Касьянов Г.В. Рец.: Serhy Yekelchyk, Writing the Nation. The Ukrainian Historical Profession in Independent Ukraine and the Diaspora, Stuttgart: Ibidem Verlag, 2023, 256 pp.
Хронологически книга охватывает часть ХХ и первые десятилетия XXI века и касается широкого круга вопросов развития украинской историографии в материковой Украине и в диаспоре. Это сборник ранее изданных статей и эссе, шесть из которых написаны в 1997–2018 годах, но досконально переработаны и дополнены новыми данными и рассуждениями; четыре очерка являются результатом недавних обращений к теме. Некоторые статьи впервые были опубликованы на украинском и переведены на английский. В отличие от многих подобных изданий в стиле «старые песни о главном», где авторы перечитывают написанное, не особенно заботясь о единстве сюжетов, автору удалось собрать мозаику из собственных трудов, представляющих целостную картину. Сергей Екельчик подает широкую панораму историографических процессов в материковой Украине периода независимости (не забывая об экскурсах в советские и досоветские времена) и серьезное внимание уделяет историографическим процессам в украинской диаспоре Северной Америки.
Центральная тема книги обозначена в заглавии: “Writing the Nation” – речь, собственно, идет о приключениях украинского мастер-нарратива в североамериканской диаспоре (в основном после Второй мировой войны) и материковой Украине (в основном после 1991 года). Набор других тем и сюжетов раскрывает и дополняет эту основную тему. Тут мы найдем извечные дискуссии о месте Украины между Востоком и Западом (сюжет о пространственном повороте в украинской историографии очень хорош), и разные трактовки понятия «нация» в историографических репрезентациях, и сюжеты на тему истории украиноведческих институтов, и элементы интеллектуальных биографий, и генеалогию наиболее интересных методологических инноваций, и экскурсы в историю литературы, и обращение к наиболее значительным историографическим дискуссиям в диаспоре и материковой Украине.
Вполне ожидаемо автор начинает свое повествование с актуализации темы войной России против Украины и возвращения «публичной истории». Судя по тексту, под публичной историей имеются в виду способы репрезентации прошлого Украины, порожденные оживлением общественного спроса на историю как средство утверждения украинской идентичности и противостояния российским конструктам о «едином народе», указывающим на историческую нелегитимность существования украинской нации. В целом сюжет о «возвращении» публичной истории носит скорее описательный, чем аналитический характер, а воодушевление автора по поводу этой самой публичной истории как инструмента общественной мобилизации несколько контрастирует с остальными разделами книги, выдержанными в более аналитическом ключе.
«Возвращение» публичной истории (почему именно возвращение - не совсем понятно, можно предположить, что этот тип репрезентации прошлого бытовал в Украине довольно давно) автор рассматривает не просто в контексте войны, но и в рамках процесса, который он описывает как деколонизацию. Можно было бы сказать, что здесь автор отдает дань довольно модному тренду последних лет, если бы не то обстоятельство, что именно он был одним из тех современных украинских историков, кто открывал эту тему еще в 1990-е (или переоткрывал, поскольку элементы если не пост-колониального, то антиколониального дискурса присутствовали и в украинской диаспорной историографии, и в работах украинских обществоведов-марксистов 1920-х годов). Один из очерков в этой книге – это переиздание его незаслуженно призабытой статьи 1997 года. Нынешним энтузиастам вписывания украинской истории в субтропические просторы постколониальных экзерсисов будет полезно прочитать эту статью, чтобы в очередной раз уяснить давнюю истину о том, что нет ничего нового под Солнцем.
Здесь мы, как и в предыдущем разделе, тоже обнаруживаем уклон в сторону дидактической истории, вновь связанный с необходимостью актуализировать проблему современной ситуацией. Этот шаг в сторону сбивает автора с позиции наблюдателя (пусть и вовлеченного) и ставит в шеренгу борцов за все хорошее, в данном случае, за правильное практическое применение истории. В частности, он сообщает, что, признавая свои работы частью деколонизационных процессов, историки Украины смогут более эффективно противостоять имперским мифам и отделять историю Украины от советских моделей (с.18). Нетрудно заметить, что это пожелание противоречит духу самой статьи, написанной много лет назад, в других, не столь драматических обстоятельствах: там проблема ставится значительно шире утилитарных задач подчинения исследований практической борьбе со злом, и она все-таки стоит ближе к аналитической, чем к аффирмативной истории.
Чтобы закрыть тему подверженности веяниям времени и сосредоточиться на более важном и полезном, сразу укажем на несколько избыточный, как видится, энтузиазм автора по поводу оценки демократичности сдвигов, произошедших после Оранжевой революции и Революции достоинства, слишком схематичном видении декоммунизации как перехода к деколонизации, обнаруживающим неполную информированность или недостаток интереса автора к политическим профилям мнемонических бойцов-промоутеров этих процессов.
В целом, если отсечь орнаментацию дидактического и аффирмативного характера, видимо неизбежную в ситуации, когда идеология агрессивной войны строится на исторических аргументах, можно обнаружить, что автору в большей части книги удается удерживаться в рамках аналитической истории. Он не только хороший рассказчик, но и чувствительный к нюансам профессионал, удачно использующий и представляющий контексты. Хотелось бы сказать, что наиболее содержательные тексты написаны до войны, но это было бы неправильно: раздел об учебниках написан недавно, и здесь представлен вполне трезвый и взвешенный анализ.
Для полноценного восприятия представленных в книге текстов важно знать обстоятельства интеллектуальной биографии автора. Екельчик описывает и анализирует явления и процессы, частью которых был и остается он сам, его оптика часто определяется именно позицией вовлеченного наблюдателя. Например, описание перехода из одномерного мира ортодоксально-марксисткой (или точнее, советско-марксистской) историографии в интеллектуальный простор западного историописания – это часть его собственного опыта. Экскурсы в интеллектуальную эволюцию украинской диаспорной историографии во втором разделе – это не совсем взгляд со стороны, это также опыт саморефлексии. Научная карьера Екельчика начиналась с перехода от единственно верного учения к плюрализму методологий, сопровождавшегося довольно драматичным (но не травматичным) выходом за пределы базового исторического мировоззрения, заложенного советской системой образования. Кандидатскую диссертацию он начинал писать в период, когда еще нужно было разоблачать «измышления западной буржуазной историографии», а защищал, когда эти «измышления» превратились в перст указующий. Автору повезло с кругом общения: в Австралии он, несомненно, испытал влияние блестящего литературоведа Марка Павлышина, а в Канаде, руководителем его второй диссертации был вечно открытый новациям Джон-Пол Химка. Описываемый Сергеем Екельчиком переход материковой украинской историографии из мира предписанной моноидеологичной системой необходимости в мир познаваемой свободы - это часть его собственной эволюции. По-настоящему оценить и ощутить интеллектуальную свободу и открытость может только тот, кто на собственном опыте пережил несвободу. Наш автор принадлежит к этой категории, куда можно отнести и других современных украинских историков, чей персональный опыт перехода от советской догмы в мир интеллектуального плюрализма, стал мощным фактором профессионального роста – тут можно вспомнить Сергея Плохия, Сергея Биленького, Владимира Кравченко.
Развивая центральную тему, автор описывает и анализирует несколько взаимосвязанных процессов: уход в прошлое советской методологии, пришествие национальной парадигмы историописания (также претендующей на роль единственно верного учения) и ее столкновение с разными альтернативными репрезентациями украинской истории.
Он недвусмысленно артикулирует скептическое отношение к классическому этноцентрическому мастер-нарративу украинской истории как догме и довольно красочно описывает дискуссии, провоцируемые его претензиями на доминирование. Не знаю, было ли это частью замысла, но автору удалось показать два одинаковых цикла подъема, упадка и ревизии украинского мастер-нарратива: сначала в диаспоре, потом в независимой Украине. Целый раздел посвящен украинской диаспорной историографии в Северной Америке (преимущественно в Канаде) – и тут мы видим сжатое описание интеллектуальной модернизации украинского историописания под влиянием интеллектуальной среды североамериканских университетов. Хотя тут можно сделать оговорку: большинство упоминаемых им новаторов украинской историографии (Омелян Прицак, Иван Лысяк-Рудницкий, Игорь Шевченко, Роман Шпорлюк) прибыли на североамериканский континент с уже приобретенным европейским интеллектуальным багажом. Этот багаж, как оказалось, пришелся кстати. Зерна эпистемологической ревизии классического украинского мастер-нарратива вызрели на европейских интеллектуальных полях, в Северной Америке они попали в благоприятный климат.
По мнению Екельчика, интеллектуальная разгерметизация украинской истории в Северной Америке, собственно выход за стандартные познавательные и пояснительные схемы классического украинского мастер-нарратива стала предпосылкой для такого же процесса в материковой Украине. Труды диаспорных историков стали ветром перемен для историографии независимой Украины.
Тут автор обращается к двум заметным явлениям: наследию Ивана Лысяка-Рудницкого (впрочем, не забывая целую плеяду первоклассных исследователей, упомянутых выше) и феноменальному успеху книги Ореста Субтельного «Украина. История». Хотя сам автор не акцентирует на этом внимания, из его текста становится понятным, что тут наблюдалось некое разделение труда: исследования Лысяка-Рудницкого повлияли в основном на ту часть материковой профессиональной историографии, которая была открыта к изменениям (наиболее яркий пример здесь – Ярослав Грицак, все работы которого несут на себе отпечаток идей и стиля ИЛР).
Популярный курс Субтельного, переведенный на украинский и русский языки, достигший тиража почти миллион экземпляров, стал бестселлером среди «широких народных масс», будучи использован в самом широком спектре: и как учебник, и как научное издание (автор этих строк встречал ссылки на книгу Субтельного как на источник в академических статьях). О том, что текст Субтельного стал жертвой многократного плагиата, можно было бы не упоминать.
Если труды Лысяка-Рудницкого действительно способствовали модернизации профессионального сознания украинских историков и расширению исследовательских перспектив, то книга Субтельного произвела несколько неожиданный эффект. Екельчик справедливо указывает на то, что Субтельный писал что-то вроде учебника по истории Украины для студентов североамериканских университетов: книга основана на вторичных источниках. Екельчик не зря предваряет рассказ о книге Субтельного пространным вступлением, посвященным первому англоязычному синтезу украинской истории авторства Дмитра Дорошенко: следы текстов этого ученого (как и текстов Натальи Полонской-Василенко, не упоминаемой Екельчиком) весьма ощутимы в книге Субтельного.
Субтельный, по ироническому замечанию Екельчика, вовсе не собирался писать методологический гид для украинских историков. Его изложение истории Украины с древних времен до 1980-х (украинские переиздания 1990-х содержали материал о современных событиях), в рамках модернизационной парадигмы (где нация – явление модерности) и внимании к социальной истории было просто вступлением к истории Украины для тех, кто ничего о ней не знал. Легко и увлекательно написанный текст попал в среду, где ожидания и запросы аудитории создали предпосылки для прочтения, не предусмотренного автором. Сам Субтельный был крайне смущен не только феноменальной популярностью своего опуса, но и тем, как этот текст прочитали. Его книга стала своего рода библией адептов и промоутеров канонического этноцентрического украинского нарратива, где украинская нация представлена как трансцедентная сущность, живущая сквозь века и тысячелетия.
Тема методологических инноваций и их функционирования в украинской историографии рассматривается Екельчиком также сквозь призму «пространственного поворота» в историописании и в рамках того, что можно было бы назвать новой культурной историей. Тут его рассказ вновь заставляет вспомнить Экклезиаста с его «нет ничего нового под солнцем»: многие новые веяния захватывающие профессиональное воображение нового поколения украинских историков, как оказалось, существуют уже не одно десятилетие, а некоторые могут претендовать и на более почтенный возраст. Недавние предложения рассматривать прошлое Украины как историю пограничья или нынешнее увлечение постколониальными трактовками - всего лишь повтор (иногда весьма лапидарный) дискуссий столетней или полувековой давности. Инициаторам этих «инноваций» неплохо было бы почитать книгу Екельчика.
Автор удачно описывает процесс интеграции украинской историографии в интеллектуальное пространство Запада, расширение институционных контактов, создание новых институтов и структур, как исследовательских, так и связанных с публичной историей. Основная идея прослеживается достаточно четко: украинская историография может существовать и развиваться как полноценное явление только в более широком интеллектуальном пространстве, причем не только как потребитель, но и как генератор идей. Как показывает Екельчик, Ukrainian Studies (включая историю) обогащают самые разные сферы западных общественных наук: от исследований национализма до постколониальных интепретаций, от истории идей до истории повседневности.
Автор приводит многочисленные свидетельства в пользу тезиса о завершившемся процессе осовременивания украинской историографии и ее интеграции в интеллектуальное пространство Запада (последнее понятие видимо тождественно евроатлантическому пространству). Из книги становится понятно, что история Украины представлена в самых разных ипостасях: и как национальный, и как многонациональный, и как транснациональный нарратив. Она существует как гендерная история, новая социальная история, микроистория, история идей, ее можно познавать методами социальной и культурной антропологии, урбанистики, социологии, искусствоведения, литературоведения и других дисциплин.
Автор дает понять, что украинская историография вполне соответствует современным представлениям о природе исторического познания.
Этот историографический оптимизм, тем не менее, окрашен легкой тревогой, которая проявляется не столько в тексте, сколько в контексте. Сергей Екельчик завершает книгу очерком о репрезентации украинской истории в школьных учебниках. И тут мы обнаруживаем, что рядом со всеми упомянутыми выше достижениями развития существует целый пласт представлений и понимания украинской истории, практически незатронутый этими достижениями. Можно было бы упрекнуть автора в том, что его анализ учебников нерепрезентативен (упоминаются восемь учебников разных лет, написанных по разным программам). Однако на самом деле он мог бы ограничиться и двумя–тремя не только потому, что они должны соответствовать стандартной, утвержденной государством программе, но и скорее потому, что они являются незамысловатыми вариациями доминирующего метанарратива. Учебники начала 2000-х, как оказывается, концептуально и содержательно мало отличаются от учебников конца 2010-х. Глава об учебниках сообщает читателю, что все описанные ранее инновации могут выглядеть как девиации с точки зрения того самого доминантного мастер-нарратива.
Это, в свою очередь, открывает пространство для темы, к которой автор обращается в разных контекстах и в связи с разными сюжетами: взаимодействие и сосуществование классического украинского мастер-нарратива (представляющего собой этноцентрическую телеологию, основанную на эссенциалистском понимании нации) и других вариантов понимания истории Украины (многонациональном, транснациональном, социальном, антропологическом и т.д.) Автор описывает переход от советского нарратива к национальному как переход от одной ортодоксии к другой, однозначно высказываясь против любой ортодоксии, при этом указывая на перемешивание рудиментов советского нарратива с его классовой и формационной телеологией с элементами канонического национального нарратива, с его телеологией национального бытия.
В целом история не новая, но весьма показательная в свете достаточно напряженного выяснения отношений между носителями и охранителями догм стандартного национального нарратива и теми, кто осмелился выйти за его рамки. По поводу этого противостояния автор высказывается скупо, и весьма дипломатично, стараясь удерживаться на позициях наблюдателя.
Можно его понять, учитывая то обстоятельство, что историографические дискуссии уже традиционно выходят за рамки академического спора и нередко становятся фактом общественного противостояния, все чаще принимающего антагонистический характер. Секьюритизация истории и памяти приобретает интернациональный и глобальный характер, достаточно взглянуть на немецкий (уже международный) Historikerststreit-2, или на недавнюю историю со скандальным обсуждением «проекта 1619» в североамериканской «колыбели демократии.»
Украинская ситуация усугубляется войной России против Украины, в которой с одной стороны, исторические аргументы стали основой для отрицания самого права на существование Украины и украинцев как нации, а с другой – базой для мобилизации сил сопротивления агрессии. Противостояние здесь вернулось к исходной точке, к началу ХХ века, когда украинский мастер-нарратив окончательно сформировался и вошел в противостояние с российским общеимперским, а если принимать во внимание мировоззренческие основы этой борьбы за историю – в гегелевский мир «исторических» и «неисторических» наций. Поскольку мнемонические бойцы в Украине выбрали в качестве идеологического ядра в борьбе с неоимперским российским нарративом именно классический этноцентрический мастер-нарратив, отклонения от него становятся политически неблагонадежным, неприемлемым и опасным упражнением. Антагонистический дискурс, неизбежный в ситуации экзистенциального противостояния, обращен не только против внешнего врага, но и против предполагаемого внутреннего.
В контексте этого противостояния все описанные автором методологические инновации украинской историографии, освоенные в течение последних тридцати лет, уходят в область кабинетной истории, а их носители попадают в категорию колеблющихся (в лучшем случае) или скрытых и явных коллаборационистов (в худшем). Попробуйте в современной Украине публично порассуждать о том, что она стала современной, урбанизированной высокотехнологичной нацией в советский период, или признать, что границы современной Украины – это результат советского периода, или о том, что инфраструктура украинского движения XIX века – это результат имперских реформ. Равным образом в России вряд ли существуют возможности публично трактовать Евромайдан 2014 года иначе, чем переворот, и аннексию Крыма иначе, чем воссоединение и торжество исторической справедливости, не говоря уже о ревизии тезиса главного историка страны об «одном народе».
Книга Екельчика хороша как своими достоинствами (масштабный охват не только историографических тем, но и общественных процессов, культурных контекстов), так и своими недостатками: желание поговорить о них, обычно более сильное, чем желание говорить о достоинствах, способствует поиску аргументов, в том числе и обращению к сюжетам и темам, на которые не хватило места или желания автора. Она наверняка не понравится мнемоническим бойцам любого окраса, а у профессионалов вызовет желание поспорить о нюансах, лакунах, интерпретациях и умозаключениях. Она заставляет думать не только о том, что автор написал, но и о том, о чем он умолчал или на что он не обратил внимания.
Эта книга будет полезна как профессиональным историкам, так и более широкому кругу, это добротно написанный, легко читаемый текст, не перегруженный узкоспециальной терминологией, но и не впадающий в крайности популяризаторства, автор своих читателей уважает. На данный момент это наиболее представительный очерк истории развития украинской историографии второй половины ХХ – первых десятилетий ХХI столетия, обозначающий большинство акупунктурных точек этого сложного организма. Книга с одной стороны, подводит некоторые итоги, а с другой - стимулирует дальнейший поиск. Конечно, рецензия не в состоянии отобразить всего многообразия тем и сюжетов книги Екельчика, можно надеяться, этот обзор вызовет интерес к самой работе.
Книгу уверенно можно рекомендовать как вступительный курс для западных университетов, где существуют украинские студии; она была бы весьма полезна и для украинских студентов, и для всех, кто относится к написанию и прочтению истории Украины как к интеллектуальному занятию.
Георгий Касьянов
Профессор, зав. Лабораторией международных исследований памяти Института международных отношений, Университет Марии Кюри-Склодовской, Люблин, Польша
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.