«Нельзя с сегодняшними мерками подходить к событиям другого времени». Интервью с Владимиром и Риттой Коллонтай
Владимир Михайлович Коллонтай – историк, доктор экономических наук, профессор; внук А.М. Коллонтай
Ритта Александровна Коллонтай (Поповкина) – историк, кандидат экономических наук, востоковед; жена Владимира Коллонтая
Интервью взято 23.12.2019, дома у супругов Коллонтай, в Апрелевке.
Беседовал Константин Морев
В этом интервью внук Александры Коллонтай, Владимир Михайлович Коллонтай, и его жена Ритта Александровна рассказывают о своем общении с Александрой Коллонтай, о её жизни в Москве после возвращения с дипломатической работы, о круге её интересов и общения. Владимир и Ритта Коллонтай делятся размышлениями о времени 1940-1950 годов и о сегодняшнем восприятии этого времени.
Ключевые слова: Александра Коллонтай, воспоминания, Советский союз, Сталин, дипломатическая работа, Швеция, Вторая мировая война, дефицит, историческая память, восьмое марта, МГИМО
"You cannot approach today's standards to events from another historical period": interview with Vladimir and Ritta Kollontaj
Interviewed by Konstantin Morev
Alexandra Kollontaj´s grandson, Vladimir, and his wife Ritta speak about their conversations with Aleksandra Kollontaj in this interview, describing her life and social environment in Moscow after her coming back from diplomatic work she was doing abroad. Vladimir and Ritta Kollontaj also speak about 1940-1950s and about nowaday's perception of this epoch.
Key words: Alexandra Kollontaj, memoir, Soviet Union, Stalin, diplomatic work, Sweden, Second World War, historical memory, the 8th of March, MGIMO
К.М.: В какие периоды вы больше всего общались с Александрой Михайловной?
В.К.: Поскольку мой отец работал во Внешторге, он часто выезжал в загранкомандировки. Таким образом, я родился в Берлине в 1927 году. В 1930 году его перевели в Соединённые Штаты. Когда мы отправлялись пароходом на родину, отец всякий раз старался проехать через Швецию, чтобы увидеть свою мать, Александру Михайловну, которая была там нашим послом. Позже, с 1940-го года, мы жили в Швеции, отец стал работать заместителем торгпреда. В 1944 году, окончив школу, я уехал поступать в институт в Москву. Бабушка вернулась в Москву в 1945 и оставалась здесь до своей смерти. Так что я с ней общался в основном во время жизни в Швеции и позже – в Москве. Ритта познакомилась с ней в 1947 году, поженились мы в 1949 и уже более семидесяти лет вместе. В последующем Ритта принимала большое участие в издании трудов Александры Михайловны.
К.М.: Александра Михайловна, будучи на дипломатической службе, осознавала, что ситуация в Советском Союзе изменилась в сторону диктатуры? Говорила ли она что-то об этом?
В.К.: Она не только осознавала, но прекрасно знала обо всём, что происходит.
Р.К.: Когда вы считаете «ситуация изменилась»? Уже на заре советской власти Александра Михайловна испытала на себе, что значит иметь своё мнение, расходящееся с руководством партии. Это было в 1918 году, когда она вышла из правительства в знак несогласия с Брестским миром, и в 1921 году, когда была сторонником «Рабочей оппозиции». Тогда она подверглась резкой критике на X и XI съездах партии и фактически была отстранена от какой-либо партийной деятельности. В 1922 году она написала письмо в ЦК о том, что хочет быть полезной партии здесь, в России. Ленин тогда уже был болен, а Сталин предпочёл отправить её на дипломатическую работу за рубеж, как и многих других видных революционных деятелей и партработников. В 1937-1938 годах, в период обострения репрессий, Александра Михайловна тяжело переживала (по словам её сына Михаила Владимировича, с нами она об этом никогда не говорила) расстрел многих людей, с которыми она делала революцию, и её друзей – Павла Дыбенко, Александра Шляпникова, академика Александра Садкевича.
Сама Коллонтай в то время работала за рубежом. Её предостерегали: не стоит сейчас появляться в Москве – могут арестовать. Но в 1938 году она отправилась в СССР во время первого визита шведского министра иностранных дел, Рикарда Сандлера. Его принимали там на высшем уровне, Ворошилов и, кажется, даже Сталин. И вот она приехала, сопровождая Сандлера, и затем благополучно вернулась в Швецию. Был бы международный скандал, если бы её арест произошел во время визита такого высокого гостя. А потом Сталин, видимо, посчитал, что в условиях надвигающейся войны работа Коллонтай за рубежом, учитывая её авторитет в международных дипломатических кругах (она уже тогда была членом советской делегации в Лиге Наций), была бы более полезна для страны.
К.М.: Насколько она сама воспринимала дипломатическую деятельность как ссылку?
Р.К.: Она так это не воспринимала. Перед ней стояло несколько очень масштабных задач, прежде всего – признание Советской России за рубежом. Когда эта задача в отношении Норвегии была выполнена, она планировала вернуться на работу в Москву. Но Сталин направил её послом в Мексику, а потом в 1927 году опять в Норвегию, а затем в Швецию. Её загранкомандировка продлилась в общей сложности 23 года – вплоть до окончания войны. Думаю, столь длительное удержание Коллонтай за границей было не случайным. Оно устраивало тогдашнее руководство партии. В России она оставалась ещё долго очень авторитетным человеком – прежде всего, среди рабочих и женщин. Она считала, что построение советского социалистического строя не будет иметь успеха без подъёма женского движения. Однако когда партия упразднила женотделы, практически перестала интересоваться женским вопросом, Александра Михайловна поняла, что, работая на дипломатическом поприще, она сможет принести стране больше пользы.
К.М.: После возвращения в Москву Александра Михайловна занималась какой-то работой?
Р.К.: Что значит «какой-то»? Она была назначена советником министра иностранных дел с окладом 3000 рублей. По приезде ей была предоставлена квартира в доме Совета министров на [Большой] Калужской улице, дом 11. Там сейчас находится её мемориальная доска (ныне дом по адресу Ленинский проспект, д.11с1 – прим.ред.).
С МИДом регулярно велась переписка. Связь осуществлялась в основном через курьерскую почту. Приходили чиновники с различными поручениями. Сотрудничество было налажено в основном с V Европейским отделом, ведавшим скандинавскими странами, который возглавлял Александр Никитич Абрамов.
Александра Михайловна принимала иностранных дипломатов. Первой, кто её навестил по приезде, была Пандит Виджая Лакшми Неру – сестра Джавахарлала Неру, ставшая в 1947 году первым послом Индии в России. Часто у неё бывали Стела Благоева (дочь Георгия Димитрова), которая тоже стала послом в России, Василь Коларов – тогда торгпред, а потом премьер-министр Болгарии, посол Чехословакии Иржи Горак, посол Швеции Рольф Сульман, Отто Куусинен и другие. Всех не упомнишь.
Особенно много посетителей было из Скандинавских стран, где Александру Михайловну хорошо знали и где, уезжая, она оставила много друзей. Приезжая в Москву, они хотели непременно встретиться с Коллонтай. Её частыми гостями были Свен Линдерут – председатель шведской компартии – с женой; Ева Пальмер, председатель шведско-советского общества; Ада Нильссон, известная шведская общественная деятельница; лечащий врач Александры Михайловны в Швеции Шварц и многие другие. Советские дипломаты, все послы, направляемые в Скандинавские страны, и те, которые уже оттуда возвращались, непременно считали своим долгом нанести визит Александре Михайловне. Сама она часто получала приглашения в иностранные посольства.
В свободное от служебных обязанностей время, обычно в ранние утренние часы, садилась за работу над своими мемуарами. Она также много писала очерков, статей для различных газет и журналов. Сотрудничала с журналами «Октябрь», «Новое Время», «Новый Мир», «Звезда», с «Литературной газетой» и другими. Особенно часто печаталась в женских журналах: «Работнице» (где сама была ещё в 1915 году заместителем главного редактора), в «Советской женщине», «Крестьянке» и других. Основными темами были воспоминания о революционных годах, о первых шагах советской власти (когда она была членом первого советского правительства), о Ленине. Она говорила, что делится своими воспоминаниями для того, чтобы грядущее поколение могло судить о её эпохе непосредственно от современников, из первых уст.
Александра Михайловна много читала. У неё была своя хорошая библиотека. Много исторической, философской, художественной литературы, мемуарных изданий. Её любимыми книгами были книги по древней истории, о путешествиях, о знаменитых женщинах. Много книг выписывалось из библиотек: Ленинки, Исторички, Библиотеки иностранных языков, библиотеки Салтыкова-Щедрина из Ленинграда, где работала её старая знакомая, собиравшая Александре Михайловне её книги, которые уже стали библиографической редкостью.
Чтение откладывалось обычно на вечер. Эми Генриховна Лоренсон, секретарь и подруга Коллонтай, часто читала ей вслух. Она тоже хорошо знала иностранные языки. Бывало, сегодня приезжаешь – у них одна книжка открыта, например, на немецком. Приедешь через несколько дней – уже другая, на французском или шведском языке. Партийная литература, материалы съездов, конгрессов Коминтерна, выступления делегатов на пленумах КПСС, которые также были в изобилии в домашней библиотеке, использовались в основном при работе над мемуарами.
Так что деятельность Александры Михайловны в последние годы её жизни была очень насыщенной.
К.М: Какие эпизоды из общения с Александрой Михайловной вам особенно запомнились?
В.К.: Помню, когда мы приехали в Швецию, бабушка настаивала на том, что нужно обязательно учить иностранные языки. Она говорила: «Скорее начинай учить шведский, здесь ты должен знать его очень хорошо». Она просила Эми читать мне книги и разговаривать только на шведском языке, покупала мне различные учебные пособия, граммофонные пластинки для изучения шведского и не только шведского, но и французского, испанского и других языков. Видимо, от бабушки у нас в семье какой-то культ иностранных языков. Мой отец знал немецкий, английский, французский, шведский, норвежский. Мама также хорошо владела этими языками. Я к шестнадцати годам знал немецкий, который учил в школе, а также с мамой, знал английский, шведский и начал учить французский. Потом уже я как-то спросил у бабушки, почему она так настаивала на изучении иностранных языков. Она объяснила: «Потому что именно язык тебе даёт ключ к пониманию всего: культуры, истории, экономика народа. Знание языка позволяет проникнуть в психологию и человека, и общества». И добавила: «Хотя бывает, что люди даже с одним языком могут развиться в две разные нации, как было с англичанами и американцами».
Ещё вспоминаю, как бабушка, несмотря на свою занятость и большие трудности, сумела во время войны наладить занятия в нашей советской школе в Швеции. Дело в том, что летом 1941 года многие сотрудники, в том числе и наши учителя, уехали в отпуск в Союз. Началась война, и они уже не смогли вернуться обратно. Надо было искать им замену на месте. К преподаванию были привлечены сотрудники, их жёны, которые имели либо педагогическое образование, либо нужную в школе специальность. Так, например, моя мать взялась преподавать немецкий язык и биологию. Старые учебники кое у кого были, а также нам приходилось широко пользоваться различными справочными материалами, книгами, энциклопедическими словарями, журналами. В дальнейшем в жизни это очень пригодилось.
А бабушка сумела нам найти ещё замечательных учителей: из интернированных в Швеции русских военных. Дело в том, в порту Гавра немцы широко использовали русских пленных для погрузки судов. В Швецию оттуда приходило много барж, груженых углем. В них иногда находили людей. Они бросались в трюм вместе с углём, рассчитывая как-то выбраться из Германии. Некоторые из них выживали, некоторые нет.
Когда баржи приходили в Стокгольм, мы, русские ребята, должны были следить (обычно мы сидели с удочками недалеко от порта), подъехали ли машины скорой помощи. Если они были, мы сообщали об этом в посольство. Шведы интернировали спасённых, помещали их в специальный лагерь. Наше посольство добивалось возвращения русских на родину. Среди интернированных были капитаны кораблей, лётчики, механики, люди очень образованные и разных профессий. Бабушке удалось договориться, чтобы их отпускали из лагеря для преподавания в нашей школе. Можно представить, как интересно было на уроках, когда их вели капитаны и лётчики!
Нас, молодёжь, также привлекали для издания и распространения Бюллетеня Совинформбюро, который по инициативе посольства стал переводиться на шведский. Мой отец, инженер, вместе с другими товарищами сконструировал аппарат для печати. Давать правдивую информацию о ходе войны, особенно когда наши войска перешли в наступление, было очень важно – поскольку шведская пресса, опираясь на западную, искажала и замалчивала успехи советских войск. Мы, школьники, радовались, что нам доверили такую важную работу и что мы хоть чем-то можем помочь родине.
В Швеции был ещё один эпизод, который мне хорошо запомнился. Однажды позвонила Эми и попросила меня приехать к бабушке. Та сказала: «Приходи вечером. Ты будешь сопровождать меня в очень важной поездке. Но об этом никому ни слова». Я прибыл к назначенному часу. Мы с шофером усадили бабушку в машину, погрузили её кресло и поехали. По длительности поездки и по пейзажу за окном я понял, что мы едем за город. Когда остановились, было совсем темно. Впереди можно было лишь угадать очертания большого здания, в нём ни одного освещенного окна. К нам побежал человек и провёл нас в комнату, где уже находились какие-то люди. Все окна были завешаны тяжёлыми шторами. Одна тусклая лампочка светилась в углу. Меня попросили подождать в соседнем помещении. Усевшись в уютное кресло, я тщетно боролся со сном, но вскоре заснул. Когда меня разбудили, уже светало. Домой мы ехали молча. Уже потом я узнал, что как бы косвенно присутствовал при большом историческом событии. Проходили секретные переговоры между послом Советского Союза Александрой Коллонтай и Юхо Кусти Паасикиви, представителем финского государства, по поводу выхода Финляндии из войны.
Одно из самых ярких впечатлений от общения с бабушкой уже в Москве – парад Победы на Красной площади. Бабушке прислали пропуск. Но сама она не смогла пойти и отдала его мне с условием, что я тут же приду и расскажу ей всё подробно. Я был в восторге! И действительно, это было небывалое зрелище. Несравнимый ни с чем подъем радости и всеобщего ликования. Как только кончился парад, я побежал на Калужскую. Захлебываясь от волнения, стал рассказывать бабушке, как бросали немецкие знамена к мавзолею (я стоял совсем рядом), как на Красной площади шли наши герои, советские солдаты с мужественными, но немного уставшими и мокрыми от дождя лицами. Несмолкаемые крики «Ура». Гремит военный оркестр. На трибунах не протиснуться. И наши, и иностранцы восторженно машут флажками, букетами цветов, обнимаются, поздравляют друг друга. Я всё рассказываю, а в то же время на Калужскую всё прибывают и прибывают гости. В квартире уже не помещаются, стоят на лестнице и делятся впечатлениями. Много военных, при параде, с орденами. Подходят к бабушке, дарят цветы, благодарят за тот большой вклад, который она внесла в общее дело победы.
В Москве, когда я приходил к бабушке, мне было интересно присутствовать при многих её беседах с посетителями. Вспоминаю, например, такой случай с дипломатами. Приходим мы с друзьями-студентами к бабушке, а там сидят Максим Максимович Литвинов и Иван Михайлович Майский. И один из моих приятелей говорит: «У нас недавно был семинар на тему, какими качествами должен обладать хороший дипломат. Давай спросим у сидящих здесь корифеев…». Майский сразу ответил: «Хороший дипломат – это человек, который умеет убедительно, глубоко аргументировано довести до сознания представителей страны пребывания позицию своего государства». Литвинов: «Ну да… Это важно. Но вообще-то говоря, важно и другое – важно, чтобы дипломат знал нужды и интересы своей страны и нужды и интересы страны пребывания настолько хорошо, чтобы найти точки соприкосновения и сближения». Бабушка сидит и молчит. Мой друг обращается к ней: «Александра Михайловна, а вы как к этому подходите?» Бабушка ответила: «Согласна с мнением моих друзей, но также очень важно, чтобы дипломат, покидая страну пребывания, оставил после себя там как можно больше искренних, понимающих и любящих его страну людей».
Я вспомнил эту фразу бабушки, когда оказался спустя много лет на конференции в Мексике. В газете промелькнуло, что там находится в составе делегации Коллонтай (то есть я). И вдруг мне звонят из гостиницы: «Тут двое мужчин хотят с вами поговорить. Местные». Какие местные? Ну, хорошо… Пускай придут. Пришли старики-рабочие. «Вы сеньор Коллонтай? Вы случайно не родственник той Коллонтай, которая была у нас послом?» Я отвечаю, что да, я её внук. «Вы знаете, мы хотели прийти к вам и сказать, что мы хорошо помним её. Мы помним, как она нам рассказывала про вашу революцию, когда мы здесь проводили свою революцию. Она специально выучила наш язык, чтобы нам было легче понимать друг друга. И как мы друг друга понимали! У нас больше никого такого не было!» Я предлагаю: «Давайте чаю попьём». Они отказываются: «Нет, спасибо, у нас скоро автобус на Куэрнавака последний отходит, нам надо спешить, адьос!» Вот и всё. Я был потрясён. Проделать такой дальний путь и через много, много лет, чтобы с благодарностью вспомнить советского посла Александру Коллонтай, которая так много сделала для их страны! Да, она действительно оставила много друзей в Мексике. До сих пор там переводятся её книги, издают биографии, публикуют статьи о ней.
Или вот еще один эпизод из разговоров с бабушкой, когда у неё сидели дипломаты. Они рассуждали о том, что в последнее время послам всё труднее принимать самостоятельные решения быстро, причем решения даже по самым простым проблемам. Встал вопрос: как бороться с бюрократией? Литвинов ответил: «Я обычно делал так – описывал существующую проблему, предлагал её решение и посылал шифровку в центр и добавлял ¨Если не получу иных инструкций в такой-то срок, буду действовать соответственно¨. Как правило, чиновники, занятые своей большой работой, не успевали ответить вовремя. Тогда я мог принять решение на месте». Остальные дипломаты сказали, что они поступали так же.
Бабушка была очень ответственным и пунктуальным человеком. И меня приучала к этому. Помню, у неё был большой разлинованный блокнот со списком дел и точным временем их исполнения. Она успевала всё: и служебные дела, и написание мемуаров, и приём гостей и так далее. Я тоже всегда знал, что о моём приходе надо договариваться заранее.
Она была требовательна и к себе, и к другим. Она считала, что, если ты что-то утверждаешь, надо быть уверенным в достоверности фактов, а не пользоваться слухами, говорить, исходя из собственных убеждений. Если у тебя есть обязательства – непременно выполнять их. Случалось, что я забывал о данных ей обещаниях. Она никогда не отчитывала, а так тонко и умело давала понять о своём неудовольствии, что я на всю жизнь запомнил эти моменты.
Р.К.: Вообще на [Большую] Калужскую приходили самые разные посетители, не только дипломаты – писатели, художники, музыканты, деятели науки, а также её друзья, соратники, родственники. Она встречалась с Ильей Эренбургом, Саввой Дангуловым, Николаем Телешовым, Верой Инбер, Леонидом Пантеелевым и его женой – литературным критиком Зоей Кедриной, Алексеем Игнатьевым, Василием Лебедевым-Кумачом и другими. В таком кругу обсуждались обычно их новые статьи и книги, Александру Михайловну интересовало их мнение относительно её мемуаров, готовые главы которых она давала им почитать.
Среди посетителей было много учёных. С академиком Евгением Викторовичем Тарле велись, естественно, беседы о французской революции, о его книге «Наполеон». Часто захаживал академик Е.С. Варга – директор института экономики АН СССР, живший в том же доме. Бывали академик Владимир Обручев, автор книги «Земля Санникова»; академик Лев Иванов, юристы-академики Сергей Крылов, Всеволод Дурденевский, Борис Штейн, работавший с Александрой Михайловной в Лиге Наций и другие.
Она встречалась со многими деятелями искусств, художниками Петром Кончаловским, Евгением Слуцким, писавшим её портрет, с музыкантами и артистами: певицей Антониной Неждановой, её мужем Николаем Головиным, с актрисами Еленой Гоголевой и Верой Леонидовной Юреневой, с дирижёром Евгением Мравинским, своим племянником. Когда тот приезжал из Ленинграда в Москву на гастроли, он неизменно приглашал на свои концерты. Но поскольку Александра Михайловна сама не могла пойти, она отдавала билеты нам с Володей, чему мы были всегда чрезвычайно рады.
Приехав из Швеции, Александра Михайловна сразу же постаралась установить связь со своими старыми знакомыми по работе в России. С некоторыми можно было только переписываться или разговаривать по телефону из-за их плохого самочувствия. Это Владимир Бонч-Бруевич, Глеб Кржижановский, Мария Федоровна Андреева (жена Горького), академик Генрих Осипович Графтио, пионер отечественной гидроэнергетики, строитель Волховстроя, создатель плана ГОЭРЛО.
Кто был помоложе из «старых» знакомых, приезжали к Александре Михайловне сами. У неё бывала жена Карла Либкнехта Софья Борисовна Рысс, которая жила в Москве. Они вспоминали, как помогали интернированным в Германии русским выехать на родину, когда была объявлена Первая мировая война. Вспоминали о трагической гибели Карла Либкнехта и Розы Люксембург.
С большим уважением, и я бы даже сказала, почтением, относились к Александре Михайловне военные. Часто моряки приезжали из Ленинграда. Тут были и те, с которыми она вспоминала революцию и гражданскую войну, те, корабли которых «Аврора» и «Комсомолец» посещали с дружескими визитами Скандинавские страны, где Александра Михайловна была послом. Военные хорошо помнили и ценили её помощь нашей армии в Отечественной войне, когда она сумела наладить закупки крайне необходимых для армии материалов, оборудования, медикаментов через нейтральную Швецию. Помнили также они её роль в заключении мирного договора с Финляндией еще до окончания войны. Военные никогда не забывали поздравить Александру Михайловну со всеми праздниками. А когда её не стало, первыми поставили вопрос об увековечивании её памяти: о мемориальной доске, о названии улицы, корабля, новой звезды в её честь.
Частыми посетителями на Калужской были женщины. Приходили старые друзья, последовательницы Александры Михайловны и молодые активистки женского движения. Была установлена связь с Антифашистским комитетом советских женщин. Эта организация занималась тогда деятельностью, связанной с зарубежными странами. Александра Михайловна, стоявшая у истоков международного женского движения, работая в Социнтерне, Коминтерне и Лиге Наций по этому вопросу, продолжала и в дальнейшем иметь тесные контакты со многими зарубежными организациями женщин. Очевидно, её опыт и связи были весьма полезны для Комитета. К ней часто заглядывали его руководители Федорова, Зуева, Попова. Кроме того, многие иностранные женщины, приезжавшие в Москву, считали за честь непременно посетить Александру Коллонтай как теоретика женского движения, чьи книги широко издавались за рубежом. Они привозили с собой немало интересной информации о современных событиях.
В квартиру на Калужской было настоящее паломничество людей, занимавшихся вопросами женщин и детей внутри страны. В основном это педагоги школ, вузов, воспитатели детских садов, ясель, медработники. Просили совета, выступить на празднике среди молодежи, написать приветственное письмо и так далее. Также приходили журналисты, писатели, научные работники, связанные с проблемами женщин и детей. Просили написать статью, рецензию на книгу, отзыв о диссертации. Помню, Вера Львовна Бильшай много раз бывала по поводу своей диссертации «О положении женщины в СССР».
Но с наибольшей радостью Александра Михайловна всегда встречала своих старых знакомых, с которыми её связывала многолетняя дружба и совместная работа. С врачом Верой Павловной Лебедевой они вспоминали, как в первые же месяцы революции им удалось осуществить свою заветную мечту и создать в Петрограде «Дворец охраны матери и ребенка» и как в день открытия его подожгли саботажники. Когда Александра Михайловна покинула пост наркома госпризрения и перешла на другую работу, Вера Павловна продолжала её дело, и ей удалось осуществить многие идеи её наставницы, за что Александра Михайловна была благодарна ей всю жизнь.
В Москве у Александры Михайловны были две подруги юности, с которыми она познакомилась ещё задолго до революции. Это – Татьяна Львовна Щепкина-Куперник и Елена Дмитриевна Стасова. Татьяна Львовна была писательницей, поэтессой, известной переводчицей пьес Шекспира и Лопе де Веги. С Александрой Михайловной её объединяла любовь к писательству и русской литературе. Муж Татьяны Львовны был известным в Петербурге адвокатом, богатым и очень успешным. Сама она происходила из рода Михаила Щепкина, основателя русского театра. Несмотря на свой аристократический образ жизни, она была очень прогрессивным человеком, боролась за реформы в области образования и за права женщин. Она сочувствовала и помогала революционерам. Не один раз спасала Александру Михайловну от полиции, прятала её в своей роскошной квартире. Почему так? Поскольку она была вне всяких подозрений. Когда Александре пришлось уехать за границу во избежание ареста, Танечка (как она её называла) привозила к ней на каникулы сына и служила надежным курьером всей пересылаемой корреспонденции. Татьяна Львовна бережно хранила письма Александры Михайловны. В её архиве в ЦГАЛИ (Центральный государственный архив литературы и искусства, ныне РГАЛИ – прим.ред.) находится их несколько сотен.
На встречах в Москве уже после войны подруги вспоминали своих друзей юности, обменивались книгами и литературными журналами (которые купить тогда было очень трудно), давали читать друг другу свои рукописи ещё не изданных произведений.
С Еленой Дмитриевной Стасовой Александра Михайловна познакомилась в ранней юности в просветительском музее известного библиофила Николая Рубакина. Но уже тогда Лёля (так звала её Александра Михайловна) состояла в подпольных марксистских кружках и вовлекала туда свою подругу – Шуру Домонтович (девичья фамилия А.М. Коллонтай – прим.ред.). Вступив в партию в 1898 году, Елена Дмитриевна в дальнейшем стала её видным деятелем, избиралась несколько раз в ЦК, с 1917-го была секретарем ЦК партии. По партийной работе их деятельность с Александрой Михайловной пересекалась много раз: и по работе в Коминтерне и международных организациях, и по женскому вопросу. С Александрой Михайловной они обычно вспоминали своих друзей юности, обсуждали партийные дела, но нас в них не посвящали.
Елена Дмитриевна Стасова жила в «Доме на набережной», а Татьяна Львовна жила вместе с дочерью Маргаритой Ермоловой в доме на Тверском бульваре, где теперь находится музей этой знаменитой актрисы. Нам с Володей приходилось бывать у одной и другой со всякими небольшими поручениями от Александры Михайловны: принести или взять книгу, письмо, журнал, рукопись и так далее. Эти две подруги Александры Михайловны были очень разными и по внешнему облику, и по складу характера. Татьяна Львовна – небольшого роста, полненькая, с горделивой осанкой. Мы, как правило, заставали её за письменным столом, печатающей что-то на машинке. Елена Дмитриевна была высокой, худощавой, строгой на вид, всегда в пенсне, с довольно грубоватым голосом. Но они обе были очень приветливы и добры с нами. Всегда угощали чем-нибудь вкусным.
К.М.: Они не утратили веру в социализм?
Р.К.: Ни в коем случае! Все друзья, которых мы встречали у Александры Михайловны, были твёрдо убеждены, что, несмотря на трудности, страна, которую они начинали строить, будет успешной и процветающей.
К.М.: А что-то современное они обсуждали?
Р.К.: Да, Александра Михайловна всегда интересовалась современностью, выписывала основные газеты и журналы. Покупала много книг, что-то привозили ей из-за границы. Она старалась поделиться интересными новинками с русскими читателями. Например, способствовала тому, чтобы на русский язык был переведен «Кон-Тики» Тура Хейердала, попросив «по дружбе» знакомых переводчиков перевести с норвежского эту книгу. Она получала много современной информации от своих гостей, дипломатов, журналистов, писателей. Вера Павловна Лебедева, занимавшая пост директора Института усовершенствования врачей Минздрава, могла ответить на все актуальные вопросы в области медицины. Молодые иностранцы – коммунисты, приехавшие на работу в Россию переводчиками в радиокомитет, в издательство иностранной литературы, на телевидение – часто бывали в гостях у Александры Михайловны, делились самыми свежими новостями. Все эти новости Александра Михайловна обсуждала со своими друзьями.
К.М.: Расскажите, пожалуйста, об истории с изъятием архива Коллонтай в Швеции. Как это произошло и как его удалось вернуть?
Р.К.: Александра Михайловна с детства вела дневники, продолжала делать это всю жизнь, и уже давно на тот момент она начала приводить их в систему, имея в виду написать книгу своих воспоминаний. Во время войны в Швеции у Александры Михайловны было очень напряжённое время, поскольку она была целиком поглощена работой и не могла, несмотря на плохое состояние здоровья, откладывать срочные дела, встречи, переговоры. В результате у неё случился инсульт. Она попала в больницу, затем в санаторий. Почувствовав себя немного получше, она попросила своего секретаря Эми Генриховну принести очередную главу из дневника для обработки. Но очень расстроилась, когда узнала, что архив исчез. Она поняла, что это дело рук резидентов, которые во время войны были особенно бдительными, и что спорить о чем-то бесполезно. Обладая большой выдержкой, написала письмо, поблагодарив за заботу о сохранности её архива. Используя оставшееся свободное время, она по памяти стала писать свои воспоминания детства. В 1954 году они вышли на шведском языке, потом на норвежском и других. Когда Александра Михайловна вернулась в Москву, она первым делом запросила у МИДа и других организаций эти дневники. Но ей сказали, что её архив был эвакуирован вместе с общим архивом МИД в Куйбышев (Самару). Она делала запросы ещё и ещё, но их никак не могли найти. Тогда она написала письмо Сталину, где говорила о том, что этот архив имеет большое значение не только как её личный архив, но и как важный источник по изучению истории партии. И уже через несколько дней…
В.К.: Ну, не через несколько дней – через две-три недели…
Р.К.: …в квартиру позвонили двое крепких парней, которые держали два чемодана с этими архивами.
К.М.: Позднесталинское время – в моём понимании – это время диктатуры. Ощущалась ли как-то напряжённость в конце 1940-х годов?
Р.К.: Да, это время действительно было очень напряженным.
К.М.: Вот я и хочу понять, как это было.
Р.К.: Страна была разрушена. Люди устали, истощены, измучены длительной войной и огромными потерями. Но, несмотря на голод, и неустроенность, жизненные трудности, лишения, эйфория от победы была настолько велика, что это было несравнимо ни с чем. Наступил мир, появилась возможность заняться созидательным трудом – восстанавливать страну, учиться, заниматься детьми, поднимать заброшенные поля, строить и ремонтировать жильё. Народ был охвачен этим энтузиазмом.
Да, о репрессиях люди знали, это касалось многих. Даже у нас в МГИМО арестовали нескольких студентов. Ходили слухи, что они были членами какого-то подпольного кружка. Люди исчезали, но никакой информации о причинах ареста не было. Думали, может быть, они в чем-то виноваты, но нам это неведомо. В то же время после войны было большое доверие к власти и победителю – Сталину. Настрой был такой – надо прежде всего восстанавливать страну, а потом во всём разберутся и справедливость непременно восторжествует.
Может быть, это парадокс, но самыми большими энтузиастами по скорейшему восстановлению страну наравне с молодежью оказались люди старшего поколения, которых прежде всего и коснулись репрессии. Они были идейными вдохновителями и оказались самыми стойкими борцами. Это была плеяда людей, марксистов, которые были убеждены, что построение социализма в СССР – неоспоримое дело. Они считали, что до войны уже был пройден значительный путь в этом направлении. Война помешала, теперь надо удвоить усилия для достижения этой цели. Отсюда такой энтузиазм и их полная самоотверженность.
К.М.: Но Сталин ведь отличался от них в этом плане. Насколько я знаю, его уже в 1920-е годы многие большевики считали посредственной личностью. Известно, например, что до революции, находясь в ссылке, он не выучил ни одного иностранного языка – в отличие от других большевиков.
В.К.: Что же, сейчас превалирует точка зрения, что Сталин был посредственным человеком? Но это не так!
Р.К.: Сталин ещё до революции был фигурой очень авторитетной среди рабочих. Он был самоучкой. Он был практиком. Многие революционеры в основном были теоретиками. Другое дело, что Сталин хотел безоговорочно гнуть свою линию, считая, что любые колебания вредят достижению цели. А что касается знаний иностранных языков, то их имели в основном те революционеры, которые могли их получить либо в детстве, либо потом за границей.
В.К.: Революционеры жили, находясь во враждебном окружении, всегда находясь в зоне риска, опасаясь не только врагов, но и предательства своих. Отсюда постоянная настороженность, порой болезненное ощущение страха. Особенно это обостряется в периоды вооруженной борьбы. Русская революция переживала бесконечные войны: Первую мировую, Гражданскую, Финскую, Отечественную. Были и диверсии, и предательства (власовцы, бандеровцы и другие). Эпоха была кровавой и жестокой. Требовалось огромное напряжение сил всего народа ради спасения и выживания своего государства. В такие моменты характерны жестокость и насилие. Как утверждают историки, без насилия развитие человеческого общества, создание государств, цивилизаций никогда не обходилось. Даже в демократической Древней Греции, а также Америке оно всегда присутствовало.
Когда страна в опасности (война, голод, эпидемии, стихийные бедствия и так далее), к гражданам предъявляются более жесткие требования. И нашему поколению, поскольку мы почти и не вылезали из этих чрезвычайных условий, эти требования были понятными. Современным людям, прожившим жизнь в основном в мирных условиях, кажутся многие поступки людей и власти совершенно неприемлемыми. Видимо, для того чтобы их понять, надо самим всё пережить или по крайней мере хорошо знать историю. Нельзя подходить с сегодняшними мерками к событиям и людям другого времени. А сейчас у современников той эпохи складывается впечатление, что вся действительность прошлого искажается, видится как бы в кривых зеркалах.
Для человека нынешней эпохи характерно требование к государству соблюдать, прежде всего, его права, но о том, что у него есть гражданские обязанности, он предпочитает не вспоминать. Раньше, например, в Афинах, гражданство, прежде всего, подразумевало обязанности, а потом уже права.
Бабушка всегда говорила: если гражданин искренне желает процветания своей страны, он должен сознательно подходить ко всем её проблемам и делать всё возможное для защиты её интересов. Сама она себе ставила трудные и в то же время конкретные задачи. Предвидя надвигающуюся войну, работая в Лиге наций, делала всё, чтобы её предотвратить. Когда она уже началась, прикладывала все усилия, чтобы Швеция, где она была послом, оставалась нейтральной. Это давало возможность устанавливать связи с другими странами и снабжать армию необходимым оборудованием и продовольствием.
К.М.: Да, я понимаю насчёт прав и обязанностей. Но это не отменяет того, что многие были расстреляны и репрессированы.
В.К.: Оправдывать этого я не буду. Но я присутствовал при разговоре бабушки с академиком Тарле по поводу того, почему «революция пожирает своих детей». Действительно, существует такая закономерность – плодами революции пользуются преимущественно уже не те люди, которые её совершали.
К.М.: Дочь Александра Шляпникова, Ирина, давала интервью нашему журналу, и там она говорила, что в 1948 году, когда арестовали её брата, мать дала ей адрес Коллонтай. Она приехала к Коллонтай, та с ней поговорила, но было видно, что она очень напугана. Вы не помните такой эпизод?
Р.К.: Я знаю, что Ирина приходила к Александре Михайловне, но подробностей не помню. Зато мы с Владимиром хорошо помним, как к Александре Михайловне приходили родственники тех её товарищей, которые тогда оказались в беде, просили помочь – составить ходатайство, написать поручительство, характеристику, посоветовать, куда обратиться. И она писала, и писала во все инстанции. В большинстве случаев ответов никаких не получала. Иногда всё же удавалось помочь. Помню, приходил часто к Александре Михайловне наш преподаватель по западной литературе. Его мать, Валентина Максимилиановна Дюшен, сотрудничавшая с Александрой Михайловной ещё до революции, была репрессирована уже после войны и сослана, кажется, в Казахстан. Александре Михайловне пришлось долго добиваться, чтобы её перевели поближе, хотя бы в Тулу. Через некоторое время она уже появилась у неё на Калужской. Помню также, как из Ленинграда приезжала родственница подруги Александры Михайловны ещё с дореволюционных лет. Арестовали её дочь или племянницу. Она просила её защитить. Александра Михайловна обращалась во все инстанции, но безуспешно. Когда освобождённая сумела увидеть своё дело, она написала статью, свидетельствующую об усилиях Александры Михайловны ей помочь. Я её читала. Александра Михайловна сетовала на то, что теперь добиться справедливости и помочь людям стало для неё намного сложнее, чем раньше. Вспоминала, что после революции, когда тоже были репрессии и её просили о защите, она шла в кабинет к Дзержинскому, с которым они вместе проводили работу по ликвидации беспризорности. Он внимательно изучал дело и не раз помогал. Теперь всё не так и она уже больше не имеет такого влияния.
Да, по всей вероятности, как утверждает Ирина Александровна Шляпникова, Александра Михайловна опасалась за сына и за внука. Даже у нас в МГИМО тогда арестовали студентов. Но, тем не менее, она продолжала писать в защиту своих товарищей. И видимо делала это так часто, что вызвала большое неудовольствие своего начальства. Из МИДа пришёл замминистра и просил в резких тонах (как говорила Эми Генриховна) ничего и никуда больше не писать. Это было за две недели до её смерти. У неё случился инфаркт.
Александра Михайловна была очень смелым человеком. В этом убеждаешься, когда читаешь её биографию, а также меня убедил в этом один её поступок, которому я была свидетельницей. Когда она писала свои мемуары, она собрала все имевшиеся там материалы о встречах и беседах со Сталиным и послала их ему через его секретаря Поскребышева. И это было время, когда все боялись, никто не осмеливался писать о нём. Ответа не последовало, но позже стало известно, что их поместили в «особую папку» совершенно секретных документов. Мемуары удалось опубликовать только в 2000 году, несмотря на завещание Александры Михайловны сделать это в 1972 году, к столетию со дня её рождения.
К.М.: Расскажите немного об Эми Лоренсон. Как Александра Михайловна познакомилась с ней?
В.К.: Они были знакомы, как я понимаю, ещё до Второй мировой войны. На момент, когда я её знал, она была уже очень близка к нашей семье. Помню, она учила меня кататься на коньках, на лыжах и читала мне книги на шведском языке.
Р.К.: Эми Генриховна Лоренсон была прибалтийской немкой, родилась в Риге, хорошо знала русский язык. В Швецию уехала, по всей видимости, к сестре. Работала в железнодорожной миссии Юрия Ломоносова (Российская железнодорожная миссия – организация, учреждённая в 1920 с целью наладить поставку импортных локомотивов при посредстве Швеции; по данным историка А.А. Иголкина на закупки была потрачена почти четверть золотого запаса страны; Ломоносов впоследствии работал в Берлине, в 1927 остался за границей – прим.ред.). Когда Александра Михайловна служила в Норвегии, её секретаршей была Мария Ипатьевна Коллонтай, вторая жена Владимира Коллонтая. Затем она вышла замуж за норвежца, Андерсона – и осталась там. А когда Александра Михайловна получила назначение в Швецию, ей понадобился другой секретарь. Посольство пригласило на работу Лоренсон. Помню, Александра Михайловна рассказывала, как она первым делом попросила Эми разобрать весь свой архив. Они проработали много лет вместе и стали очень дружны.
Эми Генриховна была очень деятельным и ответственным человеком, состояла в шведской компартии, а по характеру была удивительно спокойной и доброжелательной. Она была беззаветно предана Александре Михайловне, разделяла её взгляды и идеалы. Когда Александре Михайловне надо было возвращаться в Москву, она не раздумывая поехала с ней, оставив в Швеции дом, мужа, друзей. В Москве ей дали советское гражданство, определили на работу в качестве «личного секретаря советника министра иностранных дел А. Коллонтай». Они жили вместе, Эми выполняла свои секретарские обязанности, заботилась о здоровье Александры Михайловны, вела хозяйство. Они ни на минуту не разлучались до самой смерти Александры Михайловны.
После смерти Александры Михайловны квартиру её забрали. Там поселился, по-моему, какой-то родственник Кагановича. А Лоренсон дали маленькую комнатку на улице Песчаной. Она создала там очень уютную обстановку, принимала гостей, много иностранных. Потом переехала в другую квартиру. Но в последние годы жила в Переделкино, в пансионате (был такой Пансионат старых большевиков). Там она жила довольно долго, мы к ней ездили всей семьёй, отмечали её девяностолетие. Похоронена Эми Генриховна на Востряковском кладбище.
К.М.: Насколько в поздние годы Александры Михайловны касалась проблема, например, дефицита? Был ли у неё доступ к Кремлёвской столовой или к каким-то закрытым заказам?
Р.К.: Купить что-либо или, как тогда говорили, достать было сложно. По соседству с их домом был продуктовый магазин. Но не в любом магазине ты мог что-то купить. До 1947 года существовали ещё карточки. Они прикреплялись к определенному магазину, и только там ты мог «отовариться». Иногда можно было что-то достать в коммерческих магазинах, но цены там были заоблачные.
Для того чтобы обеспечить своим работникам какое-то дополнительное питание, многие солидные учреждения, где были крупные профсоюзы, – фабрики, заводы – создавали свои подсобные хозяйства, санатории, столовые. Для чиновников ЦК, Совмина тоже были организованы столовые. Особо важные персоны прикреплялись к «Кремлёвке». В этой столовой можно было брать обеды на дом.
В Кремлёвскую столовую ходила домработница Александры Михайловны. Она ходила туда с судка́ми – это когда вставляют одну в другую несколько кастрюль со специальной ручкой. Сейчас люди просто не знают, что это такое. А тогда без судко́в было не обойтись. Там в них клали порцию первого и порцию второго и компот. Хлеб, по-моему, не давали. Эти обеды не были бесплатными, за них платили. А вначале требовались и карточки. По праздникам полагалась баночка шпрот или других консервов. Несколько раз в неделю Александра Михайловна просила эти кремлевские обеды относить сыну. Тогда Эми готовила что-то сама.
Вообще, чиновники жили в те времена довольно скромно. Кто жил хорошо – это торговцы, учитывая, что они могли продавать свою продукцию «налево». Военных тоже хорошо снабжали.
К.М.: Владимир Михайлович, расскажите немного о себе, о вашей жизни, вашей работе.
В.К.: Моя жизнь сложилась во многом под влиянием того, что заложили в неё родители и бабушка. И всё это я понял только под конец жизни. Как я уже говорил, к шестнадцати годам я знал четыре иностранных языка. Это мне в будущем очень помогло. В молодости я хотел получить техническое образование, стать инженером, к чему меня готовил мой отец – инженер. Я мечтал строить самолеты. В 1944 году по окончании десятого класса в Швеции приехал в Москву сдавать экзамены в Академию Жуковского, все экзамены сдал на отлично, но не прошёл медкомиссию и меня не приняли. Встал вопрос о том, что делать дальше, куда поступать. Посоветоваться было не с кем, родители и бабушка оставались ещё в Швеции. Я пошёл в МИД в отдел кадров за свидетельством, что я окончил советскую школу в Швеции. Видя мою растерянность после неудачи с Академией Жуковского, мне предложили попробовать поступить в МГУ на новый факультет международных отношений. Туда с моим дипломом нужно было сдать только экзамен по иностранному языку. А у меня было такое тяжелое настроение, что я ответил: «Хорошо, мне теперь плевать, куда идти». Они удивились: «Ничего себе, у нас конкурс – пятнадцать человек на место, а он – ¨плевать¨!»
В итоге я всё же поступил в МГУ. Я учился на историческом отделении факультета международных отношений. Когда я завершал учёбу, факультет был уже преобразован в институт (МГИМО), который я окончил с красным дипломом – и меня рекомендовали в аспирантуру.
Была возможность писать диссертацию по истории или по экономике. Выбор мне помогла сделать бабушка. Я пришёл к ней тогда и спросил: «Мне предлагают два варианта направления в аспирантуре – экономика или история. Куда пойти?» Она не ответила прямо, но сказала: «Володя, ты знаешь, я всегда исходила из того, что нужно знать юриспруденцию, поскольку если ты хочешь что-то менять в обществе, то надо знать его законы. Но если говорить об истории и экономике, то в моей дипломатической работе большую роль сыграл не столько мой политический опыт революционера, сколько знания в области экономики, которые я приобрела в Цюрихском университете». В результате я выбрал экономику. Защитил кандидатскую диссертацию и стал научным сотрудником Института экономики АН СССР.
Когда на базе этого института был создан новый институт – Институт мировой экономики и международных отношений АН СССР (ИМЭМО), я стал одним из первых его сотрудников. Там я проработал практически всю жизнь, до 2019 года. За исключением 1970-1978 годов, когда я находился в Организации Объединенных Наций в Женеве, и 1978-82 годов, когда был заведующим лабораторией Института системных исследований АН СССР. В 1966 защитил докторскую диссертацию с присвоением вскоре звания профессора. На тот период был самым молодым доктором наук в ИМЭМО. Я также состоял членом учёного совета Института Африки АН СССР и Института Латинской Америки АН СССР, занимал пост председателя экономической комиссии советского комитета афро-азиатской солидарности. Писал книги, научные статьи, читал лекции. Моими основными темами исследований были проблемы развития слаборазвитых стран, проблемы глобализации.
К.М.: Вы в основном работали в СССР или за границей?
В.К.: В России. Но было много поездок в другие страны. Они происходили и как непосредственно по линии моей основной работы, так и по линии общественной. Я был очень востребован в то время и из-за хорошего знания иностранных языков, и из-за большого спроса на ту тематику, которой я занимался. Это был период, когда освободившиеся от колониализма страны искали пути дальнейшего развития. Наши экономисты, госплановцы приезжали в эти страны и выступали в роли советников – что делать, чтобы преодолеть наследие колониализма, обеспечить рост благосостояния населения, решать другие стоявшие перед ними проблемы.
Мне приходилось ездить за рубеж на различные международные конференции, встречи, иногда сопровождая наших видных учёных в качестве эксперта-переводчика. Иногда меня посылали читать лекции самостоятельно. На протяжении шестидесятых годов я неоднократно выезжал в командировки в Индию, Шри-Ланку, Египет, Сирию, Алжир, Кению, Кубу, Уругвай и другие страны с лекциями о советском опыте планирования и преодолении экономической отсталости, а также для участия в международных группах, консультировавших разработку местных программ-стратегий развития. Также участвовал в 1963 году в составе международной группы экспертов в конференции по стратегии независимого развития Кении, в 1965 – во Втором экономическом семинаре Организации афро-азиатской солидарности в Алжире. В 1966 – в «Конференции солидарности трех континентов» на Кубе.
Во время моей работы в ООН в Женеве в семидесятых годах приходилось часто бывать в европейских странах, а также и на других континентах. Только в Кению ездил раз пятнадцать. В 1990-е – начале 2000-х, когда особенно возрос интерес к России и русским учёным, меня приглашали по инициативе западных университетов читать лекции и вести семинары в Сорбонне в Париже (по два семестра три года), в Гренобле, в Сиднейском университете в Австралии, в Автономном Университете Барселоны, в университете во Флоренции, в Эдинбургском университете в Шотландии, в Высшей школе экономики в Лондоне.
За рубежом мне приходилось встречаться с самыми различными группами населения – учёными, государственными и партийными деятелями, студентами, рабочими. Такое широкое общение также обогащало меня определенным опытом, способствовало определенной переориентации моей научной и исследовательской деятельности от узкопрофессиональной специализации к более широкому междисциплинарному подходу с учётом исторического, культурного, религиозного наследия, социально-экономического, географического факторов развития государств.
К.М.: Бывало ли такое, что фамилия Коллонтай помогала вам или мешала?
В.К.: Было по-всякому. Например, моему тестю, который работал в отделе кадров МИД, однажды сделали замечание: «Как вы допускаете, что ваша дочь позволяет ухаживать за ней внуку человека, который в истории партии числится в оппозиции?». И наоборот, от многих людей, когда они узнавали, что я внук Александры Михайловны, я слышал столько похвал и благодарностей в её адрес.
К.М.: Как вам кажется, в достаточной ли мере сохраняется память об Александре Коллонтай, прежде всего как об организаторе женского движения?
Р.К.: Хочу сказать, что Александра Коллонтай не только известна как организатор женского движения в России, но до сих пор её чтят в мире как теоретика женского вопроса. Это фигура международного масштаба. Её труды популярны за рубежом до сих пор. Не так давно у нас были женщины из Европы и Латинской Америки, которые делают фильм и книгу об Александре Михайловне, о её влиянии на современное женское движение в Латинской Америке. Её труды переведены на многие языки мира. В 1910 году Александра Коллонтай была делегатом на Копенгагенском конгрессе II Интернационала и II международной женской конференции (мандат ей был выдан петербургским союзом текстильщиков). Там по её инициативе от России, а также по инициативе Клары Цеткин от Германии было принято решение праздновать 8 марта как день международной женской солидарности, как способ одновременно во всех странах привлечь внимание к проблемам женщин. Ранее во многих странах тоже проходили манифестации, митинги, различные мероприятия в защиту прав женщин, но они проходили очень разрозненно. Уже в 1911 году выступления женщин стали проводиться повсюду одновременно. В том же году Коллонтай организовывала такие мероприятия 8 марта во Франции и, конечно, мечтала делать это в России. Но до 1917 ей был въезд туда запрещен. Она смогла только выступить по этому поводу в прессе.
Для Александры Михайловны всегда этот день – восьмое марта – был очень значителен. Борьбу за права женщин, за их благополучие в обществе, она считала важнейшим делом всей своей жизни. Когда этот праздник раньше отмечали в России, он всегда был связан с её именем. В этот день она получала поздравления со всех концов страны и из многих стран мира. Приходили правительственные телеграммы, письма, открытки от друзей, различных организаций, женских, военных, детских садов, школ (многие были названы её именем). Дом был полон гостей и цветов, обычно в этот день показывали фильмы о достижениях советских женщин, хроники о них, а позже появились фильмы о самой Александре Михайловне. Выходили в журналах и её собственные статьи, и статьи о её деятельности, связанные восьмым марта.
А что произошло потом? Во-первых, память о том, что Александра Михайловна стояла у истоков этого праздника, была утрачена. Никто не вспоминает о её заслугах в международном социалистическом движении, в том числе женском движении – как будто бы этого просто не было, как будто Россия вообще в этом движении не участвовала. Почему-то часто в этой связи называют Розу Люксембург. Это такая неграмотность и несправедливость! Жаль, что мы отдаём заслуги наших людей в мировом лидерстве чужим.
И второй момент: восьмое марта как день солидарности у нас не сохранился. Этот праздник был выхолощен – весна, подарочки, цветы... Из него ушла цель борьбы женщин за свои права. Но ведь раньше мы отмечали «международную солидарность», как и во всём мире. А теперь исключив этот формат, мы уже не являемся лидерами этого движения. Тем не менее, в других странах оно продолжается. Тысячам зарубежных женщин ещё бы пригодился опыт нашей страны. Ведь именно Коллонтай проводила первые декреты о том, чтобы появились государственные родильные дома, бесплатные акушерки, чтобы появились детские сады, декретные отпуска, высшее образование для всех женщин.
К.М.: Вы знаете, сейчас есть феминистские движения, которые настаивают именно на изначальной трактовке этого праздника!
Р.К.: Это очень радует!
К.М.: Спасибо большое за интервью!