«В последние десятилетия появляются новые призывы к историческому примирению и поискам баланса во взглядах на общую с соседями историю, травмы и национальные обиды». Средневековое и габсбургское наследие Средней Европы: взгляд из Словакии
Вопросы формулировали В. Никитин и А. Стыкалин (Институт славяноведения РАН)
Со словацкой стороны в беседе участвовали: Ян Штейнхюбель, PhD, старший научный сотрудник Института истории Словацкой академии наук (САН); Петер Шолтес, PhD, старший научный сотрудник Института истории САН, доцент Католического университета в г. Ружомберок; Юрай Бенко, PhD, старший научный сотрудник Института истории САН; Юрай Марушиак, PhD, старший научный сотрудник Института политических наук САН; Любор Матейко, PhD, доцент Университета имени Я.А. Коменского в Братиславе.
Переводил со словацкого Любор Матейко.
В беседе с историками Словакии излагается взгляд словацкой историографии на историю Центральной Европы в средние века и Новое время и на взаимоотношения словаков со своими соседями по региону, с XVI в. составе империи Габсбургов.
Ключевые слова: словаки, Словакия, Венгрия, монархия Габсбургов, Средняя Европа, межнациональные отношения, травматическая память
In a conversation with the historians of Slovakia, the view of the Slovak historiography on the history of Central Europe in the Middle Ages and the New Time and on the relationship of Slovaks with their neighbors in the region is presented (from the 16th century in the context of the Habsburg Empire).
Key words: Slovaks, Slovakia, Hungary, Habsburg monarchy, Central Europe, interethnic relations, traumatic memory
1. Несколько лет назад отметили 25-летнюю годовщину со дня возникновения Словацкой Республики. Несмотря на юность вашего государства, словаки и их предки прошли через тысячелетнюю историю Центральной Европы. Наследие Великой Моравии до сих пор делят между собой со словаками моравы (т.е. часть чешской нации), и не только они, но и чехи в целом. В 1990-е годы из-под пера двух писателей и публицистов вышла идея о переименовании этого средневекового государства в «Великую Словакию». Существуют ли какие-то феномены в раннесредневековой истории, которые можно считать предтечей последующих государственных образований, причем не только Чехословацкой Республики, но и независимой Словакии? Иногда в этой связи вспоминают о Блатенском княжестве (IX в.). Вообще какой след в сознании современного словака оставил этот ранний отрезок их истории?
Ян Штейнхюбель: Называть Моравию времен Моймира Великой Словакией мне представляется таким же нонсенсом, как называть Киевскую Русь Великой Беларусью.
Любор Матейко: Действительно, образование независимой Словакии сопровождалось попытками построить мифологическую подоплеку государственности и в этом отношении сыграла свою роль также историография. В этом нет ничего удивительного, ведь поиск «общих корней» – типичное явление формирования идентичности такого социума как национальная общность. Наконец- то похожие явления можно наблюдать также и в национальных историографиях постсоветского пространства. Свидетельством значимости мифа о Великой Моравии как древнем государстве словаков в пору образования Словацкой республики является также ссылка на «духовное наследие Кирилла и Мефодия и исторический завет Великой Моравии» в преамбуле Конституции Словакии и включение праздника свв. Кирилла и Мефодия в список государственных праздников.
Правда, этот миф зародился еще в XIX в. и имел много воодушевленных сторонников среди словацкой интелигенции. С течением времени, в зависимости от меняющихся актуальных политических условий, появились разные его варианты. Таким образом, в 1990-х годах этот миф не представлял собой ничего нового и, более того, ничего сверхоригинального. На мой взгляд, его следует трактовать лишь как разновидность мифа о Великой Моравии как о «первом совместном государстве чехов и словаков», который в свое время представлял собой один из государствообразующих мифов бывшей Чехословакии, подчеркивавший тысячелетние корни и историческую обоснованность совместной государственности и имевший в здешней историографии статус официального канона[1]. Вместе со значением некоторого фактора внутреннего единения этот миф обладал также символическим значением, направленным на формирование отношений с внешним миром. По отношению к славянскому (восточноевропейскому) пространству наследие Великой Моравии и кирилло-мефодиевская традиция использовались как средства подчеркивания дружбы славян, объединеных светлым (т.е. в данном случае коммунистическим) будущим. По отношению к западноевропейскому пространству кирилло-мефодиевская традиция в свою очередь трактовалась как выражение значимости вклада чехов и словаков в европейскую культуру. В этом отношении большую роль сыграл факт провозглашения свв. Кирилла и Мефодия покровителями Европы римской курией в 1980 г. Как только после 1989 г. в Чехословакии появилась возможность свободной дискуссии, миф о «первом совместном государстве» стал подвергаться критике и, даже высмеиваться не только словацкими, но и чешскими, а также зарубежными историками[2]. Таким образом, оживление мифа о «первом словацком государстве» можно считать своеобразной реакцией на утрату актуальности и некоторую скомпрометированность более объемного «чехословацкого» мифа.
Упомянутое Вами Блатенское княжество и ссылки на его правителей (Прибина, Коцель) в свое время также использовались в словацкой историографии как аргумент против тезиса об отсутствии исторической (государственной) традиции у словаков, выдвигавшегося прежде всего чешскими историками еще до Второй мировой войны. Правда, на самом деле ряд вопросов истории Центральной Европы и ее заселения славянскими племенами оставался десятилетиями без ответов и обстоятельное исследование по данной конкретной теме опубликовал лишь недавно Ян Штейнхюбель[3]. Это симптоматично: миф теряет свою политическую остроту и тем самым открывается большее пространство для научных исследований.
Юрай Марушиак: В большей мере, чем историки, историческое сознание граждан формируют политические элиты, школьные учебники и публицистика. Думаю, что в настоящее время среди историков, пожалуй, нет автора, который говорил бы о «Державе Великая Словакия». Это понятие не имеет никакого основания в источниках и неприменимо также с точки зрения государствоведения.
Нарратив «короны Прибины» или «короны Святополка» развивался среди публицистов и историков, которых можно обозначить как сторонников Словацкой народной партии им. Глинки (в 1939-1945 гг.) и их преемников. С этим конструктом работал, например, Франтишек Грушовский, автор первого синтетического труда по истории словаков[4]. Позднее этот нарратив развивала публицистика т.н. людацкой эмиграции[5]. Конструкт «Державы Великая Словакия» сформировался вне академической среды. Его автором является, по всей вероятности, один из эмигрантов, оказавший таким образом влияние на публицистику периода возникновения независимой Словакии[6]. Ныне этот конструкт представляет скорее комический эпизод в истории попыток мифологизации, которые появились в первые годы независимости Словакии и не имеют ничего общего с научным историческим дискурсом.
Вместе с тем проблему контекстуализации исторических корней словацкой государственности осознавали и создатели современной словацкой Конституции в 1992 г., включив в нее ссылку на связь с наследием Великой Моравии. Поэтому в преамбуле Конституции Словацкой Республики говорится не о преемственности государства, а о «духовном наследии Кирилла и Мефодия и историческом завете Великой Моравии»[7].
Правда, в общественном сознании все еще присутствует спор о том, как называть жителей Великой Моравии. В национально-консервативной среде сложилось правило называть их термином «старые словаки», который представляется эквивалентом обозначений «старые чехи» или «старые венгры». Аргументация критиков такого обозначения (например, Яна Штейнхюбеля и археолога Михала Лутовского) состоит в том, что Великая Моравия включала только часть Словакии, главным образом западную Словакию, в свое время именуемую Нитранской, и следовательно, о формировании жителей современной Словакии как самостоятельной общности в целом можно говорить лишь со времен возникновения раннефеодального Венгерского государства, когда территория западной Словакии административно отделилась от современной Моравии, региона, принадлежащего к нынешней Чешской республике[8].
Спор о «старых словаках» вышел за рамки научной полемики даже в самóй академической среде, когда, например, лингвист Ян Доруня обвинил критиков этого понятия чуть ли не в антипатриотических намерениях[9]. В таком политизированном дискурсе теряются профессиональные аргументы, согласно которым существует преемственность между этнонимами словены (обозначение славян в бассейне Дуная в Раннем Средневековье) и словаки, причем суффикс -ак стал в западнославянских языках продуктивным при образовании этнонимов примерно с XIV века[10].
Естественно, в условиях политизации дискуссий по вопросах словацкой истории, напоминающей поляризацию словацкого общества во второй половине 1990-х годов, профессиональное обсуждение невозможно. Вспомним политический конфликт, вызванный открытием памятника князю Святополку накануне парламентских выборов в 2010 г. Тогдашний премьер-министр Роберт Фицо обосновывал воздвижение памятника необходимостью создания исторического нарратива, сопоставимого с нарративами соседних государств: «Если венгры могут иметь Святого Стефана, и у чехов есть Святой Вацлав, то пусть у нас будет Святополк»[11]. Из этого видно, что процесс «достройки» исторических памятников имеет сильное центральноевропейское измерение[12]. В то же время, по отношению к научному дискурсу этот процесс проходит достаточно автономно.
2. Продолжая первый вопрос. Применительно к средневековой истории словаков еще в 1980-х гг. существовала теория, согласно которой чем больше «Держава Само», а позже Великая Моравия укрепляли свою военную и экономическую мощь, тем больше в это пространство внедрялась Франкская держава. Р. Марсина в первом томе «Истории Словакии» (1980-е гг.) пишет следующее: «Возникновение первого славянского племенного союза между аварами и Франкской державой первоначально франками приветствовалось, поскольку смогло сдержать атаки аваров, которые все чаще угрожали восточным районам Франкской державы. Однако Держава Само не только продолжала существовать, но все больше крепла и угрожала планам по расширению франкской власти на восток от славянских стран». Франки, с точки зрения словацкого историка, поняли, что осуществлению их интересов угрожает именно существование и успешное развитие «Державы Само». Поэтому, с его точки зрения, и возник конфликт Дагоберта с Само. В контексте этой теории невозможно не вспомнить про франкско-великоморавскую борьбу, в особенности про историю Святополка. Применимы ли к этим раннесредневековым государственным образованиям подобного рода геополитические концепции? Какова была реальная внешнеполитическая история этого пространства в средневековье?
Ян Штейнхюбель: С точки зрения государственности средневековая Европа, а затем и Европа Нового времени была во всем обязана римлянам. Римское государство было недостижимым образцом, источником легитимности и подражания. Подражание (imitatio imperii) стало катализатором образования средневековых государств. Поэтому Рим, власть римских кесарей и христианство как государственная религия Римской империи обладали в средневековой Европе особым авторитетом.
Великие европейские державы, как Византийския и Франкская империи, использовали свое цивилизационное и культурное превосходство (и такое его проявление как христианство) в качестве инструмента установления своего контроля над соседями, которыми были в Центральной и Юго-Восточной Европе прежде всего славяне. Политическая стратегия, основанная на значительном культурном превосходстве, была разработана и систематически внедрялась прежде всего Древним Римом, а затем и его прямой наследницей, Византией. Моравляне стали испытывать на себе действие этой стратегии благодаря византийской миссии во время правления князя Ростислава. По образцу Римской империи, распространявшей христианство среди всех народов, Великая Моравия должна была стать центром распространения христианства и образованности среди всех славян. Итак, по образцу римского (византийского) универсализма, византийская миссия стала в Великой Моравии реализовывать программу всеславянского универсализма. Основой такого подхода была уверенность римлян (и их преемников, византийцев) в том, что именно они являются источником и вершиной образованности и цивилизации. Чем были римляне (а позже византийцы) для окружающего варварского мира, тем должны были стать моравляне для славян[13].
Великая Моравия была независимым княжеством, и в то же время окраинной, очень как бы «вольной» частью широкого пограничья Франкской (и позднее Восточнофранкской) империи. Такое положение имело некоторые отрицательные аспекты (меньшая или большая мера зависимости), но и преимущества (право участвовать – с учетом собственных интересов – в решении проблем на пограничных территориях империи, a также и в самой империи). Князья Великой Моравии пытались лавировать так, чтобы использовать преимущества и избегать отрицательных сторон своего положения. В поисках утверждения легитимности собственной власти они наконец добились поддержки со стороны папы римского, что позволяло им с большим или меньшим успехом, но не всегда считаться с авторитетом франских королей. Благодаря опоре в Риме им удалось перенаправить векторы развития Центральной Европы. На авторитет Рима опирались и более поздние центральноевропейские монархии.
Любор Матейко: Поскольку в вопросе подчеркивается связь с темой актуализации исторических трактовок и исторического сознания, хочется указать на особый аспект: «франкский вопрос» и толкование борьбы славян с франками в контексте, возникшем после Второй мировой войны. Этот вопрос не мог не восприниматься в широких кругах словацкой общественности иначе, чем в рамках привычной схемы «свои и чужие», спроецированной на славяно-германское противостояние. Конечно, это отнюдь не значит, что сами медиевисты, трактующие борьбу Державы Само с франками, следовали такой когнитивной модели, но без указания на общие принципы геополитики и внутреннюю логику поведения любой сверхдержавы (и, в конце концов, любой властной структуры) такие трактовки вписывались в общую схему образа немца как вечного врага, распространенную в широких кругах населения. Правда, в условиях Холодной войны такой образ немца в официальной пропаганде отождествлялся лишь с Западной Германией, но стоит отметить, что некоторая сдержанность (как следствие опыта войны) ощущалась в немалой части населения и в отношении к немцам вообще[14]. Этот чувствительный для населения Чехословакии вопрос принимали во внимание и при планировании в 1968 г. операции «Дунай», участие в которой вооруженных сил Восточной Германии было в общем формальным.
Юрай Марушиак: Уже применительно к раннему средневековью можно говорить о геополитическом положении западнославянских государств, что подтверждает тезис о пограничном характере Центрально-Европейского региона. Несмотря на то, что в нем господствовала ориентация на западноевропейское властное и культурное пространство, этот регион был местом пересечения интересов властных элит и объектом влияния нескольких больших европейских игроков (таких как Восточно-Франкская империя, Византийская империя), а также властных элит кочевых племен, переселившихся из степей Восточной Европы. Пограничный характер этого региона характеризует и более позднее развитие Центральной Европы вплоть до настоящего времени, не только с геополитической, но и с культурной и цивилизационной точек зрения.
Продолжая мысль Любора Матейко, можно добавить, что с окончанием Холодной войны отрицательный образ немцев в словацком обществе подвергся эрозии. Победившая на демократических выборах в Чехословакии политическая элита приняла в феврале 1991-го г. в парламенте декларацию, в которой изгнание судетских немцев обозначалось как трагедия и опровергался принцип коллективной вины. В документе подчеркивается, что немецкое меньшинство «было частью совместных цивилизационных усилий на протяжении веков и внесло значительный вклад в разнообразие культурного колорита нашей страны»[15]. Страх перед Германией как новым гегемоном Европы после 1990 г. выражался лишь редко, например в произведениях писателя Владимира Минача, в качестве аргумента против европейской интеграции: «Европа станет наднациональной таким образом, что немцы будут стоять над всеми нациями...»[16]. Идея Словакии как геополитического моста между Западом и Востоком продолжает жить в публичном дискурсе, но в современной словацкой историографии, вопреки дискуссиям о славянской идентичности, словацкая история не представляется через нарратив славяно-немецкого соперничества.
3. С приходом венгров на берега Дуная в 896 г., после распада Великой Моравии начинает постепенно складываться венгерская государственность. Как известно, Венгерское королевство ведет свой отсчет с 1000 г. Существует теория, согласно которой венгры остановили развитие славянской государственности в этом регионе. Примерно также трактуют последствия прихода венгров в регион румынские историки. Так, в опубликованной несколько лет назад однотомной «Истории Трансильвании» Иоана-Аурела Попа и Иоана Болована приход венгров назван фактором, способствовавшим более позднему формированию румынской государственности. Согласны ли Вы с тезисом о «роковой» роли прихода венгров для становления государственности у соседних с ними народов, будь то словаки, сербы, хорваты или румыны?
Ян Штейнхюбель: В битве на реке Лех в 955 г. погибла элита венгерских кочевнических племен и их воинские дружины. Это предопределило размах власти рода Арпадов, которые в битве не принимали участие. Центр их власти располагался в Паннонии, которая была цивилизационно наиболее развитой и этнически наиболее смешанной частью тогдашней Венгрии. Раннеарпадовская Венгрия иногда даже прямо обозначалась прежним римским названием Паннония. В Паннонии находился центр королевства (medium regni), о чем говорит сама концентрация таких престольных городов как Стрегом (нынешний Эстергом, Венгрия), Альба Регия (т.е. Престольный белый град, ныне Секешфехервар, Венгрия), Беспрем (ныне Веспрем, Венгрия), Рааб (ныне Дьёр, Венгрия) и Буда (ныне составная часть Будапешта). Таким образом, начала венгерского государства, его ядро, связаны с Паннонией. Остальные территории, в т. ч. нынешняя Словакия, были присоединены позднее. Первый венгерский король, Иштван I, распространил свою власть на всю Карпатскую котловину. Иштван приглашал на службу образованных иностранцев с европейским опытом, с его именем связано основание церкви, образование 2 архиепископий и 8 епископий. На высокие посты в государственной и церковной иерархии он поставил лучших людей из своего окружения.
Любор Матейко: Иногда приводится старый и широко распространенный тезис о «примитивности» венгерских кочевников, которые стали проникать на территории Паннонии и Карпатской котловины под конец IX в. В пользу этого тезиса в более ранней словацкой историографии и филологии многократно высказывались, например, лингвистические аргументы: множество славянских заимствований в венгерском языке – терминология из областей, которые, естественно, для кочевников, представляли новинки (земледелие, государственное управление, христианская религиозная практика). Толчком для преодоления такой узко национальной точки зрения в современной словацкой историографии стала работа Александра Авенариуса, посвященная более широкому пониманию аккультурационных процессов в Центральной Европе Раннего Средневековья[17]. В указанном контексте стало явным, что этнические венгры, т.е. мадьяры, проходили все процессы своего развития вместе с другими этническими группами и, таким образом, вопрос о «приостановлении развития славянской государственности» предстал в новом свете. Аккультурационные процессы в Паннонии (христианизация, экономическое и политическое развитие) приостановились лишь временно. Если смотреть из перспективы экономического или культурного развития (либо упадка), то любая дестабилизация и распад имевшихся общественных и экономических структур в Центральной Европе способствовали некоторому приостановлению развития, но в перспективе среднесрочной или долгосрочной видно, что в определенных условиях застой или упадок приносила также стабильность структур. Однако, какой бы ни была мера застоя, очевидно, что такие старые центры, как Бреслава (ныне словацкая Братислава) или Нитра, несмотря на то, что вошли во владения Арпадов, через краткое время вновь приобрели свое значение.
4. Составной частью Венгерского королевства изначально стало Нитранское княжество, князьями которого назначались сыновья, иногда братья венгерских королей. Словацкие историки XIX века, близкие к Людовиту Штуру, выдвинули концепцию об автономии Словакии в рамках Венгерского королевства, ссылаясь на историю Нитранского княжества. Существование этого княжества давало аргументы для апелляции к «историческому праву» при разработке проектов создания собственного, словацкого государства. С Вашей точки зрения, какой след оставило это княжество в истории Венгрии? Позволяют ли источники, учитывая их незначительный объем, делать хотя бы какие-то мало-мальски значимые выводы по данному вопросу?
Ян Штейнхюбель: Нитра была удельным княжеством Арпадов вплоть до начала XII в. Похожие уделы встречаются также у чешских Пржемысловичей, польских Пястов и древнерусских Рюриковичей. Нитра Арпадов была во многом похожа на Моравию Пржемысловичей. Моравские и Нитранские князья стояли во главе соответственно моравского и нитранского войска, которое во время войн становилось частью чешского и венгерского войска. Правда, иногда, например, в 1040 и 1074 гг., войско Нитран воевало особняком, а не как составная часть королевского войска. Войско моравлян в 1030, 1040, 1074, 1103 и 1108 также сражалось без чехов.
Нитранские и моравские князя чеканили собственные монеты. В Моравии существовала собственная епископия, обновленная в 1063 г. Нитра, в свою очередь, как бывшая великоморавская епископия стала диецезой Эстергомской архиепископии. Моравия, в отличие от Нитры, не была единым княжеством. Государство Пржемысловичей было самым малым государством в Центральной Европе. Все пржемысловские удельные князья поэтому должны были поместиться на небольшой территории Моравии, которую Бржетислав I разделил на две половины, причем западную половину еще на две четверти. Королевство Арпадов было в три раза больше чем владения Пржемысловичей и разделить Нитранское княжество не было нужды. Наоборот, для того, чтобы княжеский удел достиг требуемой доли территории, т.е. трети королевства, Нитранско соединялось с соседним Бигаром (Бихаром, территорией, которая ныне находится в северо-западной Румынии и восточной Венгрии).
Нитранские Арпады воспринимали свое княжество как неотделимую часть королевства и отправной пункт к достижению венгерской королевской короны. Почти каждый нитранский князь стал со временем венгерским королем. Поэтому, в династии Арпадов не сформировалась побочная ветвь нитранских князей, которая считала бы Нитру своей вотчиной, как это было в древнерусских и польских уделах. Таким образом, в арпадовском Нитранском княжестве не было собственной княжеской династии, заинтересованной в его дальнейшем существовании.
5. После катастрофы под Мохачем 1526 г. словаки оказались в Габсбургском пространстве. Если мы посмотрим на карту тогдашней Средней Европы, увидим, насколько глубоко вклинилась Османская империя в земли тогдашнего Венгерского королевства: под турецким владычеством более чем на 150 лет оказалась большая часть территории современной Венгрии. Однако словацких земель османское господство почти не коснулось, они вошли в состав территорий, контролируемых Веной. Можно ли говорить о том, что приход турок стал фактором, способствовавшим усилению различий в развитии собственно венгерских (населенных преимущественно мадьярами) и словацких земель?
Петер Шолтес: Сто пятьдесят лет в тени полумесяца оказали принципиальное влияние на развитие Венгерского королевства и на межэтнические отношения на этой территории. В результате расширения Османской империи подвластные Габсбургам территории Венгерского королевства редуцировались примерно до одной трети. В тот период, когда центральные и южные части Венгерского королевства входили под контроль Высокой Порты, роль политического центра т.н. Габсбургской Венгрии играла территория, заселенная главным образом этническими словаками. Здесь нашли убежище многие представители дворянского сословия, сбежавшие с территорий сегодняшней южной Венгрии и Хорватии. Культура Венгерского королевства XVI и XVII вв. по большому счету развивалась на нынешних территориях Словакии, западной и северо-восточной Венгрии и, естественно, Трансильвании (Семиградья), но большинство высших католических и протестантских (евангелических) образовательных учреждений, типографий, библиотек и с ними связанных культурных элит концетрировалось как раз на территории сегодняшней Словакии. В то же время следует отметить, что самые большие города на этой территории были в указанный период смешанными с языковой и конфессиональной точки зрения. Немецкий элемент постепенно ослабевал в результате войн, сословных восстаний, эпидемий и экономического упадка и его место в свободных королевских городах и в городах с развитым горным делом занимали словаки, а в областях на юге в свою очередь этнические венгры (мадьяры).
Территории со словацкоязычным населением в этот период стали восприниматься как этническое и территориальное целое. Географическое понятие «Словакия», «Словацкая земля» употребляется во второй половине XVI в. сначала редко, но в XVII в. уже относительно широко в переписке и сообщениях чешских, польских и австрийских гуманистов. В домашней, венгерской среде северные части Венгрии уже в Позднее Средневековье назывались Словакией (tót ország) даже в разговорной речи. В период сословных восстаний это понятие широко употребляется и в переписке аристократии.
В процессах трансформации надэтнического сословного концепта natio hungarica параллельно развивалась и тенденция к подчеркиванию старомадьярской и гуннской традиции. Принадлежность к natio hungarica связывалась не с этнической идентичностью, а с принадлежностью к дворянскому сословию, и таким образом также к политической нации в тогдашнем понимании. Мадьярский, румынский, словацкий или немецкий дворянин пользовались одинаковыми политическими правами и одинаковым образом ощущали принадлежность к этой нации. Oтнюдь не случайно в идеологии венгерских дворян в период турецких войн и сословных восстаний против Габсбургов выступают на первый план не их мадьярское происхождение, а заслуги в борьбе за защиту венгерской самостоятельности и сословных прав. Национальный концепт в среде политических и культурных элит Венгерского королевства стал господствующим только в период романтизма и связанного с ним национализма.
6. В XVI в. начинается процесс интеграции словацких земель в империю Габсбургов. Каково было их место в этой империи, в чем была специфика развития словацких и в том числе сегодняшних южнословацких земель в сравнении с другими землями, формально относившимися к венгерской короне? Была ли эта специфика сколько-нибудь ярко выражена?
Петер Шолтес: В результате присутствия осман на три столетия изменилось соотношение центра и периферии между некогда центральными территориями Венгрии и ее северными, этнически преимущественно словацкими регионами. Турки находились в 150 километрах от Вены и в 100 километрах от новой столицы Венгерского королевства, Прешпорка, как в тогдашнем словацком языковом узусе называлась нынешняя Братислава, которая выросла из раннесредневековой Бреславы в позднесредневековый Прессбург. Эта близость вызывала постоянные опасения и потребность финансировать дорогостоящие проекты, включавшие строительство крепостей, сторожевых башен и содержание пограничных воинских гарнизонов. С точки зрения финансовой стабильности империи Габсбургов незаменимую роль играли горные районы в центральной и восточной Словакии, поскольку именно оттуда поступала большая часть источников, служивших для финансирования воинской защиты границы. Технологически развитое горное дело и связанный с ним размах естественных и технических наук подталкивали трансфер новых знаний из Западной Европы, чему способствало и то, что население горных городов (Банска Быстрица, Банска Штьявница, Кремница, Смолник), а также крупнейших свободных королевских городов на словацкой этнической территории, в большей степени составляли немцы, по крайней мере, они сохраняли среди городских элит господствующую позицию.
Экспансия осман разрушила традиционные торговые связи между гористой промышленной Верхней Венгрией и преимущественно аграрной Нижней Венгрией. Вместе с перемещением экономического центра тяжести на территории, населенные словаками, сюда были перенесены также центральные королевские и церковные учреждения. Начиная с периода Высокого Средневековья и вплоть до конца XVIII в. территория сегодняшней Словакии была наиболее урбанизированным пространством земель венгерской короны, для которого были характерны интесивные градообразовательные процессы, развитие ремесел и торговли. В XVII в. шесть из десяти самых значительных городов Венгерского королевства находилось на территории нынешней Словакии. Это нашло отражение не только в экономической развитости, количестве и структуре цехов (и позже мануфактур), но и в социальной структуре населения.
Правда, с конца XVIII в., и главным образом в XIX в., цивилизационные параметры территории нынешней Словакии стали ухудшаться. Города Верхней Венгрии переживали экономический и демографический застой. Центр тяжести перемещается в центральные и южные области, главным образом в окрестности динамично развивающейся агломерации Пешта и Буды.
Следует добавить, что выше приведенная специфика словацких земель не нашла выражение в какой-либо форме территориального или административного обособления. В связи с организацией протестантских церквей в XVII в., а также в связи с заседаниями сейма, Королевство Венгрия было расчленено на четыре дистрикта по географическому принципу с учетом течения двух самых могучих рек страны – Дуная и Тисы. Этнический и языковой принцип не играл никакой роли. Правда, по факту, в Задунавье (Hungaria Trans-Danubiana, или же partes regni Hungariae Ultra-Danubiales) преобладало словацкоязычное население, в то время как в Затисье, наоборот, этнические венгры.
Надо иметь в виду, что сегодняшняя территория Словакии не представляла собой однородное целое. Это был типичный пограничный регион, для которого была характерна этническая и конфессиональная разнородность. Начиная с т.н. валашской колонизации, т. е. примерно с XIV в., здесь встречается западное и восточное христианство и со времен Реформации по этой территории проходила западная граница распространения в королевстве двух главных протестантских вероисповеданий. Естественно, что на этом малом пространстве формировались значительные цивилизационные, культурные, социальные и ментальные различия.
Любор Матейко: Небезынтересно отметить, что сам термин Hungaria Trans-Danubiana указывает на перспективу, с которой смотрели на карту его созидатели: под Задунавьем подразумевались все земли королевства, находившиеся к югу от Дуная. Этот регион воспринимался как находящийся «за Дунаем» именно с точки зрения новой столицы Венгерского королевства, Прешпорка (Братиславы), которая тогда располагалась только на северном берегу реки.
Преддунавье (partes regni Hungariae Cisdanubianae), в свою очередь, существовало с 1542 г. как особый капитанат, т.е. территориальная единица, образованная прежде всего в целях военной защиты, и его территория была практически тождественна с сегодняшней Словакией, северным Потисьем и Закарпатьем (с словацкой точки зрения Подкарпатьем). Этот капитанат был позже расчленен на капитанат горных городов (западная и центральная Словакия) и верхневенгерский капитанат (восточная Словакия, Подкарпатье и Потисье). Похожие единицы существовали и на других пограничных территориях королевства, подвластных Габсбургам (в нынешней Хорватии, Румынии, Венгрии).
Изменения административного членения территорий, подвластных Габсбургам, были связаны не только с неустойчивостью границы с Великой Портой, но также с целой серией восстаний протестантского дворянства, направленных против Габсбургов. Именно этой нестабильностью можно в конечном итоге объяснить тот факт, что в указанный период не сформировалось более устойчивое административное отграничение областей сегодняшней Словакии.
7. Внедрение словаков в монархию Габсбургов имело в раннее Новое время, разумеется, не только и не столько свои политические аспекты, сколько экономические. Своей экономикой словацкие земли оказались привязаны к общеимперскому экономическому пространству. В 2006 году появилась коллективная монография «Экономическая история Словакии. 1526–1848 гг.» под редакцией М. Кохутовой и Й. Возара. В ней обстоятельно анализируется именно экономический аспект длительного пребывания словацких земель в составе Центрально-европейской империи. Авторы приходят к выводу о том, что словацкая экономика сыграла свою роль не только в рамках данного государства, но и в Европе в целом. Как выглядит с Вашей точки зрения именно это экономическое измерение словацкой истории? И насколько значительны в словацкой исторической науке труды по истории экономики периода феодализма?
Петер Шолтес: Труды по истории экономики феодализма весьма редки. После десятилетий, когда экономическая история феодализма сосредотачивалась прежде всего на «эксплуатации» и «классовой борьбе», внимание исследователей переносится к иным темам (история аристократии, социальная история). Ситуацию характеризует некоторая методологическая неопределенность и с ней связана также не совсем однозначная оценка приведенной вами работы.
Любор Матейко: К этому можно добавить, что в рамках экономической истории позднего Средневековья и раннего периода Нового времени в 70-х и 80-х гг. довольно интенсивно исследовалась история горного дела и начала мануфактурного производства, т. е. начала капитализма[18]. В частности, достаточно популярна тема добычи и торговли медью, достигших впечатляющих масштабов благодаря совместному предприятию местного рода Турзо и владельцев одного из крупнейших европейских банков, Фуггеров. Результаты исследований нашли свое выражение также в учреждениях исторической памяти (многочисленные музеи, экспозиции горного дела), а также в массовой культуре, прежде всего в туризме[19].
8. Хотелось бы затронуть и вопрос об источниках изучения истории Нового времени. Комитаты – основной инструментарий осуществления местной власти в словацких землях – находились в руках венгерского дворянства. В традициях венгерской дворянской ментальности словацкие земли всегда воспринимались как Верхняя Венрия (Felső-Magyarország). В какой мере словацкие историки опираются на богатые фонды венгерской комитатской администрации? Или предпочтение отдается каким-либо иным источникам? Насколько активно словацкие историки используют (разумеется, под собственным, критическим углом зрения) хранящиеся в Венгерском государственном архиве богатые залежи документов по словацкой истории? И как вообще сегодня выглядит общая ситуация с вводом в научный оборот новых архивных документов применительно к габсбургскому периоду истории Словакии?
Петер Шолтес: В комитатских архивах хранятся важные источники разных периодов, вплоть до крушения монархии в 1918 году. Комитаты в рамках самоуправления пользовались высокой степенью независимости и, следовательно, роль комитатских архивов незаменима, особенно для исследований истории Нового времени. Число комитатов менялось. В середине XIX века их было в Королевстве Венгрия пятьдесят. Шестнадцать из них целиком или бóльшей частью располагались на территории нынешней Словакии, в результате чего архивные фонды примерно одной трети комитатов сегодня хранятся в государственных архивах Словакии. Помимо комитатов правами самоуправления пользовались также города и в городских архивах сохранилось огромное количество источников, касающихся городского управления, экономики, строительной деятельности и т.п. Источники для изучения истории церкви, в свою очередь, хранятся в архивах отдельных религиозных общин, епархий и сениоратов. Поскольку после присоединения Венгрии в XVI в. к империи Габсбургов существовали два центра власти, Вена и Будапешт, точнее, до их объединения 1873 г. в один город Буда и Пешт (и именно туда постепенно в последней трети XVIII в. и в первой половине XIX в. переселялись учреждения центрального значения, вместе с их архивными собраниями), архивы имперских и важнейших провинциальных учреждений хранятся в Вене и Будапеште.
Фонды эпохи Нового времени в основном обработаны и доступны исследователям, но проблема работы с ними заключается в языковых компетенциях. Венгрия была королевством четырех языков. В официальном общении до первой трети XIX века преобладала латынь, причем образованные люди того времени пользовались, как правило, также немецким, венгерским и одним из славянских языков. Поэтому исследование этого периода словацкой/венгерской истории ставит перед историком сложную задачу именно с языковой точки зрения.
В отличие от ситуации в историографии других стран бывшей империи, словацкие историки не пользуются столь богатой базой критических изданий источников. К сожалению, прогресс в области публикации источников, относящихся к габсбургскому периоду истории Словакии, за последние тридцать лет не большой. Одним из исключений является серия «Источники по истории Словакии и словаков», издаваемая с конца 1990-х годов. «Габсбургскому» периоду с 1526 г. по 1918 г. посвящено пять из четырнадцати томов[20].
Иная ситуация наблюдается в венгерской историографии, где постоянно публикуются первоисточники по истории Средних веков и Нового времени. Там, например, благодаря сотрудничеству с частным сектором, в рамках проекта Arcanum за два десятилетия успешно оцифрованы фонды венгерских учреждений памяти, которыми активно пользуются и словацкие историки[21].
9. Имперский центр, Вена, находился в непосредственной близости от словацких земель и даже от города, ставшего позже столицей словацкого государства, т.е. от Братиславы. Как эта близость сказывалась на экономическом и культурном развитии словацких земель? Ослабляла ли эта близость (пусть в очень ограниченной мере) действие мадьяризаторских импульсов, исходивших из Будапешта в эпоху австро-венгерского дуализма? И в той же связи еще один вопрос. Известно о роли лютеранской религии в развитии словацкого национального движения, формировании национальной идентичности словаков. Но верно ли говорить о том, что лютеранство было испокон веков фактором, способным скорее привязать словаков к немецкому культурному ареалу в целом, нежели непосредственно к Вене, центру Габсбургской империи, всегда выступавшей оплотом католицизма в общеевропейском масштабе?
Петер Шолтес: Географическая близость Словакии к столице империи не приносила таких мощных импульсов развития, как это было в случае прилегающих к Вене областей Моравии, Чехии или Австрии, так как между Венгерским королевством и Австрией проходила таможенная граница. Со второй половины XVIII века до революции 1848 г. высокие пошлины на ввоз товаров и сырья из Венгрии в австрийские земли, которые в эпоху австро-венгерского дуализма получат название Цислейтания, представляли определенную форму компенсации за то, что венгерское дворянство не облагалось налогами. Родовые поместья Габсбургов в Западной Словакии и собственность имперской палаты имели большое значение для распространения инноваций в хозяйственном управлении большими поместьями. Их экономические успехи копировали и другие аристократы. Таким образом, продуктивность сельского хозяйства в словацких землях была одной из самых высоких в королевстве Венгрия и с XIX в. здесь активно развивалась также сельскохозяйственная промышленность.
Однако влияние Вены было весьма интенсивным и в области культуры. Художественная жизнь столицы была источником импульсов и образцом для подражания и для немецко-словацко-венгерского Прешпорка (Братислава). Театральные сцены общались друг с другом, венские газеты читались вместе с местными изданиями[22]. Иногда с некоторым преувеличением говорят, что в культурном отношении Братислава была пригородом Вены. Самые богатые аристократические семьи Венгрии с XVIII в. покупали дворцы в Братиславе и Вене, чтобы принимать участие в общественных и политических мероприятиях.
Ко второму вопросу. Со времен выступления Мартина Лютера наблюдается очень интенсивный культурный обмен между немецкой академической средой и культурными элитами Верхней Венгрии. Этот обмен продолжался и в XVII в., когда, особенно в 70-х гг., протестанты Венгерского королествства сталкивались с сильным рекатолизационным давлением (эпоха Контрреформации). Лютеране Венгерского королевства могли этот натиск успешно выдержать и благодаря поддержке немецкой среды, которая предоставляла убежище религиозным изгнанникам, о чем свидетельствует недавнее исследование Евы Ковальской[23].
Протестантские школы Верхней Венгрии были важными учреждениями для трансфера идей из западноевропейских, особенно немецких университетов, куда протестанты из Венгерского королевства отправлялись изучать богословие. До 1819-го г., когда был основан евангелический богословский факультет в Вене, венгерские протестантские священники вынуждены были получать полное богословское образование за границей. Поэтому великие словаки Ян Коллар, Павол Йозеф Шафарик, Людовит Штур и целые поколения их предшественников отправлялись на обучение именно в немецкие университеты, где со времен Реформации существовали многочисленные фундации для их поддержки и стипендий.
Начиная с XVIII в., в немецкой теологии преобладал ортодоксальный, пиетистский курс, а с начала XIX в. все сильнее становилось либеральное богословие. Эти два течения по-разному отражались и были представлены в отдельных языковых и этнических лютеранских общинах, проживавших на территории Венгерского королевства. Словацкоязычные лютеране традиционно больше склонялись к лютеровской ортодоксии, в то время как немецкоязычные и венгероязычные евангелики аугсбурского исповедания гораздо интенсивнее воспринимали тогдашнюю немецкую либеральную теологию. С 40-х гг. XIX в. влияние ортодоксии Лютера в среде словацких евангелистов еще более усилилось в результате того, что либеральные богословы продвигали идею объединения реформатской (кальвинистской) и евангелической церквей по примеру Германии.
Деятели словацкого национального движения, принадлежавшие к лютеранам, находили в немецкой среде вдохновение и в том, что касалось идеологизации, а затем и политизации языкового вопроса, который они представляли не как проблему коммуникации, а как экзистенциальную проблему. Общий язык стал главным критерием этнической принадлежности, национального единства. А значит главным средством национальной эмансипации.
Важным фактором была также автономия евангелической церкви в области церковной организации и образования. По сравнению с растущим влиянием и контролем государства в католических учебных заведениях, которые имели место при режиме Меттерниха, у лютеран именно автономное положение позволяло поддерживать интенсивный трансфер культуры и науки из немецкой протестантской среды. Автономная церковная организация способствовала установлению и поддержке контактов словацкой лютеранской культурной элиты с представителями чешских, сербских, польских и русинских национальных движений. Евангелические лицеи и колледжи Верхней Венгрии зачастую становились местом обучения как сербских, моравских или чешских протестантских студентов, так и православных сербов. Так Франтишек Палацки (1798–1876), «отец» чешской историографии и идеолог чешского национального движения, учился в Братиславском лицее в 1812–1818 гг., в то же самое время, что и Ян Коллар. Между 1730 и 1830 гг. почти 700 сербов, которые впоследствии, через несколько десятилетий, стали формировать сербскую политику и культуру, учились в Евангелическом лицее в Братиславе.
10. 100 лет тому назад распалась Австро-Венгрия и на ее руинах была образована первая Чехословацкая Республика. Накануне ее воникновения один из видных словацких общественно-политических деятелей Андрей Глинка произнес очень популярную в словацкой историографии фразу: «Тысячелетний брак словаков с венграми не удался. Пора разводиться». Каков сегодня взгляд историков на это многовековое «супружество»? В связи с этим хотелось бы также спросить, а как Вы смотрите на перспективу создания и издания некоего совместного словацко-венгерского учебного пособия по ключевым проблемам истории общего прошлого двух соседних народов? Нам известно, что такие проекты уже предпринимались. В какой мере возможно примирить различные, а подчас и противоположные подходы и мнения словацких и венгерских историков? Вот мы держим в руках книгу венгерского историка Балажа Аблонци «Трианонский мирный договор 1920 года: факты, легенды, домыслы», в прошлом году к 100-летию Трианонского договора ее выпустило и на русском языке издательство «Нестор-История», представив, таким образом, венгерский взгляд на Трианон и связанные с ним некоторый мифы и спорные сюжеты. Конечно, по вопросу об историческом значении, о справедливости/несправедливости Трианонского мирного договора венгерские и словацкие историки едва ли когда-либо договорятся. Но есть ли такие существенные исторические проблемы (может быть скорее из области экономической и социальной, нежели политической истории), где выработка некоего общего подхода, согласованной точки зрения, устраивающей обе стороны, все же возможна?
Юрай Бенко: Упомянутое Вами высказывание Глинки, как и другие высказывания того периода, установили канон в формировании исторической памяти в Словакии, в которой акцентировалась тема ассимиляции, или же мадьяризации. С этой точки зрения распад исторической Венгрии интерпретировался большинством словацких историков прежде всего как совершенно естественный и необходимый упадок нетолерантного, несправедливого к словакам и другим национальным меньшинствам, а значит и нежизнеспособного государства. Создание Чехословакии, в свою очередь, описывалось в соответствии с чешским нарративом как справедливый и закономерный успех, национальное освобождение чехов и словаков, превратившихся в Чехословаков. В чешских землях нарратив об эмансипации строился на акцентировании травмы, вызванной совместной жизнью с немцами, в Словакии – с венграми. На государственном уровне и в публичном пространстве Словакии была создана относительно однородная и связная история событий 1918 года как освобождение от национального угнетения.
Параллельно с этой точкой зрения в Венгрии строился совершенно иной исторический нарратив, в котором господствовал мотив распада исторического Венгерского королевства как национальной трагедии и несправедливости, а иногда и акта предательства. Распад Венгрии интерпретировался как следствие совпадения стратегических интересов победителей в войне и деятельности представителей невенгерских национальных движений. Утрата Венгрией двух третей ее территории представляла в коллективной памяти прежде всего невралгическую точку, вокруг которой на протяжении десятилетий велись самые жесткие споры между словацкой и венгерской историографиями.
Однако проблемной темой является не только распад Венгрии. В обоих национальных исторических нарративах (венгерском и словацком) имеется также ряд других тем, для которых характерно глубокое взаимное «непонимание». Оно основано прежде всего на разных толкованиях отдельных исторических фактов, а также общих трендов и процессов. Фундаментальные противоречия наблюдаются в дискуссиях о конце раннесредневековой Великой Моравии, о революции 1848-1849 годов, а также о периоде после первого Венского арбитража (1938) и об обмене (и выселении) части венгерского населения из восстановленной Чехословакии в 1946-1948 гг.
Принципиальная проблема, усугубляющая дискуссию с обеих сторон – этноцентризм и оценка прошлого, исторических событий и, прежде всего, политических явлений с национальной точки зрения. Логическим следствием такого положения являются два несоизмеримых и даже противоречащих друг другу образа общего прошлого, которые были характерны для обеих историографий в прошлом веке, что неизбежно оказало влияние на коллективную память в обеих странах.
В последние десятилетия появляются новые призывы к историческому примирению и поискам баланса во взглядах на общую историю, особенно на травмирующие события и «национальные обиды». Путем к преодолению противоречий должны были стать публикации, представляющие обе точки зрения, в частности общие учебники истории, отражающие взаимное сочувствие относительно «травм». Эти призывы высказывались в основном специалистами по дидактике, преподаванию истории и вдохновлялись аналогичными попытками преодолеть исторические конфликты, например, немецко-французского примирения. Наконец- то, в результате политического заказа появился проект общего словацко-венгерского учебника, который получил щедрое финансирование, а также заметную поддержку в СМИ. Правда, как часто бывает в случае политических заказов, учебник был соткан, как у нас говорят, «живой ниткой»: в конце концов, его авторы договорились лишь о создании совместного сборника текстов, в котором отражены словацкая и венгерская точки зрения.
Однако примирение «национальных» историографий предполагает преодоление этноцентрического взгляда, что в свою очередь в корне противоречит самим традициям этих историографий и их raison d'étre. Таким образом, на вопрос о возможности «издания общего словацко-венгерского учебника, представлющего ключевые проблемы общего прошлого двух соседних народов», пока нельзя положительно ответить. Пока речь идет об истории «наций», нарративы будут всегда отличаться друг от друга, ведь они будут исходить из права на самоопределение и сталкиваться во взаимном отрицании подходов друг друга.
Вопреки всему, постепенно намечаются новые возможности в отношении того, каким путем примирить взгляды на общее прошлое. Они основаны на отказе от традиционных догматических подходов и открытости к новым достижениям зарубежной историографии. Можно упомянуть, в частности публикаторские проекты Ласло Вёрёша и Мирослава Михелы. В них можно увидеть попытку обращения к новым темам и отхода от конфликтующих точек зрения, которые привычно высказывались при анализах словацко-венгерских отношений. Исходя из того, что национализм и политика памяти играют решающую роль в формировании общества в Словакии и Венгрии, авторы, представляющие словацкую и венгерскую историографии, попытались сместить фокус рассмотрения с классических тем политики и дипломатии на связанные с культурной и социальной историей. На историографию следует возложить значительную долю ответственности за сегодняшнее состояние «непонимания». И для преодоления этого состояния представляются перспективными уход от господства политической истории и политической перспективы во взглядах на прошлое, а также отказ от излишней политической ангажированости историков.
Юрай Марушиак: Словацко-венгерские отношения сыграли ключевую роль в процессах самоопределения словаков, а также в формировании концепций словацкой государственности. В этом находят согласие словацкие интеллектуалы, занимающие совсем противоположные позиции, такие как коммунист с национальной ориентацией Владимир Минач и либеральный историк и литературовед Рудольф Хмель[24]. Вся территория современной Словакии, или точнее, территория, заселенная этническими словаками, была неотъемлемой частью Венгерского государства до 1918 года. В этом отношении положение словаков коренным образом отличалось от положения хорватов, сербов или румын. Таким образом, существование Венгрии имело ключевое значение для процессов идентификации и самоидентификации словаков. Нигде, за пределами Венгрии, словаки не имели «своего» государства, на которое можно было бы опираться и воспринимать его как свою «внешнюю» или потенциально «настоящую» родину, как это было в случае воеводинских и славонских сербов, или в случае трансильванских румын. У словаков не было и традиций собственных государственных – хоть и с автономным статусом – институтов, на которых могла бы основываться легитимность их собственной государственности и через которые они могли бы формулировать отношения с Будапештом, как это было в случае хорватов. Эту «внешнюю родину», как ее определяет Р. Брубейкер[25], отчасти заменяла Чехия, но в силу государственно-правовых условий словацкая идентичность формировалась в основном в словацко-венгерском измерении.
Словакия и Венгрия не прошли через процесс «исторического примирения», который имел бы такой же впечатляющий характер, как аналогичные процессы между Германией и Францией после Второй мировой войны, или между Германией и Польшей, но также между Германией и Чешской Республикой. Политические элиты Словакии и Венгрии не смогли выработать ни одного общего документа, декларации, не говоря уже об учебнике, который мог бы быть результатом этого процесса, а не его началом. Пожалуй, главной причиной является то, что элиты обоих государств не были заинтересованы в таком процессе. Вопрос о Трианоне в Венгрии до настоящего времени и «венгерская карта» в Словакии до недавнего прошлого (но с потенциалом возрождения) являются эффективными инструментами мобилизации во внутренней политике. С другой стороны, в отличие от Германии, ни Венгрия, ни Словакия после 1989-го года не нуждались в таких жестах примирения как символическом выражении их воли к переопределению своего места в европейской политике. Правда, даже целенаправленные практические шаги, представляющие собой составную часть «политики примирения», не гарантируют беспроблемности двусторонних отношений в будущем, о чем свидетельствуют перипетии в польско-германских или польско-украинских отношениях.
Вопреки тому, что «Трианон» и его последствия играли значительную роль в словацко-венгерских отношениях, с 90-х гг. XX века историография движется путем постепенной эмансипации от политической сферы, а с другой стороны, в отличие от прошлого, и политические элиты уже менее заинтересованы в использовании исторических тем. Таким образом, вопрос «Трианона» представляет сейчас лишь одну из многих тем, присутствие которых в историческом дискурсе определяется многовековым соседством. Жителей Словакии, включая этнических венгров, и Венгрии связывает общий опыт отношений с коммунистическими режимами. Примером сотрудничества словацкой и венгерской историографий является, например, совместная словацко-венгерская публикация, посвященная восприятию венгерской революции 1956-го г. в Словакии (и Чехословакии)[26].
За последние годы появились многие работы, которые преодолевают горизонт истории как орудия идеологии национализма. В качестве примера тут можно упомянуть не только книги Романа Холеца[27], но и труды коллег из Кошиц, которые касаются круга таких вопросов как положение венгерского меньшинства в Словакии (например, работы Штефана Шутая[28] или Сони Габздиловой[29]), или же интерпретации местной, региональной истории второго по величине словацкого города как мультиэтничного формирования. Вместе с работой Ондрея Фицери[30] к этим последним принадлежит также издание Клары Кохоутовой, посвященное местам памяти в городе Кошице[31].
Возможности для более широкого словацко-венгерского диалога историков открываются в связи с исследованием истории т.н. Нижней земли, т.е. мультиэтнической зоны на границах сегодняшних Венгрии, Румынии, Сербии и Хорватии, где значительную часть населения представляли (а кое-где все еще представляют) также словаки[32]. Среди работ венгерских коллег, которые рефлексируются в словацкой историографии, можно отметить труды Игнаца Ромшича, Йожефа Деммела[33] и Ивана Халаса[34] посвященные словацко-венгерским отношениям до 1918-го г. Так что сотрудничество историков двух стран не лишено перспектив.
Спасибо большое за изложение словацкого взгляда на общие проблемы взаимоотношений народов Средней Европы с раннего средневековья и до распада монархии Габсбургов. Ваше (т.е. словаков) совместное бытие в едином проекте в XX в. с чехами заслуживает, конечно, отдельного разговора и станет предметом другой нашей беседы.
Публикуемая беседа представляет собой первую часть задуманной серии из двух бесед российских и словацких историков о современной словацкой исторической памяти «Словаки: 1000 лет среди соседей по Средней Европе». Вторая беседа будет посвящена чехословацкому государственному проекту, оставившему заметнейший след в новейшей истории Европы.
[1] Позднее он представлялся инвариантом, в котором Великая Моравия связывалась с «началами чехословацкой государственности». Ср., например, название академического издания POULÍK J., CHROPOVSKÝ B. a kol.: Velká Morava a počátky československé státnosti. Praha – Bratislava, Academia – Obzor, 1985.
[2] Ср., например: TŘEŠTÍK, D., Velká Morava – první společný stát Čechů a Slováků? // Přítomnost, № 1, 24 января 1991.
[3] STEINHÜBEL, Ján: Nitrianske kniežatstvo, Bratislava, VEDA, 2016. См. также переработанное и дополненние издание на английском The Nitrian Principality : The Beginnings of Medieval Slovakia. (East Central and Eastern Europe in the Middle Ages, 450-1450, 68.) Leiden, Boston : Brill, 2020. 670 pp. ISBN: 978-90-04-43782-1 Электронная версия - ISBN: 978-90-04-43863-7.
[4] HRUŠOVSKÝ, František. Slovenské dejiny. Turčiansky Sv. Martin: Matica slovenská 1939). Ср. Также HRUBOŇ, Anton. Slovenský národný socializmus v koncepciách Štefana Polakoviča a Stanislava Mečiara: Dva návrhy posalzburského smerovania prvej Slovenskej politiky. // HRUBOŇ, A., LEPIŠ, J., TOKÁROVÁ, Z. (сост.): Slovensko v rokoch neslobody 1938-1989 II. (Osobnosti známe-neznáme). Bratislava : Ústav pamäti národa, 2013, с. 20-34.
[5] Ср., напр., ČULEN, Konštantín. Po Svätoplukovi druhá naša hlava. Cleveland: Prvá katolícka slovenská jednota 1947. [Термин «людаки» в свое время использовали сами сторонники партии Глинки в качестве самоназвания; со временем его значение приобрело отрицательную окраску – зам. перев.]
[6] VETEŠKA, Tomáš J. Veľko-slovenská ríša. Trenčín: I. Štelcer 1992.
[7] CONSTITUTION of the Slovak Republic // Zuzana Čaputová – President of the Slovak Republic. https://www.prezident.sk/upload-files/20522.pdf
[8] Указанные мнения историков цитировались также в прессе, см., например: KERN, Miroslav. Vláda a premiér menia dejiny // Sme, 3 января 2008. https://www.sme.sk/c/3659769/vlada-a-premier-menia-dejiny.html
[9] См.: DORUĽA, Ján. Starí Slováci. // DORUĽA, Ján (сост.) O krajine a vlasti starých Slovákov. Bratislava: Slavistický ústav Jána Stanislava 2011, с. 53-63.
[10] Там же, с. 58-59.
[11] LYSÝ, Miroslav: „I Svätopluk zaslúžil sa o slovenský štát“. Používanie stredovekých symbolov v 20. a 21. storočí. // Historický časopis, 63/2015, №. 2, с. 333 – 346. Из публицистических текстов см., например: VRAŽDA, Daniel: Fico: Jánošík je svetlý vzor mojej vlády // Sme, 3 января 2008. https://www.sme.sk/c/3659817/fico-janosik-je-velky-vzor-mojej-vlady.html.
[12] Ср., например, THIESSOVÁ, Anne-Marie. Vytváření národních identit v Evropě 18.-20. století. Brno: CDK 2007, s. 124-127.
[13] Подробнее AVENARIUS, Alexander: Byzantská kultúra v slovanskom prostredí v VI. - XII. storočí. K problému recepcie a transformácie, Bratislava 1992, с. 46 — 51; ср. также STEINHUBEL, Ján: Metodov konflikt s bavorskými biskupmi. // Cyrilometodějská misie a Evropa, Brno 2014, с. 220 — 225; STEINHUBEL, Ján: Veľká Morava a slovanský svet. // Monumentorum tutela 29, 2018, с. 12 — 14.
[14] См: подробнее ZAVACKÁ, Marína. Kto je náš a kto je Nemec? Lojálny československý občan a "nemeckosť" v rokoch 1948-1956. // Acta Universitatis Carolinae : studia territorialia, 2013, 13, № 1-2, с. 237-260. ISSN 1213-4449. На немецком языке см:. Freund oder Feind? Der loyale junge tschechoslowakische Bürger und "der Deutsche" in den Jahren 1948-1956. In Loyalitäten im Staatssozialismus. DDR, Tschechoslowakei, Polen : Tagungen zur Ostmit-teleuropa- Forschung. - Marburg : Verlag Herder- Institut, 2010, с. 134-159.
[15] Vyhlásenie Slovenskej Národnej Rady č. 78 k odsunu slovenských Nemcov. Bratislava: Slovenská Národná Rada, 12. 2. 1991. Доступно онлайн: https://www.nrsr.sk/web/static/sk-sk/nrsr/doc/v_k-odsunu-nemcov.htm
[16] Mináč, Vladimír: Hovory M. Bratislava: Vydavateľstvo Spolku сlovenských spisovateľov 1994, с. 232.
[17] AVENARIUS, Alexander. Byzantská kultúra v slovanskom prostredí v VI.-XII. storočí: k problému recepcie a transformácie. Veda, Bratislava 1992. 280 стр. ISBN 80-224-0359-8. Переработанное и дополненное издание на немецком языке: Die byzantinische Kultur und die Slawen. Zum Problem der Rezeption und Transformation (6. bis 12. Jahrhundert). Oldenbourg Verlag, München 2000. 264 стр. ISBN 9783486648416.
[18] См., например: LACKO, Miroslav Baníctvo a hutníctvo na Spiši v rokoch 1526 – 1918. // Historia Scepusii. Vol. II, Dejiny Spiša od roku 1526 do roku 1918. Bratislava - Kraków, 2016 с. 958-1005.
[19] Cр., например, https://fuggerstrasse.eu/
[20] PRAMENE k dejinám Slovenska a Slovákov (I-XIV). Pavel DVOŘÁK (ред.) Bratislava : Literárne informačné centrum - Vydavateľstvo Rak, 1998 – 2016.
[21] www.arcanum.hu
[22] LASLAVÍKOVÁ, J.: Mestské divadlo v Prešporku nasklonku 19. storočia. Medzi provinciou a metropolou. Bratislava 2020. TANCER, J.: Im Schatten Wiens. Zur deutschsprachigen Presse und Literatur im Pressburg des 18. Jahrhunderts. Bremen 2008.
[23] KOWALSKÁ, E.: Na ďalekých cestách, v cudzích krajinách. Sociálny, kultúrny a politický rozmer konfesionálneho exilu z Uhorska v 17. storočí, Bratislava 2014
[24] CHMEL, Rudolf. Moja Maďarská otázka. Bratislava: Kalligram 1996, s. 10; MINÁČ, Vladimír. Tu žije národ. // MINÁČ, Vladimír (сост.). Paradoxy. Bratislava: Vydavateľstvo politickej literatúry 1966.
[25] BRUBAKER, Rogers. National Minorities, Nationalizing States, аnd External National Homelands in the New Europe. Deadalus, Vol. 124, 1995, No. 2, с. 107-132.
[26] Michálek, Slavomír – SIMON, Attila (цост.): Revolúcia v susedstve. Maďarská revolúcia v roku 1956 a Slovensko. Šamorín – Bratislava – Budapest: Fórum Inštitút pre výskum menšín – Historický Ústav SAV - Nemzeti Emlékezet Bizottsága 2017.
[27] См., например: HOLEC, Roman. Trianon – triumf a katastrofa. Bratislava: Marenčin PT 2020; HOLEC, Roman. Štát s dvoma tvárami. Bratislava: Historický ústav SAV – Prodama 2014.
[28] Ср., например, ŠUTAJ, Štefan - SZARKA, László (сост.) Regionálna a národná identita v maďarskej a slovenskej histórii 18.-20. storočia. Prešov: Universum, 2007; ŠUTAJ, Štefan. Maďarská menšina na Slovensku v 20. storočí. Bratislava: Kalligram 2012.
[29] GABZDILOVÁ, Soňa. Maďarské školstvo na Slovensku v druhej polovici 20. storočia. Dunajská Streda : Lilium Aurum, 1999.
[30] FICERI, Ondrej. Potrianonské Košice. Bratislava: Veda 2019.
[31] KOHOUTOVÁ, Klara. Od Esterházyho po Luník IX. Košice: Spoločenskovedný ústav CSPV SAV 2020.
[32] См., например: ŽILÁKOVÁ, Mária – DEMMEL, József (сост.) „Mať volá“? Výmena obyvateľstva medzi Slovenskom a Maďarskom v rokoch 1946-1948. Békešská Čaba: Výskumný ústav Slovákov v Maďarsku 2018; KMEŤ, Miroslav – KUNEC, Patrik. „Dolňozemské Slovensko“ v reflexii Slovákov v období dualizmu. Krakov: Vydavateľstvo Slovákov v Poľsku 2020.
[33] DEMMEL, József. Ľudovít Štúr. Bratislava: Kalligram 2015; DEMMEL, József. Panslávi v kaštieľoch. Bratislava: Kalligram 2016.
[34] HALÁSZ, Ivan. Uhorsko a podoby slovenskej identity v dlhom 19. storočí. Bratislava: Kalligram 2019.