Мария-Кристина Гальмарини: «Случилось, что жизнь привела меня в Россию и приобретенный там опыт и особенно личные связи прочно привязали меня к ней»
Мария-Кристина Гальмарини, ассоциированный профессор Департамента истории имени Харрисона Раффина Тайлера в Колледже Уильяма и Мэри (Виргиния), e-mail: mgalmarinikaba@wm.edu. Автор книг:
The Right to Be Helped: Entitlement, Deviance, and the Soviet Moral Order. Northern Illinois University Press, 2016.
Ambassadors of Social Progress. A History of International Blind Activism in the Cold War. Cornell University Press; Northern Illinois University Press, 2024.
Дорогая Кристина, наш журнал специализируется на исследованиях памяти. Поэтому в ходе интервью мы проверяем гипотезу Яна Ассманна о том, что коммуникативная (семейная) память современных людей ограничена тремя поколениями (промежутком 80-100 лет). Как глубока ваша семейная память?
Семейная память, по моему мнению, определяется такими факторами как класс, местожительство (город или село), образование и гендер. Я происхожу из семьи наемных сельскохозяйственных работников (farm hands) из Северной Италии, из региона, где закон об обязательном начальном образовании начал исполняться, да и то не в полной мере, только после Второй мировой войны. Поэтому грамотность не входила в число важнейших ценностей у моих предков, которые были поглощены материальными заботами. В этой культуре нищенского существования было принято знать всех односельчан, но, похоже, не было свободного времени и сил, чтобы вспоминать прошлое. Моя личная память не простирается дальше бабки и деда с материнской стороны. А моя семейная память достигает только двух предшествующих поколений и при этом она постоянно претерпевает изменения, так как не опирается на письменные документы.
Семейная память большинства современных людей включает трагические события Второй мировой войны. Как они отразились в вашей семейной памяти?
В моей семье передается история об отце моей матери Джузеппе. Согласно этой истории дедушка (nonno) Джузеппе был в плену на территории Австрии и был спасен от пребывания в трудовом лагере семьей местного мясника, которая нуждалась в помощнике. У этой супружеской пары не было детей, поэтому они обратились к администрации лагеря в поисках работника. Мой дед умел забивать скотину и поэтому был выбран ими для работы. Я уже говорила, что никаких документов, подтверждающих эту историю, не сохранилось. Существуют лишь смутные воспоминания моей матери и ее братьев и сестер, что их отец ругался на немецком, когда сердился, и что в первые годы после войны на их адрес на Рождество приходили посылки с колбасой.
Славистические исследования не особенно популярны среди западных ученых. Почему вы выбрали это направление? Может у вас есть предки из Восточной Европы?
У меня нет восточноевропейских предков. Русский язык я учила во время учебы в колледже в Милане. В 1998 я впервые посетила Санкт-Петербург и в 2001 провела некоторое время в Москве. Меня сильно влекло к русскому языку, вашей культуре и людям. Поэтому я стремилась лучше изучить историю страны, сложными и на первый взгляд парадоксальными процессами которой я была очарована смолоду. Разумеется, мое интеллектуальное любопытство могло обратиться к другим историческим сюжетам (разве существуют страны, история которых не была бы сложной и парадоксальной?), но случилось, что жизнь привела меня в Россию и приобретенный там опыт и особенно личные связи прочно привязали меня к ней.
Вы свободно говорите на русском и ваше произношение очень близко к речи носителей языка. Как вам удалось добиться этого?
Итальянская фонетическая система не сильно отличается от русской. При этом мелодика наших языков во многом не совпадает, поэтому даже двадцать лет спустя я говорю на русском с итальянскими интонациями. А беглости речи мне удалось добиться, благодаря годам, проведенным в России, частым поездкам туда впоследствии и нынешнему ежедневному общению с русскоговорящими друзьями.
Ваши книги и статьи преимущественно посвящены истории людей с особыми потребностями в Советском Союзе. Почему вы избрали эту тему?
Я взялась за нее, когда начала работать над первой книгой «Право на помощь». Меня заинтересовало каким образом в послереволюционный период и в сталинском СССР понятие «помощь» эволюционировало вместе с правом на ее получение. Для рассмотрения этого вопроса я решила выявить в советском обществе группы людей, которые нуждались в помощи более других. Таким образом я пришла к исследованию истории Всесоюзных обществ слепых (ВОС) и глухих (ВОГ). Я посвятила много лет изучению деятельности этих организаций, особенно ВОС, и расширила рамки исследования, включив другие социалистические страны. Я старалась выяснить существовали ли какие-либо возможности для защиты прав слепых в восточноевропейских социалистических странах и когда обнаружила свидетельства их существования, то решила выяснить каким образом действия в поддержку людей с особыми потребностями в этих странах отличались от привычного для американского общества протестно-ориентированного активизма в этой сфере.
В советское время и даже сейчас в России быть «инвалидом» — это своего рода стигма. Возможно причиной являются первобытные предрассудки, основанные на симпатической магии («подобное подобным»), но большинство наших граждан не только избегают контактировать с людьми с особыми потребностями, но даже не хотят их замечать, поэтому в российском публичном пространстве так мало пандусов и других приспособлений, позволяющих данным категориям передвигаться. Как бы вы объяснили этот дефицит сочувствия? Это действительно результат «архаического наследия», до сих пор не изжитого по причине насильственной, слишком стремительной и потому поверхностной модернизации советских людей или существуют другие причины?
Я бы не сказала, что стигма порождена недостатком сочувствия и не согласна, что это исключительно советский феномен. Существует множество причин стигматизации людей с особыми потребностями и природа стигмы менялась как в историческом времени, так и в географическом пространстве. Говоря о сегодняшней России, хочу отметить, что отношение к человеческому разнообразию, включая телесные особенности, стало гораздо более терпимым, хотя стигматизация все еще в значительной степени распространяется на людей с интеллектуальными так называемыми «дефектами». Разумеется, тут предстоит еще многое сделать, но когда я наблюдаю инициативы в этом направлении, продвигаемые, например, музеем Гараж в Москве, то вижу зерна позитивных изменений, по меньшей мере, в сферах культуры и представления. Другое дело, как сделать общественную жизнь для этих категорий более доступной: здесь необходимо спросить, почему правительство не выделяет достаточных средств для преобразования инфраструктуры, почему, когда средства все-таки выделяются, преобразования в этой сфере ведутся столь некачественно и неэффективно. Что за инженеры планируют пандусы, которые упираются в стены? Это не шутка, но реальность, которую каждый может наблюдать в российских городах, если обратит внимание на вопросы доступности.
Могли бы рассказать о вашем новом проекте по подготовке публикации переписки между бывшим итальянским военнослужащим, попавшим в плен на Восточном фронте в 1942, и русской медсестрой?
Сейчас я работаю над двумя проектами, относящимися к истории итальянского военнопленного, который провел три года в советском военном госпитале в Мордовии, пока не был репатриирован осенью 1945. Первый проект – это научная публикация на русском его переписки с бывшей советской медсестрой, которая во время войны служила в том же госпитале. Благодаря счастливой случайности, они нашли друг друга в феврале 1992 и сразу начали вести интенсивную переписку, которая продлилась до 1999. В их письмах воспоминания о прошлом чередуются с размышлениями по поводу настоящего. Ценность данной переписки состоит в том, что наряду с памятью и ностальгией они представляют свидетельства о восприятии старости, состояния здоровья, семейных отношений в столь разных странах как Россия и Италия 1990-х. Второй проект представляет реконструкцию жизни того же итальянского военнопленного, начиная с его увлечения фашистскими идеями в довоенной молодости, до не простой адаптации к мирной жизни в послевоенной Италии. Этот проект основан на неопубликованных мемуарах итальянского участника названной переписки. Я буду писать об этом на английском для американских студентов и историков, интересующихся русской историей.
Спасибо за интервью!
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.