prepare for war and ultimately led to Germany's defeat» («Дополнительное время, полученное в результате Мюнхенского соглашения, позволило Великобритании и ее союзникам подготовиться к войне, что в конечном итоге привело к поражению Германии»). В основном, создатели фильма следуют канве романа, но есть отступления: – начальная и финальная сцены фильма, отсутствующие в книге (Лейна не была в Оксфорде и не участвовала ни в каких оксфордских вечеринках); – фрау Винтер, любовница Пауля, отправилась вместе с ним на конференцию в Мюнхен в составе немецкой делегации (по книге она осталась в Берлине и была арестована гестапо); – не было драки между Хью Легатом и следящим за ним и Паулем офицером СС Францем Зауэром. В фильме упущены некоторые подробности: – случайная близость Лейны и Хью, положившая конец юношеской дружбе между ним и Паулем; – 2 июля 1932 г., в тот самый день, когда Гитлер обратился к огромной толпе своих сторонников со своей очередной безумной речью, Хью, Пауль и Лейна были там, в окрестностях Мюнхена, рядом с резиденцией фюрера, в этой огромной толпе, и Лейна эмоционально выкрикнула: «Ты трахал свою племянницу, убийца!» (Лейна имела в виду племянницу Гитлера Гели Раубаль, с которой он состоял в кровосмесительной связи и которая то ли застрелилась, то ли была застрелена в 1931 г.). Из действующих лиц фильма и книги мне более всего симпатичен Пауль Хартманн. Я понимаю сложность выбора, перед которым оказался Хью Легат, в конечном итоге рискнувший карьерой, чтобы помочь другу, и тем самым сохранивший достоинство и честь. Но Пауль в этом тандеме для меня первый. Для каждого народа важно иметь свой пантеон праведников, который он может предъявить на суде истории, как бы пафосно это ни звучало. Особенно это важно для народа, на каком-то витке своей истории впавшего в историческое беспамятство, а потом в страшных муках пробуждающегося от него. В период пробуждения как раз важно осознавать, что морок не был тотальным, что в самые темные времена были те, кто чувствовал наперед, что будет. Вряд ли Паулю Хартманну приходило в голову примеривать на себя белые одежды. Ведь, как правило, те, кого потом оказываются настоящими праведниками, были такими же людьми, как все: любили, иногда запретной любовью, совершали ошибки, теряли друзей, рожали детей, хотели жить. Но они, в отличие от других, обостренно чувствовали свою ответственность за происходящее, и эта ноша не позволяла им просто жить, а заставляла действовать. Даже в ущерб себе и своим близким. Пауль – очень импульсивный, в отличие от своего английского друга, человек. Он как натянутая струна. Он не создал «образцовую» семью, а живет с любовницей – женщиной старше его по возрасту. Он несдержан и может вспылить. Но он берет на себя хлопоты по уходу за умирающей Лейной после пыток, которым она подверглась в гестапо: она выпала из окна третьего этажа, а до этого у нее на спине была вырезана звезда Давида. Рискуя жизнью, Хартманн делает все возможное и невозможное для того, чтобы передать англичанам документ, компрометирующий Гитлера и недвусмысленно свидетельствующий о его истинных намерениях. В отличие от настроя большинства современников, он жаждет немедленного развязывания войны, так как, по его мнению, она позволит сокрушить Гитлера малой кровью, совместными усилиями внешних сил в лице западных демократий и внутренних его противников в армии. Кстати, современные исследователи, ссылаясь на современников событий, подтверждают тезис о неготовности Германии на начало октября 1938 г. вести войну одновременно против Чехословакии, Англии и Франции, не говоря уже об СССР [Шубин 2018: 38]. Мы знаем сегодня, что этим планам не дано было осуществиться. Мир выпил горькую чашу мирового шестилетнего вооруженного противостояния до дна, но Хартманн заразил своим неистовством и своего английского друга, цепляясь за малейшую возможность изменить ход истории. Он проиграл, вряд ли подозревая, что на самом деле работал на будущее своей страны. Закончу свою рецензию, пожалуй, отдельным пунктом о саунтреках к фильму, которые написала британский композитор Изобель Уоллер-Бридж. Музыкальная тема «You Dream» для меня – это не что иное, как положенные на ноты слова Пауля Хартманна: «Мы не выбираем время, в котором живем. Все, что мы можем выбрать, это как нам поступать…» В этих словах, с одной стороны, предвосхищение своей трагической судьбы, а с другой – твердость человека, решившегося сделать шаг ей навстречу. Фильм «Мюнхен. На грани войны» - это, прежде всего, художественное высказывание о нацизме и проблеме нравственного выбора каждого из нас. Стремясь спасти мир от надвигающейся катастрофы, герои фильма – маленькие персонажи Большой Истории этот выбор делают. Вопреки инстинкту самосохранения. БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК Алексиевич 2022 – Алексиевич С. А. У войны не женское лицо. 12-е изд. М.: Время, 2022. 352 с. (Собрание произведений). Вершинин 2018 – Вершинин А.А. Эдуард Даладье и политика «умиротворения агрессора» накануне Второй мировой войны // Новая и новейшая история. 2018. №4. С. 42-70. 80-летие Мюнхенского соглашения 2018 – 80-летие Мюнхенского соглашения 1938 года: интернет-проект Российского исторического общества. URL: https://historyrussia.org/proekty/80-letie-myunkhenskogo-soglashenie-1938-goda.html (дата обращения: 12.06.2022) Капитонова 2018 – Капитонова Н.К. Невилл Чемберлен и политика «умиротворения» // Новая и новейшая история. 2018. №4. С.176-204. Литтелл 2021 – Литтелл Дж. Благоволительницы / пер. с фр. И. Мельниковой под ред. М. Томашевской и Д. Диминьша; науч. ред. перевода В. Акунов. 2-е изд. М.: Ад Маргинем Пресс, 2021. 720 с. Матвеев 2018 – Матвеев Г.Ф. Участие Польши в расчленении Чехословакии в 1938 году // Новая и новейшая история. 2018. №4. С.134–156. Мюнхенский сговор 2021 – Мюнхенский сговор: рассекреченные документы Службы внешней разведки Российской Федерации, 1933-1939 / составитель Л. Ф. Соцков. М.: Вече cop, 2021. 662 с. Накануне и после Мюнхена 2018 – Накануне и после Мюнхена. Архивные документы рассказывают. К 80-летию «Мюнхенского сговора»: интернет-проект. URL: http://munich.rusarchives.ru/ (дата обращения: 12.06.2022) Орлик 2018 – Орлик И. И. Москва – Прага: накануне чехословацкой трагедии по материалам архива Министерства иностранных дел Чешской республики // Новая и новейшая история. 2018. №4. С. 15–28. Петров 2018 – Петров Ю. Историография «Мюнхенского сговора» 1938 года // 80-летие Мюнхенского соглашения 1938 года: интернет-проект Российского исторического общества. URL: https://historyrussia.org/proekty/80-letie-myunkhenskogo-soglashenie-1938-goda/istoriografiya-myunkhenskogo-sgovora-1938-goda.html (дата обращения: 12.06.2022) Проекты Российского исторического общества – Проекты Российского исторического общества. URL: https://historyrussia.org/proekty.html (дата обращения: 12.06.2022) Протокольная запись беседы 1937 – Протокольная запись беседы, состоявшейся в рейхсканцелярии 5 ноября 1937 г. с 16 час. 15 мин. до 20 час. 30 мин., 10 ноября 1937 г. // Накануне и после Мюнхена. Архивные документы рассказывают. К 80-летию «Мюнхенского сговора»: интернет-проект. URL: https://munich.rusarchives.ru/dokumenty/protokol-soveshchaniya-germanskogo-politicheskogo-i-voennogo-rukovodstva-o-polozhenii-germanii-v (дата обращения: 12.06.2022) Серапионова 2018 – Серапионова Е. П. Эдвард Бенеш и Мюнхенский кризис // Новая и новейшая история. 2018. № 4. С. 205–223. Харрис 2019 – Харрис Р. Мюнхен: роман / пер. с англ. А. Яковлева. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2019. 384 с. Хахалкина, Ганжа, Рац 2020 – Хахалкина Е.В., Ганжа Д.В., Рац Д.В. Мюнхенское соглашение 1938 года в оценках советских и российских историков // Вестник Пермского университета. Серия: История. 2020. Вып.1 (48). С. 179-190. Шлинк 2022 – Шлинк Б. Чтец / пер. с нем. Б. Хлебникова. СПб.: Азбука, 2022. 256 с. Шубин 2018 – Шубин А. В. СССР и Мюнхенский договор 1938 г. // Новая и новейшая история. 2018. №4. C. 29–41. Adam von Trott zu Solz – Adam von Trott zu Solz. URL: https://translated.turbopages.org/proxy_u/en-ru.ru.4a9555a8-62a340b9-946ad9f1-74722d776562/https/en.wikipedia.org/wiki/Adam_von_Trott_zu_Solz (дата обращения: 12.06.2022) REFERENCES Aleksievich S. A. U voiny ne zhenskoe litso. 12-e izd. M.: Vremya, 2022. 352 s. (Sobranie proizvedenii). Vershinin A.A. Ehduard Dalad'e i politika «umirotvoreniya agressorA» nakanune Vtoroi mirovoi voiny // Novaya i noveishaya istoriya. 2018. №4. S. 42-70. 80-letie Myunkhenskogo soglasheniya 1938 goda: internet-proekt Rossiiskogo istoricheskogo obshchestva. URL: https://historyrussia.org/proekty/80-letie-myunkhenskogo-soglashenie-1938-goda.html (data obrashcheniya: 12.06.2022) Kapitonova N.K. Nevill Chemberlen i politika «umirotvoreniya» // Novaya i noveishaya istoriya. 2018. №4. S.176-204. Littell Dzh. Blagovolitel'nitsy / per. s fr. I. Mel'nikovoi pod red. M. Tomashevskoi i D. Dimin'sha; nauch. red. perevoda V. Akunov. 2-e izd. M.: Ad Marginem Press, 2021. 720 s. Matveev G.F. Uchastie Pol'shi v raschlenenii Chekhoslovakii v 1938 godu // Novaya i noveishaya istoriya. 2018. №4. S.134–156. Myunkhenskii sgovor: rassekrechennye dokumenty Sluzhby vneshnei razvedki Rossiiskoi Federatsii, 1933-1939 / sostavitel' L. F. Sotskov. M.: Veche cop, 2021. 662 s. Nakanune i posle Myunkhena. Arkhivnye dokumenty rasskazyvayut. K 80-letiyu «Myunkhenskogo sgovorа»: internet-proekt. URL: http://munich.rusarchives.ru/ (data obrashcheniya: 12.06.2022) Orlik I. I. Moskva – Praga: nakanune chekhoslovatskoi tragedii po materialam arkhiva Ministerstva inostrannykh del Cheshskoi respubliki // Novaya i noveishaya istoriya. 2018. №4. S. 15–28. Petrov YU. Istoriografiya «Myunkhenskogo sgovora» 1938 goda // 80-letie Myunkhenskogo soglasheniya 1938 goda: internet-proekt Rossiiskogo istoricheskogo obshchestva. URL: https://historyrussia.org/proekty/80-letie-myunkhenskogo-soglashenie-1938-goda/istoriografiya-myunkhenskogo-sgovora-1938-goda.html (data obrashcheniya: 12.06.2022) Proekty Rossiiskogo istoricheskogo obshchestva. URL: https://historyrussia.org/proekty.html (data obrashcheniya: 12.06.2022) Protokol'naya zapis' besedy, sostoyavsheisya v reikhskantselyarii 5 noyabrya 1937 g. s 16 chas. 15 min. do 20 chas. 30 min., 10 noyabrya 1937 g. // Nakanune i posle Myunkhena. Arkhivnye dokumenty rasskazyvayut. K 80-letiyu «Myunkhenskogo sgovora»: internet-proekt. URL: https://munich.rusarchives.ru/dokumenty/protokol-soveshchaniya-germanskogo-politicheskogo-i-voennogo-rukovodstva-o-polozhenii-germanii-v (data obrashcheniya: 12.06.2022) Serapionova E. P. Ehdvard Benesh i Myunkhenskii krizis // Novaya i noveishaya istoriya. 2018. № 4. S. 205–223. Kharris R. Myunkhen: roman / per. s angl. A. Yakovleva. SPb.: Azbuka, Azbuka-Attikus, 2019. 384 s. Khakhalkina E.V., Ganzha D.V., Rats D.V. Myunkhenskoe soglashenie 1938 goda v otsenkakh sovetskikh i rossiiskikh istorikov // Vestnik Permskogo universiteta. Seriya: Istoriya. 2020. Vyp.1 (48). S. 179-190. Shlink B. Chtets / per. s nem. B. Khlebnikova. SPb.: Azbuka, 2022. 256 s. Shubin A. V. SSSR i Myunkhenskii dogovor 1938 g. // Novaya i noveishaya istoriya. 2018. №4. C. 29–41. Adam von Trott zu Solz. URL: https://translated.turbopages.org/proxy_u/en-ru.ru.4a9555a8-62a340b9-946ad9f1-74722d776562/https/en.wikipedia.org/wiki/Adam_von_Trott_zu_Solz (data obrashcheniya: 12.06.2022)