Игорь Петров: «Мы начинаем смотреть на прошлое и читать некоторые исторические документы, держа в уме 24 февраля 2022». Интервью с И.Р. Петровым
Беседовал А.С. Стыкалин
Петров Игорь Романович, независимый исследователь (Мюнхен, Германия); e-mail: igor.petrov@gmx.de
Соавтор книг:
Политический дневник Альфреда Розенберга, 1934–1944 гг. / Под ред. И. Петрова; Пер. с немецк. С. Визгиной, И. Петрова; Коммент. С. Визгиной, А. Дюкова, В. Симиндея, И. Петрова; Предисл. А. Дюкова; сопр. ст. И. Петрова. М., 2015. 448 с.
Joining Hitler's Crusade : European Nations and the Invasion of the Soviet Union 1941. Cambridge University Press, 2017. (соавтор главы).
Заметки о войне на уничтожение. Восточный фронт 1941-1942 гг. в записях генерала Хейнрици / под ред. Й. Хюртера; пер. с нем., предисловие к рус. изд., коммент. О. И. Бэйды, И. Р. Петрова. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018. 328 с.
А.С.: Вы – физик, который едва не стал лириком, но в итоге вы успешно сочетаете работу инженера с историческими исследованиями. Расскажите, пожалуйста, об этапах вашей эволюции, как от Физтеха и Литинститута вы обратились к истории. Были ли у вас учителя на этом поприще? Проблемы истории Второй мировой войны с самого начала оказались в центре вашего внимания?
И.П.: Буквально пару недель назад мой хороший знакомый, известный лингвист Дмитрий Сичинава, рассказал мне о французском историке Филиппе Арьесе, который называл себя «воскресным историком», потому что по будням занимался импортом тропических фруктов. Так давно существовавшее явление приобрело название. Действительно, вот уже много лет я – воскресный историк, потому что зарабатываю на жизнь я проект-менеджментом в инженерной области, последние полтора года я работаю в довольно передовом немецком проекте по созданию так называемых пространств данных (Dataspaces). Проект весьма интересный, но и очень энергозатратный, по службе в день я пишу десятки мейлов, участвую в 5-6 совещаниях, что создает некоторый переизбыток общения, поэтому лучшая форма релаксации на выходных – с головой зарыться в какие-нибудь архивные материалы и тихо ими шуршать. Пользуясь случаем, приношу извинения коллегам за то, что я не всегда аккуратно и быстро отвечаю на их вопросы – это происходит действительно из-за перманентного цейтнота.
Что касается эволюции, то ее лучше всего описывает пословица про «коготок увяз». Вроде бы зашел 15 лет назад в читальный зал Баварской государственной библиотеки полистать из любопытства газетную подшивку, и вот уже пора подумать о покупке нового диска памяти, потому что старый на 4 терабайта уже переполнен архивными материалами.
Думаю, что свою роль сыграли несколько факторов. Во-первых, начавшаяся в 2008-2010 годах оцифровка архивов. Я уверен, что в подшивках архивных дел есть такие невидимые магнитики, которые взаимодействуют непосредственно с центром удовольствий в голове исследователя и при оцифровке документов этот эффект, очевидно, сохраняется. И вот лет 12 назад я начал листать свежеоцифрованные материалы оперативного штаба Розенберга — это было такое ведомство, которое занималось на первом этапе учетом и вывозом культурных ценностей, библиотек и архивов с оккупированных территорий, а на втором этапе сбором и систематизацией информации о Советском Союзе (неудивительно, что когда после войны в Мюнхене был основан Институт по изучению истории и культуры СССР, то половина эмигрантов-основателей была выходцами из оперштаба). И довольно быстро мне там попалась автобиография, написанная одним из русских сотрудников оперштаба по имени Евгений Садовский. Я захотел уточнить его советское прошлое, он был переводчиком с немецкого, переводил Гёльдерлина, Генриха Манна. И оказалось, что по советской версии он погиб в начале 1942 года, опубликованы воспоминания вдовы и друзей о нем и, более того, его имя даже фигурирует в ЦДЛ на мемориальной доске «Московские писатели, погибшие на фронтах Великой Отечественной войны». Ладно, значит, он остался жив, ну а что было дальше. К сожалению, архивы Арользена, в которых сейчас оцифрованы документы бывших советских граждан, оставшихся после войны на западе, тогда еще не были доступны онлайн, но с помощью поисковых систем удалось выяснить, что Евгений Иванович стал из Ойгена Юджином, перебрался во Флориду, где преподавал в университете и умер в почтенном возрасте. Так на месте одной жизни обнаружилось сразу три. И вот этот симбиоз архивного поиска с детективным сюжетом – наверное то, что меня заинтересовало и зацепило. И буквально тут же оказалось, что Гарвардский университет оцифровал материалы Гарвардского проекта – это был в начале 50-х проект по интервьюированию бывших советских граждан опять-таки для сбора и систематизации информации о Советском Союзе, на его основе американские историки и социологи написали потом полдюжины книг, в том числе Александр Даллин свой знаменитый труд «German Rule in Russia». И вот было оцифровано несколько десятков интервью по теме немецкой оккупации, которые, кстати, сам Даллин и проводил. Весьма интересные свидетельства, но есть нюанс — все интервью были анонимные. И я решил, а не попробовать ли – на основе имеющейся в интервью информации – установить имена респондентов. Я переводил интервью на русский, публиковал их в своем блоге и высказывал свои предположения о том, кто скрывается за анонимным номером. Обработал таким образом пару десятков интервью и – как теперь можно с уверенностью сказать – ни разу не ошибся. То есть опять-таки стык исторического исследования с детективным. Впрочем, хотел бы пояснить: хотя мне порой и удается напасть на след тех или иных военных преступников, вот, например, год назад нашлись следы бывшего начальника смоленской полиции Сверчкова, в раннем СССР он был масоном, и как теперь оказалось, после войны понес свет масонского просвещения в Южную Америку, основал там несколько лож, в которых его до сих пор почитают… так вот, мои скромные экзерсисы на этом поприще не имеют ничего общего с работой знаменитых «охотников за нацистами» из прошлого, которые реально выслеживали спрятавшихся после войны нацистов. Нет, все мои герои давно и бесповоротно мертвы, что и позволяет мне интересоваться их прошлым с известной бесцеремонностью. Результатами порой бывают недовольны их потомки, ну с этим приходится мириться.
Кстати, в 2018 году под редакцией уважаемого Олега Будницкого вышла книга «Гарвардский проект», в которой опубликовано несколько десятков интервью Даллина с комментариями и деанонимизацией респондентов. Мои заготовки они не использовали, переводили заново, но в предисловии поблагодарили, так сказать, за «плодотворную дебютную идею», что, конечно, приятно.
Другой фактор, сыгравший свою роль – знание немецкого языка и умение быстро переводить. Оказалось, что сотни интереснейших немецких документов на русском языке до сих пор просто не публиковались. Кое-какие лакуны я заполнял в своем блоге и, когда я впоследствии видел, что те же документы (пусть и в другом переводе) появлялись в первом томе власовского трехтомника Росархива или в сборниках о нацистских преступлениях, то тоже возникало некоторое удовлетворение проделанной работой.
Что касается учителей, то учился я, читая чужие книжки и статьи, в том числе Бориса Равдина, Александра Соболева и Габриэля Суперфина, которые мне очень помогали, буквально, словом и делом, огромное им спасибо. Также назову две книги, которые несомненно оказали на меня влияние: «The Secret Lives of Trebitsch Lincoln» Бернарда Вассерштайна в качестве толчка на раннем этапе и «Klatt» Винфрида Майера в качестве образца научной дотошности, внимания к деталям и даже к второстепенным ниточкам, раскручивающимся затем в самостоятельные сюжеты.
А.С.: Одна из ваших излюбленных тем – позиция русской эмиграции во время Второй мировой войны. Можно ли говорить о том, что нападение Гитлера на СССР породило раскол среди русской эмиграции и в том числе среди генералитета и офицерства? Какая позиция доминировала в тех или иных странах в эмигрантских кругах? Вас обвиняли в том, что Вы преувеличиваете пронацистские симпатии русской эмиграции. Считаете ли Вы себя борцом с некоторыми мифами, бытующими среди историков в оценке роли российской эмиграции?
И.П.: Это скорее тема моего дорогого друга и соавтора Олега Бэйды, который в отличие от меня историк профессиональный, преподает сейчас в Мельбурне и как раз по этой теме защитил диссертацию, которая скоро должна выйти отдельной книжкой. Немалая часть эмиграции первой волны к 1941 году полностью отошла от русскоязычной общественной жизни, укоренилась или даже ассимилировалась. Но среди политически активной части эмиграции в Европе, разумеется, большинство занимало антисоветскую позицию и, следуя этой логике, приветствовало нападение Германии на СССР. И многие бывшие белые офицеры с первых дней войны отправились на восток, записываясь переводчиками или шоферами, но надеясь впоследствии взять в руки оружие. В основе этого лежало непонимание немецкой политики на востоке, политики, которая никакого политической самостоятельности для оккупированной русской территории не предполагала вовсе, но это непонимание было не случайным, белоэмигранты предпочитали не вникать или не задумываться об этом. Кое-кто, познакомившись с немецкими методами управления, достаточно быстро разочаровался и вернулся назад, но многие остались, преодолевая помимо прочего все препоны, которые немецкие власти им ставили.
При этом то, что мы видим, это лишь верхушка айсберга. Совместно с Олегом мы вели в моем блоге рубрику под саркастическим названием «Ходоки у фюрера», в которой публиковали обращения разных, чаще всего неизвестных, представителей эмиграции к Гитлеру, Розенбергу и пр. Таких обращений, только сохранившихся в архивах, сотни. Кто-то хотел любой ценой оказаться в России, кто-то спешил заявить права на отобранное большевиками имущество, кем-то двигали соображения гуманитарного характера. Автор самого пафосного письма из опубликованных нами впоследствии вступил в организацию Тодт, побывал в России, но счастья это ему не принесло, а в конце войны он и вовсе оказался в концлагере. Там же за несколько дней до конца войны умер русский национал-социалист Сергей Червяков, который в середине 30-х перевел на русский «Майн Кампф» и прислал Гитлеру брошюру «Братья по оружию Германия и Россия» собственного авторства. Но проблема была в том, что Гитлер не воспринимал русскую эмиграцию как значимого актора, с которым имеет смысл вести какие-то переговоры или о чем-то договариваться, более того, националистические тенденции он считал не менее опасными для будущего оккупированных восточных территорий, чем большевистские, поэтому в его планах русские эмигранты были и до самого конца оставались лишь расходным материалом.
Борцом с мифами я себя не считаю, а лишь призываю активнее обращаться к первоисточниками, вводить в оборот ранее неизвестные документы и быть внимательнее к деталям, тем более что благодаря глобальной оцифровке архивов для доступа к миллионам релевантных документам исследователям уже даже не нужно покидать домашнее кресло. У нас же часто биографические справки об эмигрантах первой или второй волны просто переписываются из источника в источник или даже копируются из википедии, которая при всей безусловной полезности в силу собственных ограничений не может прямо ссылаться на новейшие архивные находки.
А.С.: Какие другие темы привлекали ваше внимание? Вспоминаются сенсационные записки генерала Хейнрици, введенные вами в оборот совместно с Олегом Бэйдой. Какие из других опубликованных вами источников вызывали особый отклик в профессиональной среде?
И.П.: Мне кажется, известную популярность в последнее время приобрела история Лонгина Иры, человека, который во время войны заваливал немецкую разведку сотнями выдуманных донесений о планах советского командования и передвижениях советских войск, причем в какой-то момент эти донесения составляли 70-80% от общего объема «важных разведданных», использовавшихся немецкими штабами на востоке. Это абсолютно швейковский сюжет, гениальный саботаж, масштабы которого, к счастью, не понимал и сам Ира, но который несомненно ослеплял немецкую разведку восточного фронта и тем самым внес немалый вклад в победу союзников. Правда должен сказать, что в этом сюжете я лишь популяризатор, заслуга раскрытия всей истории принадлежит немецкому историку Винфриду Майеру, которого я уже упоминал.
Две большие статьи, несколько лет назад напечатанные в «Неприкосновенном запасе» - биографии Карла Лева-Альбрехта, советского функционера и нацистского пропагандиста, и Сергея Таборицкого, убийцы Набокова-старшего, тоже, как мне кажется, были встречены публикой благосклонно. Намечалась и третья — биография загадочного Милетия Зыкова, человека, создавшего идеологию власовского движения; в недавней передаче на Радио Свобода я изложил общий конспект, а подробная статья остается пока в планах. Правда, тут интересен не только результат, но и сам процесс поиска: мы с коллегами как бы очищали биографическую луковицу, находя все новые подсказки. Сначала Зыкова, который оказался не слишком известным, но весьма склонным к перемене мест советским журналистом, удалось запеленговать в середине 30-х в Остяко-Вогульске, потом в конце 20-х в Воронеже, потом в середине 20-х в Казани. Дальше наступил обрыв, но благодаря разоблачительным публикациям в советской прессе 30-х годов, выяснилось, что до 1925 года Милетия Зыкова звали Николай Ярко. Его следы нашлись в Крыму и Екатеринославе, обнаружилось, что он участвовал в «орловщине», в восстании во врангелевском тылу, был белыми арестован и чудом избежал смерти. В тюрьме его знали как Колю Аптекмана. И наконец, благодаря гениальной подсказке Габриэля Суперфина удалось найти самые ранние документы. Оказалось, что звали нашего героя при рождении Эмиль Ярхо, Аптекман была фамилия его отчима, а при крещении в 1910 г. он получил имя Мелетий. Так вся эта крайне запутанная история нашла свою развязку.
Как видите, биографии и исследования частных сюжетов привлекают меня куда больше, чем глобальные вопросы, и благодаря любезному приглашению Ивана Толстого на «Свободе» у меня есть возможность примерно раз в месяц выходить в эфир, я называю этот цикл «Рассказы о непростых людях», вышло уже 11 выпусков, на днях запишем 12-й.
А.С.: Вы неизменно работаете с архивными документами. В каких архивах вы работали? Вы работаете только в западных архивах, а не предпринимали ли попытки получить что-то в российских архивах – в РГВА, а также в Центральном архиве Министерства обороны?
И.П.: Вживую в архивах я работал фактически только в Германии: в бундесархиве в Берлине и во Фрайбурге, в Ландесархиве в Берлине, там же в архиве немецкого МИДа, в Бремене в архиве Института Восточной Европы, ну и конечно в Мюнхене, тут у нас пять архивов, среди которых особо выделю архив Института современной истории, в котором я появлялся так часто, что в какой-то момент в читальном зале микрофильмов меня уже принимали за сотрудника. Что касается архивов в других городах, то роль «воскресного историка» накладывает свою специфику: все мои поездки финансируются из семейного бюджета, поэтому моя основная задача в архиве это не чтение документов, а их копирование, к счастью, уже лет 5-6 как в немецких архивах официально разрешена пересъемка, причем она бесплатна.
Я вижу, как работают профессиональные историки, получившие грант на исследование: они неспешно появляются в читальном зале около 10, получают дела, открывают ноутбук, листают пару страниц, потом идут пить кофе и трепаться в курилке и тут уже приходит время обеда. Я же работаю с 8 утра до 6 вечера в режиме нон-стоп: получил дела, просмотрел, отметил, что копировать, заказал следующую партию, переснял, получил… То есть наверняка со стороны это смотрится весьма комично: такой корпулентный электровеник, который со стопками дел снует по читальному залу между своим местом, окошком выдачи и столом для копирования. А разбирать нафотографированное приходится уже дома, причем и на это не всегда хватает времени, так что уже несколько раз были случаи, когда коллеги публиковали весьма важный документ, за которым я тоже безуспешно гонялся, после чего я его находил в собственной папке «Неразобранное». Что ж, у любой исследовательской методики есть свои недостатки.
Что касается российских или американских архивов, то тут приходится полагаться либо на помощь коллег, либо оплачивать чьи-то услуги, либо заказывать копии напрямую в архиве. Конкретно по РГВА кое-какой материал по эмигрантской тематике удалось подобрать, но список дезидерат, конечно, еще довольно обширен.
В ЦАМО же весьма активно идет оцифровка, как оперативных документов, так и личных, к примеру, учетно-послужных карточек офицерского состава РККА, что, конечно, бесценно для работы над биографиями эмигрантов второй волны, то есть оставшихся после Второй мировой войны на Западе. И тут мы подходим к главному пункту: я действительно много работаю с архивами, но большей частью с онлайн-архивами. ЦАМО в этом смысле с порталом «Подвиг народа» и российско-германским проектом по оцифровке трофейных документов в какой-то момент был моим личным фаворитом, но в последние годы подтягиваются бундесархив и NARA, которые очень активно занимаются оцифровкой, ну и, конечно, кладезем данных по послевоенной эмиграции являются архивы Арользена, тоже доступные онлайн. Всего я на более-менее постоянной основе мониторю несколько десятков цифровых архивов, впрочем, уже явно ощущая, что поток информации заметно превышает возможности ее обработки, так что пора следовать по стопам мудрого первобытного человека и переходить от охоты и собирательства к земледелию, то есть к регулярному возделыванию грядок с собственными, заботливо отобранными, сюжетами.
А.С.: Подключались ли вы к дискуссиям вокруг работ Суворова, Солонина? Как сами относитесь к представлениям о том, что Гитлер нанес в июне 1941 превентивный удар?
И.П.: Мои претензии к названным авторам (которые я, впрочем, прежде формулировал лишь в частных беседах) лежат исключительно в методологической плоскости. Во-первых, как человек, много читавший современных немецких историков и привыкший к их академическому стилю изложения, я очень не люблю, когда меня, как читателя, берут за грудки, азартно трясут и пытаются в чем-то убедить. Такая суггестивная практика кажется мне неспортивным приемом. То есть понятно, что если человек на одной стороне доски будет играть в шахматы, а его визави в Чапаева, то второй, вероятно, победит быстро и эффектно. Но и правила игры в Чапаева на западе не слишком известны, и теория названных Вами авторов в западной академической среде не слишком популярна. Я бы не исключал, что между этими фактами есть корреляция.
Кроме того, мне кажется странным, что их концепция излагается практически без привлечения немецких документов, а в отношении прочих документов и свидетельств использует как парадигму cherry picking, то есть документы и свидетельства, подтверждающие концепцию, используются, а прочие игнорируются.
Что касается самой теории превентивного удара, то это вполне легитимная тема исторической науки, заслуживающая тщательного и аккуратного исследования, какового я, к сожалению, до сих пор не встречал. Другое дело, что на западе она не имеет того флера новизны, что в России, потому что и самим Гитлером она была озвучена уже 22 июня и в нацистской пропаганде ее пытались разрабатывать, в частности, интересуясь известной речью Сталина 5 мая 1941 года, и потом, уже в Федеративной Республике, она тоже была предметом как мемуарной, так и исторической полемики.
Меня же самого в этой теме, как и во многих других, куда больше интересуют частности и детали. Например, мне совместно с коллегами, удалось выяснить, что автором (или, по крайней мере, первопубликатором) идеи «Ледокола» был аккредитованный в начале 30-х в СССР австрийский журналист Николас Бассехес (к слову, прототип Гейнриха из "Золотого теленка") и впервые на русском языке она была изложена в рижской газете «Сегодня» 10 мая 1933 года.
А.С.: Поговорим о генерале Власове, которым вы тоже занимались. Что это был за человек? Им двигали шкурные интересы, амбиции или что-то еще? Его можно хотя бы в некоторой мере считать человеком идеи?
И.П.: Я бы предостерег от чересчур упрощенного восприятия. Ни символом шкурничества и кондотьерства, ни наоборот символом антисталинской оппозиции я бы Власова выставлять не стал. Когда немцы в Виннице в августе 1942 года склонили его к сотрудничеству, им безусловно двигали амбиции, но он совершенно не разбирался во внутренних тонкостях немецкой политики и не понимал, что вся эта акция является лишь пропагандистской операцией, разработанной чиновниками и офицерами среднего звена и никто в высших нацистских кругах о ней не знает и ее не покрывает. Поэтому амбиции очень быстро уперлись в потолок возможностей и сменились резигнацией, пониманием, что для реализации своих антисталинских лозунгов он выбрал максимально неудачные время и место. В середине 1942 года у нацистов не было никакого желания предоставлять оккупированной России хоть какую-то политическую самостоятельность, а в конце 1944, когда Власов, наконец, превратился из пропагандистского жупела в командующего хотя бы парой реальных дивизий, под нацистским сапогом уже не было никакой оккупированной России.
С другой стороны, было бы наивным относиться к пунктам как Смоленской декларации, так и Пражского манифеста как к реальной программе действий. Оба власовских документа разрабатывались не просто под контролем, но и при прямом участии немецких пропагандистов, а во втором случае, даже лично Гиммлера, что, на мой взгляд, сильно снижает их идеологическую ценность. Мы с Олегом Бэйдой заканчиваем сейчас книгу о власовском движении, которую написали по заказу английского издательства и мы постарались в ней по возможности подробно осветить хитросплетения и противоречия этого трагического сюжета.
А.С.: Вы занимались и Альфредом Розенбергом. Этот уроженец Ревеля, по отзывам знавших его людей, говорил по-русски без акцента. А значит знал в некоторой мере и высокую русскую культуру. Как это сосуществовало в его сознании с представлениями о славянах как людях второго сорта?
И.П.: Розенберг недолюбливал русских эмигрантов, но тому виной причины идеологические, а не расовые. Любопытно, что на страницах его дневника, русское издание которого я готовил к печати, русские эмигранты, даже его старый знакомый генерал Бискупский – официальный возглавитель русской эмиграции в Германии с мая 1936 года – фактически отсутствуют вообще. Но и тут я склонен видеть скорее психологическую мотивацию, в самом начале 20-х Розенберг находился в подчинении у Бискупского, а смотреть сверху вниз на человека, на которого ты когда-то смотрел снизу вверх, не всегда легко, проще его игнорировать.
Ну и Розенберг с середины 20-х активно продвигал идеи расчленения России, которые, разумеется, не встречали одобрения у белоэмигрантов-монархистов, а после нападения Германии на СССР активно отстаивал идеи привлечения украинцев на сторону рейха путем предоставления им лучших условий жизни и даже, возможно, марионеточной государственности. Впрочем, эта теория немедленно почила, столкнувшись с реальностью в виде 1) интенций Гитлера, запретившего политические дискуссии и отрезавшего от Украины Галицию и Транснистрию, 2) экономических нужд, требовавших безжалостной эксплуатации всех оккупированных территорий и 3) лично рейхскомиссара Украины Эриха Коха, внесшего немалую лепту в дело ожесточения населения против оккупантов.
А.С.: Поговорим о месте Холокоста в современной немецкой памяти. Да, начиная с Вилли Брандта были покаяния на уровне элиты. Покаяние нашло отражение и в художественной литературе и искусстве. А насколько сейчас тема Холокоста привлекает общественное внимание, не вызывает ли она раздражения у немецких граждан?
И.П.: Я не уверен, что среда моего общения абсолютно репрезентативна, но тема с одной стороны явно утратила остроту, которую имела, когда еще были живы прошлые немецкие поколения, а с другой стороны прочно закрепилась в общественном сознании.
А.С.: Мюнхен, где вы живете, – это город, где Гитлер начал путь в политике. Это часто обыгрывалось в свое время советской пропагандой, любившей писать о Мюнхене как логове неонацизма, при этом часто ссылались на правых политиков из ХСС, Штрауса и др., ностальгировавших по старым германским границам и т.д.
И.П.: А вот этот вопрос я с удовольствием использую для рекламы. У меня сейчас на столе лежит совсем недавно вышедшая книга Владимира Шубина «Летопись русского Мюнхена 1785 — 1995», который дает замечательную картину двух последних веков мюнхенской истории через оптику его гостей и жителей российского происхождения. Оцифрованную книгу можно скачать в замечательной онлайн-библиотеке imwerden.de, которую вот уже 20 лет бескорыстно собирает Андрей Никитин-Перенский, тоже мюнхенский житель.
А.С.: Подвигла ли кого-то в Германии военная акция России в Украине на пересмотр роли СССР в победе над нацизмом?
И.П.: Если подразумевается какой-то реваншизм, то ответ прежний: тема утратила остроту в связи с тем, что все активно интересовавшиеся ей, уже умерли. Разумеется, ни вопрос роли Советского Союза в разгроме нацистской Германии, ни вопрос нацистских преступлений, в частности, преступлений вермахта на оккупированных территориях пересматриваться не будет. Другое дело, что мы сами начинаем смотреть на прошлое и читать некоторые исторические документы, держа в уме 24 февраля 2022.
Безумное и катастрофическое решение Владимира Путина имеет множество последствий, в том числе исторических. Не секрет, что в риторике украинского национализма антирусский пафос был всегда очень силен. Трагедия и одновременно идиотизм ситуации в том, что своим решением о нападении Путин этот пафос легитимировал. И каждая российская ракета, нацеленная на украинскую гражданскую инфраструктуру, ежедневно цементирует этот пафос. Не будет преувеличением сказать, что Путин в наши дни осуществил мечту Альфреда Розенберга о полном обособлении Украины от России. Осуществление мечты нацистского теоретика, конечно, не было целью российского президента, но стало результатом его действий.
Что касается того, будет ли история в тех или иных нюансах прогибаться под текущий момент, то, наверное, да, будет. До 24 февраля вопрос того, являлся ли голодомор геноцидом был предметом исторической дискуссии. Теперь на месте исторической дискуссии образовалась резолюция бундестага. Наверняка и кое-где еще украинская точка зрения возобладает над российской (нет, памятник Бандере в Брюсселе не поставят). Не уверен, что это всегда хорошо для истории, потому что данная точка зрения порой уходит корнями в украинскую эмигрантскую историографию, а та зачастую предпочитала идеологию фактологии. Но свою критику по этому поводу я готов высказывать не раньше, чем закончится война.
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.