Результаты поиска

Л. Терушкин О конференции «Память и идентичность – V. Травма в исторической памяти» 19-20 октября 2022 г. Кафедрой всеобщей истории Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ) была проведена Всероссийская научная конференция «Память и идентичность – V. Травма в исторической памяти». Обсуждение касалось таких тем, как : • осмысление и репрезентация травматичного прошлого в различные исторические эпохи; • память о травме как фактор формирования коллективной идентичности; • особенности переживания социально-политических катаклизмов, природных и антропогенных катастроф в различных исторических сообществах; • мемориальная политика и память о травме: сохранение, забвение, прорабатывание; • история Trauma studies; • проблема осмысления коллективной вины и коллективной ответственности в гуманитарном знании; • индивидуальная и коллективная травма: проблема соотношения и конкретные кейсы в истории. В конференции приняли участие около 40 человек-докладчиков. Действовали следующие секции: «Формы репрезентации травматичного опыта: от древности до современности» -кстати, она была самой продолжительной и многочисленной по составу участников; «Память о травме как фактор формирования коллективной идентичности»; «Память о травме: сохранение, забвение, прорабатывание». Именно эта секция больше всего внимания уделила трагическим событиям 20 века, их месту в исторической памяти. На секции прозвучали доклады очень разные «по жанру» - историографические исследования, анализы материалов полевых исследований, обобщение и анализ конкретных практик в работе с травматическим прошлым. Прежде всего, я очень признателен организаторам за возможность участвовать в работе этой секции. К сожалению, прослушать выступления всех участников мне не удалось, но хотелось бы рассмотреть те выступления, которые выслушал, в обсуждении которых участвовал. Итак, в порядке выступления по программе. Первым выступал ваш покорный слуга - «Проблемы «своих» и «чужих» в культуре памяти о жертвах Второй мировой войны и Холокоста в России». Опять же, хочется поблагодарить коллег за интересные вопросы и доброжелательную атмосферу. Так и получилось, что тема памяти о Холокосте довольно активно звучала на нашей секции. Ее продолжил Илья Вадимович Пашков (магистрант РГГУ) с докладом «Отрицание Холокоста в США: историографический аспект». Очень рад, что мне удалось ознакомиться со всем текстом доклада. Автор подчеркнул, что американский дискурс Холокоста представляется очень разнящимся и противоречивым. С одной стороны, в официальной государственной повестке действует сильная политика памяти о Холокосте, подкрепляющаяся общей культурой памяти в виде кино, музеев, общественных организаций и историографии. С другой стороны, существенным противовесом этой официальной повестке является относительно широкое сообщество отрицателей Холокоста и так называемых «ревизионистов». И. В. Пашков давно занимается этой темой, что было заметно, доклад был весьма хорошо подготовлен, Увы, как обычно, как у всех ощущался недостаток времени, что помешало автору более развернуто ответить на вопросы. Очень интересным и содержательным был доклад Лауры Кареновны Асцатурян (НИУ ВШЭ) «Практики сохранения памяти о репрессиях среди сибирских литовцев». Действительно, это был глубокий анализ полевого исследования по малоизученной, но совсем не локальной тематике. Автор рассмотрела разные аспекты жизни литовцев, подвергшихся депортации Сибирь, в частности под Иркутск. И их потомков, разумеется. Повседневная жизнь, религиозные и национальные традиции, сохранение родного языка, отношение к возвращению в Литву (уже в наше время) - как через все это сохраняется память о трагическом прошлом. На мой взгляд у автора довольно интересные перспективы в дальнейшем изучении темы. Доклад Валерии Максимовны Рыбак (НИУ ВШЭ) – «Память о спецпереселенцах в Мурманской области: проработка трудного прошлого или забвение?» меня несколько разочаровал. Все-таки содержание мало соответствовало заявленной теме. Безусловно, автору следует отдать должное, потому что тема спецпереселенцев в эти края - прежде всего раскулаченных крестьян из разных регионов СССР, пока не выходила в изучении за рамки своего региона. Собственно, в Мурманске и области все равно доминирующими в исторической памяти являются события Второй Мировой войны. Я сам в этом убедился, посещая Мурманск в феврале этого года. Автор пыталась подступиться к теме, но доклад представлял собой скорее замечания или впечатления о поездке по региону, о посещении местных краеведческих музеев и набор нарративов, влияющих на историческую память. И тут героическое участие бывших спецпереселенцев в обороне Мурманска в 1941-1942 гг. заслонило «трудное довоенное прошлое». Все таки В. М. Рыбак только прикоснулась к этой теме. И похоже, выступление готовилось наспех. Новость о том, что С. М. Киров был генерал-губернатором Ленинградской области, оставила неизгладимое впечатление. Все слушатели были максимально корректны и не стали указывать публично автору на это недоразумение. Федор Владимирович Николаи (РГГУ, Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского) в своем выступлении «Границы продуктивности trauma studies в российских социальных исследованиях» рассмотрел и проанализировал собственный опыт и опыт своих коллег в практической, увы, почти повседневной, работе с конкретными людьми, пережившими и переживающими последствия травматического прошлого. Это и участники вооруженных конфликтов, начиная с войны в Афганистане, и жертвы террактов, и родственники – близкие погибших. Последние, пожалуй, самый многочисленный контингент. Конечно, тема доклада Ф. Н. Николаи весьма специфична, но доклад был очень хорошо подготовлен и поэтому проблемы были вполне понятны аудитории. Кстати, надо отдать должное - организаторы и слушатели активно участвовали в обсуждении докладов, дискутировали. Мне трудно судить о всей конференции, но работа нашей секции мне очень понравилась во всех смыслах. Понятно, что весь заявленный выше спектр проблем на конференции рассмотреть сложно, понятно, что большинство участников занимаются этой тематикой в исторические эпохи, далекие от наших дней. Травма в исторической памяти 20 века вызывает и провоцирует «фантомные исторические боли». Тем более, что они усугубляются «войнами памяти». И все-таки эту тематику изучать необходимо, причем тут полезно сотрудничество разных специалистов - историков, социологов, психологов.

В.И. Голдин «И на Тихом океане свой закончили поход…»: итоги научной конференции во Владивостоке о Гражданской войне в России Сведения об авторе: Голдин Владислав Иванович, доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры регионоведения, международных отношений и политологии Северного (Арктического) федерального университета имени М.В. Ломоносова (Архангельск), заслуженный деятель науки Российской Федерации, академик РАЕН, президент Ассоциации исследователей Гражданской войны в России. 25–27 октября 2022 года во Владивостоке состоялась Всероссийская научная конференция «Гражданская война на Дальнем Востоке России: окончание, итоги, последствия». Ее организаторами выступали Российское историческое общество, Дальневосточное отделение (ДВО) РАН, Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН и Дальневосточный федеральный университет (ДВФУ). Эта конференция завершала серию научных конференций, посвященных 100-летию Гражданской войны в России и проведенных в различных городах нашей страны в 2017–2022 годах. Особенностью данной конференции было то, что она посвящалась окончанию Гражданской войны на Дальнем Востоке, и это отражает строчка из хорошо известной всем песни, вынесенная в заголовок статьи. Но в данном случае на Дальнем Востоке и в его столице Владивостоке в канун столетия ухода отсюда японских интервентов и белогвардейцев закончился и своеобразный «поход» историков, которые в течение минувшего пятилетия встречались в различных городах страны, чтобы осмыслить события той уже далекой драмы и трагедии российской истории и вытекающие из нее исторические уроки. В ходе конференции во Владивостоке обсуждались не только проблемы завершения Гражданской войны и интервенции в этом регионе, но и в России в целом. В рамках этого научного форума рассматривались также итоги и последствия российской Гражданской войны, проблемы Русского исхода и эмиграции и, по, существу, перекидывался своего рода «мостик» к истории и проблемам эмиграции и Русского зарубежья. Эта конференция собрала широкий круг участников, представлявших не только Сибирь и Дальний Восток (Владивосток, Хабаровск, Южно-Сахалинск, Новосибирск. Иркутск), но и основные научные центры европейской части страны, занимающиеся проблемами истории Гражданской войны в России (Москва, Санкт-Петербург, Архангельск, Брянск, Волгоград, Казань, Ульяновск). На пленарном и секционных заседаниях этого научного форума было представлено 54 доклада и выступления. Пленарное заседание состоялось в Доме ученых Дальневосточного отделения РАН. Его провел академик РАН, председатель регионального отделения Исторического общества во Владивостоке, директор Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока (ИИАЭНДВ) Дальневосточного отделения РАН, академик Н.Н. Крадин, который являлся главным организатором этого научного форума. Он открыл заседание и в своем приветственном слове к участникам конференции подчеркнул значимость изучения Гражданской войны в России и на российской Дальнем Востоке как с точки зрения истории, так и важности осмысления ее исторических уроков для современности. Губернатор Приморского края О.Н. Кожемяко в своем выступлении на пленарном заседании выразил уверенность, что итоги работы научной конференции станут тем шагом, который позволит приблизиться к пониманию того, что в гражданской войне не может быть ни победителей, ни побежденных. Он указал на важность обращения к истокам Гражданской войны и извлечения соответствующих выводов, чтобы передать молодому поколению знание о том, что нельзя даже в принципе допускать возможность раскола общества. Глава Приморья выразил надежду услышать в ходе конференции хорошие выводы, которые послужат основой для того, чтобы на этом фундаменте столетней истории окончания Гражданской войны создать новые материалы, которые лягут в основу воспитания подрастающего поколения. Председатель Законодательного Собрания Приморского края А.И. Ролик в своем приветственном обращении отметил, что проведение этой конференции во Владивостоке, в стенах Дальневосточного отделения РАН свидетельствует о весомой роли отечественной науки в осмыслении уроков истории, в извлечении из них необходимых выводов, ибо только хорошее знание своего прошлого способствует планомерному и поступательному движению вперед. К.И. Могилевский, председатель правления Российского исторического общества, исполнительный директор фонда «История Отечества» (при поддержке которых проводилась конференция) поздравил всех организаторов конференции в лице директора Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения РАН академика Н.Н. Крадина, отметив важность и символичность участия в открытии этого научного мероприятия руководителей Приморского края. Могилевский огласил приветственный адрес участникам конференции от председателя Российского исторического общества С.Е. Нарышкина. В нем, в частности, говорилось: «Гражданская война, жертвами которой стали более 10 миллионов человек, обернулась для нашего общества страшной трагедией, последствия которой по-прежнему преодолены не до конца. Поэтому особое значение сегодня приобретает историческое просвещение, основанное на достоверных исторических источниках и выводах ведущих отечественных научных школ. Убежден, что сегодняшняя конференция, организованная при поддержке Российского исторического общества, позволит нам обобщить наработки, чтобы подвести промежуточный итог дискуссии об этом периоде, извлечь из прошлого востребованные исторические уроки»[1]. К.И. Могилевский подчеркнул в своем выступлении, что результаты научных исследований, представленные на конференции, должны войти в обновленный курс истории для вузов. Он сообщил, что сегодня по решению Министерства науки и высшего образования Российской Федерации и Российского исторического общества готовится концепция нового курса истории России для всех неисторических специальностей во всех российских вузах, и проблематика Гражданской войны должна найти там свое место. Академик РАН В.И. Сергиенко в своем выступлении подчеркнул, что окончание Гражданской войны для Дальнего востока имеет особое значение, так как в памяти народа в единое историческое событие соединились сама война и интервенция стран Антанты в дальневосточных регионах. Он отметил, что дальневосточными учеными много сделано в области изучения истории Гражданской войны на Дальнем Востоке. Здесь существует научная школа изучения этой темы, создателем которой был основатель Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения РАН, академик А.И. Крушанов. В.И. Сергиенко указал на существование специального тома истории Дальнего Востока, где всесторонне исследована истории Гражданской войны и интервенции. Академик РАН В.Л. Ларин, заместитель председателя Дальневосточного отделения РАН в приветственном выступлении высоко оценил научный авторитет участников конференции. Он подчеркнул, что изучение данной тематики важно не только с академической точки зрения, но и с политической. В.Л. Ларин отметил, что ему хотелось бы, чтобы эта конференция дала импульс совместным усилиям по дальнейшему изучению истории Гражданской войны. Он сообщил об инициативе научного сообщества по подготовке нового тома истории Дальнего Востока по Гражданской войне, ибо со времени выхода в свет существующей книги прошло около 20 лет, и с тех пор появились новые материалы и новые работы специалистов. Академик Ларин отметил растущее внимание российской и приморской власти и пониманию истории, ее серьезное отношение к вопросам ее изучения, распространению исторических знаний и их применению для формирования патриотизма у населения страны и региона. Директор Школы искусств и гуманитарных наук ДВФУ, кандидат исторических наук П.А. Щербина в своем приветствии участникам конференции подчеркнула чрезвычайную важность развития диалога с обществом, и особенно с молодежью, о таких сложных периодах в истории России, как Гражданская война. Директор Российского государственного исторического музея истории Дальнего Востока А.А. Торопов в своем приветственном слове акцентировал внимание на важности экстраполяции научных изысканий по истории Гражданской войны на современные реалии. Он подчеркнул, что тема конференции остается актуальной и показывает, в частности, истинную роль иностранных государств в российской истории. Торопов призвал не только вспомнить события столетней давности, но и обсудить влияние Гражданской войны и интервенции на современность, сделать достоянием общественности результаты новейших исследований, стимулировать изучение этой темы в регионе. Председатель Приморского краевого отделения Русского географического общества «Общество изучения Амурского края» А.М. Буяков отметил в своем приветствии большое значение в деле изучения и популяризации родной истории взаимодействия научного сообщества и историков-энтузиастов, также много делающих для всеобъемлющего и объективного раскрытия темы Гражданской войны на Дальнем Востоке. После этих приветственных выступлений на пленарном заседании конференции было заслушано девять докладов. Оно открылось выступлением директора Института российской истории (ИРИ) РАН, профессора Ю.А. Петрова (Москва) «Гражданская война в России: основные историографические тренды». В нем были подведены основные итоги изучения российской Гражданской войны в прошлом и настоящем, проанализированы современные тенденции ее исследования, сильные и слабые стороны издаваемой литературы. Было обращено внимание на имеющие место идейные инверсии, уход в крайности, в том числе при изучении антибольшевистского движения, попытки своеобразного историографического «реванша». В связи с этим он призвал не открещиваться от «красных». В выступлении Ю.А. Петрова был представлен проект издания 20-томной академической «Истории России», осуществляемый в соответствии с Указом Президента России под эгидой ИРИ РАН. Академик РАН, заместитель академика-секретаря Отделения историко-филологических наук РАН, президент Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ) Е.И. Пивовар (Москва) выступил на пленарном заседании с докладом «Гражданская война и российская эмиграции». В нем была проанализирована взаимосвязь этих исторических явлений, дана обстоятельная характеристика российской эмиграции и ее различных составляющих, подведены итоги изучения эмиграции / Русского зарубежья в российской и мировой историографии. Подчеркнув важность и ответственность работы историков, докладчик сравнил изучение истории с саперной работой. Член-корреспондент РАН, заведующий кафедрой международной безопасности РГГУ В.С. Христофоров (Москва) сделал на пленарном заседании доклад на тему «Стратегия и тактика ведущих западных держав и Японии в отношении советского Дальнего Востока (1918–1922 гг.): по материалам советских спецслужб». В нем были представлены особенности поведения и интервенционистских действий США, Великобритании, Франции и Японии на Дальнем Востоке в годы Гражданской войны, деятельность их спецслужб, а также работа органов ВЧК/ОГПУ в этом регионе России. Докладчик проанализировал документы советских спецслужб, раскрывающие противоборство, происходившее на Дальнем Востоке в период Гражданской войны и иностранной интервенции. Профессор Северного (Арктического) федерального университета имени М.В. Ломоносова, доктор исторических наук В.И. Голдин (Архангельск) выступил на пленарном заседании с докладом «Гражданская война в России в современной отечественной и зарубежнойисториографии: осмысление через столетие». В докладе был представлен подробный анализ работы российских и зарубежных историков по изучению этой тематики, охарактеризованы наиболее крупные проекты, реализованные или реализующиеся по истории Гражданской войны в связи с ее столетием (3-томная энциклопедия «Гражданская война в России»; XII том «Гражданская война в России, 1917–1922» 20-томной академической «Истории России»; 11-томный международный проект «Великая война и Революция в России»). Докладчик показал степень изученности основных проблем Гражданской войны и интервенции в России, указаны темы, требующие дальнейшей научной разработки. Ведущий научный сотрудник ИРИ РАН, главный редактор журнала «Исторический архив», доктор исторических наук А.А. Чернобаев (Москва) представил на пленарном заседании доклад «Гражданская война в России. 1917–1922 гг. Энциклопедия в 3 томах: дальневосточный аспект». В нем были охарактеризованы сильные и слабые стороны изданной в 2021 году в Москве трехтомной Энциклопедии Гражданской войны, рассмотрено освещение на ее страницах проблем истории этой войны и интервенции на Дальнем Востоке России. Докладчик справедливо указал на отсутствие в этом издании специальных статей по интервенции стран Четверного союза и государств Антанты в России, что явилось крупным недостатком данной энциклопедии. В полдень участники конференции приняли участие в церемонии возложения цветов к главному мемориальному комплексу Гражданской войны во Владивостоке – памятнику «Борцам за власть Советов на Дальнем Востоке» на центральной площади этого города – площади борцов революции. Цветы были возложены и к памятному знаку «Покаяние и единение», расположенному на этой же площади города. Во второй половине дня 25 октября пленарное заседание конференции было продолжено. Оно было открыто докладом главного научного сотрудника ИИАЭНДВ ДВО РАН, доктора исторических наук Л.И. Галлямовой «Фактор партизанского движения в борьбе с иностранной военной интервенцией на Дальнем Востоке в годы Гражданской войны в России». Но фактически доклад был посвящен гораздо более широкому комплексу основных и актуальных проблем Гражданской войны и интервенции в этом регионе страны, от их истоков до завершения. Была раскрыта роль партизанской борьбы в ходе военных действий против интервентов. Доктор исторических наук, профессор Дальневосточного института управления филиала РАНХИГС Е.Е. Аурилине (Владивосток) продолжила своим докладом рассмотрение темы взаимосвязи Гражданской войны и эмиграции, поднятой ранее Е.И. Пивоваром, обратившись к проблеме «Российская эмиграция в Маньчжурии: инерция Гражданской войны». Директор Института истории Сибирского отделения РАН, доктор исторических наук В.М. Рынков (Новосибирск) обозначил тему своего выступления на пленарном заседании метафорой: «Капля адского варева на кончике ножа или о природе Приморского государственного образования в 1920–1922 гг.». Его доклад был посвящен критическому анализу деятельности органов власти и управления во Владивостоке, сменявших друг друга на протяжении указанного периода времени. Завершил пленарное заседание доклад директора Хабаровского краевого музея имени Н.И. Гродекова, кандидата исторических наук И.В. Крюкова (Хабаровск). Он посвятил его осмыслению истории Гражданской войны на материалах музея и посредством музейной деятельности. В последующие дни, 26 и 27 октября работали четыре секции конференции. Первая из них была посвящена теме «Дальний Восток на завершающем этапе Гражданской войны: политические и экономические аспекты». Секция начала свою работу с содержательного выступления доктора исторических наук, профессора ДВФУ Н.А. Беляевой (Владивосток) «Интервенция и таможня: практика отношений государственного института и иностранного военного контингента. 1918–1922 гг.». Следует отметить и выступление на этой секции кандидата исторических наук, старшего научного сотрудника ИИАЭНДВ ДВО РАН Т.З. Позняк (Владивосток) на тему «Основные проблемы взаимодействия центра и региона в Дальневосточной республике». Добавим, что она представила участникам конференции и свою монографию «Повседневная жизнь Владивостока от Первой мировой до Гражданской войны (1914–1922: очерки истории» (Владивосток, 2018). Это более чем 700-страничное глубокое и содержательное исследование подробно охарактеризовало картину повседневности этого города, быта, поведения, изменения мировоззрения и мировосприятия его жителей в рассматриваемую сложную, противоречивую и переломную эпоху. Участники конференции получили эту книгу в подарок. В целом же в программе работы этой секции было 12 выступлений с последующим их заинтересованным обсуждением. Вторая секция этой научной конференции называлась: «Дальний Восток на завершающем этапе Гражданской войны: повседневные и личностные аспекты». Она была открыта интересным докладом доктора исторических наук, ведущего научного сотрудника ИРИ РАН Р.Г. Гагкуева (Москва) «Генерал Жанен и его роль в организации помощи белому Восточному фронту союзным командованием. Конец 1918–1919 гг.». Докладчик на протяжении последних лет активно занимается исследованием деятельности этого французского генерала в России в годы Первой мировой и Гражданской войн, осмыслением противоречивых отношений командования интервентов в России и руководства Белого движения. И это выступление Р.Г. Гагкуева вызвало заинтересованную реакцию аудитории и целый ряд вопросов, на которые ответил докладчик. С интересом был выслушан и доклад на этой секции директора Иркутского областного краеведческого музея имени Н.Н. Муравьева-Амурского, кандидата философских наук С.Г. Ступина (Иркутск) «Иркутские страницы биографии адмирала А.В. Колчака». Третья секция конференции была посвящена теме: «Итоги и последствия Гражданской войны на Дальнем Востоке: международные, социальные и экономические проблемы». В рамках ее были обсуждены самые разнообразные вопросы: американского экономического присутствия на советском Дальнем Востоке после окончания Гражданской войны, советской концепции освоения Северного Сахалина, развития угольной промышленности Дальнего Востока в восстановительный период, мобилизационной модели модернизации этого региона в 1920–30-е годы и др. Социокультурные последствия Гражданской войны на Дальнем Востоке стали темой обсуждения на четвертой секции конференции. Она началась с выступления директора Института экономики, истории и права Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского доктора исторических наук С.И. Михальченко (Брянск) «Е.В. Спекторский и восточная ветвь российской эмиграции». Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник ИИАЭНДВ ДВО РАН С.М. Дударенок рассмотрела в своем выступлении роль протестантских общин в жизни русских беженцев Харбина. Несколько выступлений были посвящены освещению проблем Гражданской войны в деятельности музеев. В ходе пленарного заседания и подведения итогов работы конференции была признана целесообразной подготовка нового академического издания о Гражданской войне и интервенции на Дальнем Востоке России. Участники конференции имели возможность ознакомиться с достопримечательностями Владивостока. Удалось посетить музей «Владивостокская крепость», выставку, посвященную 100-летию ухода Сибирской военной флотилии из Владивостока, под названием «Последний исход» в артгалерее «Централь», батарею Безымянная, маяк «Токаревская кошка», совершить морскую экскурсию «Мосты Владивостока», подняться на ряд самых высоких мест города, чтобы полюбоваться открывающимися отсюда видами. 27 октября, в последний день работы конференции состоялось посещение мультимедийного исторического парка «История России» во Владивостоке, где была организована выставка «Последние дни», посвященная 100-летию окончания Гражданской войны в Приморье. Здесь перед собравшимися школьниками и студентами, представителями общественности выступил и ряд участников конференции. Одним из самых ярких и запомнившихся впечатлений стало посещение Ворошиловской береговой батареи на острове Русский. От имени участников научного форума хочется выразить глубокую признательность академику Н.Н. Крадину и его коллегам по Институту истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, которые занимались организацией этой конференции, за ее прекрасную подготовку и проведение, а также за возможность ознакомиться с достопримечательностями Владивостока. Таким образом, эта Всероссийская научная конференция во Владивостоке достойно завершила серию научных форумов, посвященных столетию Гражданской войны в России. В общей сложности в разных концах страны, от Архангельска, Санкт-Петербурга и Ялты до Новороссийска, Читы, Благовещенска и Владивостока в 2017–2022 годах было проведено порядка двадцати научных конференций по этой тематике. Их материалы были изданы в виде специальных сборников. Материалы конференции во Владивостоке планируется опубликовать в специальном выпуске периодического научного издания «Труды Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения РАН». "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей. [1]https://primamedia.ru/news/1387241/

Д.Я. Травин Почему мне важна Россия Известный ученый, экономист, специалист по экономической истории России рассуждает о причинах, почему ему важна Россия Ключевые слова: Россия, Запад, Петербург, эмиграция, просвещение, наука Сведения об авторе: Травин Дмитрий Яковлевич - кандидат экономических наук, научный руководитель Центра исследований модернизации Европейского университета в Санкт-Петербурге. Контактная информация: dtravin61@mail.ru Скоро уже год, как я постоянно слышу, что Россия нам больше неважна. Неважно, что с ней будет. Важны жизнь в эмиграции, судьба Украины и способность Запада защититься от России. В общем, важно лишь будущее тех, кто может не жить на пространстве, где мы родились. Я с февраля понимал, что это все не мои чувства. Понимать-то понимал, но долго не мог сформулировать, почему мне важна Россия. Дело, конечно, здесь не в патриотизме, при котором смешиваются «отечество» и «ваше превосходительство». И не в абстрактной любви к березкам: мои родные «березки» (точнее, сосенки) вообще находятся в Эстонии, где в детстве я проводил каждое лето. «Березок» меня лишили навсегда, а разнообразные «наши превосходительства» давно воспринимаются как раковая опухоль на теле страны. И вот постепенно, разбираясь в самом себе, я выделил три реальных причины, почему для меня важна Россия. Сейчас я о них скажу, отметив лишь заранее, что это вовсе не размышления об эмиграции. В эмиграцию сейчас уезжает много людей, для которых очень важна Россия, но они не могут оставаться на родине, опасаясь за свою жизнь или свободу. При этом в России живут миллионы людей, абсолютно к нашей стране безразличных. Они с радостью сбежали бы туда, где сытнее, если бы обладали востребованной и хорошо оплачиваемой на Западе профессией. В общем, эмиграция – как правило, следствие текущих обстоятельств, а интерес к России – следствие более сложных причин, которые часто определяются всей нашей жизнью. Вот о тех причинах, которые определяются моей жизнью, я и говорю. Петербург Для меня важен Петербург, мой родной город. Я совершенно не представляю свою жизнь без прогулок по нему. В равной степени не представляю ее ни в Москве, ни в Тбилиси. Моя жизнь сложилась так, что в ней нет почти ничего за пределами работы, за пределами книг, текстов, выступлений. Я не выращиваю помидоры, не играю в гольф, не собираю марки и даже не вожу машину. Любой перерыв между книгами, текстами и выступлениями заполняется Петербургом. Не в том смысле, что я большой его знаток: есть много людей, знающих город лучше меня. А в том – что я, устав от книг, текстов и выступлений, постоянно тычусь в какие-то его уголки. Брожу то в центре, то на окраине. Порой рассматриваю, пытаясь найти новое. Но чаще погружаюсь в размышления о книгах, текстах и выступлениях, понимая, что дельные мысли могут родиться у меня лишь в этой петербуржской атмосфере. Это моя личная реальность. У других она иная, а потому многие меня не поймут. Что же касается иных причин важности России, то о них я постараюсь рассказать подробнее. Просвещение Вторая причина, по которой мне важна Россия, связана с моей собственной судьбой. Тридцать я посвятил публицистике. Сначала пытался рассказывать читателям об экономических реформах, о том, что происходило с нами в девяностых. Затем писал в основном на политические темы, стремясь убедить в необходимости демократии. Рассказывал в газетах и журналах о зарубежном опыте, делился в коротких статьях знаниями, которые собирал из десятков толстых книг. Какое-то время верил, что в наших силах сделать российское общество грамотнее и добрее. Затем надеялся оказать хоть какое-то воздействие на уже достаточно грамотного для восприятия сложных вещей читателя. Нынешний год показал, что я, как и многие мои коллеги, оказался в этом деле неуспешен. Россия движется к катастрофе, несмотря на все многолетние попытки ее предотвратить. То, что мы делали, возможно, повлияло позитивно на некоторую часть общества, но силы, находившиеся на другой стороне (вооруженные политической властью, огромными деньгами и мощной машиной по промыванию мозгов) оказались гораздо успешнее. Разочарование в возможностях просвещения – это, наверное, самое большое разочарование в моей жизни. Сглаживает его и не дает отчаяться лишь то, что я с каждым годом, наряду с публицистикой, все больше занимался наукой, ориентируясь не на сиюминутные политические результаты, а на решение фундаментальных задач, не зависящих от тех «мозгов», которые промывает пропаганда. Последние пятнадцать лет научные задачи значили для меня гораздо больше просветительских. И все же мне никогда не отделаться от воспоминаний о том, сколько сил я посвятил безнадежным российским делам в те годы, когда мои друзья зарабатывали большие деньги, делали быструю карьеру или обретали имя в мировой науке. Я жестко привязан к России всем своим прошлым. Я не могу плюнуть на Россию, как не могу плюнуть на самого себя, на свою прошедшую жизнь. Я сегодня уже не способен помочь родине стать грамотнее и добрее: после драки кулаками не машут. Но я надеюсь, что наше поражение в битве, это еще не поражение в войне. Наука А третья причина того, что Россия для меня по-прежнему важна, будет (в отличие от первых двух) абсолютно рациональной. Та научная работа в сфере исторической социологии, которая последние 15 лет все больше заменяла мне публицистику, привела к выводам, настраивающим на оптимистический лад в долгосрочной перспективе, хотя в краткосрочной я уже ничего хорошего не жду. Вообще-то социальные науки не так уж много могут. Они не могут изменить грустное настоящее, предложив какое-нибудь чудодейственное средство смены правителей или «перенастройки» их мозгов. Они не могут предсказать будущее, поскольку на него влияет множество разных обстоятельств: не только объективных, но и субъективных. Соответственно, науки не способны утешить тех, кто хочет получить хорошую Россию при жизни, и даже тех, кто желает иметь после смерти твердую веру в рай на нашей земле. Некоторые социальные науки могут давать разумные советы вождям или оппозиции, хотя те им обычно не следуют. А моя любимая историческая социология даже советов давать не может. Эта наука не о том, что надо сделать, а о том, какие мы и почему делаем все именно так, как делаем. Если кратко, моя наука – о том, в чем наш исторический путь отличался от путей других стран, а в чем походил на них. И самое главное: моя наука – о том, есть ли в нашей культуре какая-то червоточинка, не позволяющая России стать успешной, цивилизованной страной. Мои исследования показывают, что у нас нет культурной ущербности, а те проблемы, которые часто объясняют убогостью русского народа (крепостное право, деспотизм, революции), имеют иное, вполне рациональное объяснение. В каждом случае настолько сложное, что требует книги или, по крайней мере, специальной главы. Я очень хочу дописать эти главы и книги. Можно, наверное, дописать их чисто механически. Без личного отношения к России. «Без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви». «Во мраке заточенья» многие книги так пишутся. Но мне бы хотелось завершить свой путь в науке иначе. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Рустам Курбатов Ремесло историка: как учить истории в школе Текст представляет собой рассуждение о том, как можно иначе преподавать историю в школе. Основной акцент сделан на том, как изменив преподавание можно сделать акцент на истории повседневности, изучении устной истории и разбираться, почему даже у свидетелей одних и тех же событий часто бывают разные интерпретации и взгляды на них. Ключевые слова: «Ковчег-XXI», история в школе, частная школа, «Ковчег без границ», «Открытый Ковчег» Сведения об авторе: Курбатов Рустам Иванович, историк, педагог. Автор книг: «Школа в стиле экшн: дневник директора частной школы», «Самый ненужный предмет», «Школа, где дети могут ходить на уроках», «Попытка другой школы», «Танки директора школы». Контактная информация: arche@mail.ru Kurbatov Rustam The historian’s craft: how to teach history at school? The text is a discussion of the author about how history can be taught differently at school. The main emphasis is on how, by changing teaching, one can focus on the history of everyday life, the study of oral history and analyze with schoolchildren why even witnesses of the same events often have different interpretations and views on them. Key words: Kovcheg-XXI, school history, private school, Kovcheg without borders, Open Kovcheg About the author: Kurbatov Rustam, historian, school teacher.Author of books: “Action School: Diary of a Private School Principal”, “The Most Useless Subject”, “A School Where Children Can Go to Classes”, “Trying Another School”, “Principal's Tanks”. Contact information: arche@mail.ru Данный текст – это попытка порассуждать, как можно преподавать историю в школе. Этот вопрос был сложным всегда, но в последнее время в России стоит особенно остро. Не знаю, насколько этот небольшой текст сможет претендовать на решение этого глобального вопроса, но постараюсь высказать несколько своих соображений о методологии, вопросах для обсуждения и взглядах на школьную историю. Я постараюсь показать, как можно учить детей истории прежде всего через историю устную, историю повседневности (как стали в первой половине XX века работать историки школы Анналов), а также приведу примеры вопросов для обсуждения с детьми на уроках. Прежде чем говорить с детьми о прошлом, важно ответить на вопрос, что изучать на уроках истории. Не просто фактам, не пропаганде, а именно истории. Раньше я думал, что, если переписать советский учебник истории и написать правдивый – всё будет хорошо. Однако это будет тоже готовый рассказ – готовое историческое знание. Довольно быстро мне пришла в голову идея, что если убрать из учебника все выводы и обобщения, оставив только факты, то получится правильный и правдивый учебник истории, а ученик все поймет сам. Это было время перестройки, когда разбрасывались идеологические штампы, поэтому эта идея казалась вполне возможной. Тридцать лет спустя идея об учебнике без выводов (неучебнике) меня не оставляет. Там может быть всё: от счетов таверны, как писал Марк Блок, до фрагментов советского учебника. И разбирать с учениками и заниматься дешифровкой этих текстов через внимательное чтение, постановку правильных вопросов авторам и попытку ответа от лица тех же авторов, опираясь на контекст. И, последний этап, - попытка собственного взгляда (интерпретации) событий – взгляда историка, который может далеко выходить за рамки мнений и взглядов участников событий. Я даже сомневаюсь, что задача историка — это понять, как «было на самом деле». В этой формулировке «на самом деле» слышится призыв к объективности точных наук: как оно было само по себе, без искажений и интерпретаций. Как будто история возможна сама по себе, без участников и свидетелей. Можно дать ученику несколько текстов, несколько взглядов, версий, исторических нарративов, чтобы он мог сравнивать, сомневаться, обдумывать. Ни один учебник или даже текст летописи — это не рассказ как «было на самом деле», и лишь сопоставляя, анализируя разные рассказы, ученик может найти ответ на этот вопрос. Именно этому и нужно учить - «ремеслу историка». Дело же историка – задавать вопросы. В обычной истории ответы на них получить трудно, участников уже нет. На мой взгляд, крайне важная составляющая школьного курса истории – это устная история, где можно задавать любые вопросы, слушать ответы и опять спрашивать. Давать подобные исследовательские задания детям может быть крайне интересным и эффективным методом: во-первых, под рукой не сравнимый ни с чем источник – человек (родители, бабушки/дедушки); во-вторых, исследований по истории тридцати-, сорокалетней по давности не так много; в-третьих, даже первоклассник сможет справиться с таким исследованием, что позволяет прививать «ремесло историка» даже до появления в школе истории как отдельного предмета. Конечно, просто записать рассказ, это еще не написать историю. Здесь сразу и возникает вопрос, а можем ли мы по рассказу очевидца и участника понять, как «оно было на самом деле» даже вчера, не говоря уже о событиях, произошедших десять или сто лет назад? Искать другого рассказчика, другой источник. Сравнивать, сопоставлять, находить противоречия, несовпадения и пытаться понять, откуда они: автор забыл, не знал, не придал значения, пытался ввести в заблуждение? Искать совпадения, но сильно радовать им, совпадения не означают, что именно так и было, они могут быть вполне риторическим приемом, принятым способом рассказывания истории, не более. Скорее всего в итоге получится пятнадцать разных точек зрения, в прямом смысле слова «точек зрения», потому что каждый рассказчик стоял на своей точке и оттуда смотрел на происходящее. И именно этот факт наиболее полно покажет ученикам, как трудно (но интересно!) работать историком. Устная история - настоящий практикум для маленького историка. Это видно и по фильмам. Здесь ученики понимают, что, во-первых, сами интерпретации (точки зрения, нарративы, способы рассказывания) – такая же реальность и такой же предмет изучения, как и «как было на самом деле». Во-вторых, художественные фильмы в каком-то смысле правдивее и «объективнее» документальных: в художественных нет претензий на объективность, всем понятно, что это вымысел, в то время как в документальных нас хотят уверить, что всё это – правда, «как было на самом деле». Когда-то начав читать тексты о повседневной жизни Франции XIX века, мне стало понятно, насколько важно и интересно подобные темы разбирать вместе с детьми. В обычном школьном курсе истории обычно выделяют параграфы по экономической истории, техническому прогрессу и в конце (обычно, самый нелюбимый учениками) параграф о культуре. Все остальное время идет рассказ о правителях, реформах, войнах и других вещах. До сих пор многие историки слегка свысока смотрят на историю повседневности, как будто не понимая, что может быть интересного в приемах пищи, браках и разводах и других «обычных» вещах. А ведь это огромный пласт, который также стоит обсуждать. Когда-то прочитав книги Веры Мильчиной, меня поразило, что в Париже в начале XIX века на Сите была харчевня, где хозяйка варила из кусочков мяса наваристый бульон, а это мясо было остатками со столов аристократии. Разговор о хозяйке харчевни заставил меня подумать об остатках пищи в нашей школьной столовой: что делать с ними? Не выбрасывать же еду? Разрешать поварам уносить домой? Почему в городе Париже в середине XIX века стали столь модны и популярны рестораны a la carte, где готовили пищу по индивидуальному заказу? Почему эти а ля кярт сменили архаичные табледоты, когда хозяйка готовила одну кастрюлю на всех и кто сидел ближе к ней, тот и вылавливал лучшие кусочки мяса? Эти, казалось бы, незначительные вещи хорошо впитываются учениками, так как это не просто какие-то абстрактные события прошлого, а практики, которые им всем вроде бы хорошо знакомы. А историческая дистанция все же есть, что придает интереса. Поэтому разбирая на уроках повседневную жизнь, всегда нужно через обсуждения делать акцент на трансформациях практик поведения. У меня получилось создать нечто вроде анкеты исследователя, какие вопросы надо разбирать с учениками во время обсуждения истории повседневности. Темы могут быть и шире, это примеры из наиболее удачных и продуктивных уроков. Место действия. Где обычно это происходит? Дома, на улице, в общественных местах? Состав участников. Кто собирается? Маленькая семья, большая, с друзьями, сослуживцами? Или в одиночку кто-то? Подарки: кто, кому, за сколько, когда, какие? Появление первого лица в телевизоре, произносящего разного рода заклинания. Праздничная еда. Что на столе: шампанское, заливная рыба, и закончим с того, чего начала – салат оливье. Интересно сравнить этот праздник с другими: восьмое марта, День ВДВ. Сравнить. Как праздновали Новый Год родители тридцать лет назад и мы сегодня. В Москве и в провинции – одинаково ли? В других республиках бывшего СССР: какие фильмы смотрят, пьют ли шампанское, салат оливье опять же? Новогодняя елка! Искусственная или настоящая, какие игрушки, кто наряжает? Интересно, если по вопросу об елке, месте встречи, слушать или не слушать речь президента, о рецепте салата оливье есть разные точки зрения у разных участников ритуала, какая аргументация побеждает и почему? Какой смысл во всем этом? Со стороны немного посмотреть на привычные действия, задуматься о том, насколько традиционна традиция, в силу чего меняется наше обычное поведение, как в новогоднем ритуале преломляются социальные, экономические и даже политические реалии. Посмотреть на себя со стороны – и удивиться. А с удивления и постановки хороших вопросов, как известно, всё начинается. Это к тому, что первой темой школьного курса истории может быть тема: что такое история? Или как представляли себе историю в разные исторические эпохи? Чему учили детей, что писали в учебниках? Наконец, двадцать лет назад я подумал о том, что возможно не обязательно в школе историю преподавать исторически. Я ничего не утверждаю, но предполагаю возможность. Литературу не преподают исторически от Гомера до современности, а скорее от Чуковского до Пушкина. Философию преподают, где она есть как отдельный предмет, не как историю философии, а по мировоззренческим темам. Искусство тоже можно проходить не линейно. Линейность истории или история в нынешнем ее понимании вызвана двумя обстоятельствами: христианским, впоследствии – гегельянским и марксистским представлением о прогрессе и понимании истории как череды событий, политических по преимуществу, поскольку мы имеем историю как историю власти, написанной властью. Кроме событийной истории, «истории, рассказывающей истории», как писал Марк Блок, есть и другие грани человеческой жизни, такие как: история семьи, история детства, экономическая история, социальная история, история повседневной жизни, история идей, искусства. Есть собственно и политическая история – шире, чем событийная, это история власти, политических систем и политических идей. Семь лет школьной истории могли бы быть семью разными историями. Можно начать с истории детства, потом – история повседневности, хозяйства, искусства, завершить круг историей идей или собственно философией истории. История как линейная череда событий лишь один из вариантов представления, вариант очень исторический. Может быть нам будет интересно не просто проходить прошлое, а искать собеседников в нем, ставя разные вопросы. Конечно, это будет курс изучения скорее современности и самого себя через диалоги с людьми других культур. Любой рассказ (текст учебника, труд историка, художественное или документальное кино, рассказ бабушки и даже «исторический источник») - это рассказ, и не так важно, это советский учебник или Повесть временных лет – мы имеем дело с некоторой историей, рассказанной нам кем-либо. Это определенный нарратив, и к нему надо относиться как к рассказу: смотреть со стороны, задавать вопросы, удивляться, видеть странности, общие места, определять позицию автора – подвергать нарратив деконструкции. Когда ученик приходит в школу, на уроках истории в следующие годы у него будет много работы: перед ним тысяча исторических документов, текстов, источников, которые надо разложить, подвергнуть критике и понять. Вот примерный список вопросов, с которых стоит начинать: Кто автор? Когда жил? Сколько времени отделяет его от события, о котором он рассказывает? Что мы знаем еще о жизни автора? Род его деятельности: политик, монах-летописец, профессиональный историк; обычный человек, рассказывающий историю? Школьный учитель? Был ли заказчик у этого рассказа – человек, по просьбе или приказу которого писалась история? Откуда автор знает о событии? Видел своими глазами, друзья рассказали, в книге прочитал, работал в архивах? Кому и зачем он рассказывает это? Каков жанр этих записок? Что это: летопись, дневниковые записи, художественный фильм, роман, юридический документ, рассказ внукам, учебник истории для средней школы? Можем ли в рассказе выделить фактическую сторону и отличить ее от всяких выводов и обобщений? Факты от мнений? Есть ли какие-то странности в рассказе? Противоречия? Умолчания? Явные шероховатости текста, которые бросаются в глаза и вызывают вопросы? А потом берется еще один рассказ о том же событии и происходит сопоставление источников: о чем не захотел говорить автор и почему? Не знал, не считал важным, по какой-то другой причине? О чем рассказал детально и подробно и почему? Даже если в тексте нет оценок и личных мнений, только факты, почему из миллиона фактов, действий, событий, слов автор выбрал именно эти «факты»? Вот этому, кажется, и надо учить на уроках истории. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Л.Р. Хут Память о (поздне)советском: практики академической жизни в закрытом обществе (по материалам биографического интервью Л.Л. Бельцер–Лисюткиной) В статье исследуется память о (поздне)советском. В ее основе – материалы биографического интервью советского и российского социолога, культуролога, переводчика, активного блогера Ларисы Львовны Бельцер-Лисюткиной. Задача статьи – на основе данного и других эго–источников проанализировать практики жизни интеллектуалов в закрытом обществе и проследить, как формировалась позднесоветская субъективность в образовательных и научных институциях позднего СССР. Ключевые слова: (поздне)советское общество, советские интеллектуалы, позднесоветская субъективность, Академия, Л.Л. Бельцер-Лисюткина, историческая память, история эмоций, гендерная история, эго-история. Сведения об авторе: Хут Людмила Рашидовна, доктор исторических наук, независимый исследователь (Майкоп) Контактная информация: ludmila1302@mail.ru L.R.Khut Memory of the (Late) Soviet: Practices of Academic Life in a Closed Society (Based on Biographical Interview with L.L. Belzer-Lisyutkina) The article examines the memory of the (Late) Soviet. It is based on the materials of a biographical interview of the Soviet and Russian sociologist, culturologist, translator, active blogger Larisa Lvovna Belzer-Lisyutkina. The purpose of the article is to analyze the life practices of intellectuals in a closed society on the basis of this and other ego sources and to trace how Late Soviet subjectivity was formed in the educational and scientific institutions of the late USSR. Key words: (Late) Soviet society, Soviet intellectuals, Late Soviet subjectivity, Academy, L.L. Belzer-Lisyutkina, historical memory, history of emotions,gender history, ego history. About the author: Khut Ludmila Rashidovna, Doctor of Historical Sciences, independent researcher (Maikop) Contact information:ludmila1302@mail.ru Изучение позднего, условно говоря, постсталинского, СССР – отмечаемый исследователями тренд отечественного историознания на протяжении последних нескольких лет. Ему, в частности, была посвящена Международная научная конференция «Полетаевские чтения–XI. Общество позднего социализма: перспективы исторического осмысления» (19-20 октября 2022 г.), организованная и проведенная в рамках совместного проекта Института гуманитарных историко-теоретических исследований (ИГИТИ) им. А.В. Полетаева, Научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ) и Антропошколы Тюменского госуниверситета «Поздне/Постсоветское: ценности, практики, акторы» (Программа «Зеркальные лаборатории» НИУ ВШЭ). Получив приглашение с предложением принять участие в работе секции по истории позднесоветских университетов через историю эмоций, я сделала выбор в пользу удивительной женщины, нашей современницы, советского и российского социолога, культуролога, переводчика, активного блогера Ларисы Львовны Бельцер-Лисюткиной. Если говорить об оригинальности и творческом потенциале советских интеллектуалов, их усилиях по поиску ресурсов и практиках жизни в закрытом обществе, как предложили нам организаторы Чтений, то лучшую фигуру вряд ли можно было найти. Научные и образовательные институции, к которым была причастна Лариса Львовна в разные периоды своей жизни и которые можно обозначить понятием Академия в широком смысле, это Московский университет (МГУ), ее alma mater, на историческом факультете которого она получила высшее образование, а на философском прошла аспирантскую подготовку и защитила кандидатскую диссертацию, и два научно-исследовательских института в системе АН СССР – Институт международного рабочего движения (ИМРД), в котором она проработала немало лет, и Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН), для которого ею регулярно писались реферативные обзоры. Данная статья написана по материалам прозвучавшего на конференции доклада. Мой замысел состоял в том, чтобы через биографию родившейся в год окончания Второй мировой войны советской девочки-отличницы из небольшого кубанского городка, девочки, которая захотела и смогла в позднесоветские времена «прожить свою жизнь среди самых лучших людей своего времени» [Интервью 2020], показать, как формировалась позднесоветская субъективность в Академии. В основу статьи положены материалы биографического интервью [Интервью 2020], которое взял у Ларисы Львовны советский и российский социолог, доктор философских науке Б.З. Докторов, с 1994 г. живущий и работающий в США. Профессор Б.З. Докторов – ассоциированный сотрудник Социологического института РАН в Санкт-Петербурге, почётный доктор Института социологии РАН, действительный член Российской Академии социальных наук. Данное интервью – часть масштабного биографического проекта, осуществляемого Б.З. Докторовым с 2004 г., в рамках которого на настоящий момент собрано около 220 интервью. Это история российской социологии через автобиографические повествования представителей семи ее поколений, в которой нашлось место таким разным исследователям, как, например, В.С. Вахштайн, Л. М. Дробижева, И.С. Кон, Ю.А. Левада, А.В. Полетаев, А.М. Руткевич, Ж.Т. Тощенко, Т. Шанин, Г.П. Щедровицкий, Г.Б. Юдин и др. Материалы проекта выложены на сайте Института социологии РАН [Докторов 2011-2020]. По классификации Б.З. Докторова, Л.Л. Бельцер-Лисюткина отнесена к третьему поколению советских / российских социологов. Интервью, о котором идет речь, озаглавленное словами самой героини «Человек человеку собеседник. Или нет…», растянулось на несколько лет, но оно того стоило. Это интервью по переписке, продолжавшееся с 16 декабря 2016 г. по конец февраля 2020 г., т.е. более трех лет. Собеседники, не спеша, листали страницы биографии женщины с очень интересной судьбой. Получился объемный текст, структурно состоящий из краткой биографической справки, предисловия Б.З. Докторова, собственно ответов интервьюируемой на вопросы собеседника и приложения «Отдельные истории», в которое вошли три авторских зарисовки о разных периодах жизни и людях, на этом пути встреченных («Угловая ведьма», «Анатолий Черняев: “Как незаконная комета в кругу исчисленных светил”», «Иссык-Кульский форум и его звездные участники»). Кроме того, я обращалась к публикациям [Лисюткина 1991] и видеоинтервью [Социолог Лариса Бельцер 2017; VioGraphie Larissa Belzer 2019; Лариса Бельцер-Лисюткина 2022] моей героини, в которых она рассказывала о других интересных эпизодах своей необычной жизни. Предметом моего заинтересованного прочтения стали также интервью других героев Б.З. Докторова, например, доктора исторических наук, ординарного профессора НИУ ВШЭ, научного руководителя ИГИТИ И.М. Савельевой, посвященное А.В. Полетаеву [Интервью 2015]. Поскольку в статье избран ракурс рассмотрения (поздне)советского через историю эмоций, напомню, что американский психолог Р. Плутчик в 1960-е гг., т.е. на универсалистском, по Я. Пламперу, этапе развития этого направления научной мысли, предложил психоэволюционный классификационный подход для общих эмоциональных реакций. Он считал, что существует восемь основных эмоций – гнев, страх, печаль, отвращение, удивление, ожидание, доверие и радость. Плутчик доказывал первичность этих эмоций, показывая, что каждая из них является триггером поведения с высокой ценностью для выживания. С тех пор история эмоций успела пройти конструктивистскую фазу, а с середины 1990-х гг. находится в фазе синтеза универсализма и конструктивизма [Плампер 2010: 13]. Читая тексты по истории эмоций, нельзя не обратить внимания, что многие авторы сосредоточены на такой эмоции, как страх. Я хорошо помню, как на лекциях по Французской революции пересказывала студентам статью Л. Февра о Великом страхе июля 1789 г. [Февр 1991]. О страхе размышляет Ж. Делюмо, когда он пишет о формировании чувства вины в цивилизации Запада XIII-XVIII вв. [Делюмо 2003]. Страх присутствует в теоретико-историографической книге Я. Плампера «История эмоций» с первых страниц [Плампер 2018: 10-11]. Что интересно, и в исследованиях позднесоветского общества в контексте истории эмоций, например, в недавно вышедшем сборнике статей «После Сталина», посвященном позднесоветской субъективности, страх занимает «почетное» место [После Сталина: 2018]. Поразившее меня при работе с базовым интервью открытие состояло в том, что оно было не про страх, а про радость, про то, как можно жить радостно во временах, которые ты не выбираешь, а которые с тобой трагически приключились. Это при том, что собственно слова «радость», «страх» и их производные употребляются крайне редко и. в основном, касаются детских воспоминаний героини. С Ларисой Львовной я познакомилась заочно много лет назад, прочитав ее текст в книге памяти В.М. Вильчека (1937-2006), выдающегося российского социолога, стоявшего у истоков российского телевидения 1990–х гг. [Всеволод Вильчек 2007: 261-264]. Об этом удивительном человеке и книге всей его жизни «Алгоритмы истории» [Вильчек 2004] я в свое время писала [Хут 2009]. Книга представляет собой авторскую рефлексию на тему, нужен или не нужен марксизм нашей современности. Свою встречную рефлексию Л.Л. Бельцер–Лисюткина оформила с присущей ей нерядностью, на что нельзя было не обратить внимания: «Для меня как читателя общение с книгой В.М. Вильчека началось с ощущения, что это – красивый текст. Красота здесь выступает не как украшательство и даже не как «принцип удовольствия», начисто изгнанный из нашей жизни многолетним сном разума, а как один из фундаментальных принципов конструирования бытия, родственный принципу экономии мышления» [Всеволод Вильчек 2007: 263]. Потом, через несколько лет, мы стали друзьями в соцсетях. К тому времени я уже знала, что Лариса Львовна является многолетней подругой И.М. Савельевой, одного из самых чтимых мной российских специалистов по теоретико-методологическим проблемам исторической науки. Еще один немаловажный момент – по месту рождения моя героиня очень близка к моему отчему дому и малой родине – Адыгее. О городе своего детства и отрочества Лариса Львовна вспоминает так: «Население было пёстрое, как в каком-нибудь Алеппо, расположенном на пересечении всех путей и дорог. […] Жить было страшно. Но в то же время социализация в Кропоткине давала возможность с детства увидеть многообразие мира, услышать и научиться на слух отличать друг от друга кавказские языки, болтать на русско-украинском суржике…» [Интервью 2020]. Казалось бы, с самого рождения у маленькой Ларисы не было поводов для радости. Ее родители познакомились на фронте, но их семейная жизнь не задалась. Фронтовиком был и брат мамы, выпускник Камышинского танкового училища, без вести пропавший под Сталинградом в первом же бою. Ему было всего 18 лет. В четырехлетнем возрасте девочка осталась жить с бабушкой. Говоря о самых сильных впечатлениях детства, Лариса Львовна вспоминает послевоенную нужду и голод, доведшие их с бабушкой до того, что полгода они прожили в больнице, а спасением стали соседи и огород. Она также вспоминает, как власти запрещали личное подсобное хозяйство, включая домашний скот, заливали грядки бензином, и земля становилась бесплодной. До 15-летнего возраста Лариса жила, училась, читала при свете керосиновой лампы. В 1953 г., когда умер Сталин, девочка пошла в первый класс. Хотя она училась на «отлично», «учеба в школе оказалась утомительной». О директоре школы, В.И. Холопове, не без влияния которого одна из лучших учениц школы выбрала истфак, она говорит с уважением: «Он не был учителем-диссидентом, но всё же постарался дать детям возможность узнать о таких сенсационных феноменах, как другая точка зрения, протест, фальшивые авторитеты, расхождение между реальностью и теорией. Но было и нечто другое, не менее ценное. Он не был внутренне коррумпирован» [Интервью 2020]. Таким образом, поступив на истфак МГУ без всякой протекции, Лариса училась уже в эру Брежнева (1964-1969). Своими «университетами» моя героиня, прежде всего, считает «интеллигентных арбатских дореволюционных бабушек-билетерш из Консерватории» и бабушку своей подруги, которые многому ее научили, в том числе, «говорить по-московски»: «Они явно принадлежали то ли к какому-то тайному ордену, то ли к остаткам некой непонятной человеческой субстанции, с которой я никогда раньше не сталкивалась. […] Это была особая социальная группа. Антикварная. Музейная. Малочисленная. Они сильно выделялись на общем фоне» [Интервью 2020]. также не составил для нее труда. Таким образом, поступив на истфак МГУ без всякой протекции, Лариса училась уже в эру Брежнева (1964-1969). Своими «университетами» моя героиня, прежде всего, считает «интеллигентных арбатских дореволюционных бабушек-билетерш из Консерватории» и бабушку своей подруги, которые многому ее научили, в том числе, «говорить по-московски»: «Они явно принадлежали то ли к какому-то тайному ордену, то ли к остаткам некой непонятной человеческой субстанции, с которой я никогда раньше не сталкивалась. […] Это была особая социальная группа. Антикварная. Музейная. Малочисленная. Они сильно выделялись на общем фоне» [Интервью 2020]. Когда я работала с материалами интервью, меня не покидала мысль, что Лариса Львовна – это классический случай selfmade. Фактическое подтверждение своей мысли позднее я найду в интервью И.М. Савельевой, в те поры однокурсницы Ларисы: «На курсе было много ребят selfmade. Я быстро убедилась, что некоторые из них ничуть не глупее меня. Но они просто не знали, что, кроме классиков XIX века, надо читать О. Мандельштама, А. Солженицына и Ю. Трифонова мл., что, кроме Чайковского и Бетховена, есть еще Густав Малер и Пауль Хандемит. А мы все это узнавали, читали и слушали вместе с родителями» [Интервью 2015]. Об МГУ Л.Л. Бельцер-Лисюткина пишет очень откровенно, не стремясь ничего приукрасить. С одной стороны, для нее это был действительно «Град на холме», в который она сознательно стремилась, преодолевая многочисленные препятствия, с а другой – оказавшийся вполне себе обыденным срез советской действительности, имеющий мало общего с романтическими грезами. В частности, «кое-какими травматическими сюрпризами» она называет регулярное воровство в студенческом общежитии, рассказывая, например, как у нее украли деньги, оставленные под подушкой, а также присланные бабушкой зимнее пальто и теплые ботинки. В студенческой среде автор выделяет несколько типов студентов, уже на первом курсе сложившихся в своего рода социальные общности: «москвичи», «немосквичи», «молодые люди с армейской инициацией». О последней общности она пишет более подробно в связи с тем, что именно «армейские» (я тоже это хорошо помню) традиционно в советских вузах были источником пополнения рядов парторгов, комсоргов, руководителей летних стройотрядов, «следили за порядком и моральным обликом остальных студентов» [Интервью 2020]. Лариса была второкурсницей, когда состоялся знаменитый «процесс Синявского и Даниэля», который для нее «подвёл черту в общей картине мира. Оценка собственной страны, ее прошлого и ее будущего с тех пор только уточнялись и дополнялись, но по существу мало менялись» [Интервью 2020]. Сюжет о первом непосредственном соприкосновении с миром диссидентства эмоционально насыщен. Чувствуется, что Лариса Львовна очень лично восприняла его. Она рассказывает об общем собрании, которое вели парторг и комсорг курса, и на котором планировалось «обличить» участников молодежной группы СМОГ («Самое Молодое Общество Гениев») за антисоветские стихи. Ведущие собрания называли их «отщепенцами». Но однокурсники героини, как будущие профессиональные историки, потребовали доступ к «первоисточникам», т.е. к текстам: «Распечатайте тексты, раздайте всем, мы почитаем и потом обсудим. Что тут непонятно? Мы на истфаке МГУ, или где?» [Интервью 2020]. К счастью, «или где» победило. Отдельно отмечу, что Лариса Львовна со студенческих лет работала переводчицей (сначала с немецкого, а потом и английского языков) в разных организациях, что позволяло ей не только решать проблему финансового самообеспечения, но еще и совершенствоваться в языках, заводить интересные знакомства, в том числе в интеллектуальных кругах позднего СССР. Ее переводческая деятельность началась в третьем семестре, в 1965 г.: «Я видела своими глазами то, чего не видел никто из моих более благополучных однокурсников, которым не надо было подрабатывать. В роли переводчицы ты проходишь сквозь все социальные слои и географические регионы общества как нож через кремовый торт. Ты видишь, как это общество устроено. Вольно или невольно, ты становишься свидетелем всех его техник: официальных, неформальных и криминальных» [Интервью 2020]. Базовое образование, полученное на истфаке, Лариса Львовна оценивает высоко: «…у нас на факультете работали великолепные специалисты…» [Интервью 2020]. В перечислении упоминает родившихся до революции возрастных академиков А.В. Арциховского, Б.А. Рыбакова, В.М. Хвостова, профессора А.Г. Бокщанина, не преминув при этом отметить, что «они не несли на себе такого яркого отпечатка инаковости, как дореволюционные бабушки из раздевалки в Консерватории» [Интервью 2020]. Хорошо отзывается о более молодом поколении преподавателей: лекции Н.Е. Застенкера, В.С. Бондарчука, И.В. Григорьевой впоследствии очень помогли ей при написании кандидатской диссертации. Отдельная история – написание диплома на тему: «Экстремистские тенденции в Веймарской республике» по кафедре Новой и Новейшей истории МГУ. Складывается впечатление, что это был все же травматический опыт общения с научным руководителем. В то время, как М.И. Орлова, участница Великой Отечественной войны, была и осталась ортодоксальным марксистом, ее ученица, имея знания о новейших социальных теориях, уже не считала это для себя возможным. Как это часто бывает в подобных ситуациях, выход, конечно, нашелся. Венгр Д. Далош, учившийся на курс старше, стал «неофициальным консультантом и советником» Ларисы. Благодаря общению и спорам с ним она глубоко погрузилась в западный марксизм XX в. (Э. Бернштейн, К. Каутский, Д. Лукач, Э. Блох, Л. Альтюссер, А. Грамши). После защиты диплома выпускница истфака МГУ в качестве молодого специалиста год отработала в Муроме преподавателем немецкого языка в машиностроительном институте. Новый этап в жизни Ларисы Львовны начался на философском факультете МГУ, куда она поступила в аспирантуру. Ее научным руководителем стал профессор Д.М. Угринович, социолог–религиовед, который в своих работах неоднократно ссылался на М. Вебера. «Три года полного взаимопонимания и постоянного диалога, поддержка и взаимное уважение…» [Интервью 2020], – так она вспоминает аспирантский период своей жизни, в рамках которого слушала лекции А.С. Богомолова, В.Ф. Асмуса, В.В. Соколова, П.П. Гайденко, чуть позже – М.К. Мамардашвили и С. С. Аверинцева. Характеризуя атмосферу на философском факультете, Л.Л. Бельцер-Лисюткина отмечает, что «идеологическая дисциплина здесь была строже, чем на «хипстерском» истфаке». Водораздел проходил «между молодыми, критически мыслящими преподавателями и коррумпированными старыми сталинистами» [Интервью 2020]. Кроме того, не обошли факультет стороной перипетии борьбы с неортодоксальными социологами, в ходе которой сначала был лишен профессорского звания, а затем уволен заведующий сектором Института конкретных социальных исследований (ИКСИ) Ю.А. Левада. Мимо внимательного взгляда аспирантки не прошел процесс раздвоения научных авторитетов на официальные и неформальные. Отдав дань родной кафедре под руководством проф. М.П. Новикова, на которой «была нормальная творческая обстановка», а заведующий «ценил людей со способностями и с заинтересованностью работой» [Интервью 2020], Лариса Львовна признается, что центром ее эмоциональной и интеллектуальной жизни был не университет, а довольно широкий круг мыслящих самодостаточных людей, который принял ее и который стал ей родным. Защита кандидатской диссертации «Социология религии Макса Вебера» (1975), конечно, не обошлась без курьеза, о котором Л.Л. Бельцер-Лисюткина рассказывает с присущим ей юмором: один из членов диссовета преклонного возраста и непреклонных ортодоксальных взглядов, бдящий за идейной чистотой в общественных науках, но с плохим слухом, был крайне возмущен тем, что соискательница назвала Макса Вебера «Марксом буржуазии», всего лишь процитировав западных социологов. Воспоминания Л.Л. Бельцер-Лисюткиной, которыми она щедро делится в своем интервью Б.З. Докторову, парадоксальны, драматичны, полны скрытых смыслов. Одна из их реперных точек – это часть, посвященная Институту международного рабочего движения (ИМРД) АН СССР . Казалось бы, уже само название данной академической институции должно вызвать скуку и зевоту. По крайней мере, моему поколению хорошо известно, какое место проблематика международного рабочего движения занимала в учебных курсах истфаков нашей страны. В учебниках по Новой и Новейшей истории стран Запада скрупулезно перечислялись руководители самых скромных по численности и масштабам влияния «политических партий пролетариата», при этом об иных лидерах «буржуазных партий» даже не вспоминали. И это было так комично. Но вот ведь какой парадокс: как оказывается, не все то, что ИМРД, про «международное рабочее движение». Лариса не скупится на характеристики: «гнездо диссидентов и реформаторов», «демократичный, вольнодумный», «больше чем место работы. Это была субкультура, интеллектуальный клуб, объединение единомышленников, коллективное тело. Телемская обитель позднего социализма». ИМРД называли «Институтом Т.Т. Тимофеева». Он стал «крупнейшим в CCCP центром изучения зарубежной общественной мысли». Основатель и бессменный руководитель ИМРД, сын Генерального секретаря Компартии США Ю. Денниса, Т.Т. Тимофеев, на страницах интервью – это «человек-живчик», «с огромным темпераментом и эмоциональным обаянием», который «чётко проводил в жизнь свою волю, но при этом оставлял небывалый для того времени простор для личностной реализации своих сотрудников, многие из которых были настоящими ревизионистами и диссидентами» [Интервью 2020]. Я и прежде знала, что в ИМРД, под крылом Т.Т. Тимофеева собралась удивительная команда профессионалов, не отягченных бременем внешнего контроля со стороны начальства, а благодаря погружению в траектории жизни своей героини узнала, что одной из этих внутренне свободных людей в несвободной стране была Л.Л. Бельцер-Лисюткина. Читая интервью, живо представляешь себе, как за чаем с пирогами и неспешной беседой начинался присутственный день сотрудников, в непосредственном соседстве со спецхраном, где можно было почитать свежие выпуски «Times», «Newsweek», «Spiegel». Завершался же он очередями в магазинах с пустыми прилавками, как в то же самое время «на Красной площади одного за других отгружали с траурных лафетов властных покойников» [Интервью 2020]. В штате института в разное время работали М. К. Мамардашвили, Ю. Ф. Карякин, П. П. Гайденко, Э. Ю. Соловьев, У. Г. Дилигенский, К.Г. Мяло, И. К. Пантин, М. В. Баглай,А. А. Галкин, В. Я. Вульф,Л. П. Делюсин, В. Г. Гельбрас, А. И. Бельчук,Б. И. Коваль, С. И. Великовский, Л. А. Гордон, Ю. Н. Давыдов – «типичные ‹шестидесятники» — не диссиденты, но, несомненно, мыслители «встроенной» интеллектуальной оппозиции или, во всяком случае, круг интеллектуалов, в котором она вызревала». Лариса Львовна называет своих коллег интересными «экзотами без каких бы то ни было властных амбиций» и добавляет: «В ИМРД жизнь и работа не противостояли друг другу. Мои коллеги были моими друзьями, личное и публичное совпадали почти полностью. Характер и содержание труда в Институте были таковы, что я не могла считать их чем-то отличным от моей экзистенциальной, внутренней, эмоциональной жизни». И по ходу оброненное, но очень важное для понимания той внутренней атмосферы, которая царила в ИМРД: «О том, как можно жить в согласии с собой и окружающим миром, мы постоянно думали и обсуждали в своём кругу» [Интервью 2020]. Вот вам в чистом виде пример эмоционального сообщества (emotional community) по Б. Розенвейн – группы людей, объединенных общими эмоциональными нормами и стилями выражения эмоций [Плампер 2018: 506]. Сравнивая МГУ и ИМРД, Лариса Львовна отмечает: «В МГУ люди такого типа как в ИМРД мне не встречались. Там всё было проще и жёстче. Конечно, и там было много людей-нонконформистов, творческих и абсолютно порядочных. Но в общей атмосфере МГУ не было такой раскованности, свободы и элегантности, как в ИМРД. В Академии нравы были вообще намного либеральнее, чем в системе высшего образования». ИМРД был «совершенно уникальным локусом относительной свободы внутри оруэлловской дистопии позднего социализма» [Интервью 2020]. Не менее эмоционально в интервью рассказывается о другой части Академии – такой научной институции, как ИНИОН. Отдел научного коммунизма под руководством Я. М. Бергера характеризуется следующим образом: «Ничего более антикоммунистического…я не встречала. Там работали блестящие гуманитарии, мыслители и теоретики самого высокого класса. Все они имели прекрасное образование, знали языки и сами выступали как авторы оригинальных идей и гипотез» [Интервью 2020]. На протяжении всего интервью периодически возвращаясь к теме близких ей по духу людей, Л.Л. Бельцер-Лисюткина о каждом пишет с большой любовью и приязнью. Имена многих из них и сегодня на слуху. В их числе: И. Ф. Рековская и ее муж – известный русский поэт, прозаик и переводчик А.В. Эйснер; Л.Ф. Вольфсон и Л.Б. Волков, который в 1990-x гг. был народным депутатом и одним из разработчиков новой конституции РФ; М. Я. Гефтер и его жена Р. С. Горелик; литературовед А. И. Рейтблат; близкие подруги – подруга кропоткинского детства Светлана Климова, Виктория Чаликова, Анна Черняева, Серафима Слуцкер-Васильева, Ирина Каменская; семья кинорежиссёров Рошалей, скандально известный художник-концептуалист, участник бульдозерной выставки М. Г. Рошаль-Фёдоров (прославившийся своими инсталляциями «Железный занавес», «Коммуникативная труба», «Тише, идёт эксперимент. Высиживайте яйца», «Забег в сторону Иерусалима», «24 узелка на память», «Качайте красный насос!» «Оплодотворение земли»,«Art against Real Terror»), с дочерью которого, Соней Рошаль-Фёдоровой, Лариса Львовна дружит по сей день. Много теплых строк в интервью Л.Л. Бельцер-Лисюткиной посвящено И.М. Савельевой – сначала однокурснице, потом коллеге по работе в ИМРД и пожизненной подруге. Очень откровенно она пишет о «полярно противоположном бэкграунде» девочки из семьи профессоров Рижского университета, с которой ее свела судьба и у которой она многому научилась: «…всё, что делала Ира, вызывало у меня страстный интерес. Она всегда была на самой передней линии научного знания…» [Интервью 2020]. Личной трагедией для Ларисы Львовны (она подробно об этом пишет) стал уход из жизни в 2010 г. супруга и постоянного соавтора И.М. Савельевой, одного создателей ИГИТИ А.В. Полетаева. Жизнь моей героини внутри и вне Академии – это роман приключений с лихо закрученным сюжетом. Нельзя не вспомнить реальную историю, происшедшую во второй половине 1970-х гг. Секретарь ЦК КПСС И.В. Капитонов по ошибке пригласил в СССР двух гей-активистов из ФРГ, приняв их за представителей левого молодежного движения из Западного Берлина. Через много лет эта история оказалась на слуху благодаря Ларисе Львовне, которой было поручено работать переводчицей с гостями. Об этой истории стали писать и говорить. Через пару рукопожатий она дошла до продюсера А.Е. Роднянского, а в 2020 г. он рассказал о работе над сериалом «Красная радуга» по мотивам этой истории, которую сама Л.Л. Бельцер-Лисюткина в своем интервью телеканалу «OstWest», вышедшем 2 января 2022 г., назовет «комедией положений» [Лариса Бельцер-Лисюткина: 2022]. Или, например, еще одна совершенно невероятная история, приключившаяся в позднем СССР с романом Дж. Оруэлла «1984». Лариса Львовна неоднократно пересказывала ее на разных площадках, в том числе на страницах журнала «Новое время». В начале 1980-х гг. роман Дж. Оруэлла был переведен на русский язык и издан ограниченным тиражом в несколько сот экземпляров «для служебного пользования», т.е. для ограниченного круга лиц. Лариса Львовна и ее подруга, как сотрудницы академического института в системе АН СССР, получили задание подготовить обзор зарубежной прессы на предмет высказываний по поводу приближающегося 1984 г. На каком-то этапе работы им потребовался текст романа. Один экземпляр романа из изданной ограниченным тиражом серии оказался у друзей. «Беспардонно украденная у большого советского начальника» книга «пошла по рукам» и, как водится, потерялась. Это был шок. Далее был разработан план восстановления экземпляра книги, идентичного утерянному, чтобы незаметно вернуть ее владельцу, своего рода «операция Гутенберг», в которой оказались задействованы не менее десятка человек, включая друга–художника, мужа подруги, подругу друга–актера, работавшую на секретном копировальном аппарате в КГБ на Лубянке, и т.д. К моменту возвращения «идентичного» экземпляра книги на книжную полку в сановном доме многие ее самиздатовские копии «пошли в народ» [Лисюткина: 1991]. В разное время судьба сводила Л.Л. Бельцер-Лисюткину со знаковыми фигурами тогдашнего интеллектуального ландшафта не только страны, но и мира. В их числе писатель, литературовед В.Б. Шкловский (1893-1984), в гостях у которого она оказалась совершенно неожиданно для себя благодаря одному своему немецкому другу. Это Э. Тоффлер (1928-2016), с которым Лариса Львовна работала переводчицей на инициированном Ч. Т. Айтматовым международном неправительственном Иссык-Кульском форуме интеллектуалов 1986 г. Это легендарный радиоведущий Сева Новгородцев (род. 1940), с которым она работала в лондонской редакции русской службы Би-би-си (ВВС Russian Service). Самые приязненные слова в воспоминаниях Ларисы Львовны посвящены А.В. Эйснеру (1905-1984) и А.С. Черняеву (1921-2017). «…Cамой большой символической утратой» стала смерть А.В. Эйснера, который характеризуется как невероятный человек, окутанный и овеянный «всеми (анти)советскими мифами: одно рукопожатие до Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, серебряный век, революция, прерванная культурная преемственность, эмиграция, поэтический талант, дружба или знакомство со всеми исторически значимыми людьми того времени, возвращение, арест… Прекрасная, трагическая, почти божественная фигура» [Интервью 2020]. Один из нравственных эталонов в символической вселенной Ларисы Львовны – А.С. Черняев, помощник М.С. Горбачева по международным делам: «Человек-миф. Или человек-Бог. Он находился одновременно и на самых заоблачных вершинах советской власти, и — для меня лично — на вершине нравственного и человеческого эталона, если представить себе нравственный эталон в виде пирамиды. Это сочетание было непостижимым парадоксом» [Интервью 2020]. С 1990 г. Лариса Львовна живет и работает за рубежом. Сначала это была годичная стипендия от фонда Аденауэра в Кёльне, потом двухлетний контракт в Лондоне, потом ещё два года в университетах в Айхштетте и в Мюнстере. В конечном итоге, Л.Л. Бельцер-Лисюткина получила постоянный вид на жительство и спустя несколько лет немецкое гражданство, она поселилась в Берлине и много лет являлась преподавателем Свободного университета. История Ларисы Львовны Бельцер-Лисюткиной – это история про талант быть душой «эмоциональных сообществ». Конечно, траектория жизни – удивительная. Девочка из провинциального южного городка без всякой протекции поступает в главный советский вуз. К моменту поступления она уже хорошо говорит по-немецки, что еще одно удивление. К этому времени позади годы военного и послевоенного полуголодного детства, когда девочка, жившая даже не с мамой и папой, а с бабушкой, выжила и сумела вытащить себя за волосы из драматических обстоятельств своих детства и юности. Через всю свою жизнь моя героиня несет радостное любование бытием и умение удивляться. Уже много позже, читая ее посты, публикации в прессе, просматривая видеоролики с ее участием, я поняла, что она из той, крайне редко встречающейся когорты людей, которые с годами не утратили умения удивляться окружающему миру и не дали ему вогнать себя в какую бы то ни было депрессию. А еще она – вечный борец за справедливость и защитник гонимых и преследуемых, идет ли речь о друзьях, коллегах, диссидентах, геях или ком-то еще. Мы как-то привыкли, что люди в СССР жили с оглядкой, в постоянном внутреннем страхе, что эта эмоция была едва ли не доминирующей. А моя героиня – это яркий пример, опрокидывающий привычный взгляд. Она в буквальном смысле жила в радости. При этом речь идет не о радости незнания или нежелания знать, как все устроено в обществе, в котором довелось жить. Это история не про «жить стало лучше, жить стало веселее», а про умение находить островки свободы, окружать ими себя, создавая, таким образом, приемлемое для жизни пространство, в котором можно чувствовать себя вольно и радостно. Мы переживаем сейчас нелегкие времена. Поменялось все: привычный уклад жизни, круг друзей и знакомых, локация, внутрисемейные отношения, профессиональная деятельность. В этом стремительном водовороте, когда ничего не предопределено, а будущее настолько туманно, что его может просто не быть, невольно хочется найти какую-то точку опоры, чтобы не поддаться отчаянию, сохранить свою субъективность, пусть даже ее базовые установки идут вразрез с мнением большинства. И тогда обращение к памяти и эмоциональному опыту тех, кто смог перемочь плохое в персональной судьбе, кто не сломался и не поддался, становится тем спасительным якорем, который держит нас на плаву. Л.Л. Бельцер-Лисюткина, безусловно, якорь. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей. БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК Вильчек 2004 – Вильчек В.М. Алгоритмы истории. М.: Аспект Пресс, 2004. 224 с. Всеволод Вильчек 2007 – Всеволод Вильчек. Послесловие. Воспоминания, статьи, стихи. М.: Олма Медиа Групп, 2007. С.261-264. Делюмо 2003 – Делюмо Ж. Грех и страх: формирование чувства вины в цивилизации Запада (ХIII-ХУIII века): пер. с фр. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2003. 750 с. Докторов 2011–2020 – Докторов Б. Биографические интервью с коллегами-социологами. Научное сетевое пополняемое издание. 2011-2020. URL: https://www.isras.ru/index.php?page_id=3072 (дата обращения: 23.11.2022) Интервью 2015 – Интервью с Ириной Максимовной Савельевой «В последние десять лет Андрей в значительной степени ощущал себя социологом» // Докторов Б. Биографические интервью с коллегами-социологами. Научное сетевое пополняемое издание. 2011-2020. URL: https://www.isras.ru/files/File/doctorov/2015/poletaev_saveleva.pdf (дата обращения: 23.11.2022) Интервью 2020 – Интервью с Ларисой Львовной Бельцер–Лисюткиной «Человек человеку прежде всего собеседник. Или нет…» // Докторов Б. Биографические интервью с коллегами-социологами. Научное сетевое пополняемое издание. 2011-2020. URL: https://www.isras.ru/files/File/doctorov/2020/beltser.pdf (дата обращения: 23.11.2022) Лариса Бельцер-Лисюткина 2022 – Лариса Бельцер–Лисюткина: как немецкие ЛГБТ-активисты оказались в СССР // Телеканал OstWest. Берлинские окна. 2022. 2 января. URL: https://www.youtube.com/watch?v=lU1GMPNSasM&t=117s (дата обращения: 23.11.2022) Лисюткина 1991 – Лисюткина Л. Как Оруэлл пошел в народ, или «Операция Гутенберг» // Новое время. 1991. №20. С.46-47. URL: https://litvek.com/b.usr/zhurnal_Novoe_vremya_Novoe_vremya_1991_N20_may.pdf?ysclid=l7w595e7x2478828902 (дата обращения: 23.11.2022) Плампер 2010 – Плампер Я. Эмоции в русской истории // Российская империя чувств: Подходы к культурной истории эмоций: сб. ст. / под ред. Я. Плампера, Ш. Шахадат и М. Эли. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С.11-36. Плампер 2018 – Плампер Я. История эмоций: пер. с англ. М.: Новое литературное обозрения, 2018. 568 с. После Сталина 2018 – После Сталина: позднесоветская субъективность (1953–1985): сб. ст. / под ред. А. Пинского. СПб. : Изд-во Европейского ун-та в СПб., 2018. 454 с. Социолог Лариса Бельцер 2017 – Социолог Лариса Бельцер о #metoo // Телеканал OstWest. Берлинские окна. 2017. 6 декабря. URL: https://www.youtube.com/watch?v=wHRZMYlyNOk&t=69s (дата обращения: 23.11.2022) Февр 1991 – Февр Л. Гигантский лживый слух: Великий страх июля 1789 года // Февр Л. Бои за историю. М.: Наука, 1991. С. 414-421. Хут 2009 – Хут Л.Р. Алгоритмы Вильчека, или Российский интеллектуал в эпоху перемен // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 28. М.: КРАСАНД, 2009. С. 148-165 VioGraphie Larissa Belzer 2019 – VioGraphie Larissa Belzer // Filmische Biographie. 2019. 6 ноября. URL: https://www.youtube.com/watch?v=hICqlGlwBJg (дата обращения: 23.11.2022) REFERENCES Vil'chek 2004 – Vil'chek V.M. Algoritmy istorii. M.: Aspekt Press, 2004. 224 s. Vsevolod Vil'chek 2007 – Vsevolod Vil'chek. Posleslovie. Vospominaniya, stat'i, stihi. M.: Olma Media Grupp, 2007. S.261-264. Delyumo 2003 – Delyumo ZH. Grekh i strah: formirovanie chuvstva viny v civilizacii Zapada (HIII-HUIII veka): per. s fr. Ekaterinburg: Izd-vo Ural'skogo un-ta, 2003. 750 s. Doktorov 2011–2020 – Doktorov B. Biograficheskie interv'yu s kollegami-sociologami. Nauchnoe setevoe popolnyaemoe izdanie. 2011-2020. URL: https://www.isras.ru/index.php?page_id=3072 (data obrashcheniya: 23.11.2022) Interv'yu 2015 – Interv'yu s Irinoj Maksimovnoj Savel'evoj «V po-slednie desyat' let Andrej v znachitel'noj stepeni oshchushchal sebya sociologom» // Doktorov B. Biograficheskie interv'yu s kollegami-sociologami. Nauchnoe setevoe popolnyaemoe izdanie. 2011-2020. URL: https://www.isras.ru/files/File/doctorov/2015/poletaev_saveleva.pdf (data obrashcheniya: 23.11.2022) Interv'yu 2020 – Interv'yu s Larisoj L'vovnoj Bel'cer–Lisyutkinoj «CHelovek cheloveku prezhde vsego sobesednik. Ili net…» // Doktorov B. Bio-graficheskie interv'yu s kollegami-sociologami. Nauchnoe setevoe popolnyae-moe izdanie. 2011-2020. URL: https://www.isras.ru/files/File/doctorov/2020/beltser.pdf (data obrashcheniya: 23.11.2022) Larisa Bel'cer-Lisyutkina 2022 – Larisa Bel'cer–Lisyutkina: kak ne-meckie LGBT-aktivisty okazalis' v SSSR // Telekanal OstWest. Berlinskie okna. 2022. 2 yanvarya. URL: https://www.youtube.com/watch?v=lU1GMPNSasM&t=117s (data obrashcheniya: 23.11.2022) Lisyutkina 1991 – Lisyutkina L. Kak Oruell poshel v narod, ili «Operaciya Gutenberg» // Novoe vremya. 1991. №20. S.46-47. URL: https://litvek.com/b.usr/zhurnal_Novoe_vremya_Novoe_vremya_1991_N20_may.pdf?ysclid=l7w595e7x2478828902 (data obrashcheniya: 23.11.2022) Plamper 2010 – Plamper YA. Emocii v russkoj istorii // Rossijskaya im-periya chuvstv: Podhody k kul'turnoj istorii emocij: sb. st. / pod red. YA. Plampera, SH. SHahadat i M. Eli. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2010. S.11-36. Plamper 2018 – Plamper YA. Istoriya emocij: per. s angl. M.: Novoe literaturnoe obozreniya, 2018. 568 s. Posle Stalina 2018 – Posle Stalina: pozdnesovetskaya sub"ektivnost' (1953–1985): sb. st. / pod red. A. Pinskogo. SPb. : Izd-vo Evropejskogo un-ta v SPb., 2018. 454 s. Sociolog Larisa Bel'cer 2017 – Sociolog Larisa Bel'cer o #metoo // Telekanal OstWest. Berlinskie okna. 2017. 6 dekabrya. URL: https://www.youtube.com/watch?v=wHRZMYlyNOk&t=69s (data obrashcheniya: 23.11.2022) Fevr 1991 – Fevr L. Gigantskij lzhivyj sluh: Velikij strah iyulya 1789 goda // Fevr L. Boi za istoriyu. M.: Nauka, 1991. S. 414-421. Hut 2009 – Hut L.R. Algoritmy Vil'cheka, ili Rossijskij intellektual v epohu peremen // Dialog so vremenem. Al'manah intellektual'noj istorii. Vyp. 28. M.: KRASAND, 2009. S. 148-165 VioGraphie Larissa Belzer 2019 – VioGraphie Larissa Belzer // Filmische Biographie. 2019. 6 noyabrya. URL: https://www.youtube.com/watch?v=hICqlGlwBJg (data obrashcheniya: 23.11.2022)

Дмитрий Дубровский Почему я уехал, или «заметки постороннего» Дебаты между «уехавшими» и «оставшимися» россиянами предсказуемо включают в себя острые дебаты между различными представителями российской науки по обе стороны от границы. Основываясь на представлении о разности представлений об академической свободе, на известной формуле Альберта Хиршмана, автор обосновывает ложность дихотомии «уехал» - «остался» и предлагает рассматривать это в рамках общей стратегии выживания российской науки в разных средах, включая авторитарную. Ключевые слова: Академическая свобода, Россия, война Сведения об авторе: Дмитрий Дубровский, к.и.н., до марта 2022 – доцент НИУ-ВШЭ (Москва, СПб). Историк, выпускник Европейского университета в СПб. Основатель и преподаватель программы по правам человека Смольного факультета свободных искусств и наук (2004-2015). Преподавал в Бард-колледже (2014), Колумбийском университете (2015-2017). Стипендиат программы Галины Старовойтовой в Институте Кеннана (2007), Стипендии Фонда Коне (2011, 2020). В настоящее время – сотрудник факультета социальных наук, Карлов университет, профессор Свободного университета (BrivaUniversitate, Latvia), научный сотрудник Центра независимых социологических исследований. Сфера научных интересов – свобода слова и права меньшинств, академические права и свободы, специальная судебная экспертиза. В России объявлен «иностранным агентом». Контактная информация: dmitry.dubrovsky@gmail.com Dmitry Dubrovskiy Why I left, or "notes of an outsider" The debate between "defected" and "remaining" Russians predictably includes heated debates between various representatives of Russian science on both sides of the border. Based on the notion of the difference in ideas about academic freedom in Russia, and on the well-known formula of Albert Hirschman, the author substantiates the falsity of the dichotomy “left” - “stayed” and suggests considering this as part of the general strategy for the survival of Russian science in different context, including authoritarian one. Key words: Academic freedom, Russia, war About the author: Dmitry Dubrovskiy – PhD (History). Till March 2022 – Associate Professor, NRU-HSE (Moscow, Saint Petersburg). Historian, alumni of the European University at St. Petersburg. Founder and lecturer at the Human rights program, Smolny department of liberal arts and science (2004-2015). Teach at Bard College (2014), Columbia University (2015-2017). Galina Starovoitowa Fellow, Kennan Institute of Advanced Russian Studies (2007/2008). Kone fellow (2011, 2020). Now – Research fellow, Department of Social Science, Charles University (Prague), Professor, Free University (Briva Universitate, Latvia), Research Fellow, Center for Independent Social Research. Academic interests – freedom of speech and minority rights, academic rights and freedoms, special expertise in Russia. Declared in Russia “foreign agent”. E-mail : dmitry.dubrovsky@gmail.com В продолжающейся дискуссии[1] между «оставшимися» и «уехавшими» мне, по случаю, досталась позиция «уехавшего». Собственно, я отношусь к тем, кто не уехал бы, не будь реалистическими те угрозы, с которыми я столкнулся уже в конце 2021 г, и которые стали совершенно отчетливыми после начала войны (в апреле меня объявили «иноагентом»). Тем не менее, я вижу условность этого разделения и уверен, что разница лежит не в том, где географически находится сейчас тот или иной российский исследователь или преподаватель, а в том, как именно он представляет себе личное пространство академической свободы. Принято считать, что наука наиболее полно и спокойно развивается там, где защищается свобода. Другими словами, предположительно существует прямая связь между эффективностью научного процесса и степенью свободы, которой обладает исследователь, другими словами, между научной работой и степенью демократичности режима. Эта связь, впрочем, является активно обсуждаемой примерно так же, как обсуждается связь между эффективностью экономики в целом и демократией. Одни утверждают, что по-настоящему наука и высшее образование развиваются при либеральной демократии, другие кивают на Китай или на Сингапур, уверяя, что наука вполне возможна и во вполне недемократических странах. Как кажется, применительно к гуманитарному и социальному знанию имеет смысл обратиться к классической для либеральной философии концепции «рынка идей» (marketplace of ideas), включая научные, свободное функционирование которого включает в себя обсуждение, публикацию и критику как процесса их валидации. Очевидно, что в этом случае недемократические режимы ограничивают или вовсе уничтожают саму возможность для свободного обмена идеями, и это особенно касается гуманитарного и социального знания. Таким образом, полноценное функционирование, прежде всего, гуманитарного и социального знания в недемократической среде становится невозможным. Как раз главным вопросом продолжающейся в настоящее время дискуссии между «уехавшими» и «оставшимися» я вижу именно то, как различные российские ученые видят пространство научной свободы (которую не следует напрямую смешивать с политической свободой, в частности, со свободой слова). Действительно, недавнее наше исследование показывает, что в представлении российских ученых есть два образа научной свободы: первая определяется лишь самим исследователем и включает его публичную активность, участие в обмене идеями в публичном пространстве, а вторая, классическая, определяется пространством научных институций и исходит из того, что ученый должен быть сосредоточен только на сугубо научных вещах, любая публичность ему противопоказана, а дискуссии должны происходить в учебных аудиториях и научных журналах. В этой разнице, как мне представляется, и лежит объяснение тому, как по-разному реагируют сегодняшние российские ученые на резкое изменение политического климата: по сути, большая часть из них не считала публичность важной частью научного процесса, даже иногда называя тех, кто в ней активно участвует, «халявщиками» и «ненастоящими учеными» (поскольку, в логике меритократии, только «настоящие ученые» имеют право критиковать существующее положение вещей). В силу этого обстоятельства даже фактически исчезновение публичного пространства, вызванного законами военного времени, для таких ученых не является серьезной проблемой: они и раньше не рассматривали публичное пространство как составную часть своего научного. Более того – авторитарный режим, хотя и планомерно уничтожает островки, которые связывались с академической свободой – например, Шанинку, Смольный факультет свободных искусств и наук, или НИУ-ВШЭ, которая на наших глазах превращается, скорее, в университет китайского типа (госменеджмент плюс госидеология) – тем не менее, сохраняет (пока?) некоторые другие места, в которых возможен свободный научный поиск, и относительная свобода внутри научной институции. В этой ситуации, конечно, наиболее радикально настроенные из «уехавших» полагают, что «оставшиеся» не могут заниматься наукой, особенно социальной ее частью – что, действительно, по-видимому, весьма нелегко, учитывая очевидную цензуру и репрессии против инакомыслящих, особенно в системе высшего образования. Любопытно, что и тут сторонники «классической модели» вполне оправдывают возможную самоцензуру своих выступлений уже внутри Академии тем, что ни темы их исследований, ни преподаваемые лекции не касаются вопросов войны и кризиса, и поэтому предполагаемые проблемы их и тут не касаются. Таким образом, как будто можно сказать, что какая-то наука, которая не касается чувствительных вопросов и тем, не общается с международными институциями, и публично не протестует – становится вполне возможной даже в таких, чудовищных по сути условиях. Мне представляется, что тут возникает как раз вопрос уже не столько границ научного пространства для ученого и преподавателя, сколько его содержания – то есть, как, собственно, конкретный ученый или преподаватель представляет себе свою научную деятельность. Вполне возможно, что его научные интересы лежат, например, как в случае с Дмитрием Травиным[2], за пределами актуальной для власти повестки, или, во всяком случае, их не раздражают – особенно когда не публикуются для публичного обсуждения. Напротив, когда основным содержанием исследований или преподавания являются именно вопросы современной российской жизни – тогда для социального исследователя встает вопрос самоцензуры или цензуры в том или ином виде. Разумеется, российские ученые – особенно старшее поколение – вполне умеет пользоваться Эзоповым языком и держать, что называется, фигу в кармане, однако отказ обсуждать или исследовать те или иные вопросы, которые касаются нынешней трагедии, как представляется, даже представителям классической академической свободы должны казаться серьезными ее ограничениями, не говоря уже о фактическом конце международного сотрудничества, по крайней мере, институционального. Показательно, в связи с этим, что как раз успешные случаи отъезда и нахождения хотя бы временной научной или преподавательской позиции как раз связана была с международными сетями сотрудничества. Кроме того, для многих российских ученых отъезд – это еще и крах многолетних научных проектов, разрыв с архивами (особенно заметный в случае с Россией, где архивы оцифрованы очень плохо или никак), живым научным общением, потеря работы и серьезные трудности с ее поиском за рубежом. Наконец, многие из преподавателей или студентов являются еще и антивоенными активистами – и в ситуации резкого противостояния с теми, кто войну поддерживает молчаливое большинство, которое «занимается своим делом» вполне может восприниматься как поддержка, а не как глухое неодобрение. Таким образом, разные ученые и преподаватели имеют разную стоимость, если использовать известную работу Альберта Хиршмана, стоимость exit и voice. Очевидно, что в стоимость voice сейчас входит широкий спектр санкций, от увольнения до уголовного преследования, объявление «иностранным агентом», а exit’а – потеря работы, существенные и иногда непреодолимые трудности с переездом (включающие, например, овладение иностранным языком). В этой ситуации, конечно, то, что для кого-то может быть вполне обычной сферой повседневных штудий, для других становится убежищем: уход от опасных тем, переключение на «безопасные темы», уход «под линию радаров» (например, закрытие социальных сетей) – становится вполне нормальным для выживания в нынешних условиях. Таким образом, например, мое решение уехать –точно никак не делает меня лучше или хуже оставшихся – это вопрос оценки своих привилегий (сheck your privileges!) и рисков. Моя работа вполне может продолжаться за пределами России, хотя с некоторыми ее видами пришлось предсказуемо расстаться. По сути, рядом решений власть сделала мой личный exitболее дешевым, чем voice: с работы в НИУ-ВШЭ меня уволили, и объявили меня «иноагентом». Это сделала мою преподавательскую работу невозможной (иноагенты не имеют права преподавать в российских госучреждениях), тот же статус заставляет меня сомневаться в том, что мои научные публикации смогут появляться в России в ближайшем будущем. Наконец, сами темы моих исследований – от злоупотреблений в специальной судебной экспертизе до академических прав и свобод в России – вряд ли можно назвать безопасными. В то же время, мой опыт преподавания и исследований оказался вполне адекватен позиции в Карловом университете, где я сейчас и преподаю. Суммируя, можно сказать следующее – для российской науки наступили тяжелые времена, возможно, наиболее тяжелые со времен революционного кризиса. Особенно тяжело становится разделять «своих» и «чужих», потому что, на мой взгляд, ни желание уехать, ни желание продолжать работу не делает ученого ни героем, ни страдальцем: каждый выбирает свою оценку рисков и возможностей, исходя из того, как он видит смысл своего научного существования. Я полагаю, за пределами прямой поддержки войны все остальное в нынешних условиях – это формы выживания российского гуманитарного и социального знания как внутри страны, так и за рубежом; задачей это выживания является именно сохраниться как часть мировой науки, хотя очевидно, что ужасающие потери уже произошли и произойдут в будущем. [1] «Историческая Экспертиза» продолжает дискуссию о выборе российского гуманитария после путинского вторжения в Украину, начатую Дмитрием Травиным («Почему мне важна Россия») – прим. редакции. [2] https://www.istorex.org/post/д-я-травин-почему-мне-важна-россия "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Николай Кульбака «Уехать нельзя остаться», где поставить запятую Статья[1] посвящена проблеме отъезда из России и тем причинам, по которым этот отъезд невозможен. Делается вывод, что в любом случае большинство людей остается жить там, где они родились и выросли. И не всегда это решение зависит от самого человека. Ключевые слова: Миграция, Россия, релокация Сведения об авторе: Николай Кульбака - кандидат экономических наук. Автор книг и статей по региональной экономике, экономической истории, транспортной логистике и истории транспорта. Контактная информация: nkulbaka@yandex.ru Nikolay Kulbaka "You can't stay away", where to put a comma The article is devoted to the problem of leaving Russia and the reasons why this departure is impossible. It is concluded that in any case, most people remain to live where they were born and raised. And this decision does not always depend on the person himself. Keywords: Migration, Russia, relocation About the author: Nikolay Kulbaka - Candidate of Economic Sciences. Author of books and articles on regional economics, economic history, transport logistics and transport history. Contact information: nkulbaka@yandex.ru Вопрос о том, уезжать или нет, к сожалению, не так прост. Ответ на него зависит от огромного количества обстоятельств, которые складываются вокруг человека. Как экономист могу сказать, что это сочетание огромного числа выгод и издержек, которые причудливо тасуются реальными обстоятельствами жизни человека и его возможностями. Многие из нас переезжали за свою жизнь не один раз. Кто-то переезжает из периферии в Москву, кто-то наоборот. Я же за свою жизнь совершил сначала центробежное движение из средней полосы к северным окраинам страны, а затем – центростремительное, которое постепенно привело меня в Москву. Каждый раз фактически мне приходилось начинать жизнь заново. Конечно, в родной стране, с родным языком адаптация проходит намного легче, но тебе всегда приходится менять круг общения, дом, а нередко и профессию. Естественно, что переезд в другую страну и другую культуру намного сложнее в силу большей разницы в образе жизни и неизбежного языкового барьера. Поэтому каждый раз необходимо оценивать, стоит ли идти на такие издержки и какие выгоды смена страны может дать. Легче всего переезд получится у того, кому нечего терять. Люди рабочих профессий нужны в любой стране. Парикмахеры и плотники, механики и сантехники скорее всего найдут себе работу. Мало того, зачастую они даже выиграют от такого переезда, попав в страну с высокими социальными гарантиями и уровнем жизни. Сравнительно быстро смогут адаптироваться программисты и те, кто связан с computer science. Как много лет назад сказал мне один российский программист: «а какая разница, где в экран монитора пялиться, у нас или в Америке». Более или менее спокойно могут найти себе работу ученые высокого уровня, особенно те из них, кто стажировался на Западе и имеет там контакты, знание среды и статус. Именно последние две категории (программисты и серьезные ученые) наиболее часто упоминаются, когда речь идет об уехавших. Правда, обе эти категории не слишком многочисленны. В принципе, если посмотреть на специалистов рабочих профессий, то получится, что огромное число наших граждан может уехать за границу. В конце концов, какая разница, уехал муж на заработки в Москву или в Дюссельдорф. Если семья живет за Уралом, то большой разницы, пожалуй, нет. Другое дело, что подавляющее число рабочих не готово рисковать той «синицей», которую они получают, ремонтируя, например, квартиры москвичей, чтобы надеяться на немецкого «журавля». Страшно, непонятно, неизвестно. Впрочем, уезжают и рабочие. Кто на год, кто на несколько лет, а кто-то и навсегда. Но я хочу поговорить о тех, кто не уехал и, скорее всего, не уедет. Причины такого решения вполне понятны. Это якоря. Такими якорями выступают больные родственники, преклонный возраст, риск потерять профессию, которая худо-бедно кормит, невозможность перенести свой опыт и знание на другую территорию, да и плохое знание языков я бы тоже не сбрасывал со счета. И эти причины стоят того, чтобы их обсудить. Если у вас есть родственники преклонного возраста, то весьма велика вероятность, что они либо нетранспортабельны, либо категорически отказываются куда-то переезжать. А оставить их вы тоже не можете, поскольку помогать из-за границы сейчас становится практически невозможно. Кроме того, без постоянного личного ухода многие из пожилых людей просто не справятся. Конечно, эта причина будет якорем не для всех, но чем старше мы становимся, тем более вероятно, что мы с этим столкнемся. Мало того, существует растущий риск внезапного ухудшения ситуации, когда вполне себе ходящий и обслуживающий себя пожилой родственник может в один момент стать человеком, нуждающимся в круглосуточном уходе. Риск потери профессии тоже зачастую связан с возрастом, когда смена рода деятельности является серьезной проблемой. Конечно, есть множество примеров успешного карьерного развития за пределами своей профессии, но это исключения, подтверждающие правило. Конечно, можно и в 50 лет пойти в водители или землекопы, причем, в Европе еще и сравнительно терпимо зарабатывать, но сам факт перехода из белых воротничков в синие для многих людей является неприемлемым. Другая часть этого якоря состоит в том, что у многих людей профессия, так или иначе, связана с Россией. Это филологи и лингвисты, журналисты и историки. Часть из них имеет профессию, завязанную на русскоязычной среде, часть – привязана к территории России, ее архивам, полевым исследованиям, культуре и населению. Большинство из них, будучи оторванными от своей исследовательской среды, немедленно потеряют свой экспертный статус. И снова необходимо подчеркнуть, что это болезненнее всего для исследователей в возрасте, с большими наработками и незавершенными проектами. Времени на которые остается все меньше. К этому примыкает еще один якорь – плохое знание языков. Можно писать статьи для иностранных журналов и даже периодически общаться с иностранными коллегами, но для полноценной жизни в чужой стране этого недостаточно. По данным 2021 года, в России английский язык знают хуже, чем в Индии и Китае. И это самый распространенный в нашей стране иностранный язык. Но англоязычных стран всего две. Еще в нескольких можно сравнительно легко найти англоговорящих, но дальше придется учить родной язык новой страны. И это далеко не такая простая задача, которая усложняется с возрастом. Россия вообще страна с крайне низкой мобильностью. Даже российская научная система выстроена таким образом, что ученый может всю жизнь после университета проработать в одном и том же институте. Это только кажется, что все мы откуда-то и куда-то переехали, но на самом деле, это, скорее всего, были наши дедушки-бабушки, а многие из нас продолжают жить в тех квартирах, где выросли их родители, и не представляют себе иного образа жизни. Это ведь тоже якорь. И очень сильный. Так что переезжает сравнительно небольшая часть людей. Остальные, кто вынужденно, кто осознанно, будут продолжать жить на территории России, как это было всегда. Генетические исследования подтверждают, что подавляющее число людей на любой территории продолжают жить там, где жили их предки много столетий назад. И никакие катаклизмы это не изменят. По образному выражению генетиков, гены пришлых людей в большинстве регионов выглядят как глазурь на пироге. И этот наш российский пирог будет находиться на этом месте и сейчас, и через сто лет. И никакие миграции изменить это не смогут. [1] «Историческая Экспертиза» продолжает дискуссию о выборе российского гуманитария после путинского вторжения в Украину, начатую Дмитрием Травиным («Почему мне важна Россия» - https://www.istorex.org/post/д-я-травин-почему-мне-важна-россия) и Дмитрием Дубровским («Почему я уехал, или «заметки постороннего» - https://www.istorex.org/post/дмитрий-дубровский-почему-я-уехал-или-заметки-постороннего) – прим. редакции ИЭ. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Д.А. Боровков Киевская Русь в концепции И.Я. Фроянова В статье рассматриваются работы И. Я. Фроянова, написанные в середине 1960 – середине 1990-х гг. и посвященные проблеме формирования дофеодальной государственности у восточных славян, выразившиеся в концепции общинно-вечевых городов-государств, которая стала предметом полемики со сторонниками феодальной парадигмы развития Киевской Руси. Ключевые слова: И.Я. Фроянов, Киевская Русь, феодализм. Сведения об авторе: Боровков Дмитрий Александрович – кандидат исторических наук; brancaleone85@mail.ru Abstract: In the article is considered the works of Igor Froyanov, writing between 1960 and 1990, and devoted the problem of the formation of pre-feudal statehood among the East Slavic, expressed in the conception of communal city-states, which was the cause of a polemic with the supporters of the feudal paradigm of the development of Kievan Rus. Keywords: I. Froyanov, Kievan Rus’, feodalism. Borovkov Dmitry – Cand. in history, brancaleone85@mail.ru Научная деятельность профессора Санкт-Петербургского (Ленинградского) университета Игоря Яковлевича Фроянова (1936 – 2020) нашла отражение в многочисленных историографических и биографических работах, написанных его учениками и коллегами на протяжении последней четверти века, из числа которых следует особо выделить фундаментальную биографию В. С. Брачева (Брачев 2010: 477 – 750), в которой немало внимания уделено концептуальным аспектам многогранного творчества ученого. Поэтому, в настоящей статье мы остановимся на ключевых ее моментах, связанных с изучением истории Киевской Руси. Концепция И. Я. Фроянова формировалась в соответствии с канонами исторического материализма, согласно которым сначала изучался базис общественно-экономических отношений, определявшийся способом производства, а затем политическая надстройка. Поэтому первое крупное его исследование – кандидатская диссертация “Зависимые люди Древней Руси (челядь, холопы, данники, смерды)”, защищенная на Историческом факультете Ленинградского государственного университета под руководством В. В. Мавродина в 1966 г., – была посвящена дифференциации социальной структуры эксплуатируемых слоев населения. В этой структуре И.Я. Фроянов выделил рабов-пленников (челядь) и рабов из числа представителей местного туземного населения (холопов). Данники были разделены им на “внешних” смердов – представителей племен, выплачивавших киевским князьям дань, которую он отказался считать феодальной рентой и отождествил с грабежом-контрибуцией, – и “внутренних” смердов, под которыми он подразумевал местное население, обязанное данью князю и государству – их основу составляли посаженные на землю пленники-рабы. Следствием подобной дифференциации категорий зависимого населения стал тезис о развитом характере рабовладения на Руси XI – XII вв. в процессе генезиса феодализма (Фроянов 2010). Этот тезис сближал его выводы с выводами определенного круга исследователей, которые обсуждались и в 1930-е гг. и в историографии второй половины 1960 – начала 1970-х гг. (Ср. Свердлов 1996: 198 – 199, 278 – 287). Наблюдения И. Я. Фроянова получили развитие в докторской диссертации, защищенной на Историческом факультете Ленинградского университета в 1973 г., в которой исследователь подчеркнул, что «Взгляд на социально-экономическое развитие Киевской Руси, представленный в настоящей работе, тесно связан с пониманием роли крупного землевладения в процессе генезиса феодализма». Главным недостатком концепции генезиса феодализма в крупновотчинной форме, разработанной в 1930-х гг. Б. Д. Грековым и разделявшейся широкими кругами советских исследователей, И.Я. Фроянов считал недооценку других элементов социального строя. «Б.Д. Грекова привлекала генеральная (и это естественно) линия развития общественных отношений в Киевской Руси. Поэтому он сосредоточился на тех факторах, которые означали наступление нового социального строя – феодализма. Между тем институты старого порядка, восходящие к первообщинному периоду, а также рабовладельческий уклад не были им достаточно изучены» (Фроянов 1999: 6 – 7). Столь же спорной считал он и сформулированную в начале 1950-х гг. гипотезу В.И. Довженка, М. Ю. Брайчевского и Л.В. Черепнина об установлении верховной феодальной собственности на землю одновременно с установлением даннических отношений на фоне переплетения процессов “окняжения земли” и роста феодальной собственности. В результате был сделан вывод о том, что «Обложение данью в X–XII вв. не сопровождалось по нашему глубокому убеждению, сменой форм земельной собственности и установлением феодальной верховной собственности на землю». Критике была подвергнута и концепция медиевиста А.Я. Гуревича, который выдвинул тезис о сосуществовании государственного и общинного землевладения, отвергнув мнение о формировании крепостного права в раннем средневековье, но сохранив традиционную трактовку дани как инструмента феодализации в таких регионах как Англия, Скандинавия, Русь. Взгляд А. Я. Гуревича на феодализм как на систему отношений господства и подчинения, экономическую основу которой мог составлять внеземельный лен (феод), был И. Я. Фрояновым отвергнут. И.Я. Фроянов исходил из того, что вне крупного землевладения «феодальные отношения становятся настолько неуловимыми, что нельзя понять, где кончается простое подданство и начинается феодальный строй», ибо «Власть над людьми еще не феодализм. Он появляется тогда, когда властвование соединяется с крупным землевладением, являющимся основой феодализма» (Фроянов 1999: 127 – 128). Таким образом, он строил свои рассуждения в рамках классической модели феодального строя, сформировавшейся на рубеже XIX–XX вв., а идея многообразия феодальных отношений оказалась для него неприемлема. Рассматривая экономическую базу феодализма, И.Я. Фроянов писал: «В аграрном обществе феодальная рента есть прежде всего земельная рента. Данное положение остается для нас в силе, несмотря на красочные примеры внеземельного характера феода, приводимые А.Я. Гуревичем, включая и тот пикантный эпизод, когда в качестве лена выступает… публичный дом. Последнее обстоятельство доказывает лишь ту очевидную истину (в справедливости которой, надеемся, не сомневается и сам А.Я. Гуревич), что отношения в упомянутом доме бесконечно далеки от феодальных производственных отношений, а доходы, собираемые владельцем его, ничего общего не имеют с неоплаченным прибавочным трудом» (Фроянов 1999: 127; ср. Гуревич 1970: 55). Эта цитата красноречиво характеризует его отношение к внеземельным факторам феодализации. Анализ социально-экономического строя Киевской Руси И.Я. Фроянов начал с изучения семьи и общины. В отличие от историков, разделявших точку зрения о последовательном формировании патриархальной общины – сельской общины – крупной вотчины (Б.Д. Греков, С.В. Юшков, Л.В. Черепнин), он сосредоточил внимание на поземельных отношениях в родоплеменной (первобытной) общине, сведения о которой, по его мнению, отразились в сообщении ПВЛ о социальной организации полян: «Полем же жившем особе и володеющим роды своими». Исследователь считал, что «поляне, жившие особняком, являли собой нечто целое, собранное из родов, занимающих свою территорию. Под целым, надо, по всей видимости, понимать племя, существующее “особе” от других племен» (Фроянов 1999: 14). Вервь он трактовал как общинную организацию переходного периода, в которой сохранялись и кровнородственные отношения, и посторонние элементы. Такая позиция была новаторской по отношению к взглядам советских историков на вервь как на родственную (С.В. Юшков), территориальную общину (Б.Д. Греков, И.И. Смирнов, Л.В. Черепнин и др.), патронимию (М.О. Косвен) или марку (А.И. Неусыхин). И.Я. Фроянов писал: «Вервь будет однобоко понята, если полагать ее чисто родственным объединением или союзом, полностью очищенным от кровных связей. Она, по-видимому, совмещала и то, и другое» (Фроянов 1999: 26). К подобным выводам его привело сравнение Русской Правды, предусматривавшей коллективную ответственность общины (круговую поруку), с законодательством XV–XVII вв., где была зафиксирована личная ответственность правонарушителя, что было истолковано как следствие разложения общины. Такая интерпретация верви позволяла раскрыть социальную функцию большой семьи, однако расходилась с позицией большинства советских исследователей, признававших ключевым элементом социальной структуры Древней Руси малую (индивидуальную) семью. Наряду с общинным землевладением И.Я. Фроянов выделял государственный аграрный сектор, формировавшийся из пустующих земель в процессе укрепления публичной власти, персонифицированной в лице князя, выполнявшего функции представителя общины, а не главы корпорации феодалов, как предполагалась в рамках концепции В. И. Довженка – М. Ю. Брайчевского – Л. В. Черепнина и их последователей. Сопоставив известия о княжеских селах, выполнявших, по его мнению, роль промысловых центров, И.Я. Фроянов отверг взгляд на них как на элемент зарождающегося княжеского домена и пришел к выводу о преобладании промыслов в хозяйственных предприятиях Рюриковичей. Анализ “Правды Ярославичей”, которая использовалась сторонниками “классической” интерпретации феодализма как один из источников реконструкции порядков феодальной вотчины XI в., а также летописных данных о хозяйственной деятельности князей, привел его к выводу о том, что в XI–XII вв. промыслы сменились скотоводством. И хотя он продолжал считать крупное землевладение основой древнерусской экономики, экономическое благосостояние князей, с его точки зрения, формировалось не за счет земельных владений, а за счет кормления, полюдья и различных даров, постепенно терявших потребительский характер «переплавляясь в нечто, подобное натуральным налогам, смешивать которые с централизованной феодальной рентой нет никаких оснований» (Фроянов 1999: 166). Аналогичным образом исследователь раскрыл экономическую основу боярского землевладения: хотя он не отрицал существование в XI–XII вв. боярских сел, по его мнению, они были ориентированы на неземельные отрасли сельского хозяйства, а бояре как представители государственного аппарата получали продукты аграрного производства в качестве платы от населения. И.Я. Фроянов подверг критике гипотезу М.Н. Тихомирова об условном феодальном держании, полагая, что отождествление им “милости” и “бенефиция” было неправомерным. М.Н. Тихомиров считал, что «милостники – это не просто княжеские любимцы, а особый разряд княжеских слуг, занятых непосредственно в дворцовом хозяйстве, в первую очередь ключники и слуги, – разряд, соответствовавший средневековым министериалам в Западной Европе», и отмечал, что «княжеские слуги, как и министериалы Западной Европы, нередко выходили из числа рабов, что не мешало им выдвигаться впоследствии в ряды знати, вступать в число феодалов и скапливать большие земельные богатства». Поэтому “милость” имела различные формы – “кормление”, “хлеб”, условное феодальное владение – бенефиций. «Таким образом, историю поместной системы и служилого землевладения надо начинать искать гораздо раньше, чем в XIV–XV вв. Поместная система была только частью феодальной системы. Она начала складываться на Руси уже в XII–XIII вв., когда появляются милостники» (Тихомиров 1975: 235, 239). По мнению И. Я. Фроянова, М. Н. Тихомиров не привел «ни одного факта, который ясно и определенно подтвердил бы его точку зрения», ибо «если князь жаловал своих слуг деньгами, оружием и конями, то от этого они феодалами не становились. Иное дело земельная дача. Но о “милостьных” землях источники упорно молчат». Вывод категоричен: «М.Н. Тихомирову не удалось доказать существование на Руси XII в. поместной системы и служилого землевладения, совместить древнерусского милостника с московским помещиком» (Фроянов 1999: 177 – 178). «На данной стадии между вотчинником и крестьянским миром нет никаких или почти никаких экономических связей. Это – два самостоятельных организма, скрепленных политически. Медленно, шаг за шагом, владелец приближается к волости и, наконец, внедряется в общественную ткань, подрывает общину и устанавливает над ней господство, – завязывается феодальное хозяйство. Чем меньше объект пожалования, тем легче и быстрее идет процесс перерождения свободной общины в комплекс феодально зависимых хозяйств. Но при самых оптимальных условиях для вотчинника он растягивается на длительный период» (Фроянов 1999: 187). Исследователь отнес формирование частного землевладения путем купли или занятия неосвоенных земель, к XI–XII вв., полагая, что в этот период оно находилось в неразвитом состоянии, так как функцию материальных ценностей в большей степени выполняло движимое имущество. Если сторонник феодальной парадигмы Я. Н. Щапов интерпретировал церковную десятину как одну из форм феодальной ренты и относил формирование церковного землевладения ко второй половине XI – началу XII столетия (Щапов 1965), то, по мнению И.Я. Фроянова, церковь существовала не за счет земельных пожалований, а за счет сбора доходов с волостей, создававших возможность превращения пожалованной земли в феодальную собственность, однако в отличие от Я.Н. Щапова он отверг попытку истолкования финансовых отношений церкви и государства как раздел феодальной ренты, полагая, что исследователь заставил мирян и церковников «делить шкуру неубитого медведя» (Фроянов 1999: 191). В то же время он счел церковь инициатором установления порядка, при котором устанавливалась верховная собственность на землю волости. Хотя И.Я. Фроянов сначала не отрицал факт существования на Руси ни феодальной вотчины, ни верховной государственной собственности на землю – краеугольных камней концепций Б.Д. Грекова и Л.В. Черепнина, – жесткая интерпретация феодализма как системы поземельных отношений между феодалом-вотчинником и феодально-зависимым населением, равно как и отождествление дани с контрибуцией и отрицание ее тождества с феодальной рентой, ограничило категории крепостного крестьянства. Первой категорией зависимого населения, по мнению И.Я. Фроянова являлась челядь, под которой подразумевались пленники-рабы. Вторая категория – смерды – представляла, с одной стороны, свободных общинников покоренных земель, обложенных контрибуцией, а с другой – особую прослойку зависимого населения, формировавшуюся из пленников-челядинов, посаженных на государственные земли, часть которых, перейдя впоследствии в частные руки, оформилась в крепостное крестьянство. Категория закупов трактовалась как разновидность полурабов, которые не являлись прикрепленными к земле крепостными: их зависимость относилась к одной из форм дофеодальной эксплуатации. К различным категориям рабов И.Я. Фроянов относил изгоев, пущенников, прощенников, задушных людей, рядовичей, предопределив конечный вывод о том, что «со времен антов, у восточных славян в недрах первобытнообщинного строя зарождается рабовладельческий уклад. Его дальнейшая история не была чем-то невозмутимо монотонным. Вторая половина X в. знаменовала известный перелом в развитии рабства на Руси, обусловленный возникновением частного землевладения. Рост землевладения князей, дружинников и духовенства, наблюдаемый в XI в., способствовал укреплению рабовладельческого уклада. Этот рост особенно ощутимым становится в XII в., чем видимо и объясняется подъем холопства, возникшего, по нашему мнению, где-то в XI в. и представлявшего рабов местного происхождения в отличие от челяди – пленников» (Фроянов 1999: 293). В развитии древнерусского рабства исследователь выделил две ветви, одна из которых продолжала патриархальную традицию, а другая приближалась формам античного рабовладения, появление которых было обусловлено формированием вотчинного хозяйства, в недрах которого произошла интеграция рабовладельческих и феодальных элементов. Таким образом, И.Я. Фроянов постулировал наличие в XI–XII вв. рабовладельческой, а не феодальной вотчины. Так как единственной феодально-зависимой категорией он считал малочисленную группу смердов, то в его представлении феодальный уклад проигрывал рабовладельческому, которому, в свою очередь, было далеко до общинного уклада и древнерусское общество представлялось как сложный социальный организм, сочетающий различные типы производственных отношений. Правда, насколько искренним был исследователь, когда писал, что феодальный уклад являлся ведущим, поскольку ему принадлежало будущее (Фроянов 1999: 293) – было ли это убеждением или необходимой данью историографической схеме – осталось загадкой. И диссертация, и опубликованная на ее основе монография И.Я. Фроянова («Киевская Русь. Очерки социально-экономической истории», 1974) вызвали неоднозначную реакцию научной общественности, проявившуюся еще на стадии обсуждения диссертации, на кафедре истории СССР Ленинградского государственного университета в июне 1973 г., материалы которой были опубликованы в 1999 г. в приложении к полному изданию ее текста. Например, А.Л. Шапиро констатировал, что И.Я. Фроянов заново пересмотрел весь комплекс письменных и археологических источников и, отказавшись от недостаточно опиравшихся на источники концепций, дал свою интерпретацию многих частных вопросов, особо отметив критику историков, считавших возможным говорить о феодализме без крупного землевладения (Фроянов 1999: 295 – 297). Ю.Г. Алексеев отметил, что «Актуальность проблематики, поднятой в работе И.Я. Фроянова, подчеркивается тем обстоятельством, что, несмотря на большое число исследований и длительную историографическую традицию, большинство вопросов темы еще далеки от решения», что И.Я. Фроянов «выступает как самостоятельно сложившийся исследователь со своей собственной, в высшей степени нетривиальной точкой зрения. Привлекая к исследованию все доступные отечественные источники, И.Я. Фроянов (и в этом его заслуга) оперирует и сравнительным методом (к сожалению, весьма редко у нас применяемым), сопоставляя изучаемые им институты с их аналогиями в Западной Европе». Хотя Ю. Г. Алексеев считал, что не все выводы И.Я. Фроянова убедительны, по его мнению, «эти недостатки (может быть, недомолвки) решительно отступают на задний план перед свежим, оригинальным и в основе своей убедительным главным тезисом работы». А именно, тем, что Древняя Русь «автором трактуется не как совокупность обезличенных объектов княжеского и боярского произвола (что, к сожалению, широко распространено в нашей литературе), а как жизнеспособное, полноправное, закономерно развивающееся общество свободных людей, переживающих одну из стадий общественного развития» (Фроянов 1999: 297 – 298). По мнению Б.Н. Миронова, «автор создал цельную и объективную картину состояния Киевской Руси X–XII вв. и что особенно существенно – построил оригинальную и в целом убедительную концепцию о переходном (к феодализму) характере древнерусского общества X–XII вв. <…> Автор весьма удачно применил метод “склеенной вазы”. Как археолог, И.Я. Фроянов по обломкам, относящимся к различным сферам жизни русского общества X–XIII вв., воссоздал общую картину его состояния» (Фроянов 1999: 298). В то же время один из оппонентов на защите докторской диссертации И. Я. Фроянова Л.В. Черепнин отметил в качестве основной тенденции его работы пересмотр представлений Б.Д. Грекова о генезисе феодализма на Руси в крупновотчинной форме, предпринимаемый на фоне ограниченного методологического подхода к интерпретации источников. Относительно реконструкции социальной структуры зависимого населения он писал: «Деление смердов на внутренних и внешних и версия о смердах как пленниках-рабах не вытекают из анализа источников. Это авторская схема, я не вижу также оснований для противопоставления “дани” и “полюдья”. Почему нельзя рассматривать “полюдье” как систему сбора дани? Естественно, что во время полюдья сборщики дани и кормились с населения. “Примучивали” князья не только иноязычные племена, но и восточнославянские, т.е. по терминологии И.Я. Фроянова – “внутренних” смердов. Поэтому попытка связать появление термина “смерд” с межплеменной борьбой мне кажется неубедительной. Но хорошо уже и то, что диссертант считает возможным уподоблять земельной ренте характер дани отдельных групп частновладельческих смердов». Вывод патриарха советской науки был таков: «Меня концепция И.Я. Фроянова не убедила. Я остаюсь при убеждении, что разработанная Б.Д. Грековым “генеральная линия развития общественных отношений в Киевской Руси”, несмотря на большое количество поправок, уточнений, дополнений, внесенных другими исследователями, в основном (признание феодализма в Киевской Руси) остается в силе. Но я отдаю должное творческому поиску И.Я. Фроянова, оригинальности его суждений, эрудиции, ряду интересных наблюдений» (Фроянов 1999: 313 – 326). Второй оппонент на защите докторской диссертации И. Я. Фроянова А.А. Зимин в своем отзыве уделил больше внимания методам источниковедческого синтеза: «Конечно, если говорить в самой общей форме, то перед нами труд, базирующийся на комплексе памятников, в общем-то известных предшествующим исследователям. Но дело, конечно, в соотношении различных видов источников. А вот тут-то и проявляются новые подходы И.Я. Фроянова. Если ранее ученые прежде всего исходили из анализа Русской Правды, как основного памятника, характеризующего социальные отношения в древнерусском обществе, то в работе И.Я. Фроянова акценты переставлены, и разбор летописных свидетельств, берестяных грамот и археологических памятников занимает не меньшее, а подчас даже большее место. Оправдано ли это или нет? Мне представляется, что это вполне оправдано. И дело даже не в том, что Русская Правда лучше изучена и нет надобности возвращаться к ряду решенных вопросов. Дело заключается в том, что советские медиевисты все более и более приходят к выводу о необходи­мости координировать анализ правовых источников (в частности, варварских правд) с житийными, хроникальными и эпическими источниками. Если обратиться к истории Древней Руси, то такая необходимость будет ясна» (Фроянов 1999: 327 – 337). И.П. Шаскольский, заменявший на защите отсутствовавшего А. А. Зимина, видел достоинство работы в том, что И.Я. Фроянов отказался «от очень распространенной, особенно в 1950-е годы, концепции, которая относит начало феодализма к как можно более раннему времени, к началу существования Киевского государства, к IX в.», тогда как некоторые авторы «умудрялись начинать феодализм еще раньше – чуть ли не с V–VI вв.» (Фроянов 1999: 352 – 359). Если одна группа исследователей (Ю.Г. Алексеев, А.Л. Шапиро, И.П. Шаскольский) поощряла критику феодальной концепции, с другой стороны отношение Л.В. Черепнина и его сторонников к концепции И.Я. Фроянова со временем стало более критическим (Черепнин 1976; Назаров, Пашуто, Черепнин 1976: 29). Так, О.М. Рапов усомнился в результатах пересмотра тезиса о феодальном землевладении на Руси, посчитав, что «И.Я. Фроянов почему-то упорно не хочет видеть ни княжеских дворов, ни княжеских волостей, областей и городов, за которые ведутся ожесточенные войны между отдельными владетелями, начиная со второй половины X в.» (Рапов 1977: 15). Исследователь полагал, что киевские князья как верховные собственники земли предоставляли в условное держание родственникам в обмен на службу и дань отдельные волости или «сеньории-полугосударства», правители которых стремились превратить их в безусловную феодальную собственность. В монографии «Киевская Русь. Очерки социально-политической истории» (1980) И.Я. Фроянов связал генезис государственного порядка Древней Руси с институтом княжеской власти, в котором видел не оплот феодализующейся племенной аристократии, а инструмент родоплеменной организации. Эволюцию территориально-политического устройства он рассматривал по пути: род – племя – союз племен – суперсоюз. Если приверженцы феодальной парадигмы писали о корпоративной консолидации аристократии, то И.Я. Фроянов писал о неоднородном составе племенной элиты, разных уровнях компетенции князей, зависящих от их положения в структуре. Функции князя, по его мнению, ограничивались военной сферой, так как судебная юрисдикция только зарождалась, а административная деятельность находилась в руках племенных старейшин (старцев). Расширение прерогатив княжеской власти в IX–X вв. он связывал с формированием “суперсоюза” во главе с князем киевским, который, опираясь на сплотившуюся вокруг него дружину, подчинил племенных князей древлян, северян, радимичей и т.д. Однако, в правителях киевского “суперсоюза” Фроянов видел лишь военных лидеров, исполнявших определенные судебные и религиозные функции и не пользовавшихся законодательной инициативой. Хотя он считал, что «нельзя признать правильным стремление некоторых историков представить княжескую власть в примитивном виде» (Фроянов 1980: 30), в то же время показательна его критика утверждений Л.В. Черепнина и А.А. Зимина, видевших в правовых нормах X в. раннефеодальное законодательство (Черепнин 1965; Зимин 1965). Изменение территориальной структуры Древнерусского государства в конце X – начале XI в. И.Я. Фроянов связал с распадом племенных княжений и образованием городовых волостей. «К сожалению, начальная история городовых волостей не нашла отражения в источниках, которыми располагает современная наука – отмечал исследователь. – Но в конце XI столетия, и особенно в XII в. мы уже видим городовые волости с достаточно устойчивыми конститутивными признаками», где князь являлся необходимым элементом социально-политической организации общества (Фроянов 1980: 33). В то же время он полагал, что, несмотря на значительный общественный вес, князь все же не стал подлинным государем, так как этому препятствовала самодеятельность народных общин. «Трудно назвать сувереном князя, который, приезжая в ту или иную волость, должен был входить в соглашение с вечевой общиной и принимать выдвигаемые вечем условия, ставящую его в определенные рамки. Князь заключал ряд с народным собранием – вечем. А это значит, что он превращался в известном смысле в общинную власть, призванную блюсти интересы местного общества» (Фроянов 1980: 43). С точки зрения исследователя суть проблемы сводилась к следующему: «В дореволюционной историографии сложилось мнение, будто княжеская власть на Руси являлась народной властью, а князь был органом веча и общины. Советские историки справедливо отвергли этот, безусловно, идеализированный взгляд на существо княжой власти в Древней Руси. Но они, к сожалению, впали в другую крайность, утверждая, что князь олицетворял лишь власть древнерусской знати, стоял только на страже ее классовых интересов. Только для отдельных князей делались исключения, например, для Мономаха, который иногда изображался «смердолюбцем». Надо, впрочем, сказать, что И. И. Смирнов решительно возражал против идеи о «смердолюбии» Мономаха, считая его закоренелым феодалом, проводником планов феодальной верхушки. Социальная роль древнерусских князей XI—XII вв. нам видится несколько иначе. Князья Руси XI—XII вв. властвовали во имя интересов знати. Это — бесспорно. Но вместе с тем они правили и во благо народа. Следовательно, их правительственную деятельность нельзя толковать однозначно. Политика князей — противоречивая политика, сочетающая в себе древний демократизм с новым: с новыми постепенно углубляющимися классовыми тенденциями, идущим на смену демократическим порядкам. В противоречивости княжеской политики отражались противоречия исторической действительности Руси XI—XII вв., где, несмотря на имущественное неравенство и социальную дифференциацию, процесс классообразования не завершился и общество не стало антагонистическим, ибо подавляющая масса населения состояла и свободных общинников, чье хозяйство доминировало в экономике Киевской Руси. Словом, перед нами переходный период от доклассового строя к классовому. Эта промежуточность древнерусского общества и обусловила двойственность княжеской власти, которая наряду с интересами знати выра­жала также и общенародные интересы» (Фроянов 1980: 43 – 44). То, что исследователь отнес к переходному (дофеодальному) периоду эпоху, которая у большинства советских историков ассоциировалась с развитым феодализмом (Б.А. Рыбаков, Л.В. Черепнин, В.Т. Пашуто и др.), являлось очередным вызовом сторонникам феодальной парадигмы, ключевой тезис которой о существовании верховной собственности князей на землю подвергся критике. И. Я. Фроянову, по его собственному утверждению, было трудно «представить верховным собственником князя, которого вечевая община приглашает на княжеский стол», поскольку «акт призвания никак не вяжется со статусом собственника», так же как и практика изгнания князей, по тем или иным мотивам не устраивавших жителей волости (Фроянов 1980: 50 – 51). И.Я. Фроянов разделял отношения киевских князей с князьями-наместниками волостей и племенными князьями, относя первые к семейным (корпоративным) связям вассального характера, а вторые – к данническим отношениям по праву принуждения. Зарождение вассалитета было отнесено им ко времени Святослава I, а его развитие – к концу XI в., когда, вследствие увеличения численности князей, конструируется система семейно-политических взаимоотношений между членами правящей династии. Исследователь высказался за неразвитость норм вассального права, полагая, что княжеский вассалитет сводился к пожалованию права сбора доходов с волостей (кормлений). Предложенная интерпретация вопроса восходила к гипотезе К. Маркса о фьефах, состоящих из даней, получившей развитие у С.В. Юшкова, который с точки зрения И. Я. Фроянова «слишком субъективно интерпретировал высказывание К. Маркса, из которого никак не следует, что княжеский вассалитет на Руси X в. складывался из двух систем. К. Маркс, как нам думается, говорит об однородной вассальной зависимости без фьефов, считая, однако, возможным пользоваться термином “фьеф”, но в смысле дани, а не земельного пожалования. В вассалитете, возникшем на даннической основе, К. Маркс увидел примитивную организацию. По С.В. Юшкову, князья-наместники получали от великих князей землю. Не ясно, что разумеет С.В. Юшков под понятием “земля”. Если он имеет в виду передачу права сбора дани, то с ним можно согласиться, но если им мыслятся земельные пожалования, то здесь ученый вряд ли прав» (Фроянов 1980: 52 – 53). Как полагал И.Я. Фроянов, «эволюция княжеских вассальных отношений на Руси X–XII вв. шла по линии вассалитета, основанного главным образом на пожаловании даней, к вассалитету, основанному на пожаловании кормлений. Этим был сделан крупный шаг в сторону феодального вассалитета, поскольку центр тяжести с внешней экспансии в форме даней переместился на извлечение доходов внутри общества в виде кормлений. Но сам феодальный вассалитет был еще впереди» (Фроянов 1980: 63). И.Я. Фроянов рассматривал древнерусских князей как лидеров дружины, считая, что коль скоро князь олицетворял политический орган, то и дружина, теснейшим образом связанная с ним, должна была конструироваться в аналогичный институт. Первые следы социальной дифференциации в ее составе датируются XI–XII вв., когда “старшая” ее часть превратилась в вассальное боярство, а “младшая” составила княжеский двор, а разложение дружинной организации относится к концу XIII – началу XIV вв. Бояре, по мнению И.Я. Фроянова, являлись общественными лидерами, пришедшими на смену родоплеменной аристократии, но более тесно связанными с князем. В то же время он полагал, что «Бояр нельзя принимать за дружинников в чистом виде, живущих под княжеским кровом и на иждивении князя. Они имели собственные доходы, заводили села. Приобретаемая боярами определенная бытовая и хозяйственная самостоятельность способствовали перерастанию дружинных отношений в вассальные» (Фроянов 1980: 85). Зарождение боярского вассалитета И.Я. Фроянов относил к первой четверти X в., когда “княжии мужи” получили право сбора дани с покоренных племен, который в XII–XIII вв. также приобрел вид кормлений. Он считал, что «Бояре получали кормления в качестве своеобразной платы за участие в управлении обществом. Вместе с князьями они составили правительственную прослойку. В их деятельности не видно проявления исключительно классового господства, что и понятно, ибо Киевская Русь не знала сложившихся классов» (Фроянов 1980: 89). Более близкой к князю была “младшая” дружина, в состав которой входили “отроки”, “детские”, “милостники”, которые, как считал исследователь, имели разное социальное происхождение: если “отроки” представляли категорию княжеских рабов, то “детские” являлись “вольными слугами” князя, а “милостники” – собственно, “младшими” дружинниками. К концу XII столетия эти различия исчезают и с этого времени они фигурируют в источниках под общим термином “дворяне”. Особое внимание автор уделил феодальной сеньерии как комплексу земельной собственности с правами на зависимое население, отметив тенденцию к архаизации сеньериальных порядков в дореволюционной историографии. В то же время, он пришел к выводу, что вотчина-сеньерия в Древней Руси – скорее мираж, нежели реальность. «Не случайно Б. Д. Греков, развивавший мысли о трансформации раннефеодальной вотчины в сеньорию, вынужден был признать явный недостаток данных на сей счет. Он писал: «Меня могут упрекнуть в том, что процесс, сейчас изображенный (складывание сеньории; — И. Ф.), не всегда подтвержден фактами. Действительно, следить по источникам за всеми этапами эволюции вотчины, за процессом превращения ее в сеньорию нет возможности». Что верно, то верно: фактов, подтверждающих существование сеньориальной вотчины в Киевской Руси, нет. Да их и быть не может, поскольку на Руси X—XII вв. крупное землевладение было развито слабо, а феодальные отношения едва лишь зарождались» (Фроянов 1980: 107). Исследователь установил существование лишь некоторых элементов сеньериального порядка, которые по примеру медиевиста А.И. Неусыхина отнес к дофеодальному периоду. По мнению Фроянова, иммунитет, сложившийся в Древней Руси, отличался от феодального иммунитета либо тем, что не был связан с крупным землевладением, либо тем, что распространялся на некоторые группы рабов и полусвободных. Особое внимание он обратил на проблему взаимоотношений княжеской власти и свободного населения, в разрешении которой он пошел по стопам В.И. Сергеевича, придававшего большое значение политической инициативе “людей”. И.Я. Фроянов отмечал, что «В советской исторической науке имеются на сей счет диаметрально противоположные мнения. М. Н. Покровский и М. Н. Тихомиров признавали за простым людом Руси XII в. право самостоятельно решать, кому из Рюриковичей княжить в той или иной волости. О подъеме в XII в. «политического значения городской массы, с которой вынуждены считаться не только верхи общества, но и размножившиеся князья», писал и Б. Д. Греков. Другой точки зрения придерживаются С. В. Юшков и В. Т. Пашуто, которые полагают, что всеми важными делами в городах заправляла местная знать, умело подстрекавшая демос и ловко использовавшая его выступления в собственных узкоклассовых интересах. В отрицании прав древнерусского народа отдельные историки настолько увлекаются, что приписывают народным представителям ничтожную роль статистов в политических спектаклях, разыгрывавшихся феодальной знатью. Мы не можем согласиться с этой уничижительной социально-политической аттестацией демократических слоев свободного населения Древней Руси. Позиция М. Н. Покровского, Б. Д. Грекова, М. Н. Тихомирова, придававших серьезное значение волеизъявлению масс в политике, нам кажется несравненно предпочтительнее, чем позиция С. В. Юшкова, В. Т. Пашуто и П. П. Толочко, превращающих народные массы Киевской Руси в печально знаменитое в историографии “калужское тесто”, из которого власть имущие крутили любые крендели» (Фроянов 1980: 133 – 134). В свете этой тенденции И.Я. Фроянов рассматривал феномен княжеских “дарений”. Полагая, вслед за А. Я. Гуревичем, В. И. Горемыкиной и другими исследователями, что “дар” как неотъемлемый элемент социальных отношений в архаических обществах был присущ и Древней Руси, он видел доказательство этого в летописных сообщениях о раздачах княжеского имущества. Как полагал исследователь, с помощью общественных застолий (летописных “пиров”), князья преследовали конкретную политическую цель, стремясь заручиться поддержкой населения. Однако такая интерпретация фактов не вписывалась в марксистскую социологическую схему отношений господства и подчинения. Так, определение веча как полновластного института общинной демократии более отвечало идеям XIX столетия, чем взглядам представителей советской историографии, рассматривавших вече либо как феодальный орган (С.В. Юшков, В.Т. Пашуто, П.П. Толочко, В.Л. Янин), либо как институт родоплеменного строя, переродившийся в эпоху феодализма (Б.Д. Греков, М.Н. Тихомиров, Л.В. Черепнин, В.В. Мавродин). И.Я. Фроянов отстаивал точку зрения о непрерывном развитии веча – сначала в качестве племенной, а впоследствии волостной сходки, на которой главную роль играли отнюдь не “нарочитые мужи”, а “людье”. По его мнению, компетенция вечевых собраний была довольно обширна. «Вече ведало вопросами войны и мира, распоряжалось княжеским столом, финансовыми и земельными ресурсами волости, санкционировало бюджетные сборы, сме­щало неугодную администрацию. Вече в Киевской Руси встречалось во всех землях-волостях. С помощью веча, бывшего верховным органом власти городов-государств на Руси второй половины XI – начала XIII в., народ влиял на ход политической жизни в желательном для себя направлении» (Фроянов 1980: 184). Понятие “город-государство” как определение территориально-политической структуры Древней Руси в концепции И.Я. Фроянова было противопоставлено понятию о феодальной федерации. Если Л.В. Черепнин выделил три типа феодальной государственности – княжескую монархию в Ростово-Суздальской земле, княжескую федерацию в Киевской земле и боярскую республику в Новгородской земле (Черепнин 1974), то И.Я. Фроянов выступал за монотипность государственных образований: вечевая демократия в Новгороде для него нисколько не отличалась от вечевой демократии в Киевской земле. Политическая модель города-государства не была оригинальной для средневековья, однако И.Я. Фроянов, который в своей докторской диссертации разошелся со сторонниками концепции М.Н. Тихомирова в вопросе формирования древнерусских городов как феодальных центров и рассматривал их как племенные центры, полагая, что важную роль сыграл не столько аграрный, сколько торговый фактор, подорвавший основы родового строя (Фроянов 1999: 73 – 89), опираясь на идеи дореволюционных сторонников общинно-вечевого строя (Н.И. Костомаров, А.И. Никитский и др.), уподоблял древнерусские города древнегреческим полисам. С точки зрения исследователя города-государства «являли собой самостоятельные общественные союзы, представляющие законченное целое, союзы, где княжеская впасть была далеко не всеобъемлющей, а лишь одной из пружин социально-политического механизма, лежавшего в основе государственного устройства» (Фроянов 1980: 227). Для иллюстрации положения о том, что города сформировались в процессе интеграции общин и были тесно связаны с сельской округой-волостью, исследователь привлек обширный историографический материал из области антиковедения и воспользовался широкими возможностями сравнительно-сопоставительного метода. По его мнению, «Исследование источников убеждает в наличии трехступенчатой структуры власти Руси тех времен. Военный вождь-князь, наделенный определенными религиозными и судебными функциями, совет племенной знати (старцы градские) и народное собрание (вече) – вот основные конструкции политического здания изучаемой эпохи. Эта структура соответствует политической структуре городов-государств Древнего мира. Обращает внимание совпадение терминов, обозначающих членов совета старейшин на Руси и в древнем Шумере: в летописи встречаем “старцев градских”, а в шумерийских документах – “старцев города”. Совет “старцев” заседал и в гомеровском эпосе. Большое сходство городских властей Руси конца IX–X вв. с властями городов-государств Востока и “классической” Греции, подкрепляемое терминологическими совпадениями в области политической лексики вряд ли можно счесть случайностью. Оно по нашему глубокому убеждению, свидетельствует о схожести социально-политических процессов, протекавших в древнем Шумере, гомеровской Греции и языческой Руси, говорит о их стадиальной близости» (Фроянов 1980: 230 – 231). Таким образом, в еще большей степени стали очевидны расхождения И.Я. Фроянова с советской историографической традицией: дело заключалось уже не в концептуальном расхождении, а в пересмотре марксистской социологической схемы, конкретно-историческое содержание которой исследователь в разное время наполнил выводами, сделанными на базе этнографических наблюдений Г. Л. Моргана и Дж. Дж. Фрезера над общественным строем первобытных народов. Если в 1973 г. И.П. Шаскольский отмечал, что И.Я. Фроянов признает наличие в Киевской Руси классов и государства – и в этом его отличие от А.Я. Гуревича, отрицающего наличие классового государства до XIII в. (Фроянов 1999: 355), то к 1980 г. акценты И.Я. Фроянова оказались смещены – он уже не признавал Киевскую Русь классовым обществом, а в киевском “суперсоюзе” IX–X вв. видел лишь первые черты государственности. Внимание И.Я. Фроянова к дореволюционным концепциям генезиса древнерусской государственности способствовало его критике в научной периодике, одним из инициаторов которой стал В.Т. Пашуто. В рецензии на монографию “Киевская Русь. Очерки социально-политической истории” он писал: «Видя на переплете этой книги год 1980-й, не веришь своим глазам: так далеко ее содержание оттого, что находят в Древней Руси современные советские историки, так близка она тому, что, казалось бы, давно осталось за пределами нашей историографии». В.Т. Пашуто счел неоправданным как отказ от признания древнерусского общества феодальным, классовым, так и стремление переместить центр тяжести с политической элиты на народные массы. «Активность народа, по И.Я. Фроянову, это непосредственная демократия, это власть князей и подвластного им аппарата, опирающаяся на народ: лишь в такой форме видится ему прогресс в пору становления государства. Трудно ли такой взгляд обосновать? Вовсе нет, во всяком случае, гораздо легче, чем противоположный. Надо только закрыть глаза на все сделанное советской наукой и доверчиво следовать за летописцем». С точки зрения В.Т. Пашуто автор нарушил несколько норм исследования: не раскрыл классовой природы раннефеодальных государств, не провел комплексного анализа трудов классиков марксизма-ленинизма, ограничившись набором случайных цитат. «Цитаты подобраны по нескольким аспектам и, верные сами по себе, притягиваются насильственно к изложению». Как отмечал рецензент: «Отношение к историографии у И.Я. Фроянова такое же, как и классикам марксизма-ленинизма: не касаясь сути концепций и места приводимых учеными фактов в их обосновании, он собирает у каждого то, что ему подходит». Не устраивала В. Т. Пашуто и источниковедческая методика И.Я. Фроянова: «новая его книга наполнена летописными цитатами, но толкуются они с тем “наивным реализмом”, который избавляет автора от необходимости задуматься об идеологии летописцев, о политических симпатиях к тому или иному восхваляемому ими князю, об их социально или религиозно обусловленном лицемерии относительно власти трудящихся – словом, обо всем том, что выявило советское источниковедение и что находит убедительные аналогии в феодальном летописании Европы». Критике подвергся и сравнительно-исторический метод И.Я. Фроянова, который, по словам рецензента, «не выдерживает сопоставления с нормами современного системного анализа» (Пашуто 1982: 174 – 178). Рецензент подчеркнул и тот факт, что для обоснования теории о древнерусских городах-государствах исследователь обратился к концептуальным прецедентам дореволюционной историографии. Как утверждает В. С. Брачев, по инициативе В. Т. Пашуто были написаны и другие статьи с критикой концепции И. Я. Фроянова (Брачев 2010: 533). Так, Ю.А. Лимонов, посвятивший статью источниковедческой оценке книги “Киевская Русь. Очерки социально-политической истории”, писал, что «Общие положения автора немногочисленны и сводятся к “теоретическому осмыслению” соотношения типа источника, использованного в исследовании, т.е. летописи, и собственных исторических построений. По его мнению, эта связь элементарна. Вначале исследователь предлагает логическое, абстрактное заключение по любому вопросу – история веча, города или иных социальных явлений Древней Руси, затем свое построение иллюстрирует примерами из летописи». «Непосредственное использование летописных материалов И.Я. Фроянов проводит “просто”, не осложняя этот процесс какими-либо исследованиями, гипотезами в отношении текста анализом или критикой, повсеместно принятыми в современной историографии». Рецензент отметил отсутствие элементов текстологического анализа, поверхностное отношение к генетической структуре летописания, тенденцию к широкому использованию памятников позднего летописания, спорность предлагаемых интерпретаций и т.д. С его точки зрения «В нашей историографии, пожалуй, трудно найти такое, как в рецензируемой книге, не то что неквалифицированное, а просто нигилистическое отношение к источниковедению, отрасли науки, дающей весь материал для исторических построений. Естественно, что автор монографии заплатил за свое пренебрежение сполна. Любое его построение, основанное на летописном источнике, требует пересмотра» (Лимонов 1982: 173 – 178). В рецензии, написанной М.Б. Свердловым и Я.Н. Щаповым, среди недостатков исследования отмечалось недооценка процессов классообразования, подмена государственных форм развития восточных славян племенными, отсутствие системного анализа социальной структуры, который «открывает неограниченные возможности субъективным интерпретациям». К их числу авторы отнесли игнорирование прав верховной государственной собственности на землю, отрицание феодального землевладения, критику традиционного взгляда на формирование феодальных городских центров, теорию о городах государствах, не учитывающую различия социальной ситуации античной Греции и Древней Руси. С точки зрения рецензентов, «Существенным методологическим промахом И.Я. Фроянова является и то, что Киевская Русь рассматривается в отрыве от тех политических, государственных образований, к которым она принадлежит по своему типу, по своему месту в Восточной Европе». По их мнению, это привело к тому, что автор «по существу вырывает историю Руси IX–XII вв. из истории страны и переносит ее в круг архаичных обществ», при этом, его не интересует «чем были, во что превратились и существовали ли вообще в истории Руси XIV–XV вв. те социальные и политические явления, которым он посвятил свое исследование. Его концепция предполагает не преемственность периодов развития внутри одной феодальной формации, но лишь противопоставление Киевской Руси последующей истории». В отличие от В.Т. Пашуто, исследователи отметили, что в книге «есть любопытные наблюдения, касающиеся отдельных явлений и институтов. Однако они с трудом могут быть выявлены среди массы необоснованных, надуманных положений» (Свердлов, Щапов 1982: 178 – 186). Возражения одного из авторов рецензии – М.Б. Свердлова – были развиты в монографии “Генезис и структура феодального общества в Древней Руси” (1983), в которой автор, исходя из принципа сопоставления синхронистических явлений, принадлежащих к одной формационной стадии, отверг гипотезы И.Я. Фроянова об образовании городов, о территориально-политической структуре Древней Руси, о позднем складывании феодального землевладения и т. д. Критике было подвергнуто и положение о том, что княжеская власть существовала за счет дофеодальных кормлений и интерпретация социально-политических институтов как органов “общинной демократии”. Не был согласен М.Б. Свердлов и с предложенной И.Я. Фрояновым структурой зависимого населения и со структурой политической элиты Древней Руси. Он пришел к выводу, что работа И.Я. Фроянова основана на «недоказанном противопоставлении князьям и боярам социально нерасчлененной группы “народ”, “демократическая часть населения”, на частичной выборке источников при их субъективной интерпретации, произвольных сравнительно-исторических параллелях» (Свердлов 1983: 16). В ноябре 1982 г. И.Я. Фроянов направил письмо в редакцию журнала “Вопросы истории” с критикой рецензии В.Т. Пашуто, содержащей, по его мнению, необоснованные, произвольные утверждения, противоречащие содержанию книги. Это письмо не было опубликовано в журнале, его содержание стало известным после его публикации в сборнике “Средневековая и Новая Россия”, опубликованном к 60-летию И.Я. Фроянова (1996). В январе 1983 г. И.Я. Фроянов обратился с аналогичным письмом к главному редактору журнала “История СССР” И.Д. Ковальченко, однако возможность публикации ответа Ю.А. Лимонову, М.Б. Свердлову и Я.Н. Щапову ему предоставляли лишь в случае конструктивного подхода к решению затронутых рецензентами положений концепции. Тем временем критика концепции исследователями, разделявшими феодальную парадигму развития древнерусской государственности, продолжалась. Так, в более поздней статье М.Б. Свердлов подчеркивал, что И.Я. Фроянов не определяет ни формационный строй Древней Руси, ни дает качественного определения используемых им терминов “рабство” и “феодализм”, что препятствует определению формационной конкретности. «Положения, развиваемые Фрояновым, возвращают к тезису начала 1930-х годов о рабовладельческом хозяйстве как «одной из главнейших предпосылок феодализма в России», но не раскрытой в конкретно-историческом содержании. Характеристика господского хозяйства, основанного на рабовладении, ведет к точке зрения Рожкова, Ключевского и работам, написанным под их влиянием. Мнение Фроянова о социально-политическом строе Древней Руси возвращает, с некоторыми изменениями, к концепциям Ключевского, Павлова-Сильванского, Сергеевича, Костомарова, Погодина и славянофилов, а также к теориям буржуазной историографии второй половины XIX — начала XX в., в которых Фроянов видит «историографические и историко-социологические предпосылки» современного исследования «городов-государств» Киевской Руси. Поэтому вместо форм раннеклассовой борьбы в процессе становления феодального общества X—XII вв. Фроянов видит межплеменную борьбу, столкновения в XI в. «племенной верхушки с демократической, частью свободного населения», политические конфликты между князем и вечем, о чем писали историки второй половины XIX — начала XX века (Свердлов 1985: 80 – 82). А.А. Горский отмечал, что «И.Я. Фроянов выступает с концепцией, согласно которой Киевская Русь представляла собой родоплеменное общество последнего периода его существования. Даже в XII — первой половине XIII в. феодализм на Руси, по его мнению, только еще нарождался, а не господствовал. В основе этой концепции лежит убеждение в возможности существования феодализма только в вотчинной форме, что вызывает отрицание Фрояновым феодального характера государственно-корпоративных форм эксплуатации. Если даже исходить из «вотчинной» концепции генезиса феодализма, то все равно заметно, что Фроянов архаизирует общество Киевской Руси, ибо там уже для XI в. бесспорным является наличие княжеских домениальных владений, а в XII в. многочисленны упоминания о боярских и монастырских вотчинах (единичные для XI столетия)» (Горский 1986: 78). Н.Ф. Котляр писал, что «Тема возникновения древнерусских городов теснейшим образом связана с более общей проблемой феодализации восточнославянского общества. Это признают даже те историки, которые подвергают сомнению феодальную сущность Киевской Руси (по крайней мере первых двух-трех столетий ее государственного бытия) и ее городов. Например, И.Я. Фроянов, считающий, что феодализм не утвердился на Руси еще и в XII в., главные усилия прилагает к тому, чтобы доказать родо-племенное, а не феодальное происхождение и суть городских ее центров. В серии своих статей и в изданной в 1974 г. книге И. Я. Фроянов, по существу, утверждает, что Древнерусское государство не было феодальным. Как отмечал Л. В. Черепнин, рассуждения этого историка «ведут его, вопреки фактам, к признанию Киевского государства XI—XII вв. рабовладельческим» и (добавим мы) в значительно мере родо-племенным. Некоторые последователи И. Я. Фроянова идут еще дальше. Так, А. Ю. Дворниченко полагает, что даже в XIV—XV вв. на Руси феодальное общество продолжало оставаться на стадии формирования. Такие авторы отказывают древнерусскому феодализму в праве на существование потому, что, по их мнению, он не соответствует некоей «классической модели». Например, крупное феодальное землевладение и хозяйство на Руси появляются якобы слишком поздно (как образно пишет И. Я. Фроянов, «надо решительно подчеркнуть, что древнерусские вотчины на протяжении XI—XII вв. выглядели подобно островкам, затерянным в море свободного крестьянского землевладения и хозяйства, господствовавшего в экономике Киевской Руси»); в древнерусском хозяйстве будто бы большое место занимали рабы. Но существует ли вообще универсальная для всех, хотя бы европейских, стран модель феодализма?» Исследователь дал отрицательный ответ на этот вопрос, сославшись на мнение К. Маркса о том, что «один и тот же экономический базис... может обнаруживать в своем проявлении бесконечные вариации и градации, которые возможно понять лишь при помощи анализа этих эмпирически данных обстоятельств» (Котляр 1986: 74 – 75). Поскольку концепция “городов-государств” расходилась с принятым в советской науке представлением о феодальном городе, Н.Ф. Котляр выступил против использованных И.Я. Фрояновым «крупных достижений досоветской историографии» в области сравнительно-исторического методологии, считая, что осуществленные им сопоставления древнерусских городов с городами-государствами шумерийцев, гомеровских греков, юго-западных славян, африканских йорубов, несостоятельными с методологической точки зрения, не соответствующими требованиям синхро-стадиального анализа. «Выдвигая гипотезу бытования городов-государств на Руси, И.Я. Фроянов руководствовался, как видно из его книги, случайными, порою чисто внешними аналогиями или наблюдениями над отдельными, неверно трактуемыми им сторонами жизни древнерусского города, зато обошел главную сторону дела: способ производства, а также присущий тому или иному способу производства характер землевладения, в нашем случае — античному и средневековому. В сущности, древнерусский город как социальная общность представляется И.Я. Фроянову в виде большой деревни, поскольку принципиальную разницу между ними в его книге трудно уловить» — несколько утрируя ситуацию писал исследователь (Котляр 1986: 86 – 87). Ю.А. Лимонов в монографии, посвященной социально-политической истории Владимиро-Суздальской Руси, высказал критические замечания относительно трактовки вечевых институтов, однако подчеркнул, что наблюдения в отношении дворян Южной Руси заслуживают внимания (Лимонов 1987: 15). А.П. Новосельцев подчеркивал, что И. Я. Фроянов «по сути дела, низвел Древнюю Русь до уровня родоплеменных объединений периода военной демократии. При этом нельзя не отметить, что Фроянов, наряду со своеобразным толкованием древнерусских источников, широко пользуется сравнительным методом. Должен отметить, что этим методом надо пользоваться правильно, осторожно сравнивая типологически сходные институты и явления, а не разностадийные и разноформационные, как часто делает Фроянов» (Новосельцев 1986: 38). Позднее в разделе, посвященном Древнерусскому феодальному государству, во втором томе “Истории Европы” А.П. Новосельцев писал, что «После завершения дискуссий конца 20-х – начала 30-х гг. в отечественной науке победила точка зрения Б.Д. Грекова, согласно которой отрицалось наличие у восточных славян рабовладельческой формации, время Киевской Руси считалось периодом генезиса феодализма. Однако в наши дни ряд исследователей обратили внимание на необходимость изучения роли рабства в Древнерусском государстве, по крайней мере как уклада; с другой стороны, в отдельных работах без достаточных оснований даже утверждается, что Киевская Русь, по крайней мере на ранних этапах своего развития была рабовладельческим обществом. Наконец, в трудах И.Я. Фроянова вообще отрицается классовый характер общества Киевской Руси, которое приравнивается к племенным объединениям типа военной демократии, что весьма спорно» (Новосельцев 1992: 199 – 200). Критика концепции И.Я. Фроянова имела место и в дальнейшем (Свердлов 1996: 12 – 13, 287 – 301; Свердлов 1997: 12 – 13, 285 – 288, и др.), но, несмотря на это, ее развитие продолжалось. В коллективной монографии по истории христианской религии, подготовленной накануне 1000-летия Крещения Руси, И.Я. Фроянов написал раздел, посвященный становлению христианства на Руси, где высказался против трактовки христианства в качестве феодальной идеологии, как это расценивалось советской историографией. По его мнению, принятие христианства и княгиней Ольгой и князем Владимиром I имело частный характер: большее значение он придавал синтезу язычества с христианством, породившего проблему “двоеверия” на Руси. Такая трактовка смыкалась с его представлениями о влиянии архаических элементов на общественную жизнь XI–XII вв. (Фроянов 1988). Одновременно начался новый этап развития концепции на фоне комплексного изучения в Ленинградском университете феномена города-государства на различных стадиях общественно-исторического развития (в Древней Греции, в Византии, на Руси), результаты которого были обобщены в коллективной монографии “Становление и развитие раннеклассовых обществ” (1986), где в частности, подчеркивалось подобие древнегреческого полиса как “универсальной формы” города-государства городам-государствам Древней Руси. Раздел монографии “Становление и развитие раннеклассовых обществ” о городах-государствах Древней Руси, написанный И.Я. Фрояновым в соавторстве с А.Ю. Дворниченко, был положен в основу одноименной монографии по социально-политической истории древнерусских земель. Опираясь на наработки дореволюционной и советской историографии, авторы пришли к выводу о зарождении города как политического и военного центра племенных союзов в переходный межклассовый период на последнем этапе родового строя. Анализ летописного материала позволил авторам установить наличие городов-государств во всех древнерусских землях, опровергнув тезис о противопоставлении “монархического” юга “республиканскому” северу. Территориальная дифференциация Руси была представлена в контексте политической истории местных общин, сложившихся в конце X – начале XI вв., которые превратили княжескую власть в выборный институт вечевой республики, рассматривавшийся в советской историографии как новгородский “феномен” (Фроянов, Дворниченко 1988). Это побудило И.Я. Фроянова обратиться к проблемам новгородской государственности в ряде публикаций, итогом которых стала монография “Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия” (1992), где получила окончательное оформление концепция “бесклассового государства” и была предпринята попытка реконструкции социально-политического процесса VIII–IX вв. на базе гипотезы о существовании “суперсоюзов” словен и полян, второй из которых был завоеван первым в 882 г. под руководством варяжского князя Олега. «Как ни жаль расставаться с мыслью о Древнерусском государстве, объединявшем в конце IX в. Северную и Южную Русь, все-таки придется это сделать, чтобы выйти, наконец, из состояния возвышающего нас обмана и вернуться к реальной истории. В лучшем случае здесь можно вести речь об установлении союзнических отношений между северными племенами во главе со словенами и Русской землей, возглавляемой полянами, причем о таких союзнических отношениях, которые строились на принципах равенства, а не зависимости от Киева» (Фроянов 1992: 125 – 126). Социально-политические события X–XII вв. рассматривались И.Я. Фрояновым в контексте борьбы Киева за господство над Новгородом. Особый интерес представляла его интерпретация событий 1136–1137 гг., расценивавшихся советскими историками как зарождение новгородской республики. И. Я. Фроянов отверг как эту идею, так и точку зрения В.Л. Янина о формировании вечевых институтов в первой трети XII столетия, высказавшись против придания этому факту антимонархических тенденций. По его словам, «князь в Новгороде до памятных происшествий 1136–1137 гг. противостоял республиканским органам лишь в той мере, в какой сохранял зависимость от Киева, и настолько, насколько являлся ставленником киевского князя. Во всем остальном он был составным звеном республиканского административного аппарата. Утратив полностью качества наместника, новгородский князь стал всецело республиканским органом власти, что и вызвало его известное возвышение, засвидетельствованное данными сфрагистики. Таким образом, мы приходим к выводу, противоположному тому, который принят в современной исторической литературе: после 1136—1137 гг. положение княжеской власти в Новгороде упрочилось, а роль князя возросла» (Фроянов 1992: 206 – 207). Книга “Мятежный Новгород” безусловно, стала важной вехой в развитии концепции И.Я. Фроянова: от предыдущих его работ она отличалась большим количеством теоретических построений с использованием элементов источниковедческой критики; в ней были затронуты важные проблемы начального этапа древнерусской государственности, на которые исследователь дал оригинальные, хотя и далеко не бесспорные ответы. Монография И.Я. Фроянова “Древняя Русь. Опыт исследования истории социальной и политической борьбы” (1995) продолжила тенденцию, оформившуюся в “Городах-государствах Древней Руси”. В этой книге были рассмотрены проявления социально-политической борьбы XI–XIII вв. в древнерусских землях, раскрывшие ее внутриобщинную, а не классовую природу и был обоснован тезис о том, что противостояние княжеской власти и земства к середине XII в. повсеместно завершилось победой вечевой демократии (Фроянов 1995). В 1996 г. вышла в свет монография И.Я. Фроянова, посвященная рабству и данничеству у восточных славян, в которой исследователь выделил два этапа в развитии рабовладельческих отношений: первобытное рабство VI–VII вв., источником которого служили пленники (челядь), захватываемые с целью выкупа, и развивающиеся рабовладение VIII–IX вв., когда рабы обосабливаются в социальную категорию, являющуюся объектом торговли, Появление новых разновидностей рабов из числа свободных общинников – холопов и изгоев – он связал с процессом распада родоплеменных отношений в X–XI вв., хотя о господстве рабовладельческого уклада речь не шла. Одним из ключевых аспектов исследования стала проблема даннических отношений в славянском обществе, в рамках которой И.Я. Фроянов подверг критике интерпретацию дани как феодальной ренты и обосновал ее значение как контрибуции, которую рассмотрел как во внешнеполитическом, так и внутриполитическом аспекте. В поле его зрения оказались даннические отношения восточных славян с хазарами, варягами и Византией и даннические отношения славянских племен с Киевом в конце IX–X вв., анализ которых позволил ему отвергнуть тезис А.Н. Насонова о формировании “государственной территории” Киевской Руси, предпосылкой для которой служила гипотеза о распространении “дани и суда” киевских князей в IX – X вв. (Насонов 1951). И.Я. Фроянов выдвинул антитезис о том, что «Так называемое “Киевское государство” X в. являло собой конгломерат племен, рыхлое и неустойчивое племенное образование, сооруженное Киевом посредством военного принуждения прежде всего с целью получения даней и не имеющее прочных внутренних связей, а потому готовое в любой момент рассыпаться. О единой государственной территории, общей и единственной для всех племен власти в данных условиях говорить рано. Дань, будучи внешним побором, навязанным со стороны, причем не только дружинной знатью Киева, но и полянской общиной в целом, не может быть отнесена к налогам в процессе внутреннего общественного развития» (Фроянов 1996: 447). Автор отметил, что подобное мнение уже высказывалось в историографии, но «К сожалению, советские историки не прислушались к тому, что говорили С.В. Бахрушин и В.А. Пархоменко. Их манил образ огромного и могучего Киевского государства, в состав которого вошли земли восточнославянских и некоторых иноэтничных племен, разбросанных по лику Восточной Европы» (Фроянов 1996: 445 – 446). Особое внимание исследователь уделил практике “полюдья”, которое рассматривал и как архаичный ритуально-политический феномен, и как дар, не имевший ничего общего с феодальной рентой. Таким образом, начальный и конечный этап формирования концепции древнерусской государственности у И. Я. Фроянова оказался связан с изучением данничества, доказательством тезиса о дани как контрибуции и опровержением тезиса о дани как феодальной ренте. В то же время, в отличие от исследования 1966 г. исследование 1996 г. было включено в более широкий социально-политический контекст, сформированный предыдущими разработками исследователя, историографическое изучение которых, мы надеемся, будет продолжено, в том числе и в целях детального сопоставления с концепцией В. И. Довженка – М. Ю. Брайчевского – Л. В. Черепнина и др. Принципиальное различие этих концепций, на наш взгляд, заключается в характеристике априорных предпосылок, детерминирующих реконструкцию исторического процесса. В случае В.И. Довженка – М.Ю. Брайчевского – Л.В. Черепнина это выявление феодальных элементов на ранних стадиях социально-политической эволюции восточных славян. В случае И.Я. Фроянова – архаизация общественных отношений, в основе которой лежит представление об “общинном без первобытности” социально-политическом строе. Если появление концепции В.И. Довженка – М.Ю. Брайчевского – Л.В. Черепнина в начале 1950-х гг. было обусловлено стремлением синхронизировать развитие феодальной государственности у восточных славян с развитием феодальной государственности в Европе, то появление концепции И.Я. Фроянова стало закономерной реакцией на ее экспансию в советской историографии 1960 – 1970-х гг., которой сопутствовала тенденция видеть в любом социально-политическом явлении древнерусской эпохи свидетельство формирования феодальной системы господства и подчинения. Библиографический список Брачев 2010 – Брачев В. Служители исторической науки. Академик С. Ф. Платонов. Профессор И. Я. Фроянов. СПб. Горский 1986 – Горский А.А. Феодализация на Руси: основное содержание процесса // Вопросы истории, №8. Гуревич 1970 – Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М. Зимин 1965 – Зимин А.А. Феодальная государственность и Русская Правда // Исторические записки. Т. 56. М. Котляр 1986 – Котляр Н.Ф. Города и генезис феодализма на Руси // Вопросы истории, №12. Лимонов 1982 – Лимонов Ю.А. Об одном опыте освещения истории Киевской Руси (летописи и “исторические построения” в книге И.Я. Фроянова) // История СССР, №5. Лимонов 1987 – Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л. Назаров, Пашуто, Черепнин 1976 – Назаров В.Д., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Проблемы общественно-политической истории феодальной России в новейшей историографии // Вопросы истории, №4. Насонов 1951 – Насонов А. Н. “Русская земля” и об­разова­ние территории древне­русского государства. М. Новосельцев 1986 – Новосельцев А.П. Некоторые черты древнерусской государственности в сравнительно-историческом аспекте (постановка проблемы) // Древнейшие государства на территории СССР, 1985. М. Новосельцев 1992 – Новосельцев А. П. Древнерусское государство // История Европы. Т. 2. Средневековая Европа. М. Рапов 1977 – Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII в. М. Свердлов, Щапов 1982 – Свердлов М.Б., Щапов Я.Н. Последствия неверного подхода к изучению важной темы // История СССР, №5. Свердлов 1983 – Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л. Свердлов 1985 – Свердлов М.Б. Современные проблемы изучения генезиса феодализма в Древней Руси // Вопросы истории, №11. Свердлов 1996 – Свердлов М.Б. Общественный строй Древней Руси в русской исторической науке XVIII – XX веков. СПб. Свердлов 1997 – Свердлов М.Б. Становление феодализма в славянских странах. СПб. Пашуто 1982 – Пашуто В.Т. По поводу книги И.Я. Фроянова “Киевская Русь. Очерки социально-политической истории” // Вопросы истории, №9. Тихомиров 1975 – Тихомиров М.Н. Условное феодальное держание на Руси в XII в. // Тихомиров М. Н. Древняя Русь. М. Фроянов 1980 – Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л. Фроянов 1988 – Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси // Курбатов Г.Л., Фролов Э.Д., Фроя­нов И.Я. Христианство: Античность. Ви­зантия. Древняя Русь. Л. Фроянов 1992 – Фроянов И.Я Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. СПб. Фроянов 1995 – Фроянов И.Я. Древняя Русь. Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М., СПб. Фроянов 1996 – Фроянов И.Я. Рабство и данничество у восточных славян (VI – X вв.). СПб. Фроянов 1999 – Фроянов И.Я. Киевская Русь. Главные черты социально-экономического строя. СПб. Фроянов 2010 – Фроянов И.Я. Зависимые люди Древней Руси (челядь, холопы, данники, смерды). СПб. Фроянов, Дворниченко 1988 – Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л. Черепнин 1965 – Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда // Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В., Шушарин В. П., Щапов Я. Н. Древнерусское государство и его международное значение. М. Черепнин 1974 – Черепнин Л. В. Пути и формы политического развития русских земель XII — начала XIII вв. // Польша и Русь. Черты общности и своеобразия в историческом развитии Руси и Польши XII—XIV вв. М. Черепнин 1976 – Черепнин Л.В. Еще раз о феодализме в Киевской Руси // Из истории экономической и общественной жизни России. М. Щапов 1965 – Щапов Я.Н. Церковь в государственной структуре Древней Руси // Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В., Шушарин В. П., Щапов Я. Н. Древнерусское государство и его международное значение. М. REFERENCES Brachev 2010 – Brachev V. Sluzhiteli istoricheskoi nauki. Akademik S. F. Platonov. Professor I. Ia. Froianov. St. Petersburg, 2010. Gorskii 1986 – Gorskii A.A. Feodalizatsiia na Rusi: osnovnoje soderzhanie prozessa // Voprosy istorii, №8. Gurevich 1970 – Gurevich A.Ia. Problemy genezisa feodalizma v Zapadnoi Europe. Moskow, 1970. Zimin 1965 – Zimin A.A. Feodal’naia gosudarstvennost’ i Russkaia Pravda // Istoricheskie zapiski. T. 56. Moskow, 1965. Kotliar 1986 – Kotliar N.F. Goroda i genezis feodalizma na Rusi // Voprosy istorii, №12. Limonov 1982 – Limonov Iu.A. Ob odnom opyte osveshchenia istorii Kievskoi Rusi (letopisi i “istoricheskie postroenia” v knige I.Ia. Froyanova) // Istoria SSSR, №5. Limonov 1987 – Limonov Iu.A. Vladimiro-Suzdal’skaia Rus’. Ocherki sotsial’no-politicheskoi istorii. Leningrad, 1987. Nazarov, Pashuto, Cherepnin 1976 – Nazarov V.D., Pashuto V.T., Cherepnin L.V. Problemy obshchestvenno-politicheskoi istorii feodal’noi Rossii v noveishei istoriografii // Voprosy istorii, №4. Nasonov 1951 – Nasonov A. N. “Russkaia zemlia” i ob­razova­nie territorii drevne­russkogo gosudarstva. Moskow, 1951. Novosel’tsev 1986 – Novosel’tsev A.P. Nekotorye cherty drevnerusskoi gosudarstvennosti v sravnitel’no-istoricheskom aspekte (postanovka problemy) // Drevneishie gosudarstva na territorii SSSR, 1985. Moskow, 1985. Novosel’tsev 1992 – Novosel’tsev A. P. Drevnerusskoe gosudarstvo // Istoria Europy. T. 2. Srednevekovaia Europa. Moskow, 1992. Rapov 1977 – Rapov O.M. Kniazheskie vladenia na Rusi v X — pervoi polovine XIII v. Moskow, 1977. Sverdlov, Shchapov 1982 – Sverdlov M.B., Shchapov Ia.N. Posledstvia nevernogo podkhoda k izucheniu vazhnoi temy // Istoria SSSR, №5. Sverdlov 1983 – Sverdlov M.B. Genezis i struktura feodal’nogo obshchestva v Drevnei Rusi. Leningrad, 1983. Sverdlov 1985 – Sverdlov M.B. Sovremennye problemy izuchenia genezisa feodalizma v Drevnei Rusi // Voprosy istorii, №11. Sverdlov 1996 – Sverdlov M.B. Obshchestvennyi stroi Drevnei Rusi v russkoi istoricheskoi nauke XVIII – XX vekov. St. Petersburg, 1996. Sverdlov 1997 – Sverdlov M.B. Stanovlenije feodalizma v slavianskikh stranakh. St. Petersburg, 1997. Pashuto 1982 – Pashuto V.T. Po povodu knigi I.Ia. Froyanova “Kievskaia Rus’. Ocherki sotsial’no-politicheskoi istorii” // Voprosy istorii, №9. Tikhomirov 1975 – Tikhomirov M.N. Uslovnoje feodal’noje derzhanije na Rusi v XII v. // Tikhomirov M. N. Drevniaia Rus’. Moskow, 1975. Froyanov 1980 – Froyanov I.Ia. Kievskaia Rus’: Ocherki sotsial’no-politicheskoi istorii. Leningrad, 1980. Froyanov 1988 – Froyanov I.Ia. Nachalo khristianstva na Rusi // Kurbatov G.L., Frolov E.D., Froya­nov I.Ia. Khristianstvo: Antichnost’. Vi­zantia. Drevniaia Rus’. Leningrad, 1988. Froyanov 1992 – Froyanov I.Ia Miatezhnyi Novgorod. Ocherki istorii gosudarstvennosti, sotsial’noi i politicheskoi bor’by kontsa IX – nachala XIII stoletia. St. Petersburg, 1992. Froianov 1995 – Froyanov I.Ia. Drevniaia Rus’. Opyt issledovaniia istorii sotsial’noi i politicheskoi bor’by. Moskow, St. Petersburg, 1995. Froyanov 1996 – Froyanov I.Ia. Rabstvo i dannichestvo u vostochnykh slavian (VI – X vv.). St. Petersburg, 1996. Froyanov 1999 – Froyanov I.Ia. Kievskaia Rus’. Glavnye cherty sotsial’no-ekonomicheskogo stroia. St. Petersburg, 1999. Froyanov 2010 – Froyanov I.Ia. Zavisimye ludi Drevnei Rusi (cheliad’, kholopy, danniki, smerdy). St. Petersburg, 2010. Froyanov, Dvornichenko 1988 – Froyanov I.Ia., Dvornichenko A.Iu. Goroda-gosudarstva Drevnei Rusi. Leningrad, 1988. Cherepnin 1965 – Cherepnin L.V. Obshchestvenno-politicheskie otnoshenia v Drevnei Rusi i Russkaia Pravda // Novosel’tsev A. P., Pashuto V. T., Cherepnin L. V., Shusharin V. P., Shchapov Ia. N. Drevnerusskoe gosudarstvo i ego mezhdunarodnoe znachenie. Moskow, 1965. Cherepnin 1974 – Cherepnin L. V. Puti i formy politicheskogo razvitiia russkikh zemel’ XII — nachala XIII vv. // Pol’sha i Rus’. Cherty obshchnosti i svoeobrazia v istoricheskom razvitii Rusi i Pol’shi XII—XIV vv. Moskow, 1974. Cherepnin 1976 – Cherepnin L.V. Jeshche raz o feodalizme v Kievskoi Rusi // Iz istorii ekonomicheskoi i obshchestvennoi zhizni Rossii. Moskow, 1976. Shchapov 1965 – Shchapov Ia.N. Tserkov’ v gosudarstvennoi strukture Drevnei Rusi // Novosel’tsev A. P., Pashuto V. T., Cherepnin L. V., Shusharin V. P., Shchapov Ia. N. Drevnerusskoe gosudarstvo i ego mezhdunarodnoe znachenie. Moskow, 1965. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Михаил Немцев О понятии «эмиграция» – сейчас (заметка) фотография Полы Пап. «Историческая Экспертиза» продолжает дискуссию о выборе российского гуманитария после путинского вторжения в Украину, начатую Дмитрием Травиным[1] («Почему мне важна Россия») и продолженную Дмитрием Дубровским[2] («Почему я уехал, или «заметки постороннего») и Николаем Кульбака[3] (««Уехать нельзя остаться», где поставить запятую»). Предлагаем Вашему вниманию статью Михаила Немцева – редакция «ИЭ». В статье рассматривается применимость понятия «эмиграция» к тем, кто уехал из России в 2022 году. Основной тезис статьи состоит в том, что в современных условиях новая волна «эмиграции», начавшаяся в 2012 году, происходит в существенно иных обстоятельствах, чем предыдущие волны эмиграции из России, поэтому объективно требуется новое понятие. Поэтому сами новые российские «эмигранты» часто отказываются так себя именовать. Эмиграция подразумевает слом повседневности. Рассмотрены две возникающие при этом проблемы. Это разрыв ближайших социальных связей, что переживается как неисполнение долга. И это физическая невозможность присутствия в родном ландшафте (на родине), что переживается как разлука. Однако в современном мире существуют частные решения, позволяющие справиться с этими проблемами. И это тоже фактор переосмысления понятия «эмиграция». Ключевые слова: 24 февраля 2022, волны эмиграции, «путинский исход», релокация, российская эмиграция, эмиграция из России, Родина, экспаты Об авторе: Михаил Немцев родился в 1980 г. Кандидат философских наук, магистр гендерных исследований. Преподавал философию и другие гуманитарные науки в ВУЗах России. В данный момент – сотрудник Российско-армянского (Славянского) университета в Ереване (Армения). Email: nemtsev.m@gmail.com Mikhail Nemtsev CONCERNING THE CONCEPT OF ‘EMIGRATION’ – NOW (AN ESSAY) The article’ main question is whether those who has left Russia in 2022 due to politics reasons might be called ‘emigrants. Many of them oppose this notion, using other words, such as ‘relocants’ etc. Russia has unique story of several waves of emigration since the last part of 19 Century. The ongoing wave is observable since 2012, although since 24.02.2022 we witnessed an obvious surge. My main stance is that ongoing situation essentially differs from situations of previous waves, this there is a need for a new term instead of ‘emigration’.This better term has not emerged yet. Leaving one’s country implies destruction of one’s everydayness. I concentrate on two problems: breaks in the closest social connections, that is being perceived as violation of the duty, and leaving one’s native land (the Homeland), which is being perceived as separation. These problems among others influence decisions concerning leaving the country. Nonetheless, the world communities of people who have left their countries have experience of dealing with these problems. Key Words: February 24 in Russia, Expatriates, Homeland, “Putin’s exodus”, relocation, Russian Emigration, Waves of Emigration from Russia About the Author: Mikhail Nemtsev was born in 1980. He has Ph.D. (kandidatskaya) in Philosophy and MA in Gender Studies. He taught Philosophy and Humanities in various Universities in Russia. Currently he teaches Post-colonial Theory at Russian-Armenian University in Yerevan, Armenia. Email: nemtsev.m@gmail.com Примем, что «эмигрантами» можно считать тех, кто не может вернуться в страну происхождения. Тех, кто либо покинули её собственным решением, либо вынуждены были так поступить под давлением внешних сил: угроз, арестов, угроза арестом, необходимость продолжения работы, более невозможной на Родине, и т.п. Там, куда они уехали, эмигранты предоставлены сами себе. Это отличает их от беженцев, нуждающихся в убежище и непосредственной помощи. Впрочем, разделительная линия между теми и теми неотчётлива, и не в ней дело. Оказавшись в другой стране, эмигранты свободны отрешиться от своей прошлой истории, перезагрузив её, либо длят её, как могут. Они оказываются в своеобразной второй реальности: их воображение и рассудок захвачены процессами и событиями, в которых они непосредственного участия не принимают. Опыт послереволюционной эмиграции показал, что так можно жить годы и годы. «Эмиграция» требует самоопределения по отношению к этой захваченности, которая для кого-то остаётся самым сильным фактором связи с прошлой жизнью. Почему мы, те, кто покинул Россию после 24 февраля и из-за 24 февраля, часто избегаем называть себя «эмигрантами»? И как им(нам) теперь себя называть? Распространились новые слова – «релоканты», «уехавшие». Но одних «релокантов» в гостинице встречает присланный их компанией менеджер по релокации, а других вообще никто не встречает, вообще никто. Вероятно, самое подходящее слово для тех, кто перестал жить в России в 2022 году, ещё появится. Под «перестали жить в России» я имею в виду самые разные решения относительно своей жизни. И решительный отъезд навсегда в другую страну, вплоть до обретения другого гражданства (у кого есть такая возможность). И временное, по самоощущению, перемещение в соседнюю страну переждать и осмотреться. И такое же перемещение, – но затягивающееся на неопределённый срок; и мерцательную жизнь между двумя, тремя, большим числом стран, включая в их число и Россию. И другие возможные варианты. Полной типологии жизненных ситуаций этого года ещё только предстоит появиться. В разных странах – в Армении, Германии, Грузии, Израиле, Казахстане, Монголии, Эстонии, те, кто туда уехал, оказались в разных культурно-политических ситуациях и должны адаптироваться к разным ожиданиям относительно приезжих из РФ. Языковой и расовый фактор по-разному влияет на жизнь в разных местах. Скажем, не все до того даже подозревали, что когда-либо где-либо могут оказаться не просто этническим, но расовым меньшинством, –и что к ним будут хорошо, доверительно относиться, но по лицу сразу распознавать в них чужих, как сами они там, дома, у себя, привыкли узнавать приезжих Слова «эмиграция» и «эмигрант» в российской культуре слишком нагружены массой коннотаций. Тот, кто использует его сейчас, вольно или невольно соотносит текущую ситуацию с ситуациями наиболее известных волн эмиграции – послереволюционной и эмиграции 1970-х. На мой взгляд, современная ситуация принципиально отлична. Именно поэтому возникают трудности с именованиями. Вероятно, сейчас ещё пока невозможно найти универсальное слово, чтобы назвать им всех случаи проживания в чужой стране, потому что это по какой-либо причине предпочтительнее нахождения в родной. Но когда началась эта «современная ситуация»? Начало полномасштабной войны против Украины 24 февраля 2022 стало неожиданностью даже и для тех, кто вроде бы её заранее ждал. Это было настоящее Событие, а к такому не подготовиться. Оно побудило к бегству из России до полумиллиона человек, преимущественно жителей крупных городов. Однако эта волна – лишь пиковое продолжение очередной волны отъездов из России, начавшейся в 2012 году (причём статистика имеет тенденцию преуменьшать отток россиян за рубеж[4]). В одном из исследований «предковидного» 2019 года[5] эта волна прямо названа «путинским исходом». Он начался как раз около десяти лет назад. Далеко не все покидали Россию в это десятилетие по политическим причинам (даже если сейчас годы спустя, эти люди стали намного непримиримее). И далеко не все, кто это сделал в 2022 году, являлись или ощущали себя политическими активистами. Этот «путинский исход» вызван сочетанием нескольких факторов. Вообще решение о безвозвратном отъезде (собственно об эмиграции) принимается под действием множества факторов, и не все они подконтрольны субъекту решения[6]. Это решение должно взломать личную повседневность. И вот тут-то она являет свои скрытые пружины. Необходимость разрушения устоявшейся повседневности — это вызов, перед которым для кого-то меркнут политические соображения. Можно выделить два в особенности важных измерения этого вызова. Во-первых, в нашу повседневность встроены другие люди и обязательства перед ними. То есть частью повседневности многих из нас является исполнение долга. Того неисполнимого приказа перед другими, который не позволяет однако, помышлять о том, чтобы ему изменить, потому что это недостойно и вообще неприемлемо. Этими другими людьми являются прежде всего близкие И тогда физическое отдаление от них, кроме неисполнения родовых и семейных обязательств, представляется чем-то вроде настоящего предательства. Но это ещё и все те, перед кем у нас есть обязательства, часто взятые на себя нами самими, и чья повседневность пострадает из-за нашего отъезда. Легче тем, у кого такие человеческие связи и так ослаблены либо пространственно растяжимы, скажем, чьи родители не нуждаются в постоянном уходе и присутствии, и так далее. Во-вторых, имеет значение аффективная связь с родными местами (буквально: с родиной), которую самим этим пространственным перемещением придётся разорвать. Под «родиной» (с маленькой буквы) я понимаю «родные места» – географически локализованную конкретную местность, вместе с теми, кто в нём живёт или безотносительно них, с которым мы чувствуем особую связь. «Особую» значит уникальную, неповторимую, если угодно – сердечную связь, которую можно называть сильной привязанностью, можно – любовью. Мы сами знаем те местности, где мы укоренены. Чаще всего это местность, в которой мы выросли и которая воплощает/персонифицирует для нас Родину (с большой буквы) – либо местность уже сознательно избранная для жизни и укоренения. Кто-то такое чувство отношений с конкретной местностью (её стоило бы называть «землёй» – тогда речь идёт об отношениях со своей землёй) может вовсе не находить в себе. Однако стоит признать: такое чувство бывает. И удаление от родины — это настоящая разлука. На неё тоже нужно решиться. Мы разлучаемся не только с людьми, но и с местами – с этим конкретным ландшафтом. с этим сочетанием красок и так далее. Лично я пережил такое удаление, переехав однажды со своей родины — с юга Западной Сибири в Москву (и после этого отъезда мне уже не так важно стало, где именно жить, если не на родине: техники укоренения везде принципиально одни и те же). Но тот переезд, подготовив к будущим переездам в другие страны, мне и дал возможность присмотреться к этому переживанию родины[7]. Важнейшая роль принадлежит самому простому факту невозможности физически оказаться «там» при сохранении чувства субъективной важности нахождения «там». «….Мой родной город. Я совершенно не представляю свою жизнь без прогулок по нему. Не в том смысле, что я большой его знаток (...) А в том – что я, устав от книг, текстов и выступлений, постоянно тычусь в какие-то его уголки. Брожу то в центре, то на окраине» – пишет Дмитрий Травин о своём Санкт-Петербурге в статье «Почему мне важна Россия[8]. И это серьёзный момент жизни. Как вообще можно хорошо думать без родного места? Эти два измерения вопроса об отъезде из России имеют дело с верностью. В социальных сетях или выступлениях некоторых энтузиастов политической эмиграции встречаются требования попросту пренебречь этим. Они антропологически и психологически ошибочны. Они не учитывают, что человеческая повседневность создаётся аффектами уж не в меньшей степени чем убеждениями. Однако эта проблема верности многими (хотя, на признать, не всеми) в конце концов решается, – не концептуально, но практически, то есть деятельностно. Это всегда индивидуальные варианты решений, созданные каждый раз в уникальном сплетении социальных, профессиональных, политических, семейных и прочих обстоятельств. В том, что такие решения возможны, обнадёживают два всемирно-исторических обстоятельства. С одной стороны, благодаря развитию технологий, впервые в истории мы все соприсутствуем в единой информационной и коммуникативной среде. Те, кто читает этот или любой подобный текст, могут читать его в любой точке планеты одновременно. Если они решат созвониться, чтобы обсудить его (или последнюю новость о выходках какого-нибудь высокопоставленного сумасшедшего, о чём мы, к сожалению, слишком часто говорим в эти смутные дни), они сделают это, не придавая значения географической локализации друг друга. Люди прошлых «волн» эмиграции уезжали навсегда. Они прощались навсегда – и готовились к рассинхронизации жизней с теми, кто оставался. Впервые в истории человечества жизни тех, кто разделён географией, синхронизированы[9]. С другой стороны, многие из тех, кто уехал в рядах «путинского исхода», в действительности сформировали распределённый образ жизни, посещая Родину регулярно или время от времени, организуя для детей посещение зимних школ и летних лагерей и т. д. Они таким образом присоединились к транснациональному сообществу «экспатов», людей, живущих в стране другого гражданства краткий или долгий срок, – и способных, в отличие от беженцев, выбирать место и срок жительства. Переживающих трудности сохранения связей с родной культурой, эффекты отчуждения, и т.д.[10] Так живут, скажем, миллионы трудовых мигрантов по всему миру. То есть глобальный мир всё в большей мере становится приспособлен для такой растянутой в пространстве жизни. Да, для неё нужны разнообразные ресурсы. Но они вообще нужны для жизни. После 24 февраля такой «экспатский» образ жизни, сочетающий преимущества различных локализаций, с посещениями дорогих мест, родни и с проектами в России, становится для многих невозможным. Субъективное чувство опасности даже кратковременного приезда в Россию для многих становится слишком интенсивным (в изменчивой ситуации оценить его «объективно» невозможно). К этому можно добавить стыд, переживание причастности к совершенному преступлению. Это переживание для многих также стало совершенно новым и исторически уникальным опытом. Оно вызывает стремление к отталкиванию от источников этой причастности. А к нему можно добавить интенсивную политизацию принадлежности – самого опыта жизни в России и различных форм (не)участия в российской жизни. Прямо сейчас происходит изобретение новых самоидентификаций с Россией и всем «российским». Причём обсуждение этих (само)идентификаций происходит в единой виртуальной среде. Она не уничтожает физические дистанции и расстояния, как предполагали ранние теоретики виртуальной реальности, но заставляет их работать иначе. Россияне, которые уехали из России после 24 февраля и из-за 24 февраля, сливаются теперь с международным сообществом тех, кто сделал это раньше. Они оказываются не заброшенными в пространство чужих и равнодушных к ним народов, как было со многими в послереволюционной «волне». А этот глобальный мир русскоязычных «переехавших» – лишь часть глобального мира куда-то откуда-то уехавших, и их будет только больше. Я думаю, многие из тех, кто в ужасе покидал Россию в этом году с мыслями о возвращении, как только изменятся обстоятельства, – пересмотрят эти свои прошлые мысли, когда они действительно изменятся. Допустим – всё-таки изменятся! Кто-то не сможет вернуться, даже если двери обратно по-настоящему откроются, – тогда для них-то и начнётся действительная эмиграция. А в настоящий момент это слово обозначает нехватку понятий, чтобы говорить о ситуации, где мы оказались, что означает необходимость настоящей гуманитарной работы. [1] https://www.istorex.org/post/д-я-травин-почему-мне-важна-россия [2] https://www.istorex.org/post/дмитрий-дубровский-почему-я-уехал-или-заметки-постороннего [3] https://www.istorex.org/post/николай-кульбака-уехать-нельзя-остаться-где-поставить-запятую [4] Иной русский мир. Исследование о том, сколько россиян уезжают из страны // Проект [16.01.2019].URL: https://www.proekt.media/research/statistika-emigration/ [5] https://issuu.com/atlanticcouncil/docs/the_putin_exodus [6] Кульбака, Николай «Уехать нельзя остаться», где поставить запятую // Историческая экспертиза [2022] URL: https://www.istorex.org/post/николай-кульбака-уехать-нельзя-остаться-где-поставить-запятую [7] См. об этом же: Lorimer, Hayden Homeland // cultural geographies. 2014, Vol. 21(4) 583–604; Тимофеева, Оксана. Родина. М.: Сигма, 2020. (https://syg.ma/rodina.pdf) [8] Травин, Дмитрий. Почему мне важна Россия? // Историческая экспертиза [2022] URL: https://www.istorex.org/post/д-я-травин-почему-мне-важна-россия [9] Немцев Михаил Эмиграции не существует // ГЕФТЕР.РУ [18.09.2017] URL: http://gefter.ru/archive/22714. [10] Mao, J., & Shen, Y. (2015). Cultural identity change in expatriates: A social network perspective. Human Relations, 2015, Vol. 68(10), pp. 1533–1556. doi:10.1177/0018726714561699 "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Андрей Тесля Конгениальные. Рец.: Якобсон Р., Леви-Стросс К. Переписка. 1942 – 1982 / Предисл., подгот. к изд. и прим. Э. Луайе и П. Манилье; пер. с фр. О. Волчек под науч. ред. С. Фокина. – М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2022. – 424 с. В эссе[1] рассматривается опубликованная в 2018 г. во Франции и в 2022 г. вышедшая русским изданием переписка Романа Якобсона и Клода Леви-Стросса, одних из наиболее влиятельных ученых-гуманитариев прошлого столетия. Особенный интерес переписке придает обсуждение собеседниками ключевых вопросов структурализма, понимание ими направленности и смысла собственных научных устремлений – позволяющие по-новому взглянуть на историю структурализма с точки зрения создателей направления. Ключевые слова: история науки, ОПОЯЗ, смысл, структурная лингвистика, структурализм, язык Сведения об авторе: Тесля Андрей Александрович, кандидат философских наук, старший научный сотрудник, научный руководитель Центра исследований русской мысли Балтийского федерального университета имени Иммануила Канта (Калининград); e-mail: mestr81@gmail.com Congenial The essay examines the correspondence between Roman Yakobson and Claude Lévi-Strauss, who were among the most influential humanities scholars of the previous century, published in 2018 in France and in 2022 in Russian edition. The correspondence is of particular interest because of the discussion by the interlocutors of the key issues of structuralism, their understanding of the direction and meaning of their own scientific aspirations – allowing them to take a fresh look at the history of structuralism from the point of view of the creators of the direction. Keywords: history of science, OPOYAZ, meaning, structural linguistics, structuralism, language. Классическая история возникновения «структурализма» начинается с рассказа о встрече Якобсона и Леви-Стросса в начале 1942 г. в Нью-Йорке, в Свободной школе высших исследований[2]. Растерянный, находящийся одновременно и в поисках метода, и в поисках своего места в жизни Леви-Стросс попадает на занятия Якобсона – обнаруживая в лингвистике (к которой французская интеллектуальная традиция привычно внимательна), излагаемой чехословацким беженцем, ключ, позволяющий ему упорядочить то, что представлялось хаосом исследователям, включая и его самого – но чему он не мог поверить, поскольку аборигены вместо хаоса каким-то образом видели в своих отношениях родства раз за разом порядок (а следовательно – разум). Несколько лет спустя, завершая работу над «Элементарными структурами родства» (1948), Леви-Стросс кратко сформулирует свой принцип – утверждая, что если для внешнего наблюдателя нечто, в чем ориентируются те, кто находятся «внутри», выступает как беспорядок и бессмыслица, то это проблема именно внешнего наблюдателя, неспособного уловить, открыть разумность происходящего – имплицитную: разумность, которую аборигены осуществляют на практике. И, следовательно, задача исследователя – открыть, сформулировать эксплицитно то, что имплицитно уже наличествует: подобно тому, как нам удается говорить на языке и посредством языка, не будучи ни лингвистами, ни хоть сколько-нибудь сведущими в грамматике[3]. История рождения «структурализма» станет вопросом уже в 1960-е – почти сразу вслед за стремительным взлетом популярности нового направления. И вопрос родится не по поводу биографических подробностей, влияний и проч. – а исходя из теоретического затруднения: что, собственно, родилось? Чем является «структурализм», в чем общность исследований Якобсона и Леви-Стросса, не говоря о прочих участниках движения? Иными словами, если вопрос ставился/ставится об общей научной программе, а не о «влияниях», если речь не о том, что теоретические построения Якобсона и практика его исследований оказались творчески стимулирующими работу Леви-Стросса, и что последний нашел в работах первого источник интеллектуального вдохновения – то в этой перспективе ответ, действительно, перестает представляться простым. Эммануэль Луайе и Патрис Манилье, подготовившие французское научное издание переписки Якобсона и Леви-Стросса (2018), видят в ней в том числе и возможность ответить на этот вопрос. Согласно их комментарию, «структурализм» не возникает ни в 1940-е, ни в 1950-е (или, чуть меняя формулировку: эти годы будут его предысторией), тогда по существу речь идет об аналогиях, воодушевляющих примерах исследований в других дисциплинах, на которые можно ориентироваться, задаваясь вопросом – как нечто подобное возможно в рамках твоего собственного дисциплинарного знания. Решающее в истории «структурализма» (в рамках понимания последнего Якобсоном и Леви-Строссом) приходится на начало 1960-х, когда длинный путь исследований мифов, начавшийся для Леви-Стросса на рубеже 1940-50-х годов, приведет его к концепту «мифемы» (с. 40 – 42) и возникшему на этой основе 4-хтомнику «Mythologiques», работа над которым займет все 1960-е годы. Подобно «фонеме» в рамках созданной Якобсоном и Трубецким фонологии, «мифема» выступает «пучком дифференциальных элементов»: единство персонажей не дается, а возникает – общим является то, что позволяет отличать от другого (с. 397, 11). Переписка Якобсона и Леви-Стросса представляет разнообразнейший интерес: в ней в изобилии представлены сюжеты, связанные с устройством и изменением академического ландшафта 1940 – 70-х годов (прежде всего американского и французского, но отнюдь не только их), и политические ожидания и страхи, повседневность за границами академии – и многообразные отголоски устных разговоров, поскольку корреспонденты были в первую очередь собеседниками лицом к лицу – как ни удивительно для столь «бумажных» людей, письма для них обоих лишь заместитель личного общения. Но главный интерес публикуемых писем – в обнаруживающейся поразительной конгениальности: они с разных сторон океана одновременно отзываются на одни и те же книги, они синхронно видят в тех или иных идеях, только что ставших предметом обсуждения, возможность дальнейшего развития, применения к занимающему их (стремительно реагируя, к примеру, на выход «Кибернетики» Винера). И, вопреки стереотипу, наибольшего созвучия они достигают, отзываясь на открытие «Соссюра за пределами “Курса…”» – наступившего после открытия его архива понимания, насколько Соссюр далек от идей, привычно ассоциировавшихся с ним после публикации его учениками «Курса…» в 1916 г. Они оба не только интересуются обнаружившимся у исторического Соссюра первостепенным вниманием к метаморфозам знаков (с. 263), но именно в этом, неортодоксальном Соссюре обнаруживают сходство с тем, что занимает их самих. Как будет (вполне традиционно) формулировать Леви-Стросс, по существу повторяя закон обратного соотношения объема и содержания понятий – смысл общего не велик, он возрастает, приближаясь к неисчерпаемости, по мере того как наш интерес приближается к индивидуальному. И это важно в том числе и для понимания «структурализма», как он понимался двумя собеседниками – не как поиск общего, инварианта (в идеале – универсального), а как в конце концов способ, дающий понимание конкретного, не редуцируя его к общему, а посредством общего получая возможность понимать единичное. Переходя от общих разговоров к конкретному – напомним, что единственным написанным в соавторстве, к двадцатилетию их дружбы, текстом станет анализ бодлеровских «Кошек» (1840). Примечательно, что Якобсон остро отреагирует на критические замечания – что «обычный читатель» не способен увидеть, расслышать в «Кошках» то, что они вдвоем с Леви-Строссом вычленяют на разных уровнях анализа в стихотворении. Думается, острота реакции, «задетость» этим критическим штампом будет связана прежде всего с переживанием непонятости самой сути того научного видения, которое соединяло соавторов: «обычный читатель» (помимо того, что он сам по себе есть нечто, миру неизвестное – это существующее сугубо как абстракция в сознании критика), разумеется, не проводит анализа подобного тому, что проделали авторы, как не было ничего подобного написанному в статье в сознании самого Бодлера. В известном смысле это возврат к одной из основополагающих, создающих «формализм» статей – эйхенбаумовской «Как сделана “Шинель” Гоголя?» (1918), после более чем сорока лет исследований: не отдаваться импрессионизму, не описывать предмет на его же собственном языке, а понять, как возникает впечатление, посредством чего, каким образом этот небольшой набор звуков и знаков устроен? И эти четырнадцать строк оказываются поистине неисчерпаемы – ведь статья Якобсона и Леви-Стросса (начавшаяся с замечаний в письме последнего, как «попутных рассуждений») является не более чем эссе, без претензии на окончательность, демонстрацией того, как, даже при беглом прикосновении, разрастается видимая сложность конкретного. [1] Работа была выполнена в рамках гранта РНФ (№ 22-18-00591) «Прагмасемантика как интерфейс и операционная система смыслообразования» в Балтийском федеральном университете им. И. Канта. [2] Подразделения «New School for Social Research», созданного специально для временного устройства европейских интеллектуалов, вынужденных бежать из воюющей Европы – так, чтобы они не создавали избыточной нагрузки на американский академический рынок труда. [3] И здесь же по прямой возникающее различение, вносимое рефлексией: говорить на языке; говорить на языке, имея более или менее развернутое представление о грамматике этого языка; говорить на языке, соотнося собственное говорение с представлением о его грамматическом устройстве – даже эти три простых варианта уже радикально отличаются друг от друга. Что поведет к хрестоматийному различению Леви-Строссом обществ в их отношении к истории как «горячих» и «холодных» - и разнообразным трактовкам модерности, одной из наиболее заметных в рамках этой линии станет концепция «структурации» Энтони Гидденса. "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.