Результаты поиска

Ион Норокос в окружении сыновей с невестками (1958 год) До недавних пор жизнь моих молдавских предков была мне известна очень схематично, и я всегда думал, что причина моего скупого знания о моей семьи в 30-е-40-е годы двадцатого века кроется в немногословности моих бабушки и дедушки. Но оказалось, что виноват в невежестве я сам. И вот, появился повод навести еще один, на этот раз, чуть более осязаемый мост с родным прошлым. В общем, моя молдавская родословная, в пределах трех поколений, берет начало от двух фамилий. Ляху и Норокос. Две семьи в маленьком молдавском городе Калараше соединились в лице Петри Норокос, моего деда, и Варвары Ляху, моей бабушки, в 1956-м году. Отец жениха, Ион Норокос, до коллективизации, держал корчму и, по меркам Калараша, считался человеком зажиточным. Несмотря на больше хозяйство, он решил не конфликтовать с советской властью, и отдал большую часть имущества в колхоз. Так как он был вдовцом - его жена, Пелагея, рано умерла, оставив его с четырьмя детьми -  Иону разрешили сохранить и часть домашнего скота, и хороший земной надел для личного пользования. Сестра его, Анна, не захотела отдавать скотину в колхоз, и ее депортировали в Сибирь. Так же депортировали и брата моего прадеда, Илью. Анна в 60-е вернулась вместе с семьей в Калараш. Ее застала моя мама, со слов которой Анна о времени в Сибири «говорила, что жили в бараках, но никаких страшилок не рассказывала». Про Илью ничего не известно. Моего прадеда Иона можно увидеть на фотографии 1958-го года, где он сидит в окружении сыновей с невестками. На свадьбе Петри и Варвары не было отца невесты. Мой прадед, Макарий Ляху, умер в 1944-м году. Он работал плотником в школе. Однажды, после работы, его решила угостить выпивкой женщина, которая жила недалеко от школы и которой он с чем-то тогда помогал.  Мой прадед не был любителем выпить и пьяным его никто никогда не видел, но, вероятно, из вежливости решил не отказываться. Что это был за напиток, точно не известно. Известно только, что женщина набрала его из оставленных немцами емкостей, очевидно, предполагающих, что в них содержался алкоголь. Макарий выпил стопку и до дому не дошел. Специально ли отступавшие немцы оставили после себя отравленный алкоголь, или это был метиловый спирт, брошенный без злого умысла, я не знаю, но семейное предание всегда предполагало первый вариант. В связи с войной, помимо трагических ее отголосков, в виде смерти моего прадеда, в нашей молдавской семье сохранилось еще несколько историй. Моя бабушка Варвара вспоминала такой случай. 1941-й год, ей восемь лет. В те времена, за неимением холодильников, яйца хранились в золе. Зола так же использовалась вместо мыла. И вот, в банный день, в субботу, мать ее, Миланья, отправила Варвару за золой для мытья. Девочка побежала к курятнику и стала пересыпать золу из одного ведра в другое, забыв о том, что в первом хранились яйца. Так она разбила драгоценный продукт. Испугавшись наказания, маленькая Варвара решила сбежать к родственникам, в село Нишканы. И меня это в очередной раз изумляет – восьмилетняя девочка бежит за двенадцать километров к родственникам, чтобы мамка не заругала. Это и про характер наших предков о многом говорит, и про тогдашнее представление о расстоянии, которое запросто можно преодолеть пешком, и о нашей сегодняшней изнеженности. В общем, она благополучно ночует у родственников, а утром, 22-го июня, началась война.  Другая история тоже про яйца. А точнее, про поросенка. Немецкий штаб расположился недалеко от дома моего прадеда Макария и прабабки Миланьи. Я уточнил у родственников: точно немецкий, не румынский. Каждое утро немцы парами обходили дома местных жителей и собирали себе продукты на завтрак – яйца, брынзу, молоко. У Макария и Миланьи, помимо прочей живности, обитал поросенок. Поросенок был парень резвый, и ему давали бегать по двору. Однажды утром двое немцев подошли к калитке, и поросенка наспех спрятали под бочонок, а мой прадед встал рядом рубить дрова. Пока один немец принимал яйца и прочее, другой стоял и ждал. В этот момент поросенок засуетился под бочонком, и тот второй посмотрел в его сторону. Тогда прадед застыл с топором в руках и посмотрел в глаза немцу. То ли немец не был настолько любопытным, либо не настолько голодным, или он решил, что жизнь его того не стоит, но он сделал вид, что ничего не услышал и, дождавшись, напарника, ушел. И не напрасно: прадед потом признавался жене, что в ту минуту был готов зарубить немца, если бы они забрали поросенка. А третья история связана с Холокостом. Брат моего прадеда Макария, Леон, рассказывал, что в начале войны пас корову и видел, как группу евреев, а Калараш был еврейским местечком, фашисты вели в лес Ватаманясы, это такой живописный район города на возвышенности. Родственники не уточняли, румыны это были или немцы, а просто называли их фашистами. Когда Леон решил подойти поближе, они стали стрелять в воздух и отгонять его. Он был свидетелем расстрела, и потом, когда подошел к месту захоронения, он видел, как земля шевелилась. Относительно довоенного времени, мои бабушка и дедушка говорили, что румын не любили из-за злых жандармов. Дескать, они били кнутом, cu biciul, за любую провинность. Бабушка говорила, что могли зайти во двор, в котором замечали беспорядок, и побить кнутом хозяина. Что же касается послевоенных лет, голод, к счастью, нашу семью трагически не коснулся: и у Ляху, и у Норокос были хорошие хозяйства, куры, овцы, и, видимо, это им помогло пережить это время. Ну а остальное время бабушка Варвара работала в совхозе, а дедушка Петря грузчиком и бондарем: оба много трудились практически до самой смерти в 2002-м году. Дед Петр Норокос (1947-1948) Прабабушка Миланья Ляху (1930 год) Прабабушка Миланья Ляху (1947-1949) Рассказ в рамках проекта #Никто_не_забыт ? 1940-е. Трагедия на двух берегах Днестра. Публикация материалов ЧГК по МССР в контексте семейной памяти Следите за Исторической Экспертизой и за проектом в telegram https://t.me/istorex_ru Наш Youtube-канал https://www.youtube.com/@HistoricalExpertise Готовится к печати первый том «Кишинев и Кишиневский уезд». Выход в свет запланирован на весну 2025. При подготовке материалов к печати мы стараемся найти всю возможную информацию о жертвах. Обращаемся с просьбой присылать любые свидетельства об их жизни и обстоятельствах гибели к их потомкам, родственникам, соседям: istorexorg@gmail.com Материалы будут опубликованы на сайте журнала «Историческая экспертиза». См.: https://www.istorex.org/blog/categories/tragedy-two-banks-of-the-dniester Для чего мы совместили проекты публикации документов и семейные воспоминания? «Одна из чреватых опасными последствиями проблем нынешней РМ относится к сфере коллективной памяти. Среди представителей культурной и политической элит присутствует, к сожалению, немало желающих использовать трагические события 1940-х годов с целью расколоть граждан на два пронизанных антагонизмом сообщества памяти. Одни недобросовестные «дискурс-манагеры» (Виктор Пелевин) призывают скорбеть исключительно о жертвах сталинских репрессий и голода 1946 года. Их оппоненты прибегают ко всевозможным ухищрениям, чтобы оправдать преступления сталинизма и призывают помнить исключительно тех мирных граждан, кто пал от рук нацистов и представителей режима Антонеску. Такая политика памяти «стенка на стенку» не позволяет сформировать молдавское полиэтничное гражданское общество, способное эффективно отвечать на грозные вызовы современности. Мы уверены, что деление жертв на «наших» и «чужих» противоречит не только европейским ценностям и поэтому является реальным препятствием к европейской интеграции РМ, но бросает вызов таким азам человечности, как сочувствие к боли других людей и обязанность помогать слабым. Лишь благодаря способности испытывать сострадание к попавшим в беду, люди имеют право именовать себя людьми. Альтернативой попыткам расчеловечить наших граждан является подход, согласно которому не может быть жертв «своих» и «чужих», все жертвы 1940-х, в большинстве, напомним, дети, женщины и старики, – наши!» См. об этом: https://www.istorex.org/post/31-07-2024-announcement ПОМОЧЬ ПРОЕКТУ Оплатите авансом экземпляр первого тома Материалов ЧГК по МССР (Кишинев и Кишиневский уезд, выход в свет – весна 2025 года) по льготной цене 300 MDL. Всем благотворителям проекта признательность будет выражена поименно. PAYPAL istorexorg@gmail.com  (в комментарии указываете Ваше имя и эл. почту для контакта). ПЕРЕВОД НА КАРТУ БАНКА MAIB 4356 9600 6652 7729 (ВАЛЮТА MDL, ПОЛУЧАТЕЛЬ ERLIH SERGHEI (в комментарии указываете Ваше имя и эл. почту для контакта).

Флоренсия Ларральде Армас: «Аргентинская военная диктатура – узловой вопрос почти для всего населения» Corresponding author : Florencia Larralde Armas, D. in Social Sciences, MA in History and Memory, Researcher at the National Council for Scientific and Technical Research (CONICET), with a work place at the Institute for Research in Humanities and Social Sciences of the National University of La Plata (IdIHCS-UNLP). Her research revolves around social memories on Argentine state terrorism and the analysis of different types of devices: memory sites, photography, museums and trials against humanity. E-mail: larraldeflor@yahoo.com.ar ORCID: https://orcid.org/0000-0002-3624-1020 She is author of the books in Spanish “Relatar con luz: usos de la fotografía del desaparecido” (EDULP, 2018) and “Ex ESMA: políticas de memoria en el ex centro clandestino de detención” (La oveja roja, 2022). The interview was conducted by Yurii Latysh, PhD (candidat istoricheskih nauk), Visiting Professor of State University of Londrina (Brazil), deputy editor-in-chief of The Historical Expertise. Автор : Флоренсия Ларральде Армас, доктор социологии, магистр истории и памяти, научный сотрудник Национального совета по научным и техническим исследованиям (CONICET), работает в Институте исследований в области гуманитарных и социальных наук Национального университета Ла-Платы (IdIHCS-UNLP). Ее исследования посвящены социальной памяти об аргентинском государственном терроризме, анализу мест памяти, фотографий, музеев и судебных процессов за преступления против человечности. E-mail: larraldeflor@yahoo.com.ar ORCID: https://orcid.org/0000-0002-3624-1020 Беседовал Юрий Латыш, приглашенный профессор Государственного университета Лондрины (Бразилия), кандидат исторических наук, доцент, заместитель главного редактора «Исторической экспертизы». Yurii Latysh: Your book (Ex) ESMA. Políticas de memoria en el ex centro clandestino de detención (2004–2015) is about a clandestine detention center on the grounds of the Navy School of Mechanics (ESMA) during the last military dictatorship in Argentina (1976–1983). Please tell us about the crimes that were committed in this place. Florencia Larralde Armas: During the last Argentine dictatorship, a systematic plan of persecution of political opponents was developed. To this end, the military forces (which included the Navy, the Army, the Navy and the Police) designed a repressive plan that covered the entire country. This plan determined what the dictatorial government considered to be a "war against subversion". For this reason, they implemented an intricate circuit of clandestine detention centers that had more than 700 facilities throughout the country, according to what was later reconstructed thanks to the trials for crimes against humanity. These places of confinement were clandestine and the detainees arrived there after being abducted from their homes, jobs or in the street, in violation of all their rights and outside the law. The fate of most of them was kidnapping, torture, murder and the disappearance of their bodies. The Escuela de Mecánica de la Armada, popularly known as ESMA, was the largest clandestine center in the country and operated during the entire dictatorship. It is estimated that more than five thousand people were held there in subhuman conditions, about two hundred people survived and approximately thirty babies were born in the clandestine maternity that operated there, most of them had their identities changed and are still being sought by their grandmothers and relatives. ESMA is a symbol of the repression of the dictatorship worldwide due to the magnitude of the clandestine center that was located in the center of the city of Buenos Aires. ESMA was a military training center founded at the beginning of the twentieth century on a 17-hectare site with more than thirty buildings. The repressive activity was mainly concentrated in one of the buildings, called Casino de Oficiales, which has a pavilion, three floors, a basement and a large attic, where the detainees were handcuffed, with shackles and hoods, for days and even years. For these reasons ESMA began to be known internationally as a symbol of repression and because, even in the midst of the dictatorship, the first testimonies of survivors of this clandestine center had international impact. Yu. L.: If I may ask, why are you interested in this topic? Were the members of your family affected by Argentinian dictatorial regimes? F. L. A.: The Argentine military dictatorship is a nodal topic for almost the entire population, when I began my research, I was guided above all by a personal interest that had to do with understanding how the past affects us collectively and how societies transmit their memories from generation to generation. The paradoxical thing is that although I knew that my grandfather's brother had to go into exile during the dictatorship and never returned, there was never much talk in the family about this great-uncle or why had to leave the country. A few years ago I discovered, listening to testimonies of survivors in trials against humanity, that this great-uncle had been detained in a clandestine detention center that operated in the area where I live. In the testimony of a survivor, it was said that he had been tortured and shackled. I believe that this case, that of my family, is an example of how even in societies that have made a great effort to deal with their past, there are still stories that are not told, silences and forgetfulness that coexist with the need for truth and memory. Yu. L.: How has the process of transforming the former military site into a site of memory unfolded? What stages can be identified throughout transforming crime and trauma into testimony? F. L. A.: The transformation of ESMA into a site of memory had a complex trajectory that was not linear and depended on the activism of the human rights movement and a particular political situation that took many years. With the return to democracy in 1983, ESMA's premises were examined by the National Commission on the Disappearance of Persons (CONADEP) for its well- known report “Never Again” and later became the focus of public opinion when the Trial of the Military Juntas took place in 1985. After this period, ESMA continued to operate as a school for non-commissioned officers of the Navy, in a context of policies of oblivion, pardons and forgiveness during the presidency of Carlos Saúl Menem. It was not until the mid-1990s that the issue of ESMA came to the fore again. When President Menem proposed to demolish the place to turn it into a green space for public use, “a symbol of national unity”. This initiative was not carried out due to the rejection of the human rights movement, which renewed its impulse and filed an appeal for legal protection, stating that the destruction of ESMA could eliminate the evidence of the repressive actions in that clandestine detention center. The Court's decision also stated that the "right to truth" of the victims' relatives was being violated and that the site was considered a "cultural heritage" site. This injunction is still in force and the trials for crimes against humanity committed at ESMA are still ongoing. It is only in 2004 and thanks to the convergence of the impulse of human rights organizations and the political decision of the then President Néstor Kirchner that the creation of the "Space for the Memory and Promotion of Human Rights (former ESMA)" was decided. The creation of the Espacio para la Memoria (EX ESMA) was formalized through a presidential decree in a multitudinous act at the gate of the premises. The decree stipulated the creation of a space for the elaboration and transmission of the recent past, whose management was carried out in a joint administration between human rights organizations and different State agencies. For the creation of the memory site, the Navy was asked to evict all the buildings, since it was argued that it was impossible for the military to coexist with the memory space. The eviction of the Navy had three major stages between 2004 and 2007. In the meantime, representatives of human rights organizations, different state agencies and members of civil society met to discuss the destination of each building and the overall criteria for the new Site of Memory. Once the site was vacated, two types of buildings were identified. Where the detainees-disappeared were held, i.e. the Officers' Casino, which would fulfill the function of being a "testimony'' of the place as a historical site. And the buildings in which there were no detainees-disappeared persons. This organization made possible different projects of use, intervention and building reconditioning. The building of the Officers' Casino, being the place of confinement of the detainees-disappeared, remained empty and unchanged fulfilling a testimonial function, in which conservation tasks, survey of building marks and signaling of the operation of the place as a clandestine detention center were privileged. In 2008 the Officers' Casino was declared a National Historic Monument. The “Museo Sitio ESMA – ex Centro Clandestino de Detención, Tortura y Exterminio” was inaugurated in 2015, when a museum setting was installed based on the testimonial voice of the survivors, their stories were extracted from the court cases that have condemned the repressors because the legitimacy of these experiences was proven by the judicial apparatus, particularly in the Trial of the Juntas and the First Trial of the Megacausa ESMA in 2010. During the same year, the process of candidacy of the Museo Sitio de Memoria for inscription on the UNESCO World Heritage of Humanity list began. Both processes were marked by the imminent change of government, the triumph of the Alianza Cambiemos (whose president was Mauricio Macri) and the growing visibility of negationist discourses and interventions in the public arena that attempted to question the constructed meanings of the recent past and memory policies. The rest of the buildings were ceded to human rights organizations (Mothers of Plaza de Mayo, Grandmothers, HIJOS, Association of Relatives of the Disappeared and Political Detainees, Association of Former Disappeared Detainees, Open Memory Association, among others), government agencies (National Human Rights Secretariat, National Archive for Memory, National Institute of Indigenous Affairs), and international organizations linked to human rights issues (such as the MERCOSUR Institute of Public Policies on Human Rights). Since then, museums, archives, cultural centers, political training spaces, work offices of different institutions, television channels and artistic exhibition spaces have been created in these buildings. In addition, as I pointed out, during this entire period of creation and institutionalization of the ESMA memory site, there was a process of patrimonialization driven by the human rights movement as a strategy to safeguard against changes in government and setbacks in memorial policies, which finally culminated in September 2023, with the declaration of the ESMA Museum as a World Heritage Site by UNESCO. This recognition is very important because it advocates for the defense, protection and conservation of this place, while pointing out its importance for the world, due to its history linked to crimes against humanity. Especially, taking into account the advance of the right wing in the world and in a context of negationist and vindicating discourses of the dictatorship in contemporary Argentine politics. ESMA Memory Site Museum – Former Clandestine Centre of Detention, Torture and Extermination, Buenos Aires Yu. L.: What role have human rights defenders played in preserving the memory of the crimes of the military dictatorship? F. L. A.: The human rights movement has played a central and uninterrupted role in the struggle for memory, truth and justice. In the midst of the dictatorship through the search for their relatives by the Mothers of Plaza de Mayo and Grandmothers of Plaza de Mayo. And in democracy by the search for justice and its concern for the transmission under the imperative of non-repetition embodied by the symbol "Nunca más" (Never again). A variety of human rights organizations participate in this movement, characterized by several analysts as plural, diverse, multiform and heterogeneous. Due to the fact that they do not have unified opinions, forms of claim or established political alliances. For this reason, even within the human rights movement there are complex discussions. Regarding the creation of the Espacio para la Memoria (EX ESMA), as I said, the human rights movement has been a protagonist in the initiatives, discussions, and forms of implementation of memory policies that have led to profound debates. Currently, several of the buildings of the Espacio para la Memoria are under the management of different human rights organizations. In addition, the memory site has a Board of Directors made up of representatives of the State and of the different human rights organizations for the joint management of the Espacio para la Memoria. Yu. L.: In 1985, members of the Argentine military junta were sentenced. This trial of statesmen guilty of mass murder was the first since Nuremberg. What are the challenges that transitional justice in Argentina face? Why do you think military dictators have not been convicted in other Latin American countries? F. L. A.: In Argentina, transitional justice was the mechanism for cementing democracy and attempting to close that period of state violence. While in other Latin American countries this has been different due to a variety of historical, political and judicial factors that are particular to each country. In some countries the democratic transition had to do with negotiations with the military themselves and impunity and amnesty pacts, in others there was no political will or society was not as strong in its demands, in other countries the network with the economic elites had another type of influence, that is to say, there are a variety of specific conditions specific to each country. Argentina has been an exception in the region and that is why its memory process is also internationally recognized. Yu. L.: How is the memory of the military dictatorship’s crimes preserved in Argentina? F. L. A.: The transmission and reflection of the crimes of the dictatorship have covered all the arts and types of narratives, and has been a theme worked by literature, theater, visual arts, photography, music, cinema. In the year 2022 a film with great international repercussion was released, "1985", which tells the development of the Trial of the Military Juntas, and a few days ago a documentary entitled "Traslados" was released about one of the ways of murdering and disappearing the bodies of the kidnapped by throwing them alive from airplanes into the Río de La Plata. Therefore, it is evident that, as in the case of the Holocaust, the dictatorship is a subject that has not yet been exhausted. Demonstrations in the streets every March 24 and in the face of any affront to the memory of state terrorism continue to be massive. The educational sphere is also a great promoter of memory, in schools and universities have been placed memorials to the disappeared students and the subject has been worked on in the classroom. In Argentina there are more than thirty memory sites throughout the country. This also depended on the impulse of memory policies during Kirchnerism, which in 2011 sanctioned a law that guaranteed the preservation, signaling and dissemination of former clandestine detention centers. That is why one of most popular actions has been the placement of plaques in places that were clandestine centers, as well as in places where people were kidnapped. Yu. L.: How are other periods of dictatorship reflected in Argentine memory politics and historiography? How do historians in Argentina assess the policy of granting asylum to Nazi war criminals? F. L. A.: A broad debate within the museographic project of the ESMA Site Museum was the temporal question and how the continuities and discontinuities of political violence in Argentina would be recounted beyond the last dictatorship. And while it is a topic that gained relevance, it has not had the same force in relation to the artifacts of memory transmission created. For example, in the introductory room of the ESMA Site Museum, the dictatorship of 1966 and the dictatorships of the southern cone are recounted as antecedent and context. But then it is not taken up in the rest of the museum. While the question of asylum for Nazi war criminals has had almost no relevance for Argentine public opinion and therefore has not been a topic for constructing memories about the past and crimes against humanity on a global scale. “The struggle for memory, truth and justice continues” Yu. L.: How does the position of the current Argentine government affect the preservation of the memory of the military dictatorship? Does a threat of the memory revision exist? What changes have occurred compared to the times of Kirchnerism? F. L. A.: Today we find ourselves in a denialist and ultra-right political scenario that questions the memorial initiatives promoted from the Espacio para la Memoria (ex ESMA). Currently, in the second year of Javier Milei's government, the policy of destruction of the memory of state terrorism built during the previous years is a very tangible reality. From the vice-presidency, Victoria Villaruel, who has a singular trajectory referring to the demands of the repressors, proposed (in November 2023) to review and reform what is being done at ESMA. This year, employees of the Espacio para la Memoria were fired, the Centro Cultural de la Memoria Haroldo Conti, which operates in one of the buildings of the memory site, was closed, attempts were made to destroy documentary archives of the army, activities were censored, among other actions linked to review and destroy the memory built on the violence of the last military dictatorship. Therefore, it is evident the value of the patrimonialization, both of UNESCO and MESCOSUR and national organizations for the safeguarding of historical memory. But beyond the current context I want to point out that this onslaught against human rights also happened during the right-wing government of Mauricio Macri (2015-2019), at that time there were also staff layoffs in areas dedicated to memory, culture and human rights, there were budget cuts, in the Espacio para la Memoria there were more than 50 bomb threats that forced the evacuation of the premises interrupting all activities carried out there. And fundamentally, as regards the justice process, an attempt was made to impose a ruling of the Supreme Court of Justice that proposed that those convicted of crimes against humanity could compute double the time they were detained before having a final sentence, generating what was called “2x1”, which caused massive marches and led to its revocation. Today we find ourselves with a government whose decisions are faster and more radical, the figure of Milei is already known in the world. But society continues to mobilize, the streets continue to be filled with protests, the struggle for memory, truth and justice continues. The tenacity of the Mothers of Plaza de Mayo and the square as a space of struggle are today the symbol of resistance.

Видео в рамках нашего проекта: #НиктоНеЗабыт? 1940-е. Трагедия на двух берегах Днестра. Публикация материалов ЧГК по МССР в контексте семейной памяти Андрей Кожокарь (Бельцы) рассказывает о трагических событиях семейной памяти. Бабушка-болгарка из Бессарабки воспитывалась в немецкой семье с фамилией Шиллер. Училась в лицее в Яссах. В 1940-м вернулась домой на каникулы, но тут пришли русские освободители. Немецкие приемные родители почему-то не уехали в Германию (хотя по соглашению Гитлера со Сталиным бессарабские немцы, а их были здесь десятки тысяч, были в большинстве вывезены из СССР) и были депортированы в 1941 в Сибирь, но выжили и вернулись в Молдавию в конце 1950-х. Бабушкин брат был в 1939 призван в румынскую армию и, скорее всего, погиб в 1941 при осаде Одессы. Бабушка в 1941 отправилась в эвакуацию, под Ростовом поезд разбомбили, она была ранена, потеряла два пальца на руке. После 1943 была в Красной Армии на фронте. Вот так родственники оказывались по разные стороны. Для Молдавии это типичная ситуация. Дед-русский был до войны пограничником как раз на Днестре. Прошел всю войну. После войны был директором бельцкого спиртзавода. В 1957 арестован вместе с большой группой сотрудников-евреев. Приговорен в 1963 за хищения к расстрелу. Причем закон о расстреле за хищения был принят задним числом. Ходили слухи, что расстрелян не был, а отправлен на урановые рудники, но документами это не подтверждается. Вот через такие перипетии проходили наши предки. Следите за Исторической Экспертизой и за проектом в telegram https://t.me/istorex_ru Наш Youtube-канал https://www.youtube.com/@HistoricalExpertise Готовится к печати первый том «Кишинев и Кишиневский уезд». Выход в свет запланирован на весну 2025. При подготовке материалов к печати мы стараемся найти всю возможную информацию о жертвах. Обращаемся с просьбой присылать любые свидетельства об их жизни и обстоятельствах гибели к их потомкам, родственникам, соседям: istorexorg@gmail.com Материалы будут опубликованы на сайте журнала «Историческая экспертиза». См.: https://www.istorex.org/blog/categories/tragedy-two-banks-of-the-dniester Для чего мы совместили проекты публикации документов и семейные воспоминания? «Одна из чреватых опасными последствиями проблем нынешней РМ относится к сфере коллективной памяти. Среди представителей культурной и политической элит присутствует, к сожалению, немало желающих использовать трагические события 1940-х годов с целью расколоть граждан на два пронизанных антагонизмом сообщества памяти. Одни недобросовестные «дискурс-манагеры» (Виктор Пелевин) призывают скорбеть исключительно о жертвах сталинских репрессий и голода 1946 года. Их оппоненты прибегают ко всевозможным ухищрениям, чтобы оправдать преступления сталинизма и призывают помнить исключительно тех мирных граждан, кто пал от рук нацистов и представителей режима Антонеску. Такая политика памяти «стенка на стенку» не позволяет сформировать молдавское полиэтничное гражданское общество, способное эффективно отвечать на грозные вызовы современности. Мы уверены, что деление жертв на «наших» и «чужих» противоречит не только европейским ценностям и поэтому является реальным препятствием к европейской интеграции РМ, но бросает вызов таким азам человечности, как сочувствие к боли других людей и обязанность помогать слабым. Лишь благодаря способности испытывать сострадание к попавшим в беду, люди имеют право именовать себя людьми. Альтернативой попыткам расчеловечить наших граждан является подход, согласно которому не может быть жертв «своих» и «чужих», все жертвы 1940-х, в большинстве, напомним, дети, женщины и старики, – наши!» См. об этом: https://www.istorex.org/post/31-07-2024-announcement ПОМОЧЬ ПРОЕКТУ Оплатите авансом экземпляр первого тома Материалов ЧГК по МССР (Кишинев и Кишиневский уезд, выход в свет – весна 2025 года) по льготной цене 300 MDL. Всем благотворителям проекта признательность будет выражена поименно. PAYPAL istorexorg@gmail.com  (в комментарии указываете Ваше имя и эл. почту для контакта). ПЕРЕВОД НА КАРТУ БАНКА MAIB 4356 9600 6652 7729 (ВАЛЮТА MDL, ПОЛУЧАТЕЛЬ ERLIH SERGHEI (в комментарии указываете Ваше имя и эл. почту для контакта).

Выборы в Германии 23 февраля 2025 с точки зрения историков Трансляция состоялась во вторник 25 февраля 2025 года. — Прусское наследие и остальгия: историческое влияние на электоральную карту Германии — Избирательная система Германии, причины досрочных выборов, основные партии, проблемы в организации избирательного процесса, иностранное влияние — Как дискурс германской политики памяти проявился в ходе кампании и предвыборных дебатов основных кандидатов? — Кто победил и почему? — Падет ли брендмауэр: контуры будущей коалиции — Левый фланг немецкой политики: провал или возрождение? Участники: Юрий Латыш , кандидат исторических наук, доцент, приглашенный профессор Государственного университета Лондрины (Бразилия, заместитель главного редактора журнала «Историческая экспертиза». Леонид Мосионжник , доктор истории, доцент Высшей антропологической школы (Кишинев). Доктор Олег Реут , стипендиат Филиппа Шварца в Университете Иоганна Гутенберга в Майнце, организатор исследовательского семинара «Оспариваемая память | Конфликтующие памяти» Дмитрий Стратиевский , изучал изучал историю и политологию в университете Берлина, там же защитил диссертацию. Научный сотрудник Фонда Макса Вебера и директор Берлинского центра изучения Восточной Европы. Сфера научных интересов в историографии: начальный период советско-германской войны 1941-1945, советские военнопленные, процессы денацификации в Германии и германская историческая память в послевоенный период. Ведущий: Сергей Эрлих , доктор исторических наук, главный редактор журнала «Историческая экспертиза». Историческая экспертиза онлайн - список передач Выпуск №36 Россия, которую мы потеряли, чтобы не обрести ПРБ: Микаэль Сульман о России по семейным воспоминаниям и личному опыту Выпуск №35   Время историка: Софья Чуйкина Выпуск №34   Памятник нерукотворный, наше все и русская постинтеллигенция после 24.02.22. Обсуждение стати Бориса Керженцева: Памятники Пушкину: снести нельзя оставить   https://www.moscowtimes.ru/2025/01/20/pamyatniki-pushkinu-snesti-nelzya-ostavit-a152708 Участники: Петр Глушковский, Виктор Михайлович Есипов, Борис Юрьевич Керженцев Выпуск №33   Роман Малиновский и Маринус ван дер Люббе. Две малозаметные реабилитации 21 века после громких судебных процессов 20 века: Причины, контекст и подтекст реабилитации. Участники: Василий Александрович Зубакин, Константин Николаевич Морозов, Алла Юрьевна Морозова, Леонид Авраамович Мосионжник Выпуск №32   Хроника исторической политики: январь 2025 Выпуск №31   Холокост: история и память. Обсуждение книги: Круглов А. И. Холокост в России. Потери евреев в оккупированных регионах России,1941–1944. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 464 с. Выпуск №30   Андрей Хазов – православный священник из Сан-Паулу Выпуск №29   Российские ученые в глобальном университете. Гости: Александр Дмитриев , Иван Курилла, Ирина Савельева , Михаил Соколов Выпуск №28   Презентация книги: Прудовский С., Вырва М. Анатомия преступления. «Польская операция» НКВД в документах. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 480 с., ил. Выпуск №27   Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами: Презентация книги: Шимов Ярослав, Шарый Андрей. «За нацию и порядок!» Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 496 с. Выпуск №26   Время историка: Сергей Ерофеев Выпуск №25   Хроника исторической политики: декабрь 2024 с Пилар Бонет Выпуск №24   Время историка: Давид Фельдман Выпуск №23   Декабристы как история и как миф. Гости: Оксана Киянская , Владимир Шкерин Выпуск №22   Время историка: Валери Познер Выпуск №21   Как российский университет 90-х стал школой авторитаризма? Гости: Сергей Ерофеев, Ирина Савельева, Василий Жарков Выпуск №20   Константин Бондаренко презентует свою книгу «Джокер. Настоящая биография Владимира Зеленского» Выпуск №19   Иван Беляев: протесты в Грузии Выпуск №18   Хроника исторической политики: ноябрь 2024 Выпуск №17   Время историка: Иван Курилла Выпуск №16   Время историка: Сергей Медведев Выпуск №15   Максим Кузахметов: Как нести историю в массы? Выпуск №14   Время историка: Павел Полян Выпуск №13   Михаил Белоусов: Разочарование историей Выпуск №12   Виктор Таки: Бессарабия в контексте русско-турецких войн XIX века Выпуск №11   Русское научное Зарубежье после 24 февраля 2022. Гости: Дмитрий Баюк , Олег Воскобойников , Валери Познер (Valérie Pozner) Выпуск №10   Хроника исторической политики сентябрь-октябрь 2024 Выпуск №9   Вероника Петровна Жобер: шестьдесят лет знакомства с одной шестой Выпуск №8   Время историка. Алексей Титков Выпуск №7   Время историка. Эрик Онобль (Женевский университет) Выпуск №6   Заседание «Историческая Экспертиза онлайн» Выпуск №5   Время историка. Ольга Щеглова Выпуск №4   Наследие Перестройки. Два года без Горбачева. Гости: Руслан Гринберг, Эдуард Глезин Выпуск №3   Хроника исторической политики июль-август 2024 Выпуск №2   Перспективы левых в эпоху роста популярности крайне правых. Обсуждение интервью Бориса Кагарлицкого Выпуск №1   Историческая политика Украины и России в ходе полномасштабной российской интервенции "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Памятник нерукотворный, наше все и русская постинтеллигенция после 24.02.22 Трансляция состоялась в субботу 15 февраля 2025 года. Обсудили статью-провокацию Бориса Керженцева: Памятники Пушкину: снести нельзя оставить? https://www.moscowtimes.ru/2025/01/20/pamyatniki-pushkinu-snesti-nelzya-ostavit-a152708 Обсудили следующие вопросы: - Ответствен ли «певец империи и свободы» Пушкин за имперские амбиции российских граждан по реставрации Российской империи и СССР, ставшие одним из условий аннексии Крыма в 2014 и полномасштабного вторжения в Украину в 2022; - Как антипольские стихи Пушкина 1831 года «рифмуются» с украинско-российскими отношениями; - «Пушкинопад» - побочный эффект политики «деколонизации» Украины? - Как русская интеллигенция использует пушкинскую формулу «тайная свободу» для оправдания своего бездействия. Участники: Петр Глушковский , польский историк, историк русской литературы. Автор книг: Ф.В. Булгарин в русско-польских отношениях первой половины XIX века: эволюция идентичности и политических воззрений, Алетейя, Санкт Петербург 2013. Barwy polskości. Biografia literacko-polityczna Tadeusza Bułharyna, Universitas, Kraków 2018. Dokumenty do historii stosunków polsko-sowieckich 1926-1932, T. II, cz. I-II, red. P. Głuszkowski, Centrum im. Juliusza Mieroszewskiego, Warszawa 2022 Виктор Михайлович Есипов , российский литературовед, историк литературы, русский поэт, политический эмигрант. Автор книг: Царственное слово: Статьи о творчестве А. С. Пушкина и Анны Ахматовой. М.: Сампо, 1998. Пушкин в зеркале мифов. М.: Языки славянской культуры, 2006. Божественный глагол: Пушкин. Блок. Ахматова. М.: Языки славянской культуры, 2010. Четыре жизни Василия Аксёнова. М.: Рипол классик, 2016. От Баркова до Мандельштама. СПб.: Нестор-История, 2016. Мифы и реалии пушкиноведения. Избранные работы. — М.-СПб.: Нестор-История, 2018. Пушкин и Николай I. Исследование и материалы.. — СПб.: Нестор-История, 2019. Переписка А. С. Пушкина с А. Х. Бенкендорфом.. — СПб.: Нестор-История, 2020. Борис Юрьевич Керженцев , российский историк, писатель, публицист, художник, политический эмигрант. Автор книг: Тарасов Б. Ю. Россия крепостная. История народного рабства. — М.: Вече, 2011. Керженцев Борис. Окаянное время. Россия в XVII—XVIII вв. — М.: Вече, 2013. Керженцев Борис. Крепостное право в России: как это было. История. Факты. Свидетельства современников. СПб.: Нестор-История, 2023. Ведущий: Сергей Ефроимович Эрлих , доктор исторических наук, главный редактор журнала «Историческая экспертиза». Историческая экспертиза онлайн - список передач Выпуск №33   Роман Малиновский и Маринус ван дер Люббе. Две малозаметные реабилитации 21 века после громких судебных процессов 20 века: Причины, контекст и подтекст реабилитации. Участники: Василий Александрович Зубакин, Константин Николаевич Морозов, Алла Юрьевна Морозова, Леонид Авраамович Мосионжник Выпуск №32   Хроника исторической политики: январь 2025 Выпуск №31   Холокост: история и память. Обсуждение книги: Круглов А. И. Холокост в России. Потери евреев в оккупированных регионах России,1941–1944. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 464 с. Выпуск №30   Андрей Хазов – православный священник из Сан-Паулу Выпуск №29   Российские ученые в глобальном университете. Гости: Александр Дмитриев , Иван Курилла, Ирина Савельева , Михаил Соколов Выпуск №28   Презентация книги: Прудовский С., Вырва М. Анатомия преступления. «Польская операция» НКВД в документах. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 480 с., ил. Выпуск №27   Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами: Презентация книги: Шимов Ярослав, Шарый Андрей. «За нацию и порядок!» Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 496 с. Выпуск №26   Время историка: Сергей Ерофеев Выпуск №25   Хроника исторической политики: декабрь 2024 с Пилар Бонет Выпуск №24   Время историка: Давид Фельдман Выпуск №23   Декабристы как история и как миф. Гости: Оксана Киянская , Владимир Шкерин Выпуск №22   Время историка: Валери Познер Выпуск №21   Как российский университет 90-х стал школой авторитаризма? Гости: Сергей Ерофеев, Ирина Савельева, Василий Жарков Выпуск №20   Константин Бондаренко презентует свою книгу «Джокер. Настоящая биография Владимира Зеленского» Выпуск №19   Иван Беляев: протесты в Грузии Выпуск №18   Хроника исторической политики: ноябрь 2024 Выпуск №17   Время историка: Иван Курилла Выпуск №16   Время историка: Сергей Медведев Выпуск №15   Максим Кузахметов: Как нести историю в массы? Выпуск №14   Время историка: Павел Полян Выпуск №13   Михаил Белоусов: Разочарование историей Выпуск №12   Виктор Таки: Бессарабия в контексте русско-турецких войн XIX века Выпуск №11   Русское научное Зарубежье после 24 февраля 2022. Гости: Дмитрий Баюк , Олег Воскобойников , Валери Познер (Valérie Pozner) Выпуск №10   Хроника исторической политики сентябрь-октябрь 2024 Выпуск №9   Вероника Петровна Жобер: шестьдесят лет знакомства с одной шестой Выпуск №8   Время историка. Алексей Титков Выпуск №7   Время историка. Эрик Онобль (Женевский университет) Выпуск №6   Заседание «Историческая Экспертиза онлайн» Выпуск №5   Время историка. Ольга Щеглова Выпуск №4   Наследие Перестройки. Два года без Горбачева. Гости: Руслан Гринберг, Эдуард Глезин Выпуск №3   Хроника исторической политики июль-август 2024 Выпуск №2   Перспективы левых в эпоху роста популярности крайне правых. Обсуждение интервью Бориса Кагарлицкого Выпуск №1   Историческая политика Украины и России в ходе полномасштабной российской интервенции "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Время историка: Софья Чуйкина Трансляция состоялась в среду 19 февраля 2025 года. Чуйкина Софья Александровна , кандидат социологических наук, Доцент департамента славистики Университета Париж 8. Автор книг: Les gens d’autrefois : la noblesse russe dans la société soviétique, traduit du russe par K. Guerre et K.Pichugina, Paris, Belin, coll. « Contemporaines », 2017. Михаил Соколов, Катерина Губа, Татьяна Зименкова, Мария Сафонова и Софья Чуйкина. Как становятся профессорами. Академические карьеры, рынки и власть в пяти странах. М., Новое литературное обозрение, 2015. Дворянская память: «бывшие» в советском городе (Ленинград, 1920-30е годы). Санкт-Петербург: Издательство Европейского университета, 2006. 259 c. Основные вопросы: - Выбор профессии, учителя, коллеги; - Как русскому ученому стать французским профессором? Общее и отличия академической жизни в двух странах; - Глубина семейной памяти и травматический опыт 1917-1953 в семейных историях; - Как «бывшие» встраивались в советскую жизнь? - Исторические музеи и исторические выставки в России как пространства публичной истории; Ведущий: Сергей Эрлих , доктор исторических наук, главный редактор журнала «Историческая экспертиза». Историческая экспертиза онлайн - список передач Выпуск №34   Памятник нерукотворный, наше все и русская постинтеллигенция после 24.02.22. Обсуждение стати Бориса Керженцева: Памятники Пушкину: снести нельзя оставить   https://www.moscowtimes.ru/2025/01/20/pamyatniki-pushkinu-snesti-nelzya-ostavit-a152708 Участники: Петр Глушковский, Виктор Михайлович Есипов, Борис Юрьевич Керженцев Выпуск №33   Роман Малиновский и Маринус ван дер Люббе. Две малозаметные реабилитации 21 века после громких судебных процессов 20 века: Причины, контекст и подтекст реабилитации. Участники: Василий Александрович Зубакин, Константин Николаевич Морозов, Алла Юрьевна Морозова, Леонид Авраамович Мосионжник Выпуск №32   Хроника исторической политики: январь 2025 Выпуск №31   Холокост: история и память. Обсуждение книги: Круглов А. И. Холокост в России. Потери евреев в оккупированных регионах России,1941–1944. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 464 с. Выпуск №30   Андрей Хазов – православный священник из Сан-Паулу Выпуск №29   Российские ученые в глобальном университете. Гости: Александр Дмитриев , Иван Курилла, Ирина Савельева , Михаил Соколов Выпуск №28   Презентация книги: Прудовский С., Вырва М. Анатомия преступления. «Польская операция» НКВД в документах. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 480 с., ил. Выпуск №27   Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами: Презентация книги: Шимов Ярослав, Шарый Андрей. «За нацию и порядок!» Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 496 с. Выпуск №26   Время историка: Сергей Ерофеев Выпуск №25   Хроника исторической политики: декабрь 2024 с Пилар Бонет Выпуск №24   Время историка: Давид Фельдман Выпуск №23   Декабристы как история и как миф. Гости: Оксана Киянская , Владимир Шкерин Выпуск №22   Время историка: Валери Познер Выпуск №21   Как российский университет 90-х стал школой авторитаризма? Гости: Сергей Ерофеев, Ирина Савельева, Василий Жарков Выпуск №20   Константин Бондаренко презентует свою книгу «Джокер. Настоящая биография Владимира Зеленского» Выпуск №19   Иван Беляев: протесты в Грузии Выпуск №18   Хроника исторической политики: ноябрь 2024 Выпуск №17   Время историка: Иван Курилла Выпуск №16   Время историка: Сергей Медведев Выпуск №15   Максим Кузахметов: Как нести историю в массы? Выпуск №14   Время историка: Павел Полян Выпуск №13   Михаил Белоусов: Разочарование историей Выпуск №12   Виктор Таки: Бессарабия в контексте русско-турецких войн XIX века Выпуск №11   Русское научное Зарубежье после 24 февраля 2022. Гости: Дмитрий Баюк , Олег Воскобойников , Валери Познер (Valérie Pozner) Выпуск №10   Хроника исторической политики сентябрь-октябрь 2024 Выпуск №9   Вероника Петровна Жобер: шестьдесят лет знакомства с одной шестой Выпуск №8   Время историка. Алексей Титков Выпуск №7   Время историка. Эрик Онобль (Женевский университет) Выпуск №6   Заседание «Историческая Экспертиза онлайн» Выпуск №5   Время историка. Ольга Щеглова Выпуск №4   Наследие Перестройки. Два года без Горбачева. Гости: Руслан Гринберг, Эдуард Глезин Выпуск №3   Хроника исторической политики июль-август 2024 Выпуск №2   Перспективы левых в эпоху роста популярности крайне правых. Обсуждение интервью Бориса Кагарлицкого Выпуск №1   Историческая политика Украины и России в ходе полномасштабной российской интервенции "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Россия, которую мы потеряли, чтобы не обрести ПРБ: Микаэль Сульман о России по семейным воспоминаниям и личному опыту Трансляция состоялась в субботу 22 февраля 2025 года. Микаэль Сульман , в настоящее время сопредседатель Правления Школы гражданского просвещения (находилась в Москве, сейчас в Риге), член Шведской королевской академии наук. В прошлом: директор бюджетного департамента Министерства финансов Швеции, зам. министра сельского хозяйства Швеции, зам. министра иностранных дел Швеции, в течение 20 лет (1992–2011) исполнительный директор Нобелевского фонда. Микаэль Сульман – потомок эмигрантов первой волны. Родственными узами он связан с представителями дворянских семей, эмигрировавших из России после революции. Вопросы для обсуждения: – Глубина семейной памяти –Травматические события в семейной памяти (красный террор и сталинские репрессии) – Советский школьный опыт западного подростка – Встречи с советскими людьми (Шолохов, Фурцева и другие) – Как менялись русские? (СССР, 90-е, после 2000) – Работа в Нобелевском комитете Ведущий: Сергей Эрлих , доктор исторических наук, главный редактор журнала «Историческая экспертиза». Историческая экспертиза онлайн - список передач Выпуск №35 Время историка: Софья Чуйкина Выпуск №34   Памятник нерукотворный, наше все и русская постинтеллигенция после 24.02.22. Обсуждение стати Бориса Керженцева: Памятники Пушкину: снести нельзя оставить   https://www.moscowtimes.ru/2025/01/20/pamyatniki-pushkinu-snesti-nelzya-ostavit-a152708 Участники: Петр Глушковский, Виктор Михайлович Есипов, Борис Юрьевич Керженцев Выпуск №33   Роман Малиновский и Маринус ван дер Люббе. Две малозаметные реабилитации 21 века после громких судебных процессов 20 века: Причины, контекст и подтекст реабилитации. Участники: Василий Александрович Зубакин, Константин Николаевич Морозов, Алла Юрьевна Морозова, Леонид Авраамович Мосионжник Выпуск №32   Хроника исторической политики: январь 2025 Выпуск №31   Холокост: история и память. Обсуждение книги: Круглов А. И. Холокост в России. Потери евреев в оккупированных регионах России,1941–1944. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 464 с. Выпуск №30   Андрей Хазов – православный священник из Сан-Паулу Выпуск №29   Российские ученые в глобальном университете. Гости: Александр Дмитриев , Иван Курилла, Ирина Савельева , Михаил Соколов Выпуск №28   Презентация книги: Прудовский С., Вырва М. Анатомия преступления. «Польская операция» НКВД в документах. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 480 с., ил. Выпуск №27   Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами: Презентация книги: Шимов Ярослав, Шарый Андрей. «За нацию и порядок!» Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 496 с. Выпуск №26   Время историка: Сергей Ерофеев Выпуск №25   Хроника исторической политики: декабрь 2024 с Пилар Бонет Выпуск №24   Время историка: Давид Фельдман Выпуск №23   Декабристы как история и как миф. Гости: Оксана Киянская , Владимир Шкерин Выпуск №22   Время историка: Валери Познер Выпуск №21   Как российский университет 90-х стал школой авторитаризма? Гости: Сергей Ерофеев, Ирина Савельева, Василий Жарков Выпуск №20   Константин Бондаренко презентует свою книгу «Джокер. Настоящая биография Владимира Зеленского» Выпуск №19   Иван Беляев: протесты в Грузии Выпуск №18   Хроника исторической политики: ноябрь 2024 Выпуск №17   Время историка: Иван Курилла Выпуск №16   Время историка: Сергей Медведев Выпуск №15   Максим Кузахметов: Как нести историю в массы? Выпуск №14   Время историка: Павел Полян Выпуск №13   Михаил Белоусов: Разочарование историей Выпуск №12   Виктор Таки: Бессарабия в контексте русско-турецких войн XIX века Выпуск №11   Русское научное Зарубежье после 24 февраля 2022. Гости: Дмитрий Баюк , Олег Воскобойников , Валери Познер (Valérie Pozner) Выпуск №10   Хроника исторической политики сентябрь-октябрь 2024 Выпуск №9   Вероника Петровна Жобер: шестьдесят лет знакомства с одной шестой Выпуск №8   Время историка. Алексей Титков Выпуск №7   Время историка. Эрик Онобль (Женевский университет) Выпуск №6   Заседание «Историческая Экспертиза онлайн» Выпуск №5   Время историка. Ольга Щеглова Выпуск №4   Наследие Перестройки. Два года без Горбачева. Гости: Руслан Гринберг, Эдуард Глезин Выпуск №3   Хроника исторической политики июль-август 2024 Выпуск №2   Перспективы левых в эпоху роста популярности крайне правых. Обсуждение интервью Бориса Кагарлицкого Выпуск №1   Историческая политика Украины и России в ходе полномасштабной российской интервенции "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Роман Малиновский и Маринус ван дер Люббе. Две малозаметные реабилитации 21 века после громких судебных процессов 20 века: Причины, контекст и подтекст реабилитации Трансляция состоялась в среду 12 февраля 2025 года. Когда Малиновский стал агентом охранки? Почему именно он возглавлял фракцию в Думе? Чем Малиновский очаровал Ленина? Почему не поверили «Ц»? Зачем Малиновский вернулся в Россию? Кто инициатор реабилитации? Зачем Малиновского реабилитировали? Кто на самом деле поджег Рейхстаг? Лондонский процесс: триумф Мюнценберга? Почему осужден только один ван дер Люббе? Есть ли связь между Лондонским процессом и «ночью длинных ножей»? Почему реабилитация затянулась на 75 лет? Участники: Василий Александрович Зубакин , доктор экономических наук, писатель, член жюри национальной литературной премии «Большая книга». Автор книг: Жестяной пожарный (2020); В тени трона (2022); На службе Его Величества (2025) Константин Николаевич Морозов , доктор исторических наук, ассоциированный член Центра исследований культур и обществ Восточной, Центральной и Балканской Европы Университета Сорбонна, зам. Председателя Совета НИПЦ «Мемориал», руководитель программы «История борьбы антиавторитарных сил за свободу в Российской империи и СССР» («Мемориал» (Вильнюс)). Специалист по истории российского революционного движения, партии социалистов-революционеров. Автор книг: Партия социалистов-революционеров в 1907-1914 гг. М.: РОССПЭН, 1998; Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922 – 1926): этика и тактика противоборства. М.: РОССПЭН, 2005; Борис Савинков. Опыт научной биографии. М.; СПб.: Нестор-История, 2022. В сфере научных интересов – субкультура российского революционера, проблемы реабилитации участников Гражданской войны, сопротивление социалистов большевистскому режиму и борьба политзаключенных за свои права. Алла Юрьевна Морозова , кандидат исторических наук, приглашенный исследователь Центра Георга Зиммеля Высшей школы социальных наук (Париж). Член программы «История борьбы антиавторитарных сил за свободу в Российской империи и СССР» («Мемориал» (Вильнюс)). Специалист по истории российской социал-демократии. Автор книги «Неленинский большевизм» А. А. Богданова и «впередовцев»: идеи, альтернативы, практика. М.; СПб.: Нестор-История, 2019. В сфере научных интересов – субкультура российского революционера, политзаключенные в царской и советской России, борьба женщин за права и свободы личности и общества. Леонид Авраамович Мосионжник , доктор истории, доцент Высшей антропологической школы (Кишинев). Автор книг: Антропология цивилизаций. Учебное пособие. Кишинёв. 2000. – 508 стр.; Антропология цивилизаций. Учебное пособие. 2‑е изд., исправл. и дополн. Кишинёв. 2006. – 468 стр.; Человек перед лицом культуры. Курс лекций. Кишинёв: «Высшая Антропологическая Школа». 2002. – 392 стр.; Человек перед лицом культуры. Курс лекций. 2‑е изд., исправл. и дополн. Кишинёв: «Высшая Антропологическая Школа». 2006. – 402 стр.; Синергетика для гуманитариев. Учебное пособие для вузов. СПб.: «Нестор» – Кишинёв: «Высшая Антропологическая Школа». 2003. – 155 стр.; Классический и современный марксизм. Кишинёв: “Stratum plus” P. P., 2011. — 468 с.; Технология исторического мифа. (Отв. ред. С.Е.Эрлих). СПб.: Нестор-История, 2012. — 404 с.; Синергетика в науках о человеке (прагматические аспекты). Кишинёв: Stratum plus, 2016. — 381 с.; Робин Гуд глазами шерифа: Г.И. Котовский по материалам следственных дел. СПб.: Нестор-История, 2024. — 376 с., ил.; Следственные дела Г.И. Котовского. Сборник документов. В 5 т. Санкт-Петербург: Нестор-История, 2024. — Т.1: 456 с.; Т.2: 420 с.; Т.3: 400 с.; Т.4: 464 с.; Т.5: 496 с. (Подготовка к публикации, предисловия, комментарии). Историческая экспертиза онлайн - список передач Выпуск №32 Хроника исторической политики: январь 2025 Выпуск №31   Холокост: история и память. Обсуждение книги: Круглов А. И. Холокост в России. Потери евреев в оккупированных регионах России,1941–1944. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 464 с. Выпуск №30   Андрей Хазов – православный священник из Сан-Паулу Выпуск №29   Российские ученые в глобальном университете. Гости: Александр Дмитриев , Иван Курилла, Ирина Савельева , Михаил Соколов Выпуск №28   Презентация книги: Прудовский С., Вырва М. Анатомия преступления. «Польская операция» НКВД в документах. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 480 с., ил. Выпуск №27   Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами: Презентация книги: Шимов Ярослав, Шарый Андрей. «За нацию и порядок!» Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами. — Chișinău : The Historical Expertise, 2025. — 496 с. Выпуск №26   Время историка: Сергей Ерофеев Выпуск №25   Хроника исторической политики: декабрь 2024 с Пилар Бонет Выпуск №24   Время историка: Давид Фельдман Выпуск №23   Декабристы как история и как миф. Гости: Оксана Киянская , Владимир Шкерин Выпуск №22   Время историка: Валери Познер Выпуск №21   Как российский университет 90-х стал школой авторитаризма? Гости: Сергей Ерофеев, Ирина Савельева, Василий Жарков Выпуск №20   Константин Бондаренко презентует свою книгу «Джокер. Настоящая биография Владимира Зеленского» Выпуск №19   Иван Беляев: протесты в Грузии Выпуск №18   Хроника исторической политики: ноябрь 2024 Выпуск №17   Время историка: Иван Курилла Выпуск №16   Время историка: Сергей Медведев Выпуск №15   Максим Кузахметов: Как нести историю в массы? Выпуск №14   Время историка: Павел Полян Выпуск №13   Михаил Белоусов: Разочарование историей Выпуск №12   Виктор Таки: Бессарабия в контексте русско-турецких войн XIX века Выпуск №11   Русское научное Зарубежье после 24 февраля 2022. Гости: Дмитрий Баюк , Олег Воскобойников , Валери Познер (Valérie Pozner) Выпуск №10   Хроника исторической политики сентябрь-октябрь 2024 Выпуск №9   Вероника Петровна Жобер: шестьдесят лет знакомства с одной шестой Выпуск №8   Время историка. Алексей Титков Выпуск №7   Время историка. Эрик Онобль (Женевский университет) Выпуск №6   Заседание «Историческая Экспертиза онлайн» Выпуск №5   Время историка. Ольга Щеглова Выпуск №4   Наследие Перестройки. Два года без Горбачева. Гости: Руслан Гринберг, Эдуард Глезин Выпуск №3   Хроника исторической политики июль-август 2024 Выпуск №2   Перспективы левых в эпоху роста популярности крайне правых. Обсуждение интервью Бориса Кагарлицкого Выпуск №1   Историческая политика Украины и России в ходе полномасштабной российской интервенции "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Вашему вниманию предлагается текстовая версия 27 выпуска передачи «Историческая экспертиза онлайн» Историческая Экспертиза онлайн. Выпуск 27. 11 января 2025.   Участники:   Георгий Касьянов , доктор исторических наук, профессор, Руководитель Лаборатории международных исследований памяти, Институт международных отношений Университета Марии Кюри-Склодовской в Люблине, Польша. До 2021 года - зав. отделом новейшей истории и политики Института истории Украины, НАН Украины. Недавние публикации: Memory Crash. Politics of History in and Around Ukraine, 1980s - 2010s, CEU Press, 2022; From "the Ukraine" to Ukraine, A Contemporary History, 1991 - 2021, Ibidem Verlag, 2021 (co-authored and co-edited with M. Minakov, M. Rojanski et al.)   Вацлав Радзивинович , польский публицист, журналист и политический обозреватель. Окончил педагогический институт в Ольштыне и факультет журналистики Варшавского университета. В журналистике более полувека. С 1992 года - сотрудник одной из ведущих польских газет "Газета Выборча", с 1997 года - корреспондент в России, Беларуси и Украине. В 2006 году лишен аккредитации в Минске и депортирован белорусскими властями из страны, в 2015 году лишен аккредитации в Москве. Автор нескольких книг о России и сотен публикаций в польских и других европейских изданиях. Регулярно выступает в ведущих польских средствах массовой информации.  Автор книг: Putin. Car Atlantydy - Agora, 2023; Сreme de la Kreml - Agora, 2016; Soczi Igrzyska Putina - Agora, 2014; Gogol w czasach Google'a- Agora, 2013.   Андрей Шарый ,  журналист, писатель и медиа-менеджер, с 1992 года - сотрудник Радио Свободная Европа/Радио Свобода, специализируется на проблематике Балкан и Центральной Европы. Автор и соавтор 16 книг документальной прозы (исследования в области массовой культуры, путевые очерки, историко-публицистические травелоги). Избранная библиография: «Чешское время. Большая история маленькой страны от князя Вацлава до Вацлава Гавела - М., КоЛибри, 2022; Балканы: окраины империй - М., КоЛибри, 2019; Дунай: река империй - М., 2015 (с переизданием, в 2020 году книга переведена и издана также в Украине);  Корни и корона. Очерки об Австро-Венгрии: судьба империи (в соавторстве с Я. Шимовым) – М.: КоЛибри, 2011 (несколько переизданий, в 2018 году переведенам и издана также в Украине).   Ярослав Шимов , кандидат исторических наук (диссертация о формировании многопартийной политической системы в Первой Чехословацкой республике, Институт славяноведения РАН, 2003). Живет и работает в Праге, международный обозреватель, в последние годы – шеф-редактор Русской службы Радио Свобода. Автор книг: Перекресток. Центральная Европа на рубеже тысячелетий» – М.: Фонд «Прагматика культуры», 2002; Австро-Венгерская империя – М.: ЭКСМО – Алгоритм, 2003 (второе издание – М.: Алгоритм, 2014); Корни и корона. Очерки об Австро-Венгрии: судьба империи (в соавторстве с А.Шарым) – М.: КоЛибри, 2011 (несколько переизданий, в 2018 году переведенам и издана также в Украине);  Меч Христов. Карл I Анжуйский и становление Запада – М.: Издательство Института Гайдара, 2015.   Ведущий:   Сергей Эрлих , доктор исторических наук, главный редактор журнала «Историческая экспертиза».     Сергей Эрлих:  Добрый вечер, дорогие друзья! Сегодня у нас 27-й выпуск «Исторической экспертизы онлайн». Тема нашего заседания — Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами. Поводом для обсуждения темы стал выход книги Ярослава Шимова и Андрея Шарого «За нацию и порядок!» Центральная Европа и Балканы между мировыми войнами». Вышла она в нашем кишинёвском издательстве «Историческая экспертиза». В беседе сегодня участвуют, естественно, авторы книги — пражский журналист и литератор Андрей Шарый, его коллега журналист и историк Ярослав Шимов, а также два эксперта: украинский историк Георгий Касьянов и польский публицист Вацлав Радзивинович. Первый вопрос, естественно, к авторам книги о ее замысле. Скажите, почему вы взяли именно interbellum (то есть, по-русски, межвоенный период)? А я бы ещё добавил: почему страны от Балтийского моря до Эгейского?   Ярослав Шимов:  Давайте попробую начать я, поскольку, собственно говоря, мысль что-то подобное написать пришла в голову мне. Я поделился идеей с Андреем и, к счастью, нашёл понимание, поскольку мы уже давно сотрудничаем. Мы написали в 2011 году совместно большую книгу об Австро-Венгрии, об империи Габсбургов. На самом деле история такая: в 2021 году я хотел написать относительно большую статью академического, а не публицистического характера, проанализировать исторические взгляды господина Путина на новейшую историю Центральной и Восточной Европы. Президент России тогда как раз начал активно писать статьи на исторические темы, много на эту тему высказывался. Ну, вот хотел я сопоставить определённый ряд его утверждений с тем, что говорит на сей счёт историческая наука. Написал примерно треть статьи – и тут началась, к несчастью, война. Забросил я файл в дальний угол компьютера и погрузился, как и многие из нас, в весьма мрачное настроение по поводу происходящего. Наблюдение за происходящим ужасом привело меня к мысли о том, что мы сваливаемся куда-то, где, в общем, уже были. По крайней мере, есть исторический опыт, который позволяет проследить, как целые регионы – особенно тот регион, который нам близок и по месту жительства, и по историческому и журналистскому опыту – уже однажды сорвался в штопор. Почему это происходило? Учитывая то, что этот период непосредственно связан с тем периодом, которому мы посвятили свою предыдущую работу (а я и ещё одну книжку, и некоторое количество статей), то есть с периодом австро-венгерским, мне показалось логичным заняться interbellum. Тот же фактически регион, но уже в период с 1918 до… вначале мы думали, что до 1939-го, но выяснилось, что когда пишешь об истории, невозможно ввести четкие хронологические ограничения. Нужно объяснить, как сложилась ситуация, от которой мы танцуем, как от печки, а какие-то процессы не заканчиваются с чётким календарным окончанием определённого события. В результате у нас вышло описание и анализ событий, происходивших в регионе в первой половине XX века.   Андрей Шарый:  Interbellum – это период, как мне кажется, недооцененный и недоанализированный в российской историографии (допускаю, что и в европейской тоже). Он попадает в пропасть между двумя мировыми войнами, которые естественным образом оттягивают на себя внимание исследователей. В нашей книге я собирался использовать один удачный образ, но, увы, не смог найти точную цитату, так что в текст она не попала: кажется, Зинаида Гиппиус неполиткорректно назвала страны Балтии «историческими пуговицами», которые большие империи пристёгивают к своей (ЗГ писала о Сталине и Гитлере) шинели. Так сложилась история этого коридора – Междуморья, используя польскую политическую лексику, – пространства от Балтийского до Эгейского, Черного и Адриатического морей, что оно в XX веке оказалось в коридоре между сначала Гитлером и Сталиным, а потом между Советским Союзом и странами Запада. Такой судьбе не позавидуешь. Когда начинаешь разбираться в деталях произошедшего, поражаешься актуальности тематики: как, оказывается, просто страна скатывается к авторитарному правлению или к фашизму, как легко уходят демократические навыки! Оценка деятельности отдельных политиков, конечно, меняется с изменением исторической перспективы: Гитлер 1933 года – не Гитлер 1942-го, и отношение к нему и к Германии в Европе и мире было совершенно разным (не буду скрывать, я провожу параллель с Путиным). Всё это вместе и обусловило интерес именно к этому региону и именно к этому историческому периоду.   Ну, и есть у нас с Ярославом, конечно, и личные пристрастия. Мы оба любим и, я надеюсь, хорошо знаем страны, о которых в русскоязычной среде (я уверен в этом) до сих пор осведомлены плохо и судят на основе предрассудков, во многом ещё советских. Я свою скромную роль вижу в том, чтобы попытаться рассказать о том, насколько всё это интересно и как это важно – изучать центральноевропейский и балканский опыт. Ну а с точки зрения писательской работы это во многом продолжение нашей книги об Австро-Венгрии. Написали мы новую работу очень быстро, за год фактически, работали активно, даже азартно.   С.Э.:  В книге 11 глав. Маленькие страны, которые мы называли раньше «Прибалтика», сейчас называем «Балтия», в общем, логично было объединить вместе. Но вы выделили две страны, которых в межвоенное время не существовало. У вас есть Югославия – и есть Хорватия, есть Чехословакия – и есть Словакия. По каким причинам?   А.Ш.:  Давайте я быстро отвечу про Югославию, потому что это чуть больше моя сфера экспертизы, а Ярослав скажет про Чехию и Словакию. В своё время я жил в Хорватии и хорошо эту страну знаю. Жил я там в первой половине 1990-х, когда осмысление опыта Независимого Хорватского Государства 1940-х годов было актуально, тогда в Загребе много говорили о так называемом позитивном национализме и о якобы хотя бы отчасти благотворном наследии Анте Павелича. Независимое Хорватское Государство – одно из самых неудачных, уродливых государственных образований периода Второй мировой войны. Опыт королевской Югославии с ее попыткой организации авторитарного многонационального государства и опыт усташской Хорватии, полностью зависимого от Гитлера и Муссолини националистического образования – взаимосвязанные, но тем не менее самостоятельные темы. Этим и был обусловлен выбор.   Я.Ш.: История чешских земель и Словакии периода Второй мировой войны обусловлена предвоенными реалиями. Чехословакию Третий рейх при активном участии её не слишком разборчивых западных союзников развалил. В результате, описывая авторитарные режимы этого периода, ограничиться только словацким опытом в формате номинальной независимости (фактически, конечно, режим монсеньора Йозефа Тисо был марионеточным), но ничего не сказать о происходившем в другой части бывшего государства, в чешских землях, существовавших в качестве Протектората Богемии и Моравии, было бы нелогичным. Поэтому мы сделали главы о каждой их этих стран. И там, и там были свои особенности, были трагические истории, заслуживающие отдельного анализа. В процессе работы мы поняли, что неправильным было бы избежать периода Второй мировой войны, ограничившись только interbellum, поскольку без учета эволюции авторитарных режимов, их взаимодействия с Третьим рейхом и его противниками история оказалась бы неполной, оборвавшейся на полуслове.   С.Э.:  Как издатель книги скажу, что написана она профессионально, с соблюдением научных стандартов, но для широкой публики, для тех людей, кто хочет получить представление о значительном периоде времени. По каждой из этих стран существуют по этому периоду десятки и сотни работ, и конечно, впечатляет объём использованного авторами материала. Понятно, что вы читали основные работы по этим странам. Но даже если, условно говоря, взять по 10 книг про каждую из 11 стран — это значит, надо было прочесть минимум 110 книг. Это, конечно, впечатляет. На мой взгляд, вот что важно: описаны не только особенности каждой страны, но рассматриваются общие тенденции – то, что разные страны объединяет, и то, как их история связывается с сегодняшней ситуацией и с исторической памятью. Для нашего журнала, который занимается исторической памятью, это очень важно. Коллеги, Вацлав Радзивинович и Георгий Касьянов, каковы ваши общие ощущения от книги?   Вацлав Радзивинович:  Я не чувствую себя экспертом: я не историк, уже много лет работаю как журналист, занимаюсь прежде всего Россией и всем тем, что вокруг России. Вы правы, книга очень хорошо написана, её легко читать, это огромная ценность. Но с точки зрения человека, который занимается нашей непростой современностью в этом уголке мира, для меня прежде всего это история о том, как это всё близко сегодня, как история повторяется. Конечно, я обратил внимание прежде всего на то, что болит сегодня. И конечно, на Польшу: очень хорошая глава посвящена польским событиям, некоторые я воспринимаю прямо как историю моей семьи. Сегодня некоторые страны региона повторяют путь 1920-1930-х годов. Я имею в виду прежде всего Словакию и Венгрию, но и Чехию с Польшей тоже. Было бы прекрасно хотя бы эти четыре главы книги как-то приблизить, представить польским читателям, потому что сегодня повторяются старые проблемы. Это словно знак Немезиды: нельзя избежать своей судьбы! Но, конечно, я обратил внимание и на то, что мы видим у наших «братанков» венгров. Вы очень уместно вспомнили в книге пословицу «Polak, Węgier, dwa bratanki, i do szabli, i do szklanki» («Поляк, венгр – два брата, и по сабле, и по стакану»). Некоторые из нас с удивлением смотрят на то, что творится с «братанками» из Венгрии, такими нам близкими, как казалось. Но вот наш бывший заместитель министра юстиции [Марчин Романовский] ищет и получает политическое убежище в той же Венгрии!   С.Э.:  Поделюсь наблюдением насчет того, что Польша и Чехия, которые были жертвами Гитлера, сейчас поддерживают Украину, а вот Венгрия и Словакия, которые были союзниками Гитлера, стараются поддержать Путина. Румыния, правда, не попала в эту струю: она всё-таки пока что Путина не поддерживает. Хотя, если учесть недавнее голосование на президентских выборах в Румынии за Кэлина Джорджеску, который является открытым поклонником Корнелиу Кодряну и Иона Антонеску, то не исключено, что всё ещё впереди.   Георгий Касьянов:  Книгу я читал и как историк, и просто как читатель. Обычно я читаю вразброс, но тут взялся читать сначала, прочитал первые главы. Я читаю везде; если книга нравится, то вы её всегда носите с собой, даже в постель берёте и читаете на ночь. Книга, конечно, очень тревожная. По какой-то воле судьбы я перед этим читал книгу Петра Маевского [«Когда разразится война»] о 1938 годе, и о Чехословакии тоже. И те главы, которые я прочитал в вашей книге, показывают, насколько все созвучно с нынешней ситуацией. В частности, тот аспект, как Запад «сливал» Чехословакию, просто идеально вписывается в картину, как выяснилось, малообоснованной надежды на Запад. Такой был самообман в этих странах, на деле всё оказалось совсем не так, как они думали. В общем, очень много аспектов, которые действительно прямо перекликаются с тем, что сейчас происходит.   Я, конечно, далёк от того, чтобы научные аналогии распространять на историческую эпоху, в которой мы сейчас живём, но в данном случае они, увы, совершенно очевидны. Сейчас, предположим, мы двигаемся к заморозке войны в Украине, к какому-то перемирию или даже к каким-то как бы гарантиям безопасности, но мне кажется, что мы просто приближаемся к следующему interbellum. Если сейчас в Украине всё закончится, предположим (чего вроде бы все хотят), то не знаю, в какой срок [новое несчастье начнется]. Когда философа Альберта Швейцера спросили (по-моему, в 1918 году, после Версаля), когда будет следующая война, он сказал: «Через 20 лет».   Я.Ш.:  И маршал Франции Фердинанд Фош то же самое говорил.   Г.К.:  Историческое время сжимается, так что следующий interbellum может быть гораздо короче предыдущего. И та же самая ситуация: ведь Гитлер и его союзники были ревизионистами мирового порядка, установившегося после 1918 года, после Версальского и Триан он ского соглашений. И тут то же самое: есть ревизионист, уже даже группа ревизионистов, которые в гораздо больших масштабах хотят перестраивать мировой порядок. И то, что в Украине сейчас происходит, возможно, представляет собой только начало каких-то более масштабных событий. Я вообще не большой любитель популяризации, но в данном случае книга написана с профессиональным знанием материала. Тут грех популяризаторства минимален, авторы обращаются к вполне интеллигентному читателю, к тому, кто понимает, о чём идет речь. Тут нет мотивов, к сожалению, всё больше и больше присутствующих в популярной литературе. Так что эта книга где-то на стыке, в хорошем смысле, популярного и научного.   Достаточно давно в литературе существует тренд, описывающий события двух мировых войн как единый процесс. По-моему, ещё [британский историк Эрик] Хобсбаум начал это, и interbellum дотягивают даже к 1912 году, к началу Балканских войн, то есть продлевают период где-то от начала XX века до Ялты и Потсдама. Interbellum в этом смысле можно рассматривать как перерыв между двумя большими бойнями, как продолжение в конце 1930-х годов того, что не доделали в 1910-е. Версальская система продержалась 20 лет, а сейчас говорят о крахе сформировнной в первой половине 1940-х Потсдамско-Ялтинской системы. Ещё раз говорю: я против прямых аналогий и буквальных параллелей, но я, конечно, об этих параллелях и аналогиях думал, читая книгу. Ее настроение с моими эмоциями и предчувствиями, основанными на профессиональном знании, совпало на 100%. Так что, с одной стороны, хочется поздравить авторов с тем, как удачно они попали в тему, в нерв, в акупунктурную точку. Но, с другой стороны, хочется им сказать: «Ну зачем же вы это сделали, ребята? Вы испортили мне настроение».   Я.Ш.:  Мы извиняемся…   С.Э.:  Кстати, есть такой поэт в Киеве, Александр Кабанов, он пишет на русском языке, и он вот словно в связи с вашим высказыванием, можно сказать, обыграл русский тост: «Между Первой и Второй мировой перерывчик небольшой».   Г.К.:  Ой, чёрный юмор!..   С.Э.:  Большинство государств, о которых рассказывается в книге, раньше входили в состав Австро-Венгерской и Российской империй. Что лучше – имперское мышление или национализм? Или это вообще неправильная, ненаучная постановка вопроса? Есть ли какие-то моменты имперского опыта, которые стоит заимствовать молодым демократиям, или имперский опыт однозначно отрицательный? На смену империям пришли национальные государства, и вот лучше ли от этого стало жителям молодых национальных государств? Давайте начнем с авторов: они же писали…   Я.Ш.:  В книге мы не особо уделяем этому внимание: как бы вот так случилось – и случилось: империи распались. Вы ещё, кстати, не упомянули Османскую империю, потому что Балканы всё-таки очень долго были в её составе или в сфере её влияния. Перед Первой мировой в ходе Балканских войн там всё очень быстро развалилось, но тем не менее след остался. Вопрос в том, что сейчас эта тема тоже актуальна, потому что постимперский распад вы видите на постсоветском пространстве. По большому счёту, он продолжается. И по одной из версий (конечно, по поводу той же войны в Украине версий существует много, что у неё за характер: война колониальная, постимперская, ещё какая-то?) постимперские процессы в этом контексте затрагиваются. Мы видим, и в межвоенный период это проявилось очень чётко, как, собственно, порыв формировавшихся молодых наций к тому, чтобы избавиться от этого нависающего имперского ига (пирамида власти базировалась по большей части на наднациональных конструкциях, особенно в случае с империей Габсбургов) в итоге приводит к противоречивым последствиям. Это мы видим в национальной политике и Польши, и Румынии, и других стран этого региона, даже демократической Чехословакии.   Мюнхенский договор многое из отрицательных сторон первой Чехословацкой республики обнулил, так сказать, и отбросил в тень, но стороны-то эти были! Политика по отношению к национальным меньшинствам в ЧСР была мягче и либеральней, чем в той же Польше Юзефа Пилсудского или в Румынии короля Кароля и маршала Иона Антонеску, но тем не менее по стандартам, так сказать, рафинированной демократии всё-таки было в чём упрекнуть и пражские власти. Поэтому ответ неоднозначен. Путь националистической модернизации, с одной стороны, был облечён в форму демократического подъёма, формирования современных наций. С другой стороны, он отменил многое из того положительного, что существовало в той же Австро-Венгрии в плане межнациональных отношений. Право национальных меньшинств на получение, допустим, образования на собственных языках исчезло в той же Венгрии, в той же Румынии, в той же Польше (по отношению к украинскому и белорусскому меньшинствам).   Есть проблема в этом противоречии, которое во многом не разрешено до сих пор. Потому что плач по советской империи – мы можем к нему относиться сугубо отрицательно, я, например, не плачу по Советскому Союзу ни в коей мере – отчасти объясним. Мы видим, что проблемы национальных меньшинств становятся поводом и причиной для возникновения конфликтов, и эти вопросы действительно и сейчас играют роль, например, в странах Балтии. Собственно, путинский режим использовал эту же проблему применительно к востоку Украины, чтобы развязать войну. Так что я скорее продолжаю ставить вопросы, чем на них отвечать.   А.Ш.:  Ну, я со своим соавтором тут в очередной раз согласен. Первая моя эмоциональная реакция – оба варианта, как говорится, «хуже». Потому что и попытка строительства универсального государства, чем более-менее успешно чуть ли не 600 лет занимались Габсбурги или Османы, и попытка построить национально ориентированные диктатуры или националистические демократии грешат большим количеством недостатков, которые сводят на «нет» те их достоинства, о которых хотя бы теоретически можно говорить. Об Австро-Венгрии югославский маршал Тито когда-то сказал: «Неплохо устроенное было государство!» Пожалуй, в мировой истории это была самая «мягкая», хотя бы относительно человечная империя, гарантировавшая большинству подданных пусть скромное, но достойное по меркам времени существование. Хотя крови тоже проливалось много, в соответствии с нравами эпохи.   Видимо, какой-то ответ на Ваш вопрос может дать исследование опыта Европейского союза, при организации которого предпринята попытка сочетания национального и наднационального: и принципов демократии, и определённого централизма. При всех очевидных недостатках этого образования ничего лучшего пока мировая политическая практика не придумала. Опыт межвоенной Центральной Европы и Балкан даёт нам показательный ряд примеров того, как попытка постимперского развития приводила к плачевным результатам. В ряде случаев это просто анекдотические примеры: скажем, пример Албании, племенного традиционалистского общества в начале XX века; это практически искусственное государство, созданное великими державами в 1912–1913 годах, переживало перманентный кризис и пало легкой добычей фашистской Италии.   Согласен с Ярославом: даже в опыте межвоенной Чехословакии можно найти довольно много изъянов, которые сейчас воспринимаются как негативные стороны развития. Упомяну своеобразный культ личности президента Томаша Масарика или попытку вырастить «в пробирке» чехословацкий народ. Я надеюсь, что отцам Европейского союза не придёт в головы идея формирования общеевропейского народа, потому что ясно: единство должно быть в многообразии. Но вот что я отчётливо понял, работая над книгой: часто благие намерения политиков ведут совершенно не в рай, а в противоположном направлении. Изучая interbellum, мы сталкиваемся с множеством исторических персонажей, очень ярких и почти всегда противоречивых. Но не скажешь, что все они были отъявленными мерзавцами. Многие из них, отталкиваясь от своего опыта, руководствовались своеобразными представлениями о прекрасном. Многие из них действительно горячо любили свою родину. Другое дело, что развитие событий показывало: и любви к родине, и личного профессионального и политического опыта недостаточно для того, чтобы в таких сложных «погодных» условиях, в каких оказалась вся Европа после образования Версальской системы, сохранить ростки демократии.   С.Э.:  Вацлав, как эти события отразились на вашей семье, в вашей семейной памяти… В какой империи жили ваши предки: в Австро-Венгерской, в Германской или в Российской?   В.Р.:  В Российской.   С.Э.:  Как они сравнивали период Российской империи и период межвоенной Польши?   В.Р.:  Знаете, опыт был большой, потому что мои предки жили и в Польше, и далеко в Сибири, не по своей воле, конечно. Жили и под властью Германии тоже – как всегда, семейная история перемешана. У меня были родственники, которые жили под Германией и под Австро-Венгрией. Я заметил какую-то даже, можно сказать, надменность тех, которые жили под Германией. Я родился в бывшей Восточной Пруссии, и сейчас живу в Ольштыне, и с вами разговариваю из бывшей Восточной Пруссии, где говорилось: главное порядок, Ordnung, ответственность, закон. И это было на самом деле, и это сравнивали с Россией, не в пользу России.   Но я бы хотел всё-таки ответить на ваш вопрос: что лучше, национализм или имперскость? Мои московские знакомые когда-то меня поздравляли с днем 4 ноября. Шутка, конечно, но хорошая шутка, потому что они говорили: «Если бы мы вас не выгнали из Кремля в 1612 году, то вам бы пришлось со всей подчиненной Россией потом иметь дело. И вы бы творили империю, вы бы вечно воевали, платили бы огромную цену». Что-то в таком подходе есть, хотя наша польская судьба тоже была непростой, не позавидуешь, знаете ли. Но всё-таки лучше не быть империей. Терять в колониальных войнах свое население – вот первая цена, которую приходится платить империи. По моему впечатлению (не историка, а наблюдателя) на самом деле в России империя сложилась раньше, чем национальное государство. Не состоялось национальное государство тогда, когда Московское княжество начинало быть уже империей, и национальное государство формировалось в тени империи и как империя. Вышло так, что на самом деле империализм в россиянах «выше» национальности. У нас, поляков, наоборот. Часто в России говорят, что у поляков очень сильный имперский ресентимент: нам якобы важен до сих пор Львов, Смоленск нам припоминают постоянно. Но этого на самом деле нет: как раз потому, что польская нация сформировалась раньше, поляки хорошо смирились с тем, что случилось после Второй мировой войны.   Возвращаюсь к вашему вопросу про мою семью. Я живу в бывшей Восточной Пруссии, и родственники, которые из этих краёв, подчёркивали, сколько мы по итогам Второй мировой получили: в обмен на белорусские бедные районы мы получили на западе что-то действительно практически европейское. Знаете, с таким можно смириться как-то. Но я смотрю на Венгрию, где мы видим очень опасную смесь имперского ресентимента (то, что говорит Виктор Орбан, страшно) и националистических чувств. То же самое мы видим и в Словакии сейчас. Мне кажется, что такая смесь очень опасна.   С.Э.:  Спасибо. Георгий, вы из Украины, страны, где сейчас занимаются деколонизацией. Скажите, пожалуйста: как вы соотносите империю и национальное государство?   Г.К.:  Вы так хорошо сформулировали, Сергей: «занимаются деколонизацией» – именно «занимаются», да. Ну, во-первых, сразу ремарка насчёт империи: Украина тоже была [на протяжении своей истории] в составе двух империй, а то и трёх. Если уж будем употреблять термин «деколонизация», то интересно наблюдать за тем, как Российская империя представляется сейчас как абсолютное зло, как бездонный источник всяческих бед и несчастий, а «дедушка Франц Иосиф» предстает добрым стариком, который заботился об украинцах. В западных регионах (во Львове и в Черновцах, например) есть даже локальный культ «дедушки Франца Иосифа». Это забавно наблюдать: в общем-то, Габсбурги много сделали для того, чтобы украинцы потом на Волыни резали поляков, пользуясь случаем. Я уже не говорю о том, что в Галиции и на Волыни происходило в начале XX века, включая всяческие политические убийства. Только когда говорят, какая была хорошая Организация украинских националистов, вот тогда уже вспоминают и о том, что с наследием Габсбургов что-то было не очень.   В целом такая постановка вопроса об империи и национализме – «Что лучше?» – диктует ответ «Да ничего не лучше». Понятно, что в таких терминах историки не могут судить. Ну, могут, конечно, но вообще-то аксиологическая составляющая не должна влиять на исследования. Вот в книге, кстати, этот момент присутствует (может быть, только в контексте), но нравоучений о том, что лучше и что хуже, нет. Когда-то давно (по-моему, еще в 1970-е годы) [британско-черногорский историк] Джон Пламенац писал: возникшие на руинах империй новые независимые государства были в смысле существования сложившихся в них наций молодыми. Получив то, что хотели, и помня о том, как их угнетали, они немедленно начинали угнетать другие нации, которые представляли в составе новых государств меньшинства. Пламенац большого открытия не сделал, и потом этот тезис повторялся много раз. По-моему, последний, кто говорил об этом уже в контексте 1990-х годов — [американский социолог] Роджерс Брубейкер, автор концепции nationalizing state. В ту пору мы фактически видели повторение ситуации начала века: подъём национализма, идеализация 1920-1930-х годов. В книжке правильно упомянут польский фильм «Ва-банк», такая прелестная блестящая картинка межвоенной Польши. Когда я читал о польских легионах, то вспомнил сериал «Легионы». Я с большим удовольствием его смотрел, но понятно, что это идеализированный образ легионеров Пилсудского, и сам дедушка Пилсудский там тоже присутствует, такой добрый и отечески заботящийся о солдатах.   Всё повторяется, и в этом смысле вопрос «Что лучше?» несущественен. Что-то, конечно, эти народы выиграли: они стали самостоятельными. Да, имели место внутренняя мобилизация, культурный подъём. Но что-то и потеряли, это тоже понятно. Естественный процесс: империи распадаются с большим или меньшим треском и скрежетом, с большей или меньшей кровью. Ведь Вторая мировая война — [последствие нерешенных после Первой мировой войны проблем]. Ярослав верно заметил: нынешняя война в Украине – проявление продолжающегося распада Советского Союза, советской империи. Да, так оно и есть! Точно так же и Вторая мировая война – продолжение процессов распада сразу нескольких империй. Ведь чего немцы добивались? Они частично вернулись к своей концепции Mitteleuropa [«Срединной Европы»] 1915 года, когда обнаружили вдруг, что голландцы, бельгийцы, австрийцы и прочие это всё якобы немцы, надо их собрать воедино, если не в Священную Римскую империю, то во что-то другое, в Третий рейх, например. Тут то же самое: всё ещё конвульсии империи. Вторая мировая война – не только передел, ревизия Версальской системы, но и попытка возобновления империи Гогенцоллернов. Тут мы опять видим безумное количество параллелей с настоящим.   Если возвращаться к вашему вопросу, то давайте вспомним, как в 1990-е годы вся Восточная Европа была охвачена «остальгией». В Восточной Германии до середины 2000-х была довольно сильная «остальгия», то же самое практически во всём регионе, о котором мы говорим. В Украине практически до начала большой войны около 30% считали, что распад Советского Союза был трагедией, если повторять слова одного «известного историка». Далеко не начинающего, кстати, «историка» – он начал в начале 2000-х, это уже патентованный ученый, с работами, с индексом цитирования, уже всё в порядке! Уже можно научную степень присуждать заочно, как ордер в Гаагском трибунале, так же и степень. Так что вот ответ на ваш вопрос: не лучше, не хуже – просто всё другое, и очень разнообразное, и очень сложное, к сожалению или к радости.   Я.Ш.:  Я бы позволил себе ремарку, мне пришла в голову довольно банальная, но, может быть, в этом контексте уместная мысль. Параллели параллелями, а различие одно проявилось, если мы сравниваем interbellum и 1990-е годы – новый подъём национализма после краха коммунистических режимов. Здесь Евросоюз сыграл модерирующую роль. Там, где ЕС заканчивался, там, где не было либо желания, либо надежды на то, что он придёт и, так сказать, жизнь устаканится, там все эти ситуации (как в бывшей Югославии, да и Украина, я думаю, тоже к этой же категории, к сожалению, относится) – и проблемы постимперского распада стали переноситься гораздо острее. Андрей уже упоминал об этом, я могу только согласиться с ним, да и сам я живу в ЕС уже много лет и это чувствую: Европейский союз можно по многим вопросам критиковать, но при всём его несовершенстве другой модели равновесия между жёстким имперским порядком и единством в многообразии, национальным государством (которое может быть столь же жёстким, как и империя) как-то вот не придумали. К сожалению, эта модель сейчас тоже в кризисе по очень многим причинам, но это тема уже для совсем другой дискуссии.   Г.К.:  Дело в том, что расширение ЕС на восток было в значительной степени активизировано тем, что происходило в Югославии, балканскими войнами. И это расширение включало в себя серьёзный элемент обеспечения безопасности. То есть в принципе все видели потенциальные источники конфликта, похожего на югославский, в этом регионе, и поэтому более активно туда двинулись, закрывая глаза на многое происходившее там. С Румынией и Болгарией мы знаем, какая была история. Европейский союз сыграл значительную роль именно как фасилитатор процесса: его расширение действительно в какой-то степени способствовало успокоению в этом регионе. Но мы же видим, что в результате (делюсь тем, что я сейчас преподаю студентам, у меня курс как раз про Центральную и Восточную Европу) вышло. Эта зона, «линия Керзона», о которой вы в книге тоже упоминаете, сместилась восточнее, об этом свидетельствуют сами названия проектов ЕС: «Восточное партнёрство», «Восточное соседство». Теперь эпицентр, ядро этой своего рода буферной зоны сместилось, к сожалению, в Украину. Две мировые войны начались в Восточной Европе, а теперь мы видим, что происходит в Украине. О перспективе не хочу говорить.   С.Э.:  Межвоенный период для подавляющего большинства стран, о которых рассказывается в книге, – скатывание к диктатурам, установление (будем называть вещи своими именами) фашистских режимов. Но что мы видим сейчас? На западе Европы до расширения Евросоюза в начале 2000-х годов был установлен, так сказать, стандарт гражданской нации, а в некоторых странах бывшего советского блока происходят националистические процессы, и образцом для этого стал как раз межвоенный период. Откуда такая тяга к межвоенному периоду как к идеалу?   А.Ш.:  Отчасти оттого, что для подавляющего большинства этих стран interbellum – период либо первого опыта строительства государства, либо опыт возобновления этого строительства после длительного перерыва, как в случаях с Польшей и Чехией. Вспомню также 1990-е годы, когда так много было апелляций к не вполне удачному, мягко говоря, опыту строительства государственности Словакии 1940-х годов. Хорватию я уже упоминал в этой связи. И если примерить ботинки тогдашних политиков, то по крайней мере отчасти их логика-то понятна: другого примера не было. Вряд ли с исторической точки зрения можно серьезно говорить о возможности использования в новой Словакии опыта государственности Великой Моравии, после которой пришло тысячелетнее венгерское господство, но и такие попытки, по крайней мере на политико-публицистическом уровне, предпринимались. Так что для многих стран региона выработанная в 1920-1930-х годах государственная модель оказалась самой близкой по времени, поскольку коммунистический период почти повсюду автоматически отторгался как время подневольности и зависимости. Во-вторых, такой подход оправдывался тем, что именно в межвоенный период во многих странеах происходил или заканчивался процесс формирования политических наций. В случаях с Чехией или Польшей это был процесс окончательного формирования, но в других странах, вроде Албании, Болгарии или Югославии, эти процессы отставали и оказались фундаментальными. Кстати, для народов бывшей Югославии межвоенное госстроительство было опытом далеко не только негативным, сколь бы негативными ни выглядели внешние проявления существовавших там политических систем. Георгий верно сказал, что повсюду государствообразующие процессы сопровождались заметной социальной модернизацией и культурным подъемом.   Я.Ш.:  В общем-то и Западная Европа в межвоенный период не представляла собой такого уж торжества всеобщей терпимости и национальной гармонии. Можно вспомнить, допустим, Францию, где были специфические законы о гражданстве, а потом этого гражданства уже при режиме Виши, после поражения 1940 года, многих стали лишать. Я уж не говорю о таком печальном феномене, как антисемитизм, который был общим для Европы той поры явлением. На мой взгляд, сочетание специфических факторов привело к тому, что именно Германия проявила себя столь ужасным образом, но по большому счёту и другие страны (и не только того региона, о котором мы говорим) отметились неблаговидными деяниями. Во многом центральноевропейский регион шёл в ногу со временем.   Что касается более близкого нам периода, то коммунистические режимы послужили в определённом смысле холодильником, заморозкой. Многие из политических и социальных процессов были прерваны на 40 лет, и то, что, может быть, как-то перегнило и перегорело бы естественным образом ещё в середине прошлого века, вернулось в 1990-е. Отсюда и ностальгия по interbellum. Кстати, ещё и по этой причине в нашей книге есть глава о Греции, как о примере альтернативного развития: это единственная из стран, о которых мы пишем, в которой не сложился коммунистический режим после Второй мировой войны. Вот там мы не видели ни в 1990-е годы, ни в начале XXI века каких-то особо острых националистических эксцессов, потому что они уже кровушку пролили и свои погромы, так сказать, совершили в середине XX века. В Греции, напомню, в конце 1940-х – начале 1950-х шла кровавая гражданская война, о которой мы тоже упоминаем. Так что применительно к другим странам региона нужно, на мой взгляд, учитывать момент определённой задержки в развитии, вызванной коммунистическим периодом.   В.Р.:  Откуда взялась эта сказка про interbellum как счастливый период истории? Вот как ребёнок я это понимал: мой дед по отцу был государственным чиновником, семье жилось очень хорошо, и они вспоминали, какие были свободы в межвоенное время, как прекрасно всем жилось. Ну, богатым людям, скажем так, хорошо жилось. Но другая часть моей семьи – люди очень бедные, из деревни. И огромное большинство поляков имело такой опыт, что тяжело жилось, очень тяжело, не сравнить с тем, что эти же люди получили потом, при коммунизме. Об этом надо честно сказать. Но легенда о межвоенной Польше есть, и она живет! На этой легенде наши националисты строят свою идеологию: мол, до Второй мировой было очень хорошо – независимое, сильное государство богатых людей. Это обман: этого не было, но так это запомнилось.   Знаете, в вашей книжке видно, что новые для 1920-х годов европейские страны быстро ломали европейский порядок. Вообще-то они должны были принять нормы и законы Европы. В Польше на бумаге всё это было принято. Но довольно быстро это всё ломали, уничтожали, совершенно по-другому эти государства себя вели, постепенно скатываясь едва ли не в фашизм. Тогда это делали у себя дома, а сейчас становится ещё опаснее, потому что сейчас мы, восточно- или центральноевропейцы, пришли в европейский дом со своим уставом, и мы ломаем порядок во всей Европе. Это гораздо опаснее для Европы, чем то, что мы могли сделать в межвоенный период, мы сейчас в каком-то смысле уничтожаем прекрасную сказку об общеевропейским доме. Посмотрите на итоги последних выборов в Польше: страна разделилась пополам, словно действует какой-то genius loci, «гений места». На западе Польши побеждают либеральные и проевропейские партии, а на востоке (том, который когда-то был под Российской империей) побеждают националисты. Что интересно, это не зависит от того, откуда в данном районе появились его жители. Например, Вроцлав – один из самых либеральных городов. Он на западе, но туда после войны в массовом порядке перевезли переселенцев из Галиции и Лодомерии, из Львова. И казалось бы, они должны были принести с собой восточные порядки. Но нет, они принесли с собой всё-таки австро-венгерские порядки, и это очень заметно. Но вот, например, Щецин – там уже по-другому. Он заселен потомками польских подданных Российской империи, и всё-таки тот же genius loci делает этот город очень либеральным.   С.Э.:  Да, действительно, крайне правое, скажем так, близкое к фашистскому наследие распространялось по всей Европе, не только в Восточной, но и в Западной. Тем не менее в Западной Европе, по крайней мере где-то к концу 1980-х годов победила концепция гражданской нации, а не этнической. И печальный опыт Холокоста, и многое другое тут сильно повлияло, пусть не сразу, но повлияло. Но почему «старый» Евросоюз оказался столь снисходительным к тенденциям крайнего национализма на востоке Европы? Вы говорите, Вацлав, и я с вами абсолютно согласен, что эти тенденции сейчас влияют на всю Европу. Мы видим взлёт правых по всей Европе; наверное, пример стран Центральной и Восточной Европы сказался? Георгий, как вы считаете?   Г.К.:  Я могу только сказать, что было две волны подъёма этнонационализма. Сначала в 1990-е – как реакция на конец коммунизма и «возврат к корням», и кроме того, этнонационализм при коммунизме так или иначе преследовался, а теперь высвободился. После вхождения в Евросоюз была опять волна этнонационализма, теперь уже связанная с претензиями на суверенность и с реакцией на то, что нужно делегировать часть этой суверенности, в том числе культурной в Брюссель, в Страсбург. И давайте обратим внимание на то, что в Польше, например, ПиС [партия «Право и справедливость»] и их союзники к власти пришли сразу после вхождения в Европейский союз. Сама эта знаменитая polityka historyczna [«историческая политика»] в Польше стала набирать обороты именно тогда как стремление к защите культурного суверенитета и к отстаиванию самоценности.   А потом мы помним миграционный кризис 2015 года, и опять в связи с этим ещё одна волна национализма в этом же регионе. Так что тут нужно говорить ещё и о внешних обстоятельствах, не только о внутренних. А насчёт терпимости – я бы не сказал, что тут всё так уж однозначно. Если говорить о моей области, которой я занимаюсь (историческая политика, политика памяти), то Евросоюз очень много делал, чтобы нейтрализовать эти тенденции этнонационального нарратива, его доминирования, ксенофобии и так далее. Ну а потом, когда соединились, пришла повестка о двух геноцидах – нацистском и коммунистическом. И соответственно активизировалась новая идея, связанная с этнонациональным, с тем, что мы – двойная жертва, поэтому относитесь к нам, пожалуйста, по-другому. Ну, пришлось относиться по-другому.   Так что тут столько разных факторов, связанных с созданием новой Европы! Если дальше двигаемся на восток, то тут Россия «встаёт с колен», как они говорят, и подключается ещё и этот фактор. Во всех этих странах (по крайней мере, я могу говорить о Балтии, о Польше) есть экзистенциальная обеспокоенность по поводу России, это не хочу говорить «в крови», но в сознании постоянно присутствует. Этот сосед исторически всегда вёл себя так, что, как сказал писатель Виктор Ерофеев, автор «Русской красавицы»: «Если бы я был поляком, я был бы убеждён, что аборт придумали русские». Вот тут он точно уловил, что онтологическая обеспокоенность присутствует и играет серьёзную роль, в том числе, и в оживлении этнонационализма как защитной реакции. Так что тут ещё один нюанс: в 2000-е появляется ещё один игрок, которого в 1990-е считали сошедшим с доски. И он сильно воздействует на восприятие политики, на самооценку и так далее.   Я.Ш.:  Я ещё раз выскажусь об историческом факторе в этих отношениях, который, на мой взгляд, тоже присутствует, потому что, когда приходилось общаться с некоторыми историками и с политиками из западных стран, чувствуешь: там ведь свой комплекс вины тоже есть по отношению к нашему региону. И он, в общем-то, обоснован. Я, например, по здешним нашим чешским проблемам могу об этом судить. Так, допустим, западное историческое сообщество относилось к проблеме судетонемецкого меньшинства и его судьбы в 1940-е годы очень аккуратно, потому что, если высказывать что-либо в отношении чехов – тут же сразу с их стороны следует контраргумент: «Ребята, а в 1938 году ваши западные правительства что с нами сделали? Продали! Так, пожалуйста, помолчите». Я говорю упрощенно, но в общем тональность была такая. Но, к счастью, хватило ума и чешским историкам и политикам, и немецким, распутать этот клубок: была создана совместная комиссия историков, потом в 1997 году подписана декларация об исторической памяти, о восприятии наследия Второй мировой войны. Этот узел развязывали фактически два народа, Евросоюз и западное сообщество держались относительно в стороне. Потом ситуация изменилась, потом уже вышла не так давно (её и на чешский перевели) книжка Мэри Хейман. Она историк из Шотландии, но долго занималась Чехословакией, и она написала толстенную книгу с очень резким названием Czechoslovakia, The State that Failed («Чехословакия – государство, которое не удалось»), о Первой республике. В этой книге есть очень резкая (на мой взгляд, чрезмерно резкая, не всегда обоснованная) критика политики, в том числе и национальной, в межвоенной Чехословакии, политики демократического правительства. То есть это уже стало возможно, какие-то проблемы были преодолены. Но вот сам этот комплекс вины Запада перед этим регионом – можно также Ялтинскую конференцию вспомнить и всё с ней связанное – тоже, на мой взгляд, сыграл свою роль.   С.Э.:  Теперь пришло время обратиться к ремаркам наших слушателей. Хочу привести отзыв Майрбека Вачагаева – он хвалит авторов, а я считаю, что авторам всегда приятно это услышать: «Это отличительная черта (дар) этих авторов – писать доходчиво для всех категорий: от школьника до исследователя. Молодцы!» Вот такой отзыв.   Я.Ш.:  Приятно слышать.   С.Э.:  Поэтому я его и зачитал. Вопросов много, один я зачитаю. Алексей Русанов, мой коллега из Кишинёва, спрашивает: «Каковы были основные цели и стратегии Коминтерна на Балканах? Насколько сильным было влияние национальных движений на деятельность Коминтерна в балканских странах?».     А.Ш.:  Майрбеку Вачагаеву спасибо! Кстати, он прекрасный историк, занимается Кавказом, я с большим уважением к нему отношусь.   Руководимый Советским Союзом Коминтерн, естественно, крайне негативно относился и к королевской Болгарии, и к королевской Югославии (эти страны были крупными центрами белой эмиграции, кстати). В Югославии, если вкратце, Комитерн поддерживал сепаратистские движения, и хорватское (хотя с усташами прямо дела не имел), и македонское. В Албании пытались установить фактически советский режим. Коминтерн стал первым в мире политическим актором, который признал существование самостоятельной македонской нации, это случилось в 1934 году. Москва играла на то, чтобы Югославия развалилась, поддерживала сепаратистские движения и так же настраивала местные компартии. В этом было внутреннее противоречие, потому что официально коммунисты проповедовали идею братства и единства между народами. Но концепция эта давала сбои, и за пару дней до гитлеровского вторжения в Югославию СССР установил дипломатические отношения с Белградом. Компартия не получила приказа сопротивляться оккупантам, партизаны Тито подняли восстание по сигналу из Москвы только 22 июня 1941 года, когда Гитлер перестал быть союзником Сталина.   С.Э.:  Как национальный характер сказывался на склонности населения к демократии или, наоборот, к авторитаризму? Я так понимаю, что в Чехословакии всё-таки до конца продержалась демократия, пока Гитлер не вступил? Там выборы проходили?   Я.Ш.:  Не будем брать только выборы: они проходили и в Польше при Пилсудском, и в Румынии при Кароле II. Вопрос в том, что самим духом – гражданские свободы, законность и прочее – да, Чехословакия отличалась, конечно, от остальных стран региона. Но там был период, которому мы тоже уделяем внимание в соответствующей главе книги, – так называемая Вторая республика: это очень короткий период между Мюнхеном (октябрь 1938) и окончательной оккупацией немцами в марте 1939 года. И вот это очень трагический период, потому что в этой нации, сломленной Мюнхеном, тем, что пришлось отдать значительную часть территории без сопротивления, а союзники, как тогда это воспринималось абсолютным большинством чешского общества, предали, – в этом сломленном обществе вдруг вылезло то, что вполне соответствовало образцам interbellum’а в других странах, которые развивались, так сказать, менее симпатичным образом. Я имею в виду сворачивание демократических свобод, резкое отрицание наследия той самой Первой республики Томаша Масарика и Эдварда Бенеша, резкое поправение политической сцены, фактическое слияние политических партий в две, а потом вообще в одну (это уже, правда, при Протекторате), так называемое «Национальное сообщество», антисемитские законы, ограничение гражданских прав определённых категорий населения, запрет Коммунистической партии. Не то чтобы я с симпатией относился к Коммунистической партии, но это была антидемократическая мера: КПЧ действовала по большей части в рамках конституционного поля. И это при том, что там тоже влияние Коминтерна было сильно, и Клемент Готвальд, выступая в парламенте Первой республики, говорил, обращаясь к депутатам от буржуазных партий: «Мы учимся у русских большевиков, и со временем мы свернём вам шею». В общем, в этом плане Чехословакия продержалась дольше всех, но потом очень быстро рухнула, буквально за месяцы, отказавшись от демократического наследия. А потом пришла оккупация.   А.Ш.:  Мне кажется, если посмотреть на этот регион с высоты птичьего полёта, то он разделится, грубо говоря, на две зоны: центральноевропейскую и балканскую. Думаю, многое связано с социальными традициями и политическими навыками обществ. На Балканах едва ли не главный способ решения политических проблем – терроризм. В межвоенный период несколько десятков политиков были застрелены или взорваны, причём самым жестоким способом. И Югославия, и Албания, и Болгария, и Румыния тут не составляют исключения. Жесточайшее убийство в 1939 году премьер-министра Румынии Арманда Кэлинеску, попытка покушения на короля Бориса III в Софии в 1925 году в храме Святой Недели (погибли десятки, если не сотни, невинных людей), убийство хорватских депутатов в 1928 году прямо в скупщине Королевства Словенцев, Хорватов и Сербов, убийство короля Югославии Александра II в 1934-м – не перечислить всего. Это связано с политическими навыками, с крайней незрелостью демократии, потому что в ряде случаев эта псевдодемократия накладывалась на племенную структуру, как это случилось, к примеру, в Албании. Традиционализм балканских обществ и сейчас намного более силен, чем в Центральной Европе. Разница тут, на мой взгляд, довольно очевидна. Поэтому не стоит всерьёз сравнивать Чехословакию или Польшу с Болгарией межвоенного периода или тем более с Албанией, тут совсем разные политические практики.   Г.К.:  В принципе, если говорить о патримониализме и о том, что сейчас Андрей упомянул насчёт Балкан, – там ведь целая культурная традиция мужчин с оружием. В других странах она не то, чтобы отсутствовала, но была несколько по-другому представлена. Я согласен, это и в книжке видно, что очень разные уровни политической культуры, хоть и есть какие-то общие черты, но везде всё связано с национальным историческим опытом. Мне в этом смысле интереснее всего Польша. Хотя, если говорить о политических убийствах, тут тоже всё было «в порядке»: конечно, не так много, как на Балканах, но хватало. Я уже не говорю о том, как Пилсудский начинал свою политическую деятельность – как боевик революционной организации. Я скептически отношусь к понятию «национальный характер», но не могу не отметить некоторые общие культурные черты, которые очень сильно действуют на политическую культуру каждой страны. Когда я приехал в Польшу в 2021 году, то подключал интернет и телевидение у себя в квартире. И вот включился телевизор, и там была какая-то политическая дискуссия. И я вдруг почувствовал себя дома: участники политической дискуссии (там были депутаты, журналисты и так далее) орали друг на друга, перебивали друг друга. И я почувствовал: всё нормально, всё как в Украине, у нас действительно схожие навыки. Действительно, восточноевропейский тип связан с определёнными культурными особенностями, которые не являются ни хорошими, ни плохими, но они просто есть.   С.Э.:  Спрошу Вацлава как польского гражданина: что думаете вы?   В.Р.:  Ну, мне кажется, что с Польшей всё довольно просто можно пояснить, потому что всё-таки была традиция «золотой свободы» польской шляхты, которой было очень много – 10-15% всего населения. И это видно в том, что антикоммунистических выступлений было довольно много, дух сопротивления был сильный. Ну а сейчас много авантюризма в политике. И что очень больно на самом деле – нет уважения к законам. Партия называется «Закон и справедливость» (на самом деле так надо это переводить), но она действует просто как польские шляхтичи: закон не важен, важно то, что я хочу и как я делаю.   С.Э.:  И ещё один интересный вопрос у нас в повестке – фашизм. Среди русских, по крайней мере, когда я был ребёнком, называли «фашистом» любого, кто, к примеру, обижает слабого. То есть это было понятие, в общем-то, потерявшее своё терминологическое значение, просто оскорбление. Но оно действительно очень расплывчатое. О каких режимах Центральной Европы межвоенного периода мы можем говорить как о фашистских?   Я.Ш.:  Мы проводим в книжке попытку классификации. Мы тут не первые, существует довольно обширная литература, но однозначного консенсуса по этим категориям нет. Хотя, допустим, практически все исследователи относят режим Антонеску к фашистским. Не говоря уже о коротком периоде так называемого румынского легионерского государства, которое ему предшествовало. В принципе для нас ключевой характеристикой является различие между откровенно фашистской диктатурой и консервативным авторитаризмом, к которому тоже относилась часть межвоенных режимов. Разница заключается в том, что фашизм – в общем-то, идеология революционная. Она рядится в тогу, так сказать, верности национальной традиции и ее возрождения. А на самом деле возрождают они, как правило, то, чего на самом никогда не было, а если и было, то совсем в другой форме. Но тем не менее есть этот драйв, есть стремление к массовой мобилизации общества, конечно же, культ вождя.   Характер власти, если вспомнить классификацию, предложенную Максом Вебером, в этом случае харизматический: есть вождь, которому поклоняются. В то время как консервативный авторитаризм основан на традициях, на сложившейся системе, часто она монархическая. И во многих из этих стран соответственно часто были режимы, стоящие, можно сказать, на грани между этими двумя формами. Вот, к примеру, режим Иоанниса Метаксаса в Греции конца 1930-х годов. Там, с одной стороны, существовала монархия, и премьер, который играл роль псевдофашистского диктатора, в то же время был искренним монархистом, причём всю жизнь: когда монархисты враждовали с либералами в период так называемого «Великого раскола», он чётко стоял на стороне короля. Но при этом в Греции не было момента всеобщей мобилизации и экспансионизма. Ведь фашизм – это ещё и идеология экспансии. Поэтому сейчас много спорят, была целая дискуссия вокруг статьи [американского историка] Тимоти Снайдера: считать ли нынешнюю Россию фашистским государством? Там тоже это момент педалировался в аргументации критиков Снайдера о том, что Путину в общем-то куда важнее лояльность масс, чем их драйв и патриотический порыв, хотя формально идеология этого режима делает упор на патриотизм. Есть тонкая грань между консерватизмом и фашизмом. Безусловно, плотнее всего к фашистским образцам Италии и Германии приблизились, как я уже сказал, Румыния межвоенного периода и периода Второй мировой войны; Хорватия усташская, вне всякого сомнения; и со своей спецификой, как ни странно, Словакия, маленькая, но (в кавычках) «удаленькая». Там как раз элементы мобилизации были, но и в Словакии весь период существования режима боролись между собой консервативное крыло, которое олицетворял президент Тисо, и крыло откровенно фашистское, которое олицетворяли его премьер Войтех Тука и ряд других деятелей, ориентировавшихся непосредственно на Германию. Об этом можно ещё долго говорить, но основная грань пролегает там в различиях в системе мобилизации и степени революционности режима.   С.Э.:  То есть в авторитарных режимах мы можем выделить два типа: консервативный, который больше опирается на традицию, и мобилизационный с харизматическим лидером – это уже фашистский режим. Да?   Я.Ш.:  Есть ещё третий вариант: чисто военный режим. Но это отдельная история, к модели чисто военного режима приблизился из нашего региона, если я не ошибаюсь, только режим Пилсудского. Я не знаю, можно ли в этом смысле говорить об Албании.   А.Ш.:  Ну, в каком-то смысле можно. Ярослав всё очень точно расписал, и в книге у нас полглавы посвящено этой классификации. И я совершенно согласен с Сергеем: в советской традиции фашизм – это действительно всё плохое, никаких полутонов нет. Но вообще-то фашизм — это Италия, а национал-социализм — это Германия. Всё остальное – либо гибриды, либо какие-то национальные вариации фашизма или нацизма. Мне терминологически ближе такое определение: «квазифашистские режимы». Их довольно много было, особенно в конце 1930-х. Там и совсем уж марионеточные режимы, скажем, типа режима Милана Недича в Сербии, и упомянутый Анте Павелич, и Йозеф Тисо в Словакии. Но если экстраполировать эту схему на сегодняшний день и руководствоваться определением фашизма, данным итальянским философом и семиотиком Умберто Эко, то путинская Россия в целом, мне кажется, соответствует этому определению. Многое зависит от того, что мы хотим доказать, какую систему понятий употребляем, главное, какое политическое значение хотим в это вложить. Понятно, что в нынешней обострённой ситуации фашизм – это не научное, а прежде всего политическое и публицистическое определение, так же как, например, определение геноцида. Юридически факт геноцида крайне сложно доказать в любом международном трибунале, но есть политическое или публицистическое определения, и тут любая агрессия может быть названа «геноцидной», как это сейчас делает Украина в отношении России. Поэтому если мы говорим о путинском режиме как о фашистском, то в первую очередь это политико-публицистическое определение. В анамнезе у нас лежит – для всего русскоязычного мира, для людей, которые имеют советский опыт, – понимание того, что фашисты это те плохие, которые убивают хороших невинных людей. С точки же зрения исторической науки всё сложнее.   С.Э.:  Спасибо. Вацлав?   В.Р.:  Я не очень много знаю на эту тему. Но мне всё-таки кажется, что утверждать, что в случае межвоенной Польши мы имели фашизм или военный режим – это преувеличение. Если брать время уже после смерти маршала Пилсудского, то действительно там вроде бы всем рулили офицеры и генералы. Но это очень поверхностное суждение, потому что на самом деле это были люди определённых военных кругов, а не армия как таковая. К этому кругу нельзя было причислить таких людей, как, например, генерал Сикорский. Это была просто (не хочу никого обижать словом «банда») группировка, связанная опытом ещё Первой мировой, верностью маршалу. А потом это, уже по инерции, пришло к катастрофе.   Г.К.:  Я хотел напомнить, что есть ещё такой термин, как интегральный национализм, который употребляется в двух контекстах. Один – по отношению к Франции – как бы классический, но там это совсем другое, никак не связанное с тоталитарными режимами. И второй – интегральный национализм по отношению к национальным движениям стран Центрально-Восточной Европы и Балкан. Можно напомнить Ивана Лысяка-Рудницкого, который указывал на разницу между, предположим, нацистским вариантом тоталитаризма, возникшим в индустриальном обществе, и радикальными национализмами, возникшими в аграрных странах, только ещё переходивших из аграрного в индустриальное общество. Мне кажется, кто-то из друзей Рудницкого рассказывал (по-моему, историк Богдан Осадчук), что сам этот термин «интегральный национализм» вообще появился за кружкой пива.   Потом [американский историк Джон Александр] Армстронг в своей знаменитой монографии [«Украинский национализм 1939-1945»] очень хорошо всё по полочкам раскладывает, говорит и об украинском движении, об Организации украинских националистов и других похожих движениях типа «Легиона украинских националистов» или «украинских фашистов». В двадцатые же годы термин «фашизм» был достаточно нейтральным, как и «расизм» в начале XX века тоже был нейтральным термином. Лишь потом, после того как все эти режимы зарекомендовали себя определённым образом, стали употреблять слово «фашизм» в нарицательном смысле.   Но я бы был правоверным номиналистом, я бы говорил, что фашизм – это то, что относится к Италии, корпоративный режим и прочее. Умберто Эко даёт расширенное толкование, принимая во внимание политические и культурные аспекты. А он имеет право: всё-таки на родине фашизма жил, так что лучше знал, что к чему. А если говорить о России, то да, есть элементы, которые можно назвать похожими на фашизм. Я совершенно согласен с Андреем: эти определения функционируют как публицистические или политологические, метафорические, но существует язык науки, который требует чётких параметров. Мы живём в плюралистическом обществе – как хотите, так и употребляйте. Я вообще считаю эту дискуссию насчёт того, является ли Россия фашистским государством, не слишком релевантной, такая дискуссия – скорее способ восстановить эмоциональное и психическое равновесие.   С.Э.:  Нам поступил вопрос от Александра Сергеевича Стыкалина (думаю, что большинство зрителей знает этого российского историка). Он говорит, что в Кракове видел в кафе и пивных портреты Франца Иосифа. Вацлаву вопрос: есть тут ностальгические моменты? А вот Николая II может где-то портрет висеть в польской пивной? Или Вильгельма?   В.Р.:  В пивной уж точно нет... Знаете, если бы кто-то повесил портрет Николая II в пивной, например, в Варшаве – все бы это воспринимали как вызов, брошенный мухам. Франца Иосифа в Кракове, может быть, и любят. Действительно, в массовом сознании и Австро-Венгрия отчасти была такой «золотой эпохой», временем свободы – вы в своей книжке тоже пишете, что там и гражданские свободы были, и языковые свободы были, и очень много поляков сделало неплохую карьеру. Поляки делали карьеры на самом деле и в Петербурге тоже, но про это как-то никто не хочет сейчас вспоминать. Даже многие польские патриоты, друзья Адама Мицкевича, которых он упоминал в своих поэмах, успешно служили в Петербурге, получали ордена. Но если говорить о чувствах в польской народной традиции, то Российскую империю только матом вспоминают.   С.Э.:  И портрет кайзера Вильгельма на стене тоже невозможен?   В.Р.:  В народной памяти его почти нет.   А.Ш.:  По моим ощущениям, культ Франца Иосифа или еще кого-то из Габсбургов существует практически на всех бывших территориях Австро-Венгрии. Может быть, только север Италии и юг Польши этого избежали. Что касается Словакии, Западной Украины, даже Черногории – там симпатии к старому кайзеру есть. В Вене, кстати, Франца Иосифа не очень любят, там большого памятника ему нет, на фоне других монументов ему посвятили очень скромный. Что касается Николая II, то новый памятник ему стоит в Белграде, поставлен в связи с русской помощью Сербии в Первой мировой войне. В центре Белграда долгое время существовал популярный кабак «У русского царя» с портретами Романовых на стенах. Ну, а то, что памятник «Царю-освободителю» Александру II на бульваре Царя-освободителя стоит в Софии, – общеизвестный факт.   Я.Ш.:  Я расскажу очень коротко смешной эпизод из своей жизни. В 1996 году у этого памятника один местный меняла хотел меня грубо «кинуть»: на небольшое количество моих честных трудовых долларов пытался продать вместо болгарских левов румынские леи. Пришлось нам с товарищем его устыдить и сказать, что не надо держать нас за идиотов: мы азбуку от латинского шрифта отличать умеем. А что касается культов, то я только дополню Андрея, что культ Франца Иосифа на территориях бывшего Венгерского королевства (то есть сама Венгрия, Словакия в первую очередь и населённые этническими мадьярами районы Трансильвании) дополняется, конечно, культом жены Франца Иосифа, императрицы Елизаветы (Сисси). Но это совсем уже коммерческое и литературно-художественное явление, особенно после старого австрийского фильма с Роми Шнайдер, где она прекрасно сыграла эту идеализированную монархиню.   С.Э.:  Один незапланированный вопрос у меня по ходу дискуссии появился. С одной стороны, мы видим: если пример Румынии брать – да, там шла эволюция в сторону диктатуры. Уже король ввёл страну в диктатуру, потом легионеры, потом Антонеску. Но при этом 1920-1930-е годы для Румынии – пора культурного взлёта. Я думаю, что больше Румыния не давала Европе таких представителей, каких она дала в те годы: Мирча Элиаде, Эмиль Чоран, Эжен Ионеско, советские зрители фильма «Безымянная звезда» знают Михаила Себастьяна, можно вспомнить Сержа Московича (Московиси, как его называют французы), и так далее – много деятелей культуры европейского уровня. Было ли что-то подобное в других странах того региона, который вы описываете?   А.Ш.:  Сам факт образования национального государства, конечно, высвобождает значительные культурные силы, и в разной степени культурный взлет имел место везде. Может быть, не везде загорались европейского размера звёзды, но по сравнению с тем, что было прежде, культурный подъем заметен повсеместно. Иногда значительный: Иво Андрич в Сербии, Мирослав Крлежа в Хорватии, скульптор Иван Мештрович, Йоже Плечник в Словении, целое поколение блестящих писателей 1930-х годов в Греции, вы не упомянули ещё парижского румына Константина Бранкузи. Культура, как кажется, один из тех пунктов, который в процессе формирования национального государства даёт большой плюс. Я уж не говорю о таких этаблированных европейских культурах, как чешская, польская или венгерская, для них межвоенный период – время невероятного расцвета.     Я.Ш.:  Вне всякого сомнения. Да, это было очень распространено повсюду и в общем вполне объяснимо теми факторами, о которых Андрей упомянул. До сих пор, возможно, ностальгический флёр, который относится к межвоенному периоду, связан как раз с этим. Носители национальной культуры, хотели они того или нет, и заложили фундамент этого позитивного отношения: мол, «мы тогда процветали». Может быть, мы на самом деле экономически не процветали, но культура у нас поднялась так, как никогда не поднималась до этого. И ещё один интересный момент: во многих из этих стран – в Чехии, Польше, Венгрии – культурный подъём шёл вне зависимости от того, каких взглядов придерживались сами творцы. То есть были и выдающиеся деятели искусств радикально левых, коммунистических убеждений, и, наоборот, радикально правых – особенно в той же Румынии.   Г.К.:  В книжке об этом есть, кстати.   С.Э.:  Мы этой осенью ездили на конференцию в Черногорию и потом проехали ещё через Белград и Бухарест. Знаете, я человек невежественный в искусстве. Мне всегда казалось: французские импрессионисты – это уровень, русские художники примерно на такой же высоте. Но когда я зашёл в музей в Белграде и потом в Бухаресте, то увидел картины того же начала XX века абсолютно не хуже московских. Я так это понимаю, что, в общем, вся Европа шла в русле французской живописи. И если мы восхищаемся русскими, то только потому, что мы такие вот изоляционисты. Я не знал прежде ни одного румынского художника, ни одного югославского, но ведь просто великолепные картины! Национальное государство всё-таки дает культурный взлет.   В.Р.:  В Польше – очень интересный случай. Нельзя сказать, что в межвоенные годы был особенный взлёт, потому что очень много хорошего и в литературе, и в живописи, и в музыке было и раньше, до восстановления независимости. Что особенно интересно: самые известные польские писатели – прежде всего и той части Польши, которая принадлежала когда-то России. Очень много хороших вещей, что интересно, появилось в той части Польши, которая находилась в составе Австро-Венгрии, но очень немного – в той, которая была частью Германии. Может быть, там огромная немецкая культура как-то давила. После восстановления независимости поднялся протест против того, что было раньше. Это освободило польскую культуру, прежде всего литературу. Потому что это была огромная, хорошая литература, но она исполняла служебную роль: на самом деле нужно было писать, как говорил Генрик Сенкевич, для укрепления народного духа. И писатели сами так чувствовали. А когда пришло время interbellum, художники (не только литераторы) сказали: нет, нет, нам надо заниматься человеком. И это очень многое изменило: литература, например, вышла из роли служанки национального дела и стала просто литературой. И то же самое было и в музыке, и в живописи.   С.Э.:  К сожалению, на все вопросы наших зрителей мы просто не в состоянии ответить. Хотелось бы ещё раз вспомнить эти слова: «У книг есть своя судьба». Это сокращённый вариант: на самом деле там говорится, что судьба книги зависит от её восприятия читателем, от того, кто и как её читает. Сегодня мы проследили не судьбу книги, а её историю, её возникновение, разные аспекты. Хочется, чтобы она имела свою судьбу, чтобы её читали. До свидания! "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Аннотация. В статье исследуется парадоксальная ситуация, связанная с упадком левого движения в современном мире. С одной стороны, массовое левое движение очень востребовано в связи с кризисными явлениями в мировой капиталистической системе. Эти кризисные явления накладываются на более глубокий кризис способов воспроизводства общества, способов преодоления кризисов, которые были успешными в прошлые эпохи. Но, с другой стороны, левое движение демонстрирует слабость и раздробленность, догматизм и отсутствие современной модели социализма, способного к саморазвитию. Существующие объяснения этого парадокса касаются тех или иных обстоятельств, которые можно рассматривать как внешние по отношению к самой идее социализма. Автор предлагает гипотезу, согласно которой коренной перелом, определивший дальнейшую судьбу социалистической идеи, произошел в период военного коммунизма и нэпа в советской России. Речь идет об идейной борьбе А. А. Богданова и В. И. Ленина, работе Пролеткульта, его последующем подчинении Наркомпросу и упадке, разработке и введении как художественного канона социалистического реализма. В этой борьбе решался вопрос о понимании культурной гегемонии рабочего класса и о её практической реализации. Более широко, вопрос стоял о краеугольном камне марксистского учения — о всемирно-исторической миссии пролетариата, о его способности как класса осуществлять свою диктатуру и создать принципиально новый строй. Автор показывает, что поражение А. А. Богданова и его сторонников в Пролеткульте стало поражение творческого марксизма и концом попыток достигнуть культурной гегемонии пролетариата. Попыткой синтеза богдановских и ленинских идей стала теория гегемонии А. Грамши. Грамшианская теория в настоящий момент является хорошим аналитическим инструментом при исследованиях способов осуществления власти и одновременно используется политтехнологами в манипулятивных практиках. Но эта теория никак не соответствует своему первоначальному предназначению. Социализм и рабочее движение разошлись в ХХ веке. Левое движение нуждается в критическом пересмотре теории социализма и создания широкого блока представителей труда и культуры для реального влияния на общественную жизнь. Ключевые слова: А. А. Богданов, В. И. Ленин, А. В. Луначарский, А. Грамши, Пролеткульт, большевизм, гегемония, диктатура пролетариата, социализм. Автор: Кононов Илья Фёдорович, доктор социологических наук, приглашенный профессор Карлтонского университета (Оттава, Канада), профессор кафедры философии и социологии Луганского национального университета имени Тараса Шевченко (Полтава). E-mail: kononov_if@ukr.net  ORCID ID: https://orcid.org/0000-0002-9253-6261   Kononov I. F. The Reasons for the Decline of the Left Idea Through the Prism of the Problem of the Cultural Hegemony of the Proletariat: Lenin, Bogdanov, Gramsci and the Modern World   Abstract.  The article examines the paradoxical situation associated with the decline of the left movement in the modern world. On the one hand, a mass left movement is in great demand due to the crisis phenomena in the world capitalist system. These crisis phenomena are superimposed on a deeper crisis of the methods of reproduction of society, the methods of overcoming crises that were successful in past eras. But, on the other hand, the left movement demonstrates weakness and fragmentation, dogmatism and the absence of a modern model of socialism capable of self-development. Existing explanations of this paradox concern certain circumstances that can be considered external to the very idea of ​​socialism. The author proposes a hypothesis according to which the radical change that determined the further fate of the socialist idea occurred during the period of war communism and NEP in Soviet Russia. This concerns the ideological struggle between A. A. Bogdanov and V. I. Lenin, the work of Proletkult, its subsequent subordination to the People's Commissariat of Education and its decline, development and introduction as an artistic canon of socialist realism. In this struggle, the question of understanding the cultural hegemony of the working class and its practical implementation was decided. More broadly, the question was about the cornerstone of Marxist teaching - the world-historical mission of the proletariat, its ability as a class to exercise its dictatorship and create a fundamentally new system. The author shows that the defeat of A. A. Bogdanov and his supporters in Proletkult was the defeat of creative Marxism and the end of attempts to achieve cultural hegemony of the proletariat. An attempt to synthesize Bogdanov's and Lenin's ideas was A. Gramsci's theory of hegemony. Gramscian theory is currently a good analytical tool in researching the methods of exercising power and is simultaneously used by political strategists in manipulative practices. But this theory does not correspond to its original purpose. Socialism and the labor movement diverged in the twentieth century. The left movement needs a critical revision of the theory of socialism and the creation of a broad bloc of representatives of labor and culture for a real influence on public life.   Keywords : A. A. Bogdanov, V. I. Lenin, A. V. Lunacharsky, A. Gramsci, Proletkult, Bolshevism, hegemony, dictatorship of the proletariat, socialism.   Corresponding author:  Kononov Illia Fyodorovich, Doctor of Science (doctor sociologicheskich nauk), visiting professor of Carleton University, Ottawa, Canada; professor of Luhansk Taras Shevchenko National University, Poltava, Ukraine. E-mail: kononov_if@ukr.net ORCID ID:  https://orcid.org/0000-0002-9253-6261   Введение. Парадокс левого движения Общим местом среди теоретиков левой идеи в последнее время стало утверждение, что её популярность находится в самой нижней точке за последние 100 лет ( Лестер 1999). Борис Кагарлицкий пишет, что сложилась парадоксальная ситуация: левая идея и левое движение как никогда нужны для самого выживания человечества, но при этом они в небывалом провале ( Кагарлицкий 2023). Какова же причина этого? Чаще всего упадок левой идеи объясняют дискредитирующим воздействием сталинизма, в особенности сталинских репрессий. Как писали А. Бузгалин и А. Колганов, « именно сталинизм стал кульминационным пунктом в процессе превращения советского народа — субъекта, вступившего на путь сознательного созидания социализма, - в пассивного раба номенклатуры » ( Бузгалин, Колганов  2010: 349). Далее называют разгромы венгерского восстания 1956 г. ( Парченко  2020) и «пражской весны» ( Задорожнюк  2017), ввод советских войск в Афганистан, а для китайских теоретиков уроком выступает сам крах социализма в СССР ( Page  2013). Социалистические теоретики и аналитики иных направлений обращают внимание на ошибочные решения советского руководства на разных этапах истории СССР и мирового коммунистического движения, на возможные альтернативные пути развития. Не отрицая полезности подобного рассмотрения, считаю, что все эти факторы были как бы случайными по отношению к самой идее социализма. Необходимо найти тот момент в самом левом движении, с которого начался его идейный застой и постепенный упадок. Представляется возможным выдвинуть гипотезу , что коренной перелом, определивший дальнейшую судьбу социалистической идеи, произошел в период военного коммунизма и нэпа в советской России . Речь идет об идейной борьбе А. А. Богданова и В. И. Ленина, приведшей к тому, что Пролеткульт попал в подчинение Наркомпроса и в результате пришел в упадок, а также о разработке и внедрении художественного канона социалистического реализма. В этой борьбе решался вопрос о понимании культурной гегемонии рабочего класса и о её практической реализации. Более широко, вопрос стоял о краеугольном камне марксистского учения — о всемирно-исторической миссии пролетариата, о его способности как класса осуществлять свою диктатуру и создать принципиально новый строй. Борьба вокруг Пролеткульта вскрыла тревожные для большевиков объективные противоречия. РКП(б) (с 1925 г. ВКП(б)), принципиально считала себя рабочей партией. В период гражданской войны её классовый состав серьезно изменился. Если в начале 1917 г. рабочие составляли 60,2% членов партии, то в 1922 г. — 37,2%. Другие социальные слои в 1922 г. среди коммунистов имели следующий удельный вес: крестьяне - 32,1%, служащие - 23,1%, прочие - 7,6% ( Никулин 2017). 26 марта 2022 г. В. И. Ленин писал В. М. Молотову: «Нет сомнения, что наша партия теперь по большинству своего состава недостаточно пролетарская» ( Ленин 1970: 19). В 1920-е гг. руководство РКП(б) поставило задачу, чтобы партийная номенклатура хотя бы на 50% состояла из выходцев из рабочего класса. Даже эта задача не была решена. В партийном аппарате выходцы из рабочих составляли 42,5% ( Павлюченков  2008: 271). В это же время рядом с партией, но формально ей не подчиняясь, развивается большая децентрализованная структура, стремящаяся организовать рабочих для сознательного творения новой культуры. А. Ю. Морозова иронизирует, что в конце гражданской войны Ленин заметил рядом с РКП(б) организацию, охватывающую около 400 тыс. чел. (немногим меньше, чем в партии), издающую 15 журналов, а во главе её находился давний соперник вождя А. А. Богданов ( Морозова  2020: 440).   Существует мнение, что «Пролеткульт своеобразно дублировал большевистскую партию не только в организационном, но и в идейном и риторическом плане» ( Левченко  2007: 12). С этим можно согласиться только в той части, что обе организации считали себя представителями пролетариата. Однако РКП(б) в период войны превратилась в жестко иерархическую структуру, а Пролеткульт был децентрализованной конфедерацией центральных и местных организаций. РКП(б) выступала авангардом класса и его воспитателем, а Пролеткульт стремился стать формой непосредственной культурной самоорганизации пролетариата. Богданов ещё до революции сформулировал для себя принцип, которому он следовал, работая в Пролеткульте: «Борьба против актуальности задачи пролетарской культуры до захвата власти пролетариатом есть борьба за диктатуру над пролетариатом» (Цит. по: Тепляков  2018: 7). В Советской России идея о том, что большевики установили диктатуру над пролетариатом уже в условиях гражданской войны, завоевала большую популярность. Понятно, что такое положение не могло не волновать Ленина. Его беспокоила идейная и организационная самостоятельность Пролеткульта. Он соглашался на продолжение его деятельности под контролем РКП(б) и Наркомпроса: «Безусловную обязанность всех организаций Пролеткульта рассматривать себя всецело как подсобные органы сети учреждений Наркомпроса и осуществлять под общим руководством Советской власти (специально Наркомпроса) и Российской коммунистической партии свои задачи, как часть задач пролетарской диктатуры» ( Ленин  1981: 337). Таким образом, для Богданова культурная гегемония пролетариата есть его собственное дело, результат его самоорганизации, для Ленина — она достигается через партию, представляющую авангард пролетариата. Попыткой предложить «снятие» (в гегелевском смысле) идейных противоречий стала теория гегемонии Антонио Грамши.   Состояние исследованности проблемы До настоящего времени деятельность Пролеткульта и борьбу за его подчинение РКП(б) рассматривают как некий частный эпизод ранней советской истории. В СССР его описывали с лениноцентрических позиций, рассматривая как некую вредную ересь, которую мудрый вождь успешно поборол ( Горбунов  1974). Объективное описание фактической стороны идейной борьбы этого периода в лагере большевиков дано в западной науке ( Sochor 1988). Большое значение для изучения деятельности и идей А. А. Богданова на Западе имеют работы Джорджа Горелика (Gorelik 1983), Георгия Гловели (Gloveli 1991), Джеймса Уайта ( White 2018), Джона Биггарта ( Biggart  2021), Марии Чехонадских ( Chehonadskih 2023). Интерес к идеям Богданова на Западе устойчиво растет, его произведения переводятся на английский язык ( Bogdanov  2016 ; Bogdanov  2020a ; Bogdanov  2020b). К 150-летию мыслителя вышел специальный номер журнала «Systems Research and Behavioral Science», по которому можно составить представление о широте интереса к его творчеству ( Şenalp and al.  2023). Однако, заметен странный парадокс. О Богданове и его идеях пишут историки социологии, историки культуры, но его идеи совершенно отсутствуют в левом теоретическом дискурсе на Западе (ср.: Торп  2024). На родине создателя эмпириомонизма о нем сейчас написано необозримое число работ. Реабилитация А. А. Богданова в СССР началась в связи с развитием кибернетики, предшественником которой его считали ( Тахтаджян 1972; Луценко 2018). До настоящего времени тектологию рассматривают с некой технократической точки зрения, примеряя ее к разным областям исследований. А. А. Алешин обобщил эту тенденцию, прийдя к выводу, «что тектология вышла за рамки марксизма и могла бы претендовать на роль междисциплинарной метатеории» ( Алешин 2024: 48). Для исследуемого нами аспекта проблемы наибольшее значение имеют работы Г. Д. Гловели ( Гловели  2020; Гловели 2023) и замечательное исследование А. Ю. Морозовой ( Морозова  2020). Теорию гегемонии А. Грамши рассматривают преимущественно в западноевропейском контексте ( Olsaretti  2016). Итальянский марксист является одним из наиболее часто комментируемых интеллектуалов ХХ века. Интерпретации его творчества осуществляются в диапазоне сведения его идей к ленинской теории гегемонии в духе «Двух тактик социал-демократии в демократической революции» ( Грецкий  1991: 75) до поэтико-философских фантазий в духе агонизма Эрнеста Лакло и Шанталь Муфф ( Ерохов 2008). К сожалению, все названные работы дают лишь разрозненный материал для проверки выдвинутой гипотезы. Есть основания предположить, что обнаружившиеся в период военного коммунизма в советской России противоречия в большевизме имманентны левому движению как таковому.   Поиск левым движением своего нового облика предполагает анализ и тот или иной способ решения этих проблем. Таким образом, объектом анализа будет идейная борьба в рядах большевиков и близких к ним теоретиков   в период военного коммунизма и нэпа вокруг проблемы роли рабочего класса в строительства социализма, а предметом — борьба Богданова и Ленина за определение культурной гегемонии рабочего класса. Проблемой будет культурная субъектность рабочего класса и возможный субъект социалистических преобразований в современном мире.   Большевики. Период разнообразия без устойчивого единства Большевизм в период 1903–1921 гг. был наиболее левым социалистическим течением в мире. Это в общем-то очевидное обстоятельство следует подчеркнуть специально. Из теории систем известно, что кризис той или иной развивающейся системы начинается с кризиса лидирующего в ней звена. Если система не переходит на более высокий уровень, то она деградирует и может погибнуть ( Панов 2008: 27). Большевизм вырос как альтернатива оппортунизму и ревизионизму социал-демократических партий II Интернационала. Он предлагал свежее на тот момент прочтение марксизма как теории активного действия. В большевизме марксизм превратился в активную политику, в тактику реального достижения социализма через пролетарскую революцию. В нём сформировалось представление о необходимости партии особого типа, которая сможет возглавить пролетариат, а через него народные массы в целом. Несомненно, большевизм в решающей степени был детищем В. И. Ленина, а его работа «Что делать?» (1902) сыграла роль основополагающего текста становящегося движения. Важнейшим вопросом этого произведения была историческая миссия пролетариата, но не в общем социально-философском плане, а в плане организации конкретной политической борьбы. Молодой левый политик пришёл к выводу, что пролетариат своим стихийным развитием может дойти только до тред-юнионизма. Социализм возник усилиями «революционной бациллы — интеллигенции» ( Ленин 1963: 73) и задача революционеров — привнести сознательность в ряды рабочих. Приведу цитату: «Мы сказали, что социал-демократического сознания у рабочих и не могло быть. Оно могло быть принесено только извне. История всех стран свидетельствует, что исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское, т. е. убеждение в необходимости объединяться в союзы, вести борьбу с хозяевами, добиваться от правительства издания тех или иных необходимых для рабочих законов и т. п. Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией» ( Ленин  1963: 30). Инструментом преодоления стихийности должна стать партия профессиональных революционеров, складывающаяся вокруг общепартийной газеты. Ленин вполне откровенно писал: «нам нужна военная организация агентов» ( Ленин  1963: 178). Образцом организации он рассматривал «Землю и Волю» ( Ленин  1963: 135). Конечно, новая организация должна была быть марксистской, выражающей интересы пролетариата, но она должна учитывать организационный опыт своих исторических предшественников. В его словах чувствуется откровенное восхищение: «Подготовленная проповедью Ткачева и осуществленная посредством “устрашающего” и действительно устрашавшего террора попытка захватить власть — была величественна» ( Ленин 1963: 173). Следует отметить, что марксистская партия профессиональных революционеров не должна сосредотачиваться сугубо на делах пролетариата. Она должна стать политическим субъектом, а, следовательно, работать со всеми слоями общества: «Мы были бы только на словах “политиками” и социал-демократами (как очень и очень часто бывает в действительности), если бы не сознавали своей задачи использовать все и всякие проявления недовольства, собрать и подвергнуть обработке все крупицы хотя бы зародышевого протеста» ( Ленин 1963: 88). Целью деятельности партии является завоевание власти. Ленин это вовсе не понимал как одноактный процесс. Он всегда предостерегал не сужать борьбу за власть до заговора ( Ленин  1963: 136). Очень важным для развития большевизма стал опыт Первой русской революции. В 1905 г., в её разгаре, Ленин издал книгу «Две тактики социал-демократии в демократической революции», в которой обосновывал, что революция эта буржуазная, но победить она может только под давлением союза рабочих и крестьян. Их победа должна быть закреплена созданием временного правительства, осуществляющего революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства. Он подчеркивал, что эта диктатура «есть безусловно лишь преходящая, временная задача социалистов, но игнорирование этой задачи в эпоху демократической революции прямо реакционно» ( Ленин  1960: 75). Не забывая свою конечную цель, нужно ориентироваться на реальные обстоятельства, нужно постоянно анализировать изменения в обществе и в соответствии с этим менять тактику. Нельзя абсолютизировать какие-то решения и выводы в меняющейся обстановке. Ленин под гибкую тактику подводил философскую основу: «Абстрактной истины нет. Истина всегда конкретна» ( Ленин 1960: 75).   В этой борьбе неизменной должна быть только конечная цель, а тактика и, соответственно, тактические союзы должны постоянно меняться. Об этом он сказал еще в «Что делать?»: «Бояться временных союзов хотя бы и с ненадежными людьми может только тот, кто сам на себя не надеется, и ни одна политическая партия без таких союзов не могла бы существовать» ( Ленин  1963: 16). Ленин призывал быть тактически гибкими, но гибкость не является самоцелью. Один из основных принципов большевизма был им сформулирован следующим образом: «Великие вопросы политической свободы и классовой борьбы решает, в последнем счете, только сила, и мы должны заботиться о подготовке, организации этой силы и об активном, не только оборонительном, но и наступательном употреблении её» ( Ленин 1960: 18).  Как видим, изначально большевизм был ориентирован на политический модус бытия, на политическую активность. Пролетариат в этой системе координат выступал массовой опорой движения, но в предельном случае и расходным материалом в борьбе. Партия должна воспитывать класс, вести его в борьбу, а, значит, в предельном случае — осуществлять диктатуру от его имени. В этом состояла сила и слабость большевизма. Он сделал социализм делом практики, но и создал предпосылки для отрыва партии от класса, государственной бюрократии от всего народа. Став достаточно широким движением, большевизм быстро утратил свою изначальную идейную однородность. В этом в значительной степени был виноват сам Ленин.  Будучи творческим истолкователем марксизма в политике, он в философии вслед за Г. В. Плехановым выступил догматизатором философских идей учения, сформулированных в основном Ф. Энгельсом ( Кононов 2020). Как раз на этой почве с ними разошелся Богданов, ставший одним из лидеров большевиков, после присоединения к партии в 1904 г. ( Морозова  2020: 65–66). Богданов сформировался как мыслитель без влияния Ленина. В отличие от последнего он имел медицинское образование (врач-психиатр), был открыт к новейшим течениям в философии. Богданов стал известным теоретиком до знакомства с Лениным и всегда сохранял идейную самостоятельность. Более того, вокруг Богданова сформировался кружок единомышленников, участники которого стали заметными теоретиками марксизма (Луначарский, Базаров, Скворцов-Степанов). Богданов как личность сильно отличался от Ленина. Его в первую очередь интересовали наука, литература, просветительская деятельность среди рабочих. Ему явно было интереснее решать научные проблемы, чем заниматься хитросплетениями тактических вопросов. Богданов, ещё будучи молодым человеком, понял, что верным марксизму можно быть, только развивая это учение. Он видел детальную разработку Марксом экономического учения, будучи одним из переводчиков «Капитала». Экономическое учение Маркса он популярно и системно изложил, и его книга долгие годы выступала основным учебником политэкономии для российских марксистов ( Богданов 1923б). Но при этом он убедился в зияющих брешах в философии марксизма, более того, во внутренних противоречиях в ней. Диалектика ему представлялась достаточно схоластическим учением: «…Основное понятие диалектики у Маркса, как и у Гегеля, не достигло той полной ясности и законченности; а благодаря этому самое применение диалектического метода делается неточным и расплывчатым, в его схемах примешивается произвол, и не только границы диалектики остаются неопределенными, но иногда самый смысл её сильно извращается» ( Богданов 2010: 201). Речь идет о противоречии как категории. Богданов пришёл к выводу, что взаимодействие противоположностей — лишь один из принципов системной организации, а «элементы диалектики можно найти почти повсюду, но ими не исчерпываются жизнь и движение» ( Богданов 2010: 217). Необходимо создать всеобщую организационную науку, куда диалектика войдет как часть. Впоследствии Богданов этой науке дал название «тектология». В философии марксизма Богданов видел противоречие между философией практики Маркса и диалектикой природы Энгельса. Богданов решительно встал на сторону философии практики, считая свой эмпириомонизм развитием этой стороны марксова учения. Он писал: «Мы рассматриваем действительность или мир опыта, как человеческую коллективную практику во всем её живом содержании, во всей сумме усилий и сопротивлений, образующих её содержание» ( Богданов 2010: 227–228). Богданов без обиняков говорил о Г. В. Плеханове, Л. И. Аксельрод и В. И. Ленине: «В двух существенных пунктах они радикально разошлись с учением Маркса и возвратились к материализму XVIII века: это, с одной стороны, понимание материи, как “вещи в себе”, с другой стороны — представление об абсолютной истине» ( Богданов 2010: 215). Будучи большевиком, а, следовательно, человеком, готовым к решительным действиям, Богданов понимал, что марксистская теория не может дать ответы на вопросы, которые возникнут в ходе будущей пролетарской революции и построения социализма. Учение о надстроечных элементах общества в марксизме было только пунктирно очерчено. Учение о социализме имело вид разорванных набросков, которые вряд ли могли стать основой для практической реализации нового общественного строя. Конфликт Богданова и Ленина явно обозначился в ходе Революции 1905–1907 гг. Он имел сложную природу. Видимо, Ленин опасался конкуренции со стороны Богданова в руководстве большевистской партии. Наверное, дело было не только в личной конкуренции. Автору «Что делать?» было понятно, что его бывший ближайший товарищ обосновывает совершенно иной облик большевизма, иной облик партии, иной тип отношений с пролетариатом, иной путь борьбы и иной характер победы. Но на поверхность этот конфликт в тот период вышел в первую очередь как философский спор. В декабре 1905 г. Богданов как фактический руководитель большевиков в России был арестован. Выйдя из тюрьмы в мае 1906 г., он поселился на даче Куоккала в Финляндии, где в это время жил и Ленин. Богданов подарил партийному товарищу свою свежую книгу — 3-й том «Эмпириомонизма». Как он вспоминал, Ленин «озлился и взбесился необыкновенно» ( Морозова  2020: 82).  К тому времени основатель большевизма не чувствовал себя сильным в философии, но и сдаваться не собирался. Результатом стал «Материализм и эмпириокритицизм» (1909 г.), который приобрел репрессивный вес только после завоевания большевиками власти. Богданов ответил Ленину ироничным разбором его произведения ( Богданов 1910). Нельзя сказать, что кто-то вышел из этой полемики абсолютным победителем. Но подлинным камнем преткновения в борьбе вождей большевиков стал иной вопрос, вопрос о пролетарской культуре. Поражение революции, глубокий кризис в партии все дальше разводили Богданова и Ленина, превращая бывших друзей в непримиримых противников. Осмысление опыта Революции 1905–1907 гг. привело Богданова к убеждению, что рабочие должны выработать свою культуру, которая по уровню должна превзойти культуру буржуазную. Здесь он опирался на исторический опыт завоевания власти буржуазией, которая была подготовлена прежде всего французским Просвещением, одним из грандиозных созданий которого была Энциклопедия или Толковый словарь наук, искусств и ремёсел (Encyclopédie, ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers). Без достижения культурной гегемонии пролетариатом взятие власти марксистской партией будет, в сущности, бессмысленным ( Богданов 1911). Будет установлена диктатура подобная бонапартистской: «Естественным концом авантюры явилось бы длительное царство Железной Пяты» ( Богданов  1918а: 38). Рабочие станут для неё расходным материалом, а управлять будут бюрократы.  А. Богданов не только теоретически первым в марксистской литературе поставил вопрос о культурной гегемонии пролетариата, но и пытался практически способствовать её утверждению. Это касается партийных школ на Капри (1909 г.) и в Болонье (1910 г.). В 1909 г. возникает большевистская группа «Вперёд», одной из задач которой является развитие проблем пролетарской культуры ( Морозова 2020: 108–148). Создатель эмпириомонизма предлагал изменить сам взгляд на социалистическое преобразование общества. Оно должно начаться до завоевания пролетариатом власти. Элементы социализма должны первоначально развиться в самой рабочей среде: «Сознательно-товарищеская организация рабочего класса в настоящем и социалистическая организация общества в будущем — это разные моменты одного и того же процесса, разные ступени одного и того же явления» ( Богданов 1924: 96). Инструментами разработки и утверждения пролетарской культуры должны были стать Рабочий университет и Рабочая энциклопедия. Рабочий университет мыслился учебным заведением принципиально нового типа, охватившим всю страну, дающим возможность трудящимся подниматься к вершинам культуры. Внутри университета должны были действовать товарищеские отношения между профессорами и студентами, дух совместного исследования важнейших проблем современности. В процессе работы этого университета должна была создаваться Рабочая энциклопедия, которая была призвана дать новый дизайн науки и культуры в целом. Все проблемы в ней предполагалось изложить ясно, глубоко и с позиций людей труда. Как французская «Энциклопедия» XVIII в. закрепила культурную гегемонию буржуазии, так и Рабочая энциклопедия должна была закрепить культурную гегемонию пролетариата ( Богданов 1911). Ленин также анализировал уроки Первой русской революции. Но его выводы касались в основном организационных вопросов. По его словам, произнесенным перед рабочей молодежью Цюриха в январе 1917 г., в ходе революции 1905 г. «…Движение стало народным. Впервые в истории России оно захватило большинство эксплуатируемых. Чего в нем не хватало, так это, с одной стороны, выдержки, решительности масс, которые слишком страдали болезнью доверчивости, с другой стороны, не хватало организации революционных социал-демократических рабочих в военных мундирах: у них не было уменья взять руководство в свои руки, стать во главе революционной армии и перейти в наступление против правительственной власти» ( Ленин 1973: 319). Достижение культурной гегемонии пролетариатом уже в условиях капитализма им не рассматривалось. Лидер большевиков считал, что пролетариат воспитывается в практике самой революционной борьбы: «Только борьба воспитывает эксплуатируемый класс, только борьба открывает ему меру его сил, расширяет его кругозор, поднимает его способности, проясняет его ум, выковывает его волю» ( Ленин 1973:   319). Для Ленина культурные задачи были подчинены задачам политическим и зависящими от них. Не предполагалось, что перед революцией и в ходе её рабочий класс будет заниматься философствованием. Впрочем, как оказалось, и после революции на эти занятия были другие претенденты.   Пролеткульт &/versus социалистический реализм После Октябрьской революции 1917 г. А. Богданов отказался пойти работать в Народный комиссариат просвещения, куда его звал А. В. Луначарский. В ответ на приглашение он написал, что он не стоит «на позиции саботажа или бойкота», но и не может участвовать в деле, которое ему представлялось неправильным. Свою задачу он очертил следующим образом: «Надо, чтобы пролетарская культура перестала быть вопросом, о котором рассуждают словом, в котором нет ясного содержания. Надо выяснять ее принципы, установить ее критерии, оформить ее логику, чтобы всегда можно было решить: вот это — она, а это нет. Такова моя задача, ее я не брошу до конца» ( Богданов  1995:   192). Богданов попытался воплотить свои идеи в жизнь через работу в Пролеткульте, одним из руководителей которого он стал. Его статьи публиковались в каждом номере журнала «Пролетарская культура» (за исключением №6 за 1918 г.) ( Морозова 2020: 411), оказывая существенное влияния на умонастроения творцов культуры, выходя далеко за рамки самой организации. Переиздаются сборники его статей и крупные исследования, написанные до революции ( Богданов 1918а; Богданов 1923а), его доклады и лекции печатаются массовыми тиражами ( Богданов 1918 б; Богданов 1920). Его художественные произведения «Красная звезда», «Инженер Мэнни», «Праздник бессмертия» приобретают огромную популярность, переводятся на языки народов СССР.  В 1919 г. была предпринята попытка создания Пролетарского университета в Москве. Была выработана учебная программа, в соответствии с которой начали проводиться занятия ( Богданов 1924: 257). Но через шесть недель университет был закрыт, а его слушатели мобилизованы в армию. Власти аргументировали закрытие учебного заведения тяжелой военной обстановкой. Но, думаю, права Морозова, которая пишет, что реальной причиной была «провозглашаемая университетской программой независимость от государства и правящей партии, нацеленность на подготовку вождей рабочего класса из его среды и самостоятельность» ( Морозова 2020: 445). Несмотря на это идеи пролетарского университета и пролетарской энциклопедии получают в советской России широкое распространение, в том числе среди членов РКП(б). Скажем, Ю. К. Милонов, бывший секретарем Самарского губернского комитета партии и одновременно ректором Самарского рабоче-крестьянского коммунистического университета, написал предисловие к книге Богданова «Очерки всеобщей организационной науки», в котором кратко и ёмко изложил основные идеи создателя тектологии. Ему совершенно ясно, что пролетариат может быть организатором нового общества лишь в той мере, в какой им выработаны организационные методы.  Этим объясняется борьба за пролетарскую культуру, инструментами которой и должны были стать Рабочий университет и Рабочая энциклопедия: «В рабочем университете будет осуществляться демократизация уже социализированной науки. Само собой разумеется, что по своему составу он должен быть пролетарски классовым. Другие элементы общества могут допускаться туда лишь в виде исключения» ( Милонов 1921: XXI). Богданов кратко и популярно изложил свою тектологию, считая её инструментом достижения культурной гегемонии рабочего класса. По его мнению, она пришла на смену философии, упраздняя последнюю. Это относилось и к марксистской философии. Маркса Богданов рассматривал как предшественника всеобщей организационной науки, а Энгельса критиковал за метафизику ( Богданов 1921: 61). «Тектология — всеобщая естественная наука» ( Богданов 1921: 62), а поэтому её положения подлежат эмпирической проверке и должны подвергаться пересмотру и уточнению. В. И. Ленин и другие вожди ВКП (б) считали, что задача стоит иначе: пролетариату нужно усвоить имеющуюся буржуазную культуру. Достаточно откровенно об этом свидетельствовал А. В. Луначарский, к тому времени отошедший от своего друга Богданова: «Расходился со мной В[ладимир]И[льич] и по отношению к Пролеткульту. Один раз даже сильно побранил меня. Скажу, прежде всего, что В.И. отнюдь не отрицал значения кружков рабочих для выработки писателей и художников из пролетарской среды и полагал целесообразным их всероссийское объединение; но он очень боялся поползновения Пролеткульта заняться и «выработкой» пролетарской науки и вообще пролетарской культуры во всем объёме. Это, во-первых, казалось ему совершенно несвоевременной и непосильной задачей, во-вторых, он думал, что такими, естественно, пока скороспелыми выдумками пролетариат отгородится от учёбы, от восприятия элементов уже готовой науки и культуры, и, в-третьих, В.И. побаивался, по-видимому, и того, чтобы в Пролеткульте не свила себе гнезда какая-нибудь политическая ересь. Довольно недружелюбно относился он, например, к большой роли, которую в Пролеткульте играл в то время А. А. Богданов» ( Луначарский  1941:452). Это показательная цитата. В. И. Ленин боялся несанкционированной сверху активности класса, вождем которого, причем во всемирном масштабе, он провозглашался официальной пропагандой. На таких же позициях стоял Л. Д. Троцкий и другие вожди большевиков. Троцкий к тому же предполагал, что для надежного строительства социализма нужно вмешаться в саму биологию человека. В области культурного строительства «не отвергая роли старой культуры в формировании новой, Троцкий апеллирует к западной культуре, а не национальной, русской» ( Салиенко 2021: 177). В этом советские лидеры шли по стопам теоретиков европейской социал–демократии. Роза Люксембург, скажем, писала: «До сих пор, в истории классовой борьбы и стремившиеся вверх классы (как, например, третье сословие в новое время) могли как бы предварять своё политическое господство господством интеллектуальным, противопоставив, - ещё оставаясь   угнетённым классом, - дряхлеющей культуре отживающей эпохи свою собственную науку и искусство. Пролетариат в данном вопросе находится в совершенно ином положении. Будучи классом неимущим, он не может в своём стремлении вверх, пока он остаётся ещё в рамках буржуазного общества, создать самочинно собственную духовную культуру. В рамках этого общества, пока существуют хозяйственные основы его, не может быть иной культуры, кроме буржуазной» ( Люксембург 1923: 116). Такая позиция повлияла не только на массовую культуру СССР. Когда ещё марксистская философия была живой системой мысли, в неё была включена диалектика Гегеля, препарированная под материализм. Иной системы диалектических категорий никто не мог и помыслить. Просто на место абсолютного духа ставилась материя. Её саморазвитие порождало всю остальную систему категорий, которые уже практически не отличались от гегельянских (Деборин и его школа). А. М. Деборин писал: «Маркс продолжил Гегеля и завершил развитие диалектики, но уже на новой основе» ( Деборин 1930: 285). К концу нэпа руководителей большевиков стала тревожить ситуация в культуре. А. П. Салиенко пишет по поводу собрания коммунистов и комсомольцев в Московском комитете ВКП(б) (ноябрь 1928 г.): «Стало очевидным, что за годы, прошедшие после революции, мечта о массовом искусстве и искусстве для масс не сбылась, и это вызывало тревогу» ( Салиенко 2021: 167). Это стимулировало поиски официальными идеологами формы культурной гегемонии. Поиски эти велись в направлении создания этатистского проекта, реализуемого коллективными усилиями бюрократии. Сталинская «революция сверху» в области художественного творчества предполагала ликвидацию организационной раздробленности и разработку единого художественного метода. В. В. Воскресенская пишет: «Вопрос о творческой платформе будущего Союза советских писателей обсуждался с весны 1932 года: на собраниях писателей, диспутах, в прессе предлагались разные определения метода советской литературы - “героический’’, “романтический”, “революционный” и др. Впервые термин “социалистический реализм” фигурировал в статье И. Гронского в “Литературной газете” 23 мая 1932 года. Затем, 26 октября 1932 года, на встрече с писателями на квартире у М. Горького это определение санкционируется в выступлении И. Сталина» ( Воскресенская 2018: 175). Существует точка зрения, что предпосылки социалистического реализма были заложены идеями Богданова и практикой Пролеткульта ( Левченко 2007: 71). Пишут, что социалистический реализм был обоснован еще в дореволюционном творчестве А. В. Луначарского ( Ревякина  2001: 231). Формальные основания для таких утверждений существуют.  Во-первых, первые официальные теоретики социалистического реализма — А. М. Горький и А. В. Луначарский — в своё время находились под сильным идейным влиянием А. А. Богданова. Это влияние сохранялось в их творчестве до конца их дней, даже когда они уже не упоминали имени своего прошлого друга или прямо отрекались от него. Во-вторых, Луначарский в «Основах позитивной эстетики» (первое издание 1906 г.) обосновывал «пролетарский реализм», который должен объединить реализм и романтизм ( Луначарский 1923: 122–130). В-третьих, советские функционеры от идеологии часто заимствовали идеи авторов, которые были табуированы на каких-то крутых виражах генеральной линии партии. Но одинаково звучащие термины вовсе не гарантировали одинаковое содержание. А. Ю. Морозова резонно заметила: «Принципиальная разница между двумя методами состоит в том, что навязываемый сверху соцреализм должен приуменьшать наблюдаемые несовершенства жизни в уже якобы социалистическом обществе, показывая их как временные трудности на пути к светлому будущему; а “пролетарский реализм” призывал видеть в тяготах окружающей капиталистической действительности всё то, что даёт надежду на её преобразование в лучшее общество» ( Морозова 2020: 22). Важно отметить и особый геополитический контекст появления социалистического реализма. Он корреспондируется с переходом к строительству социализма в одной отдельно взятой стране. Его появление — результат идейной эволюции, которую можно сравнить с эволюций христианских идей от апостолов и первых общин до господствующей религии. Начиналось все со стремления отражать действительность в её диалектическом революционном развитии. Важным было обоснование Богдановым «элементов пролетарской культуры: её трудового характера; товарищеского сотрудничества; разрушение фетишей прошлых культур и фетишизма как явления; единство методов ( Богданов 1920).  Эти задача и эти черты культуры не отрицалась и в дальнейшем. Скажем, А. М. Горький, будучи одним из теоретиков этого творческого метода, говорил на Первом съезде советских писателей: «Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого — непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека, ради победы над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле, которую он сообразно непрерывному росту его потребностей хочет обработать всю, как прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью» ( Горький 1935: 390). В этих словах можно услышать отзвук идей А. Богданова. Но в практической реализации все иначе: «Государство пролетариев должно воспитать тысячи отличных “мастеров культуры”, “инженеров душ”» ( Горький , 1935: 391). ВКП(б) и прилагавшееся к ней государство должны были стать культурными пастырями трудящихся масс. Другой важнейший теоретик социалистического реализма, А. В. Луначарский, пошёл значительно дальше в объяснении пастырской функции: «Мы не можем не обрушивать репрессий на тех художников, которые большим оружием искусства пользуются для контрреволюционной борьбы с нами. Свобода печати в буржуазно-либеральном смысле — вообще вещь ложная и фальшивая, внутренне противоречивая. Но если бы она была применима у нас, то это было бы уже изменой революции, это было бы равносильно предоставлению права для наших врагов носить оружие и продавать яды» ( Луначарский 1941: 459). Трудно не сказать, что это выглядит отвратительно, будучи написанным творцом позитивной эстетики и автором, который не так давно перед этим писал: «Нормальное функционирование социалистического общества предполагает максимум свободы для художника» ( Луначарский 1941: 471). Но суть даже не в этической оценке, а в максимальном выражении направленности развития первоначально перспективных идей. Бюрократия может обеспечить подчинение через страх, но не культурное доминирование. Поэтому в СССР сложилось парадоксальное положение. Страна была и альтернативным центром накопления капитала, и звеном в международной системе разделения труда в рамках мировой капиталистической системы. В массовой культуре с 1930-х годов все явственнее становились голливудские формы (особенно в кинематографе и эстрадном искусстве). На Западе эти культурные формы служили мифотворчеству. Такую же функцию они выполняли и в СССР времен Сталина. Не далек от истины Соломон Волков, когда пишет: «Сталин подталкивал советскую культуру к исполнению квазирелигиозных функций: романы должны были исполнять роль житий святых, пьесы и кинофильмы — религиозных мистерий, картины — икон. Надо всем царил культ покойного Ленина как Бога-отца со Сталиным в роли сына» ( Волков 2008: 153). Персонажи мистерий могут быть разными, но доминируют творцы формы. Отсюда возник парадокс: СССР культурно отгораживался от Запада, но Запад все больше превращался в некую утопию советского народа и советской элиты. Если бы границы были открыты, то советские люди вряд ли в своей массе очаровались бы западной жизнью. Было бы чувство существования на равных. Но для диктатуры бюрократии это была бы смерть. Оказавшись под доминирующим влиянием буржуазной культуры, советский проект начал выдыхаться. Были всплески, связанные с победой в Великой Отечественной войне и с оттепелью. Но системного проекта новой модели социализма не возникло.   Проблема пролетариата Было бы большим упрощением считать, что потеря самой перспективы культурной гегемонии пролетариата связана исключительно с победой противников А. А. Богданова. Когда в «Правде» 1 декабря 1920 г. было публиковано письмо ЦК РКП (б) «О пролеткультах», в котором среди иного говорилось, что под видом “пролетарской культуры” рабочим преподносили буржуазные взгляды в философии (махизм), а в области искусства рабочим прививали нелепые, извращенные вкусы (футуризм)» ( О пролеткультах 1963:   146), А. А. Богданов не оказал какого-либо сопротивления. Он отошел от работы в Пролеткульте. Но Ленин инспирировал против него ураганную критику всех идеологических учреждений страны. Апогеем стал арест Богданова ГПУ по делу «Рабочей группы» и «Рабочей правды» в сентябре 1923 г. В дальнейшем он переключился на работы по переливанию крови в рамках своей концепции «физиологического коллективизма». Идеи Богданова сохраняли свою популярность еще десятилетие. Его словами говорили многие советские марксисты, часто не осознавая этого. В сборнике работ Богданова «О пролетарской культуре» есть предисловие «От издательства», в котором содержатся примечательные слова: «А. А. Богданов, как известно, не только больше других, но и раньше других писал о пролетарской культуре; в первые годы революции, да и потом его не мало повторяли. Получился такой результат, что и теперь многие, совершенно не сочувствующие А. А. Богданову, как теоретику вообще, даже относящиеся к нему прямо отрицательно, сами того не зная, повторяют иные его мысли, причем считают их просто — марксистскими и ортодоксальными» ( Богданов  1924: 7–8). Однако какого-то мощного движения в защиту богдановских идей не возникло. В дальнейшем партийным идеологам удалось создать ложный образ Богданова и его идей (обвинения в махизме, борьбе против марксизма и пр.). Он был превращен в еретика, которого негоже читать праведному коммунисту. Как ни горько это признавать, но он на финальном отрезке своей жизни потерпел поражение, поражение в самом фундаментальном вопросе своего творчества. Это поражение связано с проблемой пролетариата и его всемирно-исторической роли. С одной стороны, в этом вопросе Богданов — правомерный марксист. Он убежден в том, что пролетариат — самый передовой класс, носитель самых прогрессивный общественных отношений. Он смотрел на рабочих исторически: «Это путь, в начале которого рабочий подчинён машине, как её живой придаток, и в котором затем он не только дополняет машину, но и управляет ею, а дальше, все более и более становится настоящим руководителем железных рабов» ( Богданов 1920: 35). Дальше предвиделась автоматизация производства: «Ясно, что при таких саморегулирующихся механизмах, которые в производство будут введены только при коллективном строе, — организаторский и исполнительский труд окончательно соединяться. Работник становится организатором, научно образованным, потому что работник иного типа не в состоянии был бы управлять подобным механизмом» ( Богданов  1920: 37). Таким образом пролетариат преодолевает проклятие цивилизации — разделение на руководителей и исполнителей. Правда, судя по последней цитате, сам пролетариат при этом превращается в техническую интеллигенцию. Из природы пролетариата вытекает и его культура, суть которой Богданов кратко сформулировал следующим образом: «Пролетарская культура есть социалистический идеал в его развитии» ( Богданов 1920: 91). Этот светлый лик пролетариата вытекал из марксистской теории. Богданов испытывал огромную радость, когда видел её подтверждение. Так, свою книгу «Философия живого опыта» он начинает с цитирования философских сочинений московского ткача Аркадия Фёдорова и калужского токаря Никифора Вилонова ( Богданов 2010: 3). Другой лик пролетариата давала эмпирия. Богданов не сомневался, что «культурная несамостоятельность пролетариата в настоящее время есть факт основной и несомненный, который надо чётко признать, и из которого следует исходить в программе ближайшего будущего» ( Богданов 1918: 68). Уже революция 1905–1907 гг. показала, что российский пролетариат далеко не един в своей борьбе. Среди рабочих были сторонники как монархизма, так и анархизма, как большевиков, так и меньшевиков, как эсеров, так и зубатовцев. Подлинным ударом для международного социалистического движения стала Первая мировая война, когда рабочие самых передовых стран прониклись национализмом и пошли на бойню за интересы своих работодателей. Поэтому после Февральской революции 1917 г. Богданов считал, что «восстановление международной связи пролетариата — основная задача исторического момента» ( Богданов 1917: 15). Октябрьская революция 1917 г. изобилует страшными эксцессами разгула «народной стихии». Скажем, был второй штурм Зимнего дворца 23 ноября, когда «толпа, в которой преобладали лица в солдатской и матросской форме, прорвавшись через оцепление, ворвались во дворец и принялись громить винные запасы. Охрана поначалу пыталась оказать слабое сопротивление, но вскоре и она присоединилась к грабежу. Огромные бочки разбивались, погромщики, перепившись до потери сознания, тонули в разлившемся вине» ( Мусаев 2018: 307). А. Богданов большевистскую революцию считал солдатской, а не рабочей, но вряд ли он был таким наивным человеком, что думал будто ни один рабочий не принял участия в погромах и других бесчинствах. Опыт Пролеткульта также был весьма парадоксальным. На это обращает внимания Мария Чехонадских, указывая на то, что расцвет Пролеткульта совпал с деградацией (она пишет об «исчезновении») пролетариата в результате хозяйственной разрухи. Это прямо касается и деятельности Богданова, ибо «синтез философских идей Богданова в практике и политике Пролеткульта имел место в парадоксальной исторической ситуации исчезновения пролетариата» ( Chehonadskih  2023: 130). Наиболее яркими деятелями Пролеткульта были интеллигенты, пусть и рабочего происхождения, но уже давно не стоящие за станком. Собственно, и идеи Богданова были популярны в среде интеллигенции, вышедшей из трудового народа. Трагедия Богданова состоит не в том, что он проиграл Ленину. Это могло быть тактическое поражение. На защиту его идей не выступил класс, которому он отдал всю свою жизнь. Рабочий класс Советского Союза явно не соответствовал ожиданиям Богданова.   Теория гегемонии Антонио Грамши и современные поиски носителя социалистических преобразований Хотя Александр Богданов потерпел личное поражение, но во всемирно-историческом смысле его идеи сохраняют свою актуальность. Часть его теоретических разработок стала одной из предпосылок для теории гегемонии Антонио Грамши. Парадокс в том, что сам Грамши считал, что развивает идеи Ленина. В его искренности не приходится сомневаться. Он писал: «…Теоретическое развитие и практическое осуществление гегемонии Ильичом явилось крупным “метафизическим” событием» ( Грамши 1991. Т. 1: 73). Более высокую оценку трудно придумать, ибо сказанное значит, что Ленину удалось внести изменение в само бытие общества. Наверное, можно предположить, что в теории гегемонии Грамши дал синтез ленинских и богдановских идей. В этом синтезе ленинские идеи были четко отрефлексированы сознанием, а идеи Богданова использовались подсознательно. Очевидно, в последнем случае мы имеем дело не с сокрытием, а именно с использованием идей, которые были настолько глубоко усвоены, что не требовали специальной рефлексии.   Слово «гегемония» греческое и обозначает предводительство, руководство, управление. В политической теории оно использовалось со времен Древней Греции. В новое время Н. Макиавелли придал ему значения двуединства господства и согласия на это господство ( Дымчак 2019). Важную роль это понятие играло в работах классиков марксизма. Для Ленина гегемония — это доминирование, руководящая роль какого-то класса в широком политическом движении. Мы уже видели, что его работа «Две тактики социал-демократии в демократической революции» посвящена обоснованию гегемонии пролетариата в демократической революции в России. Пролетариат должен был руководить крестьянством и оказывать давление на буржуазию, «чтобы не оказаться со связанными руками в борьбе с непоследовательной буржуазной демократией, пролетариат должен быть достаточно сознателен и силен, чтобы поднять до революционного самосознания крестьянство, чтобы руководить его натиском, чтобы, таким образом, самостоятельно провести последовательно-пролетарский демократизм» ( Ленин 1960: 48). А. Грамши находился в СССР в 1922–1923 гг., изучал русский язык, читал работы советских марксистов, в первую очередь В. И. Ленина, читал классиков русской литературы и советскую литературу, знакомился с историей революционного движения в России ( Грецкий 1991: 40). Женитьба на Юлии Шухт способствовала усвоению русской культуры. Определенно, в той или иной форме он ознакомился и с идеями А. А. Богданова. Они в это время были широко распространены и часто излагались без указания автора. Впрочем, влияние идей Богданова на Грамши не является секретом для итальянских авторов. Джованни Савино пишет: «И, хотя в работах Грамши нет прямых ссылок на богдановскую школу, идеи русского философа очень близки взглядам итальянского марксиста» ( Савино 2017: 90). Можно предположить, что о Богданове Грамши узнал еще до своей поездки в Москву. Отделения Пролеткульта действовали в Турине и других промышленных городах Италии. А. Грамши писал Л. Д. Троцкому: «В крупных промышленных городах программа “Пролеткульта”, направленная на то, чтобы пробудить творческий дух трудящихся с сфере литературы и искусства, привлекает к себе внимание тех, у кого есть ещё время и желание заниматься подобными вопросами» ( Грамши 1991. Т.2: 285). В хронике органа Итальянской соцпартии «Ордино нуово»  Грамши с восхищением писал о Пролеткульте в Советской России и о его влиянии на Европу: «Движение Пролетарской культуры в революционном смысле, который в России выражен товарищем Луначарским, а на Западе Анри Барбюсом, стремится к созданию новой цивилизации, новых обычаев, нового образа жизни и мышления, новых чувств; оно стремится к распространению в классе работников физического и умственного труда духа исследования в области философии и искусства, в области историографии, в области творчества новых образцов красоты и истины» ( Грамши 1991. Т.2: 283). В те времена Пролеткульт не мог восприниматься в отрыве от имени Богданова. У Грамши общими с Богдановым являются идеи приоритета практики в познании, истолкование марксизма как философии практики, опасения, что в марксистской философии сформировалось «деградирующее течение», переводящее её на уровень предшественников ( Грамши 1991. Т.1: 141). Общим также было убеждение, что философия практики выходит за пределы противоположности материализма и идеализма ( Грамши 1991. Т.1: 86). Практически текстуально совпадают позиции Богданова и Грамши по методологии исторического развития: «Утверждать, что будто существует “один единственный путь” в прогрессивном развитии, на котором все завоевания накапливаются и становятся предпосылкой для дальнейших завоеваний, значит совершать грубейшую ошибку: в действительности не только существует множество различных путей развития, но и имеют место отступления, шаги вспять, в том числе и на “самом прогрессивном” пути» ( Грамши 1991. Т.1: 297). Но было бы наивно рассматривать Грамши как некоего криптоученика Богданова, как и неверно его рассматривать как верного ленинца. Ключевым отличием от обоих русских революционеров является понимание Грамши роли интеллигенции в осуществлении гегемонии того или иного класса. Он придавал этой теории чрезвычайное значение: «Стало возможно даже утверждать, что основной признак новейшей философии “праксиса” есть именно историко-политическое понятие “гегемонии”» ( Грамши 1991. Т.1: 38). Класс не может достигнуть и осуществлять гегемонию без интеллигенции: «Критическое самосознание означает в историко-политическом плане создание элиты интеллигенции: человеческая масса не “выделяет” себя и не становится независимой “сама по себе” (в широком смысле), а организации нет без интеллигенции, то есть без организаторов и руководителей, без того, чтобы теоретический аспект связи теории с практикой конкретно не выделился в общественном слое людей, “специализировавшихся” на разработке мировоззренческих и философских вопросов» ( Грамши 1991. Т.1: 53). Грамши создал детализированную теорию интеллигенции, которая ему представлялась весьма неоднородной. Так, с одной стороны, каждый класс создаёт свою «органическую» интеллигенцию, но, с другой стороны, в современных обществах существуют группы «традиционной интеллигенции», оставшейся от прошлых общественных формаций (священники, юристы, медики, профессора, учителя и пр.) ( Грамши 1991. Т.1: 168–169). Есть интеллигенция городская, которая в массе относится к средним слоям и организует деятельность масс в интересах господствующих классов, а есть высшая интеллигенция, смыкающаяся с собственниками. Есть интеллигенция сельская, главной функцией которой является организация связи крестьянской массы с местной администрацией ( Грамши 1991. Т.1: 176). Установление гегемонии того или иного класса связано с борьбой при помощи органической интеллигенции за подчинение традиционной интеллигенции ( Грамши 1991. Т.1: 172). Итальянский марксист вслед за Богдановым распространил понятие гегемонии на культуру. Но он расширил топологию гегемонии, рассматривая её через отношения государства и гражданского общества. Ещё на стадии формулировки идеи он писал: «Эта работа будет отчасти и уточнением концепции государства, которое обычно понимают как политическую общность (или диктатуру, или аппарат принуждения, призванный сформировать народную массу в соответствии со способом производства и экономикой данного момента), а не как равновесие политической общности и общности гражданской (или как гегемония одной социальной группы над всей национальной общностью, осуществляемая через посредство так называемых негосударственных организаций вроде церкви, профсоюзов, школ и т. д.)» ( Грамши 1991. Т.1: 31). Гегемония является интегральной характеристикой того, что Грамши вслед за Сорелем называл «историческим блоком», то есть исторически преходящей формой равновесия между доминирующими и доминируемыми силами в том или ином типе общества. Гегемония не может существовать, опираясь на чистое насилие. Более того, новое создается до разрушения старого и во время этого разрушения «Позиционная война», которая сравнивается с «маневренной войной», — это и есть работа по созданию элементов нового общества в рамках старого ( Грецкий 1991: 126).  И в этом мы тоже видим важнейшую параллель между взглядами Богданова и взглядами итальянского марксизма, пусть она и завуалирована своеобразной военной терминологией. У пролетариата собственная интеллигенция появится только благодаря деятельности его классовой партии. Тут на первый план выступают ленинские идеи: «Партии являются создателями новой, целостной и символической интеллигенции, то есть горнилом соединения теории и практики, понимаемого как реальный исторический процесс» ( Грамши 1991. Т.1: 54). Теория гегемонии А. Грамши в среде левых интеллектуалов продолжает пользоваться большой популярностью. Она как бы самоочевидна: без согласия подданых на господство оно не осуществимо. Глубинной предпосылкой этого согласия является общая культура, разделяемые доминирующими и доминируемыми общие ценности. Грамши показал механизмы достижения культурной гегемонии в XIX — начале XX вв. Из-за своей убедительности эта теория использовалась в различных политтехнологиях. Катастрофа СССР показала, что в рамках мировой капиталистической системы буржуазная гегемония может быть весьма действенной. Граждане СССР с энтузиазмом участвовали в развале свой страны, ориентируясь вовсе не на хорошо осмысленные собственные интересы. Единственно, чего не было осуществлено с использованием этой теории, — гегемонии пролетариата. Идея социализма снова разошлась с рабочим классом. Но и гегемония буржуазии переживает глубокий кризис. На основе украинского опыта кризис гегемонии описал В. Ищенко. Следствием этого является существование страны без определенной перспективы, её историческое застревание ( Ishchenko 2024). Думаю, можно говорить, что это явление приобрело всемирный характер. «Исторический блок» разрушается и в странах ядра мировой капиталистической системы. Это — один из важнейших моментов кризиса либеральной представительной демократии. Все больше политических наблюдателей фиксируют появление фашистских проявлений в политике разных стран: «Катастрофическое экономическое неравенство создаёт условия, которые способствуют появлению фашистской демагогии. Было бы нереалистическим считать, что в таких условиях либеральные демократические нормы могут процветать» ( Стенлі 2024: 174). Примеры у всех перед лицом. Наивно объяснять эту эволюцию злокозненностью каких-то лидеров или группировок правящего класса. Сама эта злокозненность нуждается в структурных объяснениях. В странах центра мировой капиталистической системы и на её полупериферии социальная структура уже не выглядит как большие социальные глыбы, взаимодействующие между собой по принципу единства и борьбы противоположностей. В прошлой системе могли возникать ситуации «Klasse gegen Klasse» (класс против класса). В результате процессов, не совсем адекватно названных «постиндустриальное общество», «глобализация» и т. д., в социальных структурах этих стран сплоченным правящим классам противостоять атомизированные и прекаризированные массы. Первоначально это могло показаться невероятным усилением гегемонии. Но разложение социальной структуры совпало с распространением новой телекоммуникационной техники. Атомизированные массы начали ускользать от культурного доминирования господствующих классов. Массы начали распадаться на невероятное число меньшинств. Часть буржуазных теоретиков и практиков продолжают усиливать этот процесс через феминизм, гендерную и расовую биополитику, деколонизацию как некую политико-культурную технологию. Люди живут в параллельных реальностях. Социальная информация все больше распространяется в личностных сетях, которые замыкаются от грубого пропагандистского давления правящих классов. В спокойных мирных условиях простым людям может казаться, что они ускользнули от них. Однако эти информационные сети имеют достаточно узкий горизонт. Они не дают нужной информации о широкой социальной жизни. Люди оказываются бессильными в ситуациях социальных катастроф. Поэтому правящие классы в наше время нуждаются в чрезвычайных ситуациях: катастрофах, войнах, террористической угрозе. Только эти сильные воздействия позволяют держать доминируемых в подчинении ( Масова свідомість 2018: 68–84, 198). Общества движутся по пути дестабилизации. Чарльз Торп пишет об этой ситуации, отталкиваясь от американской перспективы: «Децивилизационная политика разделения и разрушения, проводимая американским империализмом, подразумевает управление хаосом и управление посредством создания хаоса» ( Торп 2024: 60). Можно констатировать, что мы столкнулись с пределом политического развития эпохи Модерна. Исчерпаны и внутренние для неё альтернативы. К сожалению, это касается и существующих моделей социалистического развития. После развилки в начале советского проекта марксизм оказался неспособным дать человечеству новую перспективу. Ситуация тем более должна осмысливаться, как интеллектуальный и практический вызов, что в современной науке распространилось представление об исчерпанности прежних механизмов развития, о наступлении глубочайшего эндо-экзогенного кризиса человечества ( Назаретян  2001: 117; Капица 2002; Панов  2007; Дьяконов  2007: 350). Этот вопрос здесь мы только обозначим, ибо о нём невозможно говорить вскользь. Но перспективу обозначают слова А. П. Назаретяна: «…В ближайшие десятилетия произойдёт либо обвал, либо фазовый переход, превосходящий по революционному значению происхождение жизни и сопоставимый только с Большим Взрывом и с образованием во Вселенной тяжелых элементов» ( Назаретян 2012: 231). Заключение. В поисках перспективы В заключение вернемся к парадоксу левого движения, с которого и началось наше рассмотрение. Мы переживаем момент, когда кризис капитализма наложился на более фундаментальный кризис, связанный с достижением пределов старых форм общественного развития. Самым актуальным вопросом теории общества становится поиск новых форм общественного устройства. Этот вопрос должен объединять усилия социологов, экономистов, социальных психологов, историков, философов. К сожалению, до сих пор такой фокусировки в общественных науках нет. Можно ли рассматривать поиск альтернативы в условиях нарастания кризисных явлений в мировой капиталистической системе как поиск новой социалистической перспективы? Если рассматривать социализм, как общественное устройство, которое ориентировано на общественное благо, на гармонию личных и общественных интересов, то думаю, что ответ будет положительным. Но здесь есть одно «но». Когда-то И. М. Дьяконов писал о начальной фазе общественного переворота: «Сначала должно появиться чувство, что “можно думать иначе”. Это содействует выработке плодотворных новых идей (в том числе научных) и новых технологий» ( Дьяконов 2007: 154). Необходимо развенчание фетишей прошлого мира, к которому стремился Богданов. Но это развенчание не должно приводить к замене их на новые фетиши. Культура нуждается в очистительном смехе, о котором, как способе изменения взгляда на мир писал, М. М. Бахтин ( Бахтин 1990: 421–422). Именно очистительная ирония является одним из механизмов разрушения старой гегемонии и подготовки почвы для новой. К сожалению, левое движение в современном мире цепляется за старые ярлыки и старые формулы. Скажем, американский социолог Чарльз Торп верно пишет, что буржуазия не способна к созданию глобального политического общества. Но его надежда связана с некой формой всемирной диктатуры пролетариата: «Реализация общества на уровне всего человечества, способного регулировать себя как глобальный вид, возможна только совместными усилиями мирового пролетариата, сознающего свою глобальную универсальность и общность интересов как класса» ( Торп 2024: 202). Автор исходит из глобального пролетариата как некого целостного явления, что вызывает сомнения. К тому же, будучи связанными с работодателями в глобальной конкуренции, рабочие разных стран конкурируют и между собой. В центре мировой капиталистической системы рабочее движение и социализм достаточно давно разошлись. Организованное рабочее движение сплошь приобрело тред-юнионистскую форму. Конечно, не следует сбрасывать рабочий класс со счетов в борьбе за социализм. Однако следует отметить, что в настоящий момент его сложно назвать носителем самых передовых тенденций в общественном производстве. Автоматизация производства с большим основанием позволяет это сказать об инженерах, программистах, учёных. Люди левой ориентации должны чётко признаться, что новой модели социализма в настоящее время нет.  И вряд ли она должна появиться одна и в законченном виде. Скорее всего, и в теории, и в практике должны появиться разные её варианты, разные пути перехода к новому общественному строю. Конечно, их возникновение возможно только в ходе критического освоения всей предшествующей социалистической мысли и практики. Почетное место в этом деле могут занять идеи Богданов, который о социализме писал: «Социалистическое общество — это такое, в котором всё производство организовано на сознательно-товарищеских началах. Отсюда уже вытекают все другие черты социализма: и общественная собственность на средства труда, и уничтожение классов, и такое распределение продуктов, при котором каждый мог бы в полной мере развить свою производительную энергию, следуя своему трудовому призванию» ( Богданов 1924: 94).  Уместно заметить, что Богданов не рассматривал социализм в качестве переходной фазой к коммунизму. Он считал, что будущий общественный строй — это социализм. Именно о нем мы можем говорить научно: «Социализм есть прежде всего новый тип сотрудничества: товарищеская организация производства; военный коммунизм есть прежде всего особая форма общественного потребления: авторитарно регулируемая организация массового паразитизма и истребления» ( Богданов 1918: 87). Важнейшим для левого движения является вопрос о коллективном носителе социалистической идеи и социалистических преобразований. Достаточно точно ситуацию очертил Д. Н. Косяков: «Кто знает, может быть, сейчас время одиночек и небольших сообществ в духе Герцена и Огарёва или кружка Петрашевцев?» ( Косяков 2025). Но в нынешних условиях это будут петрашевцы с Интернетом и социальными сетями. По всей видимости, для движения к социализму необходима широкая коалиция труда и культуры, где найдут свое место и индустриальные рабочие, и инженеры, и программисты и ученые. В принципе, это утверждение пока чрезвычайно абстрактно и в силу этого малосодержательно. Следует обратить внимание на попытки его конкретизировать. А. В. Бузгалин и А. И. Колганов перспективы социализма связывали с группами людей, которые заняты деятельностью социальной направленности и группами, которые вовлечены в продуктивный креативный труд. По их мнению, «Само стремление человека к самореализации и к превращению в неповторимую творческую личность является объективным отражением возрастания роли творческой деятельности в современном обществе и производстве. Эту тенденцию вполне можно характеризовать как посткапиталистическую, поскольку она генерирует посткапиталистические отношения, вырывающиеся из рамок рынка и капитала» ( Бузгалин, Колганов 2022: 107). Даже если с этим согласится, то следует поставить вопросы, без решения которых такие теоретические предположения останутся прекраснодушными размышлениями. Как эти достаточно разные и зависимые в своей деятельности от государства люди могут быть вовлечены в общее социальное движение, имеющее своей целью социализм? Какой будем материальная база этого движения, как оно будет финансироваться? Как возможно обеспечить всемирный характер этого движения? Какую организационную форму или формы должно оно принять? Как совершить политический переход, не ввергнув человечество в самоубийство? На эти вопросы никто в настоящий момент ответить не сможет. Но кристаллизация такого движения, которое должно создать принципиально новую культурную гегемонию, может произойти вокруг творческих групп интеллигенции, занимающейся теорией нового общественного строя. Они должны отрешиться от идейного догматизма (ленинцы, троцкисты, сталинисты, маоисты). Основой для объединения должны стать главные социалистические принципы: ориентация на приоритет общественного блага, научный подход к решению общественных проблем и культивирование науки как общественного блага, товарищество, социальная справедливость, гуманизм, экологизм.   Библиографический список Алешин 2024 — Алешин А. А. Теория систем в международных отношениях: потенциал тектологии Александра Богданова // Общественные науки и современность . 2024. №4. С. 40–53. Бахтин 1990 — Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса.  2-е изд. М.: Художественная литература, 1990. 543 с. Богданов 1910 — Богданов А.  Падение великого фетишизма. (Современный кризис идеологии). Вера и наука (о книге В. Ильина «Материализм и эмпириокритицизм»).  М.: Издание С. Дороватского и А. Чарушникова, 1910. URL http://books.e-heritage.ru/book/10071904 Богданов 1911 — Богданов А.  А. Культурные задачи нашего времени . М.: Издание С. Дороватского и А. Чарушникова, 1911. URL https://royallib.com/book/bogdanov_aleksandr/kulturnie_zadachi_nashego_vremeni.html Богданов 1917 — Богданов, А. Уроки первых шагов революции . М.: Типография Я. Г. Сазонова, 1917. 23 с. Богданов 1918а — Богданов, А. Вопросы социализма . М.: Т-во «Книгоиздательство писателей», 1918. 104 с. Богданов 1918б — Богданов А. А. Искусство и рабочий класс . М.: Издание журнала «Пролетарская культура», 1918. 80 с. Богданов 1920 — Богданов А. А. Элементы пролетарской культуры в развитии рабочего класса. Лекция, прочитанная в Московском Пролеткульте весною 1919 года . М.: Государственное издательство, 1920. 93 с. Богданов 1921 — Богданов А. А. Очерки всеобщей организационной науки. С приложением тезисов автора и статьи Ю. Милонова «На пути к рабочей энциклопедии».  Самара: Государственное издательство, 1921. 332 с. Богданов 1923а — Богданов А. А. Наука об общественном сознании. Краткий курс идеологической науки в вопросах и ответах.  Третье издание. Пг.; М.: Книгоиздательское товарищество «Книга», 1923. 313 с. Богданов 1923б — Богданов А. А. Краткий курс экономической науки  / Переработан и дополнен Ш. М. Двойлацким при участии автора. Изд. 3-е. М. — Пг.: Государственное издательство, 1923. 264 с. Богданов 1924 — Богданов, А. О пролетарской культуре. 1904–1924 . Л.; М.: Издательское товарищество «Книга», 1924. 344 с. Богданов 1995 — Богданов А. А. Письмо А. В. Луначарскому 19 ноября 1917 г. // Неизвестный Богданов . В 3-х книгах. Под. ред. Г А. Бордюгова. Кн. 1.: А. А. Богданов (Малиновский). Статьи, доклады, письма и воспоминания. 1901–1928 гг. Предисл. Г Горцка. Сост. Н. С. Антонова, Н. В. Дроздова. М.: ИЦ «АИРО—XX», 1995.  252 с. С. 189 — 192. Богданов 2010 — Богданов А. А. Философия живого опыта: материализм, эмпириокритицизм, диалектический материализм, эмпириомонизм, наука будущего. Популярные очерки.  М.: Красанд, 2010. 272 с. Бузгалин, Колганов 2010 — Бузгалин А. В., Колганов А. И. 10 мифов об СССР . М.: Яуза; Эксмо, 2010. 448 с. Бузгалин, Колганов 2022 — Бузгалин А. В., Колганов А. И. Капитализм, посткапитализм и креативная революция (критические размышления о статье Д. А. Давыдова) // Социологические исследования . 2022. № 9. С. 100–109. DOI: 10.31857/S013216250021070-0 Волков 2008 — Волков С. История русской культуры ХХ века от Льва Толстого до Александра Солженицына . М.: Эксмо, 2008. 352 с. Воскресенская 2018 — Воскресенская В. В. Искусство как средство миростроения: социалистический реализм (1930-е годы) // Художественная культура . 2018. №1 (23). С. 166–199. Гловели 2020 — Гловели Г. Д. Ленинизм, «термины тов. А. Богданова» и философ Ильенков как апологет сталинской экономики «разрушения равновесия». Часть 1. // Вопросы теоретической экономики . 2020. №2. С. 65–85. DOI: 10.24411/2587-7666-2020-10204. Часть 2 // Вопросы теоретической экономики. 2020. №3. С. 64–95. DOI: 10.24411/2587-7666-2020-10304 Гловели 2023 — Гловели Г. Д. А. А. Богданов как социолог и утопист: проблема «класса для себя» // Социологические исследования . 2023. № 11. С. 25–37. DOI: 10.31857/S013216250028530-6 Горбунов 1974 — Горбунов В. В.  В. И. Ленин и Пролеткульт . М.: Политиздат, М. 1974. 239 с. Горький 1935 — Горький М. О литературе. Статьи и речи 1928–1935 гг.  М.: Государственное издательство «Художественная литература», 1935. 432 с. Грамши 1991 — Грамши А. Искусство и политика . В 2-х томах. М.: Искусство, 1991. Т. 1. 432 с. Т.2. 336 с. Грецкий 1991— Грецкий М. Н. Антонио Грамши — политик и философ . М.: Наука, 1991. 159 с. Деборин 1930 — Деборин А. М. Философия и марксизм . М.; Л.: Государственное издательство, 372 с. Дымчак 2018 — Дымчак, Д. И. Гегемония как ключевое понятие политической философии Антонио Грамши // Вестник Рязанского государственного университета им. С. А. Есенина. Политические науки.  2019. №4(65). URL https://cyberleninka.ru/journal/n/vestnik-ryazanskogo-gosudarstvennogo-universiteta-im-s-a-esenina?i=1064561 Дьяконов 2007 — Дьяконов И. М. Пути истории: От древнейшего человека до наших дней.  Изд. 2-е. М.: КонКнига, 2007. 384 с. Ерохов 2008 — Ерохов И. А. Грамшианская теория гегемонии в перспективе современной социально-политической критики // Политико-философский ежегодник . 2008. Вып. 1. М.: ИФ РАН, 2008. С. 71–87. Задорожнюк 2017 — Задорожнюк Э. Г. Модификация социалистической идеи. К 95-летию со дня рождения Александра Дубчека // Запад — Восток . 2017. № 10. С. 163179. DOI: 10.30914/2227-6874-2017-10-163-179 Кагарлицкий 2023 — Кагарлицкий Б.Ю. Долгое отступление . М.; Берлин: Директ медиа Паблишинг, 2023. 336 с. Капица 2002 — Капица С. П. Модель роста населения Земли и предвидимое будущее цивилизации // Мир России. Социология. Этнология . 2002. №3. С. 22 — 43. Кононов 2020 — Кононов И. Ф. Можно ли сфотографировать материю? Дискуссия в треугольнике Богданов — Плеханов — Ленин и её современное значение // Актуальні проблеми філософії та соціології.  Одеса, 2020. №26. С. 17–31. DOI https://doi.org/10.32837/apfs.v0i26.901 Косяков 2025 — Косяков Д. Н. Старые ошибки и новые данные: Мысли о «Долгом отступлении» Бориса Кагарлицкого. Рец.: Кагарлицкий Б.Ю. Долгое отступление. М.; Берлин: Директмедиа Паблишинг, 2023. 336 с. // Историческая экспертиза . URL https://www.istorex.org/post/dmitry-kosyakov Левченко 2007 — Левченко М. А. Индустриальная свирель: Поэзия Пролеткульта 1917–1921.  СПб.: СПГУТД, 2007. 141 с. Ленин 1963 — Ленин В. И. Что делать? Наболевшие вопросы нашего движения // Ленин В. И. Полн. собр. соч . Т. 6. М.: Политиздат, 1963. С.1 — 192. Ленин 1960 — Ленин В. И. Две тактики социал-демократии в демократической революции // Ленин В. И. Полн. собр. соч . Т. 11. М.: Политиздат, 1960. С. 1–131. Ленин 1973 — Ленин В. И. Доклад о революции 1905 года // Ленин В. И. Полн. собр. соч.  Т. 30. М.: Политиздат, 1973. С. 306—328. Ленин 1982 — Ленин В. И. О пролетарской культуре // Ленин В. И. Полн. собр. соч . Т. 41. М.: Политиздат, 1982. С.336 — 337. Ленин 1970 — Ленин В. И. Об условиях приема новых членов в партию. Письма В. М. Молотову // Ленин В. И. Полн. собр. соч.  Т. 45. М.: Политиздат, 1970. С. 17–21. Лестер 1999 — Лестер Дж. Теория гегемонии Антонио Грамши и её современное звучание  / Перевод Марины Холмской // Альтернативы. 1999. №1.  URL http://libelli.ru/magazine/99_1/lester.htm Луначарский 1923 — Луначарский А. В. Основы позитивной эстетики . М.; Пг.: Государственное издательство, 1923. 133 с. Луначарский 1941 — Луначарский А. В. Статьи об искусстве . М. — Л.: Гос. из-во «Искусство», 1941. 663 с. Луценко 2018 — Луценко А. В. Применение тектологического системного анализа А. А. Богданова в процессе научного познания // Вестник ТГПУ  (TSPU Bulletin). 2018. 1 (190). С. 211–217.  DOI: 10.23951/1609-624X-2018-1-211-217 Люксембург 1923 — Люксембург, Р. Застой и прогресс в марксизме // Карл Маркс. Мыслитель. Человек. Революционер. 1883–14 марта 1923. Сборник статей.  Предисловие Д. Рязанова. М.: Московский рабочий, 1923. С. 111–119. Масова свідомість 2018 — Масова свідомість у зоні воєнного конфлікту на Донбасі  : монографія / за ред. І. Ф. Кононова; ДЗ «Луганський національний університет імені Тараса Шевченка».  Вінниця, ТОВ «ТВОРИ», 2018. 229 с. Милонов 1921 — Милонов Ю. К. На пути к рабочей энциклопедии (Вместо предисловия) // Богданов А. А. Очерки всеобщей организационной науки. С приложением тезисов автора и статьи Ю. Милонова «На пути к рабочей энциклопедии» . Самара: Государственное издательство, 1921. С. III–XXIV. Морозова 2020 — Морозова А. Ю. «Неленинский большевизм» А. А. Богданова и «впередовцев»: идеи, альтернативы, практика.  М.; СПб.: Нестор-История, 2020. 512 с. Мусаев 2018 — Мусаев В. И. Пьяные погромы в Петрограде в конце 1917 — начале 1918 гг. // Революция 1917 года в России: новые подходы и взгляды  / А. Б. Николаев (отв. ред. и отв. составитель), Д. А. Бажанов, А. А. Иванов. СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 2018. С. 303–314. Назаретян 2001 — Назаретян А. П. В зеркале двух веков. Предварительные оценки и сценарии. Статья 2. Распутье двадцать первого века // Общественные науки и современность . 2001. №1. С. 115–124. Назаретян 2012 — Назаретян А. П. Антропология насилия и культура самоорганизации. Очерки по эволюционно-исторической психологии . М.: Книжный дом «Либроком», 2012. 256 с. Никулин 2017 — Никулин В. В.  Политическая доктрина и состав правящей партии. (Регулирование социального состава РКП (б) — ВКП (б) в 1920-е годы: цели, специфика, итоги) // Genesis: исторические исследования .  2017. № 1.  С. 78–97. DOI: 10.7256/2409-868X.2017.1.20695 URL: https://nbpublish.com/library_read_article.php?id=20695 О пролеткультах 1963 — О пролеткультах. Письмо ЦК РКП // КПСС о культуре, просвещении и науке. Сборник документов.  М.: Политиздат, 1963. С. 146–148. Павлюченков 2008 — Павлюченков С. А. «Орден меченосцев»: Партия и власть после революции. 1917–1929 гг.  М.: Собрание, 2008. 463 с. Панов 2007 — Панов А. П. Масштабная инвариантность социально-биологической эволюции и гипотеза самосогласованного галактического происхождения жизни // Бюллетень Специальной астрофизической обсерватории . 2007. №60–61. С. 46 — 55. Панов 2008 — Панов А. Д. Единство социально-биологической эволюции и предел её ускорения // Историческая психология и социология истории . 2008. №2. С. 25–48. Парченко 2020 — Парченко, Н. А. Осмысление венгерских событий 1956 г. в российском обществе // Вестник Томского государственного университета . 2020. № 456. С. 182–187. DOI: 10.17223/15617793/456/21 Ревякина 2001 — Ревякина А. А. К истории понятия «социалистический реализм» // Наука о литературе в ХХ веке: (История, методология, литературный процесс) . Сборник статей / Ревякина А. А. (отв. ред. и составитель). М.: РАН ИНИОН, 2001. С. 230–244. Савино 2017 — Савино Дж. Норма политической морали: интеллектуальный проект Антонио Грамши // Социология власти . 2017. Том 29. №2. С. 84–96. Салиенко 2021 — Салиенко А. П. К вопросу об «искусстве революции» и «социалистическом искусстве»: умолчания и недоумения // Вестник МГУ . Серия 8. История. 2021. №1. С. 160–183. Стенлі 2024 — Стенлі Дж. Як діє фашизм. Політика «ми» і «вони»  / Пер. з англ. Я. Войтенка. К.: Видавнича група КМ-БУКС, 2024. 200 с. Тахтаджян 1972 — Тахтаджян А.Л. Тектология: история и проблемы // Системные исследования. Ежегодник . Под ред. И.Г. Блауберга. Москва: Наука, 1972. С. 200–277. Тепляков 2018 — Тепляков Д. А. Идея пролетарской культуры Александра Богданова // Советский проект. 1917 — 1930-е гг.: этапы и механизмы развития. Сб. научн. трудов . Екатеринбург: Изд-во Уральского у-та, 2018. С. 5–15. Торп 2024 — Торп Ч. Социология в постнормальную эпоху / Перевод с англ. Адаменко Т. Ю. М.; Берлин: Direct media, 2024. 480 с. Biggard, Glovelii 1998 — Biggart John, Gloveli Georgii (ed). Bogdanov and His Work A Guide to the Published and Unpublished Works of Alexander A Bogdanov (Malinovsky) 1873-1928.  London: Routledge, 1998. 504 p. Biggart 2021 — Biggart J. Aleksandr Bogdanov’s Sociology of the Art // Cultural Science Journal . 2021. Vol.13. N1, pp. 223 — 238. Bogdanov 2016 — Bogdanov, A. The Philosophy of Living Experience  / Translator: David Rowley. Leiden — Boston: Brill, 2016. 266 p. (Bogdanov Library. Volume 8) Bogdanov 2020a — Bogdanov, A. Empiriomonism. Essays in Philosophy , Books 1–3. Appreciation of Bogdanov’s intellectual achievements by V.A. Bazarov / Edited and translated by David G. Rowley. Leiden — Boston: Brill, 2020. 449 p. (Bogdanov Library. Volume 2). Bogdanov 2020b — Bogdanov, A. Toward a New World: Articles and Essays, 1901–1906 On the Psychology of Society, New World, and Contributions to Studies in the Realist Worldview / Translated, edited and introduced by David G. Rowley. Leiden — Boston: Brill, 2020. 400 p. (Bogdanov Library. Volume 3). Chehonadskih 2023 — Chehonadskih M. Alexander Bogdanov and the Politics of Knowledge after the October Revolution . Chan: Palgrave Macmillan, 2023. IX +275 p. Gloveli 1991 — Gloveli G. "Socialism of Science" versus "Socialism of Feelings": Bogdanov and Lunacharsky // Studies in Soviet Thought . 1991, Vol. 42, No. 1 (Jul., 1991), pp. 29-55. Gorelik 1983 — Gorelik G. Bogdanov's Tektology: Its Nature, Development and Influence // Studies in Soviet Thought . 1983, Vol. 26, No. 1 (Jul., 1983), pp. 39-57. Ishchenko 2024 — Ishchenko V. To wards the Abyss. Ukraine from Maidan to War . London — New York: Verso, 2024. XXXI+160 p. Olsaretti 2016 — Olsaretti A. Croce, Philosophy and Intellectuals: Three Aspects of Gramsci’s Theory of Hegemony // Critical Sociology . 2016. Vol. 42, N 3. Pp. 337 — 355. Page 2013 — Page, Jeremy. China Spins New Lesson from Soviet Union's Fall // The Wall Street Journal . Dec. 10, 2013. URL https://www.wsj.com/articles/SB10001424052702303755504579207070196382560 Şenalp and al. 2023 —Şenalp Ö., Midgley G., Maracha V.  and Shchepetova S. Resurrecting Bogdanov on the 150th anniversary of his birth // Systems Research and Behavioral Science. Special Issue: Resurrecting Bogdanov on the 150th anniversary of his birth. March –April 2023. Volume 40 Number 2. Pp. 285 — 289. Sochor 1988 — Sochor Z. A. Revolution and Culture. The Bogdanov — Lenin Controversy.  Ithaka & London: Cornell University Press, 1988. 258 p. White, James D. Red Hamlet: the life and ideas of Alexander Bogdanov . Leiden; Boston: Brill, 2018. 493 p.   References Aleshin A. A. Teoriya sistem v mezhdunarodnyh otnosheniyah: potencial tektologii Aleksandra Bogdanova // Obshchestvennye nauki i sovremennost' . 2024. №4. S. 40–53. Bahtin M. M. Tvorchestvo Fransua Rable i narodnaya kul'tura srednevekov'ya i Renessansa. 2-e izd. M.: Hudozhestvennaya literatura, 1990. 543 s. Biggart John, Gloveli Georgii (ed). Bogdanov and His Work A Guide to the Published and Unpublished Works of Alexander A Bogdanov (Malinovsky) 1873-1928 . London: Routledge, 1998. 504 p. Biggart J. Aleksandr Bogdanov’s Sociology of the Art // Cultural Science Journal . 2021. Vol.13. N1, pp. 223 — 238. Bogdanov A.  Padenie velikogo fetishizma. (Sovremennyj krizis ideologii). Vera i nauka (o knige V. Il'ina «Materializm i empiriokriticizm»).  M.: Izdanie S. Dorovatskogo i A. Charushnikova, 1910. URL http://books.e-heritage.ru/book/10071904 Bogdanov A .  A. Kul'turnye zadachi nashego vremeni . M.: Izdanie S. Dorovatskogo i A. Charushnikova, 1911. URL https://royallib.com/book/bogdanov_aleksandr/kulturnie_zadachi_nashego_vremeni.html Bogdanov, A. Uroki pervyh shagov revolyucii . M.: Tipografiya Ya. G. Sazonova, 1917. 23 s. Bogdanov, A. Voprosy socializma . M.: T-vo «Knigoizdatel'stvo pisatelej», 1918. 104 s. Bogdanov A. A. Iskusstvo i rabochij klass . M.: Izdanie zhurnala «Proletarskaya kul'tura», 1918. 80 s. Bogdanov A. A. Elementy proletarskoj kul'tury v razvitii rabochego klassa. Lekciya, prochitannaya v Moskovskom Proletkul'te vesnoyu 1919 goda . M.: Gosudarstvennoe izdatel'stvo, 1920. 93 s. Bogdanov A. A. Ocherki vseobshchej organizacionnoj nauki. S prilozheniem tezisov avtora i stat'i Yu. Milonova «Na puti k rabochej enciklopedii».  Samara: Gosudarstvennoe izdatel'stvo, 1921. 332 s. Bogdanov A. A. Nauka ob obshchestvennom soznanii. Kratkij kurs ideologicheskoj nauki v voprosah i otvetah. Tret'e izdanie. Pg.; M.: Knigoizdatel'skoe tovarishchestvo «Kniga», 1923. 313 s. Bogdanov A. A. Kratkij kurs ekonomicheskoj nauki  / Pererabotan i dopolnen Sh. M. Dvojlackim pri uchastii avtora. Izd. 3-e. M. — Pg.: Gosudarstvennoe izdatel'stvo, 1923. 264 s. Bogdanov, A. O proletarskoj kul'ture. 1904–1924 . L.; M.: Izdatel'skoe tovarishchestvo «Kniga», 1924. 344 s. Bogdanov A. A. Pis'mo A. V. Lunacharskomu 19 noyabrya 1917 g. // Neizvestnyj Bogdanov . V 3-h knigah. Pod. red. G A. Bordyugova. Kn. 1.: A. A. Bogdanov (Malinovskij). Stat'i, doklady, pis'ma i vospominaniya. 1901–1928 gg. Predisl. G Gorcka. Sost. N. S. Antonova, N. V. Drozdova. M.: IC «AIRO—XX», 1995.  252 s. S. 189 — 192. Bogdanov A. A. Filosofiya zhivogo opyta: materializm, empiriokriticizm, dialekticheskij materializm, empiriomonizm, nauka budushchego. Populyarnye ocherki.  M.: Krasand, 2010. 272 s. Bogdanov, A. The Philosophy of Living Experience  / Translator: David Rowley. Leiden — Boston: Brill, 2016. 266 p. (Bogdanov Library. Volume 8) Bogdanov, A. Empiriomonism. Essays in Philosophy , Books 1–3. Appreciation of Bogdanov’s intellectual achievements by V.A. Bazarov / Edited and translated by David G. Rowley. Leiden — Boston: Brill, 2020. 449 p. (Bogdanov Library. Volume 2). Bogdanov, A. Toward a New World: Articles and Essays, 1901–1906 On the Psychology of Society, New World, and Contributions to Studies in the Realist Worldview  / Translated, edited and introduced by David G. Rowley. Leiden — Boston: Brill, 2020. 400 p. (Bogdanov Library. Volume 3). Buzgalin A. V., Kolganov A. I. 10 mifov ob SSSR . M.: Yauza; Eksmo, 2010. 448 s. Buzgalin A. V., Kolganov A. I. Kapitalizm, postkapitalizm i kreativnaya revolyuciya (kriticheskie razmyshleniya o stat'e D. A. Davydova) // Sociologicheskie issledovaniya.  2022. № 9. S. 100–109. DOI: 10.31857/S013216250021070-0 Chehonadskih M. Alexander Bogdanov and the Politics of Knowledge after the October Revolution.  Chan: Palgrave Macmillan, 2023. IX +275 p. Deborin A. M. Filosofiya i marksizm . M.; L.: Gosudarstvennoe izdatel'stvo, 372 s. Dymchak, D. I. Gegemoniya kak klyuchevoe ponyatie politicheskoj filosofii Antonio Gramshi // Vestnik Ryazanskogo gosudarstvennogo universiteta im. S. A. Esenina. Politicheskie nauki . 2019. №4(65). URL https://cyberleninka.ru/journal/n/vestnik-ryazanskogo-gosudarstvennogo-universiteta-im-s-a-esenina?i=1064561 D'yakonov I. M. Puti istorii: Ot drevnejshego cheloveka do nashih dnej. Izd. 2-e. M.: KonKniga, 2007. 384 s. Erohov I. A. Gramshianskaya teoriya gegemonii v perspektive sovremennoj social'no-politicheskoj kritiki // Politiko-filosofskij ezhegodnik . 2008. Vyp. 1. M.: IF RAN, 2008. S. 71–87. Gloveli G. "Socialism of Science" versus "Socialism of Feelings": Bogdanov and Lunacharsky // Studies in Soviet Thought . 1991, Vol. 42, No. 1 (Jul., 1991), pp. 29-55. Gloveli G. D. Leninizm, «terminy tov. A. Bogdanova» i filosof Il'enkov kak apologet stalinskoj ekonomiki «razrusheniya ravnovesiya». Chast' 1. // Voprosy teoreticheskoj ekonomiki.  2020. №2. S. 65–85. DOI: 10.24411/2587-7666-2020-10204. Chast' 2 // Voprosy teoreticheskoj ekonomiki. 2020. №3. S. 64–95. DOI: 10.24411/2587-7666-2020-10304 Gloveli G. D. A. A. Bogdanov kak sociolog i utopist: problema «klassa dlya sebya» // Sociologicheskie issledovaniya . 2023. № 11. S. 25–37. DOI: 10.31857/S013216250028530-6 Gorbunov V. V.  V. I. Lenin i Proletkul't . M.: Politizdat, M. 1974. 239 s. Gorelik G. Bogdanov's Tektology: Its Nature, Development and Influence // Studies in Soviet Thought . 1983, Vol. 26, No. 1 (Jul., 1983), pp. 39-57. Gor'kij M. O literature. Stat'i i rechi 1928–1935 gg . M.: Gosudarstvennoe izdatel'stvo «Hudozhestvennaya literatura», 1935. 432 s. Gramsci A. Iskusstvo i politika . V 2-h tomah. M.: Iskusstvo, 1991. T. 1. 432 s. T.2. 336 s. Greckij M. N. Antonio Gramsci — politik i filosof . M.: Nauka, 1991. 159 s. Ishchenko V. T owards the Abyss. Ukraine from Maidan to War.  London — New York: Verso, 2024. XXXI+160 p. Kagarlickij B.Yu. Dolgoe otstuplenie . M.; Berlin: Direkt media Pablishing, 2023. 336 s. Kapica S. P. Model' rosta naseleniya Zemli i predvidimoe budushchee civilizacii // Mir Rossii. Sociologiya. Etnologiya . 2002. №3. S. 22 — 43. Kononov I. F. Mozhno li sfotografirovat' materiyu? Diskussiya v treugol'nike Bogdanov — Plekhanov — Lenin i eyo sovremennoe znachenie // Aktual'nі problemi fіlosofії ta socіologії. Odesa, 2020. №26. S. 17–31. DOI https://doi.org/10.32837/apfs.v0i26.901 Kosyakov D. N. Starye oshibki i novye dannye: Mysli o «Dolgom otstuplenii» Borisa Kagarlickogo Rec.: Kagarlickij B.Yu. Dolgoe otstuplenie. M.; Berlin: Direktmedia Pablishing, 2023. 336 s. // Istoricheskaya ekspertiza . URL https://www.istorex.org/post/dmitry-kosyakov Lenin V. I. Chto delat'? Nabolevshie voprosy nashego dvizheniya // Lenin V. I.  Poln. sobr. soch.  T. 6. M.: Politizdat, 1963. S.1 — 192. Lenin V. I. Dve taktiki social-demokratii v demokraticheskoj revolyucii // Lenin V. I. Poln. sobr. soch . T. 11. M.: Politizdat, 1960. S. 1–131. Lenin V. I. Doklad o revolyucii 1905 goda // Lenin V. I. Poln. sobr. soch.  T. 30. M.: Politizdat, 1973. S. 306—328. Lenin V. I. O proletarskoj kul'ture // Lenin V. I. Poln. sobr. soch.  T. 41. M.: Politizdat, 1982. S.336 — 337. Lenin V. I. Ob usloviyah priema novyh chlenov v partiyu. Pis'ma V. M. Molotovu // Lenin V. I. Poln. sobr. soch . T. 45. M.: Politizdat, 1970. S. 17–21. Lester Dzh. Teoriya gegemonii Antonio Gramshi i eyo sovremennoe zvuchanie / Perevod Mariny Holmskoj // Al'ternativy. 1999. №1.  URL http://libelli.ru/magazine/99_1/lester.htm Levchenko M. A. Industrial'naya svirel': Poeziya Proletkul'ta 1917–1921 . SPb.: SPGUTD, 2007. 141 s. Lucenko A. V. Primenenie tektologicheskogo sistemnogo analiza A. A. Bogdanova v processe nauchnogo poznaniya // Vestnik TGPU  (TSPU Bulletin). 2018. 1 (190). S. 211–217.  DOI: 10.23951/1609-624X-2018-1-211-217 Lunacharskij A. V. Osnovy pozitivnoj estetiki . M.; Pg.: Gosudarstvennoe izdatel'stvo, 1923. 133 s. Lunacharskij A. V. Stat'i ob iskusstve . M. — L.: Gos. iz-vo «Iskusstvo», 1941. 663 s. Luxemburg, R. Zastoj i progress v marksizme // Karl Marks. Myslitel'. Chelovek. Revolyucioner. 1883–14 marta 1923. Sbornik statej . Predislovie D. Ryazanova. M.: Moskovskij rabochij, 1923. S. 111–119. Masova svіdomіst' u zonі voєnnogo konflіktu na Donbasі : monografіya / za red. І. F. Kononova; DZ «Lugans'kij nacіonal'nij unіversitet іmenі Tarasa Shevchenka».  Vіnnicya, TOV «TVORI», 2018. 229 s. Milonov Yu. K. Na puti k rabochej enciklopedii (Vmesto predisloviya) // Bogdanov A. A. Ocherki vseobshchej organizacionnoj nauki. S prilozheniem tezisov avtora i stat'i Yu. Milonova «Na puti k rabochej enciklopedii» . Samara: Gosudarstvennoe izdatel'stvo, 1921. S. III–XXIV. Morozova A. Yu. «Neleninskij bol'shevizm» A. A. Bogdanova i «vperedovcev»: idei, al'ternativy, praktika. M.; SPb.: Nestor-Istoriya, 2020. 512 s. Musaev V. I. P'yanye pogromy v Petrograde v konce 1917 — nachale 1918 gg. // Revolyuciya 1917 goda v Rossii: novye podhody i vzglyady  / A. B. Nikolaevy (otv. red. i otv. sostavitel'), D. A. Bazhanov, A. A. Ivanov. SPb.: RGPU im. A. I. Gercena, 2018. S. 303–314. Nazaretyan A. P. V zerkale dvuh vekov. Predvaritel'nye ocenki i scenarii. Stat'ya 2. Rasput'e dvadcat' pervogo veka // Obshchestvennye nauki i sovremennost' . 2001. №1. S. 115–124. Nazaretyan A. P. Antropologiya nasiliya i kul'tura samoorganizacii. Ocherki po evolyucionno-istoricheskoj psihologii . M.: Knizhnyj dom «Librokom», 2012. 256 s. Nikulin V. V.  Politicheskaya doktrina i sostav pravyashchej partii. (Regulirovanie social'nogo sostava RKP (b) — VKP (b) v 1920-e gody: celi, specifika, itogi) // Genesis: istoricheskie issledovaniya .  2017. № 1.  S. 78–97. DOI: 10.7256/2409-868X.2017.1.20695 URL: https://nbpublish.com/library_read_article.php?id=20695 O proletkul'tah. Pis'mo CK RKP // KPSS o kul'ture, prosveshchenii i nauke. Sbornik dokumentov. M.: Politizdat, 1963. S. 146–148. Olsaretti A. Croce, Philosophy and Intellectuals: Three Aspects of Gramsci’s Theory of Hegemony  // Critical Sociology. 2016. Vol. 42, N 3. Pp. 337 — 355. Page, Jeremy. China Spins New Lesson from Soviet Union's Fall // The Wall Street Journal.  Dec. 10, 2013. URL https://www.wsj.com/articles/SB10001424052702303755504579207070196382560 Panov A. P. Masshtabnaya invariantnost' social'no-biologicheskoj evolyucii i gipoteza samosoglasovannogo galakticheskogo proiskhozhdeniya zhizni // Byulleten' Special'noj astrofizicheskoj observatorii.  2007. №60–61. S. 46 — 55. Panov A. D. Edinstvo social'no-biologicheskoj evolyucii i predel eyo uskoreniya // Istoricheskaya psihologiya i sociologiya istorii . 2008. №2. S. 25–48. Parchenko, N. A. Osmyslenie vengerskih sobytij 1956 g. v rossijskom obshchestve // Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta . 2020. № 456. S. 182–187. DOI: 10.17223/15617793/456/21 Pavlyuchenkov S. A. « Orden mechenoscev»: Partiya i vlast' posle revolyucii. 1917–1929 gg.  M.: Sobranie, 2008. 463 s. Revyakina A. A. K istorii ponyatiya «socialisticheskij realizm» // Nauka o literature v HH veke: (Istoriya, metodologiya, literaturnyj process). Sbornik statej  / Revyakina A. A. (otv. red. i sostavitel'). M.: RAN INION, 2001. S. 230–244. Salienko A. P. K voprosu ob «iskusstve revolyucii» i «socialisticheskom iskusstve»: umolchaniya i nedoumeniya // Vestnik MGU. Seriya 8. Istoriya . 2021. №1. S. 160–183. Savino Dzh. Norma politicheskoj morali: intellektual'nyj proekt Antonio Gramshi // Sociologiya vlasti . 2017. Tom 29. №2. S. 84–96. Şenalp Ö., Midgley G., Maracha V.  and Shchepetova S. Resurrecting Bogdanov on the 150th anniversary of his birth // Systems Research and Behavioral Science. Special Issue: Resurrecting Bogdanov on the 150th anniversary of his birth. March –April 2023. Volume 40 Number 2. Pp. 285–289. Sochor Z. A. Revolution and Culture. The Bogdanov — Lenin Controversy.  Ithaka & London: Cornell University Press, 1988. 258 p. Stanley Jason. Yak dіє fashizm. Polіtika «my» і «vony» / Per. z angl. Ya. Vojtenka. K.: Vidavnicha grupa KM-BUKS, 2024. 200 s. Tahtadzhyan A.L. Tektologiya: istoriya i problemy // Sistemnye issledovaniya. Ezhegodnik. Pod red. I.G. Blauberga. Moskva: Nauka, 1972. S. 200–277. Teplyakov D. A. Ideya proletarskoj kul'tury Aleksandra Bogdanova // Sovetskij proekt. 1917 — 1930-e gg.: etapy i mekhanizmy razvitiya. Sb. nauchn. trudov.  Ekaterinburg: Izd-vo Ural'skogo u-ta, 2018. S. 5–15. Torp Ch. Sociologiya v postnormal'nuyu epohu  / Perevod s angl. Adamenko T. Yu. M.; Berlin: Direct media, 2024. 480 s. Volkov S. Istoriya russkoj kul'tury HH veka ot L'va Tolstogo do Aleksandra Solzhenicyna.  M.: Eksmo, 2008. 352 s. Voskresenskaya V. V. Iskusstvo kak sredstvo mirostroeniya: socialisticheskij realizm (1930-e gody) // Hudozhestvennaya kul'tura . 2018. №1 (23). S. 166–199. White, James D. Red Hamlet: the life and ideas of Alexander Bogdanov . Leiden; Boston: Brill, 2018. 493 p. Zadorozhnyuk E. G. Modifikaciya socialisticheskoj idei. K 95-letiyu so dnya rozhdeniya Aleksandra Dubcheka // Zapad — Vostok . 2017. № 10. S. 163179. DOI: 10.30914/2227-6874-2017-10-163-179   "Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.