Андрей Олейников. «ИСТОРИЧЕСКОЕ НАСТОЯЩЕЕ» МИХАИЛА ГЕФТЕРА
- Nadejda Erlih
- 18 июл.
- 14 мин. чтения
Обновлено: 21 июл.
Аннотация. Статья развивает тему, затронутую в реплике, произнесенной на круглом столе «Актуальность Гефтера», прошедшем онлайн 12 апреля 2025 года. В статье излагаются основания, позволяющие рассматривать историческую теорию Михаила Гефтера как вариант философии действия, восходящей к левому гегельянству и продолженной в работах Антонио Лабриолы и Антонио Грамши.
Ключевые слова: Гефтер, историческое настоящее, радикальный историзм, генезис, генеалогия, Грамши, философия действия/праксиса
Автор: Олейников Андрей Андреевич, кандидат философских наук, приглашенный исследователь Билефельдского университета (Германия). Статья написана в рамках проекта Немецкого научного фонда (DFG) 525884836.
MIKHAIL GEFTER'S "HISTORICAL PRESENT"
Abstract: The article is written as a follow-up to the topic raised in a rejoinder delivered at the roundtable “Gefter's Relevance” held online on April 12, 2025. The article outlines the grounds for considering Mikhail Gefter's historical theory as a variant of the philosophy of action, which goes back to left-wing Hegelianism and was continued in the works of Antonio Labriola and Antonio Gramsci.
Keywords: Gefter, historical present, radical historicism, genesis, genealogy, Gramsci, philosophy of action/praxis
Corresponding author: Andrey Oleynikov, PhD in Philosophy, Visiting Researcher at Bielefeld University (Germany). The article was written within the framework of the German Science Foundation (DFG) project 525884836.
Я очень рад возможности участвовать в беседе о наследии Михаила Гефтера, приуроченной к публикации нового сборника его работ «Между гибелью и эволюцией», вышедшего под редакцией Михаила Рожанского.
Должен признаться, что я открыл для себя Гефтера относительно недавно. Расскажу, как это произошло. Я занимаюсь современной теорией истории. Меня интересует история, прежде всего, как тип знания, который востребован в публичной жизни. Это не значит, впрочем, что меня интересует сугубо прикладное использование истории в идеологических войнах или политических дебатах. В своих работах, вслед за некоторыми западными теоретиками, я берусь утверждать, что история по своей природе является знанием праксиологическим. Она призвана решать вопросы, имеющие, прежде всего, практическое (политическое и этическое) значение в жизни людей[1]. Некоторое время тому назад я натолкнулся на очень интересное концептуальное различие, которое ввел в ряде своих статей англо-американский политический теоретик Марк Бевир (Bevir 2015a, Bevir 2015b). Он рассуждает там о различии двух типов историзма. Первый тип историзма он называет «девелопментальным». Это такой способ мыслить историю, который наиболее привычен для нас: в виде движения из прошлого в будущее, как некоторый процесс развития со своими этапами или стадиями. Помимо того, что такой историзм изображает поступательное движение, он, как правило, оправдывает то настоящее, в котором мы живём, объясняя нам, почему мы его заслуживаем, или почему мы на него обречены. В целом, это гегелевско-марксистский (хотя и не собственно марксов) способ мыслить историю. Другой историзм Бевир называет «радикальным». Он, напротив, отнюдь не склонен видеть в настоящим, в котором мы живем, закономерный итог некоего предшествующего развития. Он вообще приучает сомневаться в существовании «законного» настоящего, находить ему альтернативы: какие-то имевшиеся в прошлом, но оставшиеся нераскрытыми возможности, к которым можно при желании вернуться. Фридрих Ницше и Мишель Фуко являются, с точки зрения Бевира, наиболее яркими представителями радикального историзма, поскольку они изобрели генеалогический анализ, нацеленный на проблематизацию настоящего.
Узнав об этой концепции, я тут же задался вопросом: насколько последний тип историзма может быть характерен для русской мысли? (См.: Олейников 2021) В целом, приходится признать, он не слишком ей свойственен. Девелопментальный историзм в его разнообразных позитивистских или истматовских версиях представлен в ней значительно шире. И все же есть Герцен, есть мыслители-народники – Лавров и Михайловский – пытавшиеся заново переизобрести идею прогресса, сделать его менее детерминистским, более зависимым от участия «критическо-мыслящей личности». Но самым решительным и последовательным сторонником радикального историзма на русской почве был, на мой взгляд, Гефтер. Я убедился в этом, когда прочитал его текст «Сталин умер вчера». Впервые, насколько мне известно, он был опубликован достаточно давно, в известном, но уже труднодоступном, перестроечном сборнике «Иного не дано». И я очень рад, что Михаил Рожанский счел нужным опубликовать его заново в книге «Между гибелью и эволюцией». В этом тексте Гефтер предлагает или даже настаивает на разработке такой концепции перестройки, которая включала бы в себя «собственный генезис»:
Но генезис – это не готовый продукт. Это и происхождение, и возникновение — выход наружу, перевод «предпосылок» в действие. Мало того. Чем радикальнее переустройство, тем неизбежнее: главные свои предпосылки оно создает собственным ходом. Именно к этому, критическому «пункту» мы сейчас подошли. Генезис становится злобой дня (Гефтер 2025c: 274).
Меня в свое время глубоко поразила эта мысль, что историческое событие «создает своим ходом» предпосылки, позволившие ему однажды возникнуть. Она вызывающе парадоксальна, поскольку утверждает нечто противоположное буквальному значению слов, в которые облечена: предпосылки не определяют историческое событие, а производятся им самим; и по мере того, как это событие набирает «ход», оно овладевает своим собственным генезисом, обретая тем самым все большую автономию для себя и даруя все большую свободу тем, кто оказывается в него вовлечен. Поначалу я был склонен трактовать эту мысль как указание на исключительное преимущество, которое имела перестройка в сравнении с другими периодами относительной либерализации советской власти, и прежде всего с хрущевской «оттепелью», которая не смогла «дотянуться до своего генезиса» и, как следствие, не смогла составить альтернативу деспотическому режиму. Даже революция 1917 года, как утверждает Гефтер в этом тексте, не создала условия для выбора иного пути. Свобода выбирать самостоятельный путь появляется только с перестройкой. Поэтому спрашивая себя в 1987 году, умер ли, наконец, Сталин, Гефтер отвечает: «Сталин умер вчера».
Однако впоследствии, обратившись к более ранним его работам[2], я обнаружил присутствие той же фигуры мысли и в статье из печально известного сборника «Историческая наука и некоторые проблемы современности» 1969 года (его публикация в повлекла за собой закрытие возглавляемого Гефтером академического сектора методологии истории) (Гефтер 1969a), и в подготовленной для «Нового мира» в том же году, но так и не опубликованной рукописи под названием «Историзм и проблема революционного действия» (Гефтер 1969b). И в том и другом тексте Гефтер с воодушевлением цитирует третий тезис Маркса о Фейербахе:
Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности, или самоизменения, может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика[3].
Последняя, как поясняет Гефтер, не определяется условиями, в которых формируется, поскольку «она всегда больше того, что в этих условиях предварительно содержится» (Гефтер 1969a: 31) (курсив мой – А.О.). Как мне представляется, в этом «больше того» и нужно искать ключ к пониманию гефтеровской теории истории. Поделюсь на этот счет своими первыми, весьма предварительными соображениями.
1) Мысль Гефтера заострена против исторического детерминизма, который, благодаря Плеханову и Сталину, стал визитной карточкой советского истмата. Приводя ту цитату из Маркса, Гефтер подчёркнуто противопоставляет ее плехановскому тезису, что социалистическое движение есть «сознательное выражение бессознательного, слепого исторического процесса»[4]. Плеханов не понимал, что революционная практика не «выражает» этот процесс, а изменяет его, одновременно меняясь вместе в ним. Для своего осуществления она нуждается в «сопротивлении материала», каковой ей предоставляет «опыт прошлого». Поэтому, с точки зрения Гефтера, для проведения социальных преобразований в России такое большое значение имела «народническая утопия», в которой правоверный марксист Плеханов видел только реакционный пережиток, но которую марксист-еретик Ленин считал «исторически правомерной», поскольку к началу XX века она успела преобразоваться в массовую идеологию и составить программу крестьянского движения (которую большевики взяли на вооружение, сделав «Землю крестьянам!» одним из главных своих лозунгов). Только опираясь на эту утопию, можно было рассчитывать на то, что развитие капитализма в России пойдет скорее по «американскому», чем по «прусскому» пути. Отсюда, согласно Гефтеру (и Ленину), вызревала главная альтернатива русской революции: «либо мнимоконституционная монархия помещиков при частной собственности на землю, либо республика фермеров, сочетающих буржуазно-правовой строй с прямым народовластием» (Гефтер 1969a: 26).
2) Нынешнее знание о том, что русская революция развивалась как угодно, но только ни по одному из вышеназванных путей, не дает повода усомниться в состоятельности гефтеровской теории, поскольку она видит свою задачу не в том, чтобы объяснять процессы, признанные завершенными в далеком или недавнем прошлом, но в том, чтобы показать, как устроено «историческое настоящее»[5], где эти процессы еще не завершены и их ход продолжает зависеть от нашего в них участия. Такое настоящее не «подготовлено» (Гефтер 1975: 3) прошлым и не сменяется «естественным образом» будущим. У него есть своя и довольно неожиданная генеалогия: оно всякий раз заново порождает самое себя, производя рефлексию в отношении вновь обретенных и утраченных возможностей. «Возможность означает «свободу»», – пишет Гефтер, ссылаясь на Антонио Грамши (Гефтер 1969b: 10). А в случае всегда «преждевременной» революционной практики – к каковой Гефтер относил также критическое историческое мышление[6] – мы непременно имеем дело с избытком такой свободы, что позволяет надеяться на успешное завершение однажды начатых преобразований. Впрочем, этот успех никогда не предрешен: «В XX веке мы знаем лучше, чем когда-либо, что будущее непредуказано» (Гефтер 1975: 3). Однако такое признание не наносит ущерба основаниям гефтеровского подхода к истории как своего рода практической деятельности. «Историческое настоящее», в котором она разворачивается, состоит из множества альтернатив, не означающих «ничего другого, кроме разнонаправленности всеобщего человеческого развития» (Гефтер 2025: 116)[7]. Принимая в расчёт такое настоящее, мы научаемся лучше понимать контигентность[8] истории.
3) Научное изучение наследия Гефтера нуждается в соответствующей контекстуализации. До сих пор оно проходило в социокультурном контексте позднесоветского гуманитарного и социального знания. Серьезных попыток определить место Гефтера в области современной теории истории, которой он профессионально занимался, пока не было предпринято. Здесь я хотел бы поделиться своим видением той теоретической перспективы, которая, как мне кажется, помогает оценить своеобразие исторического и философского поиска Гефтера. На мой взгляд, происхождение многих тем и специфических фигур гефтеровской мысли станет лучше понятно, если мы обратим внимание на просвечивающийся сквозь нее грамшианский фон. Я не могу утверждать, что Гефтер был большим знатоком Грамши, поскольку мне это в точности не известно. Определенно можно сказать, что он был внимательным читателем частично изданных в СССР его «Тюремных тетрадей», которые он нередко цитирует в своих работах. Безусловно грамшианской выглядит у него фигура Ленина, который еще в 1899 году во время сибирской ссылки сумел понять, что «интересы общественного развития выше интересов пролетариата» (Ленин 1967: 220)[9], и что главный интерес класса-гегемона состоит в проведении демократической революции. А «сделать Россию демократической можно лишь демократическим путем» (Гефтер 1969a: 41). Это означает, что только в союзе с крестьянством и недовольной абсолютизмом мелкой буржуазией, с интеллигенцией и партиями, их представляющими, можно было сформировать общее мировоззрение, объединяющие определенный «исторический блок». «Надо ли говорить, как близки, органичны эти идеи всему строю мыслей Грамши, строю мысли революционеров ленинской формации», – риторически вопрошает Гефтер в небольшой статье, которую он специально посвятил сопоставлению ленинской и грамшианской теорий революции (Гефтер 1968: 180)[10].
Имплицитное присутствие Грамши чувствуется и там, где Гефтер рассуждает о синхронизации мировой истории в XX веке, когда «крупнейшей реальностью века, а – ретроспективно – и всей истории человечества стал третий мир. […] Субъектом исторического процесса делались все народы […]» (Гефтер 1975: 5)[11]. В этой ситуации, в терминах Гефтера, «высвобождается всемирная диахрония», которая приходит «в столкновение с классическим взглядом, основанным на принципе сменяемости, последовательно совершающейся замены общественных формаций» (Гефтер 1975: 5), и возникает запрос на совершенно другую, демократическую философию истории, избегающей деления на «формационные департаменты» (Гефтер 1975: 13), и делающую своим главным предметом то, что в других своих работах он назовет «миром миров» (Гефтер 2025: 30-35): плюрализм несводимых к одному общему знаменателю форм человеческой жизнедеятельности, ближайшим аналогом которого выступала для него предреволюционная Россия с ее известной общественной и хозяйственной «многоукладностью» (Гефтер 1972). И трепетное отношение Гефтера к народнической мысли, которой он отдавал явное предпочтение[12] в сравнении с марксисткой ортодоксией Плеханова, тоже очень хорошо резонирует с усвоенным у Грамши приоритетом революционной практики над сколь угодно правильной, но отвлеченной от злобы «исторического настоящего» теории.
Но думаю, едва ли не самое важное преимущество, которое можно обрести, расположив мысль Гефтера на одной траектории с мыслью Грамши, это возможность увидеть ее в составе достаточно давней, но, кажется, полностью не утратившей своей энергии традиции, которую можно определить как философию (исторического) действия (Die Philosophie der Tat, Filosofia della Praxis). Берущая начало в работах левых гегельянцев Августа Цешковского и Мозеса Гесса[13], подчеркивавших примат «действенной» истории над историей «фактической», продолженная затем Марксом в «Тезисах о Фейербахе», она получает новую жизнь благодаря Антонио Лабриоле (ссылки на него тоже встречаются в текстах Гефтера[14]) и его критике догматического исторического материализма, и потом была переоткрыта Грамши, стремившимся освободить ее от идеалистической апроприации, которой она подверглась у известных «пост-марксистов» Бенедетто Кроче и Джованни Джентиле (См.: Mustè 2021). Эту традицию отличает специфическая модализация исторической реальности, вследствие которой настоящее перестает восприниматься как переходное состояние на пути из прошлого в будущее, и становится источником самогенерируемых изменений, в то время как будущее и прошлое – их проективными горизонтами. При этом, по словам Гефтера, «будущее почти мистическим образом оказывается одновременно и впереди, и позади настоящего. Прошлое, соответственно, – позади и впереди него» (Гефтер 1975: 8). Иначе говоря, прошлое и будущее, история и утопия настолько сильно переплетаются между собой, что становятся трудно различимыми. Единственное, что все же помогает их ситуативно различать, это сознание принципиальной неполноты, незавершенности настоящего, его неравенства самому себе.
Возвращаясь к книге, выход которой стал поводом для нашего круглого стола, я хотел бы поблагодарить Михаила Рожанского и его коллег, работавших над ее публикацией. Отдельно хочу выразить признательность хранителям неопубликованных рукописей Гефтера, которые также ждут своего комментированного издания. Возможно, я ошибаюсь, но у меня складывается впечатление, что благодаря издательской политике Глеба Павловского постперестроечный Гефтер-публицист и мыслитель самого широкого диапазона сегодня явно доминирует над Гефтером-ученым из 1960-1970-х годов. Хочется надеяться, что этот перекос будет однажды исправлен. И у нас еще появится повод поговорить о Гефтере как исследователе русского капитализма, народничества, революций 1905 и 1917 годов, и, конечно, как о замечательном теоретике истории, чрезвычайно современном нашему настоящему.
Библиографический список
Атнашев 2018 – Атнашев Т. Исторический путь, выбор и альтернативы в политической жизни перестройки около 1988 года // «Особый путь»: от идеологии к методу. М.: Новое литературное обозрение, 2018. С. 189-242.
Гефтер 1968 – Гефтер М.Я. Ленин, Грамши и некоторые вопросы теории революции // Проблемы рабочего движения: М.: Мысль, 1968. С. 169-183.
Гефтер 1969a – Гефтер М.Я. Страница из истории марксизма начала XX века. // Историческая наука и некоторые проблемы современности: Статьи и обсуждения / редкол.: М. Я. Гефтер (отв. ред.) и др. М.: Наука, 1969. С. 13–44.
Гефтер 1969b – Гефтер М.Я. Историзм и проблема революционного действия. Неопубликованная рукопись.
Гефтер 1972 – Гефтер М.Я. Многоукладность характеристика целого // Вопросы истории капиталистической России: Проблема многоукладности. Свердловск: Уральский государственный университет, 1972. С. 83-99.
Гефтер 1975 – Гефтер М.Я. Заметки в связи с одной старой, но не устаревшей дискуссией. Неопубликованная рукопись.
Гефтер 2025a – Гефтер М.Я. Мир Миров // Гефтер М.Я. Между гибелью и эволюцией. М.: Фонд «Связь эпох», 2024. С. 30-35.
Гефтер 2025b – Гефтер М.Я. Все мы заложники мира предкатастроф. Письмо американскому историку Стивену Коэну // Гефтер М.Я. Между гибелью и эволюцией. М.: Фонд «Связь эпох», 2024. С. 115-123.
Гефтер 2025c – Гефтер М.Я. Сталин умер вчера… // Гефтер М.Я. Между гибелью и эволюцией. М.: Фонд «Связь эпох», 2024. С. 272-308.
Ленин 1967 — Ленин В. И. Проект программы нашей партии // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 5. М.: Политиздат, 1967. С. 213-239.
Ленин 1972 — Ленин В. И. Сила и слабость русской революции // Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 15. М.: Политиздат, 1972. С. 220-228.
Маркс, Энгельс 1966 – Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах. Противоположность материалистического и идеалистического воззрений. М.: 1966. 152 с.
Олейников 2021 – Олейников А. Радикальный историзм на русской почве // Жить историей и думать о будущем: Сборник статей и материалов к 60-летию доктора исторических наук К.Н. Морозова / сост. А.Ю. Морозова, А.Ю. Суслов. М., 2021. С. 145-155.
Павловский, Гаазе 2020 – Павловский Г., Гаазе К. Маркс и теория события Михаила Гефтера // Философия. Журнал Высшей школы экономики. 2020. № 2. С. 165-202.
Уайт 2024 – Уайт Х. Практическое прошлое/пер с англ. К. Митрошенкова и А. Арамяна. М.: Новое литературное обозрение, 2024. 192 с.
Bevir 2015a – Bevir M. 2015. Historicism and Critique // Philosophy of the Social Sciences. 2015. Vol. 45. N. 2, pp. 227–45.
Bevir 2015b – Bevir M. 2015. What Is Radical Historicism? // Philosophy of the Social Sciences. 2015. Vol. 45. N. 2, pp. 258-265.
Mustè 2021 – Mustè M. Marxism and Philosophy of Praxis. An Italian Perspective from Labriola to Gramsci. London and New York, 2021. 348 p.
References
Atnashev T. Istoricheskij put', vybor i al'ternativy v politicheskoj zhizni perestrojki okolo 1988 goda // «Osobyj put'»: ot ideologii k metodu. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2018. S. 189-242.
Gefter M.YA. Lenin, Gramshi i nekotorye voprosy teorii revolyucii // Problemy rabochego dvizheniya: M.: Mysl', 1968. S. 169-183.
Gefter M.YA. Stranica iz istorii marksizma nachala XX veka. // Istoricheskaya nauka i nekotorye problemy sovremennosti: Stat'i i obsuzhdeniya / redkol.: M. YA. Gefter (ed.) i dr. M.: Nauka, 1969. S. 13–44.
Gefter M.YA. Istorizm i problema revolyucionnogo dejstviya. Unpublished manuscript.
Gefter M.YA. Mnogoukladnost' harakteristika celogo // Voprosy istorii kapitalisticheskoj Rossii: Problema mnogoukladnosti. Sverdlovsk: Ural'skij gosudarstvennyj universitet, 1972. S. 83-99.
Gefter M.YA. Zametki v svyazi s odnoj staroj, no ne ustarevshej diskussiej. Unpublished manuscript.
Gefter M.YA. Mir Mirov // Gefter M.YA. Mezhdu gibel'yu i evolyuciej. M.: Fond «Svyaz' epoh», 2024. S. 30-35.
Gefter M.YA. Vse my zalozhniki mira predkatastrof. Pis'mo amerikanskomu istoriku Stivenu Koenu // Gefter M.YA. Mezhdu gibel'yu i evolyuciej. M.: Fond «Svyaz' epoh», 2024. S. 115-123.
Gefter M.YA. Stalin umer vchera… // Gefter M.YA. Mezhdu gibel'yu i evolyuciej. M.: Fond «Svyaz' epoh», 2024. S. 272-308.
Lenin V. I. Proekt programmy nashej partii // Lenin V. I. Poln. sobr. soch. T. 5. M.: Politizdat, 1967. S. 213-239.
Lenin V. I. Proekt programmy nashej partii // Lenin V. I. Poln. sobr. soch. T. 5. M.: Politizdat, 1967. S. 213-239.
Marks K., Engel's F. Fejerbah. Protivopolozhnost' materialisticheskogo i idealisticheskogo vozzrenij. M.: 1966. 152 s.
Olejnikov A. Radikal'nyj istorizm na russkoj pochve // Zhit' istoriej i dumat' o budushchem: Sbornik statej i materialov k 60-letiyu doktora istoricheskih nauk K.N. Morozova / ed. by A.YU. Morozova, A.YU. Suslov. M., 2021. S. 145-155.
Pavlovskij G., Gaaze K. Marks i teoriya sobytiya Mihaila Geftera // Filosofiya. ZHurnal Vysshej shkoly ekonomiki. 2020. № 2. S. 165-202.
White H. Prakticheskoe proshloe/transl. into Russian by K. Mitroshenkov i A. Aramyan. M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2024. 192 s.
Bevir M. 2015. Historicism and Critique // Philosophy of the Social Sciences. 2015. Vol. 45. N. 2, pp. 227–45.
Bevir M. 2015. What Is Radical Historicism? // Philosophy of the Social Sciences. 2015. Vol. 45. N. 2, pp. 258-265.
Mustè M. Marxism and Philosophy of Praxis. An Italian Perspective from Labriola to Gramsci. London and New York, 2021. 348 p.
[1] Своеобразным манифестом такого подхода в теории истории можно считать последнюю прижизненную книгу Хейдена Уайта «Практическое прошлое». См.: (Уайт 2024).
[2] Я чрезвычайно признателен Михаилу Рожанскому за возможность ознакомиться с неопубликованными текстами Гефтера.
[3] Гефтер цитирует третий тезис в первоначальной версии 1845 года по изданию: (Маркс, Энгельс 1966: 106).
[4] Цитата из работы Плеханова «О задачах социалистов в борьбе с голодом в России: (письма к молодым товарищам) дается по изданию: (Гефтер 1969a: 29-30)
[5] Это понятие используется в неопубликованной работе Гефтера, написанной в 1975 году и озаглавленной «Заметки в связи с одной старой, но не устаревшей дискуссии»: «Практическое движение – все в настоящем, в историческом настоящем» (Гефтер 1975: 20). Об этом тексте см. также: (Павловский, Гаазе 2020).
[6] «Историзм – не просто угол зрения. […] Историзм есть революционная практика, нашедшая и познавшая себя, с тем чтобы в каждую последующую эпоху вновь находить и вновь познавать себя» (Гефтер 1969b: 15).
[7] Соглашаясь с Тимуром Атнашевым (Атнашев 2018) в том, что термин «альтернатива» является характерной перестроечной «идиомой», я, тем не менее, хотел бы обратить внимание на то, что Гефтер активно использовал его еще в 1960-1970-е годы, а Ленин – в 1900-е. Так Гефтер (Гефтер 1969a: 26) цитирует работу Ленина «Сила и слабость русской революции», в которой он пишет о предпочтительности «второго» -«американского» - пути развития капитализма: «Такова на деле историческая альтернатива, подкрашиваемая лицемерием кадетов (ведущих страну по первому пути) и социально-реакционным утопизмом народников (ведущих ее по второму). Ясно, что пролетариат должен все силы направить на поддержку второго пути» (Ленин 1972: 227).
[8] Гефтер не использовал это понятие, поскольку его не было в советском научном лексиконе, но мне представляется корректным его употребление для современного понимания гефтеровского историзма, в чем я согласен с данной статьей (Павловский, Гаазе 2020). Но я никак не могу согласиться с предложенным в ней истолкованием гефтеровской теории события/контингентности ввиду далеко не очевидной связи ее с теми авторами (Леви-Стросс, Альтюссер, Лакалу и Муфф, Мейяссу, Рикёр и др.), которые привлекаются для ее контекстуализации.
[9] Гефтер приводит эту цитату в этой работе (Гефтер 1968: 180).
[10] Чрезвычайно интересным является то, как сам Гефтер объясняет актуальность идей Грамши в той же статье. Он пишет, что она «особенно велика в эпоху сближения, слияния демократии и социализма, когда подлинной и наиболее реалистичной становится социалистическая альтернатива, вобравшая в себя демократизм» (Гефтер 1968: 180) (курсив мой – А.О.). Я затрудняюсь сказать, что послужило поводом для такой аргументации. История рецепции идей Грамши в Советском Союзе (которая, насколько мне известно, еще не написана) могла бы помочь лучше разобраться в том, насколько альтернативными по отношению к «реальному социализму» они тогда выглядели.
[11] Эту мысль хорошо воспринимать по контрасту с характерным «пролетарским национализмом» Плеханова, о котором Гефтер пишет следующее: «Ссылаясь на гегелевскую идею избранного народа, который может рассматривать другие народы как орудие для осуществления великой цели, может «топтать их ногами», Плеханов продолжал: «Мы стоим не на национальной, а на классовой точке зрения. Но и мы думаем, что пролетариат, этот носитель великой идеи нашего времени, может топтать ногами все отжившее и пользоваться всем существующим для своей великой цели» (Цит. по: Гефтер 1969a: 40). Гефтер откровенно противопоставляет Плеханова Ленину и Грамши: «В глазах Плеханова и его единомышленников практика – приложение теории. Ленин же включает в сферу практики не одно осуществление уже выявивших себя возможностей, но также создание новых, «дополнительных» возможностей […]. Без всякой натяжки мы в праве сказать, что в том же русле, питаемая своими духовными источниками, работала мысль Грамши» (Гефтер 1968: 178).
[12] Благодаря этой мысли, как пишет Гефтер, возникла «русская демократическая традиция антифатализма» (Гефтер 1969b: 19).
[13] Герцен, вдохновлявшийся Цешковским и переписывавшийся с Гессом, перенес эту традицию в русский интеллектуальный контекст.
[14] Как например, в этой работе (Гефтер 1968: 173).
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.
