Валентина Кофман (Спивак): Воспоминания о гетто в Могилеве-Подольском

Продолжаем наш проект

#Никто_не_забыт?

1940-е. Трагедия на двух берегах Днестра.

Публикация материалов ЧГК по МССР в контексте семейной памяти

Немного о себе

Я, Валя Спивак, родилась 14 апреля 1930 года в Могилеве-Подольском, в семье Арона и Ханци Спивак. Всевышний меня благословил замечательными родителями, добрыми, честными и преданными. Я росла рядом с бабушкой Хайкой и дедушкой Шмилом Лобановыми, обязана им моим восприятием жизненных устоев, еврейскому образу жизни, привитой мне любви родных, уважать других, уметь простить и зла в душе не хранить.

Моей мечтой до войны было стать учителем, но из-за войны, я смогла продолжить обучение только в 15 лет, когда пошла в школу в 4-й класс. Я не получила высшего образования, так как, чтобы не напрягать родителей в материальном смысле, поступила в техникум советской торговли и получила диплом плановика. Всю свою трудовую жизнь работала старшим экономистом управления торговли города Коростень, Украина. Богата двумя сыновьями, тремя внуками и пятью правнуками.

В 1990 году сделали с семьёй алию, вернулись домой: здесь не стояла колыбель моя, но это для меня моя родная святая земля.

1.

Какая долгая зима,

Сугробы снега, много льда,

Сковал он воды нашего Днестра.

Так хочется тепла и лета,

Цветов и фруктов, радости и света.

Красив наш город, что зимой, что летом,

Любим он нами, здесь жили наши прадеды и деды.

И нам он дорог до сих пор,

Могилёв-Подольский — город наш родной.

Скольких чудес нам обещало это лето — рождение братика или сестрички, тогда в семье нас будет трое ребятишек. А там, глядишь, и осень на подходе, ждут школы нас, учителя, подруги и друзья, с которыми не виделись давно мы. Чудесный день нас ожидает в сентябре, земля купаться будет в золотистых листьях, и всё готово к школе. Особый праздник ожидается у нас — пойдёт мой брат Лёня в первый класс. Как же прекрасно всё у нас, все живы, все здоровы, не испытали мы ещё потерь и с этим чувством не были тогда знакомы.

Ничто не предвещало нам беды, вдруг небо стало чёрным и опасным, в одно мгновение изменилось всё, пришла война и начались несчастья. Три длинных страшных года пробыли мы в гетто, туда нас гнали, словно скот. Отгородив три улочки, нам дали новый дом, где жили тесно, грязно и уныло. Какие холода, невиданные прежде, сковали наши души и тела, но хуже голода и холода был постоянный страх и ожиданье быстрого конца. Румыны властвовали в нашем гетто, Барбулеску и Дан, два зверя в человеческом обличье, нагаек свист вокруг витал, собака Дана евреев узнавала и кусками рвала. Всех вместе нас не убивали. Вот соберут группу и расстреляют, никто не знает, завтра чей черёд придёт.

Ещё один тяжёлый день прошёл, и наступает ночь, вокруг непроницаемая тьма, лишь редкая звезда видна на небосводе, в тревоге узники ложатся спать, надежда маленькая есть, что эта ночь пройдёт спокойно, но где там, опять они стучат, пытаясь дверь взломать. Какая паника, как много страха и начинаем мы кричать — гэволд[1], спасите нас. Нет выхода, и надо открывать, но все боятся, откуда мужество черпать, ведь рядом дети, старики. За дверью смерть стоит, и кто решится её впустить. И мама, смелая моя, нам говорит: «Прощай, семья!», — идёт к двери и открывает. Мы в страхе сбились в кучу, кричим как можно громче, но это их и не пугает, зачем они вторгались, возможно, просто развлекались.

Нас заставляли надевать нашивку жёлтую звезды шестиконечной, а мы до этого не знали, не ведали, что это символ наш еврейский и что звезду Маген Давидом[2] называют. Наденешь этот жёлтый знак — и ты уже не прежний, не тот, кем был, злой волей ты отвержен. Все эти годы мы не знали вкуса хлеба, забыли о конфетах и печеньях, лишь жондра[3] и вода — таков был наш удел. Горсть чёрных семечек, случайно раздобытых, была огромной радостью для нас.

Спросил меня мой младший внук Ханан — бабуля, в какие игры вы играли? А мы на улицу не выходили, вся одежда в хлопья превратилась, так страшно мёрзли мы, зубы от холода стучали, а в голове все мысли о еде. В такие игры играли с нами. Три года мы не мылись, не купались, об этой роскоши даже не вспоминали, и вши живьём нас поедали. Болезни разные не миновали нас, мы не лечились, тихо умирали, в могилах общих хоронили нас.

Им мало гетто показалось, нашлись для нас и лагеря, в Печору и Ананьев[4] эшелон за эшелоном отправляли, на смену уничтоженных других евреев принимали. Там, в Печоре, погибла семья тётки моей Фейги Кушнир, в машину загнали отца и четверых детей и после тяжёлого рабочего дня пустили удушающий газ[5], и все погибли. Фейга случайно в машину не вошла, сумела пешком добраться назад до гетто, унося с собой гребешки и ленточки дочек и по одному ботиночку ребят. Завещала положить в свою могилу то, что осталось от детей своих. Та же участь постигла соседа Иосифа Вильнера. Потеряв в Печоре пятерых детей и мужа, Хайросе Вильнер удалось выбраться из лагеря. Фейга и Хайрося пришли полуживые к нам обратно в гетто и жили на русской печи до освобождения.

Земля — немой свидетель тех горьких лет и страшных преступлений, у тех, кого фашистам не удалось уничтожить, всю жизнь болит душа и сердце ноет от неизбывной страшной боли. Не счесть, скольких детей еврейских матерей народ еврейский потерял в невиданной доселе катастрофе, живыми в землю нас бросали, от голода и холода мы погибали, в печах они сжигали нас. Не в наших силах всё забыть, простить или предать забвенью, никто нам детство не вернёт назад и психику, войной израненную, не излечит.

Каких умов, талантов и открытий лишился мир, ведь мой народ умён и мудр, талантом он не обделён, немало знаменитых в нём имён. Не лучше и не хуже мы других народов, все пострадали в той войне, но нас уничтожали лишь только потому, что рождены мы были еврейскими матерями.

Но всем смертям назло народ не уничтожить, мы живы и мы будем вечно жить в стране еврейской, завещанной нам Б-гом, и ам Исраэль хай, Эрэц, Цион, Ерушалаим!!!![6]

2.

Жизнь в гетто — ад на земле. Если кто — то из нас останется жить,

пройдя все страдания и ужасы жизни в гетто, пусть расскажет своим детям,

детям детей, чтобы знали, помнили и никогда не забывали.

Моя любимая бабушка Хайка Лобанова,

1943 год, город Могилёв-Подольский

Отгородив несколько улиц каменным забором, установив большие ворота около базара, немцы и румыны определили для евреев новое место жительства. Моя память не сохранила подробностей нашего ухода из родного дома в гетто. Помню почти всё о нашей жизни до гетто и в нём, но не могу вспомнить этого эпизода, как будто бы кто-то заблокировал во мне эти воспоминания.

В гетто мы жили в маленьком доме из двух комнат, в одной десять человек нашей семьи, в другой другая семья. Полы в этом доме были земляные, стояли кровати, собранные в разных местах, посреди комнаты находилась печка-буржуйка. Для выхода дыма наружу была протянута жестяная труба, выходящая в окно. Топить эту печь было нечем, ломали бесхозные дома, таким же образом разобрали дом матери моего отца. Таких холодных и снежных зим люди не помнили. Все узники гетто страдали от холода, чуть согреться была возможность, пока сгорали щепки, и ещё в это же время надо было успеть сварить жондру. В кастрюлю наливалась вода, и после закипания бросали несколько ложек кукурузной муки — и всё. До войны в городе были военные склады и там были запасы лынты[7] для корма животных, и ещё до гетто жители города запаслись этим кормом. А у нас был совсем маленький мальчик, младший братик и мама очень долго кормила его грудью, но что уж там у неё было.

3.

Ещё до образования гетто, скорее всего в 1941 году, в Могилёв прибыл Антонеску: наверное, хотел осмотреть свои новые владения. Каким-то образом об этом визите узнали две глупые девочки, я и моя двоюродная сестра. Кроме как через Днестр, он не мог к нам добраться, и мы решили пойти на Красную площадь, где находилась переправа через реку. Могилёв — небольшой город, в основном одноэтажный, на этой площади находился один двухэтажный дом, но он был частично разрушен, и там не было жильцов. Так вот, мы поднялись на второй этаж и наблюдали за этой встречей. Было много военных, священников и бричек. В одной из них мы увидели нашу знакомую девочку Тамару Ясинскую. На ней был надет украинский национальный костюм, на голове веночек, намыста[8] (бусы), и она была очень красива. Во время оккупации за пределами гетто работали школы, Тамара была младше нас, и когда после освобождения мы пошли в школу, очутились с ней в одном классе. В классе было много еврейских учеников, они все почти четыре года не учились, нас называли переростками. И однажды возникли на национальной почве разногласия, и она нас назвала «ставиские»: так называлась одна из улиц города, где в основном жили евреи. Ну, мы, конечно, ей припомнили встречу Антонеску. Ей мало не показалось. Потом, учась там же в Могилёве в торговом техникуме, она поступила в партию. Мы с ней были дружны.

4.

Гарь и пепел, взрывы и война.

Брожу одна по гетто я,

Три года ожиданья смерти,

Под ложечкой сосёт гнетущий голод,

На улице трещит мороз, в душе пурга и холод.

А в доме земляной холодный пол,

В буржуйке не горит огонь,

Уныло, страшно и тоскливо.

И каждый день приходит новая беда,

Как много горя принесла война,

Расстрелы, гибель и страдания,

А мне всего тринадцать лет,

Ну кто когда мне даст ответ:

За что ей наказание

Такое и почему заключена

В проклятом гетто навсегда.

В шестой мне класс идти пора

И в платьицах красивых мне щеголять охота,

А вместо этого неволя и беда,

Но мама говорит — близка победа,

И Гитлер сдохнет, как проклятый пёс,

И платья будут шиться,

И мальчики вокруг крутиться.

Раз мама говорит, так значит, так и будет,

Придёт счастливая пора,

Живой из гетто выйду я,

И на земле появиться трава,

Весна заполонит поля

И мир повсюду воцарится.

Отцу за работу люди иногда давали какие-то продукты питания, но на семью из десяти человек это было каплей в море. Нередко папа приносил какие-то детали для печатного устройства, не знаю, где он их находил, чтобы подпольщики могли печатать листовки. Один раз папа даже принёс клише портретов Сталина и Ленина, и подпольщик, пришедший их забирать, принёс нам бутылку растительного масла. Для нас это был неоценимый подарок. Когда я пошла после войны в школу, выяснилось, что этот человек учитель географии.

Голод всё больше забирал наши силы, но добрые люди, пригнанные из Румынии[9], нам помогли добрым советом. Ещё до образования гетто в Могилёв начали пригонять евреев из Румынии и других стран[10]. Это было глубокой осенью, их перевозили через Днестр, многих ослабленных просто бросали в воду, из ушей живьём вырывали серьги, издевались всякими изощрёнными способами. Евреи нашего города не остались равнодушными к своим братьям и сёстрам, никого не оставили на улице, уплотнялись и давали им возможность иметь над головой крышу, а когда построили гетто, так они пошли туда вместе с нами.

Это были совсем другие евреи, в отличие от нас. Они искали любую возможность что-то заработать, да им и было легче с румынскими фашистами, они знали их слабые стороны. С нами в одном дворе жила семья румынских евреев из Дорохоя[11], мать — мадам Нэси, сын Рувим и четыре дочки. Так они через лаз в заборе тайно выходили из гетто, покупали на украинском базаре молоко, разбавляли его водой и разносили по некоторым еврейским домам, владельцы которых имели возможность покупать, хотя таких было немного. Видя наше бедственное положение, мадам Нэси предложила моей маме печь хлеб на продажу этим же людям. Она же дала адрес, где можно было купить муку и дрожжи. Печь надо было ночью, а утром я и мой девятилетний братик разносили выпечку. Из этого хлеба никто из нас не имел права даже на маленький кусочек. В случае не полностью распроданного хлеба мы с братом ходили на биржу его продавать. Биржа находилась в гетто, и один раз там была облава, и я видела, как некоторые евреи глотали золотые монеты.

В городе жил Бойко — дедушкин друг ещё по службе в царской армии, он принёс нам в гетто для перелицовки много верхней одежды. Дедушка был портным, а мы все занялись распоркой этой одежды и внутри нашли вшитые золотые кресты, кольца и др. Все находились в шоке, эти вещи могли бы облегчить свалившиеся на нас несчастья. Возникла ли у кого-то такая мысль — я не знаю, дедушка не оставил времени на размышления. На рассвете моя тётя Момця, рискуя жизнью, выбралась из гетто и отнесла Бойко всё золото.

Пришёл приказ на отправку в лагерь Ананьев евреев нашего гетто. Так как оно было небольшое, то спрятаться было негде. Когда нас должны были отправить в лагерь смерти, мой дед предложил ночью убежать и найти спасение у его друга. Ночью мы нарушили покой семьи Бойко, они нам открыли погреб во дворе и там надеялись переждать время отправки эшелона и вернуться в гетто. Но на рассвете пришла жена хозяина и нам сказала, что Таня, её дочь, заявила, что, если она нас не выгонит, так она пойдёт в жандармерию и заявит, что в их погребе прячутся евреи. И мы ушли, нашли заброшенный склад и там переждали. Узники, оставшиеся в гетто, рассказывали, что украинец полицай Краснов и еврейка из еврейского комитета (фамилии не буду называть, вдруг есть её наследники и я не вправе очернять их фамилию) ходили и выискивали евреев даже в Озаринецкой горе[12]. Таким образом мы избежали смерти то ли в Печоре, то ли в Ананьеве.

Мама продолжала выпекать хлеб, и в одну из ночей ворвались румынские жандармы и забрали всю выпечку, наши крики слышны были, наверное, на небе. Прибежал Рувим, сын нашей соседки, депортированной из Дорохоя, и сумел спасти (он умел договариваться с румынами), иначе нам бы не просто грозила, но явственно пришла бы голодная смерть, так как на крошечную прибыль мы покупали для жондры муку.

Зима 1943 года приготовила нам невиданные раньше морозы, голод и холод делали своё чёрное дело всё больше умирало людей, наши страдания становились катастрофическими[13]. Но несмотря на это, какая-то слабая надежда теплилась в наших душах. Старики евреи собирали миньян[14] для молитвы, рискуя быть убитыми, мой дедушка попросил рава[15] обучать молитвам моего девятилетнего братика, и мы все соблюдали пост в Йом-кипур. С тех пор, с тринадцати лет, это было свято для меня до самой глубокой старости.

В нашем гетто существовал детский дом, назывался он азил[16], говорили, что его содержат богатые румынские евреи из-за рубежа[17], там подкармливали детей и, как теперь оказалось, ставили на них медицинские опыты[18].

Не могу не рассказать о двух детях, оказавшихся без матери, но после войны она объявилась, а дети оказались на улице и умерли от голода и холода. Я не помню их фамилии, они были брат и сестра — Сёма и Роза, пусть хоть упоминание их имён будет памятью о них. Есть песня, известная многим, «Купите, койф чы папиросн» и в ней есть такой куплет, напишу на идиш:

Гэот об их а швэстэр фон нанцн ор, шэйн ыз зи гэвэйн ви ди натур, фон кэлт ын ингэр от зи гэшторбм, аф майнэ энт от зи гэшторбм ант бын их элнт ви а штэйн.

Перевод: «Сестра моя, как природа, красива была, весела, умна, умом одарена, от голода и холода она умерла, и как камень одиноким остался я».

5.

В 1943 году румынское правительство приняло решение о возвращении в Румынию изгнанных евреев[19], и, уезжая из этого ада, мадам Неси помогла нам вторично, передав маме вёдра и мерку для принесенного с украинского базара молока и список покупателей. Это был адский труд: выйти с двумя вёдрами из гетто, возвратиться с полными вёдрами в гетто, постараться ни капли не пролить. Особенно зимой, железо соприкасалось с незащищёнными руками. И страх, что уличив маму, румыны её могли избить и вылить молоко, а это для нас было равносильно смерти от голода, так как на возобновления этого бизнеса, а зох ын вэй, не было денег. Где и откуда брались силы и мужество?

Наступивший 1944 год дал нам надежду на спасение. Мой отец был «политиком», он нашёл несколько людей, которые ночами слушали радио, и вселил в нас маленькую надежду, но никто не мог знать, что будет с евреями гетто. Не было исключено, что румыны или немцы нас загонят в Днестр или расстреляют. В двадцатых числах марта отступающие немецкие войска достигли нашего города. Наш дом находился у дороги, которая вела к Днестру, к переправе на Румынию, и мы очутились в самом центре отступающих врагов. К тому времени бабушка, дедушка и тётя с двумя детьми ушли в наш родной дом, так как префектура[20] включила его в состав гетто. Папа наш ушёл на ночь слушать новости, тётя прислала младшую дочь забрать забытые ею калоши, и вот четверо детей и мама, мы оказались в мышеловке, закрыли ставнями окна и сидели в полной тишине и темноте, а снаружи громыхала военная техника фашистов.

Вдруг раздался стук в дверь, мама сразу её открыла, а в душе у нее огромный страх за жизнь четверых детей. Вошёл немецкий офицер, сел и попросил воды и начал плакать, показал нам фото своей семьи и произнёс фразу: «Гитлер капут». Обращаясь к маме, сказал, чтобы оставили этот дом немедленно. Оказывается, были в немецкой армии и такие. Папа уже не смог вернуться, мы это поняли и прислушиваясь к совету немца, вышли через вторую дверь, ведущую во двор. В районе базара стояли телеги, нагруженные награбленным добром, власовцев[21], полицаев, т.е. тех, кто сотрудничал с фашистами. Эти представляли для нас угрозу не меньше немцев и румын. Они прекрасно знали, на какой территории находятся, и когда мы, замирая, проходили недалеко от них, нам вдогонку летели ужасные слова и проклятия, но выстрелов не последовало.

И вот мы стоим у частично разобранного каменного забора, только одолеть его — и мы уже дома. К этому времени наш папа уже был там, вечерело, мы и все соседи вышли на улицу. Со стороны Озаринецкой горы спускались войска, но мы не знали, чьи они. Вдруг, как из-под земли вышли трое мужчин в гражданской одежде. Они оказались советскими разведчиками и сказали нам: «Зайдите в свои дома и не выходите. Ночью прогремит сильный взрыв — не пугайтесь, это взорвут мост». Так и произошло, на мосту было много вражеских солдат и техники, которые попадали в Днестр. Это было 18 марта 1944 года. Вечером 19 марта 1944 года в город вошли советские войска. Радость спасения прорывалась сквозь слёзы отчаяния и скорби.

У каждого выжившего узника 975 дней оккупации оставили глубокую, непроходящую боль.

Благодаря быстрому продвижению советских войск по Украине на восток оставшихся в живых узников лагерей и гетто Транснистрии[22] не постигла участь наших соплеменников, находившихся на территориях, контролируемых немецкими фашистами. Война продолжалась ещё более года, в Европе ещё дымились печи газовых камер, фашисты продолжали уничтожать тех, кого выбрали своей главной мишенью.

Наша большая семья жила в своём доме в ужасающей бедности, мы по-прежнему не были сыты, но мы были свободны. Моя мудрая бабушка, Хайка Лобанова, сказала: «Несмотря, что жондру мы больше не едим, мы не вправе забывать о том, что мы прошли и что с Б-жьей помощью мы будем жить лучше. Поэтому, что бы ни стояло на наших столах в праздники, рядом должна стоять мисочка с жондрой, и как в Пэсах мы едим мацу в память о выходе из рабства на свободу, я завещаю вам и следующим поколениям не забывать о жондре как символе рабства».

Зихронам лэвраха — благословенна память обо всех погибших!

У каждого из них было имя, и нам надо помнить их и чтить.

[1] Гэволд (от нем. Gewalt ‘насилие’) — караул! тревога!

[2] Маген Давид («щит Давида», в некоторых диалектах — Моген-Довид) — гексаграмма из двух равносторонних треугольников. В качестве национального символа евреев принята в XIX веке, до этого употреблялась без строгой системы.

[3] Жондра (или жодра) — похлёбка из кукурузной муки, размешанной в кипятке.

[4] Печора (ныне Печера), село в 22 км к северо-западу от Тульчина (Винницкая область, Украина). В сентябре 1941 здесь был организован «лагерь смерти» (lagărul morţii) для евреев. Условия здесь были значительно хуже, чем в других лагерях. К 1.04.1942 здесь содержалось 3.591 евреев; к 17.03.1944, когда Красная Армия освободила лагерь, в нём было 350 евреев, точные же данные о числе уничтоженных за два с половиной года отсутствуют. (См.: Encyclopedia of Camps and Ghettos, 1933–1945. Vol. III: Camps and Ghettos under European Regimes Aligned with the Nazi Germany / Volume editor Joseph R. White. Published in association with the United States Holocaust Memorial Museum (USHMM). Bloomington; Indianapolis: Indiana University Press, 2018. P. 742–743). Ананьев — город на севере нынешней Одесской области. С июля по сентябрь 1941 здесь действовала зондеркоманда 10b. В начале сентября 1941 город был передан румынской администрации. В течение 8 месяцев здесь действовало гетто, жители которого постепенно были депортированы в лагеря на Южном Буге и там расстреляны (Encyclopedia… 2018. P. 592).

[5] Нет сведений, чтобы румынские власти во время Холокоста прибегали к таким технически изощрённым методам.

[6] Да здравствует (буквально: да живёт) народ Израиля, страна, Сион, Иерусалим! (иврит).

[7] Linte (рум.) — чечевица.

[8] Намыста — вероятно, от укр. монисто.

[9] Планируя создать этнически однородное государство, И. Антонеску добивался этого, в частности, депортацией евреев, прежде всего из Бессарабии и Буковины в «Транснистрию» — оккупированную территорию между Днестром и Бугом. В частности, так происходило в Черновцах: «Если евреев признавали “экономически бесполезными”, их заносили в списки на депортацию. Черновицкие евреи были отправлены поездом, в вагонах для скота, в Могилёв-Подольский, на восточный берег Днестра. Из Могилёва большинство должно было проследовать пешком дальше на восток» (Солонарь В.А. Очищение нации. Насильственные перемещения населения и этнические чистки в Румынии в период диктатуры Иона Антонеску (1940–1944) / Авторизованный пер. с румын. А. Тулбуре под ред Л. Мосионжника. — Санкт-Петербург: Нестор-История, 2020. С. 274).

[10] В Могилёв-Подольский депортировались преимущественно евреи из Буковины и северной Бессарабии (Encyclopaedia… P. 715). О помещении в то же гетто евреев из других стран сведений нет. Евреи, депортированные из стран Западной Европы (в том числе из самой Германии), попадали не в румынскую, а в германскую зону оккупации. См.: Круглов А.И. Холокост в СССР. Потери евреев в оккупированных регионах СССР. 1941–1944 гг. Кишинёв: The Historical Expertise, 2025 (в печати). С. 167–173, 203, 220–222, 224–227; Круглов А.И. Потери евреев в оккупированных регионах России 1941–1944 гг. Холокост в России. — Кишинёв: The Historical Expertise, 2025 С. 65–66, 188–189, 441.

[11] Город в Румынии, ныне в уезде Ботошань. В начале июля 1940 румынские части, отступавшие из Бессарабии, устроили в Дорохое еврейский погром (53 одних лишь убитых). Затем евреев из Дорохоя высылали в основном в Тыргу-Жиу и Крайову, частично – в Транснистрию через Могилёв-Подольский.

[12] Предместье Могилева-Подольского.

[13] Уточнение Валентины Кофман: «Мы так мёрзли, что, наверное, каждая зима была холодней предыдущей».

[14] Миньян — минимальное количество людей, необходимое, чтобы религиозный обряд считался совершённым по правилам.

[15] Рав — ребе, раввин.

[16] Azil (рум., от лат. asilum) — приют, убежище.

[17] Найти сведения об этом приюте не удалось.

[18] Валентина Кофман ссылается на воспоминания родственника, находившегося вместе с братом в этом приюте: «Мама и тётя узнали о детдоме, в котором кормили детей. Туда поместили нас с братом. Действительно там кормили, давали лекарства и под строгим надзором заставляли глотать таблетки, часто проводили анализы, разрешали иногда уходить к маме. Абрам, братик, заболел тифом, и нас отправили домой. Уже в Израиле стало известно, что детдом назывался Азил, и там, вероятно, проводились медопыты над детьми» (Израиль Могильнер. Неутихающая боль. Старый Оскол: Типография Антиква, 2009). Последнее предложение свидетельствует, что информация вряд ли соответствует действительности. В условиях, когда подлинная информация скрывалась или была лживой, люди черпали сведения из слухов, а обстановка была такая, что поверить можно было всему. К тому же экстремальные условия, в которых находились пациенты, наверняка заставляли врачей в поисках средств помощи идти на рискованные меры, которые легко могли быть восприняты как «опыты».

[19] Уже с декабря 1941 (советское контрнаступление под Москвой), а особенно с осени 1942 румынское руководство начало допускать, что Германия может не победить, и тогда за содеянное придётся ответить. Как вспоминал секретарь Антонеску Г. Барбул, уже 10 октября 1942, возвращаясь после встречи с Гитлером, Антонеску сказал ему: «Германия проиграла войну […]. Теперь нам нужно сконцентрироваться на том, чтобы не проиграть свою» (Солонарь В.А. Указ. соч. С. 366). По этим причинам политика режима по отношению к евреям начала меняться: депортации с территории Старого королевства прекратились, некоторые категории депортированных получили возможность вернуться. Сам Антонеску до конца не отказался от планов «очищения нации», но теперь главное место он отводил уже не депортациям, а поощрению эмиграции (Там же. С. 356–370, 401–404).

[20] Префектура (рум.) — уездное правление. Префект — представитель центральной власти в уезде, выполняющий административные функции.

[21] Валентина Кофман уточнила, что среди попавших в плен в районе Могилева-Подольского в 1944 были и русские в немецкой военной форме. Но это не могли быть солдаты РОА генерала Власова. 

[22] Так называлась территория между Днестром и Южным Бугом, находившаяся под контролем румынской администрации.

Следите за Исторической Экспертизой и за проектом в telegram https://t.me/istorex_ru

Наш Youtube-канал https://www.youtube.com/@HistoricalExpertise

Готовится к печати первый том «Кишинев и Кишиневский уезд». Выход в свет запланирован на лето 2025.

При подготовке материалов к печати мы стараемся найти всю возможную информацию о жертвах. Обращаемся с просьбой присылать любые свидетельства об их жизни и обстоятельствах гибели к их потомкам, родственникам, соседям: istorexorg@gmail.com

Материалы будут опубликованы на сайте журнала «Историческая экспертиза». См.: https://www.istorex.org/blog/categories/tragedy-two-banks-of-the-dniester

Для чего мы совместили проекты публикации документов и семейные воспоминания?

«Одна из чреватых опасными последствиями проблем нынешней РМ относится к сфере коллективной памяти. Среди представителей культурной и политической элит присутствует, к сожалению, немало желающих использовать трагические события 1940-х годов с целью расколоть граждан на два пронизанных антагонизмом сообщества памяти. Одни недобросовестные «дискурс-манагеры» (Виктор Пелевин) призывают скорбеть исключительно о жертвах сталинских репрессий и голода 1946 года. Их оппоненты прибегают ко всевозможным ухищрениям, чтобы оправдать преступления сталинизма и призывают помнить исключительно тех мирных граждан, кто пал от рук нацистов и представителей режима Антонеску. Такая политика памяти «стенка на стенку» не позволяет сформировать молдавское полиэтничное гражданское общество, способное эффективно отвечать на грозные вызовы современности. Мы уверены, что деление жертв на «наших» и «чужих» противоречит не только европейским ценностям и поэтому является реальным препятствием к европейской интеграции РМ, но бросает вызов таким азам человечности, как сочувствие к боли других людей и обязанность помогать слабым. Лишь благодаря способности испытывать сострадание к попавшим в беду, люди имеют право именовать себя людьми. Альтернативой попыткам расчеловечить наших граждан является подход, согласно которому не может быть жертв «своих» и «чужих», все жертвы 1940-х, в большинстве, напомним, дети, женщины и старики, – наши!»

См. об этом: https://www.istorex.org/post/31-07-2024-announcement

ПОМОЧЬ ПРОЕКТУ

Оплатите авансом экземпляр первого тома Материалов ЧГК по МССР (Кишинев и Кишиневский уезд, ориентировочный выход в свет – лето 2025 года) по льготной цене 300 MDL. Всем благотворителям проекта признательность будет выражена поименно.

PAYPAL istorexorg@gmail.com (в комментарии указываете Ваше имя и эл. почту для контакта).

ПЕРЕВОД НА КАРТУ БАНКА MAIB 4356 9600 6652 7729 (ВАЛЮТА MDL, ПОЛУЧАТЕЛЬ ERLIH SERGHEI (в комментарии указываете Ваше имя и эл. почту для контакта).