Тесля А. СОПРОТИВЛЕНИЕ ПОЭТИКЕ СВОЕГО ВРЕМЕНИ. Кучерская М.А. Лесков: Прозеванный гений. – 2-е изд., испр. – М.: Молодая гвардия, 2021. – 622 с.
О Лескове написано не так уж много – из самого памятного можно назвать биографический очерк Фаресова (недавно переизданный в сборнике воспоминаний о Лескове, вышедшем в «Новом литературном обозрении»), цикл статей Акима Волынского, собранный им в книгу, вышедшую в 1923 г., на волне нового интереса к Лескову со стороны модернистов и формалистов, ощущения языка, пришедшего в движение. Еще – ценнейшее, но опубликованное спустя почти 90 лет после написания, в 2011 г. Пушкинским Домом исследование Александра Измайлова. И, разумеется, двухтомная биография отца, написанная сыном, Андреем в 1940-е – нач. 1950-х, вышедшая в 1954 г. и многократно затем переизданная. И еще «Лесковское ожерелье» Льва Аннинского, прочувственный, лирический очерк, который утвердил расхожий нынче образ Лескова.
Книга Аннинского и оказывается тем подразумеваемым читательским подтекстом – той перспективой, из которой читатель будет двигаться по страницам книги Майи Кучерской, раз за разом обнаруживая не то, чтобы «совсем иное», но расходящееся со знакомой перспективой. Если Аннинский в целом следует за самоописанием, собранным самим Лесковым образом его жизни – и поддержанным затем если не большой, то влиятельной традицией – где он жертва, пережившая катастрофу 1862 года, неправильно понятую статью о петербургских пожарах, и затем окончательно преданный анафеме – по выходу в свет «Некуда», с описанием всего буйства умов и беспорядочности «шестидесятых», разгула нигилистов – то Кучерская шаг за шагом лишает эту картину однозначности, вводит объем, уточняет время и место. И схема – которая всегда ведь спрямление – оборачивается сложностью жизни, где есть и то, что затем обратится в схему, и обстоятельства, которые окажутся отброшены. История никак не оборачивается в простое «да» или «нет», а проявляется в сплетении разнородного – сосуществующего в разных длительностях, разных масштабах пространства, разных планах существования.
Майя Кучерская сразу, на первых страницах, объясняет природу своего замысла – в чередовании и наложении двух перспектив, научной и художественной. Не исследования и, с другой стороны, беллетристики, а двух методов – ведь любой исследователь в этой или родственной области хорошо знает по собственному опыту, что есть то, что он может аргументировать и привести как результат в своей научной области, а есть понимание, видение своего предмета – героя, времени, событий, которое невозможно вполне аргументировать принятым в конкретной дисциплине образом, но которое имеет силу для тебя – не обязательно силу «истины», но возможности. И, более сложный – и вместе с тем важный – момент той же темы: ведь именно в биографии главное – понимание героя, выстраивание его образа, а он никак не сводим и не разложим на конкретные биографические данные, то, что можно дать в биохронике или проанализировать в отдельных статьях. Образ складывается из отдельных черт, интонаций, жестов – и биограф создает именно его, даже не «воспроизводит», поскольку во многом он проясняется и конкретизируется в самой работе, в продвижении по тексту. И «художественное» здесь – другой род исследования, способ понимания – не в отмену или противостояние «научному», а в понимании его границ – и одновременно явном и ясном их обозначении, переключении регистров, позволяющем читателю всегда знать – на какой он земле, по каким правилам ведется рассказ.
В этой книге нет ни грана сусальности – и есть огромная чуткая внимательность, любящая, автора к своему герою.
Лесков в ней и ужасен – напр., своим отношением к сыну. Который, уже сам став стариком, убирал самые вопиющие отцовские пассажи из его писем к себе, не решаясь до конца рассказать об этой его стороне – хотя и сумев передать сдерживаемую, но глубокую боль и обиду, лишь смягчаемую временем. И вздорен, и вспыльчив – это было присуще ему, кажется, всегда, с молодых лет и до последних дней. И – закономерное следствие предыдущего – неспособен удерживать меру, начиная со своих писаний и вплоть до отношений с людьми, не умея подбирать слова, держаться в рамках. Так, влюбленный в Толстого – он пишет ему письмо за письмом, восторгаясь и вознося, делая это и публично – и здесь же дверь в другое, ведь Толстого это одновременно и коробит, о Лескове он отпускает не самые лестные замечания – и он же ему очень интересен, ему хочется проводить с ним время, несмотря на все: в Лескове есть, сразу, зримо – сильное, собственное, нутряное, что побуждает оставлять в стороне, отмахиваться от смущающего и мешающего – поскольку есть ради чего.
Лесков – страстный, возможно – самый страстный из русских писателей. Родившийся в эпоху, когда для страстных порывов литература была не самым лучшим местом – особенно если они не касались «общественных вопросов». И это – пожалуй, благо. Ведь, приведись его писательство на эпоху романтических порывов, где сама эстетика подталкивала и поощряла – дух времени его подталкивал бы все дальше и дальше. Но он оказался писателем «эпохи реализма», ему приходилось втискивать свое – в том числе и вынесенный из детства и юности романтизм, Марлинского, которого он читал и почитал – совсем в иные эстетические границы: и это втискивание создавало благотворное, великолепное напряжение.
Лесков – и трогательный, почти до сентиментального умиления – как в момент, когда сетует, что на Руси не принято почитать своих писателей, поклонники не дарят им мелкие подарки, не поощряют знаками внимания, поддерживающими дух – и сам покупает себе то одну, то другую мелочь, заявляя, что это – от поклонников, подношение благодарности. И в итоге – они действительно начинают дарить ему.
Лесков – трогательный и страшный, в своем неумении любить и бесконечной бессильной мечте о любви, сусальными описаниями семейной радости, добрых жен. И гениальной способности передать радость, и страсть, и любовь – как в демикотовой книге Савелия Туберозова, с его смущенным и ликующим описанием ношения жены на себе, в забвении сана – и последующем воспоминании, что, по счастию, дом окружен забором и густыми кустами, посему этого никто не видел – кроме них двоих.
Майя Кучерская строит свой образ Лескова из вроде бы противоположных характеристик – но он поразительно целостный, никак не вмещающийся в «литературу», живой, большой – тяжелый и прекрасный – для нас, кому, по счастью, не иметь с ним дел – кроме как с автором. Он влюблен в язык и его разнообразие, он неумерен и страстен, избыточен – и таков он и как писатель, уже не в смысле им написанного, а своей роли писателя. Ведь, как подчеркивает, возможно даже в свою очередь несколько избыточно, Кучерская – основная писательская биография Лескова укладывается в два десятилетия, от «Леди Макбет…» и «Некуда» до «Левши» (кстати, каждому из них и ряду других произведений посвящая чудесные обзоры, законченные самостоятельные эссе). Он приходит из другой, нелитературной жизни уже совсем зрелым человеком – тридцати лет отроду, успев побыть и чиновником, и состоять на «частной службе» - и даже в период своего основного литературного периода на целые пару лет почти совершенно умолкает – чтобы затем, в последнее десятилетие, по мысли Кучерской, скорее длить и разрабатывать, более уже не взмывая к вершинам, уже идти по более или менее знакомой дороге – где и биограф ускоряется, чтобы общими чертами обрисовывать происходящее, ведь речь не о биографической хронике, напомню вновь, а о биографии, с разной степенью фокусировки, зависящей не от обилия материалов за конкретный год, но от их значимости для облика, образа рисуемого.
Красивая и чуткая книга Майи Кучерской – прекрасный рассказ о Лескове, невыносимом и великом, отвратительном и великолепном – рассказ, который написан радикально вне поэтики героя, любившего четкий, однозначный контур – и, в целом, склонном к иконописанию, а с годами научившегося не стыдиться этой своей богомазовой натуры.
Андрей Тесля. к.филос.н., c.н.с. ИГН БФУ им. И. Канта, научный руководитель Центра исследований русской мысли ИГН БФУ им. И. Канта; mestr81@gmail.com