Владимир В. Видеманн
Консерватизм и постмодерн. О началах политических идеологий
Аннотация: В работе рассматривается вопрос исторического происхождения основных факторов общественного производства и связанных с ними политических идеологий, начиная с консерватизма как наиболее архаичной. Особое внимание уделяется сравнению политических культур индустриального модерна и постиндустриального постмодерна. Дается подробная классификация современных факторов производства, их связь с отдельными социальными классами и соответствующей формой политической идеологии.
Ключевые слова: консерватизм, лейборизм, социализм, либерализм, производственный фактор, рента, земля, недвижимость, недра, труд, предпринимательская способность, деньги, капитал, монархия, олигархия, диктатура, демократия, коммунизм, анархизм, левый, правый.
Сведения об авторе: Видеманн Владимир Владимирович, филолог, философ, историк, русско-эстонский писатель остзейского происхождения. Место жительства: Лондон, Соединенное Королевство. Email: vw@bricservice.co.uk
Vladimir V. Wiedemann: Conservatism and postmodernism. On the beginnings of political ideologies
Abstract: This paper delves into the historical origins of the primary factors of social production and their associated political ideologies. It commences with an exploration of conservatism, the most archaic of these ideologies. The study then shifts its focus to a comparative analysis of political cultures between industrial modernity and post-industrial postmodernity. A meticulous classification of contemporary production factors is provided, elucidating their interplay with distinct social classes and the corresponding forms of political ideology.
Keywords: The following keywords are central to this discourse: conservatism, labourism, socialism, liberalism, production factor, rent, land, real estate, subsoil, labour, entrepreneurial ability, money, capital, monarchy, oligarchy, dictatorship, democracy, communism, anarchism, left, right.
This scholarly work promises to shed light on the intricate relationship between production factors and political ideologies, providing valuable insights for academics and researchers alike.
О консерватизме можно говорить в двух смыслах: широком и узкоспециализированном. В широком, или популярном смысле с консерватизмом отождествляют некую установку на традиционное в противовес эволюционному, законсервированное — трансформирующемуся. Установка на эволюцию, в пику архаике, свойственна тому, что в широком смысле называется либерализмом (от латинского слова libertas — свобода, воля). Таким образом, консерватор и либерал представляются в общественном сознании некими противоположными психологическими типами: жестким флегматиком и ангажированным холериком.
Первый говорит: «Тише едешь — дальше будешь». Второй уточняет: «От того места, куда едешь». Если же говорить о специализированном, или узко-научном значении терминов «консерватизм» и «либерализм», то здесь речь будет идти, прежде всего, о политических идеологиях, сформировавшихся в индустриальную эпоху Нового времени — период модерна, ознаменованный зарождением в широком общественном сознании критического дискурса как нового смыслообразующего фактора в истории мысли.
Одним из проявлений этого фактора стала научная политология — попытка рационализации политического процесса и технологического усовершенствования инструментов властного влияния. Слово «политология» переводится с древнегреческого как «наука о политике», при том, что сама «политика» понималась греками как «искусство управления полисом» (античным городом-государством), «обществом» в широком смысле этого понятия.
Античная политология выделяет семь принципиальных форм правления: монархию (единоличная власть сакральной персоны), тимократию (власть военной касты), олигархию (власть богатых граждан), демократию (власть гражданского общества), тиранию (единоличная диктатура профана), аристократию (власть «лучших» как социальной элиты) и политию (смешанная форма власти по формуле монархия + аристократия + демократия). Первые пять форм сформулировал Платон (1), две последние — Аристотель (2). Уже здесь мы видим прообразы будущих экономических классов: военная аристократия (консерваторы), олигархи (либеральная буржуазия), народ (трудящиеся социалисты).
Монархия является наиболее древней формой правления, полномочия монарха восходят к семейной власти патриархального авторитета. Первоначально этот авторитет передавался в родовой традиции строго по биологическому старшинству («право крови»). Впоследствии, по мере укрупнения социальных коллективов — также посредством особых магических процедур, символически воспроизводивших отсутствующее биологическое звено. Монарх — это патриарх древнейшей суверенной общины, в известном смысле – ризомы (фр. rhizome – корневище) архаичного воинствующего патриархата.
Монархический авторитет патриархов консервативных религиозных общин построен на этой же самой психологии. Со временем наиболее воинственные общинники выделились в особую касту военной аристократии (платоновская тимократия как «власть ярых [силовиков]»), которая перестала заниматься производительным трудом, сосредоточившись на защите своей территории от чужаков. Утвердив свое божественное происхождение от небесных предков, эта каста начинает выдвигать из собственной среды «магических монархов» на царствование над определенными территориями. Так появляются первые институциональные цари (в отличие от биологических патриархов). Одна из особенностей воинской касты — повышенная природная агрессивность, что не удивительно: люди, профессионально занимавшиеся физическим боем, проходили своеобразный профессиональный отбор.
Но если для защиты от воинственных чужаков агрессивность может быть полезной, то при решении внутренних проблем общества она, в большинстве случаев, контрпродуктивна. Главное средство ненасильственного противостояния силовой агрессии — интеллект. Если агрессору невозможно противопоставить равную или бо́льшую энергию физической агрессии, его можно попытаться заговорить, повлиять на его мотивацию косвенно, через тайные каналы бессознательного, связанные со второсигнальной (символической и речевой) деятельностью. Именно эту функцию берет на себя жречество как каста, в которую стали организовываться наиболее умные — в смысле эволюционного антропогенеза — общинники. Естественно, эти жрецы проявляли смекалку не только в отношении агрессивных воинов, но и вполне миролюбивых, но менее умственно продвинутых соплеменников, объясняя последним, почему те должны отдавать часть своего труда не только военным, но и жреческим институциям.
Древнейшие храмы в неолитических сообществах играли роль коллективных зернохранилищ, также возможно – загонов для скота. Таким образом, храм – это житница племени, народа. При этом зерно было одним из первых в истории средств расчета, прообразом денег. Сам же храм стал прообразом банка. Соответственно, из храмового жречества вышла каста счетоводов и писцов, сформировавших ранние олигархические структуры «умного» управления общественными ресурсами в интересах собственной касты. Олигархии, как власти имущественной элиты, античные философы противопоставляли власть неимущих — демократию. Позже под «демократией» стали понимать совокупную власть всех граждан как звеньев единой системы общественного производства.
Политическая культура Древнего Рима дает наглядный пример сочетания различных исторических властей в едином конгломерате римской политии: царя (rex sacrorum как вождь древнейшей тимократии), великого понтифика (pontifex maximus — глава жреческой корпорации наследственных олигархов), консула (consul — лидер патрицианской аристократии), народного трибуна (tribunus plebis — лидер плебейских масс, народа). В период империи все эти власти были интегрированы в сложносоставной магистатуре императора, исторически происходящей из должности военного трибуна (отдаленный аналог древнего царя), но уже на новом витке институционального развития римского общества.
Политология модерна. На протяжении тысячелетий человеческой истории придворные жрецы сочиняли трактаты о политическом управлении социальными системами, природе власти и технологии законотворчества. Однако до середины XVIII века политологии, как систематической научной дисциплины, не существовало. Ее зарождение связано с эпохой Просвещения, а также промышленной революцией, породившей новые условия общественного сознания и производства. При этом мы связываем происхождение политологии как науки с развитием не столько политической, сколько экономической мысли, позволившего самим политикам окончательно осознать тот факт, что политика — это концентрированно выраженная экономика, а всякая реальная политическая идеология априори содержит в себе экономическую программу структурного перераспределения общественного продукта.
Вместе с ростом научного знания и тенденции к повышающему эффективность общественного производства разделению труда, все более востребованными становятся технологии структурного анализа механизмов взаимодействия субъектов публичной политики – носителей особой экономической воли, определяющей стратегические приоритеты социального развития. Объяснять, кому лично, какому кластеру или классу людей что выгодно и что нет — основная задача политиков (греч. демагогов — «предводителей народа») всех уровней и направлений.
Первых «политологов» Нового времени можно увидеть в т. н. меркантилистах (итал. mercante — торговец, купец) — сторонниках сложившейся в XV—XVII вв. в Западной Европе (Англия, Франция, Голландия) системы взглядов о поддержке государством отечественных торговых монополий (собственников торгового капитала). В лице идеологии меркантилизма впервые заявило о своих политических претензиях зарождающееся сословие буржуазии, лишенное традиционных земельных титулов и в этом отношении классово антагонистичное владетельной аристократии феодальной эпохи.
Развитие производства меркантилисты понимали как средство расширения, прежде всего, торговли. Ссудный процент рассматривается ими как зависимый от торговли, а ссудный капитал — от торгового. Меркантилисты категорически выступали против регулирования нормы ссудного процента законодательным путем, являясь, в некотором смысле, крестными отцами либертарианства (разновидность либерализма).
Основные положения меркантилизма:
— Необходимость поддержания активного торгового баланса государства (превышения экспорта над импортом);
— Признание пользы привлечения в страну золота и других драгоценных металлов с целью повышения её благосостояния;
— Деньги — стимул торговли, поскольку считается, что увеличение массы денег увеличивает объём товарной массы;
— Приветствуется протекционизм, направленный на импорт сырья и полуфабрикатов и экспорт готовой продукции;
— Ограничение на экспорт предметов роскоши, так как он ведет к утечке золота из государства.
Первыми системными критиками меркантилистов выступили физиократы (фр. physiocrates, от греч. physis — природа и kratos — сила, власть, господство), мировоззрение которых сложилось во второй половине XVIII века во Франции.
Выражая интересы, прежде всего, крупных землевладельцев (владетельной аристократии), физиократы ратовали за приоритет сельского хозяйства перед торговлей. Вместе с тем, если меркантилизм был, по преимуществу, еще не столько выраженной политэкономической теорией, сколько практической системой экономической политики, то физиократы впервые сделали попытку научного (рационального) подхода к осмыслению, как бы мы сказали сегодня, макроэкономических закономерностей. Согласно провозглашенным физиократами принципам, в хозяйственной жизни общества господствует некий естественный порядок, и наука якобы может и должна его открыть и сформулировать.
Политическая идеология консерватизма восходит к учению французских физиократов о земле как главном факторе общественного производства, объявивших землевладельцев единственным производительным классом в истории. Землей их наделил якобы сам Бог, единолично распоряжающийся не только небесными, но и земными благами. Арендующий у помещика землю крестьянин рассматривался физиократами едва не как паразит, в лучшем случае — нахлебник, живущий по милости землевладельца как законного, божьей милостью, держателя основного кормящего ресурса всего общества.
Такого рода логическая аберрация указывает на господство в сознании физиократов средневекового схоластического формализма, особо присущего представителям консервативной аристократии как «носителям традиций». Учение физиократов интересно, прежде всего, тем, что здесь впервые земля осмысляется как производственный фактор в контексте складывающейся капиталистической формации. Таким образом, физиократия представляет собой как бы первую политэкономическую доктрину Нового времени.
Консерватизм, как идеология землевладельчества, имеет своих приверженцев, прежде всего, в двух специфических общественных подклассов: владетельной аристократии (носители земельных титулов) и свободного крестьянства (земледельческая община). В данном случае можно говорить о правом (аристократическом, центростремительном) и левом (общинном, центробежном) консерватизме. Оба эти подкласса могут чисто технически оспаривать друг у друга право на земельную ренту, но их роднит более глубокий, солидарный факторный антагонизм в отношении представителей других индустриальных классов — наемных работников и капиталистов. Главная цель истинно консервативной идеологии — это, упрощенно говоря, стремление закрепить монополию на землю за представителями консервативного (в экономическом смысле) класса и апология высокой земельной ренты.
Историческим апофеозом правого консерватизма является абсолютистская монархия, где единственным и безусловным владельцем всего земельного ресурса считается действующий суверен. Кстати, в Великобритании до сих пор вся земля номинально принадлежит короне, и купить здесь недвижимость юридически нельзя. Формально ее можно только арендовать, максимум — на 99 лет (с правом продления). Высшей формой левого консерватизма можно считать свободную крестьянскую общину, в советской версии — колхоз. В строгом политологическом смысле, в этих двух вариантах мы видим консервативную монархию и консервативную демократию, между которыми выстраиваются промежуточные формы консервативного устройства, в той или иной степени учитывающие два других классических фактора общественного производства — наемный труд и производственный капитал, на которые впервые указал Адам Смит:
«Весь годовой продукт земли и труда каждой страны или, что то же самое, вся цена этого годового продукта, естественно, распадается <...> на три части: ренту с земли, заработную плату труда и прибыль на капитал — и составляет доход трех различных классов народа: тех, кто живет на ренту, тех, кто живет на заработную плату, и тех, кто живет на прибыль с капитала. Это — три главных, основных и первоначальных класса в каждом цивилизованном обществе, из дохода которых извлекается в конечном счете доход всякого другого класса».
Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов (3)
Вместе с консервативным фактором земли «динамичные» труд и капитал составили три основных производственных фактора в обществе индустриального капитализма. Соответствующим образом, это общество переформатировалось (на начальном этапе — посредством т. н. буржуазных революций) в гражданский альянс трех системообразующих классов собственников земли (землевладельцы), труда (ремесленники и наемные работники) и капитала (коммерсанты). В свою очередь, каждый из этих классов породил собственную классовую идеологию, отражающую монопольные претензии отдельных классов на один из основных производственных факторов в качестве собственной «кормовой базы».
Таким образом, мы имеем три фундаментальных идеологических проекта модерна: консервативный (отражающий интересы землевладельцев как держателей земельной ренты), социалистический (он же [в англосаксонской традиции] лейбористский или трудовой, ориентированный на интересы держателей трудовой ренты – зарплаты) и либеральный (фокусируется на интересах представителей свободных, или либеральных профессий, включая рантье как держателей денежной ренты – процента с капитала). Отсюда — три основные формы политической идеологии, порожденных эпохой индустриализма: консерватизм, социализм и либерализм.
Социализм и народничество. Карл Маркс (4), опираясь на «английскую политэкономию» Адама Смита, вывел альтернативную физиократам теорию уникального производительного класса истории, где место землевладельца занял труженик (наемный работник), положив тем самым начала научного социализма (парафраз лейборизма как идеологии труда). Подобно тому, как физиократы игнорировали труд и капитал в качестве реальных факторов производства, Маркс проигнорировал капитал и землю, считая держателей этих двух ресурсов паразитами-нахлебниками. Отсюда — призывы радикальных социалистов к уничтожению помещиков и капиталистов как общественных классов.
Со временем социалисты разделились на три основных направления, которые Михаил Бакунин структурно соотнес с тремя источниками марксизма: французский утопический социализм породил анархизм, английская политэкономия — лейборизм, и немецкая классическая философия — социал-демократию. В целом, эта дефиниция представляется достаточно точной, поскольку объясняет как утопический характер анархизма, так и немарксистскую природу британского лейборизма.
Показателен раскол Первого Интернационала по вопросу классовой природы крестьянства на социалистов и анархистов. Первые (социалисты) считали крестьянство консервативным классом, не разделяющим прогрессивной трудовой (социалистической) идеологии с ее тезисом о диктатуре пролетариата, и по-своему были правы, по крайней мере — в отношении владеющего земельной собственностью свободного крестьянства. Вторые же (т. е. анархисты) полагали крестьянство де-факто трудовым классом, не имеющим ничего общего с эксплуататорской земельной аристократией и сохраняющим свое консервативное мировоззрение лишь в силу культурной отсталости, преодолеть которую вызвались интеллигентные народники.
В России, как стране консервативного хозяйственного уклада, социалистические идеи, с их пафосом труда, были подхвачены, прежде всего, близкими к анархизму народниками, делавшими ставку на психологию (как они ее себе представляли) крестьянской общины. Лишь к концу XIX столетия в стране возникли первые марксистские кружки. Российские марксисты — как и вообще социал-демократы того времени — были уверены в научности сделанного Марксом анализа общественных отношений, в том числе экономических, и рассчитывали, что массовое обезземеливание крестьянства и прогрессирующий рост рабочего класса позволит-таки, говоря словами Георгия Плеханова, российской истории смолоть ту самую муку, из которой может быть испечен пирог социализма — т. е. трудового общества.
Идеология народничества является, по своей сути и несмотря на элементы социалистической риторики, разновидностью левого консерватизма, апеллирующего к архаичным ценностям свободной поземельной общины[1]. Не удивительно, что пост-народническая партия эсеров имела в России массовую поддержку крестьянства, не спешившего сводить свою историческую миссию как субъекта общественного производства до утилитарной роли питательного бульона пролетариата (в прямом и переносном смысле).
Социальная революция в народническо-эсеровском понимании — это «черный передел» (земельной собственности) как условие раскрепощения производительных сил поземельной общины — основной ячейки крестьянского социализма. Фактически, здесь речь идет не о социалистической, а о консервативной революции, поскольку будущее общественное устройство тут «затачивается» не под пролетариат (как монополиста труда), а под свободного землевладельца (как монополиста земли). Этим консервативная революция отличается от консервативной контрреволюции, ориентированной на реставрацию земельного монополизма касты владетельной аристократии.
Выдвинутая идеологами немецкого народничества, известного как «фелькиш»[2], доктрина консервативной революции исповедовалась многими национал-социалистами на раннем этапе существования движения.
«Германский национал-социализм до своей окончательной победы был одной из форм народничества, противополагающий органический и коммюнотарный характер народной общественной жизни формальной организации государства, он стоял за Gemeinschaft [общину] против Gesellschaft [общества]. Но после своей окончательной победы национал-социализм стал одержим волей к государственному могуществу и элементы народнические в нем ослабли».
Николай Бердяев. О рабстве и свободе человека (6)
Особенность немецкого народничества состояла в том, что его идеологи не планировали «черного передела» (обобществления помещичьих и юнкерских хозяйств), предлагая решить земельный вопрос за счет физического расширения «жизненного пространства». Таким образом, каждый немец как бы мог превратиться из свободного общинника в свободного помещика. Аналогичный процесс уже имел место в период становления раннефеодального общества, когда свободные германские общинники становились на завоеванных территориях новыми владетельными аристократами.
Коренное отличие практики русских народников от немецких состояло в том, что первые ходили в народ, а вторые — в салоны, первые выступали за демократическую конфедерацию свободных общин, вторые — за «органическую» империю новой аристократии. По сути, в случае немецкого варианта консервативной революции мы наблюдаем прикрытую лево-консервативными, популистскими лозунгами доктрину право-консервативной контрреволюции.
Наиболее последовательно на лево-консервативных позициях стояли анархисты, имевшие большое влияние в сельской среде. Махновщина и крестьянские восстания «зеленых» были мотивированы, прежде всего, анархической лево-консервативной идеологией локальных повстанцев, усматривавших в сельсовете (или общинном сходе) ключевой политический субъект нового мира. Другой яркий пример лево-консервативного анархизма дают сельские коммуны революционной Андалузии, пошедшие на полное обобществление труда и даже отмену денег. Сегодня левый консерватизм продолжает свое существование в виде своеобразного нео-народничества, причем в Германии оно снова несет в себе сильный националистический элемент, вплоть до т. н. национал-анархизма.
Одной из форм левого консерватизма являются сектантские движения против централизованной церкви как «духовного феодала» — т. е. крупного держателя земли и иной недвижимости с эксклюзивными (монопольными) правами. Борьба против церкви — это практически всегда (в экономическом смысле) борьба против церковного землевладения.
«Они [духовенство] завели или деятельно поддерживали на тогдашнем земельном рынке настоящую игру «в крестьян и землю», благодаря которой населенные имения переходили из рук в руки чуть не с быстротой ценных бумаг на нынешней бирже. Обилие денег дало монастырям возможность выступать соперниками боярства на земельном рынке возвышением покупных цен успешно оспаривать самый насущный его интерес — землю с даровыми рабочими руками. Недаром дети боярские жаловались правительству, что «мимо монастырей вотчин никому ни у кого купить не мочно».
В. О. Ключевский. История (7)
Факторная политология. Современная политология часто смешивает понятия правого и либерального консерватизма, отождествляя понятия «правого» и «либерального». На самом деле, с точки зрения факторной политологии (т. е. подхода, определяющего идеологическую доминанту в контексте производственного фактора, понимаемого в качестве центрального) либерализм так же далек от консерватизма, как и социализм. Если для последнего «богом и царем» является труд, то для либерализма это — капитал. При этом, подобно консерватизму, социализм и либерализм могут быть как правыми, так и левыми — т. е. элитарно или эгалитарно ориентированными.
Немецкий национал-социализм или итальянский фашизм — наглядные примеры правого социализма. По факту сюда же может быть отнесен социализм советского образца (в радикальном варианте — сталинизм) как политэкономическая практика жестко иерархизированной бюрократии, монополизировавшей ресурс общественного труда в свою пользу. Идеологию же левого социализма представляют сторонники системы административно децентрализованных предприятий, управляемых непосредственно рабочими коллективами. Сюда могут быть отнесены, в частности, российские левые эсеры-коммунисты и «индустриальные» анархисты — т. е. ориентирующиеся не столько на крестьянство, сколько на пролетариат прудонисты-мютюэлисты (фр. mutuellisme, от mutuel — взаимный, совместный) и анархо-синдикалисты.
Политологи до сих пор окончательно не определились по поводу смысловой прозрачности терминологического гибрида «либеральный консерватизм» (вариант — «консервативный либерализм»). Насколько близко либеральный консерватор стоит к консервативному либералу? И в какой степени обе эти фигуры противостоят представителю третьей политической идеологии модерна — лейборизму (от лат. labor — работа, труд), который стал называться за пределами англосаксонского мира социализмом? Насколько правомерно говорить о консервативном социализме и социальном консерватизме? Или о либеральном социализме и социальном либерализме?
Либерализм, как идеология «буржуазии» (оперирующих капиталом торговцев и предпринимателей), имеет свои корни в раннем меркантилизме (XV-XVII вв.), но системное развитие он получил в качестве реакции на марксистскую критику капитала как «паразитического» фактора в общественном производстве. Левый либерализм выступает за ценности свободного рынка, построенного на антимонопольных принципах. Правый либерализм, напротив, системно выступает за фактическую монополизацию рынка «сильными игроками».
К левым либералам можно отнести сторонников экономической теории Сильвио Гезелля (немецкого автора теории «естественного экономического порядка») (8), выступающих, в частности, за передачу сеньоража эмитента (право на создание денег) региональным ассоциациям свободных производителей, а также современных анархо-капиталистов — апологетов Австрийской школы[3], призывающих отдать этот сеньораж в руки частных предпринимателей, в целях создания открытого рынка конкурирующих на предмет реальной эффективности валют. Правые либералы, напротив, являются сторонниками денежной монополии Центрального банка. Их представляют «классики» и современные монетаристы.
В действительности, всякая современная политическая идеология является сложносоставным продуктом, совмещающим в различных пропорциях элементы консерватизма, социализма и либерализма, а также правого (центростремительного) и левого (центробежного) уклона. Кроме того, структурное усложнение общественного производства и механизмов перераспределения прибавочного продукта привело к вычленению новых производственных факторов «вторичного порядка», к которым относятся недра, предпринимательская способность и финансовый капитал.
«Вторичность» этих факторов состоит в том, что они являются как бы историческими производными от первичных факторов — земли (недра), труда (предпринимательская способность) и торгово-промышленного капитала (финансовый капитал). С этой точки зрения, нео-консервативная элита («неоконы») стремится захватить монополию не столько на землю, сколько на недра, нео-социалистическая элита (new labour) — на интеллектуальную собственность (труд в формате «человеческого капитала»), нео-либеральная — на средства воспроизводства финансового капитала (деривативы и т. п.).
Противопоставление консерватизма либерализму по сугубо психологическому признаку, как традиционное – прогрессивному, относится к области социальной риторики (если не сказать демагогии), оперирующей внеэкономическими категориями. Точно таким же спекулятивным является понимание социализма как непременно революционной доктрины. Революционными могут быть и консерватизм (о чем речь уже шла выше), и либерализм (например, «цветные революции»). Точно так же возможны радикальные версии всех трех вышеперечисленных идеологий — т. е. установка на фундаментальную роль одного из трех производственных факторов в ущерб остальным. Современные либерал-фундаменталисты часто отрицают землю и труд в качестве независимых категорий экономической науки, все привязывая к капиталу (земельный капитал, человеческий капитал и т. д.). По такой логике главным кормящим ресурсом всего общества является капитал, а его держатели — единственным производительным классом.
Справедливости ради следует отметить. что современная экономическая теория выдвигает некий новый, общий фактор производства (total factor productivity, TFP), являющийся интегральным показателем экономической эффективности системы. В некотором смысле, этот фактор можно назвать «институциональным», поскольку именно институциональная структура общих условий производства определяет конечный результат всякой народно-хозяйственной деятельности.
Палитра Видеманна. Современные общественные классы и их реальную (факторную) идеологию можно условно обозначить с помощью цветовой символики, позволяющей вынести за скобки второстепенные, с точки зрения сугубо экономического сознания, параметры психологического и демагогического порядка.
Сегодня наиболее влиятельными консерваторами являются сырьевики («черные» неоконы, по условному цвету земных недр и нефти), стратегически заинтересованные в повышении цен на полезные ископаемые как свой основной кормящий ресурс. Им системно противостоят экологически ориентированные «зеленые» — апологеты сохранения окружающей среды (территории), уничтожаемой за счет роста добычи и эксплуатации недр. В лагере представителей наемного труда мы видим традиционных «красных» социалистов (сторонники трудовой теории стоимости) и идеологически оппозиционных им «белых» менеджеров (условные белые воротнички, «new labour», сторонники субъективно-психологической теории стоимости). В либеральном лагере мы видим противостояние «желтых» (по цвету золота или реального, производственного капитала) и «голубых» («голубые фишки» как кормящий ресурс финансового капитала, системно обесценивающего производственный). Наконец, выделим «серых» институционалистов (типа серых кардиналов, заинтересованных в росте общего фактора производства), которым онтологически противостоят «забуревшие» примитивисты (вроде сторонников американского философа-анархиста Джона Зерзана), отрицающие любые институции и научно-технический прогресс в целом. Их условный цвет — «бурый» (внесистемная «серо-буро-малиновая» индифферентность примордиального хаоса).
Как в природе не бывает прямых линий, так и в политике не бывает чистых цветов. Всякая политическая идеология, за исключением декларативно-радикальных, содержит в себе противоречивые элементы, комбинируемые в соответствии с оперативными факторами общественной практики. Разумеется, здесь существуют определенные структурные допуски, превышение которых ведет просто-напросто к примитивному «забурению» идеологии и сознания ее носителей.
Из вышеприведенных примеров мы видим, что в современную эпоху социального постмодерна, характерную ослаблением влияния академических авторитетов и строгого логоцентризма[4] в целом, действенная политическая идеология становится все более сложносоставной, ориентированной не столько на базисное факторное различие в структуре отдельных социальных классов, сколько на синергийный[5] эффект общей эффективности системы.
В чем должен конкретно состоять этот эффект — вопрос, во многом, философский, на который невозможно дать сугубо экономический или даже политэкономический ответ. Ведь пути научно-технического прогресса (или регресса) до сих пор оставались рационально непредсказуемыми. Тем более непредсказуемы пути дальнейшей антропологической эволюции человека, его психологии и стратегии формирования социальных систем. Такая ситуация требует наличия некоторого рода интуитивной открытости, свободы от суггестии со стороны устоявшихся моделей интеллектуальных реакций на вызовы действительности, расширения и углубления критического дискурса. В том числе — в вопросах общей политической культуры.
Политическая культура Нового времени широко пользуется античными терминами, при этом наполняя их новым содержанием (по аналогии с римским правом). То же самое касается современной политической идеологии, имеющей дело с совершенно уникальными культурно-производственными реалиями, не знакомыми античному и средневековому обществам. Поэтому в оценках и анализе сущности актуальных политических идеологий современности не следует полагаться на формальную риторику новых демагогов (политтехнологов), целью которых, в большинстве случаев, является не столько прояснение реального политического интереса отдельных социальных групп, сколько — вольное или невольное — сокрытие действительного положения вещей на «рынке» политических услуг.
Эта проблема наглядно иллюстрируется положением в политической культуре постиндустриальных обществ, где крупнейшие политические партии продолжают формально исповедовать «факторные» идеалы индустриального порядка (классические консерватизм, социализм и либерализм), игнорируя при этом не только вторичные производственные факторы, но и радикально изменившуюся глобальную инфраструктуру общественного производства и перераспределения благ.
Предлагаемая нами система факторного анализа политических идеологий позволяет выявить реальные ценности, стимулирующие те или иные политологические и политэкономические проекты, осмыслить материальную мотивацию их агентов и рассчитать «кривые» возможных и невозможных стратегических альянсов. В свое время еще Адам Смит отмечал, что землевладельцы и трудящиеся, чья рента (земельная и трудовая) системно связана уровнем повышения производительности труда и благосостояния всего общества в целом, в силу своей необразованности не в состоянии понять всех нюансов самой системы, а стало быть — лишены возможности умным образом защитить свои экономические и политические права.
Представители либерального класса (получатели денежной ренты), напротив, обладая повышенными «бухгалтерскими» способностями, очень четко понимают все плюсы и минусы действующей системы и способны систематически и эффективно отстаивать свои интересы, которые, по мнению Смита, не связаны с целокупным повышением производительности труда и роста общественного благосостояния (и даже наоборот — профитируют от роста имущественного неравенства).
Эти замечания шотландского ученого остаются актуальными и сегодня, несмотря на произошедшие за два века существенные изменения в общей структуре производства. Определенные сдвиги в массовом экономическом сознании произошли в связи с ростом движения антиглобалистов, идеологи которых — как некогда народники — стараются донести до понимания рядового труженика (как сельского, так и городского) начала экономического ликбеза, включая высвечивание схем явной и скрытой эксплуатации социальных и экологических ресурсов планеты в пользу «неолиберальной» элиты. Глобальный финансовый кризис, разразившийся в конце 2008 года, еще больше заставил «простых смертных» задуматься о том, в какой реальности они живут, на кого и за что работают.
Проблему системного противостояния экономических агентов пытаются наиболее последовательно «разрулить» представители институционального подхода, среди которых, как мы уже говорили выше, нет единого взгляда на природу экономической истины в ее «конечной» инстанции. Рост материального благосостояния — понятие весьма условное, поскольку оно, в своем субъективно-психологическом модусе, не сводится исключительно к индексам строго энергетического потребления (сумме калорий и киловатт-часов) на одного человека в продолжение его жизни. Подчас, виртуальные ценности ставятся выше материальных («честь дороже денег», «логотип дороже физического продукта» и т. д.). В этих случаях речь идет о культурном или институциональном производстве, связанным с процессом исторического воспроизводства общественного сознания и социально релевантного поведения.
Пост-аутичная экономика. Сегодня раздается все больше голосов в пользу перехода мирового хозяйства на рельсы т. н. пост-аутичной экономики, где под «аутизмом» понимается зацикленность экономических субъектов на чисто теоретических принципах максимизации прибыли любым путем, в том числе — за счет разрушения в долгосрочной перспективе институциональной и экологической инфраструктуры самого экономического пространства как главного источника прибыли. Аналогичным образом аутизм действует на психику индивида, «отключая» ее от влияния окружающей среды и, тем самым, блокируя обратную связь мозга с объективной действительностью. Но если в плане личностного развития аутизм может дать человеку определенные преимущества, то на уровне глобальной экономики условием выживания является бдительная адекватность.
Восстановление обратной связи с объективной реальностью — главная цель пост-аутичного подхода к экономике. Идеология пост-аутичного экологического холизма является, в своих базисных предпосылках, сугубо консервативной, поскольку большинство ее приверженцев, подобно французским физиократам, предпочтут проигнорировать роль труда и капитала в процессе общественного производства ради экологических приоритетов глобального ландшафта, т. е. земли как производственного фактора — единственного подлинно-кормящего. Прагматическая цель такой идеологии — апология максимизации земельной (природной) ренты, что должно сделать экстенсивную эксплуатацию природных ресурсов экономически невыгодной. Тем самым, пост-аутичные эко-холики (экологические холисты), которых можно назвать своеобразными эко-фундаменталистами, состоят в антагонистический оппозиции с сырьевиками, выступающими под черными знаменами нефтяных недр.
Маршруты нефте- и газопроводов сегодня в большей степени определяют международные отношения, чем традиционные торговые пути; реал-политика угля и водорода вытесняет с повестки дня геополитику суши и моря. Сырьевики, стремясь к корпоративной монополии на недра (как производственный фактор), консолидируются в особый олигархический класс неоконов (неоконсерваторов). Основную часть этого класса составляют госчиновники и представители добывающей индустрии, распоряжающиеся невозобновляемыми подземными ресурсами. Весьма показателен политический профиль современной неоконсервативной элиты из нефте- и газодобывающих стран мира.
Саудовская Аравия: все права и на землю, и на недра принадлежат правящей фамилии. Тут все жестко схвачено со всех сторон. Кувейт и Эмираты: та же схема. Сирия: тот же вариант, только в форме единоличной диктатуры. Аналогичный кланово-авторитарный режим действует в Туркменистане, Нигерии, Венесуэле: здесь лидером «неоконов» является президент, собирающий вокруг себя силовую нефтяную команду. Подобное же происходит в России. В США неоконы-силовики правили восемь лет подряд и институционально «заточили» национальную экономику под определенные стратегии, от которых демократическим менеджерам new-labour непросто будет в одночасье отказаться. Ирак управляем агентурой американских неоконов. Иран — централизованный авторитарный режим местнической корпорации духовенства. Китай — централизованный авторитарный режим компартии. Сюда можно добавить такие страны, как Малайзия, Индонезия, Алжир, Узбекистан... Здесь везде правый (элитарно-олигархический) черный газовый консерватизм госчиновничества противостоит левому (эгалитарно-демократическому) зеленому, почвенному консерватизму традиционной общины.
Потенциальными идейными союзниками демократических консерваторов являются все общественные структуры и организации, выступающие за права общины на кормящий ее ландшафт (включая воду и воздух) — будь то автаркические коммуны, архаичные племена, национально-освободительные или религиозные движения, члены которых не мыслят своей социальной общности вне определенного сакрализованного ландшафта — священной территории группы, клана, народа. Сюда же относятся политические партии регионалистской и зеленой ориентации. Это совершенно новая историческая форма консерватизма, стратегически ориентированного на защиту не столько интересов реальных землевладельцев как класса, сколько самой земли как фактора производства от чрезмерной эксплуатации человеком ради экономической сверхприбыли.
Понятие институционального консерватизма первоначально ввел немецкий антрополог Арнольд Гелен, толковавший исторические социальные институты как инструментальную компенсацию человеком собственной биологической ущербности. Культурная традиция — это вроде как костыли для незавершенного Адама, не способного самостоятельно стоять на переднем рубеже реальности.
«Интерпретируя человека как “недостаточное существо”, “открытое миру” и потому “рискованное”, нуждающееся в поддержке извне, Гелен подчеркивает антропологическое, обусловленное врожденными биологическими предпосылками, происхождение институтов, обеспечивающих нормальное функционирование человеческих обществ. Под институтами он понимает прежде всего некоторые “стереотипные структуры, объективно сложившиеся модели человеческого поведения, упорядочивающие жизнедеятельность людей” и обеспечивающие “стабильные формы общежития”. В версии западногерманского теоретика институты восполняют то, чего человек не мог бы достигнуть вследствие своей недостаточной инстинктивной оснащенности. Они обеспечивают человеку такие же стабильные жизненные структуры, какие природа дала животному, ибо человек “открыт миру”, а природа его пластична. “Поэтому уже саму длительность существования института следует рассматривать как ценность”. Тем самым институты приобретают в его концепции фундаментальное антропологическое значение: без них человеческая культура носила бы “хаотический характер”, ибо они “внешняя опора человека в мире”. Институты складываются, по Гелену, в процессе человеческого общежития “путем стабилизации порядка и правил вследствие их длительного функционирования, механизм управления которыми следует искать в области инстинктов”».
Б. А. Куркин. Концепция государства в философской антропологии А. Гелена (9)
Гелен, как философ-традиционалист, считал, что наиболее эффективно социальные институты действовали в архаическом обществе, выполняя функции компенсации человеческой ущербности. В Новое время на первый план выходит человеческая субъективность. Человек находится в ситуации постоянного выбора: он все время пытается сформировать свою идентичность, в то время как раньше последняя была ультимативно задана традицией. Сама человеческая личность понималась Геленом как индивидуализированная институция, созданная по лекалам традиционного опыта.
К сожалению, немецкий антрополог не был знаком с разработками советских психофизиологов и психиатров — Павлова, Бехтерева, Ухтомского... То, что Гелен называет человеческой недостаточностью, ущербностью, на самом деле является форс-мажорным толчком для включения второсигнальной способности гомо сапиенса, рефлекторно-компенсаторной в ее нейрологической основе. Вся социальная жизнь человека, в том числе — его институциональная самореализация, является продуктом второсигнальной деятельности, мотивации которой носят внебиологический, и часто — радикально-антибиологический (т. е. противостоящий первосигнальным импульсам) характер.
Как показал в своих работах российский историк Борис Поршнев (10), любая авторитетная институция является продуктом суггестии как непременной переменной всякого второсигнального общения. В архаичном обществе фактор суггестии действовал гораздо сильнее, в формате систематически измененного сознания, достигавшегося практикой скрупулезного исполнения многочисленных норм ритуального поведения как единственной легитимной формы межличностного общения. Состояние саморефлексии, напротив, способствует эволюционному формированию в ЦНС все более сложных цепочек контр-суггестивного торможения, вызывающего развитие передних лобных долей мозга, ответственных за свободу интеллектуальной воли.
Хай-эк. Одной из составляющих нового институционального консерватизма является критическое осмысление взаимозависимости ресурсного и популяционного потенциала кормящего ландшафта. Иначе говоря, ограниченная территория, даже при использовании технологических ресурсных мультипликаторов, сможет обеспечить элементарными потребностями (пища + кров) лишь ограниченный контингент. Всякое перепроизводство рабочей силы ведет к кризису общественного производства в целом (точно так же, как перепроизводство товаров и капитала).
С пост-аутичной точки зрения, современная пенсионная система, рассчитанная на постоянное увеличение ее участников, точно так же аутична (нечувствительна к реальности), как и вся система денежного кредитования, исходящая из перманентного роста материального производства. Под вопросом оказалось центральное положение классической экономики о перманентном росте производительности труда и, соответственно, научно-технического прогресса в целом, ведущего к сокращению потребности в физическом труде.
Вместе с тем нельзя тупо вернуться к практике строительства пирамид. Следовательно, требуется система виртуальных ценностей, количество которых могло бы постоянно увеличиваться без ущерба для невосполнимых материальных ресурсов. Главной виртуальной ценностью, востребованной человеком, является информация, ноу-хау, позволяющая оперативно ориентироваться в окружающей действительности, прежде всего — социальной. Виртуальные ценности, в том числе информация, воспроизводятся в процессе групповых игр, имеющих условный, т. е. второсигнальный характер. Точно так же условный характер имеют все социальные институции, определяющие примордиальную аксиоматику легитимности. Вместе с тем, на межличностной условной договоренности держится весь общественный мир.
Вопросы институционального управления сегодня решаются с помощью нано-экономического[6] анализа и хай-хьюмовских[7] технологий опережающего развития. Политические идеологии не играют, в данном случае, существенной роли, выполняя придаточную функцию средств воспроизводства общественного сознания в духе информационно заданной тенденции.
Снижение роли политических идеологий в современном мире и переориентирование общественного сознания на индивидуальных лидеров является следствием размывания традиционных классов индустриальной системы — землевладельцев, наемных работников и капиталистов, а также появлением новых, постиндустриальных классов: распорядителей ресурсов, наемных менеджеров и финансистов, между которыми классовые границы (по принципу факторной ренты), подчас, также весьма неопределенны. Классовое идеологическое сознание уступает место персоналистической рефлексии, в достаточной степени эмансипированной от коллективистского влияния институциональных — в том числе классовых и партийных — авторитетов.
Одна из ключевых проблем институционализма — снятие функционального противоречия между волюнтаризмом эмансипированной личности и категорическим императивом общественной нормы. Иными словами, как заставить человека продуктивно работать на перспективу социального развития в ущерб собственным сиюминутным интересам? Человек — филогенетически стадное животное, и этим определяется модель его социальности. По всей видимости, в обозримом будущем начнут складываться новые формы высокотехнологичного общественного контроля и публичной юстиции, адекватные структурным вызовам эпохи социального постмодерна. Это, в свою очередь, неизбежно связано с повышением уровня саморефлексии оперативного звена, играющего роль своеобразного нового жречества, на серых хоругвях которого начертаны три буквы: TFP.
Лондон, 19 ноября 2009
Литература:
(1) Платон. Государство – Собрание сочинений в 4 т. Том З. М.: Мысль, 1994.
(2) Аристотель. Политика – Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1. М.: Мысль, 1976.
(3) Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов – АСТ, 2022.
(4) Карл Маркс. Капитал – АСТ, 2022 г.
(5) Сословный строй и хозяйство России в первой половине XIX в.: Состояние и основные тенденции развития: Сборник документов и материалов – Томск: НТЛ, 1998.
(6) Н. А. Бердяев. О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической метафизики – Париж, YMCA-Press, 1929.
(7) В. О. Ключевский. Курс русской истории – СПб. 1904–1922.
(8) Silvio Gesell. Die Natürliche Wirtschaftsordnung – Rudolf Zitzmann Verlag; Lauf bei Nürnberg. 1949.
(9) Куркин, Б. А. Концепция государства в философской антропологии А. Гелена – Правоведение. 1981. № 3.
(10) Поршнев, Б. Ф. О начале человеческой истории: Проблемы палеопсихологии — М.: Мысль, 1974.
[1] Крестьянская поземельная община в России представляла собой крестьянское общество, владевшее общим надельным участком земли. Крестьянские общины имели специфику по районам в зависимости от хозяйственного районирования, от состава местного населения (у государственных, частновладельческих, удельных крестьян), от конфессионального состава и т. д. (См. Сословный строй и хозяйство России в первой половине XIX в.: Состояние и основные тенденции развития: Сборник документов и материалов – Томск: Изд-во НТЛ, 1998). (5)
[2] Фёлькиш (нем. Völkische Bewegung – Народное движение) — движение, распространённое в Германии конца XIX — начала XX века и характеризующееся идеологией радикального этнического национализма доминирующего населения.
[3] Австрийская школа — направление экономической теории в рамках маржинализма, подчеркивающее роль самоорганизующей силы рыночного ценового механизма.
[4] Логоцентри́зм (от др.-греч. λόγος — «знание» и центр) — презумпция некой разумной организованности в порядке вещей, опора на космический Логос. Постмодернизм противопоставляет логоцентризму модернизма свой «антилогоцентризм» – как установку на интуитивное в противовес рациональному, двойное кодирование – однозначному, смешение – сепарации и т. д.
[5] Синерги́я (греч. συνεργία «сотрудничество, содействие, помощь, соучастие, сообщничество») — усиливающий эффект взаимодействия двух или более факторов, характеризующийся тем, что совместное действие этих факторов существенно превосходит простую сумму действий каждого из указанных факторов, эмерджентность (несводимость свойств системы к сумме свойств её компонентов).
[6] Нано-экономика – теория экономического поведения индивидуальных экономических агентов в рыночных и нерыночных условиях.
[7] Хай-хьюм (англ. high-hum — высокие гуманитарные технологии) — совокупность знаний, духовных и культурных ценностей, а также методов передачи информации, организующих людей и побуждающих их к определенной коллективной деятельности.
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.