Д. Святополк-МирскийПетр Великий и Советы. Публикация, вступительная статья и комментарии М. Ефимова и Н. Елисеева, перевод с французского О. Сконечной
Этой публикацией ИЭ открывает серию текстов «Петр Великий в отечественной и зарубежной исторической памяти», посвященную 350-летию первого российского императора.
АННОТАЦИЯ: В российский научный оборот впервые вводится статья о Петре Первом, написанная по-французски литературным критиком и историком литературы кн. Д.П. Святополк-Мирским (1890–1939). Опубликованная во французском журнале “Vu”, статья представляет собой интерес не только предлагаемой Святополк-Мирским оценкой деятельности Петра Первого, но и как ценное свидетельство идеологической метаморфозы, которую Святополк-Мирский претерпел в конце 1920-х гг.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: Святополк-Мирский, Петр Первый, Ленин, Сталин, Эмиль Людвиг, СССР, Россия, история, “Vu”.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ ПУБЛИКАЦИИ:
Ефимов Михаил Витальевич – кандидат филологических наук, старший научный сотрудник ГБУК ЛО «Выборгский объединенный музей-заповедник» (г. Выборг, Ленинградская область) mikhail.v.efimov@gmail.com
Елисеев Никита Львович – ведущий библиограф, Российская национальная библиотека (Санкт-Петербург).
Сконечная Ольга Юльевна – кандидат филологических наук, PhD, исследовательский центр Eur’Orbem (Paris-Sorbonne).
D. Svyatopolk-Mirsky Peter the Great and the Soviets. Publication, introductory article and comments – M. Efimov and N. Eliseev, translation from French by O. Skonechnaya
ANNOTATION: The present publication introduces an article of 1931 in French by D.P. Sviatopolk-Mirskii (Prince D.S. Mirsky, 1890–1939), the literary critic and historian of literature. Published in French magazine “Vu”, apart from its importance in illustrating Sviatopolk-Mirskii’s views on Peter the Great, the article offers valuable testimony concerning the ideological metamorphosis of Sviatopolk-Mirskii in late 1920s. It has not previously been translated to Russian language.
KEY WORDS: Sviatopolk-Mirskii, Peter the Great, Lenin, Stalin, Emil Ludwig, USSR, Russia, history, “Vu”.
Efimov Mikhail Vitalievich – Cand. of Philology, Senior Researcher, Vyborg United Museum (Vyborg, Leningrad Region)
Eliseev Nikita Lvovich – Leading Bibliographer, National Library of Russia (St. Petersburg) – Leading Bibliographer, National Library of Russia (St. Petersburg)
Skonechnaya Olga Yulievna – Cand. Of Philology, PhD, Research Center Eur’Orbem (Paris – Sorbonne)
18 ноября 1931 г. в парижском журнале “Vu” («Взгляд»), в тематическом номере, посвященном СССР, было напечатано – на французском языке – эссе Дмитрия Святополк-Мирского «Петр и Советы»[1]. Текст находился вне поля зрения исследователей до 1997 г., когда его републиковали в Великобритании Джеральд Смит и Ричард Дэвис[2]. Ныне, в год 350-летия со дня рождения первого русского императора, русский читатель получает возможность впервые ознакомиться с переводом на русский язык этого текста.
Князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (далее: Мирский) (1890–1939) – выдающийся историк литературы и литературный критик. В 1920–1932 гг. находился в эмиграции в Европе, в 1932 г. уехал в СССР, где и погиб через семь лет.
На протяжении своей недолгой жизни Мирский выступал в нескольких социальных ролях, часто совмещая их. Он был и профессиональным военным, и переводчиком-полиглотом, и филологом, и участником евразийского движения. Мирский проявил себя также и как разносторонний историк России[3]. Более того, обсуждая в начале 1930 г. со своим коллегой М. Флоринским возможность переезда из Европы в США, Мирский специально подчеркивал: «…специальность моя не литература, а история»[4].
Идеологическая метаморфоза, которую Мирский претерпел в эмиграции на протяжении 1920-х, привела его ко все более левым взглядам. В конце 1920-х гг. Мирский уже отождествляет свои взгляды и с марксистской идеологией в целом, и – применительно к изучению истории – с концепцией исторического материализма.
Потому написанный Мирским в 1931 г. по-французски текст о Петре Первом меньше всего можно считать беспристрастным анализом академического историка. Это – идеологический текст. Потому и место его публикации представляет отнюдь не факультативный интерес.
Журнал “Vu” был создан в 1928 г. Люсьеном Фогелем. В 2009 г. опубликовано исследование под красноречивым заголовком – «Журнал, создавший эпоху»[5]. Дизайнером журнала работал Александр Либерман, будущий создатель журнала “Vogue”. Фотографами журнала были Картье-Брессон, Ман Рей, Андре Кертеш. В редакционной статье первого номера журнала (фактически, его манифесте) были сформулированы задачи нового периодического издания. В изложении современной исследовательницей Пенелопой Рук они таковы: «… ни один из существующих журналов не обращается к такому широкому спектру тем, какой надеется охватить VU, публикуя разнообразные материалы, отражающие “стремительный ритм современной жизни” (le rythme précipité de la vie actuelle). Журнал задуман так, чтобы рассказывать обо всем, что происходит в мире; его страницы будут “переполнены фотографиями” (bourrées des photographies), а сам он будет “срежиссирован, подобно прекрасному фильму” (animé comme un beau film)»[6]. Эту программу журнал и воплощал с 1928 по 1940 гг. По сути, он создал новый тип периодического издания, без которого были бы невозможны ни “Life”, ни “Look”.
Эстетическое кредо “Vu” вполне определенно. Его создатель и его сотрудники были близки к эстетическому авангарду Европы, конструктивистам и сюрреалистам. Не менее ясно и политическое кредо журнала. Это был левый, антифашистский, близкий к французским коммунистам печатный орган. Близкий настолько, что дочь главного редактора и сотрудница журнала, эссеистка и фотограф, Мари-Клод Фогель, стала женой одного из создателей Французской коммунистической партии, Поля Вайяна-Кутюрье. Таким образом, сотрудничество с журналом Мирского в его марксистский период жизни можно считать вполне закономерным.
Текст в “Vu” относится к последнему году пребывания Мирского в Европе. В сентябре 1931 г. в журнале “ La Nouvelle Revue française” Мирский опубликовал программную статью «История одного освобождения»[7]. В ней Мирский – русский аристократ, ветеран двух войн, мировой и гражданской, бывший белогвардеец, бывший евразиец – объясняет, как и почему он стал марксистом. Статья Мирского в «Vu», таким образом, становится своеобразной демонстрацией того, как он применяет или будет применять марксистский метод в своих печатных трудах. Или, говоря другими словами, честная демонстрация того, как он собирается служить тем и тому, в чей лагерь он переходит.
Еще до своих выступлений на французском языке Мирский откровенно сформулировал это в личном письме к М. Горькому от 30 декабря 1929 г., ходатайствующему за него и за его друга, Петра Сувчинского, перед Сталиным: «…во-первых, меня двигает не советский патриотизм, а ненависть к буржуазии международной и вера в социальную революцию всеобщую; во-вторых, что я совсем не хочу быть советским обывателем, а хочу быть работником ленинизма. Коммунизм мне дороже СССР…»[8].
В конце 1920-ых гг. Мирский написал по-английски книгу о Ленине, в которой в полной мере выразил свои новые взгляды. Однако, ни личное письмо, ни книга не сопоставимы, конечно, со статьей в журнале, рассчитанном на самую широкую аудиторию, от интеллектуалов и эстетов до простого потребителя.
Здесь же следует обратить внимание на то, как, в свою очередь, ходатайствовал Горький перед Сталиным (письмо от 17 февраля 1930 г.) за двух эмигрантов (Сувчинского и Мирского), перешедших на советские позиции. – «Это – здоровые энергичные парни, в возрасте 30-35 лет, широко образованные, хорошо знают Европу. Мирский показался мне особенно талантливым, это подтверждается его статьями об эмигрантской литературе и книгой о текущей нашей. За эту работу эмиграция возненавидела его, и он принужден был уехать в Лондон, где сейчас пишет книгу о Ленине. У него и у Сувчинского широкие связи среди литераторов Франции и Англии.
У нас им делать нечего<Курсив наш – М. Е., Н. Е.>. Но я уверен, что они могли бы организовать в Лондоне или в Париже хороший еженедельник и протвопоставить его прессе эмигрантов <…> Книгу о В.И. <Ленине><Мирский> пишет по-английски. В “Британской энциклопедии” помещена его статья о В.И., в ней он называет В.И. “гением”. За это и потерпел от эмигрантов»[9].
Новых «работников ленинизма» Горький предлагал использовать не «у нас» (в СССР), а на Западе, где у них «широкие связи среди литераторов Франции и Англии». Это предложение, судя по всему, было известно и в среде, далекой от СССР. В. Набоков написал Глебу Струве в декабре 1932 г., что Мирский вместе с Бабелем будет издавать просоветский еженедельник в Париже[10].
В свой «евразийский» период Мирский спрашивал Сувчинского: стремимся ли <мы>влиять на Сталина?»[11] Представляется, что вопрос, заданный в марте 1929 г., нашел косвенный ответ в событиях конца 1931 г.
13 декабря 1931 г. Сталин дал первое интервью иностранному корреспонденту, немецкому писателю Эмилю Людвигу. Первый же вопрос, который задал Эмиль Людвиг Сталину, был: «...допускаете ли Вы параллель между собой и Петром Великим? Считаете ли Вы себя продолжателем дела Петра?»[12] По сути, это парафраз начала статьи Мирского в журнале “Vu” – без упоминания Сталина.
Тем значительнее ответ Сталина: «Да, конечно, Петр Великий сделал много для возвышения класса помещиков и развития нарождавшегося купеческого класса. Петр сделал очень много для создания и укрепления национального государства помещиков и торговцев. Надо сказать также, что возвышение класса помещиков, содействие нарождавшемуся классу торговцев и укрепление национального государства этих классов происходило за счет крепостного крестьянства, с которого драли три шкуры. Что касается меня, то я только ученик Ленина и цель моей жизни – быть достойным его учеником. Задача, которой я посвящаю свою жизнь, состоит в возвышении другого класса, а именно – рабочего класса. Задачей этой является не укрепление какого-либо “национального” государства, а укрепление государства социалистического, и значит – интернационального, причем всякое укрепление этого государства содействует укреплению всего международного рабочего класса. Если бы каждый шаг в моей работе по возвышению рабочего класса и укреплению социалистического государства этого класса не был направлен на то, чтобы укреплять и улучшать положение рабочего класса, то я считал бы свою жизнь бесцельной. Вы видите, что Ваша параллель не подходит. Что касается Ленина и Петра Великого, то последний был каплей в море, а Ленин – целый океан»[13].
Сходство высказываний Мирского и Сталина позволяет предположить их неслучайный характер.
Однако даже если допустить, что не только Э. Людвиг, но и Сталин ознакомился – в переводе – со статьей Мирского, можно предположить, что на собеседников в той или иной степени оказал влияние не только текст статьи, но и его визуальное решение, т.е. – иллюстративный ряд.
На иллюстрации к журнальному тексту обратили особое внимание первые републикаторы статьи, Дж. Смит и Р. Дэвис, хотя и в ином контексте. Попытаемся восполнить этот пробел для российского читателя.
Первая фотография: На всю страницу – Ленин на митинге по поводу советско-польской войны 1920 г. Заметим, что в личном, биографическом плане эта фотография должна была быть важна для Мирского, бывшего деникинца. Корпус генерала Бредова, в котором воевал князь Святополк-Мирский, в самом начале советско-польской войны был интернирован на территории Польши. Белогвардейцы отказались воевать на стороне Польши Пилсудского против России, хотя бы и ленинской. Именно тогда для князя Святополк-Мирского и окончилась Гражданская война, он совершил побег из лагеря, после чего начались его годы в эмиграции.
На другой странице в текст врезана фотография фрагмента «восковой персоны», лицо Петра. Создается визуальный контрапункт: Ленин – огромен, лицо Петра – маленькое. Ленин – яростно говорящий, чуть ли не кричащий, Петр – застывший, с остановившимся взглядом. С одной стороны – революционер, с другой – царь.
На следующей странице – ступенчатые фотоврезки в текст. «Медный всадник» Фальконе, по изогнутой бронзовой змее карабкаются по скале-постаменту дети, внизу – памятник Ленину у Нарвских ворот. У постамента – толпа. Фотографии смонтированы так, что Ленин указывает вверх на «Медный всадник». Здесь снова – контрапункт. Фамильярное вскарабкивание детей на памятник Петру и грозный жест революционера – на царя. Последняя страница вся целиком занята фотографией: рабочие у саркофага Ленина.
Весь изобразительный ряд встроен в содержание статьи. Ленин и Петр – скорее враждебны друг другу, чем родственны. В тексте Мирского 1931 г. и иллюстрациях к нему на последней странице должен, казалось бы, быть верный ученик и продолжатель дела Ленина – Сталин, а не сгрудившиеся вокруг саркофага вождя скорбящие рабочие и работницы. Однако никакого «продолжателя» в публикации нет.
При этом, сам Сталин в «Петре и Советах» один раз даже назван по фамилии: «Цель Петра заключалась в том, чтобы сделать из России деревенской, отсталой и бедной, Россию, экономически равную индустриальным странам Запада. Эта цель кажется вполне схожей (что признает даже Сталин) с той, что ставит перед собой Республика Советов».
В финале своей статьи Мирский не просто солидаризуется с политикой Сталина, разгромившего левую оппозицию Троцкого и Зиновьева и «правый уклон» Бухарина, и осуществившего «великий перелом» в деревне, он пропагандирует ее. Мирский ясно пишет, что эта политика в равной степени и ленинская, и марксистская, спасительная для дела мировой революции.
При этом двух противников Сталина, Троцкого и Бухарина, Мирский называет по фамилиям, а сам Сталин представлен как один из безымянно-коллективных «коммунистических руководителей». Поскольку в «Истории одного освобождения» (1931) Мирский аттестовал «Основы ленинизма» Сталина как «совершенно замечательную книгу», которая является «мастерским изложением мыслей учителя его самым великим и лучшим учеником»[14], у нас нет оснований предполагать, что Мирский намеренно избегал в тексте для журнала “Vu” параллели «Ленин – Сталин».
В своей французской статье Мирский противопоставляет Петра Первого Ленину, а анализ достижений Петра дает, опираясь на труды главного русского/советского историка-марксиста М.Н. Покровского.
В 1931 г., в книге “Russia. A Social History” Мирский писал, что общая схема русской истории, предложенная Покровским, сделала устаревшими все предшествующие[15]. Мирский уже находился в СССР, когда в 1933 г. в Лондоне вышел выполненный им перевод «Истории России» Покровского[16]. В 1936 г. в СССР начнется широкая компания по развенчанию «антипатриотической» и «очернительской» концепции Покровского.
Известный афоризм Покровского, «история – это политика, опрокинутая в прошлое», для Мирского потерял свой смысл, когда он решил стать «работником коммунизма». Работник строит будущее. Потому Мирский из филолога решил стать историком, чтобы перестать быть и им и превратиться в строителя коммунизма. Вместо «истории» («истории вчерашнего дня») – еще ненаписанная история дня завтрашнего.
В 1929 г. А.Н. Толстой начал работать над романом «Петр Первый». В 1934 г. были опубликованы две его первые книги. Начинался поворот в советской исторической идеологии. Мирский же в статье 1931 г. проводил исторические параллели того рода, о которых Сталин в беседе с Людвигом произнес знаменитые слова: «Исторические параллели всегда рискованны». Сталин мог позволить себе рисковать, Мирский – как показало его скорое будущее – нет.
Неизвестные ни Мирскому, ни Сталину слова М. Волошина в поэме «Россия» (1924), «Великий Петр был первый большевик», звучат как эпиграф с вопросительным знаком к статье, которая девяносто девять лет спустя приходит к русскому читателю.
Благодарим Дж. Смита, Р. Дэвиса, Е.В. Анисимова, П. Кинана за разнообразные помощь и содействие в подготовке публикации.
Д. Святополк-Мирский
Петр Великий и Советы
Когда в 1920 году Жорж Сорель первым сравнил Ленина с Петром Великим, он, наверняка, полагал, что чествует и прославляет Ленина[17].
Когда четыре года спустя Петроград был переименован в Ленинград, только русские эмигранты и их идейные союзники кричали об осквернении памяти императора[18]. Сегодня необязательно быть коммунистом, чтобы считать, что сравнение Сореля было чересчур лестным для Петра.
Личность этого царя, несомненно, сильно поразила воображение современников. С одной стороны, философы, с другой – русская традиция сделали все, чтобы придать Петру гигантский масштаб. XVIII век создал из него полубога, даже бога. Русский поэт, живший во время правления его дочери Елизаветы, дошел до того, что назвал место рождения императора «Русским Вифлеемом»[19].
Петр – мифологический герой а, значит, едва ли не религиозный символ, но он ведь еще и персонаж романа, что не под силу никакому Достоевскому или Бальзаку, ведь если мы посмотрим на этого варварского монарха глазами художника или литератора, то увидим рыжеватого, прозаического человека, которого многие его сподвижники при первой встрече принимали за маркитанта[20]; садиста, душившего людей самым неромантичным способом
Если мы рассматриваем только исторический результат деятельности Петра и Ленина, то, несомненно, можем поставить их рядом. Разве не были они оба революционерами, разве не стали революции, с которыми связаны их имена, событиями первостепенной важности для их стран?
Для тех, кто утверждает, что ленинская революция явилась важным событием только для России и не считает, что русский Октябрь лишь поднял занавес Октября мирового, вполне естественно говорить о Царе и Коммунисте как о величинах сходного порядка.
Между тем ясно, что роль Петра весьма отличалась от роли Ленина. Ленин был не только человеком действия, он был марксистом, то есть политиком, который знал, что он делает и куда идет; политиком, для которого практика была лишь выводом из теории; политиком, который, прилагая открытые Марксом законы диалектики, к революционной действительности, создал новый тип политического действия и превратил то, что до той поры было игрой случая, в научную технологию, победившую постольку, поскольку давала возможность предвидеть возможность победы.
Революционный характер реформы Петра Великого неоспорим. Речь идет не только о «европеизации» костюма, прически, типографских шрифтов, светского и административного, вокабуляра: все это только символ и показатель изменений куда более глубоких. Административные приемы, которыми пользовался Петр, были от начала и до конца революционными.
Его действия никогда не совершались на основании реформы существовавших институций, но каждый раз он создавал новые институции, и именно внутри них осуществлял свои реформы.
Новые административные органы были созданиями ad hoc, революционными комитетами сравнимыми с комитетами Конвента[21]. Правосудие, в чистом виде творческое, действовало, нимало не заботясь о законности или о прецеденте. В целом режим Петра был революционной диктатурой, то есть властью, свободной от всякой законности и традиции. Впрочем, революция Петра была парадоксальна. Ее парадокс состоял в том, что вождь революции был в то же время представителем традиционной законности. Он был порожден всем тем, что собирался уничтожить.
Цель Петра заключалась в том, чтобы сделать из России деревенской, отсталой и бедной, Россию, экономически равную индустриальным странам Запада. Эта цель кажется вполне схожей (что признает даже Сталин[22]) с той, что ставит перед собой Республика Советов.
Для последней индустриализация и американизация, вытеснившие европеизацию, являются не самыми важными составными частями плана, куда более обширного, в соответствии с которым бедная и отсталая Россия должна стать примером и авангардом для более развитых стран.
Экономический прогресс, каким задумал его Петр, должен был, по сути, служить лишь национальным целям, то есть привести к огромному росту военной и политической мощи империи царей. Поэтому, вернее всего сравнивать реформу Петра Великого с императорской революцией в Японии, кемалистской революцией в Турции или преобразованиями Амануллы в Афганистане[23].
Сколько ни проводи параллели между методами революционной диктатуры, которыми пользовался Петр, с методами советского правительства – разница остается: диктаторские действия большевиков всегда были выражением интересов, желаний и настроений в той или иной степени сознательных, в той или иной степени отчетливых, широких масс трудящихся; они получили одобрение в той или иной степени молчаливое, рабочих и крестьян, в то время как диктаторские действия Петра Великого были только выражением интересов и воли правящего меньшинства, основной потребностью которого было найти способ лучше эксплуатировать крестьянские массы.
Европеизация, за которую взялся Петр, была лишь трансформацией московского феодального и крепостнического общества в современное ему европейское, то есть, в основе своей буржуазное, и переходом власти из рук высшего духовенства и бояр в руки торговой буржуазии и крупных промышленников.
Однако противоречия программы реформаторов сделали европеизацию российского общества невозможной. Первым среди них была необходимость завоевания торговых путей и прежде всего балтийского побережья. Это завоевание, необходимое для успешного осуществления буржуазной программы, было вдвойне выгодно для крепостнической знати. Завоевание - это война, война - это власть в руках армии, то есть знати. С самого начала модернизированная русская Империя получила печать милитаризма, которую вынуждена была сохранить навсегда. Именно при посредстве армии и в особенности императорской гвардии в XVIII в. знать сумела заставить уважать свою волю. С другой стороны, завоевание балтийского побережья облегчило экспорт сельскохозяйственной продукции, льна и пеньки с Северо-Запада, результата труда крепостных. Все это сильно способствовало установлению гегемонии крепостников.
Второе противоречие программы петровской модернизации заключалось в невозможности для новых промышленников найти свободную рабочую силу. Практически полное отсутствие ремесленного производства в городах и преобладание натурального хозяйства в аграрной стране создавали условия, при которых у работников не было ни необходимости, ни возможности продавать свою рабочую силу. Для того, чтобы работник стал промышленным рабочим, не было иного способа, кроме принуждения. Таким образом, рождение новой индустрии, нимало не модернизируя социальные отношения, сделало крепостное право куда более универсальным. С самого начала петровской модернизации индустриальная рабочая сила была почти исключительно крепостной. Собственники шахт и заводов, хозяева крепостных рабочих, лендлорды российской промышленности легко срослись с дворянством (тем более что в большинстве своем из рядов дворянства они и вышли) и образовали наиболее влиятельный и привилегированный слой. В конечном счете, новые буржуазные силы, созданные реформой, послужили только тому, чтобы сделать из России страну еще более феодальную, крепостническую, более подчиненную знати, чем она была до Петра.
Случилось то, что обязательно случается со страной, чья социальная структура остается близкой к натуральному хозяйству, а экономика оказывается захвачена мощными щупальцами мирового рынка. Ибо именно европейский спрос заставил дворян и русских индустриальных магнатов выращивать картофель, производить льняные ткани и железо . В результате именно европейская (и в особенности английская) буржуазия получила от этого большую выгоду, нежели русские торговцы.
Прогресс капитализма в обществе, где рыночный обмен на, если можно так выразиться, «клеточном» уровне еще мало развит, может привести только к росту внеэкономической эксплуатации, грубой феодальной силы, крепостничества в той или иной форме.
Режим Диаса в Мексике или Гомеса в Венесуэле аналогичны тому, чем была в XVIII в. крепостническая диктатура в России[24]. Иной мировой контекст, но результат для трудящихся этих стран тот же, петровский.
Так называемая революция Петра Великого не была даже равна той коммерческой и антифеодальной революции, которой стала Реформация в странах Запада. Между тем, именно с ней лучше всего соотнести русскую петровскую «реформу». Сходство этих явлений усилено тем, что единственным участком общественного фронта, где усилия русских реформаторов имели революционный эффект была Церковь.
Сугубо экономические причины постепенно ослабили верхушку русского духовенства и уменьшили долю его участия в альянсе правящих сил. Его идеологический престиж был поколеблен еще сильнее движением Раскола – идеологически реакционной, но, в основе своей, революцией малой и средней буржуазии против церковного феодализма и крепостнической бюрократии. После Раскола официальная Церковь потеряла для большой части народа, а именно, наиболее искренно и истово религиозной, всякий авторитет. Вследствие этого Петру было легко подчинить Церковь, поставив доверенных людей на высокие иерархические посты и осуществив то, на что московские цари никогда прежде не отваживались – бюрократический захват церковного имущества.
Земли духовенства, правда, оставались номинальной собственностью Церкви, и лишь полвека спустя Екатерина II завершила их конфискацию.
Однако смертельный удар по высшему духовенству как общественному классу был нанесен при Петре. Церковь стала департаментом государственной администрации, лишенным всякой независимости, а социальная роль духовенства в массе своей сделалась совершенно незначительной. Именно эта секуляризация способствовала более, чем что бы то ни было приданию крепостнической и феодальной России XVIII в. поверхностно модернизированного и европейского вида, так же, как отсутствие королевских династий дало в XIX в. ложный демократический облик республикам Латинской Америки.
При Екатерине II Россия, за вычетом Англии и Голландии, была наиболее светским государством Европы. Ни сильная клерикальная реакция, которая началась при Александре I, ни религиозное пробуждение в среде буржуазии, не смогли вновь поднять русскую Церковь на ту ступень, с которой она упала в XVIII в. Если после Революции Церковь угасла столь окончательно, столь непоправимо и негромко, то в большой степени это явилось следствием секуляризации, осуществленной Петром.
Но так же, как ласточка еще не означает, что пришла весна, эта секуляризация не была знаком настоящей «европеизации», буржуазного возрождения России. Только сто лет спустя были заложены первые камни новой капиталистической России. Понемногу развился рыночный обмен на «клеточном» уровне, барщина стала заменяться денежной платой, и рабочая сила, нуждаясь в средствах, чтобы оплачивать свои феодальные повинности, составила трудовой резерв для капиталистического предприятия.
Новая, европейская Россия начинается не с показной «индустриальной» революции», затеянной Петром Великим, но со скромных начинаний текстильной промышленности, где в течение долгого времени и мастеровые, и рабочие оставались в равной степени рабами, облагавшимися тяжелой повинностью перед барином, но чьи отношения друг с другом, как и с рынком, уже подчинялись законам «liberte, egalite и Иеремии Бентама»[25].
Мы видим, что реформа Петра Великого не заслуживает имени революции, которое ей любят давать, – и не от того, что ее совершил государь, ибо императорская революция в Японии имеет право на это название, а от того, что она не привела к смене правящего класса. Ее цели были подорваны противоречивостью ее задачи. Она не породила контрреволюции: буржуазная курочка просто высидела феодального утенка.
Так ли это в отношении ленинской революции? Явилась ли Октябрьская революция чем-то иным, нежели какое-нибудь 10 августа[26], чем-то иным, нежели стрела, пущенная в невозможное революционерами, поставившими перед собой неосуществимые цели? Стал ли ее результат чем-то иным, чем тот, к которому приводит настоящая буржуазная революция? Во время НЭПа в это поверили все за исключением тех, для которых только действия могли опровергнуть данную точку зрения[27].
Возрождение передовых отраслей индустрии не было достаточным основанием для ее опровержения. Даже пятилетний план, в том виде, в каком он был провозглашен в 1928 г., не был ее опровержением. Тот СССР, где стратегические объекты находились бы в руках пролетарского государства, но массовую сельскохозяйственную основу которого составляли миллионы мелких собственников, готовых вновь вырастить зародыши капитализма, кулаков, вновь и вновь совершающих коварные набеги на промышленную твердыню коммунистов, словом, в том СССР, которого хотели Бухарин и Троцкий[28], было бы столь же мало социализма, сколь мало буржуазности было в России XVIII в., он был бы в основе своей столь же буржуазным, сколь феодальной была та.
Коммунистические руководители сделали то, что меркантилистские правительства XVIII в. не сумели (и не хотели) сделать. Они подвергли атаке фундамент, клеточную структуру, глубинное единство сельскохозяйственного общества, мелкую собственность, индивидуальное производство, отношения купли-продажи, которые связывают индивидуального производителя с рынком.
Коммунистическая революция была осуществлена только тогда, когда начался и был доведен до конца великий сдвиг к коллективному сельскохозяйственному производству. Без аграрной революции 1929–1930-х гг., которая образовала колхозы и «ликвидировала кулаков как класс [sic!]»[29], СССР остался бы социалистическим гигантом из стали на глиняных мелкобуржуазных ногах. Именно преобразование самой структуры крестьянского общества сделало его гомогенным организмом, социалистическим сверху донизу.
***
[1] Mirsky Dimitri S., Prince. Pierre-le-Grand et les Soviets // Vu. 1931. 18 Novembre. No. 192. P. 2535–2536. [2] D.S. Mirsky: A Forgotten Article on Peter the Great (1931) / Ed. by R. Davies, G.S. Smith // Study Group on Eighteenth-Century Russia Newsletter. 1997. № 25. P. 33–43. [3] См.: Д.П. Святополк-Мирский: историк и исторический публицист. Публикация М.В. Ефимова и О.А. Коростелева. Перевод с английского и вступительная статья М.В. Ефимова. Примечания О.А. Коростелева // Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына. 2014–2015 / Отв. ред. Н.Ф. Гриценко. М.: Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына, 2015. С. 331–381. [4] Smith G.S. The Correspondence of D.S. Mirsky and Michael Florinsky, 1925–32 // Slavonic and East European Review. 1994. Vol. 72, № 1. P. 133. [5] Frizot.M., Veigy de C. VU: The Story of a Magazine That made an Era. London: Thames & Hudson, 2009. [6]Рук П. Модная фотография и фотожурналистика: позирование для журнала VU // Теория моды. Одежда. Тело. Культура. 2020. № 54. с. 155–156. [7] Сокращенный вариант был опубликован по-русски в феврале 1932 г. в «Литературной газете». [8] Цит. по: Ефимов М., Смит Дж. Святополк-Мирский. М.: Молодая гвардия, 2021. (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1825). С. 523. [9] Цит. по: Ефимов М., Смит Дж. Святополк-Мирский. С. 516. [10] Цит. по: Ефимов М., Смит Дж. Святополк-Мирский. С. 539. [11] Цит. по: Ефимов М., Смит Дж. Святополк-Мирский. С. 456. [12] Сталин И.В. Сочинения. Т. 13. М.: Государственное издательство политической литературы, 1951. С. 104. [13] Сталин И.В. Сочинения. Т. 13. С. 105. [14] Цит. по: Ефимов М., Смит Дж. Святополк-Мирский. С. 482. [15]Mirsky D.S. Russia: A Social History. London: The Cresset Press, 1931. P. VIII. [16]Pokrovskii M.N. Brief History of Russia: 2 vols / Transl. by D.S. Mirsky. London, Martin Lawrence Limited, 1933. [17] Сорель Жорж (Georges Sorel, 1847–1922) – французский анархо-синдикалист, автор книги «Размышления о насилии» (“Réflexions sur la Violence”, 1908), оказавшей влияние как на крайне правых политиков (Б. Муссолини), так и на крайне левых (Че Гевара). В сентябре 1919 г. Сорель опубликовал заметку «За Ленина» (“Pour Lenine”, вошла в состав четвертого издания «Размышлений о насилии», вышедшего в 1920 г.), о которой Виктор Чернов в своей работе 1925 года «Конструктивный социализм» писал: «Максиму Горькому, кажется, первому пришла на ум “блестящая” мысль сравнить Ленина с Петром Великим. Но он не остался в этом отношении одиноким. Жорж Сорель, прочитав в буржуазной швейцарской газете слова о том, что Ленин весь пропитан духом сорелевской апологии насилия, немедленно – в сентябре 1919 года – откликнулся на них заметкой “За Ленина”. “У меня – писал он – нет никакого положительного основания предположить, что Ленин черпал свои идеи из моих книг; но если бы это было так, я не мало гордился бы тем, что участвовал в идейном формировании человека, который представляется мне одновременно самым крупным теоретиком социализма со времени Маркса и главою государства, гений которого напоминает гений Петра Великого <...> Можно было бы сказать – прибавляет Сорель, – что Ленин хочет, подобно Петру Великому, форсировать историю (forcer l'histoire)”. И, ставя все точки над i, поясняет: “слово forcer взято здесь в смысле, весьма близком к тому, какой оно имеет у садовников” (“Pour Lenine”, appendice III, в “Reflexions sur la Violence”, p. 442 и 443)» (Чернов В. Конструктивный социализм. Т. 1. М.: Российская политическая энциклопедия, 1997. С. 142–143). Заметка Сореля в переводе на английский язык была также публикована весной 1920 г. в официальном органе советского правительства в США: Sorel G. For Lenin // Soviet Russia, Official Organ of The Russian Soviet Government Bureau. New York. Vol. II, January–June 1920 (10 April 1920). P. 356. В 1920 г. в своей речи по случаю пятидесятилетия Ленина М. Горький сравнивал Ленина и Петра: «… есть люди, значение которых как-то не объемлется человеческим словом. Русская история, к сожалению, бедна такими людьми. Западная Европа знает их. Вот, например, Христофор Колумб... И мы можем назвать в Западной Европе целый ряд таких людей, – людей, которые как будто играли как бы каким-то рычагом, поворачивая историю в свою сторону. У нас в истории был, – я бы сказал: почти был, – Петр Великий таким человеком для России. Вот таким человеком только не для России, а для всего мира, для всей нашей планеты является Владимир Ильич» (Горький М. Собрание сочинений в 30 томах. Том 24. Статьи, речи, приветствия. 1907–1928 / Академия наук СССР. Институт мировой литературы им. А.М. Горького. М.: Гослитиздат, 1953. С. 204). [18] Переименование Петрограда в Ленинград вызвало волну откликов в эмигрантской печати. Напр.: «Петербургский совет по переданному по телеграфу из Москвы предложению Зиновьева постановил переименовать Петербург в Ленинград. Предложение переименовать чудесное творение Петра, разрушенное коммунистами, должно было исходить именно от Зиновьева, который и у товарищей иначе не называется, как Гришкой» (Руль. 1924. 26 января. С. 1; Последние новости. 1924. 26 января. С.1). «Через несколько дней исполняется 200-летие смерти Петра Великого. В какой трагический момент нашей истории приходится отмечать это событие и как совпадает оно, почти совпадает, с отменой Петербурга, с этой яркой иллюстрацией к теме о благодарности потомков, говорить не приходится. <…> наша родина не послушалась великого поэта, не исполнила его завещания: “Красуйся, Град Петров, и стой неколебимо, как Россия”: переменила она все имена – и теперь нет Петербурга, нет Петрограда, нет России» (Каменецкий Б. <Айхенвальд Ю.> Литературные заметки // Руль. 1925. 4 февраля). «Идейными союзниками» эмигрантов Мирский называет интеллигентов, оставшихся в Советской России, очень долгое время упорно называвших Ленинград Петербургом. [19] Имеется, в виду поэт, драматург и переводчик А.П. Сумароков (1717–1777) и его стихотворение о селе Коломенском, в котором (по ошибочному мнению Сумарокова) родился Петр: «Российский Вифлеем: Коломенское село, / Которое на свет Петра произвело! / Ты счастья нашего источник и начало» (Трудолюбивая Пчела. 1759. Апрель. С. 140). Мирский мог встречать отсылки к «Российскому Вифлеему» Сумарокова в «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьева (т. 26, гл.3) и в «Русской истории» К.Н. Бестужева-Рюмина (Санкт-Петербург, 1872, т. 1). Мирский упоминает образ Сумарокова в своей книге “Russia. A Social History” (London, 1931. P. 207). [20] Неточная цитата из записок датского аптекаря (отнюдь не сподвижника Петра) Сайделина о пребывании русского царя в Копенгагене в 1716 г., в свою очередь процитированных священником Иоанном Щелкуновым в его статье «Житье-бытье Петра Великого в Дании»: «Он похож был на унтер-офицера или скорее на палача» (Щелкунов И. Житье-бытье Петра Великого в Дании // Русская старина. 1915. № 2. С. 246). [21] Конвент – высший законодательный и исполнительный орган первой французской республики во время Великой французской революции (1789–1794), созданный после восстания 10 августа 1792 г., свергнувшего монархию. Сравнение деятельности Петра с деятельностью Конвента и его комитетов очень часто в текстах важного для Святополк-Мирского мыслителя, А.И. Герцена. Напр.: «Петр, как все революции, был исключительно, односторонне предан одной идее и ее развивал всеми средствами, даже доходил до жестокостей, как Реформация, как французский Конвент» (Герцен А.И. Двадцать осьмое января // Герцен А.И. Полное собрание сочинений: В 30 томах / АН СССР. Институт мировой литературы им. А. М. Горького. Т. 1. М., 1954. С. 53; статья впервые опубликована М.К. Лемке в журнале «Былое» в 1907 г.). [22] Святополк-Мирский, вероятно, имеет в виду цель ВКП (б), сформулированную Сталиным в политическом отчете ЦК ВКП (б) на XIV съезде ВКП (б) 18 декабря 1925 года: «...мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной экономически самостоятельной, независимой, базирующейся на внутреннем рынке» (Сталин И.В. Сочинения. Т. 7. М., 1952. С. 299). [23] «Императорская революция в Японии», «Мэйдзиисин» (Реставрация Мэйдзи или Революция Мэйдзи) – комплекс вестернизаторских реформ в Японии (1869–1889), проведенных императором Мэйдзи (Муцухито, Meiji, Meiji-tennō; 1852–1912). «Кемалистская революция» – турецкая революция 1918–1923, чей лидер Мустафа Кемаль Ататюрк (Mustafa Kemal Atatürk; Гази Мустафа Кемаль-паша, Ghazi Mustafa Kemal Pasha; 1881–1938) стал первым президентом Турецкой республики. По внешним проявлениям кемалистское движение и впрямь можно сравнить с петровскими реформами: новый (европейский) шрифт – латиница, запрет носить фески, появление фамилий. Первой турецкой фамилией стала фамилия Кемаля – Ататюрк, «отец турок». «Преобразования Амануллы» – реформы Аманулла-хана (Ghazi Amanullah Khan; 1892–1960), эмира и короля (с 1926 г.) Афганистана (1918–1929). Попытка провести структурные антифеодальные реформы в стране вызвала яростное сопротивление крестьянства. В 1929 г. был свергнут, бежал в Швейцарию, где и умер. Святополк-Мирский перечисляет структурные вестернизаторские реформы в странах Востока, проводившиеся властью в интересах государства и появляющихся буржуазии со средним классом, часто против воли значительной части народа. [24] «Режим Диаса» – так называемый Порфириат, фактически единоличная диктатура, установленная в Мексике диктатором Порфирио Диасом (José de la Cruz Porfirio Díaz Mori; 1830–1915) в 1876–1911 гг. Гомес Хуан Висенте (Juan Vicente Gómez; 1857–1935) – венесуэльский диктатор в 1909–1935 гг., создатель концепции «демократического цезаризма», предполагающей, что существуют народы (в частности, венесуэльский) органически не приспособленные для западной модели демократии. [25] Знаменитый лозунг Великой французской революции: «Liberte. Egalite. Fraternite» («Свобода. Равенство. Братство») Святополк-Мирский иронически перетолковывает в духе усвоенного им тогда марксизма: в условиях буржуазного общества необходима экономическая свобода, возможно равенство всех перед законом, но человеческое братство в условиях буржуазного общества невозможно, оно заменяется Иеремией Бентамом (Jeremy Bentham; 1748–1832), одним из основателей утилитаризма, сторонником ничем не стесненной конкуренции, положившим в основу своей этики принцип пользы и личного преуспеяния индивида, благодаря которому увеличивается общая сумма человеческого счастья. [26] 10 августа 1792 г. – дата народного восстания в Париже, свергшего монархию. По мнению советских марксистских историков, это событие Великой французской революции было шагом к установлению господства буржуазии, каковое было подорвано, но не сломлено якобинским террором 1793 г. Рывок к свободе привел только лишь к смене господствующего класса, к созданию капиталистического общества. [27] Имеется в виду, что НЭП, предполагавший существование личного крестьянского землепользования и частных мелких предприятий в городах, не мог не привести к тому самому капитализму, борьбу с которым провозглашали революционные диктаторы России, большевики. [28] Кажется странным уравнивание лидера «правого уклона», Н. Бухарина, настаивавшего на продолжение политики НЭП’а, утверждавшего: «Кулак – не Колчак», «третьей революции (в деревне – М. Е., Н. Е) не будет, и вождя левой оппозиции, Л. Троцкого, требовавшего наступления на частнособственнические элементы в городе и деревне и форсированного развития тяжелой промышленности. Святополк-Мирский, однако, не мог не знать, что Троцкий подверг резкой критике сталинский «великий перелом» в деревне, в частности, в своей статье «Экономический авантюризм и его опасности» (Бюллетень оппозиции. 1930. № 9). [29] Формулировка «ликвидация кулачества, как класса» была предложена Сталиным в его речи «К вопросам аграрной политики в СССР» на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г.