Сергей Беляков
Нация, история, память
Размышления по поводу статьи Сергея Эрлиха «Memory, Identity, and Imagination. The Structure of Behaviour from the Perspective of Memory Studies»
Статья Сергея Белякова является ответом на работу историка Сергея Эрлиха «Memory, Identity, and Imagination. The Structure of Behaviour from the Perspective of Memory Studies». Эрлих считает: что мир наций-государств не способен к адекватному ответу на вызовы современности, а потому необходимо преодолеть ограниченности национальных идентичностей и соединить их все в объединенном человечестве. Для этого необходимо деконструировать структуры коллективной памяти, которые лежат в основе идентичности. Сергей Беляков считает, что план деконструкции памяти означает фактический этноцид, уничтожение этно-национальных идентичностей. Это одновременно недопустимо и невозможно. Гипотетическая попытка приведет к упрощению и обеднению мировой культуры, которая состоит из множества национальных культур. Сохранить их во всей полноте при слиянии в единую мировую культуру невозможно. Осуществление такого плана и невозможно, потому что, как показывает Беляков: этнос или этническая нация и капитализм, которые Эрлих, вслед Б. Андерсоном, Э. Геллнером, Э. Хобсбаумом, считает недавними, искусственно сконструированными проектами, на самом деле являются достаточно древними, исторически сложившимися феноменами. Деконструировать их через деконструкцию исторической памяти или трудно, или невозможно. Беляков обращает внимание, что попытка создания единой идентичности уже предпринималась в Советском Союзе (попытка создания единого советского народа). Однако эта попытка совершенно не удалась, а потому проект, предложенный Сергеем Эрлихом, утопичен.
Ключевые слова. Нация, этническая нация, этнос, история, историческая память, глобализация, национализм.
Сведения об авторе: Сергей Станиславович Беляков — кандидат исторических наук, доцент Уральского федерального университета им. Б. Н. Ельцина; заместитель главного редактора журнала «Урал». Контактная информация: sbeljakov@mail.ru beliakov.sergey@urfu.ru
Annotation. Sergei Beliakov’s article is a response to historian Sergey Ehrlich's article "Memory, Identity, and Imagination. The Structure of Behavior from the Perspective of Memory Studies". Ehrlich believes that the world of nation-states is unable to respond adequately to the challenges of modernity, and therefore it is necessary to overcome the limitations of national identities and unite them all in a united humanity. This requires deconstructing the structures of collective memory that underlie identity. Sergei Beliakov believes that the plan to deconstruct memory means actual ethnocide and the destruction of ethno-national identities. This is both unacceptable and impossible. A hypothetical attempt would lead to the simplification and impoverishment of world culture, which consists of a multitude of national cultures. It is impossible to preserve them in their entirety when merging them into a single world culture. The realization of such a plan is also impossible because, as Belyakov shows: ethic group, ethnic nation and capitalism, which Ehrlich, following B. Anderson, E. Gellner, and E. Hobsbawm, considers to be recent, artificially constructed projects, are in fact quite ancient, historically formed phenomena. It is either difficult or impossible to deconstruct them through the deconstruction of historical memory. Belyakov points out that an attempt to create a unified identity has already been made in the Soviet Union (an attempt to create a unified Soviet nation). However, this attempt completely failed, and therefore the project proposed by Serguey Ehrlich is utopian.
Keywords. Nation, ethnic nation, ethnos, history, historical memory, globalization, nationalism.About the author: Beliakov Sergei S., candidate of History, Associate Professor at the Ural Federal University named after B. N. Yeltsin; Deputy Chief Editor of the magazine «Ural» Contact information: sbeljakov@mail.ru beliakov.sergey@urfu.ru
Одна из самых известных ранних работ Карла Маркса, «Тезисы о Фейербахе», завершалась такими словами: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» (Маркс 1955: 4). Отсылку к этим словам, несколько видоизмененным, мы встречаем и в финале статьи Сергея Эрлиха. Смелость и масштаб предложенного Сергеем Эрлихом вполне сопоставимы с самыми грандиозными проектами переустройства, которые предлагались великими мечтателями от Платона до уже упомянутого Карла Маркса. Эрлих считает, что современный мир наций-государств не отвечает текущим, а тем более будущим потребностям человечества. Нации-государства не могут предотвратить ни одной из глобальных угроз, которые стоят перед человечеством. Это угроза ядерной войны, угроза экологической катастрофы и угроза растущего неравенства, которое связано с развитием новых технологий и неизбежной потерей работы многими из тех, кто еще недавно был занят физическим или интеллектуальным, но рутинным трудом. Решение каждой из этих проблем и в самом деле требует кардинального изменения привычных норм и стандартов поведения. Так, одной из причин экологической катастрофы является практика сверхпотребления, когда люди производят и потребляют намного больше необходимого, бесконтрольно и безответственно расходуют природные ресурсы. Современная капиталистическая экономика и сложившиеся практики общества потребления подталкивают человека-потребителя к такому безответственному поведению. Наконец, есть и четвертая угроза, которую Эрлих не приводит в этом перечне, так как она, с его точки зрения, относится не к настоящему и будущему времени, а к прошедшему и настоящему. Речь о межнациональных конфликтах и войнах между национальными государствами. И Эрлих упоминает «две мировые войны, многочисленные вооруженные конфликты, массовые терроры и множество геноцидов». Он полагает, однако, что национально-государственная идентичность устарела и что ей на смену должна прийти новая идентичность, общечеловеческая. Она связана с «современной реальностью зарождающегося глобального сообщества». Мир превратится, или уже превращается, в нечто вроде «глобальной деревни» Маршалла Маклюэна. Эрлих не раз ссылается на этого канадского мыслителя.
Но общественное сознание пока не готово к восприятию новой реальности, люди цепляются за старый мир государств-наций, существует конфликт «между устаревшей национально-государственной идентичностью и современной реальностью зарождающегося глобального сообщества».
Людей надо буквально переделать, превратить французов и немцев, арабов и евреев, русских и украинцев в граждан этой самой глобальной деревни. С общими ценностями, общими мифами, общими представлениями о мире и, главное, общей идентичностью. А в идентичности человека важнейшую роль играет коллективная память, которая опирается на основополагающие мифы. Собственно говоря, память это и есть «коллективный миф, разделяемый группой», — цитирует Сергей Эрлих работу Энн Хелен Роннинг «Some Reflections on Myth, History and Memory as Determinants of Narrative». Он подкрепляет эту мысль ссылками на высказывания выдающегося антрополога Бронислава Малиновского (миф «содержит практические правила для руководства человеком») и знаменитого религиоведа Мирчу Элиаде, который трактовал миф как «парадигматическую модель для всех человеческих действий».
Но в мире господствуют не те мифы, мифы прошлого, мифы, которые обеспечивают существование государств-наций. Поэтому необходимо ни больше, ни меньше, как «деконструировать скелет национальной памяти», что позволит деконструировать и саму национальную идентичность. Взамен будут сконструированы память и даже идентичность глобального человечества.
Эта задача видится Сергею Эрлиху выполнимой, потому что он считает сами нации «сконструированными» искусственно и к тому же сравнительно недавно. В этом он полностью следует идеям Эрнеста Геллнера (Gellner 2006), Эрика Хобсбаума, Теренса Рейнджера (Hobsbawm 1991; The Invention of Tradition 1983) и Бенедикта Андерсона (Андерсон 2001). Это идеи об искусственности наций и о том, что нации являются, в сущности, побочным и необязательным продуктом модернизации и развития капитализма. Эрлих идет даже дальше своих предшественников, утверждая, что и капитализм — феномен XIX века, то есть явление столь же позднее, как и нация и/или нация-государство: «такие явления Модерна, как национальное государство и капитализм, преходящи…»
А раз «национальная идея» была введена в сознание людей интеллектуалами через конструирование национальных мифов, то интеллектуалы могут и заменить ее на другую, постнациональную. На место мифа национального единства придет миф, объединяющий народы в единство общепланетарное. Причем такой миф видится Эрлиху, не идеологу и не манипулятору, а честному исследователю, не как обман. Напротив, «универсальные идеалы академической историографии полностью подходят для глобальной коллективной памяти информационной цивилизации. С глобальной точки зрения память-идентичность становится эквивалентной истории-истине». Красиво и благородно, но вот что бросается в глаза. Эрлих цитирует несколько десятков авторов, среди которых немало психологов (вплоть до Выготского и Фрейда), но крайне редко обращается к анализу исторического прошлого. Можно сказать, что статья опирается на мнения, на мыслительные конструкции, на умозаключения, но не на исторические факты. Последними статья довольно бедна. Зато понравившиеся автору концепции принимаются без критики, как постулаты. Взгляды Геллнера, Хобсбаума, Андерсона на сущность и происхождение наций сейчас широко распространены и едва ли не общеприняты, но это не делает их менее уязвимыми для критики. А ведь от верности или ошибочности их представлений зависит и верность или ошибочность построений самого Эрлиха.
О терминах
Прежде всего, надо сказать несколько слов о терминах. Эрлих использует термин нация-государство, однако это понятие слишком узкое. Оно неприменимо ко многим исторически известным формам национальной идентичности. Известно, что националистический идеал нации-государства мало где нашел свое воплощение. Такие государства, как Япония и современная Польша, где, соответственно, 98 % и более 96% составляют японцы и поляки и безраздельно господствует японская и польская культура, являются исключениями из правил. Но даже в этих государствах есть этнические меньшинства, которые претендовали или претендуют на собственную государственность, как айны и рюкюсцы в Японии (Low 2012: 57-68). Во Франции первой половины XX века многие бретонцы не знали французского языка, что с удивлением отмечала еще Симона де Бовуар (Бовуар де 2018: 403). Поэтому говорить о государстве-нации можно с большими оговорками. Но зато существуют сотни этносов, этнических групп, от маленького племени в Меланезии до многомиллионной этнической нации, вроде поляков, сербов, украинцев или русских, в существовании которых невозможно сомневаться. Политики и интеллектуалы, отрицающие их существование, могут навлечь беду и на себя, и на свою страну, и на соседей, и, пожалуй, на весь мир. Мы можем называть их не нациями-государствами, а этносами или этническими нациями. Последний термин предпочтительнее, потому что позволяет использовать и понятие национализм.
Бенедикт Андерсон всерьез утверждал, что нации появляются лишь с развитием «печатного капитализма», то есть массового коммерческого книгопечатания на народных языках. Сергей Эрлих разделяет его мнение. А что было прежде? Прежде были только такие «воображаемые сообщества», как династическое государство и «религиозное воображаемое сообщество» (Андерсон 2001: 36-45) Давайте же проверим.
Этническая нация в средние века
Знаменитая эпическая поэма «LaChansondeRoland» («Песнь о Роланде») — источник, где речь идет о «французах» и «милой Франции». Это не подделка наподобие «Оссиановых песен» Макферсона. Сохранилось девять рукописей «Песни о Роланде» на старофранцузском языке. Древнейшая датируется XII веком, однако текст был, видимо, написан гораздо раньше. Она упоминается в хрониках XI века. «Песнь о Роланде» исполняли перед знаменитой битвой при Гастингсе 1066 года. То есть перед у нас нет сомнений в древности и аутентичности этого источника. Хотя в основе сюжета борьба христиан и сарацин-мусульман, христиане здесь не просто некое «религиозное сообщество». Они именно французы, автор называет их французами. Их король Карл — король или император Франции. В пылу сражения Роланд, Оливье и другие рыцари вспоминают «милую Францию». Французами называют их и враги-сарацины. Вот один из них восклицает:
Я в Ронсеваль смирить французов еду!
Роланд погиб, коль там его я встречу,
Погибнет Оливье, кто всех смелее,
Предам я с ним двенадцать пэров смерти,
Французский край навеки опустеет.
(Песнь н Роланде 1964: 32)
Конечно, рыцари сражаются за своего сюзерена короля и за христианскую веру, но и за «милую Францию». Преданность монарху, вере и нации совсем не исключают друг друга. Напротив, они органично сочетаются, как могут сочетаться в молекуле разные химические элементы. Есть в поэме и представление о национальном превосходстве французов.
Французы бьют без промаха врагов.
Арабы понесли большой урон:
Из сотни тысяч двое не спаслось.
Сказал Турпен: "Бесстрашен наш народ.
С ним не сравнится никакой другой.
В "Деяньях франков" писано о том,
Что Карл один имел таких бойцов".
(Песнь о Роланде 1964: 46)
Настоящий Карл Великий был королём германоязычных франков. Столица Карла Великого Аахен — немецкий город. Но нам интересна не реальность VIII века, а ее восприятие в XI—XII веках. Тогда на Карла уже смотрели как на французского короля, он и маркграф Роланд стали восприниматься именно как французские герои. Возможно, это стоит назвать своего рода «изобретением традиций», но изобретали, как видим, уже в Средние века, подгоняя прошлое под идеалы настоящего, а настоящим была французская идентичность, которая уже появилась в XI—XII веках, хотя вовсе не охватывала все население полиэтничной тогда Франции. При могущественном и славном короле Франции Людовике IX (XIII век) «о Франции и французах стали говорить как о новом Израиле и новом народе Израилевом, то есть богоизбранных стране и народе» (Малинин 2007: 242).
Да простит меня замечательный историк и издатель Сергей Эрлих, но в свете этих слов его фраза об Эрнесте Ренане как об «одном из отцов-основателей французского национализма» представляется абсурдной.
Современный медиевист Михаил Дмитриев ссылается на слова папы Климента V, который занимал папский престол не в Риме, а в Авиньоне и был по происхождению французом. Климент V «писал как о само собой разумеющемся, что различные королевства основываются богом как политические образования различных же народов в соответствии с разделением на языки и племена; а королевство Франции, подобно тому, как это было у «народа израильского», воздвигнуто для особого богоизбранного народа» (Дмитриев 2019: 202).
О настоящем народе Израиля речь впереди, а пока замечу, что представление о своем народе как богоизбранном, несомненно, националистическое. И оно было весьма распространено в те времена, когда религия оставалась еще неотъемлемой частью духовной жизни общества. В XVI веке в Англии колоссальным успехом пользовалась «Книга мучеников» Джона Фоукса. Начиная с 1571 года «экземпляр этой книги должен находиться для общего пользования, вместе с Библией, в кафедральных церквах и резиденциях архиепископов, епископов, настоятелей». Знаменитый пират, мореплаватель и флотоводец Фрэнсис Дрейк «брал ее с собой в море» (Макарова 2005: 23). Современный исследователь Елена Макарова отмечает, что «Книга (снабженная иллюстрациями) проводила мысль о том, что англичане — избранный народ, предназначенный для великих дел и спасения и имеющий миссию восстановить религиозную чистоту и единство христианского мира. Книга должна была служить выражением преданности англичан истинной религии, за которую они страдали прежде и готовы пострадать в будущем. Фоукс проводил мысль, неоднократно повторявшуюся потом в трудах других авторов, о том, что Англия заключила Завет с Богом, что она всегда была преданна истинной религии в прошлом, а ныне возглавляет мир в реформационном движении, поскольку ей покровительствует Бог» (Макарова 2005: 22-23).
Идея об Англии как о новом Израиле, об англичанах как о народе избранном, была особенно популярна в годы Английской революции. Англичане воспринимались как «народ, имеющий на себе печать Бога» (Макарова 2005: 46). Джон Мильтон превозносил английскую нацию над всеми остальными: «Лорды и Общины Англии! Подумайте, к какой нации вы принадлежите и какой нацией вы управляете: нацией не ленивой и тупой, а подвижной, даровитой и обладающей острым умом; изобретательной, тонкой и сильной в рассуждениях, способной подняться до высочайших ступеней человеческих способностей» (Мильтон 1907: 45).
Идея религиозного избранничества приходит и в Россию. Патриарх Никон строит под Москвой Новый Иерусалим. В России еще времен Московского царства наряду с имперской идеей Третьего Рима существовала идея национального превосходства, об этом писал историк Русской православной церкви Николай Каптерев. По его словам, у русских уже в XVI—XVII веках сложился «взгляд на себя как на особый, избранный Богом народ. Это был своего рода новый Израиль, только в среде которого еще сохранилась правая вера и истинное благочестие, утерянные или искаженные всеми другими народами» (Каптерев 2015). Шведский дипломат П. Петрей де Ерлезунда побывал в Москве, Новгороде и других русских городах в 1607–1613 годы. Он оставил знаменитое сочинение «История о великом княжестве Московском» в шести книгах, где дает такую характеристику: «Русские думают, что одни только они христиане на земле, и хвастаются, что одни чтут, исповедуют и обожают Бога и Его милосердного Сына, а всех других на свете оставляют нехристями, язычниками и еретиками…» (Петрей де Ерлезунда 1867: 435).
Если мы обратимся от Раннего Нового времени снова в Средние века, то увидим, что понятие «Русская земля» встречается, например, в таком знаменитом памятнике древнерусской литературы, как «Слово о полку Игореве». После работ академика А.А. Зализняка аутентичность этого источника можно считать вполне доказанной (Зализняк 2008). Князь Игорь ведет свои полки «на землю Половецкую за землю Русскую». Обращаясь к своей дружине, он говорит: «Хочу, — сказал, — копье преломить на границе поля Половецкого, с вами, русичи, хочу либо голову сложить, либо шлемом испить из Дона». «О Русская земля! Уже за холмом ты!», — восклицает автор «Слова» (Слово о полку Игореве 1997). Считать, будто Русская земля — это «религиозное воображаемое сообщество» просто нелепо, особенно если вспомнить обилие языческих коннотаций в тексте «Слова». Но откроем еще один источник — «Слово о погибели Русской земли», которое датируется XIII веком. Автор начинает со славословия величию и великолепию Русской земли: «О, светло светлая и прекрасно украшенная, земля Русская!» А дальше идет перечисление народов, которые покорились «христианскому народу». Но это опять-таки не «религиозное сообщество», потому что наряду с язычниками (ятвягами, литовцами, черемисами, карелами), мусульманами (волжскими болгарами), католиками (немцами, уграми-венграми) упомянут вполне православный «император царьградский Мануил». Православный император «от страха великие дары посылал <…>, чтобы великий князь Владимир Царьград у него не взял». Интересно, что в очень небольшом тексте упомянуто двенадцать этносов, включая угров (венгров), которые «укрепляли каменные стены своих городов железными воротами, чтобы их великий Владимир не покорил», и немцев. Последние якобы «радовались, что они далеко — за Синим морем» (Слово о погибли Русской земли 1997). Так бы вполне мог написать националистический публицист XIX века, но неизвестный нам автор жил на шестьсот лет раньше. В том же самом XIII веке чешский король Оттокар II «в своем «Манифесте к полякам» со всем красноречием» заклинал «сохранять верность языковому и кровному родству чехов и поляков, чтобы, «наконец, заткнуть немецкую ненасытную пасть» (Хюбнер 2001: 42).
Как ни задать, вслед за Куртом Хюбнером, риторический вопрос: «После всего этого действительно следует спросить, откуда вообще взялось общеизвестное клише о полной чуждости Средневековью национального сознания?» (Хюбнер 2001: 55)
Этническая нация в древнем мире
Андерсон и Геллнер резко противопоставляют век национализма эпохам, которые ему предшествовали. Противопоставляют так, будто речь о мире до и после Большого взрыва. Между тем, вычислить эпоху появления этнических наций или этносов довольно трудно, потому что к какой бы эпохе, известной нам по письменным источникам, мы ни обратились, мы встречаем там этносы. Так, Беда Достопочтенный жил на рубеже VII и VIII веков. Его главный труд на языке оригинала называется «Historia ecclesiastica gentis Anglorum» («Церковная история народа англов»). Его gens anglorum — это или этнос англов (одно из германоязычных племен, переселившихся в Англию), или же вся этническая общность англосаксов. Несмотря на политическую раздробленность (в Британии они создали несколько королевств), англосаксы, видимо, составляли этнокультурную целостность. По крайней мере, они заметно отличались от кельтских народов, населявших Ирландию и Британию — скоттов, пиктов, бриттов. Именно такой вывод позволяет сделать книга Беды Достопочттенного. Он описывает, как бритты, страдая от набегов пиктов и скоттов, сначала обращаются за помощью к римлянам, а после их ухода с Британских островов — приглашают англосаксов, которые затем обращают оружие против самих бриттов. «Тем временем, саксы и пикты развязали войну против бриттов» (Беда Достопочтенный 2003: 25), — пишет Беда Достопочтенный. Совершенно очевидно, что этническая идентичность играет роль и в политическом объединении. Так что можно говорить об этнических нациях и в этот период.
Более чем за восемьсот лет до этой книги Гай Юлий Цезарь дает краткое, но ценное описание галлов и германцев в своих «Записках о Галльской войне». Это разные этносы с разными обычаями (Записки Юлия Цезаря 1948: 3-217). А еще за половину тысячелетия до Цезаря «отец истории» Геродот опять-таки упоминает множество разных этносов, которые населяют различные земли и отличаются друг от друга своими обычаями. Эллины отличаются от варваров, а последние — чрезвычайно многолики. Одно дело скифы, другое — финикийцы, египтяне, персы. У всех свои обычаи, и Геродот охотно рассказывает о них (Геродот 2017). Причем утверждение Геллнера и Андерсона о том, будто бы в древности государство не интересовали культурные особенности населения, также неверно. Для этого достаточно вспомнить хотя бы такой феномен, как романизация в Римской империи. Нельзя сказать, чтобы романизация была насильственной, как правило она носила мирный характер. Но ее результаты были весьма действенными. Как отмечал еще Фюстель де Куланж, «Галлия усвоила обычаи, образ жизни и даже вкусы римлян. Города ее приняли внешний вид городов Италии и Греции. <…> Привычки частной жизни изменились так же, как и общественные порядки. Изменился характер воспитания юношества. На месте старых друидический школ, откуда изгонялись даже письмо, появились светские учебные заведения, где преподавались поэзия, риторика, математика…» (Фюстель де Куланж 2021: 159, 160).
Пожалуй, любое национальное государство XIX—XX веков могло бы брать пример с римлян. Впрочем, известны в древности были примеры и национальной политики совсем другого плана, больше напоминавшие практики националистов на Балканах или в трайбалистов Африке в XX веке. Для этого даже не нужно быть специалистом по истории древнего мира, а достаточно внимательно прочитать хотя бы Библию. Скажем, в книге «Числа» говорится о том, что сыны Израилевы, переправившись через Иордан, должны отобрать «землю у прежних обитателей этой страны». Если этого не сделать, «те, кого вы оставите, будут у вас что колючка в глазу, что шип в боку: они не дадут вам покоя на земле, на которой вы будете жить» (Числа 33: 52, 55). В Библии упоминается множество этносов, от хеттов до филистимлян, от египтян до моавитян. Книги «Исход», «Числа», «Второзаконие», «Иисуса Навина», «Судий» и книги «Царств» могут дать самую обильную пищу исследователям этнорелигиозного национализма, хотя описанные в них события относятся к концу второго тысячелетия до н.э., а сами книги были записаны, очевидно, в первой половине первого тысячелетия до н.э. И было бы наивно считать, будто евреи составляли какое-то странное исключение в древнем мире. История взаимоотношений эллинов с варварами также даст много интересного.
Как видим, утверждать, будто этническая нация — явление позднее и преходящее ни в коем случае нельзя. Этнические нации вовсе не продукт современности. Ни нации, ни даже национальные государства вовсе не «вдумываются филологами в интересах буржуазии», как пишет Эрлих вслед за Андерсоном. Буржуазия здесь, скорее всего, вообще не при чем, хотя несколько слов следует сказать и о ней.
Капитализм в древнем мире
Понятие «капитализм» лишь немногим менее дискуссионное, чем понятие «нация». Существует множество подходов к его определению. Останавливаться на всех сейчас нет возможности, но важно заметить, что даже такой признанный авторитет, как Макс Вебер, исходил из господствовавших в его время представлений (Вебер 2017). Тогда была эпоха европоцентризма и колониализма. Это дало основание считать настоящим, подлинным капитализмом именно современный ему западный капитализм. Сравнивать с этим капитализмом все другие исторические формы, как с неким образцом, и отказывать им в праве считаться формами капитализма в том случае, если они не хотя бы в чем-то с образцом не совпадали. К тому же Вебер и другие социологи и социальные философы, при всей их несомненной эрудиции, были слишком погружены в реалии своего времени, история была для них второстепенна. Я предлагаю обратиться к определению капитализма, которое предложил современник Макса Вебера, выдающийся историк античности и археолог Михаил Ростовцев. Тонкий источниковед, блестящий знаток античной истории, он весьма охотно оперировал такими понятиями, как «буржуазия» и «капитализм». Ростовцев называл «капитализмом» «такую форму хозяйства, целью которой является не потребление, а получение дохода» (Ростовцев 2000: 267). То есть он противопоставлял товарное хозяйство натуральному. Ростовцев, которого часто упрекали в излишней «модернизации» древней истории, оговаривается, что капитализм в античности «не существовал еще в тех формах, которые типичны для нашего времени». Но о европоцентричности взглядов, которые тогда господствовали, мы уже говорили.
Уже первая известная нам по письменным источникам цивилизация — Шумерская — не могла существовать без развитой международной торговли. В Шумере не было важнейших материалов: камня, древесины, металлов. Все это приходилось завозить из соседних, а подчас и довольно-таки отдаленных стран. Можно было получить все это военным путем, устраивая набеги на соседей. «Чаще всего, однако, такие товары приобретались через торговлю», — пишут авторы «Кембриджской истории капитализма» (Кембриджская история 2021: 47).
Взамен Шумеры могли поставлять высококачественную керамическую посуду и зерно, которого в Шумере был избыток. Шумерская цивилизация возникает в IV тысячелетии до н.э. и постепенно приходит в упадок на рубеже III и II тысячелетий. Второе тысячелетие до н.э. на Ближнем Востоке — это расцвет бронзового века. Технология производства бронзы опять-таки требовала высокоразвитой торговли, ведь медь добывали в одних странах (Кипр), а олово привозили из других (от Британии до Центральной Азии). Сохранившиеся от той эпохи многочисленные хозяйственные документы и деловая переписка позволяют судить о высоком уровне развития именно капиталистических отношений. Существовали частная собственность, рыночная экономика (хотя в нее и могло вмешиваться государство), банковское дело, международная торговля. Были известны кредиты, векселя, начисление процента, в том числе сложного (Янковская 2010: 48). Деловая ассоциация хеттского города Каниша в XIX—XVIII веках до н.э. занималась оптовой торговлей. Ассоциация была полиэтничной, в ней «принимали участие посланцы стран со всего света» (Янковская 2010: 47), — писала востоковед-ассиролог Нинель Янковская.
Потребителем была не только знать. В ходе раскопок на Крите привозные «драгоценные вещи» находили «не только в главных дворцах <…> но и в рядовых жилищах и рядовых погребениях». «Судя по операциям канишитов, в обращении ходили образцы орудий труда и оружия, сырье для ремесел, в том числе тонны меди, бронзы, белой и крашеной шерсти, шкуры, мед; изысканные ткани и драгоценная посуда наполняли поток «живых денег» наряду с благовониями». Доходы торговцев были «баснословными» (Янковская 2010: 47, 49, 46). Спустя более тысячи лет в Нововавилонском царстве существовала также вполне капиталистическая экономика. Авторы «Кембриджской истории капитализма» взяли для анализа так называемый «долгий шестой век» до н.э. (с конца VII века до 484 года до н.э.). От этого периода осталась более 20 000 клинописных табличек. В то время сельскохозяйственное производство Месопотамии «имело четкую рыночную направленность». Большая часть работников были наемными, за труд им платили серебром. Знаменитые храмовые хозяйства Вавилонии до половины своей продукции продавали на рынке за серебро. «Экономика была монетизирована больше, чем когда бы то ни было – серебро не только служило средством расчетов в крупных сделках, но и работало в повседневных расчетах. Мало кто среди городского населения мог полностью оставаться в стороне от монетарной экономики. Модели потребления говорят о существенно более высоком уровне благосостояния, чем в более ранние периоды вавилонской истории» (Кембриджская история 2021: 51).
Экономика Эллады классической и эллинистической эпох также была вполне капиталистической, причем «благодаря морскому транспорту и высокоразвитой торговой сети торговля с дальними странами шла не только дорогостоящими вещами, но и оптовыми партиями потребительских товаров» (Кембриджская история 2021: 84). Аристотель в «Политике» рассказывает о том, как людям удавалось разбогатеть. Скажем, знаменитый философ, математик и астроном Фалес Милетский на основании астрономических наблюдений решил, что в наступающем году будет большой урожай оливок. Тогда он взял в аренду все маслобойни в Милете и на Хиосе. Когда уродится большой урожай оливок, оказалось, что Фалес монополист. И он стал сдавать маслобойни в субаренду уже на своих условиях, обогатившись таким образом. Некий человек в Сиракузах «скупил на отданные ему в рост деньги все железо из железоделательных мастерских, а затем, когда прибыли торговцы из гаваней, стал продавать железо как монополист, с небольшой надбавкой на его обычную цену. И все-таки он на пятьдесят талантов заработал сто» (Аристотель 1983: 397). Заметим, что операцию сиракузянин провел на «данные в рост», то есть на кредитные средства. Это типичные для капиталистического уклада торгово-финансовые операции, которые в той или иной форме обычны и в наше время. Фалес жил в VII-VI веках до н.э., Аристотель — в IV веке до н.э. По словам Михаила Ростовцева, «характерный для греческих городов коммерческий капитализм, наблюдаемый там уже в IV в., достигает в эллинистических государствах такой степени развития, которая сопоставима с тем, что мы видим в экономической истории Европы XIX—XX вв. Эллинистические города Востока располагали большим местным рынком и вели в условиях взаимной конкуренции значительную и постоянно расширяющуюся внешнюю торговлю» (Ростовцев 2000: 21).
Вспомним знаменитую притчу о талантах из Евангелия от Матфея, которое обычно датируют серединой I века н.э. Один очень богатый человек поручил своим слугам грамотно распорядиться его средствами. Одному слуге дал 5 талантов серебра, другому 2 таланта, третьему 1 талант. Первый слуга «тотчас пустил их в дело и нажил еще пять», второй «тоже нажил еще два», а третий не пустил серебро в оборот, а закопал свой талант в землю. Недовольный хозяин похвалил первых двух слуг, а третьему сказал: «Негодный и ленивый слуга! <…> тебе надо было положить мои деньги в банк[1], тогда, вернувшись, я получил бы свое с процентами» (Мф 25: 14-27).
Как правило, всех интересует аллегорический смысл притчи Христа, меня же интересует буквальный. Отражение в евангельском тексте социально-экономических реалий Иудеи времен ранней Римской империи. Как видим, хозяин требовал от слуг инвестировать свои деньги с прибылью. Судя по тому, что евангелист приводит именно такую притчу, финансовые операции, инвестирование, депозиты, кредиты были делом обычным и одобряемый обществом. Это совершенно капиталистические отношения.
Если так дело обстояло в провинциях, то странно было бы предполагать, что в самой Италии было иначе. Ростовцев находил уже в Римской республике II—I веков до н.э. «капитализм почти того же самого типа, который был распространен на Востоке до и во время эллинистического периода». Причем «важнейшей отраслью торговли был не сбыт предметов роскоши, а обмен такими продуктами повседневного потребления, как хлеб, рыба, растительное масло, вино, лен, конопля, шерсть, строительная древесина, металлы…» (Ростовцев 2000: 51). В больших, богатых, благоустроенных городах сложилось зажиточное городское сословие: «Большинство его представителей было землевладельцами; некоторые владели доходными домами и различными лавками, другие занимались ростовщичеством и банковским делом». В самом Риме «сделки заключались на ежедневных биржевых сходках возле храма Кастора на Форуме <…> Здесь было тесно от народа, в толпе шла оживленная торговля долевыми паями компаний по откупу налогов, всевозможными товарами, которые продавались как за наличные деньги, так и в кредит, земельными угодьями, расположенными в Италии и провинциях, домами и лавками, находящимися в Риме и в других городах, кораблями и торговыми домами, рабами и скотом. В лавках, расположенных рядом с Форумом и на соседних улицах, тысячи свободных ремесленников и владельцев мастерских, тысячи рабов, приказчиков и рабочих, трудившихся на богатых капиталистов, изготавливали свои товары и продавали их покупателям» (Ростовцев 2000: 47).
Символично, что над пекарней в Помпеях было начертано: «salve lucrum» — «Да здравствует прибыль», или «Привет, прибыль» (Кембриджская история 2021: 73).
Как видим, капиталистические отношения в древнем мире были широко распространены. Пожалуй, не стоит даже тратить время и рассказывать о торговых операциях итальянских городов в Средние века и эпоху Возрождения, они достаточно известны историкам.
При этом, на мой взгляд, нельзя говорить о каком-то влиянии этой интенсивной торгово-финансовой деятельности на формирование идентичностей. Людей, как ни парадоксально, разделяет культура, а торговля их как раз сближает. Фернан Бродель писал, что еще в XVI веке средиземноморский мир был разделен культурно и политически, но составлял экономическое единство, которое не могли разрушить даже войны между испанцами и турками, христианами и мусульманами. Торговые корабли пересекали линию, разделявшую христианскую и мусульманскую части Средиземноморья. В 1500 году христианские купцы торговали «в Сирии, в Египте, в Стамбуле, в Северной Африке; позднее левантийские купцы, турки, армяне распространятся в бассейне Адриатического моря. Экономика, вторгавшаяся повсюду, ворочавшая деньгами и обменами, вела к созданию известного единства, тогда как почти все остальное способствовало размежеванию…» (Бродель 2019: 202) Бродель пишет, что так было и в древности (Бродель 2019: 203). С ним трудно не согласиться. Так было и в бронзовом веке, и в эпоху эллинизма, и в Римской империи, так останется и поныне. Недаром крупный капитал как правило быстро становится интернациональным. Олигархи приобретают активы в других странах, меняют гражданство в зависимости от того, какое сейчас выгоднее. Это не значит, будто капиталисты лишены национальной идентичности. Миллиардер Олег Тиньков писал, что почувствовал себя человеком русским и православным, когда надолго поселился в США (Тиньков 2010: 128). Сейчас он по политическим мотивам отказался от российского гражданства, но явно сохранил свою русскую идентичность. Другой миллиардер, Михаил Фридман, однажды прошел пешком через пустыню Арава, таким образом повторив часть пути, которым его предки-евреи, согласно Библии, шли из Египта в Ханаан (Коробов 2013). При этом Фридман родился на территории советской Украины, долгие годы жил в Лондоне, джазовый фестиваль проводил украинском Львове и владел крупневшим частным банком в России. Вместе с Фридманом через пустыню шел и его деловой партнер, уроженец Киева, ныне живущий в России Герман Хан. На фондовых биржах торгуют представители самых разных наций. Торговля их объединяет, а не разъединяет. Капиталисты — самые влиятельные сторонники глобализации, которая столь мила сердцу Сергея Эрлиха. В любом случае, мы видим, что капитализм (в широком смысле слова) существует очень давно, равно как давно существует этническая нация. Это древние и достаточно устойчивые феномены. Нельзя уничтожить их путем целенаправленной деятельности неких интеллектуалов-волонтеров, о которых пишет Сергей Эрлих. Попытка деконструировать нации и капитализм в лучшем случае просто провалится. В худшем, приведет к опасным и трудно предсказуемым последствиям.
Память или историческая память?
Сергей Эрлих совершенно верно указывает на важнейшую роль памяти (я бы сказал — исторической памяти) в формировании идентичности. Возразить хочется другому — преувеличению роли интеллектуалов в формировании идентичности и коллективной памяти. Речь о филологах и об историках, якобы купленных капиталистами и государством. По заказу капиталистов они-де придумывают людям миф о коллективном родстве, чтобы объединить их в интересах тех же капиталистов. Но представления о коллективном родстве, историческая память об общих предках известны у многих народов еще в древности. При этом не так важно, в самом ли деле существовало это родство. Важно, что истинная или ложная память о нем была чрезвычайно значимой для людей. Обратимся снова к Библии. Брак с иноплеменниками настолько не приветствуется, что дочери Лота предпочитают переспать с собственным отцом и родить от него (Быт 19: 31-38). Кровосмешение представляется меньшим злом, чем брак с мужчинами другого этноса. Авраам не хочет, чтобы его сын Исаак женился «на местной, на ханаанеянке». Он посылает своего раба подыскать Исааку невесту «в моей стране» (Быт 24: 2-4). Как известно, этой невестой становится родственница Авраама Ревекка. В свою очередь, когда приходит время жениться сыну Исаака и Ревекки Иакову, снова ищут невесту нужной этнической принадлежности. Брак старшего сына, Исава, женатого на двух хеттеянках, категорически не по душе родителям. Ревекка говорит Исааку: «Мне жизнь не мила от этих хеттянок. Если еще и Иаков женится на местной, на хеттянке, вроде этих, мне и жить не стоит!» (Быт 27: 46) Исаак того же мнения, он предостерегает против смешения с другим этносом: «Ханаанеянок в жены не бери…» (Быт 28: 1). Сейчас, благодаря исследованиям по геногеографии, мы знаем, что представления об «этнической чистоте» конечно же относятся к числу мифов (GeneticHeritage 2015). Но этот миф был одним из тех, что играли свою роль в формировании идентичности. Были и другие элементы исторической памяти, формировавшие идентичность древнего еврейского народа. Идея о завете Бога с Авраамом, а потом с Моисеем. Соблюдение предписаний Торы и т.д. В данном случае религия помогала сохранять и ретранслировать историческую память, но, как я уже говорил, это была не исключительно религиозная, а именно этно-религиозная идентичность.
Существовали и другие, не связанные с религией способы сохранения исторической памяти и формирования идентичности. Великий украинский поэт Тарас Шевченко был ярким деятелем украинского национализма, его символом, своеобразным национальным «божеством». Поэзия Шевченко глубоко национальна. Однако идентичность Шевченко не могли сформировать украинская школа или пресса, потому что в Российской империи времен Шевченко еще не было ни того, ни другого. До двадцати трех лет он не общался даже с немногочисленными тогда украинскими интеллектуалами (Жур 1996: 29-38). А идентичность человека по всей видимости складывается к четырнадцати-пятнадцати годам (Беляков 2022: 352-356). Как же сложились идентичность Шевченко? Сам он этого не скрывал. Его идентичность сформирована деревенским окружением детства и юности. Он с детства слышал родную украинскую речь, слушал и пел народные песни и думы о недавнем и более далеком прошлом. Сам Шевченко откровенно и простодушно рассказал в поэме «Гайдамаки», как вместе с другими слушал рассказы своего деда. А тот рассказывал о событиях своего детства: про Колиивщину (украинское восстание 1768 года против поляков, сопровождавшееся еврейскими погромами), про то, как атаманы Зализняк и Гонта «карали» поляков. И поэт благодарит деда, который сохранил в своей столетней голове славу козаков-гайдамаков (Шевченко 2003: 187).
Бувало, в неділю, закривши мінею, По чарці з сусідом випивши тієї, Батько діда просить, щоб той розказав Про Коліївщину, як колись бувало, Як Залізняк, Ґонта ляхів покарав. Столітнії очі, як зорі, сіяли, А слово за словом сміялось, лилось: Як ляхи конали, як Сміла горіла. Сусіди од страху, од жалю німіли. І мені, малому, не раз довелось За титаря плакать. І ніхто не бачив, Що мала дитина у куточку плаче. Спасибі, дідусю, що ти заховав В голові столітній ту славу козачу: Я її онукам тепер розказав.
Важную роль в идентичности современника Шевченко, выдающегося русского мыслителя Александра Герцена, играла память о войне 1812 года. О победе русских над Наполеоном. О пожаре Москвы. Эту память создала не государственная пропаганда, которая еще не успела возникнуть. Его родные и близкие были современниками и участниками этих событий. Вот как о своем национальном воспитании, о формировании памяти, писал сам Герцен: «Я еще, как сквозь сон, помню следы пожара, остававшиеся до начала двадцатых годов, большие обгорелые дома без рам, без крыш, обвалившиеся стены, пустыри, огороженные заборами, остатки печей и труб на них. Рассказы о пожаре Москвы, о Бородинском сражении, о Березине, о взятии Парижа были моею колыбельной песнью, детскими сказками, моей Илиадой и Одиссеей. Моя мать и наша прислуга, мой отец и Вера Артамоновна беспрестанно возвращались к грозному времени, поразившему их так недавно, так близко и так круто. Потом возвратившиеся генералы и офицеры стали наезжать в Москву. Старые сослуживцы моего отца по Измайловскому полку, теперь участники, покрытые славой едва кончившейся кровавой борьбы, часто бывали у нас. Они отдыхали от своих трудов и дел, рассказывая их. Это было действительно самое блестящее время петербургского периода; сознание силы давало новую жизнь, дела и заботы, казалось, были отложены на завтра, на будни, теперь хотелось попировать на радостях победы. Тут я еще больше наслушался о войне, чем от Веры Артамоновны. Я очень любил рассказы графа Милорадовича, он говорил с чрезвычайною живостью, с резкой мимикой, с громким смехом, и я не раз засыпал под них на диване за его спиной» (Герцен 1956: 22).
Герцен и Шевченко узнали о событиях, современниками и/или участниками которых были их родные, близкие или просто друзья семьи. Но вот пример исторической памяти, которая держалась веками. В России важным элементом исторической памяти стала героическая оборона города Козельска весной 1238 года. Маленький городок сражался против огромной и тогда непобедимой монгольской армии хана Батыя и его полководца Субудэй-багатура семь недель. Намного дольше любого другого города Руси. Сейчас об этом узнают из школьных учебников и рассказов учителей. Однако в течение 700 лет память об обороне Козельска передавалась из поколения в поколение. Это, видимо, была не общерусская, а местная, региональная память. Но она существовала. Доказательством этого служит эпизод, который не включали в учебники истории. Однако жители Козельска и округи о нем помнили. Во время осады монголов из армии Батыя снабжали продовольствием жители одной из соседних деревень. Более того, по легенде одна женщина из этой деревни за дешевый подарок (бусы или зеркальце) будто бы показала тайный ход, при помощи которого монголам все же удалось взять Козельск. Даже название этой деревни Дешовки (от русского слова «дёшево») трактовали таким образом: ее жители или та самая женщина задешево продались врагам. Память сохранялась так прочно, что даже в начале XX века жители Козельска не брали замуж девушек из этой деревни и не давали ее жителям жениться на девушках из Козельска (Беляков 2013: 665-666).
Как видим, существуют древние и достаточно устойчивые механизмы формирования и ретрансляции исторической памяти, помимо государственной пропаганды и усилий национально мыслящих интеллектуалов. Эти механизмы во многом еще требуют изучения. И что же будет с этими механизмами делать Сергей Эрлих? Попытка разрушить их и заменить этно-национальную идентичность общечеловеческой будет означать настоящий этноцид. Уничтожение реально существующей (а вовсе не фиктивной, не «воображаемой») идентичности. Не убийство человека, но культурное «убийство» целых наций.
Русский историк Лев Гумилев еще в 1970-е обращал внимание на то, что человечество — антропосфера — фактически распадается на мозаичную этносферу, мозаику этносов [Гумилев 1993: 104]. Гумилев, к сожалению, мало известен на Западе, а его репутация в России неоднозначна, однако эта его мысль, несомненно, верна. И ликвидация всей этносферы представляется задачей опасной, страшной и совершенно неисполнимой.
К берегам Утопии
По мысли Сергея Эрлиха, важным фактором объединения должна стать «глобальная память» о «травмирующем опыте» прошлого. При этом чужие станут своими. Люди научатся принимать чужую трагедию как свою собственную. В качестве примера он приводит память о Холокосте. Не уверен, что люди во всем мире воспримут как свою трагедию еврейского народа в годы Второй Мировой войны. Как сейчас относятся к Холокосту на Ближнем Востоке? И что знают о нем в Китае, Индонезии, Вьетнаме? В начале 2012 года на развлекательном российском телеканале МузТВ, во время шоу «Безумно красивые», две московские студентки сказали, что «Холокост — это клей для обоев». Конечно, девушек просветили, свозили на экскурсию в Аушвиц-Биркенау. Теперь они знают, что такое Холокост. Но нет уверенности в том, что можно будет так же просветить все население земного шара.
Однако даже если это удастся, перед Сергеем Эрлихом и его сторонниками встанет еще более сложная проблема. А как быть с памятью о геноциде армян? Само упоминание о нем поссорит с турками и азербайджанцами. А отказ от упоминания вызовет возмущение армян. Когда миллионы турок и азербайджанцев примут трагедию 1915 года как собственную, я соглашусь с Сергеем Эрлихом. Пока что такая величественная и трогательная картина может существовать лишь в воображении. В достаточно развитом, богатом воображении.
Сергей Эрлих как профессиональный и весьма квалифицированный историк понимает, что политики и полководцы не смогут стать частью общей исторической памяти человечества. Уинстон Черчилль — герой для англичан, но для жителей Индии и Кении — он колонизатор и преступник. Полководец Александр Суворов — герой для русских, а для поляков он жестокий завоеватель и враг. Поэтому Эрлих предлагает обратиться к деятелям не политики, а культуры. Именно они должны сыграть важнейшую роль в формировании общечеловеческой памяти. Не случайно глава, посвященная этой идее, называется «Шекспир наш». Да, пример Шекспира удачен. Он оказался близок и понятен не только англичанам и вообще большинству европейцев, но и русским, и японцам. Его успеху в континентальной Европе не помешало даже проставление завоевателя Генриха V, который едва не ликвидировал французскую государственность. Но далеко не все национальные гении так же понятны и востребованы за пределами национальной культуры, как Шекспир. Скажем, упомянутый выше Шевченко — гений украинской культуры. Но его стихи очень многое теряют в переводе даже на близкий русский язык, лишаются своей силы, музыкальности, напевности, очарования. То же самое происходит со стихами многих поэтов. Да и прозаики не всегда переводимы. Скажем, в списке русских авторов, которых Эрлих предлагает включить в общечеловеческий пантеон, нет Андрея Платонова. Это один из величавших русский писателей, но его язык практически не поддается адекватному переводу. Для русского главный гений не Толстой и не Достоевский, а Пушкин. Но ему места, как я понимаю, не нашлось, равно как и Лермонтову.
Вот что пишет Сергей Эрлих: «Для россиян на первом месте должны быть корифеи национальной памяти: Толстой и Достоевский, Чайковский и Шостакович, создатели русской средневековой иконы и русского авангарда, Менделеев и Бахтин, Зворыкин и русские исследователи Вселенной».
Почему в этом списке русские иконописцы и представители русского авангарда? Наверное, потому что их работы сейчас наиболее востребованы на «рынке» мирового искусства. Но связано ли это с их мастерством и оригинальностью, или просто с модой, которая играет колоссальную роль не только в искусстве и литературе, но и в гуманитарных науках? Мне обидно, что в этот список не попали представители русской портретной живописи XVIII и начала XIX веков. Вспомним хотя бы картины из цикла Дмитрия Левицкого «Смолянки». Живописец тонко передал в портретах этих юных девушек жеманство и наигранное кокетство, характерное для той эпохи, вместе с их же наивностью и непосредственностью. Каждая уникальна. Они не гении мысли и не светила науки, но и обычная, совсем еще юная девушка – личность, каждая — целый мир. И все это мы видим в картине художника, а не в объяснениях искусствоведа, как это нередко случается с произведениями художников XX века. Возьмем портрет богача, мецената и садовода Прокофия Демидова работы того же Левицкого, или портрет императрицы Екатерины II на прогулке — картину Василия Боровиковского. Перед нами живые, оригинальные люди. Они изображены так подробно, так выразительно, что картины показывают нам характеры, привычки, вкусы Демидова и Екатерины не хуже хорошего историка или биографа. Мария Лопухина на портрете Боровиковского стала едва ли не русской «Джокондой». Это невероятная, загадочная картина. Модель художника рано умерла, но, как писал русской поэт Яков Полонский: «красоту ее Боровиковский спас».
Так часть души ее от нас не улетела,
И будет этот взгляд и эта прелесть тела
К ней равнодушное потомство привлекать,
Учить его любить, страдать, прощать, молчать.
И все это надо променять на цветные мазки Кандинского, на геометрические фигуры Малевича, которыми принято восхищаться?
Сергей Эрлих не написал, что же останется в его новом глобальном мире, скажем, от французского искусства. Предположу по аналогии с искусством русским, что останутся импрессионисты конца XIX века и Парижская школа первой половины XX века. А Пуссен? Ватто? Буше? Энгр? Их на свалку истории искусства?
Даже на этих примерах видно, как обеднеет мировая культура, если из соцветия национальных культур появится общемировой «пантеон памяти», а все, что не войдет в него, будет отброшено как малоценное для объединенного человечества. Очень грустная утопия.
Но все же именно утопия. Об этом можно говорить достаточно уверенно. Дело в том, что в истории человечества была попытка создать общую идентичность с общей памятью, системой ценностей и пантеоном героев. И Сергей Эрлих это отлично знает. Он даже пишет о том, как в Советском Союзе 1920-х годов пытались «создать идентичность, используя интернациональные ценности будущей мировой революции и отрицая «проклятое прошлое русского самодержавия», националистические чувства». Лапидарно, но исключительно точно выразил эту идею поэт Владимир Маяковский в стихотворении «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»: «в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем». Идеалы Маяковского и Эрлиха в этом совпадают. Оба сторонники интернационализма и противники не только национализма, но и буржуазности.
Однако советский эксперимент не удался. И не только потому, что Сталин решил его свернуть и заменить интернационализм «патриотическим воспитанием». Как убедительно показал Дэвид Бранденбергер в своих монографиях «Сталинский руссоцентризм» (Бранденбергер 2017) и «Национал-большевизм» (Brandenberger 2002), поворот в национальной политике Сталина был тактическим и прагматическим. В конце 1920-х, согласно данным ОГПУ, очень многие люди в СССР не были готовы воевать за интересы мирового пролетариата и за власть большевиков. Интернациональные ценности плохо приживались, не становились родными или хотя бы просто значимыми. Поэтому Сталину пришлось обратиться к более действенному способу мобилизации населения, каковым и оказался «руссоцентризм». Но это не значит, будто проект создания интернациональной социалистической общности был оставлен в прошлом. Им занимались параллельно. Создание единой советской литературы было частью проекта создания советского народа: «…советская литература не является только литературой русского языка, это — всесоюзная литература. Так как литературы братских нам республик, отличаясь от нас только языком, живут и работают при свете и под благотворным влиянием той же идеи, объединяющей весь раздробленный капитализмом мир трудящихся, ясно, что мы не имеем права игнорировать литературное творчество нацменьшинств только потому, что нас больше» (Стенографический отчет 1934: 15), — говорил 17 августа 1934 года на первом съезде советских писателей Максим Горький, один из идеологов сталинского режима. Русские писатели и переводчики много лет переводили на русский язык грузинских, украинских, армянских, узбекских, таджикских (фактически, таджико-персидских) авторов. Эти книги печатались огромными тиражами, а переводчики зарабатывали себе на богатую по советским стандартам жизнь, так как государство не жалело средств на воспитание единого советского народа. С 1939 года выходил альманах, а с 1955 года ежемесячный журнал «Дружба народов». Он специализировался как раз на публикациях переводов писателей народов СССР.
Результаты оказались скорее разочаровывающими. Книги переведенных украинских, таджикских, узбекских, литовских авторов редко пользовались успехом у читателя. Студенты филологических факультетов презрительно именовали курс литературы народов СССР «дикой литературой», что было, конечно, самым настоящим выражением ксенофобии. И хотя в советской конституции 1977 года говорилось о советском народе как новой исторической общности, распад СССР и ожесточенные межэтнические конфликты показали, что эксперимент по созданию общесоветской (а в перспективе — всемирной) общности людей совершенно провалился. Стоит ли снова идти путем Ленина, Маяковского и Горького? Хорошо известно, куда ведет этот путь.
Эпилог
Но как же быть с ответом на вызовы современного мира? Ядерная угроза, глобальная экологическая катастрофа, рост неравенства, связанный с развитием новых технологий. Конечно, ответить на эти вызовы намного легче совместно, чем порознь. Но ничего не поделаешь. Когда в XIV веке по миру прокатилась пандемия чумы, справиться с нею было бы легче, если б люди объединились. Тогда бы удалось наладить более-менее эффективную систему карантинов. Увы, в XXI веке мы почти также далеки от объединения, как в XIV веке. Недавняя пандемия коронавируса это показала. Так что бороться с загрязнением окружающей среды и с угрозой ядерного конфликта будут отдельные нации и государства, хотя им наверняка удастся (иногда и теперь удается) кооперироваться во имя общих интересов.
Пожалуй, я отчасти согласен лишь с одной идеей Сергея Эрлиха. Она касается третьей угрозы. Речь даже не столько о неравенстве, сколько о том, что миллионы людей в скором времени потеряют работу. Но зато у них появится возможность сменить рутинный труд на творческий. Собственно, это давняя и тоже почти утопическая идея, но именно в наше время ее осуществление становится из фантазии реальностью. В России сейчас настоящий бум интереса не к чтению, а к самому литературному творчеству. Необыкновенной популярностью пользуются разнообразные писательские курсы. Я двадцать лет работаю в литературном журнале, много лет принимаю участие в различных литературных семинарах и фестивалях. По моим наблюдениям, в России сейчас больше сотни хороших прозаиков и примерно столько же, если не больше, хороших поэтов. Кроме того, в несколько раз больше тех, кто способен написать хотя бы один хороший рассказ, удачное стихотворение или книгу воспоминаний. Большинство из них никогда не станут известными писателями, но они находят радость уже в самом процессе творчества и вполне реализуются в творческом труде. А помимо литературы существует еще много сфер деятельности, где есть у людей появляется возможность самореализации. Сергей Эрлих пишет, будто в капиталистическом национальном государстве привилегия на творческую деятельность принадлежит избранным. Положение изменится только в новом мире, не раздельном на нации-государства. Но реальность, как видим, говорит о другом. Так что ответ и на этот вызов даст не объединенное человечество, а каждая страна в отдельности. Это вполне естественно, тем более, что развитие стран далеко не синхронно. Даже Россия и страны Европы живут как бы в разных исторических временах, что говорить о других странах и регионах. Лучше идти в будущее порознь, но зато мирно.
Библиографический список
Андерсон 2001 — Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001.
Аристотель 1983 — Аристотель. Сочинения: В 4 томах. Т. 4. М., 1983.
Беляков 2013 — Беляков С.С. Гумилев сын Гумилева. М., 2013.
Беляков 2022 — Беляков С.С. Парижские мальчики в сталинской Москве. М., 2022.
Беда Достопочтенный 2003 — Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов. СПб, 2003.
Библия. Книги Священного Писания канонические /Современный русский перевод. М., 2011.
Бовуар де 2018 — Бовуар де С. Зрелость. М., 2018.
Бранденбергер 2017 — Бранденбергер Д. Сталинский руссоцентризм. Советская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931–1956 гг.). М., 2017.
Бродель 2019 – Бродель Ф. Мировое и переферийное пространства // Фукуяма Ф., Бродель Ф. Триумф глобализма. Конец истории или начало? М., 2018.
Вебер 2017 — Вебер М. Хозяйственная этика мировых религий: Опыты сравнительной социологии религии. Конфуцианство и даосизм. СПб., 2017.
Геллнер 1992 — Геллнер Э. Пришествие национализма. Мифы нации и класса // Международный философский журнал. 1992. № 1. С. 9-61.
Геродот 2017 — Геродот. История. М., 2017.
Герцен 1956 — Герцен А.И. Былое и думы. 1852—1868. Части I-III // Герцен А.И. Собрание сочинений в 30 т. Т. 8. М., 1956.
Гумилев 1993 — Гумилев Л.Н. Этносфера: История людей и история природы. М., 1993.
Дмитриев 2019 — Дмитриев М.В. «Средневековье» и «модерность»? Две необходимые иллюзии в контексте вопроса о «национальном» [Электронный ресурс] // Vox medii aevi. 2019. Vol. 2(5). С. 192–208. URL: http:// voxmediiaevi.com/2019-2-dmitriev
Жур 1996 – Жур П.В. Труды и дни Кобзаря. Л.,1996.
Зализняк 2008 — Зализняк А.А. «Слово о полку Игореве»: взгляд лингвиста. — 3-е изд. доп. М., 2008.
Записки Юлия Цезаря 1948 — Записки Юлия Цезаря и его продолжателей о Галльской войне, об Александрийской войне, об Африканской войне. М.—Л., 1948.
Каптерев 2015 — Каптерев Н.Ф. Собрание сочинений. Т. 1. 2015. URL: https://www.litres.ru/book/nikolay-kapterev/sobranie-sochineniy-tom-1-11828804/
Кембриджская история 2021 — Кембриджская история капитализма. Том 1: Подъем капитализма: от древних истоков до 1848 года / Под ред. Ларри Нила и Джеффри Уильямсона. М., 2021.
Коробов 2013 — Коробов П. Ход верблюдом. Российские миллиардеры отметили Песах в пустыни // Коммерсантъ. 2013. № 55.
Макарова 2005 — Макарова Е.А. Национальная мысль и национальное сознание в Англии // Национальная идея в Западной Европе в Новое время. Очерки истории / Отв. редактор В. С. Бондарчук. — М., 2005.
Малинин 2007 — Малинин Ю.П. Людовик Святой // Жан де Жуанвиль. Книга благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика / изд. подг. Г. Ф. Цыбулько, Ю. П. Малинин, А. Ю. Карачинский. СПб., 2007.
Маркс 1955 — Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. М., 1955. Т. 3.
Мильтон 1907 — Мильтон Дж. О свободе печати. Речь к Английскому парламенту (Ареопаги тика) / Полн. пер. с англ. под ред. П.Когана, с предисл. А. Рождественского. СПб., 1907.
Песнь о Роланде 1964 — Песнь о Роланде. Старофранцузский героический эпос. М.—Л., 1964.
Петрей де Ерлезунда 1867 — Петрей де Ерлезунда П. История о великом княжестве Московском, происхождении великих русских князей, недавних смутах, произведенных там тремя Лжедмитриями, о московских законах, правах, вере и обрядах, которую собрал, описал и обнародовал Петр Петрей де Ерлезунда в Лейпциге 1860 года / Пер. с немецкого А.Н. Шемякина. М., 1867. (Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском Университете 1865–67)
Ростовцев 2000 — Ростовцев М.И. Общество и хозяйство в Римской империи. Т.1. М., 2000.
Слово о полку Игоревне — Слово о полку Игореве. Подготовка текста, перевод и комментарии О. В. Творогова // Библиотека литературы древней Руси. Т. 4. СПб., 1997. URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4877
Слово о погибли Русской земли — Слово о погибли Русской земли после смерти великого князя Ярослава // Библиотека литературы древней Руси. Т. 5. СПб., 1997. URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4953
Стенографический отчет 1934 — Первый всесоюзный съезд советских писателей 1934. Стенографический отчет. М,. 1934.
Тиньков 2010 — Тиньков О.Ю. Я такой как все. М., 2010.
Фюстель де Куланж — Фюстель де Куланж Н.Д. Римская Галлия. М., 2021.
Хюбнер 2001 — Хюбнер К. Нация: от забвения к возрождению. М., 2001.
Шевченко 2003 — Шевченко Т.Г. Зібрання творів: У 6 т. К., 2003. Т. 1: Поезія 1837-1847. — С. 128–190.
Янковская 2010 — Янковская Н.Б. Ойкумена амарнской эпохи и Крит // История и современность. 2010. № 1. С. 35–60.
Brandenberger 2002 — Brandenberger D. National Bolshevism. Stalinist Mass Culture and the Formation of Modern Russian Identity, 1931 — 1956. Harvard University Press, 2002.
Gellner 2006 — Gellner E. Nations and Nationalism. Second edition. Introduction by John Breuilly. Ithaca, New York, Cornell University Press, 2006,
Foxe — Foxe J. Book of Martyrs, containing an Account of the Sufferings and Death of the Protestants in the Reign of Queen Mary. URL: https://pdflake.com/wp-content/uploads/2022/10/Foxes-Book-of-Martyrs-PDF.pdf
Hobsbawm 1991 — Hobsbawm E.J. Nations and Nationalism Since 1780: Programme, Myth, Reality. Cambridge University Press, 1991.
Low 2012 — Low M. Physical Anthropology in Japan: The Ainu and the Search for the Origins of the Japanese. Current Anthropology, Vol. 53, No. S5. April 2012. pp. S57-S68. URL: https://www.journals.uchicago.edu/doi/epdf/10.1086/662334
Genetic Heritage 2015 — Kushniarevich A, Utevska O, Chuhryaeva M, Agdzhoyan A, Dibirova K, Uktveryte I, et al. (2015) Genetic Heritage of the Balto-Slavic Speaking Populations: A Synthesis of Autosomal, Mitochondrial and Y-Chromosomal Data. PLoS ONE 10(9). URL: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0135820
The Invention of Tradition 1983 — The Invention of Tradition / Ed. by Eric Hobsbawm and Terence Ranger. Cambridge University Press, 1983.
References
Anderson B. Voobrazhaemye soobschestva. Razmyshleniya ob istokax i rasprostranenii nazionalizma. Moscow, 2001.
Aristotel’. Sochineniya: v 4 tomah. T. 4. Moscow, 1983.
Beliakov S.S. Gumilev syn Gumileva. Moscow, 2013.
Beliakov S.S. Parizhskiye mal’chiki v stalinskoy Moskve. Moscow, 2022.
Beda Dostopochtennyj. Cerkovnaya istoriya naroda anglov. St. Petersburg, 2003.
Biblia. Knigi Sviachennogo Pisaniya kanonicheskiye / Sovremenny russky perevod. Moscow, 2011.
Bovuar de S. Zrelost’. Moscow, 2018.
Brandenberger D. Stalinskij russocentrism. Sovetskaya massovaya kultura I formirovaniye russkogo nacionalnogo samosoznaniya (1931-1956). Moscow, 2017.
Brandenberger D. National Bolshevism. Stalinist Mass Culture and the Formation of Modern Russian Identity, 1931 — 1956. Harvard University Press, 2002.
Brodel' 2019 – Brodel' F. Mirovoe i pereferijnoe prostranstva // Fukuyama F., Brodel' F. Triumf globalizma. Konec istorii ili nachalo? Moscow, 2019.
Dmitriev M.V. «Srednevekov'e» i «modernost'»? Dve neobhodimye illyuzii v kontekste voprosa o «nacional'nom». Vox medii aevi. 2019. Vol. 2(5). S. 192–208. URL: http://voxmediiaevi.com/2019-2-dmitriev
Fox J. Book of Martyrs, containing an Account of the Sufferings and Death of the Protestants in the Reign of Queen Mary. URL: https://pdflake.com/wp-content/uploads/2022/10/Foxes-Book-of-Martyrs-PDF.pdf
Fyustel' de Kulanzh N.D. Rimskaya Galliya. Moscow, 2021.
Gellner E. Prishestviey nacionalisma. Mify nacii I klassa. Mezhdunarodny filosofsky zhurnal. 1992. №1. C. 9-61.
Gellner E. Nations and Nationalism. Second edition. Introduction by John Breuilly. Ithaca, New York, Cornell University Press, 2006.
Gerodot. Istoriya. Moscow, 2017.
Gercen A.I. Byloe i dumy. 1852-1868 Chasti I-III // Gercen A.I. Sobranie sochinenij v 30 t. T. 8. Moscow, 1956.
Gumilev L.N. Etnosfera: istoria ludej i istoria prirody. Moscow, 1993.
Hobsbawm E. J. Nations and Nationalism Since 1780: Programme, Myth, Reality. Cambridge University Press, 1991.
Hyubner K. Naciya: ot zabveniya k vozrozhdeniyu. Moscow, 2001.
Kapterev N.F. Sobranie sochinenij. T. 1. 2015. URL: https://www.litres.ru/book/nikolay-kapterev/sobranie-sochineniy-tom-1-11828804/
Kembridzhskaya istoriya kapitalizma. Tom 1: Pod"em kapitalizma: ot drevnih istokov do 1848 goda / Pod red. Larri Nila i Dzheffri Uil'yamsona. Moscow, 2021.
Korobov P. Hod verblyudom. Rossijskie milliardery otmetili Pesah v pustyni // Kommersant. 2013. № 55.
Kushniarevich A, Utevska O, Chuhryaeva M, Agdzhoyan A, Dibirova K, Uktveryte I, et al. Genetic Heritage of the Balto-Slavic Speaking Populations: A Synthesis of Autosomal, Mitochondrial and Y-Chromosomal Data. PLoS ONE 10 (9). URL: https://doi.org/10.1371/journal.pone.0135820
Low M. Physical Anthropology in Japan: The Ainu and the Search for the Origins of the Japanese. Current Anthropology, Vol. 53, No. S5. April 2012. URL: https://www.journals.uchicago.edu/doi/epdf/10.1086/662334
Makarova E.A. Nacional'naya mysl' i nacional'noe soznanie v Anglii // Nacional'naya ideya v Zapadnoj Evrope v Novoe vremya. Ocherki istorii / Otv. redaktor V. S. Bondarchuk. Moscow, 2005.
Malinin YU.P. Lyudovik Svyatoj. Zhan de Zhuanvil'. Kniga blagochestivyh rechenij i dobryh deyanij nashego svyatogo korolya Lyudovika / izd. podg. G. F. Cybul'ko, Yu. P. Malinin, A. Yu. Karachinskij. St. Petersburg, 2007.
Marks K., Engel's F. Sochineniya. Moscow, 1955. T. 3.
Mil'ton Dzh. O svobode pechati. Rech' k Anglijskomu parlamentu (Areopagitika). St. Petersburg, 1907.
Pesn' o Rolande. Starofrancuzskij geroicheskij epos. Moscow—Leningrad, 1964.
Petrej de Erlezunda P. Istoriya o velikom knyazhestve Moskovskom, proiskhozhdenii velikih russkih knyazej, nedavnih smutah, proizvedennyh tam tremya Lzhedmitriyami, o o moskovskih zakonah, pravah, vere i obryadah, kotoruyu sobral, opisal i obnarodoval Petr Petrej de Erlezunda v Lejpcige 1860 goda. Moscow, 1867. (Chteniya v Imperatorskom Obshchestve Istorii i Drevnostej Rossijskih pri Moskovskom Universitete 1865–67).
Rostovcev M.I. Obshchestvo i hozyajstvo v Rimskoj imperii. T.1. Moscow, 2000.
Shevchenko T.G. Zіbrannya tvorіv: U 6 t. T. 1: Poezіya 1837-1847. Kyev, 2003.
Slovo o polku Igoreve. Podgotovka teksta, perevod i kommentarii O. V. Tvorogova. Biblioteka literatury drevnej Rusi. T. 4. URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4877
Slovo o pogibeli Russkoj zemli posle smerti velikogo knyazya Yaroslava. Biblioteka literatury drevnej Rusi. T. 5. URL: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4953
Stenograficheskij otchet. Pervyj vsesoyuznyj s"ezd sovetskih pisatelej. Moscow, 1934.
The Invention of Tradition / Ed. by Eric Hobsbawm and Terence Ranger. Cambridge University Press, 1983.
Tin'kov O.Yu. Ya takoj kak vse. Moscow, 2010.
Veber M. Hozyajstvennaya etika mirovyh religij: Opyty sravnitelnoy sociologii religii. Konfucianstvo I daocism. St. Petersburg, 2017.
Yankovskaya N.B. Ojkumena amarnskoj epohi i Krit. Istoriya i sovremennost'. 2010. № 1.
Zaliznyak A.A. «Slovo o polku Igoreve»: vzglyad lingvista. 3-e izd. dop. Moscow, 2008.
Zapiski Yuliya Cezarya 1948 — Zapiski YUliya Cezarya i ego prodolzhatelej o Gall'skoj vojne, ob Aleksandrijskoj vojne, ob Afrikanskoj vojne. Moscow—Leningrad, 1948.
Zhur P.V. Trudy I dni Kobzar’a. Leningrad, 1996.
[1] В другом русском переводе: «надлежало тебе отдать моё серебро торгующим», в английском переводе — «банкирам»: «you ought to have my money with the bankers».
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.