Андрей Тесля В.Н. КОКОВЦОВ: ВОСПОМИНАНИЯ МОЛОДОСТИ. Рец.: Коковцов В.Н., гр. Обрывки воспоминаний из моего детства и лицейской поры / Сост. М.А. Васильевой, М.В. Ковалева; вступ. слово Д. Хансона; предисл. С.М. Некрасова, А.В. Воронежцева и М.В. Ковалева; подгот. текста М.В. Ковалева, М.А. Васильевой; коммент. М.В. Ковалева. – М.: Дом русского зарубежья им. Александра Солженицына; Русский путь, 2011. – 288 с.
Еще при жизни В.Н. Коковцова, в начале 1930-х, его обширные мемуары вышли сначала в издании парижского журнала «Иллюстрированная Россия», а затем появились в переводах на основные языки. Но опубликованные Коковцовым мемуары могли только укрепить тот образ, который возник в 1900-е – 1910-е годы, когда автор оказался сначала близко к главной сцене российской истории, а затем и в самом ее центре – возглавляя с осени 1911 г., после гибели П.А. Столыпина, и вплоть до начала 1914 г. правительственный аппарат империи.
«Из моего прошлого» - рассказ очень сдержанный, мало вводящий в интимную жизнь рассказчика – и при этом далекий от живописного описания недавнего прошлого, от ярких заметок о людях и событиях или обстоятельных размышлений из ретроспективы.
Если в последние два десятилетия существования империи у Коковцова, последовательно занимавшего в это время посты товарища министра финансов, затем – министра и, следом, с оставлением за собой портфеля минфина, еще и председателя Совета министров – был образ идеального бюрократа, со всеми его сильными и слабыми сторонами, то воспоминания его закрепляли. Бурные годы, решающие события растекались в подробности входящих и исходящих, совещания и докладные записки едва ли не вытесняли творящуюся на глазах историю – а сама история представала родом «беспорядка».
Несколько лет спустя по выходу «Воспоминаний 1903 – 1919 гг.» Коковцов для архива Александровского лицея – а председателем заграничного общества лицеистов он был до последних лет свой жизни – начал писать воспоминания о годах своей учебы. По счастью, В.Н. не ограничился лишь рассказом о лицейской жизни – ход воспоминаний увлек его намного далее. Хотя сил уже явно не хватало – и поздние мемуары, хотя и сохранились в нескольких вариантах, считая отпечатанную на машинке беловую рукопись, отличаются некоторой сбивчивостью – но здесь Коковцов рассказывает о частном, о той стороне своей жизни, которую сознательно вывел за скобки в мемуарах о 1903 – 1919 гг. Более того, сам ход воспоминаний вызывает у автора стремление запечатлеть свою память о людях, для него значимых – соединить рассказ о детстве с годами зрелости: для связного рассказа уже нет времени - и одновременно, как думается, этому препятствует и добросовестность мемуариста, как ее представляет себе Коковцов – для рассказа о 1880 – нач. 1900-х у него нет достаточного материала, он не вел дневник и, в отличие от лет своего министерства и премьерства, здесь не может помочь отрывной календарь с пометками о делах и планах, которые служили биографической канвой, опорой памяти. Так что вместо связного погодного рассказа Коковцов завершает воспоминания краткими очерками о трех людях, особенно ему близких и памятных по службе – о К.К. Гроте, Ф.А. Ооме, тесте, и о Д.М. Сольском.
Но большая часть «Обрывков воспоминаний» посвящена временам детства и юности – от рассказа о семье, родных и близких – до подробного рассказа о гимназии и Лицее, который он окончил в числе лучших учеников в 1872 г.
И эта часть воспоминаний многое объясняет в других рассказах как самого Коковцова, так и о нем – в том его образе, который сложился в глазах современников. Прежде всего – это история тяжелой и трудной молодости и глубокой ответственности, несколько «пуританской» или «кальвинистской» закваски, преобладающего сознания своего долга – того сочетания добротности, строгости, честности и прямоты, которая сочетается с недостатком чувствительности, взаимосвязи неумения и нежелания видеть оттенки – где одно переходит в другое.
Есть в них и не подчеркиваемая – быть может, даже не совсем явная для самого автора – черта между более или менее беззаботным и обеспеченным дореформенным существованием – и заботами, которые обрушиваются на семейство после 1861 г., когда больше нет возможности устраивать детям домашнее обучение в имении, когда приходится заботиться о будущем, становящемся все более неопределенным. Вся юность Коковцова проходит между двух бед – смертью матери в 1863 г., едва только его с братьями отправляют в Петербург и он начинает ходить в гимназию – и смертью отца десятилетие спустя, вынудившей его радикально изменить уже вроде бы вполне намеченный жизненный путь.
Это мир постоянной заботы, труда, выживания – и очень тесно сплетенный, прочный семейный мир, в котором едва ли не каждое твое решение, поступок сказываются на многих других, как и их – на тебе. Так, ключевой эпизод рассказа – поступление в Александровский лицей – оказывается не только и едва ли не столько частью личной истории, сколько истории семьи – поскольку лицей позволяет снять с семьи многочисленные заботы об образовании, избавиться от трат на обучение в гимназии и жизнь в Петербурге: лицей предстает и как большой жизненный шанс, и одновременно как решение множества семейных вопросов. А в рассказе о лицее сплетаются сразу несколько сюжетов – история про дружбу, обретенную на всю жизнь, с Плеске (который затем окажется и предшественником Коковцова по министерству финансов), и история про годы, проведенные в закрытом учебном заведении, формирующем новую общность, то самое «братство», и о лицейском мирке, который предстает как связанный равенством – с исключением за скобки всего, что существует вовне – и одновременно при новых, внутренних различиях. Старик-Коковцев с удовольствием вспоминает о молодых годах, где он не был ни примерным учеником, сторонящимся «шалостей», ни гулякой – умея с юных лет соблюдать, по крайней мере в своих глазах, мудрую умеренность, отдаваясь и радостям, и усердному труду – овладевая премудростью не только усердием, но способностями.
«Обрывки воспоминаний…» примечательны и тем, как в самом рассказе о прошлом можно видеть, как оборачивается одна и та же черта характера, взгляда на мир – где пугающее оказывается прямым продолжением вызывающего восхищение. Так, предельная собранность, последовательность, добротность Коковцова предстает совсем с другой стороны в его рассказе об участии в инспекции тюремных учреждений в конце 1870-х, с которой и начнется его карьерный взлет. Ровным тоном он рассказывает об осмотре Дома предварительного заключения на Шпалерной, где в это время содержались привлеченные по делу 193-х – отмечая беспорядок, в силу в том числе и конструктивных особенностей помещения – и возможность для заключенных переговариваться между собой, в нарушение инструкции – как «явная насмешка над принципом изоляции» (225). Он никому не желает зла, не задается вопросом о справедливости и несправедливости происходящего – его целью является лишь максимальное осуществление установленного порядка, стремление привести действительность в соответствие с регламентом – и он с удовлетворением отмечает успех своих действий, ликвидацию тюремных вольностей в 1879 году.
И вот эта своеобразная бесчувственность – отчужденность от вопросов о смысле, о том, ради чего все это происходит – оттеняется другими страницами, бросающими яркий отсвет на личность рассказчика: его большим и напряженным рассказом о выборе жизненного пути. Дело в том, что к окончанию лицея Коковцов заслуживает лестного внимания наставников – прежде всего А.Д. Градовского, выдающегося специалиста по истории и теории государственного права, профессора Петербургского университета, призывающего его пойти по научной стезе, фактически зовущего к себе в ученики – потратить еще пару лет, по окончании лицея, на обучение в университете и затем, спустя еще год, попытаться представить магистерскую диссертацию. Коковцов получает согласие отца, берущего на себя содержание сына в течение предстоящего трехлетия научных трудов, получает, через принца Ольденбургского, высочайшее соизволение на зачисление в университет, с учетом предстоящих лет в годы службы. Но слушать университетские лекции и вникать в науку права, отличную от той практико-ориентированной дисциплины, с которой он познакомился по обучению в лицее, ему придется лишь пару месяцев. Скоропостижная смерть отца и необходимость заботиться о сестрах и младшем брате приведет трех старших братьев, включая Владимира Николаевича, к существенному изменению своих жизненных планов – Владимир воспримет как прямое веление долга необходимость поступить на службу, отказаться от научных надежд – и в воспоминаниях, написанных в конце жизни, уже глубоким, более чем 80-летним стариком, явственно звучит оставшаяся двойственность – сожаления и размышления о возможности для него совсем другой жизни, почти ставшей явью – и гордости, что нашел в себе силы принять должное решение.
Андрей Тесля – кандидат философских наук, старший научный сотрудник, научный руководитель (директор) Центра исследований русской мысли Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета имени Иммануила Канта (Калининград).