Тесля А.А. Об опыте биографии Николая Минского. Рец.: Сапожков С.В. По опасной тропе «холодных слов»: поэзия и судьба Николая Минского. – М.: Изд-во Дмитрий Сечин, 2021. – 608 с.
Николай Минский – одна из ярких фигур русской культурной жизни 1890 – 1900-х годов: без упоминания о нем не может обойтись ни очерк русской поэзии этого времени, ни историко-философский обзор, ни рассказ о религиозных исканиях русской интеллигенции начала века, если пользоваться привычными самой эпохе публицистическими формулировками.
Тем более удивительно, что до сих пор не было ни одного более или менее подробного изложения его биографии – и сразу же следует сказать, что и рассматриваемая книга все-таки является лишь очерком, первым наброском на пути к обстоятельному биографическому повествованию.
Причины такого положения дел, впрочем, связаны с самой биографией Минского. После 1905 года он оказывается одновременно и в эмиграции, и вне основных политических и литературных лагерей и групп – ему удается найти газетный заработок, удержаться вплоть до начала 1920-х пусть и на периферии, но все-таки в рамках литературного процесса, но ни для кого он уже не будет «своим».
А окончательно вне любых литературно-публицистических групп он окажется в 1923 г., после перехода на работу в советское торгпредство в Лондоне. На первый взгляд это может показаться странным – достаточно вспомнить хотя бы судьбу Святополка-Мирского (или, в другом масштабе – Горького), но минимальная детализация все расставляет по своим местам: ведь Минский не был сколько-нибудь плотно включен в зарубежный литературный процесс, не имел в глазах европейской аудитории значимой репутации и не представлял существенного актуального интереса (и тем самым не мог в какой-то мере конвертировать свою значимость, напр., для французской, немецкой или английской аудиторий – во внимание эмиграции или советских властей).
В текущем своем творчестве 1920-х он был мало интересен советской стороне – в том числе и потому, что – как убедительно показывает его биограф, фактически мало изменился в существе своих взглядов и литературной программы с 1900-х годов: он по-прежнему стремился соединить свои философские и эстетические представления с актуальной политикой, более того – свои прошлые произведения он не переосмысливал сугубо как отошедшие в прошлое. Напротив, в достаточно характерной для символизма рамке, он представлял свою литературную биографию как целое, своего рода «набегающим итогом», где прошлое оказывалось не ошибками и отжитым, а включаемым в современность, как то, из чего не только вырастает последующее, но и остается в нем, сохраняется. Для него в 1920-е нет противоречия между его религиозно-философскими исканиями и прославлением, напр., Ленина – и столь же понятно, что такое совмещение может быть принято в советской оптике тех лет как историческое своеобразие, но никак не санкционировано в качестве актуального – что для «пролетарской поэзии», что для «попутчиков». И столь же понятно, что для эмиграции стареющий Минский одновременно и политически далек, и эстетически пережил время, оказавшись обломком рубежа веков – и при этом не настолько громок, заметен, чтобы пусть отрицательно, в противостоянии – но приковывать к себе внимание.
Он оказывается в длинном забвении, еще при жизни становится частью истории литературы, тем, от кого не только не ждут нового, но и принципиально еще и не желают его. Если старые знакомые, прежде всего Луначарский, и поддерживают идею издания нового поэтического сборника – то эта поддержка слаба, все аргументы, которые находятся – скорее мемориального характера, а Минский стремится в конце 1920-х к другому, всё надеется оказаться вновь живым как автор. И закономерно, что пробить сопротивление Госиздата, настоять на издании книги не получается – ведь и те, кто симпатизирует ему, фактически апеллируют к тем же самым соображениям, что и противники. Он для всех стал окаменелостью русского литературного процесса – против чего отчаянно пытался протестовать в последнем письме в Госиздат, осенью 1928 г., когда тот соглашался напечатать его переводы (рассматривая это как род материальной поддержки, тогда как сам Минский стремился прежде всего к возвращению в литературу):
«Если мои стихи не подошли Вам, скажите прямо, и я буду знать, что я умер для советской России, а так как я не существую для эмиграции, то вообще умер как писатель. <…> Если же на самом деле все стало из-за “производственных условий”, то литературная жизнь старейшего из оставшихся в живых русских поэтов заслуживает того, чтобы ее обсудили отдельно, а не “среди целого ряда других дел”.
Год тому назад советская власть назначила мне персональную пенсию как “революционному поэту за пятидесятилетнюю художественную и научную деятельность”. <…>
Единственно важное то, что я всю жизнь сознавал себя поэтом, а не переводчиком. Три поколения русских читателей знали меня как поэта. Пенсия назначена была мне как поэту. В истории русской литературы обо мне пишут как о поэте.
Не могу передать Вам чувство обиды и отчаяния, которое овладело мною при получении отказа. Мысль о том, что для советской России вся моя поэтическая деятельность останется неведомой и как бы не существовавшей, кажется мне горше смерти.
Меня в эти тяжелые дни поддерживает лишь надежда на то, что Вы найдете мои доводы справедливыми, поймете мою муку и отмените незаслуженный приговор»[1].
В результате Минский оказывается «в стороне», не исключаемый из описаний прошлого – но уменьшающийся в размере, как один из персонажей былого – чей масштаб определяется прежде всего в последующей перспективе, там, где находятся мемуаристы или первые историки, по живым еще следам описывающие 1880-е – 1900-е.
Сапожков в своей книге во многом только намечает пути дальнейшей разработки биографии. Так, совсем пунктиром освещены последние тридцать лет жизни Минского – фактически, более или менее детализированы лишь эпизоды с его возвращением в Россию в 1914 г. по амнистии (по делу об издании «Новой Жизни» в 1905 г. – примечательно, что поручителем за Минского выступил С.Ю. Витте), опровергнута биографическая версия самого Минского о причинах его скорого возвращения во Францию (уезжает он, видимо, осознав свою невостребованность в текущих российских условиях, в частности – после провала объявленной лекционной гастроли). Следующий относительно подробно описанный момент – начало 1920-х годов, берлинская эмиграция, где Минский пытается – и достаточно успешно – играть роль примирителя, выступая над партийными разногласиями с позиций «культуры», т.е. возможности иной сферы общения и взаимодействия, помимо политических разногласий.
Остальные события за все эти годы остаются в тени – так, даже поступление на советскую службу в 1923 г. описывается кратко, без подробностей работы Минского в лондонском торгпредстве. Вне пределов внимания биографа оказываются и многие обстоятельства личной жизни Минского – напр., из биографии почти ничего нельзя узнать об эмигрантской жизни поэта со второй женой, Людмилой Вилькиной (ум. 1920), совсем скомканно излагаются подробности отношений с Зинаидой Венгеровой, с которой Минский был знаком на протяжении практически всей жизни и которая стала его третьей и последней супругой (официально они вступили в брак в 1925 г.). Понятно, что внимание к тем или иным конкретным сторонам жизни персонажа – выбор биографа, но огорчает (и одновременно вызывает надежду на продолжение исследований в этом направлении) дисбаланс между первыми частями работы, где Минский описывается в более или менее плотном и местном контексте – Вильны, Киева, Петербурга, его дружеских связей и знакомств, родства – с семейством Венгеровых – и последующими «разряженными» частями, где плотность взаимодействий с другими людьми и кругами уходит из сферы авторского внимания.
Книга, как отмечает сам автор, выросла из подготовки собрания стихотворений Минского, вышедшего в 2002 г. в «Библиотеке поэта» – в рассказе о его поэзии в контексте биографии и состоит ее преимущественный интерес. Так, в книге рассыпана масса замечаний о вырастании раннего символизма из поздней народнической поэзии, Надсона – под влиянием Бодлера и в свою очередь при прочтении его сквозь призму социальной проблематики и при одновременном стремлении найти для народнических устремлений «метафизические» основания. Минский примечателен и тем, что сознательно строит свою теоретическую схему как возвращение к романтизму – в утверждении «диады», противопоставлений и совмещений, в отвержении «триады», стремления к снятию: искомое обретается в соположении планов, при их сохранении.
Завершается книга аннотированной библиографией текстов Минского и литературы о нем (483 – 596), драгоценным указателем к дальнейшему изучению Николая Минского, литературной, публицистической, философской и др. сторон его жизни – работе, которая по большому счету еще только начинается.
Андрей Тесля – кандидат философских наук, старший научный сотрудник, научный руководитель (директор) Центра исследований русской мысли Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета имени Иммануила Канта (Калининград).
[1] Письмо А.Б. Халатову, директору Госиздата, от 26.X.1928, Париж. – стр. 459, 461.