Уильям Хирст. Переступая национальные границы: проблема памяти. Комментарий к книге Джеймса Верча «Как нации вспоминают: нарративный подход»
Reaching Across National Boundaries: The Problem of Memory
A Commentary of James Wertsch’s How Nations Remember: A Narrative Approach
Примечание автора: Написание этой статьи было частично поддержано грантом Национального научного фонда (National Science Foundation) для второго автора BCS #1827182
Abstract: In his recent book, Wertsch explores why people from different nations have different renderings of history and why they hold tenaciously to them. He argues that the Narrative Schematic Templates frame the narratives they tell about historical events and that these templates are deep, by which he means that they are applied automatic, effortless, and without intention. The present commentary reviews his book and asks whether a reliance on the type of processing associated with Narrative Schematic Templates is sufficient to account for “mnemonic stand-offs.” The importance of social identity is explored.
Резюме: В своей новой книге Верч выясняет почему люди различных наций по разному толкуют одни и те же исторические события и почему они столь упорно придерживаются своих интерпретаций. Он доказывает, что нарративные схематические шаблоны задают рамку для рассказов о конкретных исторических событиях и что эти шаблоны глубоко укоренены и поэтому используются автоматически, без интеллектуальных усилий. В настоящем комментарии дается обзор основных положений этой книги и ставится вопрос, в какой мере подход, связанный с нарративными схематическими шаблонами, позволяет понять «мнемонические противостояния». Также рассматривается первостепенное значение социальной идентичности.
Key words: Narrative, collective memory, history, mnemonic stand-offs, social identity
Ключевые слова: нарратив, коллективная память, история, мнемонические противостояния, социальная идентичность
Bio: William Hirst, Department of Psychology, New School for Social Research, New York. Email: hirst@newschool.edu
Сведения об авторе: Уильям Хирст, профессор Кафедры психологии Новой школы социальных исследований (Нью-Йорк). Email: hirst@newschool.edu
Способы, которыми нации вспоминают свое прошлое, всегда занимали центральное место в процессе национального строительства. Но в последние несколько лет проблемы коммеморации выдвинулись на передний план при драматических обстоятельствах, когда люди вышли на улицы с заявлениями, что повествование об истории должно быть заменено на новое, способное включать не только хорошие, но и плохие стороны прошлого. Причиной долговременного интереса и нынешнего беспокойства по поводу нарративов памяти частично является растущее признание того, что воспоминания членов общества о национальном прошлом основываются на том, как они представляют себе связь с собственной нацией. Под этим подразумевается их самоощущение в качестве граждан своей нации, их представление о смысле ее существования и в конечном счете их понимание того как их нация действовала в прошлом, действует в настоящем и будет действовать в будущем. Здесь имеется в виду не специфическое (idiosyncratic) поведение отдельных членов общества, но национальный консенсус, другими словами коллективное представление о прошлом, настоящем и будущем.
В своей мастерски сделанной работе «Как нации вспоминают» Джеймс Верч изучает расхождения во мнениях, которые возникают в ходе рассказов о национальной истории. Он убедительно демонстрирует, что представители разных наций по-разному рассказывают о тех же самых событиях прошлого. Согласно наблюдению Джерома Брюнера можно, конечно, считать, что «история нации это прозрачное окно в реальность, а не формочка для печенья (cookie cutter), с помощью которой реальности придаются те или иные очертания» (Bruner, 2003: 6–7). Верч, как и Брюнер настаивает на том, что достаточно послушать представителей разных стран или различных подгрупп населения одной страны, чтобы убедиться с каким разнообразием одна и та же реальность прошлого нарезается многочисленными формочками для печенья. Верч начинает книгу со своего спора с русским коллегой по поводу бомбежки Хиросимы. Как и большинство американцев, он считал, что это было ужасный, но неизбежный способ быстро закончить войну. Его русский коллега полагал, что Верч то ли недостаточно осведомлен, то ли введен в заблуждение, а на самом деле бомба была средством, чтобы устрашить русских. Каждый из спорщиков непреклонно отстаивал свою позицию. Их взаимная непримиримость свидетельствует, что каждая нация использует собственные формочки для печенья, когда формирует свою историю бомбардировки Хиросимы. Верч обозначает это несоответствие позиций термином «мнемоническое противостояние» в противоположность гораздо более агрессивному выражению «войны памяти». В «Как нации вспоминают» ставятся следующие вопросы:
1) Каким образом между национальными сообществами возникают столь сильные разногласия по поводу прошлого?
2) Почему у граждан преобладает уверенность, что точка зрения «своей» нации является истиной?
3) Почему люди так упорно держаться за «свое» видение прошлого?
Ученые не раз обстоятельно изучали каждый из этих вопросов, рассматривая способы, которыми различные нации создают собственные формочки для печенья. В этой связи постоянно рассматривается та значительная роль, которую власть и ее представители играют в формировании национальной памяти. Верч вовсе не преуменьшает усилия, предпринятые в этом направлении, он скорее стремится расширить поле анализа. Как считают многие исследователи национальной памяти, включая отца коллективной памяти Мориса Хальбвакса, «индивиды вспоминают в качестве членов группы» (Halbwachs, 1980: 48). Верч стремится ответить на три поставленных выше вопроса, рассматривая индивидов, которые вспоминают. Именно здесь вступает в игру нарративный подход, обозначенный в заглавии его книги.
Опираясь на плодотворную (seminal) работу Льва Выготского (Vygotsky, 1986), Верч утверждает, что процесс познания опосредован символически. Люди используют культурные инструменты как строительные леса своего познания, определяющие его форму. По мнению Верча нарратив занимает ведущее положение в любом индивидуальном наборе культурных инструментов. Используя проницательное замечание Кеннета Бурка (Burke, 1998), нарративы являются «оборудованием для жизни» (equipment for living). Как утверждает Аласдер Макинтайр (MacIntyre, 1984: 216) «человек, как в своих практических действиях, так и прибегая к вымыслу, по своей сути является животным, рассказывающим истории». Мы рассказываем истории не только о себе и о других индивидах, но и о нациях. С помощью этих историй мы можем понять прошлое нации, которое задает рамку для критического осмысления ее настоящего и будущего. По наблюдению Верча истории, которые граждане рассказывают о своих нациях, основаны на общих паттернах. Рассказчики склонны следовать тому, что он именует нарративным схематическим шаблоном. Для русских таким шаблоном является «Изгнание чужеземного врага». В общем виде он выглядит следующим образом:
1) «Начальная ситуация»: мирная Россия не вмешивается в чужие дела.
2) «Беда» (trouble): иностранный враг коварно атакует Россию без всякого повода с ее стороны.
3) Россия оказывается в крайней опасности на грани гибели.
4) Благодаря исключительному героизму, действуя в одиночку Россия, вопреки всем вероятностям, триумфально побеждает.
Подобные нарративные схематические шаблоны предоставляют рамки для рассказов не только об одном историческом событии, как в случае России, о нашествии Гитлера и его итоговом изгнании, но для целого набора событий. Среди них: изгнание Наполеона в ходе войны 1812 года; беспокоившее Солженицына разрушительное влияние социализма, коммунизма и западного Просвещения на духовные традиции России; западные влияния, обрекавшие Россию, по мнению Достоевского, на нигилизм и атеизм. Вездесущесть этих шаблонов задает не только рамку для интерпретации исторических событий, но, если хотите, способ понимания русского национального характера и его идентичности.
Нарративные схематические шаблоны также дают ответ на три перечисленных выше вопроса, поставленных Верчем. В этом контексте шаблоны, по мнению исследователя, носят глубинный, то есть неосознаваемый при их восприятии и применении, характер. Следовательно, они не осознаются при повествовании специфических нарративов о конкретных исторических событиях. Шаблоны – это тот слон, на спине которого мы путешествуем по жизни. Верч считает, что в значительной мере, не слон служит наезднику, а наездник обслуживает слона. Наездники могут считать, что они контролируют ситуацию, но это обманчивое впечатление. Верч использует различение Даниэля Канемана (Kahneman, 2011) межу Системами 1 и 2, т.е. быстрым и медленным мышлением. Система 1 действует автоматически, при незначительном, либо полностью отсутствующем контроле сознания. Система 2 работает посредством напряженных мысленных усилий. Она ассоциируется с субъективной способностью к действию на основе опыта (subjective experience of agency), с выбором и с концентрацией. Люди стараются избегать обращения к Системе 2 в силу, если хотите, когнитивной лени и предпочитают не требующую больших усилий Систему 1. По мнению Верча нарративные схематические шаблоны работают с помощью Системы 1, которая обходится без рефлексии и часто применяется автоматически без всякого умственного напряжения. Люди не считают, что они прилагают к реальности шаблоны мышления, и в результате верят, что видят вещи напрямую, а не через линзы шаблона. Поэтому не удивительно, что разные нации могут использовать различные нарративные схематические шаблоны. Благодаря этому между гражданами разных стран могут возникать серьезные разногласия по поводу истории, поскольку граждане верят, что они в отличие от оппонентов знают истину и по этой причине чрезвычайно неохотно отказываются от своих представлений об исторических событиях.
Обращение к различиям Систем 1 и 2 при изучении того как люди используют нарративные схематические шаблоны, когда вспоминают исторические события, представляется обоснованным, но я предполагаю, лишь до известного предела. Когда Верч спрашивал людей, замечают ли они, что под их рассказами о национальной истории скрывается готовая схема, людям это не слишком нравилось. Но когда он объяснял им, что схема действительно существует в виде того, что он определил как нарративные схематические шаблоны, и описывал шаблон, соответствующий рассказываемой истории, многие собеседники Верча соглашались с его объяснением. После подсказки они признавали, что существует общая нить, на которую нанизывается их целостное понимание национальной истории. То что изначально было неосознаваемым стало осознанным и в результате стало пищей для размышлений по Системе 2. И, как это признает сам Верч, в такой ситуации люди могут подвергать переоценке и даже отвергать свои прежде незыблемые представления о прошлом. Это открывает возможность для альтернативных версий. Активисты и другие агенты памяти часто стремятся создать условия для переоценки прошлого. Они надеются преодолеть сопротивление людей альтернативным толкованиям, выдвигая на передний план забытые либо не получившие достойного освещения исторические события. И как показывают недавние демонстрации вокруг памятников спорным и, порой, действительно обладающим дурной репутацией историческим деятелям, память, воскрешаемая активистами, может обрести силу, позволяющую превращать монументы из мест памяти в места общественной мобилизации.
Разумеется, что активисты памяти это лишь часть из разнообразных игроков, участвующих в процессе, который Верч именует Национальным нарративным проектом. Этот проект сопровождается нескончаемым «нарративным поиском» (narrative quest), усилиями по примирению того что есть с тем что должно быть. Национальные нарративные проекты отличаются от нарративных схематических шаблонов, которые задают основу для повествования о конкретных событиях, ограниченных временными рамками, вроде войны США против Великобритании в 1812. По мнению Верча перспективным кандидатом на звание американского национального нарративного проекта выступает поиск «более совершенного союза», выражение, которое резонирует в национальном сознании с момента создания США, через годы Гражданской войны, вплоть до нынешней борьбы за права человека. Для России это может быть «духовная миссия», поиск русского идеала. Для Китая это возрождение Срединного царства после «столетия унижений». Я принимаю точку зрения Верча о том, что национальный нарративный проект направлен на достижение желанной цели в будущем, а нарративный схематический шаблон представляет рамку для интерпретации событий прошлого. Но при этом я не вижу сущностного различия между этими двумя понятиями. Так борьбу за более совершенный союз вполне можно рассматривать в качестве нарративного схематического шаблона США, задающего рамку для понимания различных исторических событий. Подобным же образом мы можем рассматривать российский нарративный шаблон «Изгнание чужеземного врага». Верч обращается к нему, когда обсуждает беспокойство Солженицына по поводу разрушительного влияния социализма, коммунизма и западного Просвещения. Но он также мог бы обозначить это беспокойство как эмблематическое выражение духовной миссии российского национального проекта. Нарративный схематический шаблон может служить не только как общая рамка для конкретных событий, но также может выполнять функцию национального нарративного проекта, воодушевляющего нацию.
Верч заканчивает свою книгу предложениями как преодолеть цепкую хватку нарративных схематических шаблонов, глубоко сидящих в национальном сознании. Это позволило бы надеяться на ослабление национальных конфликтов, порождаемых непримиримыми различиями в видении прошлого. С учетом привлекаемого в его книге различения Систем 1 и 2 перспектива нахождения общей почвы не представляется особенно сложной. Надо всего лишь обратиться к Системе 2 и все будет, если не прекрасно, то, по меньшей мере, намного проще. Ведь историки обращаются к Системе 2, когда пишут об истории. Можно же и обычных граждан сделать непрофессиональными историками, если найти способы, чтобы переключить их с Системы 1 на Систему 2. Подозреваю, что на практике сделать это совсем не просто. Обращаясь к различению систем мышления, предложенному Канеманом (Kahneman 2011), Верч, на мой взгляд, уводит в сторону от понимания важнейшей причины, по которой он и его русский коллега взаимно не могли принять интерпретацию бомбардировки Хиросимы, предлагаемую собеседником. Различие Канемана сосредоточено на природе двух систем мышления: одна – автоматическая, избегающая усилий, другая – требующая усилий сознания. Но различные памяти Верча и его коллеги о том же событии объясняются не этим, а их национальными идентичностями. Они сопротивлялись интерпретациям друг друга, поскольку приняв точку зрения оппонента, они причинили бы ущерб собственным – американской и российской – идентичностям.
В своей важной работе о социальной идентичности Генри Тайфел (Tajfel, 2010) утверждает, что группа, к которой принадлежат люди, должна служить для них источником гордости и самоуважения. Хотя он специально не обращается к тому, как нации вспоминают и как это влияет на социальную идентичность, его рассуждения сводятся к тому, что людям необходима национальная память, благодаря которой они могут испытывать не только гордость за свою нацию, но и возрастающее самоуважение из-за того, что являются ее гражданами. Авторы недавней публикации (Choi et al., 2021) обнаружили, что люди без особых затруднений перечисляют и те исторические события, которыми гордятся, и те, за которые испытывают стыд. Но одно дело знать об этих позорных событиях и совсем другое дело включать их в национальный исторический нарратив, который носит положительный характер и порождает гордость и самоуважение. В этом свете неудивительно, что Верч отверг точку зрения своего коллеги, согласно которой Соединенные Штаты бомбили Хиросиму не с целью спасти жизни не только американских солдат и их союзников, но и, даже, самих японцев, а чтобы послать угрожающий сигнал России. Кто будет испытывать гордость и самоуважение, будучи членом нации, которая убивает десятки, если не сотни тысяч, лишь для того, чтобы подать сигнал геополитическому сопернику? Для того, чтобы поддерживать позитивный взгляд на собственную нацию, необходимо отвергнуть российское толкование этого события.
Эта потребность в преимущественно позитивном нарративе налагает тяжелую ношу на тех активистов памяти, которые пытаются выдвинуть на передний план национальной памяти, события вызывающие не столько гордость, сколько стыд. Психотерапевты, использующие в своей практике наработки нарративной психологии, стремятся оказать помощи клиенту в конструировании «хорошего» нарратива. У каждого в прошлом есть постыдные события, либо преследующие его травмы. И хотя люди способны, когда их подталкивают к этому, перечислить подобные события, они, тем не менее, стараются преуменьшить их значение, вписывая стыд и травмы в такой нарратив, который позволяет видеть историю своей жизни в положительном свете.
Это справедливо и для событий национальной истории. Признание постыдных явлений и включение их в национальный нарратив представляет серьезный вызов естественному желанию продолжать гордиться своей страной. В последние годы многие американские активисты памяти подчеркивают болезненную необходимость признать, что были времена, когда нация, порой даже с энтузиазмом, одобряла рабство. Активисты считают, что рабство должно быть перемещено с нынешнего второстепенного места в центр и во главу американского нарратива. Сложность состоит в данном случае не столько в признании постыдного прошлого. Например, в уже упоминавшейся публикации (Choi et al., 2021) отмечается, что когда американцы перечисляют постыдные исторические явления, то рабство занимает важное место в этом списке. Здесь, как и в случае автобиографических нарративов, проблема состоит в том, каким образом сконструировать нарратив, который бы признавал позорные страницы национальной истории и в то же время соответствовал бы идеям Тайфеля о необходимости гордости и самоуважения. Подозреваю, что недавний обзор американской истории «Проект 1619»[1] (Hannah-Jones & Elliot, 2019), в котором рабству отведено центральное место, встретил серьезный отпор, в немалой степени потому, что многие американцы не нашли в нем исторического повествования, которое позволяло бы не только признать позорный факт рабства, но и давало бы возможность – в частности белым американцам – гордиться своей историей и думать хорошо о себе в качестве потребителей этой истории (см. об этом, например, интервью с американским историком Джеймсом МакПерсоном (James McPherson) Mackaman, 2019). Разумеется, создание такого нарратива не могло входить в задачу редакторов «Проекта 1619». Господствующий «бело-центричный» американский нарратив, на подрыв которого направлен «Проект 1619», заслуживает детальной критики, потому что он рассматривает многих американцев в качестве маргиналов. Но критики не предложили альтернативы, которая была бы «хорошей» для всех. Может такого нарратива пока и не существует, но когда Верч обсуждает национальный нарративный проект, я вижу, что он пытается, по меньшей мере, обозначить направление для поиска исторического рассказа, который бы позволил чувствовать себя комфортно всем американским гражданам.
Нечто подобное должно наблюдаться и в других странах. В последние годы многие специалисты по исследованиям памяти отмечают, что памяти сегодня пересекают национальные границы, становясь транснациональными и космополитическими. Верч признает этот тренд, но, тем не менее, нация остается в центре его внимания. Возможно, это объясняется тем, что для многих их национальная память это единственное, что у них есть. Мы еще не создали «хороший» нарратив, с помощью которого представители разных наций могли бы вместе ощущать гордость и это укрепляло бы их самоуважение. Подобный «хороший» нарратив, который, например, позволил бы избавиться от несогласий, возникших между Верчем и его русским коллегой, вряд ли появится в скором будущем. Граждане различных наций, как убедительно продемонстрировал Верч, руководствуются различными нарративными схематическими шаблонами и различными нарративными проектами. Хотя задача по нахождению той или иной формы примирения чрезвычайно сложна, я разделяю оптимизм, который служит «кодой» рецензируемой книги. Пути для преодоления разногласий, анализ которых составляет ядро этой книги, действительно существуют. В заключительной главе Верч предлагает несколько возможных решений. К счастью люди будут читать эту книгу и смогут прислушаться к рекомендациям автора.
References
Burke, K. (1998). Literature as equipment for living. In D.H. Richter, ed., The critical tradition: Classic texts and contemporary trends. Boston: Bedford Books, pp. 593-598. (First published in 1938)
Bruner, J. S. (2003). Making stories: Law, literature, life. Harvard University Press.
Choi, S. Y., Abel, M., Siqi-Liu, A., & Umanath, S. (2021). National Identity Can be Comprised of More Than Pride: Evidence From Collective Memories of Americans and Germans. Journal of Applied Research in Memory and Cognition, 10(1), 117-130.
Halbwachs, M. (1980). The collective memory (F.J. Ditter, Jr. and V.Y Ditter). New York: Harper Colophon Books. [First published in French in 1950.]
Hannah-Jones, N. & Elliott, M. N. (Eds.). (2019). The 1619 project. New York Times.
Kahneman, D. (2011). Thinking, fast and slow. Doubleday Canada.
MacIntyre, A. (1984). After virtue: A study in moral philosophy. Notre Dame, IN: University of Notre Dame Press. (Second edition)
Mackaman, T. (2019). An Interview with Historian James McPherson on the New York Times’ 1619 Project. World, November 14.
Tajfel, H. (Ed.). (2010). Social identity and intergroup relations (Vol. 7). Cambridge University Press.
Vygotsky, L.S. (1986). Thought and language. Cambridge, MA: MIT Press. [edited by A. Kozulin]
[1] В 1619 первая партия африканских рабов прибыла в североамериканскую колонию Виргинию.