Мишель Белоусов. Фантомы Синагоги Сатаны: параноидальные интерпретации 14 декабря

Власть в России — это довольно странное украшение, по воздействию сопоставимое с известным кольцом Джона Толкина. Оно способно даже приличного хоббита превратить в Голлума… Процесс воздействия приводит как к внешней, так и внутренней деградации. Начинают выпадать волосы, пальцы становятся цепкими и непрерывно нацеленными на то, чтобы за что-то хвататься, фигура и так невысокого роста скукоживается. Но физическая деградация лишь олицетворяет нравственную. В жалком и тщеславном коротышке возникает вторая личность — злобная и коварная, готовая на любую мерзость, лишь бы сохранить «прелесть». Такую мутацию мы могли наблюдать не только сейчас, но и многократно в истории России.

«Плешивый щеголь, нечаянно пригретый славой,» испытал настолько сильный ужас от новости о восстании нескольких сотен босоногих испанских солдат в далеком от Петербурга Кадисе, что мгновенно выбросил на свалку все свои конституционные метания и проекты. Ментальной агонией российского царя воспользовался самый прозорливый европейский политик — князь Меттерних. Он написал и вовремя донес до Александра свой «символ веры» — его текст так и назывался: Credo. Меттерних утверждал, что 1) из остатков якобинцев и бонапартистов образовался секретный комитет в Париже; 2) вокруг этого комитета возникла сеть тайных обществ; 3) эти «секты» состоят из представителей «средних классов» — «служащих, писателей и журналистов, адвокатов и преподавателей»; 4) эти «секты» всегда и везде стремятся вовлечь в свое движение солдат, причем вовлечь обманом; 5) и конечно секты стремятся физически расправиться с представителями действующих династий — совершить цареубийство.

Появившийся антиреволюционный и конспирологический дискурс, построенный вокруг понятий «тайные общества», «центральный комитет в Париже», «военная революция», «хаос», «анархия» и «безначалие», стал интеллектуальной доминантой для большинства представителей российской элиты. Он являлся, с одной стороны, ключевым интерпретационным паттерном, а с другой — зоной эмоционального вовлечения в переживание страха, вызванного масштабом происходящих потрясений и угрозой, исходящей от воображаемого противника. В 1820-е годы одним из условий успешной карьеры в России было обязательное использование подобной риторики. Даже Павел Пестель писал о роли парижского комитета в греческом восстании, а сам Александр, касательно революции в Пьемонте, изобрел восхитительный термин: «Синагога Сатаны».

Но эта концепция применительно к России оставалась в зоне абстрактного. Риего и Ипсиланти воспринимались как агенты зловещего Парижского комитета. Одновременно российское правительство получало многочисленные доносы на тайное общество декабристов, но избегало репрессий и не воспринимало их как нечто опасное. Самый смешной и показательный эпизод произошел за несколько дней до восстания. К Николаю явился молодой офицер по фамилии Ростовцев и сообщил, что существует тайное общество, готовящее восстание во время грядущей присяги. Окружение Николая фактически проигнорировало этот донос, не увидев в нем никакой опасности. Тем же вечером Николай, переживавший дни междуцарствия в состоянии невротической агонии и спавший в течение трех недель в одежде, неожиданно услышал металлический лязг в коридоре рядом с его спальней. При смене караула часовые случайно задели друг друга ружьями — на звук мгновенно открылась дверь комнаты Николая, и показалось его побледневшее лицо. Он увидел декабриста Бестужева и, выдохнув, в полном спокойствии удалился в спальню. Николай был наполнен страхом, но гвардии опасался в самую последнюю очередь.

Николай не объективировал известных ему членов тайного общества как революционеров, а само тайное общество — как источник опасности. Но затем произошло 14 декабря, и власть оказалась в сложном положении с идеологической точки зрения. После подавления восстания от Николая требовалось постараться убедить сановников, иностранных дипломатов и верных ему гвардейцев, что в Петербурге случился заговор, а не стихийный мятеж солдат, оставшихся преданными присяге великому князю Константину. Это был заговор, имевший гораздо более страшные для России причины. Калейдоскоп первых встреч с дипломатами показывает, как колебалось правительство Николая в поисках истинного виновника. Английский посол Лорд Стрэнгфорд, сообщая в Лондон о своей встрече с Нессельроде, отметил, что последний намеренно опровергал слухи о том, что восстание на Сенатской площади было вызвано военными, поддерживающими правление великого князя Константина. 17 декабря уже испанский дипломат Паес де ла Кадена писал в Мадрид: «Расследование вчерашних гибельных происшествий начинает раскрывать вещи достаточно чувствительные… Кажется, что была предпринята попытка вовлечь солдат, развязать гражданскую войну и создать смятение. И хотя еще не известны многие ключевые преступники, уже бесспорно участие польских военных и некоторых представителей знати, которые стремились сбить с толку солдат». Именно такой была первая публичная концепция окружения Николая: восстание в Петербурге организовали польские офицеры, зараженные духом анархии.

Но вскоре на смену полякам в интерпретационных моделях придет аристократическая фронда: «До сих пор не открыты связи с иностранными странами, но хочу Вас заверить, что были использованы существенные суммы на эту отвратительную цель князем Бобринским и другими знатными русскими» – еще через несколько дней сообщает Паес де ла Кардена. В этом сообщении речь идет о Василии Алексеевиче Бобринском. Он был потомком внебрачного сына императрицы Екатерины, в период восстания находился за границей, и его фамилия всплывала в доносах на Южное общество. Однако в декабре 1825 года Бобринский был всего лишь двадцатидвухлетним корнетом — не имевшим ни опыта, ни авторитета, ни ресурсов, чтобы стать хоть сколько-нибудь значимой фигурой в мятеже, который официальная пропаганда будет пытаться представить как почти что гражданскую войну. Но потребность в образе внутреннего предателя из высших сословий и в финансировании из-за границы была слишком велика.

И только после воображаемых поляков и «коварного» корнета официальная риторика сделает следующий шаг — объявит главным источником зла не народ и не армию, не поляков и не аристократов, а группу людей с дурной нравственностью, которые своим соблазнением смутили умы простых солдат и сбили с толку даже лучших из них. Идея о движении гвардейцев в пользу Константина будет маргинализована известным анекдотом про Конституцию. Главной угрозой отныне и навсегда провозглашается тайное общество — вечный, безликий и неисчерпаемый враг, возникший якобы еще во времена заграничных походов, но набравший силу теперь, в самое уязвимое для государства время. Ведь, как передавал слова Николая португальский посол Геррейро: «это недавнее революционное движение не имело своего происхождения в России, и не было задумано русскими. Это дело иностранных агентов»!

К июню 1826 года появится Донесение Следственной комиссии, написанное будущим министром внутренних дел Блудовым. Его основные выводы таковы: 1) с момента заграничного похода оформилось общество; 2) это общество состояло из людей с дурной нравственностью, таких же демагогов, как и якобинцы или южноевропейские революционеры; 3) общество обманом вовлекло в свое движение солдат и некоторых младших офицеров; 4) общество было нацелено на физическое устранение Николая... Можно ли здесь найти хоть минимальные отличия от риторики Меттерниха?

И вот этот коктейль попадает в головы современных российских юристов — правоведов из заведомо неправового государства. Людей с советским образованием… «Самым лучшим», но в силу своего качества популярным только у выходцев из братских колониальных стран. Власть-придержащих или власть-приближенных, а в силу этого испытывающих просто животный страх от неминуемого поражения в войне и приближения новой русской Смуты. Естественно, этот коктейль нельзя было не разбавить смердяковской ненавистью, маниловской блажью и простоватыми логическими пируэтами…

Первым слово взял спецпредставитель Президента РФ по международному культурному сотрудничеству Михаил Швыдкой, который начал с того, что Сперанский «воспитал» декабристов. (Nota bene: Чайковский не был гомосексуалом, а Толстой ел мясо!) Прямо с ходу был обозначен окончательный расцвет популярного сейчас тренда сперанскобесия. Историческая политика всегда стремится найти образцовых персонажей, но делать канцеляриста, который лишь мастерски фиксировал на бумаге размышления любого из своих начальников, при этом никогда не демонстрировал даже тени политического действия, — вызывает большие сомнения. В этом поклонении легко распознается идеал современного госслужащего — несубъектный, но эффективный…

И сразу же Швыдкой прыгает к другому нарративу-идеалу власти: революция — это зло, потому что она нарушает преемственность, но, естественно, умолчал о главном. Российское самодержавие — и для внутреннего пользования, и для других государств — было согласно исключительно на октроированные конституции, то есть дарованные сверху, и категорически отрицало идею, что «русский народ свободный и независимый, не есть и не может быть принадлежностью никакого лица и никакого семейства». Ни одна страна на планете Земля не пришла к формальному или неформальному конституционированию этого постулата, не отрицаемого на словах даже самыми кровожадными современными диктаторами, без революционного кровопролития. Но Швыдкой по-маниловски витиевато, глорифицируя бюрократический канцеляризм и противопоставляя революции правовую преемственность, демонстрирует не только ослиные уши самого мерзкого консерватизма, но и отказывает вышеупомянутому русскому народу в субъектности и суверенитете…

Далее слово передали заместителю директора по международному сотрудничеству Института государства и права Российской академии наук Александру Звягинцеву, который назвал восстание 14 декабря «попыткой части военной элиты совершить вооруженный переворот». Исключительно для господина Звягинцева: Верховным уголовным судом было осуждено 120 человек, из них физически находились в Петербурге 47 человек, из 47 только 31 участвовал в восстании, из 31 только 23 служили в гвардейских полках в званиях, эквивалентных IX–XII классам по табели о рангах. Кстати, только 5 из 23 были членами Тайного общества на момент начала междуцарствия. (Все это к вопросу о качестве «самого лучшего» и воспетой Салтыковым-Щедриным полуобразованности). Но дальше Звягинцев перешел к тому, что можно корректно назвать двойными стандартами, но будем объективны, — это форма исторической шизофрении: «декабристы породили в России огромную волну террора». Если в 2025 году Вы до сих пор придерживаетесь концепции о трех этапах освободительного движения, то, наверное, сможете связать движение декабристов с народовольцами и эсерами. И, конечно, осуждение террора раскрывает в ораторе человека исключительной нравственности… Но, осуждая террор революционный, он ведь не стесняется симпатизировать столыпинскому террору и закрывать глаза на путинский… Еще раз: столыпинские галстуки — good, эсеровские бомбы — bad.

С той же полки парадоксов: Гитлер напал в 1939 году на Польшу, а Сталин — нет… Зеленский — «просроченный президент», а непереизбранный во время войны Верховный Совет, который, между прочим, ратифицировал все знаковые договоры Второй мировой, — вполне законный. Вермахт творил жуткие преступления на оккупированных территориях, а советский солдат не изнасиловал ни одной немецкой женщины и всегда спасал детей. Просто спасал детей… Поэтому на каждом памятнике солдат-освободитель держит на руках ребенка… Но для его современной реинкарнации Мариупольский родильный дом — законная цель.

Третьим выступил ректор Российского государственного гуманитарного университета Андрей Логинов. Он сразу заметил, что никто из декабристов не был юристом, но конституции они писали. Коренной американист по образованию, скорее всего, знает, что отцы-основатели США тоже не имели юридического образования, но сумели создать основной закон, институты которого работают уже больше 200 лет. А дипломированные юристы Алексеев, Собчак, Шахрай стали авторами мема про «два срока подряд». Далее следуют довольно курьезные рассуждения, что на юге декабристы писали больше, потому что в столице отвлекала светская жизнь. Как историк историку, дарю господину Логинову факт, подтверждающий его наблюдения: большую часть текста Конституции Муравьев написал в Минске… Эти размышления Логинов резюмировал: «Декабристы отвергли идею богоданности монарха и в целом пошли по западническому пути». Видимо, таким образом он хотел сказать, что декабристы — плохие. Все западное сейчас в России считается очень плохим. Но стоит ли воспринимать эту реплику как инсайд? Скоро появится статья в уголовном кодексе за отрицание богоданности правителя?

Выступление четвертого участника, министра юстиции Российской Федерации Константина Чуйченко, было построено на антитезе. Александр противопоставлялся декабристам. Он проводил реформы, ограничивал крепостное право, ввел мягкий цензурный устав. Чуйченко этого не озвучил, но логика предрасполагала: оставался один шаг до Конституции. Потом появились «плохие» декабристы, которые были субъектами «иностранного влияния» — то есть теми, кто «сам изучал западные идеи», они совершили восстание, в результате которого реформаторский курс был заморожен. В этой конструкции прекрасно абсолютно все. Есть назидательный момент: нашлись люди, которые сами испортили свою нравственность тягой к Западу! Конспирологический: «западные идеи» хуже ковида, стоит кому-то только с ними соприкоснуться — мгновенно заражение. (Здесь назидательный пафос возрастает) …

И далее мы видим потрясающее утверждение, что восстание отложило реформы. Когда путинизм падет, и на первом канале вместо Соловьева и Симонян будут выступать Невзоров и Каспаров, то Чуйченко с такими логическими способностями точно не затеряется… Ведь таким приемом можно создать любой, даже самый парадоксальный конструкт. В прекрасной России будущего он будет ерзать на телеэкране: «в нацистской Германии переход к окончательному решению еврейского вопроса начался в январе 1942 года, это было результатом озлобления, которое переполняло немецкое общество после провала плана Барбаросса и поражения в битве за Москву… Поэтому? Поэтому Гитлер, конечно, главный организатор, но истинными виновниками были Жуков и Конев. Ведь, если бы они не освободили Тверь и Калугу, то и поводов бы не было…».

Еще Достоевский любил демонстрировать, что страсть к подобной эквилибристике всегда сопряжена с глубочайшей внутренней жестокостью. Господин Чуйченко уже прославился как автор идеи отправить волгоградского парнишку в чеченскую тюрьму, где он был избит орденоносным хряком. Не мог Чуйченко не закончить рассуждениями о недостаточно жестоком наказании для декабристов… Слушая этот фрагмент, я невольно стал представлять Чуйченко еще мальчиком… Как он хватает кусок хлеба… Как вставляет туда булавку и бросает голодной собаке... Как наблюдает за страданиями живого существа и испытывает неописуемый восторг…

По традиции подобных форумов в финале дискуссии нужно было озвучить что-то совсем абсурдное. Эта доля выпала на профессорку СПбГУ Елену Тимошину, которая сообщила о декабристской «идее убийства всех членов царствующей династии». Видимо, в этот момент ей кто-то шепнул про бредовость ее тезиса, но разогнавшейся буйволице уже было не остановиться. Она вообразила себе суд, на котором победившие декабристы судят арестованного царя, но попадают впросак, ведь им нечего инкриминировать императору. В это время в воздухе с напряжением стали фраппировать острые вопросы: они должны были судить уже умершего Александра? Или все-таки совершавшего государственный переворот против Константина Николая? Видимо, после этого выступления место Минервы с «наукой мертва» на памятнике несчастному графу Уварову займет Клио с «даже когда несете бред, не стесняйтесь демонстрировать свою эрудицию, что читали Ефроимыча»[i]… (Но, видимо, все-таки читали просто потому, что очень нравится, как буквы складываются в слова).

Итак, в этом потоке галиматьи, душевной низости и демонстративной советской полуобразованности мы наблюдаем парад фантомов — созданных когда-то аббатом Баррюэлем, адаптированных для России князем Меттернихом, и бережно встроенных в мозги сегодняшних юристов от власти: фантомов революции и безначалия, фантомов западного влияния, фантомов свободы и достоинства.... Им — как противовес — предлагается метафизический порядок, в котором вся власть от Бога и непогрешима, идеальный чиновник — безликий исполнитель, а народный суверенитет — уголовно наказуем.

14 декабря — это не историческая дата, а зеркало. И в нем власть видит не солдат на Сенатской, не Трубецкого и Рылеева, не Конституцию, а собственный липкий, вековой страх.

Они боятся. Они по-настоящему очень сильно боятся:

«Не сдаваться!»

[i] В ходе своего выступления Елена Тимошина коротко пересказала книгу Эрлих С.Е. История мифа. «Декабристская легенда» Герцена. СПб: Алетейя, 2006: «Герцен создал миф о декабристах, эксплуатирующий христианские образы, которые всегда находят отклик в общественном сознании»

Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Хочу помочь журналу