Отражение в российском общественном мнении соотношения идеологического и финансового мотивов участия в «спецоперации»

Звоновский Владимир Борисович – президент Фонда социальных исследований, доктор социологических наук, доцент. zvb@socio-fond.com 

Ходыкин Александр Владимирович – социолог Фонда социальных исследований, кандидат социологических наук. a.khodykin@socio-fond.com 

Аннотация. Авторами выделены два ключевых стимула участия в разного рода военных действиях: идеологический (предлагающий воевать за идеи, ценности, статусы и идентичности) и материальный (предлагающий воевать за деньги). Несмотря на то, что эти стимулы дополняют друг друга, между ними есть довольно острое противоречие: с одной стороны, материальное стимулирование должно дополнять наделяемые сакральным статусом (в терминологии «позднего» Э. Дюркгейма) идейные мотивы к участию в военных действиях, а с другой стороны, материальные мотивы разрушают сакральный статус участника войны за идеалы и ценности, служащий оправданием совершения военного насилия. Цель нашего исследования – выявить и охарактеризовать отражение в российском общественном мнении работы обоих выделенных стимулов при рекрутинге новобранцев в воюющую в Украине российскую армию. Для анализа нами выбраны результаты проведённого компанией «Хроники» в сентябре 2024 года телефонного опроса, репрезентирующего взрослое население России. В ходе него респондентам задавался вопрос: «Как по-вашему, большинство тех, кто сегодня отправляется на фронт добровольцем, прежде всего, решают свои материальные проблемы или выполняют гражданский долг?». Исследование показало, что 37% россиян считают основным мотивом участников военного противостояния с Украиной решение материальных проблем, а 24% назвали основным мотивом выполнение гражданского долга. Ещё 29% сочли оба мотива в одинаковой степени распространёнными. Идеологический мотив выполнения гражданского долга в однозначно большей степени одобряется общественным мнением. Поэтому приписывание военным получения финансовой выгоды как основного мотива участия в боевых действиях часто служит своеобразной формой критики этих военнослужащих и проводимой ими военной кампании: сторонники военного противостояния чаще приписывают его участникам идейные мотивы, тогда как противники чаще говорят о деньгах как основной мотивации для воюющих в российской армии. Остальные дифференцирующие факторы опосредствованно отражают эту взаимосвязь.

Ключевые слова: стимулы, мотивы, российско-украинский конфликт, интервенция, общественное мнение, телефонные опросы, россияне, военная социология, нарративы, государственная пропаганда.

Reflection in Russian public opinion of the correlation of ideological and financial motives for participation in the "special military operation"

Zvonovsky Vladimir Borisovich – President of the Social Research Institute, Doctor of Sociological Sciences, Associate Professor. zvb@socio-fond.com

Khodykin Alexander Vladimirovich – Sociologist at the Social Research Institute, Candidate of Sociological Sciences. a.khodykin@socio-fond.com

Abstract. The authors have identified two key incentives for participation in various kinds of military operations: ideological (offering to fight for ideas, values, statuses and identities) and material (offering to fight for money). Despite the fact that these incentives complement each other, there is a rather acute contradiction between them: on the one hand, material incentives should complement those endowed with sacred status (in the terminology of the "late" E. Durkheim) ideological motives for participating in military operations, and on the other hand, material motives destroy the sacred status of a participant in the war for ideals and values, which serves as a justification for military violence. The purpose of our study is to identify and characterize the reflection in Russian public opinion of the work of both identified incentives when recruiting recruits to the Russian army fighting in Ukraine. For the analysis, we selected the results of a telephone survey conducted by “Chronicles” in September 2024, representing the adult population of Russia. During it, the respondents were asked the question: "In your opinion, most of those who go to the front today as volunteers, first of all, solve their financial problems or fulfill their civic duty?" The study showed that 37% of Russians consider the main motive of participants in the military confrontation with Ukraine to be solving material problems, while 24% named the fulfillment of civic duty as the main motive. Another 29% considered both motives to be equally common. The ideological motive of fulfilling civic duty is definitely more approved by public opinion. Therefore, attributing financial gain to the military as the main motive for participating in hostilities often serves as a kind of criticism of these military personnel and their military campaign: supporters of military confrontation more often attribute ideological motives to its participants, while opponents more often talk about money as the main motivation for those fighting in the Russian army. The remaining differentiating factors indirectly reflect this relationship.

Keywords: incentives, motives, Russian-Ukrainian conflict, intervention, public opinion, telephone polls, Russians, military sociology, narratives, state propaganda.

Введение

Длительность и результаты войн в значительной степени зависят от наличия и уровня мотивации непосредственных участников боевых действий. Поэтому воюющим государствам и негосударственным военным организациям всегда приходится создавать различного рода стимулы, которые должны быть достаточными для того, чтобы побуждать военных рисковать своей жизнью под их воздействием. Таких стимулов может быть множество: от идеологической индоктринации до насильственного призыва со взятием в заложники близких солдату людей. В своей недавно опубликованной книге «Why Humans fight?» Синиша Малешевич на основании материалов оставленных участниками войн личных исторических документов и интервью с участниками различных вооружённых конфликтов наиболее подробно и обосновано из всех известных нам авторов описал и разметил поле возможных мотивов людей идти на войну (Malešević 2022). Основными мотивами, по Малешевичу, являются:

1.     Чувство солидарности с затронутыми войной людьми. Это защита «своих», т.е. либо тех, с кем есть личные и желательно сильные социальные связи (семьи, друзей, соседей и т.п.), либо тех, с кем на основании общности коллективных представлений или идентичности возникло ощущение солидарности («братские народы», однополчане, единоверцы, обладатели близких ценностей или жизненного уклада и т.п.). Отдельным сильным мотивом, удерживающим на войне даже тех, кто разочаровался в её целях, остаётся опора на сильные социальные связи внутри воюющих организаций: ощущение «боевого братства» побуждают солдата воевать за тех, кто воюет рядом с ним. Русскоязычному читателю такой мотив известен по книге Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики», в которой её информанты, утратившие иллюзии относительно войны в Афганистане, называли в качестве сильного мотива солидарность с однополчанами, которая блокировала у бывших участников той войны способность задавать вопросы о её справедливости и допустимости даже после её окончания (Алексиевич 2017). По данным исследований Малешевича, опора на социальные связи в той или иной степени пронизывает и остальные мотивы участия в боевых действиях. Для призыва на войну тоже часто используются уже сформированные сети социальных связей: набор жителей одного села или района, составлявшиеся Британской армией из представителей одной профессии или жителей одного города батальоны в Первую мировую войну, практики комплектования индийской армии по касте или религии и т.п. Мотивационная сила уже сформированной сети социальных связей состоит, во-первых, в наличии социальной солидарности между будущими комбатантами, во-вторых, в способности к усилению социального давления на несогласных идти воевать: давлению абстрактного общественного мнения противостоять значительно проще, чем презрительному отношению близких людей.

2.     Возмездие за конкретное событие, кодированное в массовом сознании воюющего сообщества как вопиющий акт насилия или попрание сакральных ценностей в терминологии Йельской школы культурсоциологии, работы представителей которой показывают, что первоочередное значение имеет даже не фактическое содержание события, а его кодирование в доминирующем для данного сообщества нарративе (Alexander 2003; Александер 2013; Smith 2005). Филипп Смит в книге «Why War?» на примере войн в Ираке, Персидском заливе, Суэцкого кризиса описывает логику производства нарративов, объясняющих необходимость военных действий. Такие нарративы базируются на использовании бинарных оппозиций сакрального и профанного, чистого и скверного. С помощью таких бинарных оппозиций лидеры общественного мнения создают четыре типа повествований или рассказывания историй: обыденных, трагических, романтических и апокалиптических. Задачу оправдания масштабных военных потерь чаще всего решает апокалиптический нарратив кодирования военных событий, показанный Ф. Смитом на примере объяснения войны в Ираке, согласно которому США и Великобритания предотвратили глобальную катастрофу, угрожающую фундаментальному устройству современного мира. При этом успешность продвигаемого нарратива зависит от его символической власти, которая, в свою очередь, определяется тем, насколько удаётся связать описываемые события с сакральными для данного сообщества ценностями и насколько удаётся закодировать врага в качестве сакрального зла. В ситуации с войной в Ираке производство оправдывающего военную интервенцию нарратива оказалось по большей части неудачным, поскольку в качестве глобального зла были кодированы Саддам Хусейн и его режим, который показался общественности США и Великобритании слишком слабым и не годящимся на столь крупную роль сакрального нечистого, в результате чего данная война стала непопулярной как в США, так и в Великобритании (Smith 2005).

3.     Идеологические мотивы. Предполагает войну за какие-то социальные, политические или религиозные идеи: за коммунизм, демократию, патриотизм, свободу, национальную идентичность и т.п. Идеологические мотивы являются аксиологическим основанием для производства описанных в предыдущем пункте нарративов, т.е. создают системы различений чистого и скверного, сакрального и профанного для кодирования с их помощью событий войны или событий, служащих оправданием для войны.

4.     Мотивы финансовой выгоды. Довольно просты и понятны: с древних времён и до наших дней одним из главных мотивов для участников войн являются материальные приобретения: как князь после военного похода делил захваченную добычу с дружиной, так и современные государства обещают участникам военных действий щедрое финансовое вознаграждение.

5.     Мотивы повышения социального статуса. Связанные с участием в войне риски оплачиваются не только материальными, но и символическими благами: наделением высоким социальным статусом, позволяющим не только удовлетворить потребности комбатантов в признании и уважении, но и сформировать самовоспроизводящееся воинское сообщество с высокой корпоративной солидарностью, основанной на опыте переживания экзистенциальной угрозы гибели в бою и общности интересов обладателей полученного за верную службу государству привилегированного статуса. Высокий статус и материальное обеспечение представителей княжеской дружины, дворянского сословия или современного сообщества ветеранов боевых действий делает его ценности привлекательными для других групп населения, служащих резервом для пополнения рядов новобранцев или работников военной отрасли: если почётно и выгодно работать в военной промышленности, то и рабочий при выборе завода отдаст предпочтению военному производству.

6.     Прямое принуждение. Когда все прочие мотивы не возымели действия, а воевать нужно, приходится прибегать к принудительным мерам: призыву, мобилизации и прочим насильственным способам набора. С. Малешевич подчёркивает, что насильственные меры эффективны для поддержания дисциплины, но проблематичны для рекрутинга новых участников войны. Насильственно собранные комбатанты хуже мотивированы и хуже подготовлены, что снижает их ценность на поле боя. Кроме того, в современных условиях возросшей в постиндустриальных обществах ценности человеческой жизни насильственная мобилизация грозит негативными политическими последствиями для проводящего её государства: от эмиграции до насильственного сопротивления.

Два основных стимула воевать в истории и современности

Выделенные С. Малешевичем мотивы участия в военных действиях (за исключением прямого принуждения, где стимулирование заменяется насилием) можно схематично свести к двум основным группам стимулов, используемым государствами для набора комбатантов: идеологическим и материальным стимулам, поскольку идейные мотивы, нарративы, социальные связи, чувство солидарности и потребности в признании и уважении опираются на работу с коллективными представлениями сообщества, служащего источником для рекрутинга новобранцев. Материальные же стимулы дают прямую, не опосредствованную никакими идейными конструктами личную выгоду. Охарактеризуем эти две группы стимулов подробнее:

1)     Идеологические стимулы предлагают воевать за идеи, ценности и идентичности. Столкновение с трансцендентным при переживании пограничного опыта постоянной угрозы для жизни солдата в сочетании с определяющим значением результатов большинства войн для жителей участвующих в них стран способствовало сакрализации связанных с военным делом ценностей, норм, обычаев и ритуалов в большинстве культур. Идеологическое давление религиозных, общественных и государственных институтов стало катализатором для сакрализации и распространения военной аксиологии, под влиянием которой сформировалась культура чести[1] и верности суверену, создан корпус прославляющих военные подвиги и военный опыт произведений, отношение к военному делу стало неотъемлемой частью социализации мужчин, основанием их гендерной идентичности и превосходства в социальной иерархии патриархальных обществ, в эпоху романтизма усилилась национальная идентичность и её отождествление с государственной принадлежностью. Авторитарные государства особо активно формируют, поддерживают и способствуют распространению провоенных нарративов, взывающих к национальной, государственной и гендерной идентичностям, эссенциалистски противопоставляющих идеализированных своих демонизированным врагам и предлагающих стать частью крупных исторических событий, сулящих участникам бонусы социального одобрения: повышение социального статуса, славу, почёт и уважение.

2)     Материальные стимулы решают задачу обеспечения потенциальным военным того уровня жизни, ради достижения которого они будут готовы терпеть все тяготы и лишения службы и рисковать жизнью. С древних времён выплаты воинам, добыча от военных походов и распределение захваченных земель побуждали молодых мужчин участвовать в сражениях. В прежние времена раздача земель в качестве платы за военную службу сформировала военизированное сословие феодалов. Сегодня наёмничество и военная карьера являются одной из немногих возможностей вырваться из бедности и продвинуться в социальной иерархии для жителей многих государств и регионов с авторитарными режимами и низкими доходами населения. Идеологических стимулов «сражаться за Родину» и «быть настоящим мужиком», как правило, оказывается недостаточно, и даже возможности повышения социального статуса воспринимаются более привлекательными в сочетании с хорошим материальным подкреплением: условная медаль на груди лучше решает задачу повышения социального статуса в сочетании с денежной выплатой за неё, позволяющей безбедно жить. Финансовый капитал легче всего конвертируется в другие виды капитала и определяет сегодня место человека в социальной иерархии. Поэтому вокруг него концентрируются мотивы человека совершить что-либо с целью пользы для себя лично или своей семьи, а материальные выплаты военным успешно дополняют их идеологическую обработку: условно говоря, поверить, что воюешь «с абсолютным злом за великую страну как настоящий мужик», легче, когда за это хорошо платят.

Напряжение между идеологическим и материальным как столкновение сакрального и профанного

В сочетании идеологического и материального стимулов заложено априорное напряжение, поскольку идеологический мотив предполагает ценностно-рациональное действие по М. Веберу (Вебер 2019) и наделяется в провоенных нарративах сакральным статусом, который только и способен оправдать неизбежные на войне убийства, жёстко табуированные в любой культуре. Преодоление такого табу возможно лишь через сакрализацию целей войны, ценность которых должна восприниматься военными и общественным мнением выше ценности жизни врагов, создавая в условиях военного времени ситуацию исключения из жёстко усвоенного в процессе социализации запрета на убийства (чрезвычайное положение в терминологии К. Шмидта) (Шмидт 2016). Сакрализация военной аксиологии, соотнесение её с кантианским регионом трансцендентного (отсюда дискурс «священной войны») и очищение её от оскверняющего влияния повседневности с её профанными целями и ценностями позволяют кодировать военные сражения в качестве чрезвычайных ситуаций, в которых, согласно Дж. Агамбену, нормы права перестают защищать от насилия, следовательно, преодолевается табуированность насильственных действий через их оправдание исключительным характером чрезвычайной ситуации, созданной необходимостью защитить сакральные ценности (Агамбен 2011).

Фигура защитника таких ценностей тоже наделяется особым статусом переживающего трансцендентный опыт столкновения со смертью и действующего в чрезвычайной ситуации актора, оправдательный нарратив действий которого, как правило, основывается на готовности рисковать жизнью во имя сакральных для него ценностей, противопоставляемых профанным повседневным ценностям личной выгоды. На основании такого противопоставления формируются провоенные нарративы, типичный из которых предложен В. Зомбартом в книге «Торгаши и герои», где автор противопоставляет повседневные ценности личной выгоды англичан готовности немцев погибнуть за свою страну, что, по его мнению, наделяет последних привилегированным статусом (Зомбарт 2005).

В то же время война за деньги – это не просто целерациональное действие по М. Веберу (Вебер 2019), это действие, оскверняющее сакральный статус нарративов «защиты Родины» и «священной войны со злом». Провоенный нарратив оправдывает нарушения солдатами запрета на насилие их бескорыстной борьбой за признанные сакральными цели и ценности и готовностью к самопожертвованию ради них. В случае получения оплаты как основного мотива для военных выходит, что их борьба не так уж бескорыстна и, вполне возможно, ведётся с целью личного обогащения. Используя терминологию культурсоциологии Дж. Александера и Ф. Смита, опирающуюся на предложенные «поздним» Э. Дюркгеймом (Дюркгейм 2018) системы различений, можно сказать, что в большинстве культур дозволяется нарушать табу на насилие с целью защиты сакральных ценностей, в то время как оправдать таким нарративом профанное личное обогащение возможно только в преступной контркультуре (которая тоже удовлетворяет универсальную потребность в сакральных ценностях через создание собственных кодексов чести) (Александер 2013; Smith 1994). Иными словами, получение оплаты за участие в боевых действиях лишает бойца оправдания за нарушение запрета на насилие и убийства. Поэтому наёмничество запрещено законами многих стран, в том числе и российским, а отношение к наёмникам в общественном мнении намного хуже, чем к обычным военным.

Такое напряжение между необходимостью идеологически придать участникам войн сакральный статус и создать для них эффективное материальное стимулирование обычно решается с помощью кодирования официальными нарративами жалования военнослужащих в качестве благодарности от государства за верную службу и наделением различных льгот и знаков отличий (погоны, ордена и медали) военных преобладающей ценностью над прямыми выплатами. Таким идеологическим контрактом между государством и участниками начатых им войн создаётся следующий нарратив: «солдаты воюют за сакральные ценности службы, долга и защиты Родины, тогда как государство, будучи им очень благодарно, делает всё возможное для их благополучия, в том числе и финансового». При таком нарративе всякое общественное обсуждение уровня оплаты, за которую военные готовы участвовать в боях, блокируется и вытесняется из публичного поля как государством, так и самими военными.

Российский случай преодоления напряжения идеологических и материальных стимулов

Однако случай российского рекрутинга участников боевых действий в Украине по-своему уникален. С одной стороны, российская пропаганда использует всю идеологическую мощь нарративов «священной войны», «защиты русского мира» и «особой миссии России» (Звоновский, Ходыкин 2022). С другой же стороны, российское информационное поле переполнено призывами «подписать контракт», в качестве основного мотива использующими суммы выплат: деньгами заманивают россиян в зону боевых действий даже через динамики в общественном транспорте или рекламные табло на улицах и в госучреждениях (рисунок 1). Причём соотношение идеологического и материального нарративов тоже примечательно: если идеологический нарратив направлен скорее на массового потребителя пропаганды с целью лишь укрепить его поддержку интервенции и власти в целом, то тех же, от кого требуется не просто одобрение противостояния, а непосредственное участие в боях, привлекают уже не столько идеями, сколько деньгами (Zvonovsky, Khodykin 2024).

Рисунок 1. Рекламный плакат в Самаре

Методика исследования

Для изучения того, как такая парадоксальная амбивалентность идеологического и материального стимулов отражается в российском общественном мнении, компанией Хроники в сентябре 2024 года проведён массовый телефонный опрос[2], репрезентирующий взрослое население России (CATI, N=1800).

Для измерения того, какой мотив россиянам кажется более убедительным для их воюющих соотечественников, был задан прямой вопрос о соотношении материального и идеологического стимулов: «Как по-вашему, большинство тех, кто сегодня отправляется на фронт добровольцем, прежде всего, решают свои материальные проблемы или выполняют гражданский долг?» Альтернативным вариантом измерения данного признака могло бы стать включение в анкету двух вопросов: по отдельному вопросу на каждый мотив. Однако постоянная трансляция обоих стимулов в информационном поле представит респонденту лёгкий способ уйти от ответа и выбрать оба варианта как распространённые, не задумавшись о преобладании каждого из них. Но целью исследования, как пояснили его авторы, являлось не измерение распространённости обоих стимулов, а выяснение, есть ли преобладание одного из них и насколько оно выражено. Поэтому важно столкнуть оба нарратива в одном вопросе, что и сделано в анкете.

Отношение к интервенции в Украину как основа приписывания военным идеологических и материальных мотивов

Как свидетельствуют собранные данные, примерно каждый третий россиянин (37%) полагает, что отправляющиеся на фронт добровольцы делают это в целях решения своих материальных проблем. Четверть россиян (25%) уверены, что те выполняют свой гражданский долг, а немногим более четверти (29%) полагает, что оба мотива действуют примерно в одинаковой степени (рисунок 2). Как видим, стимул материальной заинтересованности, присутствующий в большинстве рекламных и пропагандистских материалов МО РФ, считывается и в общественном мнении.

При этом наибольший интерес для анализа представляет не прямое распределение ответов, а дифференцирующие факторы. Самым сильным из них является отношение к интервенции. Почти четверо из каждых пяти её противников (79%) говорят о преобладании материальных мотивов у участников боёв, тогда как среди её сторонников такого мнения придерживаются лишь 23%. Представители обоих лагерей в равной степени понимают, что воевать за идею и ценности более «правильно», оправдано и социально одобряемо, чем за деньги, оскверняющие в сознании людей все те сакральные ценности, которые транслируются провоенными нарративами. Поэтому сторонники интервенции стремятся вытеснить из поля своего восприятия финансовые мотивы участников боёв как угрожающие осквернением сакрального статуса «праведных воинов», дающего тем индульгенцию на военное насилие. Противники же интервенции, напротив, чаще стремятся разрушить сакральный статус военных действий и их участников, наделяя военных профанными мотивами личного обогащения и тем самым разрушая легитимность оправдывающих военное насилие нарративов: с помощью такого символического хода статус участников боёв перекодируется их противниками с «защитников Родины» на «зарабатывающих деньги». Далее мы проследим влияние восприятия интервенции на определение респондентами преобладающего мотива её участников по всем дифференцирующим факторам.

Рисунок 2. Оценка причин участия в боевых действиях в группах с разным отношением к спецоперации (РФ, Хроники, N=1800, сентябрь 2024 г.)

Пребывающие в антивоенном окружении респонденты столь же часто, как и противники интервенции, говорят о преобладании материальных мотивов у отправляющихся на фронт (72%). Живущие среди сторонников интервенции такого мнения придерживаются примерно так же редко, как и сами сторонники – 25%. А если в окружении присутствует баланс оценок военных действий, мотивы их участников чаще (43%) оцениваются как преимущественно материальные. Таким образом, столкновение с критическими оценками военных действий довольно эффективно разрушает сакральный статус их участников: когда человек попадает в среду, где присутствуют антивоенные взгляды, он втрое чаще начинает говорить о преобладании профанных материальных ценностей у воюющих соотечественников.

Если в последний месяц россиянин, либо поддерживающий военное противостояние, либо уклоняющийся от его оценки, стал более позитивно оценивать «СВО», то и уверенность в преобладании для её участников материального мотива более, чем вдвое ниже (23%), чем среди тех, кто стал её оценивать хуже (57%). Как видим, ситуативная динамика отношения к военному противостоянию, вероятно, зависящая от текущих событий на поле боя, также значимо связана с изменением отношения к мотивам участников боёв: когда люди меняют оценку «СВО» в негативную сторону, они чаще начинают приписывать её участникам финансовые мотивы.

Одобрение новой мобилизации в качестве способа решить проблемы на фронте тоже прямо связано с оценками мотивов воюющих: сторонники начала новой мобилизации в случае осложнения ситуации на фронте вдвое реже (23%), чем сторонники заключения мирного соглашения с Украиной (50%) полагают, что «СВО» для её участников в первую очередь является способом решения материальных проблем.

Таким образом, благосклонное отношение к военному противостоянию прямо связано с приписыванием его участникам нематериальных идейных мотивов и наоборот: негативное отношение к интервенции в Украину и преобладание такого отношения в кругу общения человека способствует приписыванию участникам военных действий финансовых мотивов.

Влияние социально-демографических факторов

Мужчины и женщины примерно одинаково оценивают влияние различных мотивов на участников военных действий (рисунок 3), что может объясняться влиянием мощной государственной рекламы, которую те и другие потребляют примерно в одинаковой степени. Однако в массе своей россияне в значительной степени информационно изолированы от фронта. Они чаще индоктринированы патриотическим нарративом пропаганды, призывающим поддерживать «СВО», чем нарративом, призывающим за щедрое вознаграждение подписать контракт с Минобороны.

Рисунок 3. Оценка причин участия в боевых действиях в различных социальных группах (РФ, Хроники, N=1800, сентябрь 2024 г.)

Наличие высшего образования также не влияет на оценку мотиваций участников военных действий. Возможно, здесь также отразилось унифицирующее воздействие государственной рекламы.

Чем моложе россияне, тем чаще они считают, что на фронт отправляются «за длинным рублём»: от 25% среди тех, кому за 60 до 50% среди двадцатилетних. В целом это повторяет возрастную структуру поддержки интервенции: молодые её поддерживают реже, и соответственно, не стремятся приписывать её участникам более социально одобряемые мотивы. Тем не менее важно, что и доля полагающих, что воевать уходят намеренные исполнить свой гражданский долг, также достигает максимума среди российской молодёжи. Сложно сказать, в чём тут причина. Возможно, действует программа патриотического воспитания, развернутая сегодня в школах и вузах, но вот минимума эта доля достигает среди сорокалетних (17%).

Влияние рода занятий опосредствовано тем же фактором отношения к армии и интервенции. Неработающие группы населения (пенсионеры, студенты, безработные и пр.) в целом не отличаются своими оценками мотивов участников «СВО», поскольку в группу отсутствующих на рынке труда входят полярные по восприятию военных действий подгруппы (самые антивоенные студенты и самые милитаристские пенсионеры), оценки которых взаимно компенсируют друг друга. Более склонные поддерживать решения властей в целом и интервенцию в частности бюджетники значимо реже приписывают участникам боёв профанные мотивы материальной заинтересованности, тогда как более критичные к военным действиям работники частного сектора экономики чаще склонны наделять воюющих в Украине такими мотивами (26%) (рисунок 4).

Группа россиян с наименьшими доходами (12 000 рублей и менее) чаще склоняется к тому, что материальный стимул для добровольцев является главным (46%). Остальные доходные группы значимо между собой не отличаются. А вот мотив выполнения гражданского долга доминирует и среди высокодоходных групп (70 000 рублей и более), и в нижней среднедоходной группе (от 12000 до 30000 рублей). Как видим, если человек не получает больших доходов, то чаще приписывает соотечественникам стремление получить такие доходы через отправку на фронт.

Рисунок 4. Оценка причин участия в боевых действиях в различных социальных группах (РФ, Хроники, N=1800, сентябрь 2024 г.)

В то же время оценка изменений собственного материального положения, прямо коррелирующая с уровнем поддержки интервенции (её сторонники оптимистичнее смотрят на динамику своих доходов, чем противники), значимо влияет на представление о том, что привлекает людей на фронт. Чаще критикующая военное противостояние группа отмечающих ухудшение своего финансового положения значимо чаще приписывает участникам боёв корыстные мотивы (52%). Среди тех, чьё финансовое положение стабильно, таких в полтора раза меньше – 32%, как и среди тех, чья финансовая ситуация улучшилась – 30%. Такие респонденты чаще всех уверены, что участники военных действий выполняют гражданский долг (31% против 17% среди столкнувшихся с финансовыми трудностями).

Собранные данные показали, что приписывание идейных мотивов участникам «СВО» не характерно для столкнувшихся с финансовыми проблемами россиян (низкие доходы, ухудшение материального положения), в то время как позитивно оценивающие динамику своего материального положения, чаще приписывают участникам военных действий мотив исполнения гражданского долга. Причина тому в прямой и устойчивой связи между восприятием динамики собственного социального самочувствия и оценками внешних событий, с воздействием которых россияне связывают изменение своего благополучия: несогласные с военными действиями чаще склонны преувеличивать их негативное влияние на собственную жизнь, тогда как сторонникам противостояния свойственно занижать его издержки лично для них (Звоновский, Ходыкин 2023а).

Близость к линии боевого соприкосновения как фактор оценки мотивов участия в военных действиях

Жители регионов, непосредственно примыкающих к фронту (к приграничным регионам в опросах чаще всего относят Брянскую, Курскую, Белгородскую, Воронежскую и Ростовскую области, Краснодарский край и Крым), давно живут в условиях боевых действий (обстрелы, атаки дронов и т.п.). Вероятно, по этой причине они, как показано на рисунке 5, значимо реже верят в материальную заинтересованность (28%) участников военных действий, чем жители столиц или более удаленных от фронта регионов страны (35-38%%): пребывающие в условиях постоянной угрозы реже вспоминают о материальных выгодах. В июле 2024 года компания «Extreme Scan» задала тот же вопрос о преобладающем мотиве участия в «СВО» жителям Белгородской области. Среди них материальный фактор считают главным лишь 22%.

Рисунок 5. Оценка причин участия в боевых действиях в различных социальных группах (РФ, Хроники, N=1800, сентябрь 2024 г.)

Если в семье есть кто-то находящийся на фронте, уверенность в доминировании материального фактора несколько сокращается по сравнению с семьями, где фронтовиков нет (39% и 33% соответственно). Напротив, уверенность, что фронтовики, в том числе, и члены семьи, выполняют там гражданский долг, вырастает с 21% до 32%. Таким образом, чем человек лично ближе к фронту, тем выше его поддержка того, чем заняты воюющие близкие, и тем более возвышенные нематериальные мотивы он приписывает участникам «СВО».

Наконец, если сам респондент в ходе опроса выразил готовность отправиться на фронт (вопрос задавался всем мужчинам от 18 до 60 лет, кто не сообщил, что в настоящее время уже находится там), то он декларирует нематериальные гражданские причины такого решения. Почти две трети (63%) сообщивших, что они ни в каком виде не готовы воевать, склоняются, что такая готовность возникает, прежде всего, по коммерческим соображениям, тогда как среди готовых добровольно примкнуть к воюющей армии такого мнения придерживаются лишь 26%. Готовые отправится в зону боевых действий только по приказу о выполнении гражданского долга воюющими в российской армии говорят несколько чаще (33%).

Как видим, поддержка интервенции в Украину и близость к фронту – территориальная или социальная, реальная или проективная – обостряет стремление видеть в отправляющихся воевать намерение исполнить свой гражданский долг и ослабляет подозрение, что это лишь коммерческое предприятие.

Выводы и обсуждение результатов

Идеологический мотив выполнения гражданского долга в однозначно большей степени одобряется общественным мнением, чем воспринимаемый в качестве меркантильного мотив решения материальных проблем с помощью участия в боях. Поэтому приписывание военным получения финансовой выгоды как основного мотива участия в боевых действиях служит своеобразной формой критики этих военнослужащих и проводимой ими военной кампании. Сторонники интервенции стремятся вытеснить финансовые мотивы участников боёв как угрожающие осквернением сакрального статуса «праведных воинов», дающего тем индульгенцию на военное насилие. Противники же «спецоперации», напротив, стремятся разрушить сакральный статус военных действий и мотивов их участников, наделяя военных профанными мотивами стремления к личному обогащению и тем самым ставя под сомнение легитимность оправдывающих военное насилие нарративов: с помощью такого символического хода статус участников боёв перекодируется противниками интервенции с «защитников Родины» на «зарабатывающих деньги».

Остальные дифференцирующие факторы опосредствованно отражают эту взаимосвязь отношения к армии и интервенции с приписыванием мотивов участникам «СВО». При этом значимыми нам представляются две неочевидные взаимосвязи:

1)     Наличие в окружении респондента примерного баланса оценок военного противостояния способствует приписыванию военнослужащим социально неодобряемых финансовых мотивов, т.е. опосредствованной критике военных и их действий в Украине. Это дополняет полученные нами данные о том, что баланс мнений в окружении снижает воздействие на человека «спирали молчания» по Э. Ноэль-Нойман и повышает его готовность обсуждать неудобную тему военного противостояния (Звоновский, Ходыкин 2023б). Перекликаясь с результатами психологических экспериментов Соломона Аша (Asch 1951), результаты наших исследований показывают, что при ослаблении социального давления и появлении в окружении человека хотя бы слабой альтернативы доминирующей в общественном мнении и продвигаемой государством позиции люди начинают значительно более критично воспринимать реальность и окружающие их события.

2)     На материальной мотивации участников боёв чаще настаивают россияне, имеющие материальные трудности (обладатели низких доходов или столкнувшиеся с их снижением). Напротив, более доходные группы полагают, что «в бой зовёт» прежде всего гражданский долг. Таким образом, сакрализируют конфликт представители более статусных групп российского общества, а профанизируют его в большей степени испытывающие материальную нужду. Т.е. бедные и социально депривированные россияне, из среды которых чаще набирают в воюющую армию, чаще полагают, что участники «СВО» воюют из-за денег. Это может быть следствием воздействия направленного на потенциальных участников «СВО» нарратива, согласно которому воевать приглашают за деньги, а «дело настоящих мужчин» и «защита своих» из официального нарратива государственной пропаганды, направленного на усиление поддержки россиянами военных действий, являются лишь дополнительным идеологическим обоснованием и оправданием принимаемого на основании финансовых стимулов решения отправиться воевать, а также призваны снять воспринятый людьми с детства и препятствующий участию в военных действиях жёсткий запрет на насилие и убийства.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

Агамбен 2011 – Агамбен, Дж. Homo Sacer. Чрезвычайное положение. М.: Европа, 2011.

Александер 2013 – Александер, Дж. Смыслы социальной жизни: Культурсоциология / Пер. с англ. Г.К. Ольховикова, под ред. Д.Ю. Куракина. М.: Праксис, 2013.

Алексиевич 2017 – Алексиевич, С.А. Цинковые мальчики. М.: Время, 2017. 320 с.

Вебер 2019 – Вебер М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии: в 4 т. / Макс Вебер; [пер. с нем.]; сост., общ. ред. и предисл. Л.Г. Ионина; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2019. 542 с.

Дюркгейм 2018 – Дюркгейм, Э. Элементарные формы религиозной жизни: тотемическая система в Австралии / Эмиль Дюркгейм; пер. с франц. В.В. Земсковой; под ред. Д.Ю. Куракина. М.: Элементарные формы, 2018. 808 с.

Звоновский, Ходыкин 2023а – Звоновский, В.Б., Ходыкин, А.В. Стратегии адаптации сторонников и противников спецоперации к жизни в её условиях (на примере жителей Самарской области) // Социологический журнал. 2023. Том 29. № 1. С. 8–35. DOI: 10.19181/socjour.2023.29.1.1.

Звоновский, Ходыкин 2023б – Звоновский, В.Б., Ходыкин, А.В. Восприятие россиянами конфликта с Украиной: проверка гипотезы «спирали молчания» // Социологические исследования. 2023. №11. С. 38–50. DOI 10.31857/S013216250028531-7.

Звоновский, Ходыкин 2022 – Звоновский, В.Б., Ходыкин, А.В. Отражение культурной власти геополитического нарратива в коллективных представлениях россиян о специальной военной операции // Социологические исследования. 2022. № 11. С. 38-53. DOI: 10.31857/S013216250021524-9.

Зомбарт 2005 – Зомбарт, В. Торгаши и герои // Зомбарт В. Собр. соч.: в 3 т. Т. 2. СПб.: Владимир Даль, 2005. С. 8–104.

Пинкер 2021 – Пинкер, С. Просвещение продолжается: В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса / Стивен Пинкер; Пер. с англ. М.: Альпина нон-фикшн, 2021. 626 с.

Шмитт 2016 – Шмитт, К. Политическая теология // Четыре главы к учению о суверенитете. Понятие политического. СПб: Наука, 2016. 567 с.

Alexander 2003 – Alexander, J.C. The Meanings of Social Life: A Cultural Sociology. Oxford, UK: Oxford University Press, 2003.

Asch 1951 – Asch, S. Effects of group pressure on the modification and distortion of judgments. Groups, Leadership and Men: Research in Human Relations. Carnegie Press, 1951.

Malešević 2022 – Malešević, S. Why Humans Fight: The Social Dynamics of Close-Range Violence. Cambridge: Cambridge University Press is part of the University of Cambridge, 2022. DOI: 10.1017/9781009162807.

Smith 1994 – Smith, Ph. The Semiotic Foundations of Media Narratives: Saddam and Nasser in the American Mass Media. Journal of Narrative and Life History. Vol. 4. 1994. No. 1–2. P. 89–118.

Smith 2005 – Smith, Ph. Why war? The cultural logic of Iraq, the Gulf war, and Suez. Chicago: University of Chicago Press, 2005.

Zvonovsky, Khodykin 2024 – Zvonovsky, V.B., Khodykin, A.V. A Military Operation That Pays. Russia.Post. 2024. URL: https://russiapost.info/society/military_operation

REFERENCES

Agamben, Dzh. Homo Sacer. Chrezvychajnoe polozhenie. M.: Evropa, 2011.

Aleksander, Dzh. Smysly social'noj zhizni: Kul'tursociologiya / Per. s angl. G.K. Ol'hovikova, pod red. D.Yu. Kurakina. M.: Praksis, 2013.

Aleksievich, S.A. Cinkovye mal'chiki. M.: Vremya, 2017. 320 s.

Alexander, J.C. The Meanings of Social Life: A Cultural Sociology. Oxford, UK: Oxford University Press, 2003.

Asch, S. Effects of group pressure on the modification and distortion of judgments. Groups, Leadership and Men: Research in Human Relations. Carnegie Press, 1951.

Dyurkgejm, E. Elementarnye formy religioznoj zhizni: totemicheskaya sistema v Avstralii / Emil' Dyurkgejm; per. s franc. V.V. Zemskovoj; pod red. D.Yu. Kurakina. M.: Elementarnye formy, 2018. 808 s.

Malešević, S. Why Humans Fight: The Social Dynamics of Close-Range Violence. Cambridge: Cambridge University Press is part of the University of Cambridge, 2022. DOI: 10.1017/9781009162807.

Pinker, S. Prosveshchenie prodolzhaetsya: V zashchitu razuma, nauki, gumanizma i progressa / Stiven Pinker; Per. s angl. M.: Al'pina non-fikshn, 2021. 626 s.

Shmitt, K. Politicheskaya teologiya // Chetyre glavy k ucheniyu o suverenitete. Ponyatie politicheskogo. SPb: Nauka, 2016. 567 s.

Smith, Ph. The Semiotic Foundations of Media Narratives: Saddam and Nasser in the American Mass Media. Journal of Narrative and Life History. Vol. 4. 1994. No. 1–2. P. 89–118.

Smith, Ph. Why war? The cultural logic of Iraq, the Gulf war, and Suez. Chicago: University of Chicago Press, 2005.

Veber M. Hozyajstvo i obshchestvo: ocherki ponimayushchej sociologii: v 4 t. / Maks Veber; [per. s nem.]; sost., obshch. red. i predisl. L.G. Ionina; Nac. issled. un-t «Vysshaya shkola ekonomiki». M.: Izd. dom Vysshej shkoly ekonomiki, 2019. 542 s.

Zombart, V. Torgashi i geroi // Zombart V. Sobr. soch.: v 3 t. T. 2. SPb.: Vladimir Dal', 2005. S. 8–104.

Zvonovskij, V.B., Hodykin, A.V. Otrazhenie kul'turnoj vlasti geopoliticheskogo narrativa v kollektivnyh predstavleniyah rossiyan o special'noj voennoj operacii // Sociologicheskie issledovaniya. 2022. № 11. S. 38-53. DOI: 10.31857/S013216250021524-9.

Zvonovskij, V.B., Hodykin, A.V. Strategii adaptacii storonnikov i protivnikov specoperacii k zhizni v eyo usloviyah (na primere zhitelej Samarskoj oblasti) // Sociologicheskij zhurnal. 2023. Tom 29. № 1. S. 8-35. DOI: 10.19181/socjour.2023.29.1.1.

Zvonovskij, V.B., Hodykin, A.V. Vospriyatie rossiyanami konflikta s Ukrainoj: proverka gipotezy «spirali molchaniya» // Sociologicheskie issledovaniya. 2023. №11. S. 38-50. DOI 10.31857/S013216250028531-7.

Zvonovsky, V.B., Khodykin, A.V. A Military Operation That Pays. Russia.Post. 2024. URL: https://russiapost.info/society/military_operation

[1] О её деструктивном влиянии в европейской истории и его преодолении идеологией Просвещения см. (Пинкер 2021)

[2] Благодарим компанию «Хроники» за предоставленные для анализа результаты опроса

"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.

Хочу помочь журналу