Груздинская В.С., Стыкалин А.С. «Это на редкость тягучее и тяжелое путешествие». Венгерская революция 1956 г. глазами московского профессора-историка. К 65-летию венгерской революции 1956 г.
К 65-летию венгерской революции 1956 г.
"This is an unusually long and arduous journey." The Hungarian Revolution of 1956 viewed by a Moscow historian professor
Директор института истории АН СССР А.Л. Сидоров, приехав в командировку в Будапешт для обсуждения планов сотрудничества с венгерскими коллегами, стал непосредственным свидетелем драматических событий, оставивших неизгладимый след в послевоенной истории Восточной Европы, и ярко запечатлел их в своем дневнике, который готовится к публикации.
Director of the Institute of History of the USSR Academy of Sciences A.L. Sidorov, having arrived on a trip to Budapest to discuss plans for cooperation with Hungarian colleagues, became a direct witness to the dramatic events that left an indelible mark on the post-war history of Eastern Europe, and vividly captured them in his diary, which is being prepared for publication.
Ключевые слова: А.Л. Сидоров, советская историческая наука 1950-х годов, международные связи советских историков, Венгрия, советский блок, венгерские события 1956 г., внешняя политика СССР, советская дипломатия
Key words: A.L. Sidorov, Soviet historical science of the 1950s, international relations of Soviet historians, Hungary, Soviet bloc, Hungarian events of 1956, USSR foreign policy, Soviet diplomacy
Венгерская революция 1956 года, к которой с первого дня было приковано внимание во всем мире, застала в Венгрии не так уж мало свидетелей из других стран, зафиксировавших свои впечатления на бумаге, в фотографиях и кадрах кинохроники. Некоторые устремились сюда в силу своих профессиональных обязанностей репортеров, как, например, лучший фотокорреспондент журнала «Париматч» Жан-Пьер Педраццини, получивший смертельное ранение во время трагического инцидента на площади Республики 30 октября. Другие – в поисках политических идеалов, как, например, польский публицист Виктор Ворошильский, в то время коммунист-реформатор, оставивший свой известный «Венгерский дневник», переведенный на многие иностранные языки. А известный сербский писатель Добрица Чосич был командирован в Будапешт Иосипом Брозом Тито, чтобы, увидев происходящее своими глазами, помочь руководству Югославии разобраться, а что же, собственно говоря, происходит у ближайших соседей.
Однако наряду с людьми, приехавшими в Венгрию с началом восстания целенаправленно, было немало и нечаянных свидетелей, оказавшихся 23 октября в Венгрии волею случая и увидевших своими глазами одно из самых значительных событий европейской истории второй половины XX века.
Начало революции застало в Венгрии не десятки и сотни, а тысячи советских граждан, находившихся в Венгрии на долгосрочной основе. Большинство из них составляли военнослужащие дислоцированного здесь Особого корпуса Советской армии. Были также дипломаты, сотрудники внешторга, многочисленные советники, прикомандированные к различным венгерским структурам, работники совместных предприятий, включая уранодобывающее производство в горах Мечек. Все они жили в Венгрии с семьями. В момент событий в стране оказалась также не одна сотня советских людей, выехавших краткосрочно. Большая туристическая группа (в 60 человек) проживала в двух гостиницах в центре Будапешта, став свидетелем сопротивления повстанцев в районе Большого кольца. В стране находилось несколько советских делегаций, в том числе от научных учреждений, в частности расположенного в Ленинграде Всесоюзного института растениеводства имени Н.И. Вавилова.
В числе свидетелей событий оказался и директор Института истории АН СССР и заведующий кафедрой истфака МГУ Аркадий Лаврович Сидоров (1900 – 1966)), приехавший в Будапешт 15 октября для ознакомления с положением дел в венгерской исторической науке и обсуждения планов сотрудничества с венгерскими историками. Скупой на пару страничек отчет А.Л. Сидорова для вышестоящих инстанций был введен в научный оборот венгерским историком Аттилой Шерешем в 2018 г. Однако неизвестным оставался довольно пространный дневник, который Сидоров вел изо дня в день, сидя в гостинице на острове Маргит и фиксируя в записной книжке новые впечатления. Выявленный в фондах отдела рукописей Российской государственной библиотеки, он готовится в настоящее время к публикации.
На первую неделю пребывания советского историка в городе пришлось его интенсивное общение с коллегами – посещение университета, институтов истории, истории партии и военной истории, госархива, в субботу 20 октября «чудесный день», по его собственному признанию, на Балатоне с дегустацией лучших вин, а в воскресенье поездка в Вишеград и Эстергом, вечерами – спектакли в театрах и футбольный матч на Непштадионе. Всё внезапно изменилось во вторник 23 октября. Утром Сидоров с венгерским коллегой Йожефом Перени побывал в историческом музее в Будайской крепости, оттуда они поехали посмотреть археологические раскопки в Аквинкуме. После полудня, возвращаясь в центр города, Сидоров становится свидетелем спонтанного народного выступления, зафиксировав это и последующие события по возвращении в гостиницу в дневнике: «На обратном пути демонстрация студентов и народа – “Долой сталинизм!”, “Свобода и независимость[!]”… Накануне было выдвинуто 15 требований студентов. По городу всюду развешаны листовки на машинке, вокруг которых толпится толпа народа. Полиция регулирует: то задерживает демонстрантов, то их пропускает. Идут к парламенту и Зданию ЦК».
Программа, предварительно намеченная на 23 октября, не завершилась с посещением Аквинкума. На 5 часов вечера в здании Академии наук был назначен прием по случаю приезда Сидорова. К Академии, преодолевая движение толпы, пока еще смогли с трудом подъехать. Конечно, общественное брожение было заметно Сидорову с первых дней его пребывания в стране, ведь он не только много общался с венгерскими коллегами, но и был проинструктирован посетившим его 18 октября советским дипломатом. Однако столь быстрое восхождение событий на новую ступень было все же для него неожиданным: вчера «говорили о настроении студенчества и партийных организаций с требованием открытого суда над Фаркашем, вслед за которым будет требование суда над Ракоши», однако о массовых демонстрациях вчера упоминали только в гипотетическом плане, «а сегодня эти демонстрации факт. Весь город облеплен студенческими прокламациями, перед которыми собираются толпы народа, а около 2-х часов – по городу пошли со студенческими демонстрациями… Лозунги – свобода и независимость… Долой сталинизм». Требуют и вывода советских войск. «В 5 ч., когда я приехал в Академию наук, за окнами шли кучки демонстрантов, выкрикивавшие лозунги, и так продолжалось в течение двух часов. Когда я ехал, пришлось избрать окружную дорогу, так как весь мост через Дунай был загружен и забит автобусами, и машинами – движение остановилось».
На приеме не обошлось без споров. Историк Жигмонд Пал Пах, будущий академик, был довольно откровенен: «советские историки должны иметь смелость заявить, что политика коллективизации в Советском Союзе сопровождалась насилием, а посему надо сказать, что она неправильная». Его поддержали и некоторые другие собеседники, обратившись при этом и к собственным венгерским реалиям: прежде всего «важно восстановить доверие к исторической науке», доверие студентов к профессорам. Советский функционер от исторической науки А.Л. Сидоров, представляя накануне венгерским коллегам новый советский учебник истории, говорил о злоупотреблениях Сталина властью, вызвавших проблемы для всего советского общества. Однако он не был готов к слишком радикальным переоценкам: да, отметил он потом в дневнике, видно, что «основной огонь ведется против сталинистов», но требовать, чтоб «не все охаивалось» – по его мнению, это не значит быть сталинистом и противником любых перемен: «Я заявил Жигмунду, что в критике Советской политики надо исходить из учета места и времени, из признания правильности генеральной линии партии. Если для Вас это условие необязательно, то мы останемся при разных мнениях и на разных позициях».
Настроения, господствовавшие в венгерском обществе, Сидорову были очевидны: добравшись вечером с трудом до гостиницы и взявшись за перо (это было в те самые часы, когда у здания радио прозвучали первые выстрелы, а вблизи парка негодующая молодежь снесла памятник Сталину), он резюмировал: «Последние три дня я являлся свидетелем событий, которые поразили меня». «Так как я вчера был в Университете, а сегодня видел студенческие демонстрации, слушал выступления ученых людей», «для меня стало ясно, что подавляющее большинство коммунистов настроено против руководства, и собственно, с радостью поддерживает суд над Ракоши». «Профессура, – продолжал он, – за некоторым исключением, на стороне студентов, открыто не вмешиваясь, а по существу одобряя все, что делает молодежь». «Тревожное настроение. Авторитет партии в народе упал… Усилились антирусские настроения… Критика вышла из берегов». Даже присутствовавший на встрече работник партаппарата, учившийся в Москве, в целом защищал линию на публикацию в прессе острых материалов («только самые крайние антисоветские и антимарксистские статьи выбрасываются»), критиковал и характер освещения советской печатью процесса либерализации в Польше. Вопрос о назначении Имре Надя главой правительства он называл абсолютно решенным.
Сидоров понимал, что особое раздражение в обществе вызывали люди, приехавшие из Москвы, представители венгерской коммунистической эмиграции, по окончании войны командированные в Венгрию, чтобы строить социализм по советским рецептам: «Насколько я могу судить, первые удары обрушатся на москвичей». Советскому функционеру это не очень нравилось. Он полагал, что многие из тех, кого причисляют к сталинцам, тоже «понимают допущенные ошибки», но это закаленные коммунисты, которые «постараются дать хоть какой-нибудь отпор разбушевавшейся мелкобуржуазной стихии». «Создается впечатление, что ни правительство, ни ЦК не руководят страной, ей руководят интеллигенция, студенты, журналисты». Для человека плоть от плоти советской системы, сформировавшегося в 1920-е – 1930-е годы, бывшего кадрового партийного работника, довольно ортодоксального и зашоренного в своих большевистских убеждениях, отказ от руководящей роли партии был неприемлем, ассоциировался с падением устоев режима, с которым он безоговорочно связывал будущее Венгрии, страны, пошедшей по пути социализма вслед за СССР. Недовольство масс имеет свои объективные причины, признал он честным взглядом историка, но вместе с тем «перехлестывание и антисоветская направленность демонстрации – налицо», ведь советскому опыту противопоставляют иные пути к социализму – польский, югославский, китайский. Стремление выбрать к социализму отвечающий собственным условиям путь было вполне понятным, однако пренебрежение советским опытом казалось Сидорову неправильным: «Все хотят социализма, но хотят получать больше, а работать меньше, не иметь коллективизации и высмеивают индустриализацию».
По окончании приема до гостиницы на Маргите Сидоров добрался в сопровождении венгерского коллеги – в обход площади Кошута, где к этому времени было огромное скопление людей. Запланированная на следующее утро встреча в институте истории партии там же, на площади Кошута (должны были обсуждать перспективы издания в СССР и Венгрии наследия Белы Куна, за полгода до этого реабилитированного), по понятным причинам не могла состояться. На 5 дней А.Л. Сидоров оказался запертым на острове Маргит и дабы скоротать время – взялся за перо («Мы на острове – в буквальном и переносном смысле… Записывать свои впечатления стал от нечего делать, от избытка времени, от того, чтобы немного отвлечься от того, что происходит за окном»).
24 октября: «С утра – сильный туман. Невидно на 50 метров. Первые студенческие демонстрации. 8-30 – сильная стрельба». Впрочем, как замечает далее Сидоров (участник второй мировой войны, дважды раненный фронтовой политработник, знавший не понаслышке военное дело), пулеметные очереди звучали и раньше: «Самые худшие подозрения оправдались. Город во власти повстанцев… Советские танки повсюду. Заняты мосты. Броневики и автомобили с войсками проезжают по Пешту. Мост Сталина [так тогда назывался мост Арпада] – свыше полдюжины танков. Орудия направлены на город. Центр восстания направо к Парламенту от Моста Сталина. Слышна стрельба – автоматная и орудийная из танков. Изредка глухие взрывы гранат. Над городом патрулируют самолеты. Вот пролетела девятка [истребитель У-9]. Изредка выстрелы на другой стороне Дуная – ближе к нашему отелю. Нет газет, телеграф не работает. Из радио выяснилось, что Надь – премьер».
Попытки выбраться в город, впрочем, предпринимались, не в одиночку, а в компании с кем-то из поляков, остановившихся в той же гостинице: Ближе к вечеру 24-го «я с тремя поляками отправился к мосту… Под выстрелами добрались до моста. Свистят пули. Видел танки… Мятежникам давали два срока сложить оружие – сперва в 2 ч., потом в 6 ч. Но и после этого слышны выстрелы». От затеи выбраться с острова в Пешт пришлось отказаться.
25 октября: «стрельба ближе к нам». Впрочем, несколько позже выстрелы на время прекратились и, воспользовавшись этим, из Академии наук «приходили две девушки, одна – ко мне, другая – к полякам. Они пробрались, чтобы узнать, как живут их подопечные. От них мы узнали новости». Девушка по имени Иолан упомянула и о речи Гере вечером 23 октября, крайне не понравившейся собравшимся на площади Кошута. Сидоров отметил это в дневнике, сделав также предположение, что в свою очередь Имре Надь «вначале подогревал националистические чувства демонстрантов». Момент ухода молодой сотрудницы Академии, очевидно, совпал с расстрелом мирных людей на площади Кошута: «Я пошел проводить ее до моста. Но минуты через 3 после выхода начался беглый пулеметный и артиллерийский обстрел. Причем были слышны глубокие глухие удары тяжелой артиллерии. Мы дошли почти до моста. Было слышно и видно, хотя был туман – что обстрел пулеметный и артиллерийский идет в конце моста на Пешт, видимо в большие здания, окаймлявшие выход из моста. Встретился человек, который шел с моста, и заявил, что проход воспрещен. Мы вернулись и пошли обратно мимо отеля к мосту Сталина. Я проводил спутницу до самого моста и возвратился домой».
«В 1ч. дня еще раздавались тяжелые удары – взрывы артиллерии больших калибров. Но так как пасмурно, то в воздухе нет самолетов. Скрежет танков и механизмов режет ухо. Передают разные слухи – будто где-то русские передали оружие венграм, где-то были танковые схватки с венгерскими частями, откуда-то идут горняки к городу… Работают ли рабочие? На этот вопрос [все собеседники в гостинице] отвечают скептически. Впрочем, по Дунаю прошел один грузовой пароход. Вчера – этого не было. Говорят, что всеобщая стачка и что в городе вновь формируется демонстрация протеста против Гере».
«2 ч. 15. Один за другим сильные взрывы или от выстрелов тяжелой артиллерии, или от авиационной бомбежки. Возможно, что первое, так как погода туманная и видимость неважная. Очень сильный взрыв, как будто что-то рушится потом, минные взрывы. Пешт, против моста правее. От 5 до 6 ч. говорили [по радио] Кадар и Надь, и вечером все стихло». «Думали, что все кончилось», замечает он в дневнике, однако 26-го «утром не было обычных гудков на работу, но слышу уханье тяжелых выстрелов». После полудня вновь ходил к мосту, «дорогой слышен сильный артиллерийский обстрел, какого еще не было за все три дня. Стреляют часто, где-то в центре города. Бьет порядочная артиллерия в каком-то одном месте, видимо, расстреливая здание. Я насчитал: за 3 мин. было 55-60 выстрелов, кроме более легких из пулеметов. Стреляют не по-партизански, а очень направленно», что свидетельствовало, по мнению опытного Сидорова, об организованном военном командовании или, во всяком случае, о присутствии в рядах повстанцев людей с богатым боевым опытом.
Продолжаем листать записную книжку Сидорова: «Каждый выстрел вызывает дребезжание стекол», «за прошедшие 15 мин. артиллерийская канонада усилилась, вот гремят пулеметы». «Артиллерия все ухает. Плохая видимость не позволяет пустить авиацию». Вновь и вновь приходила надежда на прекращение стрельбы, утром 27-го следует запись: «сегодня суббота и, надо думать, за сегодня-завтра всё уложится». Правда, в этот самый момент раздались залпы артиллерии и пулеметные очереди. «Очевидно, речь идет о выкорчевывании последних узлов сопротивления», хотел верить Сидоров, но каждый раз ему приходилось убеждаться в неоправданности чрезмерного оптимизма: «Кажется, окончательно все утряслось. Полная тишина и настроение маленькой нашей колонии лучше»; «Наступила священная тишина. Будет ли так? Однако опять раздалось уханье».
Несколько раз автоматные очереди слышались и на самом острове, иногда совсем перед окнами отеля. Пальба «продолжалась с перерывами минут 5-7. Я решил не одеваться и не выходить, так как разбитых стекол не было. Из этого я заключил, что стреляли не по отелю, постепенно все успокоилось. Было несколько выстрелов из танков. Шум в отеле замер, и отель заснул». На следующий день «стрельба много ближе, чем вчера, и все воспринимается более остро и непосредственно. Жалюзи не прикрываю».
28 октября. Воскресенье. «Дождь. Вчерашние надежды пока мало оправдываются. Дважды работала артиллерия: первый раз в 5 ч. утра напротив нас бухал танк, а сейчас – 8 ч. 20 мин. – после нескольких выстрелов заработал пулемет в районе моста Сталина. Слышу работает лифт, поднял жалюзи, в коридоре ходят. Вставать не хотелось, чтобы день не был так долог. Слышен шум танков на другой стороне Дуная у моста. Очень шумно от массы танков… Все идут и идут танки. Не уходят ли они из города?» Сидоров оказался прав, начался вывод советских танков из города, они расположились на военных базах в непосредственной близости от венгерской столицы, чтобы в ночь на 4 ноября принять непосредственное участие в решающей советской военной акции, направленной на свержение правительства Имре Надя.
Не оказался днем перелома, вопреки ожиданиям («По-видимому, завтра все восстановится – начнется рабочий ритм»), и понедельник 29 октября, хотя выстрелы в тот день на Маргите и не были слышны.
Экстраординарные обстоятельства не мешали общению собравшихся в гостинице. Люди слушали западные радиоголоса (Сидоров неплохо владел немецким), играли в шахматы, обменивались мнениями о происходящем как в Венгрии, так и вокруг нее. «Слухи, разговоры толпы у радиопередатчика, бесконечные комментарии непроверенных слухов. Все обитатели разбились по группам… Нам никто ничем неприятным на нашем острове не был». Там было немало гостей из социалистических стран, включая руководителя союза писателей Румынии Михая Бенюка и вышеупомянутого Добрицу Чосича, не без иронии рассказывавшего, как при посещении в качестве гостя второго съезда писателей СССР в Москве его советские собеседники в конце концов перестали называть его господином, но и товарищем называть не решались: шел декабрь 1954 года и процесс примирения двух коммунистических режимов только начался. Из венгерских писателей к коллегам из других стран заходил Тамаш Ацел, лауреат сталинской премии по литературе, позже ставший активистом движения за творческие свободы. Познакомившись с Сидоровым, он не упустил случая высказаться в защиту народной революции и за венгерский нейтралитет по образцу югославского, что предполагало вывод советских войск. Беседа с Ацелом лишь укрепила советского историка в его представлениях об инициирующей роли в событиях интеллигенции, все еще чуждой тем идеалам, которым верен был Сидоров: «Когда я думаю о происшедшем один, то помимо вины “сталинистов” – очень и очень повинна и интеллигенция, которая не наша в смысле мировоззрения. Это не новая советская интеллигенция, а старая буржуазная»: поскольку «политическое воспитание не было развернуто» и борьбы с чуждой идеологией не велось, многие венгры «развращены национализмом» и не только «заражены идеей собственного пути к социализму», но и от необходимых социалистических мероприятий «не в восторге», «идейный уровень многих коммунистов не возвышается над массой обывателей. Нужна огромная работа по сплачиванию партии», и многие из тех, кого называют сталинистами, поняв свои ошибки, окажутся наверно полезнее тех, кто под лозунгами демократии пытается восстановить «буржуазные порядки». Впрочем, как и подобало убежденному коммунисту сталинского призыва, Сидоров не терял веры как в партию, так и в конечное торжество своих идеалов: «Я думаю, что из этого опыта они извлекут кое-что разумное, если партия сможет разъяснить народу…»
В гостинице на Маргите было немало и тех, кто жил у себя дома и предпочитал далее жить в соответствии с неприемлемыми для Сидорова «буржуазными порядками». Некоторые сумели выбраться на машинах в Вену и в тот же день в 8 вечера оставшиеся могли слушать по радио их выступления, в которых реальные впечатления переплетались с фантастикой. Довольно активно Сидоров общался с делегацией левых американских экспертов-аграрников: «разговор с американцами интересен», заметил он в дневнике. Он обратил в ней внимание на человека, безукоризненно говорившего по-русски и по-чешски. То был Валерий Терещенко, из кубанских казаков, 20-летним парнем выехавший с армией Врангеля в Константинополь. Получив хорошее образование и долго проработав в Праге, затем переселился за океан, где стал американским профессором и консультантом ряда фирм (в 1960 г. вернулся в СССР и до конца своей долгой жизни успешно работал в институтах Киева). В США через неделю, в первый вторник ноября должны были состояться президентские выборы, где Д. Эйзенхауэру предстояло баллотироваться на второй срок. Будущий советский гражданин Терещенко довольно уважительно отзывался о действующем американском президенте: «его внешняя политика достаточно миролюбивая и осторожная». Сидоров не возражал, хотя, по всей вероятности, думал иначе.
Отъезд в посольство состоялся утром 30-го без помощи посольства. Сидоров не жалеет красок, критикуя советских дипломатов: «Надо отметить недопустимое равнодушие наших дипломатических работников к судьбе своих сограждан. Никто не приехал, не позвонил» (по контрасту, кстати сказать, с отношением польских дипломатов к своим соотечественникам). По приезде на улицу Байза увидел растерянность дипломатов («боятся, как бы не было ввода американских войск» по приглашению нового венгерского правительства, но в то же время ожидают прилета Маршала И.С. Конева). Коммунистическая диктатура со всей очевидностью пала, но ожидался (не только в посольстве, но и Сидоровым) также довольно радикальный сдвиг вправо: «Оплакиваем Социалистическую республику. Кончилась, пропала и демократическая республика». В посольстве долго шел разговор о том, как Сидорову и еще нескольким советским гражданам, небольшой делегации, остановившейся на Маргите, выехать в аэропорт. Надо при этом сказать, что в Москве у тех, кто черпал информацию только из советской прессы, совсем не было адекватного восприятия происходившего. С Сидоровым был один инженер, также стремившийся выехать в аэропорт. «Он разговаривал по телефону с Москвой, откуда начальство разносило его за то, что он не едет на место службы. Когда он говорил, что не может, ему заявляли, что в Москве читают газеты и лучше знают, что может и чего нет». Комментарии наверно излишни.
Выезд состоялся около 8 часов утра 31 октября. Колонну грузовых машин с советскими гражданами сопровождали танк и 3 бронетранспортера. А туристическая группа из 60 человек была переправлена в Чехословакию речным транспортом, оттуда на поезде в украинский Чоп.
Как свидетель исторических событий и сам профессиональный историк Сидоров за долгие часы сидения на Маргите имел время задуматься над происходящим. Человек, посвятивший жизнь изучению индустриального развития последних лет царской России, он знал на основе множества источников, что такое российский рабочий класс и насколько расходилось его реальное состояние с ожиданиями марксистов. Вместе с тем как историк-марксист и функционер идеологического фронта он не переставал жить давно сложившимися стереотипами, и в том числе о том, что венгерские рабочие неизбежно должны дать отпор зачинщикам «контрреволюционного действа». «Единственно ободряющее – это заявление, что рабочие проявляют индифферентизм и не участвуют в демонстрации», – заметил он в дневнике, придя в гостиницу вечером 23 октября. В последующие дни, однако, ему пришлось убедиться в том, что и венгерский рабочий класс поддерживает в массе развернувшееся движение – хотя бы своим участием в массовых забастовках под лозунгами вывода советских войск и проведения свободных выборов. На арену борьбы со сталинистской диктатурой выступил весомо, грубо и зримо реальный рабочий класс, к которому, по словам независимого левого французского политолога Эдгара Морена, большинство коммунистических партаппаратчиков питало ненависть уже потому, что он «порочил» своими «неправильными» действиями тот идеальный пролетариат, который должен всегда и при любых обстоятельствах всецело подчинить себя направляющей воле правящей компартии. Вкладывая в начале 1950-х годов большие средства в военную подготовку молодежи, тоталитарная коммунистическая власть по иронии истории сама готовила себе могильщика. Сотни молодых венгров, в том числе и рабочих, получивших в условиях антиюгославской истерии начала 1950-х годов блестящие профессиональные навыки воинского дела, прекрасно проявили в драматические дни «будапештской осени» свое умение на практике: но не в мифической войне с «цепным псом империализма» маршалом Тито, а в ходе реального восстания против собственной сталинистской диктатуры.
Размышляя в гостинице над будущим сотрудничества советских и венгерских историков, Сидоров, не питавший здесь слишком большого оптимизма, отметил в дневнике: «Если они не усвоят “наш” дух в смысле мировоззрения, то нам трудно будет сотрудничать с ними. Сотрудничать не формально, а по существу». Поскольку после всего произошедшего «идеи национализма – укрепятся, а интернационализм – должен будет с боем прокладывать себе дорогу». Вместе с тем перед отъездом в посольство он оставил записку для Жигмонда Паха с выражением надежды, что «мы сохраним добрые отношения с венгерскими историками». А по возвращении в Москву вернулся к рабочим будням. Ему пришлось на время «приютить», т.е. взять в штат своего института кое-кого из людей команды Ракоши, бежавших в Москву от народного возмездия. Но поездка не стала лишней прежде всего потому, что помогла довольно быстро установить регулярные связи советских и венгерских историков по линии межакадемического обмена. Уже осенью 1957 г. в Будапешт были командированы историки новой генерации Тофик Исламов и Андрей Пушкаш, впоследствии ставшие ведущими советскими специалистами по венгерской истории. Их поездки и полученные впечатления способны, однако, стать предметом другой статьи.
(работа по подготовке дневника к публикации выполняется при поддержке РФФИ, проект № 21-59-23002 РЯИК_а «Советско-венгерские научные связи в сфере гуманитарных наук: каналы коммуникаций, интеллектуальное присутствие, трансфер идей (1945 – 1991)»)
Груздинская Виктория Сергеевна – к.и.н., научный сотрудник Омского госуниверситета имени Ф.М. Достоевского и ИВИ РАН
Стыкалин Александр Сергеевич – к.и.н, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН