Александр Скобов: «Если человек не видит идеала в будущем, то начинает искать его в прошлом. И становится добычей “консервативных революционеров”, предлагающих низвергнуть “мещанскую цивилизацию потребителей и торгашей” и возродить “суровую героическую цивилизацию воинов и жрецов”»
Фото: Дмитрий Цыганов https://novayagazeta.ee/articles/2024/04/17/ia-ostaius-zdes
Аннотация: Для № 4 «Исторической экспертизы» за 2024 год, который будет посвящен теме «Кризис левых в эпоху неолиберализма и войны», мы попросили известных ученых и общественных деятелей ответить на ряд вопросов. Сегодня представляем Вашему вниманию ответы российского историка и политзаключенного Александра Скобова[1].
Автор: Скобов Александр Валерьевич, историк, журналист и правозащитник, советский диссидент (был помещен в психиатрическую лечебницу). В 1990-е годы работал учителем в школе, написал книгу «История России: 1917–1940 гг.: Учебное пособие по политической истории России для старших классов общеобразовательных школ». Лишён свободы со 2 апреля 2024 года. Обвиняется в совершении преступлений, предусмотренных ч. 2 ст. 205.2 УК РФ («Оправдание терроризма», до 7 лет лишения свободы) и ч. 2 ст. 205.4 УК РФ («Участие в террористическом сообществе», до 15 лет лишения свободы).
И. Э.: В последние годы принято говорить, что левые силы пребывают в кризисе. Аксель Хоннет отметил парадоксальное явление – кризис левых наблюдается на фоне разочарования в капитализме. Согласны ли вы с этим утверждением? Каковы причины этого кризиса?
А. С.: Я бы выделил две главные причины парадоксального, казалось бы, кризиса и падения влияния левых на фоне массового разочарования в капитализме.
Первая. То, что левым представляется «разочарованием в капитализме», на самом деле таковым не является. В значительной степени это более глубокое разочарование в «большом европейском модернизационном проекте» и его ценностях гуманизма, рационализма, эмансипации, прогресса.
Подобное разочарование возникает после каждого качественного «модернизационного перехода» – сначала индустриального, а теперь постиндустриального. Любой системный скачок требует от общества напряжения сил. Он сопровождается болезненной ломкой правил привычного уклада, повышением нормы эксплуатации, влекущий рост неравенства, обострением социальных противоречий. Всё это порождает неприятие модернизации, как таковой. Общество как бы устаёт от неё.
Левые, наряду с либералами, являются частью комплекса политических сил, связанных с «большим модернизационным проектом», им порождённых и его в том или ином виде продвигающих. Поэтому разочарование распространяется и на них. Выигрывают крайне правые, отвергающие ценности модернизации как таковой.
Взрывной рост радикально-консервативных сил наблюдался и по завершении индустриального перехода (20-е – 30-е годы ХХ века). Правда тогда был и рост левых, хотя и не такой стремительный. Чтобы понять, почему сегодня нет даже такого роста, надо перейти ко второй причине нынешнего «кризиса левых».
В ХХ веке левые имели два масштабных проекта – внятных, конкретных и для многих привлекательных. Один – большевистский проект быстрого слома капитализма, ликвидации порождающих его частной собственности и рынка. Второй – более «мягкий» социал-демократический проект постепенной «гуманизации капитализма» с неопределённой перспективой его перерождения в нечто посткапиталистическое.
Первый проект дискредитировал себя ГУЛАГом, зашёл в тупик и рухнул (об этом позже). Второй вроде бы оказался более жизнеспособным, но, добившись несомненных успехов, исчерпал себя. К 80-м годам пределы гуманизации капитализма социал-демократическими методами в развитых странах были в основном достигнуты.
При всей разнице между двумя проектами их объединяет этатистский инструментарий «социальной инженерии». Более диктаторский в одном случае, более демократический в другом, но всё же этатистский. Этатизм был уместен (и даже органичен) и давал неплохие результаты в индустриальную эпоху угля и стали, заводов-гигантов стандартизированных конвейерных линий. Но постиндустриальной эпохе он оказался тесен.
Между тем левые так и не выдвинули какой бы то ни было понятный и неэтатистский посткапиталистический проект. Ни революционный, ни реформаторский. Пока они не нашли себя в постиндустриальном мире.
«Советский проект так и не стал прогрессивной альтернативой капитализму»
И. Э.: «Реальный социализм» ХХ века привел к дискредитации левого движения. После «Архипелага ГУЛАГа» многие убеждены, что реализация любого проекта, стремящегося к созданию общества, основанного на принципах социальной справедливости, неизбежно приведет к новому ГУЛАГу. Как левые должны относиться к трагическому опыту СССР, «лагеря социализма»? Как убедить людей, что разговор о социализме – это разговор о будущем, а не об истории Советского Союза? Как коренные американцы не различали коня и конкистадора, так и сегодня многие не разделяют неолиберальную рыночную экономику и демократию, а потому видят в социализме угрозу демократии. Возможен ли социализм, основанный на демократических принципах?
А. С.: Отвратительный якобинский террор не отвратил людей от идеи буржуазной демократии. Несмотря на попытки консерваторов убедить их, что любое посягательство на сословно-абсолютистские порядки ведёт к ужасам робеспьеровской диктатуры. «Индустриальный модернизационный переход» набирал обороты. Проект был понятен, привлекателен и реалистичен. Люди готовы были напрягать силы ради него. ХIХ век прошёл под знаменем борьбы за «наследие 1789» года. Скрепоносцы не котировались.
«Советский проект» несомненно был модернизационным. Несмотря на отвратительные стороны тоталитаризма. «Левый» (я бы назвал его псевдолевым) тоталитаризм советского образца продолжал апеллировать к «ценностям модернизации». В отличие от правототалитарного проекта, который обращался исключительно к пещерным инстинктам, к «рёву племени» и был неотделим от мракобесия, СССР успешно завершил индустриальный переход и вплотную перешёл к постиндустриальному. Однако в этот рубеж он упёрся.
Травму ГУЛАГа можно было бы пережить, посчитав ужасы сталинизма «эксцессом первопроходцев», если бы в сам проект не был заложен ряд фатальных ошибок. Стратегический просчёт допустили уже основатели советского режима. «Юношескую болезнь роста» капитализма они приняли за его старческую предсмертную агонию.
На этом они основывали свою уверенность в том, что мир готов к посткапитализму, как бы его не называли. А значит можно быстро ликвидировать частную собственность и рынок. Сломать через колено. Ещё хуже было то, что они уверовали в созидательность насилия, с помощью которого якобы можно не только ломать «отжившее», но и строить новое.
Наследники основателей превратили насилие в постоянный способ управления уже как бы построенным «социалистическим обществом». Это фактически было отказом от «ценностей модернизации» с их верой в человека, его разум и свободную волю. Человек стал рассматриваться как в принципе порочное и неразумное существо, которое без постоянного внешнего принуждения и контроля обязательно впадёт в грех «буржуазности». Поэтому я и называю советский тоталитаризм «псевдолевым».
Эти «ошибки проекта» и определили главные черты советской системы, монопольную власть номенклатуры, тотальную цензуру, постоянную «промывку мозгов» и подавление несогласия. Они были присущи всем режимам «советской модели» на протяжении всего их существования, а не только для «сталинского периода».
Искать исторические оправдания сталинским «эксцессам» аморально. Но надо признать и другое: «советский проект» так и не стал прогрессивной альтернативой капитализму. Он породил систему более жестокого классового господства и угнетения, чем при капитализме (во всяком случае в его «социал-либеральном» варианте). Надо признать, что большевистские «похороны капитализма» оказались сильно преждевременными, а попытки с налёта «взять да отменить» частную собственность и рынок бесперспективными. Это отнюдь не означает отказа от борьбы против неравенства и социальной несправедливости.
И. Э.: Зигмунт Бауман писал, что современное общество не способно вообразить мир лучше того, в котором сегодня живет. Правильно ли считать, что падение популярности левых связано с отсутствием у них привлекательного видения будущего? Каким должен быть социализм ХХІ века? Как вы относитесь к идее безусловного базового дохода?
А. С.: Прежде всего, хотелось бы разделить два вопроса: о способности политических сил создать привлекательный образ будущего и о способности (желании) общества предложенный образ воспринять. Сегодня нет ни того, ни другого (как в грубоватом анекдоте про «революционную ситуацию»). Но всё же это два самостоятельных вопроса.
Неспособность (на самом деле нежелание) общества (не всего конечно) вообразить мир лучше нынешнего – это результат «усталости» после очередного модернизационного «рывка». Как я уже отмечал, любой такой рывок требует напряжения сил, вызывает рост нормы эксплуатации (хотя бы временный) и сопровождается болезненными «издержками». Увеличивается неравенство, обостряются старые социальные противоречия и конфликты, появляются новые.
Это вызывает разочарование во всех крупных «идеологических проектах», вдохновлявших людей ранее. Внимание привлекает в первую очередь не то, в чём эти проекты оказались успешны, а то, что они «не смогли». Все они начинают восприниматься, как провалившиеся утопии, миражи и обман. Распространяются настроения пессимизма и скептицизма. Мир не улучшить, порочную природу человека не изменить. Он всё так же стремится к доминированию над себе подобными, как и тысячу лет назад. Квартирный вопрос его только ещё немного испортил.
Осмеяние и деконструкция всех прежних истин, которые так или иначе двигали людьми, выразилось в культуре так называемого «постмодернизма». Свою лепту в эту потерю ориентиров внесли и видные либеральные мыслители с их «концом истории», «концом идеологий» и т. д. На пике успехов глобального либерального проекта у них явно произошло «головокружение от успехов».
Но долго существовать без идеалов человек не может, ибо это одна из его экзистенциальных потребностей. Если он не видит идеала в будущем, то начинает искать его в прошлом. И становится добычей «консервативных революционеров», предлагающих низвергнуть «мещанскую цивилизацию потребителей и торгашей» и возродить «суровую героическую цивилизацию воинов и жрецов».
Впрочем, «Новое Средневековье» – это тоже идеологический проект. Он для избранных. Для тех, кто попроще остаётся цинизм и примитивный социал-дарвинизм. Сильный всегда прав. Или ты будешь «нагибать», или «нагибать» будут тебя. Это очень опасный коктейль. Рыцари «консервативной революции» однажды поставили под угрозу само существования «цивилизации прогресса и разума». Тогда для отражения этой угрозы уже потребовалась максимально широкая коалиция сторонников всех «модернизационных проектов», несмотря на глубокие противоречия между ними.
Прежде чем говорить о «социализме XXI века», давайте уточним, что мы сегодня понимаем под социализмом. Если это общество без разделения на классы и эксплуатации человека человеком, то такое общество вряд ли возможно в ближайшие 100 лет.
Марксисты связывали перспективу такого общества с наступлением «изобилия материальных благ» (сегодня понятно, что речь не только о благах «материальных»). Выражаясь языком современной экономической нации, должна быть преодолена «ограниченность ресурсов». Коммунисты не раз (начиная со времён Маркса) объявляли, что «производительные силы» уже почти достигли того рубежа, когда все потребности людей могут быть удовлетворены (при правильной организации общества, конечно). Но почему-то каждый раз этот рубеж отодвигался, как та «линия горизонта» из советского анекдота.
И дело не только в том, что потребности имеют свойство расти и всегда опережают рост средств своего удовлетворения. Любое развивающееся общество должно производить больше, чем оно производит. Оно должно производить «прибавочный продукт» или «долю накопления» в совокупном продукте. В рамках общественного разделения труда функции распределения прибавочного продукта отделяется от функции его производства, профессионализируется. Образуется класс людей, специализирующийся на принятии решений об использовании «доли накопления». Например, какую её часть направить на расширение производства и его реконструкцию, а какую – на то, чтобы не обидеть себя любимых. Они и являются эксплуататорским классом, ибо должны в какой-то форме присваивать производимый другими прибавочный продукт, чтобы распоряжаться им.
При капитализме процесс эксплуатации происходит в основном в форме присвоения владельцами средств производства прибавочной стоимости, произведённой их наёмными работниками. У меня нет оснований полагать, что наёмный труд исчезнет в ближайшие 100 лет. А значит будет существовать капиталистическая эксплуатация. Напомню, что попытка ленинцев просто «запретить капитализм» привела лишь к появлению нового класса «партийно-государственной бюрократии» и новой формы эксплуатации, которая на поверку оказалась и менее гуманной, и менее экономически эффективной, чем капиталистическая.
Многочисленные же попытки развить «самоуправляющиеся производственные ассоциации» до сих пор нигде не привели к вытеснению ими чисто капиталистических форм хозяйственных отношений. Возможно, что их роль будет расти. Но этот вопрос решается не столько на уровне политической борьбы, законодательства, государственной политики, сколько на уровне гражданского общества. В демократических странах развитию таких ассоциаций законодательно ничего не мешает. А вот надо ли создавать им какие-то специальные преференции, очень и очень спорно.
Таким образом, на мой взгляд предлагаемый сегодня левыми образ будущего должен быть продолжением и развитием социал-реформистского проекта «гуманизации капитализма» ХХ века. Естественно, он должен быть перевёрстан с учётом того, что себя исчерпало или просто не подходит для реалий постиндустриальной эпохи с её принципиально новым уровнем глобализации.
В предыдущем вопросе приводится пример индейцев, не различавших коня и конкистадора. Так же и сегодня люди не различают неолиберальную экономику и демократию. И в любой попытке сделать экономику более «социальной» видят угрозу демократии. Но это же сравнение можно отнести и к левым. Они часто не различают неолиберальную экономическую политику и либеральный капитализм.
Либеральный капитализм – это капитализм, существующий в рамках демократической политической системы со свойственными ей представлениями о гражданских свободах и правах человека вообще. Он прошёл долгий путь социальных реформ и его правильнее было бы называть «социал-либеральным». Главная его черта – формы присвоения «элитами» прибавочного продукта ограничены нормами права и социальной ответственностью. Альтернативой ему является «авторитарная модель капитализма», при которой правящие элиты ни с какими ограничениями мириться не желают (в отличии от «либерально-капиталистических элит», прошедших длительную выездку классовой борьбой).
В «неолиберальной экономической политике» нет ничего нового. Она сводится к сокращению «издержек производства» и оптимизации предпринимательской прибыли. То есть к повышению нормы эксплуатации. Она была востребована, когда мир совершал очередной «модернизационный скачок» – постиндустриальный переход. Она проводилась в странах как либеральной, так и авторитарной модели.
По мере завершения «перехода» встаёт задача смены политики. И дело не только в норме эксплуатации, которая в какие-то периоды может повышаться, а в какие-то понижаться. Должен быть остановлен и обращён вспять возобновившийся в результате неолиберальной экономической политики рост социального неравенства.
Первые результаты постиндустриального перехода оказались противоречивы. Параллельно с децентрализацией хозяйственной деятельности произошла невиданная концентрация ресурсов в руках предельно узкой группы лиц. Дело не в том, что они составили своё богатство за счёт чужого труда. Они могут быть «хорошими парнями», социально ответственными, прогрессивно мыслящими, внедряющими инновации. Но когда понимаешь, что несколько десятков человек, которых никто не избирал и никто толком не контролирует, принимают решения, определяющие жизнь миллиардов, вспоминается сталинское Политбюро.
Свободный рынок, дающий каждому равные возможности и воздающий каждому по заслугам – такая же утопия, как первоначальные представления о коммунизме. Рынок всегда перераспределяет результаты труда большинства в пользу меньшинства наиболее богатых и сильных. Он есть форма не прямого принуждения большинства к труду. Регулировать рынок можно и нужно, иначе результаты работы его «невидимой руки» будут разрушительны. Однако «новый левый курс» не может быть простым повторением (продолжением) социал-демократических реформ ХХ века.
Ни в коем случае не претендуя на развёрнутую программу «нового левого курса», хочу выделить два момента, представляющиеся мне важными.
Первое. Основой социал-реформизма ХХ века было встраивание в рынок механизма частичного «компенсирующего» перераспределения доходов в пользу малоимущих. Возможности такого механизма имеют пределы. Дальнейшее его наращивание грозит «остановить» экономику. Часть прибавочной стоимости должна оставаться у капиталиста.
Безусловный базовый доход может стать новой формой механизма перераспределения, упрощающей ставшую громоздкой и забюрократизированной налогово-бюджетную систему. В этой мере нет ничего особо «социалистического». Она вполне укладывается в рамки стратегии «гуманизации капитализма» и вряд ли приведёт к кардинальному социальному повороту сама по себе. За неё, кстати, высказывались и некоторые либертарианцы весьма правого толка.
Второе. Опасный рост мощи и фактической бесконтрольности транснациональных корпораций – оборотная сторона процесса глобализации. Безусловно необходимый контроль над крупным бизнесом (что государственный, что общественный) на национальном уровне становится все менее эффективным. Функции этого контроля в значительной части должны перейти на международный уровень. И далеко не только эти функции.
Фундаментальным критерием отнесения политических сил к прогрессивному лагерю является признание, что наша цивилизация должна двигаться по пути преодоления неравенства между людьми. Но задача преодоления социального неравенства сегодня принципиально нерешаема без преодоления разрыва в уровне развития между богатым «центром» и бедной «периферией» современной миросистемы. Этот разрыв удалось сократить в конце индустриальной эпохи, но при следующем «модернизационном рывке» он вновь стал увеличиваться. Как и социальное неравенство внутри отдельных стран. В числе прочего это ведёт к разрастанию «новых зон неблагополучия» в развитых странах, вызванному наплывом переселенцев. Никакие гуманитарные программы социальной адаптации мигрантов не решат проблему без устранения её первопричины – существования зон отчаянного неблагополучия на «периферии».
В глобализованном мире эти и другие проблемы могут решаться только на глобальном уровне. И любой «образ будущего», любой «проект», претендующий на решение этих проблем, должен носить глобальный характер.
Качественный скачок глобализации – неотъемлемая часть процесса постиндустриального перехода. Включение стран «периферии» в новую глобальную экономику сопровождалось теми же социальными «издержками», что и сам постиндустриальный переход. Но любой прогрессивный план преодоления этих «издержек» должен быть не отрицанием глобализации – он должен быть планом её развития.
Ослабление инструментов регулирования рынка на уровне отдельных государств должно быть компенсировано их развитием на международном уровне. Например, на мой взгляд, пора ставить вопрос об «интернационализации» природной ренты. И это только один вопрос для примера.
Безусловно, всё это потребует существенной перестройки всех международных отношений и институтов. Любая сила, претендующая на серьёзный «проект будущего», должна предложить своё видение такой перестройки.
«Сегодня «мировой порядок 1945 года» атакован силами архаики, отрицающей сами основы “системы ценностей прогресса”»
И. Э.: ХХ век прошел под знаком противостояния капитализма и социализма, в ходе которого на Западе произошла «конвергенция» и в результате родилось «государство всеобщего благоденствия». Сегодня ключевой конфликт проходит между странами неолиберальной демократии (условным Западом) и сторонниками так называемых «традиционных ценностей» (Россия, Иран, Афганистан). Что может родиться по итогам этого противостояния? Какую позицию в этом конфликте должны занять левые?
А. С.: Современная система международных отношений своими корнями восходит к плану построения послевоенного мира, предложенному президентом США Вильсоном в конце Первой мировой войны. Именно с ним связывают понятие «глобального либерального проекта». Он провозглашал принципы самоопределения народов и их равноправия.
Предполагалось, что члены мирового сообщества коллективно вырабатывают правила международного поведения и сообща поддерживают их соблюдение, применяя санкции против нарушителей. Была сделана первая серьёзная попытка объявить вне закона агрессивные войны и аннексии. Проект не ставил целью устранить соперничество между державами и их борьбу за влияние, но попытался ограничить его рамками «мягкой силы». Он был нацелен на снижение уровня вооружённого насилия в мире и определённо носил прогрессивный характер.
Созданная под влиянием предложений Вильсона версальско-вашингтонская международная система была лишь первым, черновым наброском «глобального либерального порядка». Она была далека от совершенства и последовательности. Она быстро пала под ударами реакционных, реваншистских сил, не желавших мириться с установленными цивилизацией правовыми ограничениями на насилие. Однако лежавшие в её основе идеи получили свое дальнейшее развитие в Атлантической хартии 1941 года, в решениях союзников по Антигитлеровской коалиции, в документах созданной на её базе ООН.
Новым в «ялтинско-потсдамском проекте» было то, что из категории исключительно внутренних дел суверенных государств, в которые никто извне не вправе вмешиваться, были выведены права человека. За их соблюдение каждое государство теперь несло ответственность перед международным сообществом. Диктаторские режимы не были прямо объявлены вне закона, но вся система международных институтов и правовых актов их «не поощряла», способствовала созданию вокруг них атмосферы осуждения. Таким образом, новая международная система была нацелена на снижение уровня не только межгосударственного, но и внутригосударственного насилия. И это сыграло свою роль в распространение демократических принципов, несмотря на все нарушения этих принципов обеими сторонами, противостоявшими друг другу в ходе Холодной войны.
Слабости ялтинско-потсдамской системы во многом повторяли слабости предыдущей – версальско-вашингтонской. Это прежде всего отсутствие эффективных механизмов, обеспечивающих соблюдение декларируемых принципов. Она выдержала испытание Холодной войной только потому, что обе противостоящие стороны, бывшие её сооснователями, ею дорожили. Обе связывали себя с положенной в её основу «системой ценностей прогресса». Нарушая многие нормы международного права в пылу противоборства, они старались оставить в неприкосновенности главные базовые принципы международной системы. В частности, строго соблюдался лежавший в фундаменте «мирового порядка» запрет на аннексии. Нарушение именно этого запрета, после которого становится можно всё, дважды привело к развалу всей системы международной безопасности и ввергло цивилизацию в две мировые войны.
Сегодня «мировой порядок 1945 года» атакован силами архаики, отрицающей сами основы «системы ценностей прогресса» – установку на ограничение насилия и жестокости, на ограничение господства человека над человеком. Установку на расширение «пространства свободы» личности, защищенного от принуждения со стороны других людей. В этом суть их «традиционных ценностей» – в свободе подавлять и господствовать.
В авангарде мировых антимодернизационных сил встали «новые постиндустриальные автократии», всё более тяготеющие к практикам правототалитарного проекта ХХ века. По сути, это и есть те же силы, которые обрушили версальско-вашингтонскую систему, ввергли человечество во Вторую мировую войну.
На их знамени начертаны «суверенитет» и «культурная самобытность». На практике это право на людоедство в собственной стране и на международный разбой за её пределами. Их «культурная самобытность» – в отрицании универсальности прав человека. Их «суверенитет» – в попрании суверенитета других. Их мир – мир, в котором народы делятся на «хозяев» и их «сферы интересов».
Противостояние капитализма и социализма не было единственной линией разделения в ХХ веке. Возьму даже на себя смелость утверждать – оно не было главной линией разделения. Это был спор двух «модернизационных проектов» в рамках одной «цивилизации разума и прогресса», рождённой Ренессансом и Просвещением. Именно поэтому их спор закончился без новой глобальной «горячей» войны.
Социализм оказался так себе – не совсем социализмом или даже совсем не социализмом. И этот спор проиграл. Но всё же содержавшийся в нём прогрессивный импульс был воспринят «выигравшей стороной». Может за счёт этого она и выиграла. Сам-то «советский социализм» перенять прогрессивные стороны «либерального капитализма» так и не смог.
Можно назвать это «конвергенцией», хотя и несколько односторонней. Но какая «конвергенция» могла быть в конце 30-х годов с державами «Оси»? Они были экзистенциальными врагами «цивилизации прогресса и разума». Они стремились к «триумфу воли над разумом». Воли подавлять и господствовать. И противостояние с ними могло закончится только военным уничтожением одной из сторон. А теперь давайте вернёмся к дню сегодняшнему.
Сегодняшнее противостояние либеральной и авторитарной моделей капитализма имеет ряд особенностей. Оно происходит в глобализированном, информационно прозрачном мире. Противостоящие лагеря в принципе не могут отгородиться друг от друга. Они представляют угрозу существованию друг друга самим фактом собственного существования. Более развитый и благополучный «либеральный мир» смущает подвластных автократиям своим примером. Автократии же коррумпируют элиты стран «либерального капитализма». Для обоих лагерей полное устранение соперника является вопросом выживания.
Сегодня нет технических возможностей эффективно блокировать распространение нежелательной для диктатур информации. Это будет толкать их на путь возрождения правототалитарных практик массового одурманивания с обращением к пещерным инстинктам, к «реву племени». А это – путь войны.
О «прогрессивном авторитаризме» можно было говорить в мире, большая часть которого еще не завершила (а какая-то часть еще не начинала) индустриальный переход. Большевистский проект как раз и был одной из форм «авторитарной модернизации». Он хотя бы доламывал доиндустриальную, докапиталистическую традиционалистскую архаику. В современном мире авторитаризм может быть только глубоко реакционным. Что мы и наблюдаем. «Новые автократии», поиграв с идеей «авторитарной модернизации» обратились к «консервативным ценностям» и все более впадают в откровенное мракобесие.
В сегодняшней схватке между либеральным и авторитарным капитализмом каждому придется выбирать одну из сторон. В том числе и левым. Я убежден, что правильный выбор для них – вспомнить практику антифашистских фронтов середины ХХ века. Их основу составлял союз левых с либеральными силами, в рамках которого левые получали достаточно широкие возможности продвигать свою программу серьезных социальных реформ.
Не в первый раз либеральный капитализм переживает системный кризис и нуждается в системном реформировании. В этом левые могут сыграть свою роль. Но попытки «опрокинуть» либеральный капитализм, воспользовавшись тем, что он ослаблен кризисом и находится под «ударом справа», контрпродуктивны и опасны. Это может лишь открыть врата ада «Нового Средневековья». Это будет очень жестокий и очень «правый» мир, в котором не будет места никаким левым.
Новый международный порядок будет установлен победителями по итогам нынешней схватки. Только если авторитарный лагерь будет повержен, левые получат возможность добиваться того, чтобы в новой международной системе нашли отражение и их идеи. И их влияние будет тем большим, чем более значимым будет их участие в схватке.
Никто сейчас не сможет предсказать, будет ли новая международная система строиться с нуля, как в 1945-м, или будет проведена широкая реформа существующих международных институтов, которая вдохнет в них новую жизнь. Но контуры изменений, к которым должны стремиться прогрессивные силы, можно обозначить уже сейчас.
Разумеется, новая система должна стать более демократической. Право вето «великих держав» должно быть, как минимум, ограничено. Например, механизмом его преодоления «квалифицированным большинством». Ни одна держава не должна ставить себя над мировым сообществом.
О расширении экономических регулирующих функций международных институтов я уже говорил. Но это не всё. Право на легитимное принуждение в целом должно быть перераспределено от национальных государств в пользу международного сообщества. Должно быть обеспечено реальное верховенство международного права над национальным. Это касается в первую очередь соблюдения прав человека, механизм контроля над которым должен стать на порядок более эффективным. Это касается и урегулирования конфликтных ситуаций, как межгосударственных, так и внутригосударственных. Особенно – весьма болезненных «сепаратистских конфликтов».
В новом миропорядке должна быть, наконец, устранена неурегулированность противоречия между правом народов на самоопределение и правом государств на сохранение территориальной целостности. Должен быть зафиксирован приоритет права на самоопределение и установлены легальные рамки мирной реализации сепаратистских устремлений.
Мир объективно движется ко все большей интеграции. Не только экономической. Всё более единым становится «правовое пространство». Госграницы всё более прозрачны и условны как на региональном, так и на глобальном уровне. Рано или поздно смена формальной государственной принадлежности той или иной территории станет столь же простой, как смена правящей партии на выборах. Это, собственно, и есть часть процесса «отмирания государства».
Мир еще не пришел к этому. Но уже сейчас может и должно быть установлено: защита территориальной целостности вооруженной силой допускается лишь тогда, когда на неё посягают силой оружия извне. Это должно быть общим правилом. Применение государством вооруженной силы может быть только ответом на прямое применение вооруженной силы против него. Оно может быть только защитой от агрессии (в том числе и коллективной защитой). Любой другой случай применения государством вооруженной силы и есть агрессия.
И последнее. История наглядно показала, сколь опасно сосуществование с диктатурами. Они не могут полностью реализовать свои властные амбиции, не разрушив всю международную систему, признающую приоритет права. Будучи допущены в международные институты, они парализуют и профанируют их деятельность. Они – постоянный источник угрозы войны. Будущий миропорядок должен иметь механизм нейтрализации в зародыше новых очагов авторитаризма. Послевоенный мир должен быть очищен от диктатур.
И. Э.: В Европе наблюдается рост поддержки ультраправых. В ряде стран пал так называемый «санитарный кордон», и правые радикалы вошли в правительства ряда государств. Выборы в Европейский парламент заставили вновь говорить о фашистской угрозе. Хотя ультраправые лишь незначительно увеличили свое представительство в Европарламенте, их успехи во Франции и Германии вызвали шок. Существует ли угроза установления правых диктатур в Европе? Можно ли сравнивать современных ультраправых с фашистами? Что должны сделать левые, чтобы противостоять ультраправой угрозе?
А. С.: Нынешние европейские крайне правые всячески стараются показать, что они стали другими. Современными, цивилизованными людьми, полностью признающими политические свободы, правовое равенство, парламентскую демократию. Но дело даже не в том, что их искренность весьма сомнительна.
Для всех крайне правых характерно, скажем так, «скептическое» отношение к международным институтам и интеграционным проектам вообще. «Праваки» лукаво сокрушаются по поводу неэффективности в главном. В том, ради чего они и были созданы в первую очередь. В урегулировании конфликтов и в поддержании мира. Отсюда делается вывод, что они вообще не нужны. Полагаться надо не на них. Каждый должен полагаться только на себя и отстаивать исключительно собственные интересы.
В конкретных конфликтах предлагается «конкретно» договариваться с хищниками «на основе учёта их конкретных интересов». То есть за счёт третьих стран, рассматриваемых как бессубъектная добыча. Отбросив «отвлечённые» принципы международного права, равенства, справедливости. Крайне правые никогда не верили в «реалистичность» этих принципов. А из-под фарисейских сетований на неэффективность наднациональных структур выпирает узнаваемое негодование по поводу того, что они «ущемляют суверенитет» и «стирают идентичность».
«Конёк» сегодняшних крайне правых – борьба с наплывом мигрантов. Как трудовых, так и беженцев. Это можно было бы посчитать «частным вопросом». Тем более, что проблемы с миграцией реальны, регулировать её необходимо и нельзя сказать, чтобы европейская система с этим хорошо бы справлялась. Но на самом деле за этим стоит принципиальное неприятие крайне правыми одного из базовых принципов современной «цивилизации прогресса». Недаром одним из самых распространённых в современной политической науке обозначений западной общественной модели стало определение «открытое общество». Эта его «открытость» – не просто производная от капиталистического рынка. Это непреходящее достижение цивилизации. Общечеловеческая ценность.
От принципа открытости неотделим принцип солидарности. Более успешный, богатый и сильный должен помогать тому, кто оказался в уязвимой позиции. Помощь беженцам – выстраданная позиция «открытого общества». Именно этот принцип атакуют крайне правые. Они остаются ментальными противниками «цивилизации прогресса». Гуманистическому проекту «мира прав человека для всех» они представляют архаичный социал-дарвинистский принцип «каждый за себя» и «прав сильный».
В том «парке Юрского периода», в который западные крайне правые рука об руку с наиболее агрессивными «новыми автократиями» сталкивают человечество, демократические институты просто не выживут. Поэтому угроза сползания к авторитаризму и тоталитаризму в случае прихода к власти в ведущих странах вполне реальна. Независимо от того, что субъективно думают об этом отдельные крайне правые.
Падение «санитарного кордона» недопуска крайне правых в исполнительную власть в некоторых европейских странах говорит о недопонимании либеральными элитами этой угрозы. Вот тут бы левым «и карты в руки». Объяснять про эту угрозу. Вернуться к стратегии широких антифашистских фронтов всех сторонников «цивилизации прогресса». Для этого нужно просто перестать ждать на берегу реки, когда мимо проплывает труп «мирового либерального капитализма». Поняв, что они поплывут следующими.
Ренессанс крайне правых безусловно является следствием кризиса постиндустриального перехода. Он связан в том числе и с утратой социальных позиций теми слоями и классами, которые считались (и считали себя сами) «авангардом прогресса» и «солью земли» индустриальной эпохи. К концу этой эпохи игравший на её протяжении очень важную роль (и экономическую, и политическую) классический промышленный пролетариат сумел добиться достаточно выгодных условий продажи своей рабочей силы, вполне достойного уровня благосостояния, широких прав, высокого социального статуса. В период «перехода» он начал всё это терять. Его всё больше теснили новые слои, связанные с «информационным производством».
Это толкнуло классический рабочий класс к «консервативным ценностям». Как в своё время традиционное крестьянство, пострадавшее от «индустриального перехода». Американские рабочие долго и стабильно поддерживали социал-реформизм Демократической партии. Сегодня «реднеки» пришедшего в упадок индустриального «ржавого пояса» – основная база трампизма. Они отторгают «новшества глобализации». Во Франции «Национальное объединение» Ле Пен резко рванул вперёд, когда начался распад традиционного электората ФКП.
При переходе к индустриальному обществу «деревня» не могла просто исчезнуть, как не могло исчезнуть само аграрное производство. Индустриальное общество нашло с ней социальный компромисс и помогло ей найти новое место в новой эпохе. Социальные слои, связанные с промышленным производством, тоже никуда не денутся. И с ними тоже нужно будет искать компромисс. Помогать им найти своё место в постиндустриальном мире.
«Антиколониальная борьба всегда прогрессивна, несмотря на “срывы”, возможные в развитии освободившихся народов»
И. Э.: Сегодня много говорят о деколонизации и неоколониализме. Какие угрозы представляет для мира неоколониализм?
А. С.: Понятия колониализма и антиколониализма действительно стали объектом самых недобросовестных манипуляций, размывания, смешения и подмены смыслов.
В узком значении слова под колониализмом понимают захват европейскими державами Нового времени территорий, населённых народами, сильно отставшими от них в социальном и технологическом развитии и часто находившихся на раннегосударственной или даже догосударственной стадии. Захват территорий сопровождался политическим подчинением их населения без предоставления ему прав жителей метрополии. Из этого, кстати, часто делают в корне ошибочный вывод, что стоит дать завоёванным право выбирать своих представителей в парламент завоевателей, и колония уже не колония.
Существовали и более мягкие формы колониализма, когда оказавшимся «в слабой позиции» государствам навязывают неравноправные договоры, фактически ставящие их в политическую и экономическую зависимость. Такую зависимость часто называют «полуколониальной». Все формы колониализма сопровождались значительным перераспределением ресурсов. и производимого продукта в пользу европейцев («ограбление колониальной и полуколониальной периферии»).
Справедливости ради отметим, что колонизаторы не только грабили зависимые народы, но в определённой мере несли им технологический прогресс и более прогрессивные (буржуазные) социальные отношения. Хотя тут же начинали сдерживать развитие колоний, как только там появлялась своя предпринимательская элита, способная составить конкуренцию колонизаторам. Одновременно происходил не менее противоречивый процесс «культурного проникновения в колонии».
Соприкосновение более «модернизированной» и более «традиционной» культур всегда болезненно. Более активная, энергичная и экономически сильная «модернизационная» культура разрушает привычный образ жизни «традиционных обществ». В эпоху «бури и натиска» европейского колониализма «культурное вторжение» было особенно бесцеремонным и сопровождалось жестоким насилием.
В большей степени ускорили или наоборот, замедлили ли колонизаторы развитие «периферии», вопрос очень спорный. В любом случае это была крайне уродливая («варварская») форма прогресса эпохи «раннего модернизационного перехода» (или «первоначального накопления капитала», что тоже верно). И уродство этого процесса неизбежно должно было вызвать «возвратную реакцию». Но об этом позже.
Весьма спорно, правомерно ли расширять понятие «колониализма» до обозначения им любого завоевания. Здесь более уместно понятие империализм. Империями называют государственные образования, насильно объединившие разные народы и территории и насильственно их удерживающие под одной властью. Но с этой точки зрения «колониализм» – это просто частный случай «империализма». В любом случае понятия «колониализм» и «империализм» тесно связаны и переплетаются.
Путем завоеваний формировались многие государства. Покоренные народы часто мало отличались от завоевателей по уровню развития, социальному строю, образу жизни. Где-то они ассимилировались, где-то сжились с завоевателями. А где-то нет. И даже после уравнения в правах и общей демократизации продолжают ощущать свое положение как угнетенное. И в любой момент готовы предъявить свой исторический счет, потребовав восстановления независимости. Вспышки сепаратистских настроений периодически случаются даже во вполне благополучных странах.
Сепаратизм может иметь и другие истоки. Процесс этногенеза никто не отменял. Экономические противоречия, политический или религиозный конфликт могут послужить толчком к тому, что какая-то часть некогда однородной этнокультурной общности начинает ощущать свою «особость». Формируется «новая идентичность». И кто-то может просто захотеть «уйти из семьи». Бывает также, что нация начинает «почковаться» в результате собственной экспансии (испанцы, англичане).
Империи по-разному пытаются решить проблему удержания под своей властью насильственно подчиненных ей народов. Иногда проводят политику жесткой ассимиляции, стараясь стереть любую «особость». Иногда, напротив стараются смикшировать конфликт, предоставляя достаточно широкую автономию. Стараются заинтересовать подвластных выгодами от жизни в «большом государстве». Иногда это срабатывает, но не всегда. Волшебного средства, гарантирующего успех, у империй нет.
Распад как колониальных, так и континентальных империй, всегда болезнен. Рвутся устоявшиеся экономические, социальные, человеческие связи. Представители «государствообразующего» народа вдруг оказываются дискриминируемым меньшинством на отделяющихся окраинах. Для многих это экзистенциальная катастрофа. Вот только альтернатива – бесконечная война на уничтожение.
Распад империй всех типов – объективная историческая тенденция. Она часть общего процесса преодоления цивилизацией насильственных форм социальной организации. Она не противоречит процессам глобализации и интеграции. На смену имперским «вертикальным» формам приходят горизонтальные связи, самоорганизация, добровольные договорные отношения. И надо четко понимать: в подоплеке любых попыток силой удержать под имперской властью тех, кто хочет из-под нее высвободиться (чем бы такие попытки ни оправдывались), – всегда лежит архаическое представление о праве одних людей владеть другими людьми. Колониализм и империализм – это феодально-рабовладельческая архаика. Антиколониальная борьба всегда прогрессивна, несмотря на «срывы», возможные в развитии освободившихся народов.
А срывы бывают. Во многих освободившихся от колониальной зависимости странах неоднократно устанавливались авторитарные режимы, опирающиеся на «недопереваренную» доколониальную архаику и ее консерванты. Будучи не в состоянии покончить с отсталостью и бедностью, преодолеть экономическую зависимость от бывших колонизаторов, эти режимы отыгрывались «борьбой с культурным влиянием Запада», изображаемым продолжением колониализма. А главное, антиколониальной риторикой они обосновывали свое нежелание считаться с нормами, признанными общецивилизационными в большей части мира. В первую очередь в области соблюдения прав человека и демократических принципов. Эти нормы объявлялись навязанным западным империализмом инструментом своего неоколониального влияния. И, конечно же, тут же обнаруживалось, что они абсолютно несовместимы с местными культурными традициями.
Никакого отношения к антиколониальной борьбе не имеет диктатура Иди Амина в Уганде. Как и десятки других подобных ей изуверско-мракобесных диктатур. Но именно у режимов, возникших в обществах, во многом стоявших на докапиталистической, доиндустриальной ступени развития, заимствовали их «антиколониальную» риторику «новые постиндустриальные автократии».
«Новорусский» правящий класс родился от соития спецслужб и ОПГ 90-х. Необходимость ограничивать себя в насилии некоторыми правовыми нормами он изначально рассматривал как вынужденную. Как обусловленную зависимостью от Запада, установившейся в результате «величайшей геополитической катастрофы» – краха СССР. «Новое дворянство» мечтало о реванше.
В области внутриполитической «вставание с колен» выразилось в том, что год от года урезались политические свободы, выхолащивались демократические институты, превращённые в конце концов в карточные декорации «театра марионеток». Для «вставания с колен» в области внешней политики был разбужен уснувший на какое-то время русский великодержавный шовинизм.
Страны Восточной Европы однозначно являлись советской «зоной имперского контроля», опиравшегося на вооружённую силу. Независимо от того, были ли они включены в эту зону напрямую как «союзные республики» или опосредованно как члены Варшавского договора. Особенностью советской империи был её идеологически-мессианский характер. Она ставила задачей распространение на весь мир собственной общественной модели. Поэтому важнейшей составной частью имперской политики в отношении своей «зоны контроля» было навязывание её общественного устройства по советскому образцу.
Эти тоталитарные порядки большинство народов Восточной Европы (в отличие от собственно России) никогда не принимали. Их навязывание воспринималось как проявление российского колониализма. Многие народы помнили прелести имперского насилия со стороны России царей. Все это рождало в восточноевропейских странах стремление «убежать от России в Европу», к которой они и так тяготели социокультурно. Как только представилась возможность, они так и сделали.
Российское же великодержавное сознание восприняло это как предательское «бегство из семьи», что вызвало желание силой вернуть беглянок. Российский великодержавный шовинист с беспощадной правдой охарактеризован ещё Лениным. Он чувствует себя униженным, если лишается возможности насиловать, убивать и расчленять соседей, которых он считает своими «братьями меньшими». Он убеждён, что делает это для их же блага. Вразумляет поддавшихся на соблазны «геополитического врага» и «освобождает» от его влияния. Но каким бы надуманным «геополитическими мотивами» не пытался он «рационализировать» свои вожделения, в их подоплёке остаются архаические инстинкты обычного «семейного насильника».
Описанные «особенности национального великодержавия» с особой силой и яркостью проявились в отношении к украинцам. Этот восточнославянский народ очень близок к русскому по своим историческим корням, по степени переплетённости исторических судеб. Но именно поэтому нет другого народа, право на собственную идентичность которого русский шовинист отрицал бы столь яростно и злобно. Украинцы для него – неполноценные «недорусские», испорченные зловредным влиянием извне. Любое проявление украинской «особости» он считает дурью, которую просто надо выбить.
Десятилетия изощрённой государственной пропаганды, расковырявшей старые великодержавные комплексы, сделали своё дело. Вторжение в Украину было воспринято большинством как освобождение от западного колониального господства. Западным колониальным господством было объявлено «навязывание нам выгодных только Западу правил игры». Ведь по этим правилам мы не можем силой вернуть прежнюю «зону господства». Слом этих правил и есть акт освобождения, «вставания с колен».
На самом деле эти правила являются ничем иным как современными нормами международного права, действительно запрещающего добиваться влияния путём вооружённого разбоя. Официальная пропаганда постоянно обвиняет Запад в лицемерии: нам делать это не велят, а сами раньше только так и поступали. Это «оговорка по Фрейду». Налившийся соками великодержавного шовинизма новый российский авторитаризм хочет «сделать как раньше». Вернуть прошлое. Вернуть всех в прошлое, в котором были хищники и их добыча. Империи и их «зоны влияния». И всё решала сила.
Критерий, по которому можно отличить фальшивый антиколониализм от подлинного, достаточно прост и понятен. Он тот же, по которому можно отличить прогресс от реакции. Прогресс – это преодоление насильственных форм социальной организации. Это последовательное ограничение права на насилие человека над человеком.
Но ты рассказываешь, что любое влияние более сильного экономически – это тот же колониализм. Только более изощрённый и лицемерный. Но это богатые могут себе позволить. А нам бы сирым чего попроще. Жахнуть бомбой по некоторым – и дело с концом. Как раньше. Так честнее.
Если ты повторяешь всё это, твоему антиколониализму грош цена. Если твои обличения «западного гегемонизма» заканчиваются тем, что «мы тоже так хотим», о каком антиколониализме вообще может идти речь? Если «суверенитет» и «самобытность», которые ты защищаешь, заключаются в том, чтобы фальсифицировать выборы, разгонять мирные митинги, бросать в тюрьмы и убивать несогласных, то ты на стороне самой чёрной реакции.
Разумеется, существуют вполне реальные проблемы и противоречия во взаимоотношениях между «центром» и «периферией» современной «миросистемы». Отчасти я уже касался этого в предыдущих вопросах. Своеобразную «оппозиционность» многих стран так называемого «глобального Юга» по отношению «глобальному Северу» (на самом деле всё тому же Западу) нельзя объяснить только «исторической обидой» за колониальное угнетение или тяжёлым наследием колониализма в целом.
«Юг» сегодня беден не потому, что его когда-то угнетали, грабили и не давали нормально развиваться. Рынок и без имперских канонерок будет перераспределять ресурсы и производимый продукт в пользу тех, у кого выше производительность труда, кто более развит технологически. А миросистема, пружиной экономики которой является прибыль, будет всегда поддерживать между своими частями «разность потенциалов» в уровне развития. Разрыв в уровне можно сократить, но нельзя полностью ликвидировать.
«Глобальный Юг» недоволен не своим прошлым, а нынешним положением в рамках миросистемы. Но его противостояние «Северу», в отличии от противостояния между либеральной и авторитарной моделями капитализма, не носят экзистенциальный характер. Это обычный для рыночной экономики спор об условиях обмена ресурсами, о доле в распределении произведенного продукта. Он может быть разрешён без мировой войны, через широкий социальный компромисс, подобный тому, который был достигнут между капиталистическими элитами и большинством общества в развитых странах.
А вот медлить с поисками этого компромисса нельзя. Альянс автократий прилагает огромные усилия чтобы перетянуть на свою сторону глобальный Юг, воспользоваться противоречиями между ними и Западом. Большинство стран «глобального Юга» находятся в поисках собственного выбора между либеральной и авторитарной моделями капитализма. Нет никакой фатальной неизбежности их сползания к авторитаризму. Но и выбор в пользу демократии не гарантирован. Эти страны не проявляют рвения к защите принципов международного правового порядка 1945 года, поскольку не ощущают его «своим». Их положение в рамках международной системы должно реально измениться.
«Ни одно из требований агрессора не должно быть удовлетворено просто потому, что он агрессор»
И. Э.: Политики все чаще говорят, что эпоха мира подходит к концу. Есть ли шанс у человечества избежать Третьей мировой войны и ядерного Армагеддона? Что должны для этого предпринять левые силы?
А. С.: Подходит к концу не «эпоха мира». Локальные войны никогда не прекращались. Как и глобальное противостояние ведущих мировых держав и возглавляемых ими формальных и неформальных коалиций.
Подошла к концу эпоха «ялтинско-потсдамского мира» или «мирового порядка» 1945 года, которая способствовала значительному снижению уровня вооружённого насилия в мире – как международного, так и внутригосударственного.
Многие принципы ялтинской системы неоднократно нарушались. В том числе и зафиксированные в уставе ООН и других международно-правовых актов. Но система держалась на том, что некоторые базовые правила все главные международные игроки всячески оберегали, несмотря на всю остроту противостояния между ними. Это прежде всего относилось к запрету на одностороннюю насильственную перекройку границ, на вооружённый захват и присвоение одним государством международно признанной территории другого государства (аннексии). Ведущие державы не только не позволяли себе аннексий сами, но и были едины в решимости не позволять это другим.
Повторю ещё раз. Именно нарушение запрета на аннексии дважды ввергло человечество в мировые войны в ХХ веке. Толчком к первой мировой войне послужила аннексия Боснии и Герцеговины Австро-Венгерской империей 1908 году. Толчком ко Второй мировой войне послужила серия аннексий, совершённая Гитлером и его союзниками в 30-ые годы.
Казалось бы, урок был усвоен. Когда иракский диктатор Саддам Хусейн аннексировал Кувейт, мир сплотился, чтобы заставить его выпустить добычу. Однако в 2014 году мир оказался неготовым к тому, чтобы пресечь попытку аннексии, предпринятую правопреемником одного из создателей ялтинской системы. Этот правопреемник имел право вето в Совбезе ООН и самый большой в мире ядерный арсенал.
«Правопреемник» нарушил ещё одно «правило игры», хотя и не формализованное в международных правовых актах, но соблюдавшееся «великими державами» со времён Карибского кризиса: ядерное оружие существует исключительно для удержания потенциального противника от нанесения первого ядерного удара. Ядерные державы воздерживаются от угроз применять его ради «продавливания» своих текущих политических целей. Сегодня разнузданный ядерный шантаж стал обыденностью. Агрессор угрожает первым ядерным ударом только за то, что ему не дают заглотить добычу, в которую он вцепился зубами.
Нарушены не только формальные и неформальные правила, по которым действовала система международных отношений. Любой международный порядок создаёт определённую систему представления людей о границах допустимого и в дальнейшем на эти представления опирается. Да, эти наши представления допускали двойные стандарты. «Болевой порог» общественного сознания на происходящее в Европе отличается от «болевого порога» на происходящее в Африке. И это была уязвимость всей системы. Но в общественном сознании уже вполне закрепилось, что Европа – это сердце современной цивилизации – полностью и окончательно отвоёвана у войн. Ни «Верденской мясорубки», ни Герники в ней повторится не может. Эти представления о допустимом рухнули. Большая война в Европе стала рутиной.
Агрессору нужен не какой-то лишний кусок выжженной земли. Он прицельно атакует запрет на силовую перекройку границ, потому что не без оснований полагает: выбив этот лежащий в фундаменте международной системы кирпич, он обрушит и прочие мешающие ему ограничения. Его притязания к жертве не сводятся к территориям. Он требует от неё признания своего «права» диктовать ей как внешнюю, так и внутреннюю политику, подкрепляя свой диктат вооруженной силой по своему усмотрению. Он требует от жертвы и от всего мира признания своего права феодального сеньора.
«Валдайские мудрецы» из пропагандистско-идеологической обслуги прямо и открыто говорят о «демонтаже» международного порядка 1945 года. О замене его таким порядком, при котором никто не будет указывать «суверенным государствам», какими средствами им можно реализовать свои «национальные интересы». Речь идёт о возвращении к миру, построенному на произволе сильного и наглого. К миру, где страны делятся на властных «хозяев» и бессубъектные «зоны их исключительных интересов», с которыми «хозяева» могут поступать «по всей своей воле».
От такого мироустройства цивилизация уходила долго и мучительно, с огромными жертвами. Уходила, последовательно ограничивая международное насилие коллективно установленными и общими для всех правовыми нормами. Последовательно вводя международное соперничество и борьбу за влияние в рамки мирных средств «мягкой силы». Все эти ограничения и хочет «отменить» агрессор.
Это новый этап глобального противостояния либерального и авторитарного лагерей. Прямое столкновение между ними началось. Вокруг агрессора фактически сложилась достаточно широкая антизападная коалиция авторитарных и тоталитарных режимов. При всей разношерстности, несхожести её участников, их объединяет отрицание универсальности прав человека. В глобальном, прозрачном мире автократии не могут надежно закрепить своё «право» на неограниченное насилие у себя дома, не разрулив весь международный порядок, в котором заложена эта идея.
Столкновение носит экзистенциальный, «цивилизационный» характер. С одной стороны «цивилизация прогресса и разума», с другой – «цивилизация триумфа воли над разумом». Воли к власти. Архаической воли подавлять.
Главный участок контрнаступления сил архаики – европейский. Там колыбель и сердце «цивилизации прогресса и разума». Но открытие главного фронта активирует целую цепочку застарелых конфликтов, в подоплёке которых всё та же борьба демократии и авторитаризма. Очаги противостояния фактически сливаются в единую мировую «дугу нестабильности». Основные (но не единственные) узлы этой дуги – разделённая Корея, разделённый Китай и вечный очаг напряжённости – Ближний Восток.
О Ближнем Востоке надо сказать несколько слов отдельно.
Ближневосточный вопрос – один из самых болезненных в истории. Ближний Восток – это настоящая «болевая точка» мира. Это невероятно запутанный узел самых разных противоречий, накапливавшихся веками. Я всегда был убеждён, что единственный путь к развязыванию этих противоречий – выполнение решения ООН о создании двух государств в Палестине – еврейского и арабского. Это может быть долгий и сложный процесс. Должны смениться поколения, прежде чем арабы и евреи смогут сосуществовать рядом в мире.
Серьёзный шаг в этом направлении был сделан соглашением Рабина и Арафата. Но «мирный процесс Осло» был сорван «ястребами» с обеих сторон. Можно много чего сказать о том, что делали не так правые правительства Израиля. Но после набега ХАМАС 7 октября 2023 года возвращение на путь мира возможно только после поражения сил, не знающих другой цели, кроме уничтожения государства Израиль. При этом настаивающих на своём праве не различать вооружённого противника и грудных детей. На праве использовать подлый и позорный метод захвата заложников.
Можно говорить, что Израиль превысил меру допустимой самообороны. Он наносит удары по ХАМАС, не слишком переживая, что при этом гибнет мирное население Газы, которым ХАМАС прикрывается. Но Израиль не ставит уничтожение мирного населения своей целью. А вот 7 октября – это другое. Это не отчаяние людей, лишённых возможности защищать свои человеческие права. Это человеконенавистническая идеология изуверского мракобесия. Она рассматривает Израиль как экзистенциального врага, поскольку он является аванпостом ненавистной западной либеральной цивилизации.
И подпитывается эта идеология извне. За радикальными палестинскими группировками стоит мощная региональная держава, играющая не последнюю роль в новой «Оси автократий». Сочувствие страдающему арабскому населению Палестины должно быть чётко отделено от поддержки изуверов и мракобесов. Необходимо также чётко осознать, сколь бесперспективны любые попытки вести переговоры с теми, кто не признаёт право Израиля на существование и не отказывается от террористической тактики нападений на гражданское население и захвата заложников. Позорной для ХХI века практике торговли людьми должен быть положен конец.
При всём историческом значении ближневосточного вопроса, решится исход мировой схватки все-таки в Европе. Как и на предыдущем историческом витке. Если мир не отобьёт у хищника его жертву, вся система международной безопасности и относительной стабильности, и без того треснувшая во многих местах, рухнет окончательно и необратимо. Она окажется «прогоревшим банком». Все убедятся, что никакое международное право, никакие международные договоры, никакие международные институты не защищают никого и не от чего. Единственная защита – покровительство более сильного.
Мир вновь поделится на хищников и добычу, на хозяев и вассалов. Он вернётся к состоянию войны всех против всех, в которой каждый будет сам за себя. Всё будет решать сила, агрессия (воля к власти), наглость и цинизм. Это будет мир торжества авторитаризма. Демократия окажется под ударом даже в своей цитадели – странах западного «ядра». Демократические институты будут дискредитированы как неспособные защитить цивилизацию от новых глобальных угроз. Значительно усилятся правопопулистские движения, которые будут предлагать безопасность в обмен на отказ от либерально-демократических принципов.
Цивилизационные откаты и провалы не исключены в истории. Не существует никаких гарантий, что силы прогресса всегда будут брать верх над силами реакции. Не стоит полагаться на автоматическое действие законов исторического развития, на «силу вещей». всё зависит от способности цивилизации защищать себя. От её способности преодолеть её внутренние противоречия, пойти на лишения и жертвы.
Сегодня значительная часть общества либеральных демократий, как и в 30-е годы прошлого века, боится потерять ставший привычным комфорт мирной жизни. А недальновидно эгоистичные и трусливые элиты тоже во многом повторяют ошибки своих предшественников, пытаясь найти способ «умиротворения агрессора». И лишь в недоумении разводят руками, раз от раза обнаруживая, что агрессор так и «не отказался от своих максималистских требований». Как и тогда, роль прямой агентуры агрессора играют крайне правые политические силы.
В этой внутренней слабости главная угроза цивилизации. Для её нейтрализации необходима широкая коалиция сил, понимающих, что с хищником не может быть компромисса. Все его требования попирают международное право и справедливость. Абсурдно разделять их на «максималистские» и как бы приемлемые, по которым допустимы уступки. Ни одно из требований агрессора не должно быть удовлетворено просто потому, что он агрессор. Агрессор не должен получить ничего. Любое иное «завершение конфликта» будет победой авторитаризма и реакции.
И в заключении о ядерном Армагеддоне. Всем известно, какая из держав открыто угрожает начать ядерную войну. Её правящая элита – люди безжалостные и абсолютно циничные, но одновременно холодные и расчетливые. Этим отличаются от своих предшественников 30-х годов прошлого века. Не «шахиды». Однако они много лет распаляли сами себя мантрой из видеоролика одной своей пропагандистки: «А если мы начнём проигрывать, мы уничтожим весь мир».
Никто не знает, окажутся ли они способны реализовать свои угрозы, когда «начнут проигрывать». Возьмёт ли верх эта их холодная, но вполне гедонистическая расчётливость, или возобладает авантюристическая самоуверенность «братков 90-х», внушивших себе, что расслабленный и «погрязший в гуманизме» противник на ограниченный ядерный удар не ответит. Приползёт «договариваться». Есть у них такая рабочая доктрина «эскалации ради деэскалации».
Никто также не знает, удастся ли удержать ядерную войну в рамках «обмена ограниченными ударами» или она неизбежно перерастёт в тотальную. Которая обрушит всю современную цивилизацию и отбросит выжившие остатки человечества в раннее средневековье. Если не в первобытность.
Существует не нулевая вероятность, что мир окажется перед страшным выбором между риском ядерной войны и торжеством фашизма. Которое, кстати, не устранит угрозу ядерной войны. Мир, в котором «каждый будет за себя», погрузится в хаос бесчисленных конфликтов. И уже никто не удержит их участников от применения «бомбы».
Агрессор пугает: «Нам не нужен мир, в котором хоть что-то будет не по-нашему». А нужен ли нам мир, в котором ядерный шантажист будет диктовать нам всё, что пожелает? Лично я подчинятся ему не хочу. Мне не нужен мир, в котором торжествует фашизм. И ещё. Тот, кто вернул войну туда, где её не было, должен за это ответить. Тот, кто посмел угрожать миру ядерным Армагеддоном, должен за это ответить.
[1] Александр Скобов выражает глубочайшую благодарность за неоценимую помощь в подготовке ответов своей жене Ольге Щегловой и своим близким друзьям Михаилу Седунову и Елене Поповой.
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.