„Бывшая Чехословакия сохранилась в виде общего культурного пространства“. Словацкий взгляд на опыт сосуществования с чехами в едином госпроекте в XX веке.
В беседе участвовали словацкие ученые Марина Завацка и Юрай Марушьяк
Марина Завацка – старший научный сотрудник Института истории Словацкой академии наук (САН)
Юрай Марушьяк – PhD, старший научный сотрудник Института политических наук САН.
Перевод со словацкого: Любор Матейко, PhD, доцент Университета имени Я.А. Коменского в Братиславе.
Вопросы формулировали В. Никитин и А. Стыкалин (Институт славяноведения РАН)
В беседе с историками Словакии излагается взгляд современной словацкой историографии на свою национальную историю в новейшее время, на чехословацкий проект и на опыт пребывания чехов и словаков в одном государстве. Затрагивается ряд ключевых проблем словацкой национальной памяти.
Ключевые слова: образование Чехословацкого государства, Томаш Масарик, межвоенная Чехословакия, мюнхенское соглашение 1938 г., Словакия времен второй мировой войны, социалистическая Чехословакия, чехословацкий 1968 год, бархатная революция 1989 г., распад чехословацкого государства.
“The former Czechoslovakia has been preserved as a common cultural space”. Slovak view on the experience of coexistence with the Czechs in a single state project in the 20th century
Juraj Marušiak — PhD, Senior Researcher at the Institute of Political Sciences of the Slovak Academy of Sciences (Slovakia) polimars@savba.sk
Marína Zavacká — PhD, Senior Researcher at the Institute of History of the Slovak Academy of Sciences marina.zavacka@savba.sk
Ľubor Matejko — PhD, Associate Professor at the University named after Komenský in Bratislava (Slovakia) lubor.matejko@gmail.com
The view of contemporary Slovak historiography on the national history in the XX-th century, on the Czechoslovak project and on the experience of the stay of Czechs and Slovaks in one state is presented in a conversation with historians of Slovakia. A number of key problems of the Slovak national memory are touched upon.
Key words: formation of the Czechoslovak state, Tomas Masaryk, interwar Czechoslovakia, Munich agreement of 1938, Slovakia during the Second World War, socialist Czechoslovakia, Czechoslovak 1968, Velvet Revolution of 1989, collapse of the Czechoslovak state.
1. Итак, в первой нашей беседе со словацкими историками, материалы которой были опубликованы в ИЭ в 2021 г. (№3), речь шла о ключевых проблемах истории вашего народа в региональном, имперском и общеевропейском контексте начиная с раннего средневековья и до распада монархии Габсбургов. Но ваше (т.е. словаков) совместное бытие в едином проекте в XX в. с чехами заслуживает, конечно, отдельного разговора.
ХХ век подарил словакам больше государственных образований на территории современной Словакии, чем существовало до этого. Это три Чехословацкие Республики, две Словацкие Республики, Чехословацкая Социалистическая Республика и Чешская и Словацкая Федеративная Республика. Затем примерно 30 лет тому назад наступило время очередного развода, одного из самых мирных, спокойных и дружественных в современной истории, но все же развода – уже чешско-словацкого. К столетию образования Первой Чехословакии возникает вопрос: насколько проект Томаша Масарика в принципе (в соответствии со своим изначальным замыслом, независимо от ошибок в его практической реализации) способен был удовлетворить словаков, отвечая в тех условиях хотя бы в некоторой мере интересам их национального развития? Могли ли словаки найти для себя более благоприятную нишу в рамках этого проекта, что ослабило бы сильные центробежные тенденции в межвоенной демократической Чехословакии, представленные не только с немецкой и венгерской, но и со словацкой стороны, в частности «автономистским движением», возглавляемым А. Глинкой?
Марина Завацка: Может казаться некоторым парадоксом, хотя и достаточно понятным при более детальном рассмотрении, что в политическом контексте существующей уже четверть столетия демократической Словацкой Республики в 2018 г. отмечалась столетняя годовщина образования Чехословакии – причем в атмосфере, которая характеризовалась ослаблением «национальных» (в смысле этнических) мотивов дискурса об истории и перенесением внимания на его гражданские, демократические основы.
Если говорить об «этнизирующей» точке зрения, то следует отметить также смещение акцентов в постановке вопросов: вместо вопроса «что республика должна была “дать“ народу» наблюдается переход к оценке возможностей того, до какой степени вообще сам народ был в состоянии воспользоваться предоставленными ему возможностями. Результатом стала более взвешенная оценка реальных возможностей межвоенной Чехословацкой республики при инвестировании в культуру, образование, здравоохранение, социальную политику, экономику, а также ее отношения к этническому разнообразию в этот чрезвычайно трудный период[1].
Дело в том, что сегодня уже сами словаки, находясь в положении мажоритарного этноса в своем государстве, имеют свой собственный опыт и собственные проблемы с включением в словацкое общество (в образовательном, языковом и культурном плане) некоторых общин, которые воспринимаются как менее развитые, что делает более шаткими аргументы в пользу критики государственной политики Чехословацкой Республики, проводившейся сто лет назад, и – в свою очередь – делает более отчетливыми тогдашние успехи.
Например, в современной Словакии проживают тысячи детей из ромских (цыганских) семей, которые подлежат обязательному школьному образованию, но в момент их поступления в школу они не владеют языком обучения. И государство по-прежнему не предоставляет им возможности получить образование на родном языке, хотя именно право ребенка получить образование на родном языке было одним из основных требований, выдвигавшихся словацким национальным движением с XIX века. И в начале третьего десятилетия XXI в. общественному восприятию приходится свыкаться с образом недостающего мыла в школьных туалетах в своем государстве…
Со временем на шаткой почве очутился также давний упрек в ошибочном и несправедливом слиянии политических и этнических понятий, который является составной частью нарративов о проталкивании «чехословакизма» (точно так же, как раньше, до 1918 г., нарративов о преднамеренном смешении или неразличении понятий «мадьярский» и «венгерский»[2]).
Если при переводе на английский язык используется терминологическая пара Slovak / Slovakian, так же как в русском различается «русский» и «российский» или в английском English и British, в самом словацком языке это пока не только не привилось, а даже не созданы термины, которые отражали бы различие между этнической и политической словацкостью, то есть между этническими словаками и «политическими словаками» (гражданами Словацкой Республики), причем во втором термине должна приниматься во внимание, с одной стороны, реальность этнического разнообразия, и с другой – потребность зонтичного политического термина. Словацкий язык при толковании истории до 1918 г. последовательно различает термины «венгерский» (государственный) и «мадьярский» (этнический), и соответственно относительно периода после 1918 г. довольно бережно пользуется термином «чехословаки», который применительно к периоду после 1945 г. программно заменялся словосочетанием «чехи и словаки». Однако став с 1993 года «государственным языком», он так и остается в этом отношении нечувствительным к собственным этносообществам и пока в нем нет особого зонтичного неэтнического обозначения для граждан Словацкой Республики.
В этом контексте любая оценка того, насколько межвоенная Чехословакия создавала условия для национального, а также культурного, экономического и социального развития словаков, оказывается в зеркале того, насколько способно сегодняшнее словацкое государство уравновешивать шансы своих граждан и поддерживать развитие менее продвинутых регионов.
Еще одним источником изменения восприятия межвоенной ЧСР является практический опыт сегодняшних словацких граждан, в том числе историков, с политическим плюрализмом. Перестает действовать прежняя привычка, проникшая со временем в подсознание, редуцировать восприятие исторического процесса через призму программы одной (правящей) политической партии (автономистского движения партии Глинки, т.н. ľudákov, или же, позднее, коммунистического движения, ставившего во главу угла социальные, а не национальные задачи), и в создаваемый историками образ «словацкого общества» включаются также представители (и программы) других политических партий как равноправные элементы, а зачастую даже в роли доминирующих деятелей и политических сил. Наконец, в Словакии уже в первых выборах в 1920 г. победила чехословацкая социал-демократия, за двадцать лет существования межвоенной ЧСР в центральном правительстве сменилось более десяти министров-словаков из разных политических партий и в парламенте также сменились десятки словацких депутатов. Один из них, Милан Ходжа (Аграрная партия), стал на 3 года даже Премьер-министром Чехословакии. Сегодняшний практический опыт политического плюрализма также помогает понять функционирование тогдашней политической жизни, так как позволяет внедрить в общественное восприятие политики такие понятия как коалиция, переговоры и необходимость политических компромиссов.
Указанное смещение фокуса в последние десятилетия отразилось в постепенном ослаблении роли рутинной апологетической историографии, ограничивавшейся в словацкой людацкой традиции «борьбой за автономию» и в коммунистической традиции социальной борьбой. Наоборот, оно проявляется в количественном и качественном усилении аналитически ориентированной историографии, включая сравнительные исследования национализма (в том числе собственного) как бытового явления современной истории. Значительный сдвиг наблюдается в исследованиях экономической истории, истории социальной опеки, здравоохранения и образования, отношений между гражданами и армией, истории досуга и т. д., причем принимаются во внимание более широкие региональные контексты, как минимум в рамках Центральной Европы.
Юрай Марушьяк: Вопрос настолько гипотетический, что удовлетворительного ответа на него практически нельзя ожидать. В 1990-х гг. распались, помимо Чехословакии, еще две иные славянские федерации – централизованный Советский Союз с четко определенной иерархией отношений, а тажев значительной мере децентрализованная Югославия. Если говорить о Чехословакии, то первоначальный проект Масарика претерпел изменения еще до создания чехословацкого государства и позднее, в течение его существования. По-разному смотрели на государственное устройство Чехословацкой Республикисловацкие (а также чешские) политики в пору дискуссий о принятии Конституции ЧСР в 1920-м году, а с другой стороны, молодое поколение словацких политиков-аграрников и коммунистических интеллектуалов во второй половине 1930-х гг. Голоса, призывавшие к ликвидации чехословацкого (с октября 1938 г. уже чехо-словацкого) государства, были вплоть до критических моментов в истории существования этого государства в феврале-марте 1939-го года скорее маргинальным явлением. Если же говорить о правах меньшинств, то положение немецкого и венгерского меньшинств нельзя сравнивать со словаками, которые вместе с чехами принадлежали к «титульной» нации, равно как и с положением русинского/украинского населения Подкарпатской Руси, которое не считалось меньшинством, обладающим «внешней» родиной за пределами Чехословацкой республики, поскольку в то время никакого украинского государства не существовало. Несмотря на многие недостатки, чехословацкая языковая политика в отношении меньшинств была по сравнению с соседними странами (например, Польшей или Венгрией) относительно щедрой. Тем не менее, центробежные тенденции стали в среде меньшинств преобладать. Важно иметь в виду, что успех и неудача чехословацкой государственности определялись не только внутренними, но и внешними факторами.
Однако я не думаю, что чехо-словацкий проект оказался всецело неудачным. По моему мнению, его успехом является и тот факт, что раздел Чехо-Словакии в 1992-м г. прошел спокойно и мирно, и интенсивные связи между государствами-преемниками сохранились. Чехо-Словакия исчезла, но «бывшая Чехословакия» сохранилась в виде сети институциональных и межчеловеческих связей, постоянно присутствующего общего культурного пространства, по крайней мере с точки зрения массовой культуры, и наши государства не разделены непреодолимыми барьерами, ни физическими, ни ментальными.
2. Следующие вопросы тесно связаны с предыдущими. Какие оценки доминируют сегодня в словацкой историографии при обращении к Первой Чехословацкой республике и ее историческому наследию? Идут ли какие-либо дискуссии? Каковы образы Первой республики в словацкой исторической памяти? И относится ли день 28 октября к почитаемым в Словакии датам, как это имеет место в Чехии?
Марина Завацка: Дата 28 октября как день возникновения Чехословацкой республики с 2020 г. причислена парламентом к государственным праздникам. В связи со столетней годовщиной тех событий в 2018 г. был объявлен одноразовым государственным праздником сначала день 30 октября, поскольку тогда, не имея сведений о событиях в Праге 28 октября 1918 г., в городе Турчански св. Мартин собралась представительная группа словацких элит и несмотря на сохранявшуюся угрозу со стороны венгерских властей публично заявила о желании создать с чехами общую республику. В силу того, что официальные власти Чешской и Словацкой Республик в 2018 г. договорились отмечать оба дня вместе, фактически возобновился тот способ празднования, который установился в первые годы существования Чехословакии. Таким образом, годовщина в то время воспринималась (именно в Словакии) как трехдневный праздник. В связи с годовщиной 2018 г. дипмиссии Чешской Республики и Словацкой Республики по всему миру координировали свою деятельность и организовывали совместные памятные мероприятия. Эти инициативы постепенно также влились в волну совместных мероприятий, проведенных в 2020 году в связи с празднованием окончания Второй мировой войны и участия в ней чехословацких войск[3].
В 2018 г. было интересно наблюдать за тем, как общественное несогласие с господствовавшим много лет «пренебрежением» традицией празднования возникновения совместного государства проявилось в размахе культурных инициатив «снизу». Оказалось, что большинство словаков воспринимает ЧСР в принципе положительно, причем эти симпатии находили отклик также у молодого поколения, переплетаясь с трендами ностальгии и ретро. Можно упомянуть, например, кампанию за картографирование и восстановление т.н. рощ республики, посаженных к 10-летней ее годовщине в 1928 г., и обновление помещенных в них мемориальных камней, а также историко-тематические экскурсии с гидом по темам местной архитектуры времен «первой республики» или студенческие вечера поэзии межвоенного периода. Конечно, нельзя не отметить волну новых произведений искусства, особенно в области беллетристики, изобразительного искусства и театра, отражающих то время[4].
Юрай Марушьяк: Проект Чехословакии был с чешской стороны прежде всего политическим союзом, направленным против имперских и потенциально ассимиляторских амбиций немецкого национализма и, со словацкой стороны в свою очередь, против программы Великой Венгрии как монолитного национального государства. Эти факторы постепенно утратили свою актуальность после Второй мировой войны, причем ни чешская, ни словацкая сторона уже не проявляли достаточной готовности к достижению консенсуса по вопросу о государственном устройстве. Специфика ситуации современной Словакии в контексте Центральной Европы заключается в том, что раздел Чехословацкой Социалистической Федеративной Республики и создание независимой Словацкой Республики до сих пор воспринимаются как события, разделяющие общество, поскольку его часть, представляющая значительный интеллектуальный потенциал, воспринимает их как собственное политическое поражение, с которым до сих пор не примирилась. С другой стороны, та часть политического спектра, которая вышла победительницей из спора о независимости Словакии, не помогла «проигравшим» преодолеть эту травму – не только тем, что не предложила им возможность участвовать в управлении страной, а, наоборот, еще долго после возникновения независимого государства в 1993 г. делегитимизировала их мнения, ссылаясь на тот факт, что они выступали против создания независимой Словакии. Более того, в первые годы существования СР их даже дисквалифицировали обвинениями в «антисловацких» позициях. О том, что спор в словацком обществе пока не изжит, свидетельствует история с государственными наградами, врученными президентом Андреем Киской по случаю 25-летия образования независимой Словацкой Республики. Часть политического спектра высказывала президенту претензии по поводу того, что в День образования Словацкой Республикии, 1 января 2018 (как и в предыдущие годы) он присвоил высшие государственные награды личностям, выступавшим когда-то, в 1990-1992 гг., против самостоятельности Словакии.
Как сказано выше, в 2020-м г. годовщина основания Чехословакии, 28 октября, стала национальным праздником не только в Чешской Республике, но и в Словакии, хотя до этого словацкие политические элиты подобным инициативaм сопротивлялись. С другой стороны, в словацком обществе существует консенсус относительно преимуществ и значения Чехословацкой Республики для Словакии. Согласно опросу общественного мнения, организованному братиславским аналитическим центром IVO, агентством Focus и Центром исследования общественного мнения АН Чешской республики, материалы которого были опубликованы в октябре 2018 г., т. е. накануне празднования столетия возникновения ЧСР, аж 71 % жителей Словакии согласились с утверждением, что благодаря ЧСР словаки выжили как нация, и 64 % респондентов согласились с тем, что первая ЧСР была «в свое время образцом демократии и развитости». Аж 68 % респондентов оценивали образование ЧСР положительно и скорее положительно, тогда как в Чехии – 83 %. Высокий рейтинг – 59 % – получила также «нежная революция» 1989 года (в международном контексте известен скорее перевод чешской разновидности ее названия – бархатная). В Чехии по этому вопросу высказалось положительно 72 %. Таким образом, в данных вопросах позиции словацкой и чешской публики близки. В то же время словацкое общество разделено по этническому признаку в вопросе оценки распада Австро-Венгрии: 29 % словаков и 47 % словацких венгров считают, что разрушение монархии было ошибкой. Однако, как это ни парадоксально, 55 % словаков и аж 63 % словацких венгров (!) считали, что первая ЧСР была справедлива по отношению ко всем проживавшим на ее территории народам и национальностям[5]. Как бы то ни было, надо иметь в виду, что у части словацких граждан, относящихся к венгерской национальности, сохраняется «травма Трианона», так что эта словацко-венгерская проблема проявляется не только на межгосударственном уровне, но и в рамках внутренней политики.
Однако следует отметить, что, несмотря на в целом положительные воспоминания о Чехословакии, преобладающие в словацком обществе, это государство всё же распалось, хотя и не в одночасье. Хотя большинство населения, вероятно, не желало его конца, и соответственно, воспринимало происходившее с опасениями (что подтверждается большинством тогдашних опросов общественного мнения), в Братиславе, в отличие от недавних событий в каталонской Барселоне, во второй половине 1992-го г. не было массовых демонстраций с требованием сохранения единого государства. А среди представителей чешских и словацких элит, проживавших заграницей или печатавшихся в самиздате, были авторы (например, Зденек Млынарж, Ян Млынарик и Петр Питхарт), которые указывали на необходимость переоценки формального выражения в государственном устройстве отношений между чехами и словаками. Таким образом, можно говорить скорее о постепенном отмирании чехословацкого государства. Полноценное признание собственной государственной независимости в глазах большей части общества состоялось уже после ее обретения. Оно было связано с вступлением Словакии в ЕС в 2004 г. Только тогда идея раздела чехословацкой федерации завоевала симпатии большинства населения[6]. Если в 2003 г. лишь 49 % респондентов гордились тем, чего добилась Словакия как независимое государство, то в 2005 г. доля положительных ответов составляла уже 59 %[7].
13. Невозможно не спросить об образе в современной словацкой историографии Первой Словацкой Республики, в значительной мере действовавшей под диктовку Третьего рейха, а также об образе Словацкого национального восстания 1944 г. При чтении словацких авторов появляются совершенно разные образы обоих этих феноменов. Одни историки изображают государство Й. Тисо как воплощение «чаяний словацкого народа» или, по крайней мере, попытку выжить в тогдашней непростой Европе, а национально-освободительную борьбу против фашистского ига называют предтечей коммунизма. Другие только разоблачают словацких фашистов, не принимая, скажем, во внимание более или менее самостоятельной политики в вопросе о геноциде еврейского населения, и в связи с этим восторгаются Словацким национальным восстанием. Возможно ли объединить эти два подхода в некую общую канву? Смогут ли словацкие историки, хотя бы в будущем, достигнуть в этом сложнейшем вопросе какого-то компромисса?
Марина Завацка: Можно сказать, что в некоторой степени в историческом сообществе уменьшилось количество разногласий при толковании тех событий – эти расхождения зачастую были вызваны просто недостатком информации. В 1990-х гг. заняли относительно прочную позицию во внутреннем публичном дискурсе разные «мифические» версии, основанные на современной пропаганде и бытовавшие раньше в историографии послевоенной людацкой эмиграции. Тогдашняя ситуация была обусловлена тем, что исследования Словацкого государства 1939-1945 гг. были в коммунистический период в домашней, т.е. в словацкой историографии крайне ограничены и подвергались цензуре из-за множества структуральных сходств между режимами, правившими с 1939 по 1945 г. и с 1948 по 1989 г. Многие из этих долгое время просуществовавших нарративов людацкой эмиграции потеряли силу и были фактически опровергнуты архивными данными, полученными благодаря свободным исследованиям за последние тридцать лет. Имеются в виду, в частности, мифы о политической независимости словацкого государства[8] и о его экономических успехах[9], а также послевоенные апологетические версии, снимавшие с тогдашних политических элит их долю ответственности за Холокост[10].
Юрай Марушьяк: Учитывая нынешнее состояние исторических исследований, я не могу представить себе компромисс, который не предполагал бы минимального консенсуса, состоящего в осуждении и в отмежевании от политики режима Йозефа Тисо по отношению к политическим оппонентам, а также к гражданам еврейской и цыганской национальности, а также в признании ответственности тогдашних словацких властей за сотрудничество с нацистской Германией и за преступления против собственного населения. Современные исследования ясно показывают, что элиты вокруг Йозефа Тисо не только действовали под давлением нацистской Германии, но под ее покровительством также реализовывали свои собственные политические замыслы, в т.ч. связанные с гонениями, основанными на принципах расизма[11]. Отношение к этому вопросу будет еще долгое время обусловлено идеологической позицией авторов, поэтому думать о компромиссе в данном вопросе считаю мало продуктивным. Значительно важнее – поставить исследования этой темы в контекст европейской истории того времени с точки зрения анализа правящей идеологии и политической системы. В этом отношении считаю большим вкладом публикации таких авторов, как Антон Хрубонь, Милослав Сабо[12] и Якуб Драбик[13].
14. Венгерские историки уделяют большое внимание процессам обмена населением между Венгрией и Чехословакией в первые годы после Второй мировой войны, указывая на то, что эквивалентный обмен населением между двумя странами был невозможен, поскольку в Словакии проживало как минимум 700 тыс. венгров, тогда как количество неассимилированных словаков в Венгрии было значительно меньшим. Акцент делается, соответственно, на то, что планы избавиться от венгров могли заведомо быть осуществлены только насильственным путем. Не так давно в Институте славяноведения РАН вышел сборник документов из российских архивов по этой теме[14]. Представленные в нем документы показывают, что официальная Москва, особенно в 1947-1948 гг., занимала в этом конкретном вопросе довольно нейтральную, компромиссную позицию, старалась примирить, насколько это возможно, обе стороны. Эта тема привлекает сегодня внимание словацких историков и оставила какой-либо след не только в венгерской, но и в словацкой национальной памяти? И есть ли у словацких историков настрой дискутировать на этом поле с венгерскими историками?
Марина Завацка: По сравнению с венгерской историографией, тема обмена населением и принудительного переселения граждан внутри страны не привлекает большого внимания. Сам факт этих процессов никоим образом не отрицается, но их отражение обычно рассматривается в более широких сравнительных рамках. В историографии и социальном дискурсе это интерпретируется в первую очередь как совершенно понятная реакция на насильственное изгнание словаков и чехов с южных территорий после первого вхождения их в Венгрию вследствие первого венского арбитража 1938 году и на этнический террор, направленный против оставшихся на этих территориях словаков. Так, особенно в кругах, связанных с Матицей словацкой, в 90-е годы наблюдалось возрождение местного мученического культа восемнадцатилетней М. Кокошовой, убитой стрелой в 1938 г. в оккупированном городе Шураны во время демонстрации за использование словацкого языка в богослужении. Яркие воспоминания о жестоких издевательствах передавались также из поколения в поколение в семьях словаков, зачисленных в венгерскую армию. В круглые годовщины обычно публиковались также документы о кровавых событиях, связанных с оккупацией города Кошице, особенно тех, которые сопровождались актами линчевания граждан и были связаны с режимом Салаши. Достаточно спокойное восприятие в Словакии неэквивалентного числа перемещенных лиц в условиях послевоенного обмена населением может объясняться и тем фактом, что позиция победителя в принципе всегда отличается от позиции проигравшего в войне, а кроме того в случае последней существование многочисленного национального меньшинства давало повод для выдвижения требований пересмотра границ. Надо осознавать и общую турбулентность эпохи 1940-х годов, когда Словакия пережила несколько волн принудительного переселения, которое затронуло также мажоритарное население (деревни, сожженные на последних этапах войны; принудительная эвакуация населения на новые земли, в том числе в Судеты (после депортации немцев); выселения с территорий в целях реализации промышленных проектов; принудительное направление на работу в регионы по требованиям власти). Таким образом, припоминание подобного рода обид не является чем-то необычным также и для мажоритарного населения. Надо помнить и о том, что в отличие от перемещенных из Судетской области немцев, которых в настоящее время на этой территории реально нет, на словацком юге по-прежнему живет многочисленное венгерское меньшинство. И поскольку государство подходит к удовлетворению его культурных и образовательных потребностей с уважением, такое отношение способствует тому, что чувства старых несправедливостей не переносятся сильно в современность. Проблемой обмена населением и – шире – словацко-венгерскими отношениями в целом занимаются в долгосрочной перспективе, например, историки из Института социальных наук Словацкой академии наук в Кошице и из тамошнего университета[15], а также исследователи из института Forum в городе Комарно. Следует отметить, что исторический анализ состояния научных и медийных дискурсов, связанных с темой принудительных миграций в Центральной Европе, включая подраздел о словацко-венгерских отношениях, был предпринят (с опорой на обширную библиографию и публикацию набора исторических документов) в рамках проекта мюнхенского института Collegium Carolinum в 2008[16].
Юрай Марушьяк: Восприятие проблемы, о которой идет речь, связано с характером словацко-венгерских отношений. В обществах Центральной и Восточной Европы после 1989 г. преобладает дискурс самовиктимизации, т.е. восприятие себя («нас») как жертвы истории. Это также связано с тем, что политические изменения 1989 года, независимо от того, произошли ли они революционным путем или в форме переговоров, воспринимались общественностью не только как установление демократии и возможность строить экономику на рыночных принципах, но и как шанс для переформулирования концепции собственной государственности в условиях независимости от СССР (а в случае государств-правопреемников коммунистических федераций также как шаг к созданию национальных государств). Таким образом, общественный дискурс об истории в значительной степени национализирован, что является препятствием не только для поиска согласованных отправных точек, но и для признания того, что другая сторона имеет право воспринимать фундаментальные события истории иначе. Дело в том, что словацкая коллективная память больше отражает вопросы, связанные с пересмотром границ в 1938-1939 годах, положение словаков в Венгрии в эпоху Хорти, но значительно меньше вопросы, связанные с позицией чехословацкого государства (в т.ч. словацких политических элит), занятой после войны по отношению к гражданам венгерской национальности. Причем следует отметить, что послевоенный «обмен населением» содержал трагическую составляющую и с точки зрения судьбы словаков, поскольку ускорил процессы ассимиляции в среде словацкого меньшинства в Венгрии до такой степени, что оно в настоящее время находится на грани исчезновения. Это связано с тем, что в Словакию переселились его потенциальные лидеры, которые могли бы более активно участвовать в словацкой культурной и интеллектуальной жизни в Венгрии.
15. После непродолжительного существования Первой Словацкой Республики (1939–1945 гг.) в 1945 г. возникает послевоенная Чехословацкая Республика. Словацкие политики из Демократической партии в связи с этим ставят вопрос о последующем государственном устройстве Чехословакии, имея в виду место и положение словаков в этой стране. Коммунистический переворот февраля 1948 г. отложил на двадцать лет урегулирование этого вопроса. Только в 1968 г. в Чехословакии возникает федеративное устройство. Но после «бархатной революции» словаками вновь поднимаются вопросы об их статусе и положении уже в рамках новой федерации, в посткоммунистических условиях. Это приводит к распаду ЧСФР. Это все звенья одной цепи, дающие право историку сформировать тезис о продолжительной, многоэтапной борьбе словаков за право на реализацию собственной государственности?
Марина Завацка: В этом вопросе скрывается несколько отправных точек, которые хочется прокомментировать. Прежде всего, если иметь в виду международное право, международно признанная Чехословацкая Республика существовала непрерывно с 1918 по 1992 год. Только тогда она разделилась на два государства, Словацкую и Чешскую Республики, которые являются ее наследниками.
Таким образом, с точки зрения международного права после войны не возникает «новая» республика, под советским влиянием меняется лишь политическая система прежней республики: на место межвоенной демократии здесь, как и в других странах региона, приходит т.н. «народная демократия». Итак, в связи с мартом 1939 г., имея в виду дальнейшее развитие, правильнее было бы говорить о декларации (которая не вызывает сомнений) автономным парламентом в Братиславе военного словацкого государства, нежели о его «возникновении» и «существовании», поскольку параллельное существование двух государств на одной территории юридически невозможно. С другой стороны, если мы примем точку зрения, согласно которой критерием для существования государства является, помимо акта декларации, лишь определенный тип собственных правительственных структур, вооруженных сил и некоторое дипломатическое признание, тогда на историческое первенство может претендовать уже Словацкая Советская Республика, провозглашенная в 1919 году в городе Прешов.
Таким образом, сегодняшняя Словацкая Республика является законным наследником чехословацкого государства, существовавшего непрерывно с 1918 по 1992 год, причем, если в качестве модели принять традиционную французскую нумерацию по принятым конституциям, тогда она является первой, имея с 1993 г. ту же самую Конституцию.
Вторым проблемным вопросом является априорная интерпретация государства как института осуществления прав и развития наций или этносов, поскольку приоритетом демократического государства является обеспечение и развитие прав граждан. В этом смысле «национальный вопрос» можно рассматривать как классическую составляющую политического инструментария, используемого для продвижения различных внутренних и внешнеполитических программ. Четко прослеживается, например, то, как поколение молодых амбициозных словацких политиков в Коммунистической и Демократической партиях с 1945 года осваивало национальную риторику и отмежевывалось от старших по возрасту «заслуженных» ветеранов сопротивления, причем это касалось в одинаковой степени старых кадров гражданского и коммунистического сопротивления, военнослужащих и представителей лондонской эмиграции. По сохранившимся жалобам, они последовательно настаивали на использовании этой риторики, не отказываясь даже от применения инструментов цензуры. Например, прозвучавшее в публичных выступлениях слово «чехословаки» исправлялось в подконтрольной Гусаку прессе на «чехи и словаки». Иной пример: в словацкой печати запрещалось печатать критические отголоски читателей о бессмысленности, бесполезности или недееспособности институтов власти, полномочия которых ограничивались территорией Словакии и которые общественности представлялись как «национальное достижение».
Тема «равенства народов» органически присутствовала в публичном дискурсе после войны, но она была отнюдь не столь горячей, как это позднее представлялось в историографии времен правления Гусака. То же самое можно сказать и о «программе федерализации», которая не стала предметом хотя бы символического плебисцита «коммунистического типа», так как и в самой Словакии нельзя было рассчитывать в более свободных политических условиях второй половины 1960-х гг. на достаток «послушных» голосов «за». Эта модель, наконец, повторилась в начале 1990-х годов. Тогда победившая политическая партия В. Мечиара не декларировала своей целью независимость Словакии, но после того, как переговоры по экономическим вопросам с победившей на выборах в чешских землях политической репрезентацией оказались в тупике, она освоила программу независимости и стала использовать риторику «тысячелетнего желания» народа жить в собственном государстве. Следует отметить, что такого рода изменения Конституция допускала лишь на основании референдума, проведения которого, кстати, требовали в петициях миллионы граждан [17].
Однако анализ процессов, связанных с национализмом как социальным явлением, остается важным направлением исторических исследований. Можно сказать, что в этой области, пожалуй, проявило себя наиболее концентрированным образом новое поколение коллег, адекватно ориентирующееся в исследовательских инструментах нескольких областей социальных наук – социальной и культурной антропологии, лингвистики и т.д. Символической вехой, датирующей вступление этого поколения в активную деятельность, можно считать совместный труд молодых (тогда) ученых, , вышедший под названием «Как исследовать нацию»[18], после которого, пожалуй, каждый из авторов издал собственную монографию. Важно также, что словацкий национализм остается не только предметом исследований словаков, но и стандартной темой международных исследований. Среди новейших работ можно упомянуть работу Роберта Зекера об аккультурации словацких иммигрантов в расистском дискурсе в Соединенных Штатах в начале XX века[19] или книгу новозеландского историка Александра Максвелла о «повседневном национализме» на территории Венгерского королевства в XIX веке с особым акцентом на Словакию[20].
Юрай Марушьяк: В первую очередь, с точки зрения международного права, следует отвергнуть тезис о преемственности между нынешней Словацкой Республикой и Словацким государством, т.е. Словацкой Республикой периода 1939-1945 гг. Дискуссии о конституционном устройстве Чехословацкой Республики после Второй мировой войны велись в условиях консенсуса по вопросу признания беспрерывного существования ЧСР и после ее фактического крушения в марте 1939 г. Послевоенным элитам словацкой политики нельзя приписывать цель построения независимой словацкой государственности, поскольку такой постулат по вопросу отношений между чехами и словаками в рамках ЧСР (ЧССР) не ставился: в период 1945-1968 гг. они стремились или к асимметричной модели внутреннего устройства ЧСР, или же, в 1968 г., к федеративному устройству. Исторические процессы не происходят в соответствии с заранее определенным планом, а являются результатом сочетания разных обстоятельств, разных межличностных и межгрупповых взаимодействий, возможностей и невозможностей, а также различных выборов, перед которыми стоят их участники.
16. В связи с событиями 1968 г. нередко можно слышать от чешских историков (да и в более широком общественном мнении) упреки словакам, в том, что они сумели извлечь некоторую выгоду для себя из чешской национальной трагедии. При этом зачастую указывают на то, что политика гусаковской «нормализации» в словацких землях носила чуть более щадящий характер в сравнении с чешскими землями, во всяком случае по интеллигенции был нанесен менее мощный удар. А как сегодня словацкая историография трактует 1968 год, в том числе ввод иностранных войск в страну? Какое место занимают те события в словацкой исторической памяти? Как был отмечен в Словакии полувековой юбилей тех событий?
Марина Завацка: Как и десять лет назад, круглый юбилей вызвал появление нескольких академических публикаций, отражающих сдвиг в исторических знаниях по этой теме[21]. Однако принципиальных изменений в трактовке событий нет. Вторжение остается вторжением, оккупация – оккупацией, а «пригласительное письмо» – действием нелегитимной политической репрезентации, не представлявшей в то время ни государство, ни руководство правящей партии. Нарратив о «более мягком» ходе послеавгустовских чисток в Словакии остается частью сюжета, но необходимо помнить о различиях между центром и периферией что побуждает сравнивать ситуацию в словацких регионах не с Прагой, а с чешскими регионами, где динамика чисток также отличались от столицы, полной центральных учреждений. На многообразие воспоминаний обо всем послевоенном периоде также повлияла стремительная модернизация Словакии, которая была заметна еще и в 1970-х гг. С другой стороны, как раз на востоке Словакии, где войска находились ближе всего к советской границе, сохранилась память о спонтанных протестах населения. В самом городе Кошице семь человек погибли в результате стрельбы солдат в толпу граждан.
С точки зрения будущих исследований, особый интерес представляет изучение интерпретации последующих политических чисток на различных профессиональных уровнях. Классический нарратив включает образ «упрятанного» на работу в библиотеку словацкого коммуниста-интеллектуала, в то время как его чешский коллега из ЦК был вынужден взяться за лопату – однако при этом никто толком не задумался, откуда взялись вакансии в библиотеках. Другими словами, возникает вопрос, насколько в результате чисток в Словакии пострадал нижний слой беспартийных белых воротничков, которые вынуждены были «освободить места» для тех, кого верхушке пришлось спрятать.
Пока мало подвергался оценке также новый фактор, влияющий на изменения чешско-словацкого дискурса о нормализации – тот, который олицетворяет бывший премьер-министр Чехии А. Бабиш, чья собственная карьера имеет сходство с карьерами времен нормализации (диплом по экономике; кадровый профиль, соответствующий критериям, позволяющим командировать его на Запад; связи с органами государственной безопасности), и чей язык, представляющий тип чешско-словацкого суржика, разительно напоминает столь часто пародированную «гусаковщину». Тот факт, что в чешской среде сумел победить на свободных выборах именно он, а также и тот факт, что в чешском парламенте коммунистическая партия имела своих депутатов до 2021 г., значительно подорвали образ чехов о самих себе как о нации менее толерантной к коммунизму и его следам в коллективном менталитете.
Акценты юбилейных дискурсов о 1968 г. связаны также с некоторыми темами текущей внутренней политики. В образе тогдашних реформаторских экономических усилий отражается с 1990-х годов отношение к посткоммунистической экономической трансформации. В результате имеющиеся интерпретации, сравнивая тогдашний план постепенных изменений с «шоковой терапией» после 1989 года, либо подчеркивают его «чувствительность» и социальную ответственность, либо, напротив, его нереальность и обреченность на провал. В этих интерпретациях персонаж А. Дубчека предстает альтернативно – либо в положительном образе популярного политика «из народа», опытного коммунистического аппаратчика, вознесшегося на волну общественных ожиданий, хорошего, но наивного человека, склонного принимать желаемое за действительность, либо в отрицательном образе труса или предателя, который после вторжения войск неоднократно предал самого себя прежнего. Именно он ведь уже в августе 1969 подписал т.н. «закон о дубинках», позволявший органам безопасности применить силу против мирных демонстрантов. Такие образы ведут к дальнейшим спорам о политическом лидерстве. Изменения претерпевает также рефлексирование «процесса возрождения» 1960-х гг. как такового. Здесь можно заметить размышления и споры о весомости процессов, исходящих «снизу», об аутентичности общественных движений, о ценности нонконформизма, гражданской храбрости, стойкости позиций в ситуации грозящей политической чистки, о ценности политического плюрализма, о возможностях принятия решений в рамках одного государства в более широком контексте конкретной международно-политической ситуации и тому подобное.
Общественный шок, вызванный в марте 2018 года убийством словацкого журналиста Яна Куциака, который разоблачал коррупцию, затрагивающую самые верхи политики, также проявился в выявлении эмоциональной связи между поколениями протестовавших когда-то студентов 1968-го и 1989-го гг., ставших уже давно «взрослыми», и поколением сегодняшних студентов, в том числе через такие символы как Ян Палах (совершивший в Праге самосожжение в начале 1969 г.) и Ян Куциак. При этом на первый план вышла (например, по сравнению с французскими образами уличных протестов 1968 года) ценность ненасильственного сопротивления, мирных демонстраций как «местной традиции».
Особенностью недавней пятидесятой годовщины вторжения войск Варшавского договора в Чехословакию стал и заметный перенос этой исторической темы в общественную среду. Он сопровождался международными и отечественными студенческими проектами[22], инициативами по сбору воспоминаний бабушек и дедушек[23], дипломатическими актами благодарности государствам и отдельным гражданам, которые позаботились о застрявших у них чехословацких туристах в августе 1968-го года, а также сбором воспоминаний участников вторжения для анализа устной истории.
Юрай Марушьяк: Феномен Словакии 1970-х и 1980-х гг. весьма чувствителен, так как относится к активной профессиональной деятельности многих представителей современной политической, экономической и интеллектуальной жизни. Тезис о более мягком характере «нормализации» в Словакии (по сравнению с Чехией) оправдан лишь отчасти. В словацкой среде «нормализацию» проводили зачастую люди, которые до вторжения войск Варшавского договора в августе 1968 г. считались ключевыми символами процесса реформ, включая самого Густава Гусака, избранного первым секретарем ЦК КП Словакии на внеочередном съезде КП Словакии (26-27 августа 1968 г.). Притом именно Г. Гусак сыграл решающую роль в аннулировании решений чрезвычайного, т.н. Высочанского съезда КП Чехословакии (22 августа 1968 г.), а также в ликвидации еженедельника словацких писателей «Kultúrny život». Таким образом, внеочередной съезд КП Словакии стал одновременно победой реформаторских сил в Словакии и первой победой политики «нормализации», «первым официальным форумом партийной и социальной консолидации в целом»[24]. Тот факт, что эта нормализация встретила в Словакии не столь сильное сопротивление, как в Чешской Республике, объясняется также меньшей интенсивностью давления на осуществление демократических изменений во время Пражской весны. Нельзя забывать, что силы, относившиеся к демократизации отрицательно, были в Словакии мощнее и более слабое сопротивление создавало возможность того, чтобы и репрессии могли быть внешне более слабыми. Примером могут служить нередкие случаи, когда человека лишали руководящей должности, но ему позволялось работать по своей специальности. Некоторым интеллектуалам, попавшим в черный список, было позволено в 1970-х и 1980-х гг. выступать публично, правда, им приходилось неоднократно доказывать свою лояльность правящему режиму. Интересный пример представляет собой случай писателя Доминика Татарки. Оказавшись в социальной изоляции, он решился как один из немногих в Словакии подписать «Хартию 77», но органы госбезопасности еще в 80-х гг. на него давили, чтобы он стал публиковаться официально в Словакии (т.е. не в самиздате или тамиздате)[25]. Таким образом, ситуация в Словакии на самом деле отличалась от того, что можно было наблюдать в Чехии, но вряд ли ее можно трактовать как более либеральную.
С точки зрения общественного мнения важную роль сыграли несколько факторов. Постепенно, с 1950-х гг., Словакия стала более существенно трансформироваться в индустриальное общество, и процессы урбанизации стали ускоряться. Поскольку до 1948-го г. в Словакии членов КПЧ было значительно меньше, чем в Чехии, партия с целью создать здесь силовую базу режима проводила активный прием новых членов. Особенно со второй половины 1950-х гг. рост числа членов компартии в Словакии был быстрее, чем в Чехии. В результате, партия была вынуждена открываться для людей, которые не выросли в среде коммунистических ценностей. Таким образом, членская база КПЧ в Словакии была «моложе» (с точки зрения партийного стажа), а также прагматичнее. Следовательно, более прагматически воспринимала не только «процесс возрождения» 60-х гг., но и грядущую «нормализацию». В конце концов, члены КП Словакии приняли также изменения 1989-го года. В отличие от чешских коммунистов они согласились, по крайней мере формально, отказаться от коммунистической идеологии и создали Партию демократических левых, основанную на программе социал-демократии[26].
И наконец, созданию образа о более умеренном варианте «нормализации» способствовал еще один фактор – федерализация. Требование федерализациии Чехословакии было предметом консенсуса реформистских сил и сторонников «жесткой линии» в 1968 г. Создание национальных органов в области административного управления, культуры, образования и науки в начале 1970-х гг. в значительной степени удовлетворило амбиции представителей словацкой интеллигенции, в том числе молодежи. Вместе с отношениями между центром и периферией, на которые справедливо ссылается коллега Марина Завацка, это были важные факторы, в результате которых «нормализация» в Словакии не воспринималась столь негативно, как в Чехии, и, соответственно, независимые инициативы нашли в Словакии более слабую поддержку, чем в чешской части страны.
Однако очевидно, что граница между «официальным» и «независимым» в Словакии была более проницаемой, особенно в конце 1980-х гг. „Нормализаторам“ удалось установить контроль над словацким обществом более легко и здесь легче было также интегрировать людей, которые, может быть, оказались бы в чешских условиях вне официального публичного пространства. Отношения между «истеблишментом» и «другими» были здесь менее формальными и доступ к структурам режима был в условиях Словакии более простым. Поэтому, например, Любомир Копечек говорит о «семейном»[27] характере нормализационного режима в Словакии. Однако, то, что, на первый взгляд, кажется большей «демократичностью», не свидетельствует ни о более позитивной политической атмосфере в Словакии, ни о спросе на действительно фундаментальные изменения.
Публикуемая беседа представляет собой вторую часть задуманной серии из двух бесед российских и словацких историков о современной словацкой исторической памяти «Словаки: 1000 лет среди соседей по Средней Европе». Первая часть опубликована в ИЭ, 2021. № 3. [1] Например, BENKO Juraj – DUDEKOVÁ KOVÁČOVÁ Gabriela и кол. „S ľudom a pre ľud“ : cesty k demokracii na Slovensku za monarchie a prvej republiky Bratislava: Historický ústav SAV : VEDA, vydavateľstvo SAV, 2020. 395 стр. ISBN 978-80-224-1866-9; HUDEK, Adam – KOPEČEK, Michal – MERVART, Jan (сост.) Čecho/slovakismus. Praha: NLN; Ústav pro soudobé dějiny AV ČR, v. v. i., 2019. 478 стр. [2] Последнее из названных понятий было более широким, распространяясь не только на этнических венгров, а на всю многоязычную «политическую нацию» королевства Венгрия, на всех его подданных (прим. отв. редактора ИЭ). [3] Например, https://twitter.com/mafcsv [4] Ср., например: https://www.mestskadivadlaprazska.cz/inscenace/343/konzervativec/; http://dogmadivadlo.sk/divadlo/konzervativec-k-stemu-vyrociu-vzniku-csr/ [5] BÚTOROVÁ, Zora – MESEŽNIKOV, Grigorij. Osudové osmičky vo vedomí slovenskej verejnosti. Bratislava: IVO 2018, с. 22-36. [6] NÁZORY občanov SR a ČR na rozdelenie spoločného štátu sa zmenili v prospech samostatnosti. Bratislava: IVO – Praha: STEM 2004. [7] BÚTOROVÁ, Zora – GYARFÁŠOVÁ, Oľga. Verejná mienka. // KOLLÁR, Miroslav – MESEŽNIKOV, Grigorij – BÚTORA, Martin. Slovensko 2010. Správa o stave spoločnosti a demokracie a o trendoch na rok 2011. Bratislava: IVO, 2011, с. 172. [8] FIAMOVÁ, Martina – HLAVINKA, Ján – SCHVARC, Michal и кол: Slovenský štát 1939 - 1945. Predstavy a realita. Bratislava : HÚ SAV, 2014; ср. также ROGUĽOVÁ, Jaroslava и кол..: Dva režimy jednej krajiny. Bratislava : VEDA, 2017. [9] HALLON, Ľudovít. Slovensko v hospodárskom priestore Nemecka 1939-1945 : (rokovania, prehľady, sondy, prípadové štúdie). Bratislava : VEDA : Historický ústav SAV, 2015. 323 стр.; SABOL, Miroslav. Dejiny dopravy na Slovensku 1938-1948 (1950) : jej hranice a limity. Bratislava : VEDA : Historický ústav SAV, 2015. 299 стр. [10] NIŽŇANSKÝ, E., KAMENEC, I. (сост.). Holokaust na Slovensku 2. Prezident, vláda, Snem SR a Štátna rada o židovskej otázke (1939-1945). Dokumenty. Bratislava: Nadácia Milana Šimečku, ŽNO Bratislava, 2003; WARD, J.M. Priest, Politician, Collaborator: Jozef Tiso and the Making of Fascist Slovakia. New York: Cornell University Press, 2013; HLAVINKA, J. “Kapitál má slúžiť národu...” Korupcia v arizácii podnikového majetku na Slovensku. // ŠOLTÉS, P., VÖRÖS, L. ( сост.). Korupcia. Bratislava: Historický ústav SAV Veda, 2015. [11] Pozri napr. KAMENEC, Ivan. On the trail of tragedy. Bratislava: Hajko & Hajková 2007; HLAVINKA, Ján. The Holocaust in Slovakia. The story of the Jews of Medzilaborce district. Budmerice: RAK 2011; FIAMOVÁ, Martina. „Slovenská zem patrí do slovenských rúk“. Bratislava: Historický ústav SAV 2015. [12] SZABÓ, Miloslav. Klérofašisti. Slovenskí kňazi a pokušenie radikálnej politiky. Bratislava: Slovart 2019- [13] DRÁBIK, Jakub. Fašizmus. Bratislava: Premedia 2019. [14] Венгерское национальное меньшинство в Чехословакии в контексте межгосударственных отношений. Документы и материалы. 1944 – 1951 гг. // Отв.редактор Г.П. Мурашко. М., РОССПЭН, 2017. [15] ŠUTAJ, Štefan. Maďarská menšina na Slovensku v 20. storočí. Bratislava : Kalligram, 2012; ŠUTAJ, Štefan. Nútené presídlenie Maďarov do Čiech. Prešov : Universum, 2005.; GABZDILOVÁ-OLEJNÍKOVÁ, Soňa - OLEJNÍK, Milan - ŠUTAJ, Štefan. Nemci a Maďari na Slovensku v rokoch 1945-1953 v dokumentoch. I. Prešov : Universum, 2005. [16] HASLINGER, Peter – Franzen, Erik K. – SCHULZE WESSEL, Martin. Diskurse über Zwangsmigrationen in Zentraleuropa : Geschichtspolitik, Fachdebatten, literarisches und lokales Erinnern seit 1989. - München : R. Oldenbourg Verlag, 2008, [17] RYCHLÍK Jan. Rozpad Československa. Česko-slovenské vzťahy 1989-1992. Bratislava: Academic Electronic Press. 2002 [18] DRÁĽ Peter a FINDOR Andrej (сост.) Ako skúmať národ : deväť štúdií o etnicite a nacionalizme. Brno: Tribun EU, 2009. [19] ROBERT M. Zecker. Race and America's Immigrant Press: How the Slovaks were Taught to Think Like White People. New York, Continuum, 2011 [20] MAXWELL, Alexander: Choosing Slovakia: Slavic Hungary, the Czechoslovak Language and Accidental Nationalism; Everyday Nationalism in Hungary: 1789 – 1867 [21] LONDÁK, Miroslav - MICHÁLEK, Slavomír (сост.): Alexander Dubček. The Symbol of Spring, VEDA and Peter Lang, 2018. MATEJKO, Ľubor -- IVANČÍK, Matej (сост.) Narratives of remembrance. 1968: the past present and the present past. Comenius University in Bratislava. Bratislava 2020 ISBN 978-80-223-5024-2. [22] Ср. https://project.praguespring68.eu; из книжных изданий проекта можно отметить, например: MATEJKO, Ľubor. Slovakia '68 Firsthand. Varna Regional Museum of History, Varna 2019. ISBN 978-619-221-216-2. [23] Ср., например https://spytajsavasich.sk/o-projekte [24] ŠTEFANSKÝ, Michal. Invázia, okupácia a jej dôsledky. // Slovenská spoločnosť v krízových rokoch, zv. III. Bratislava: Komisia vlády SR pre analýzu historických udalostí z rokov 1967 - 1970 - Politologický kabinet SAV, с. 129. [25] MARUŠIAK, Juraj. Slovenská spoločnosť za normalizácie. // Pekník, Miroslav (сост.) Česká a slovenská společnost v období normalizace - Slovenská a česká spoločnosť v čase normalizácie. Liberecký seminár 2001. Bratislava : Veda, 2002, с. 138-153. [26] MARUŠIAK, Juraj. The normalization Regime and its Impact on Slovak Domestic Policy after 1970. // Europe-Asia Studies, 60/2008, № 10, с. 1805-1825. [27] KOPEČEK, Lubomír. Demokracie, diktatury a politické stranictví na Slovensku. Brno: CDK 2006, с. 149.