Оксана Киянская: «Они хотели видеть Россию нормальной страной»
Киянская Оксана Ивановна, доктор исторических наук, профессор РГГУ, автор книг:
«Южный бунт: Восстание Черниговского пехотного полка (М., 1997; 2-е изд: М., 2016);
Павел Пестель: офицер, разведчик, заговорщик (М., 2002);
«Южное общество декабристов: Люди и события» (М., 2005);
«Пестель» (ЖЗЛ; М., 2005);
«Очерки из истории общественного движения в России в правление Александра I» (СПб., 2008);
«Правитель дел: К истории литературной, финансовой и конспиративной деятельности К.Ф. Рылеева» (СПб. 2010. Совм. с А.Г. Готовцевой);
«Рылеев» (ЖЗЛ; М., 2013. Совм. с А.Г. Готовцевой);
«Очерки истории русской советской литературы и журналистики 1920-х-1930-х годов: Портреты и скандалы». (М., 2015. Совм. с Д.М. Фельдманом);
«Декабристы» (ЖЗЛ; М., 2015; 2-е изд: М., 2017; 3-е изд: М., 2023);
«Эпоха и судьба чекиста Бельского» (М., 2016; Совм. с Д.М. Фельдманом);
«Словесность на допросе. Следственные дела советских писателей и журналистов 1920–1930-х годов» (М., 2018. Совм. с Д.М. Фельдманом);
«Люди двадцатых годов. Декабрист Сергей Муравьев-Апостол» (М., 2023).
1. Интересно сравнить, каким образом исследователи приходят к декабристской теме. Хорошо помню, что, будучи советским студентом, воспринимал декабристов как вызов «материалистическому пониманию истории»: нас учили, что «дворянские революционеры» выступили против интересов своего помещичьего класса и принесли себя в жертву ради простого народа. В этом для меня состояла загадка декабристов. А как начался твой «роман» с декабристами?
История моего «романа» была другой, не идеологической. Она началась задолго до того, как я осознала, что есть некое «материалистическое понимание истории». Моя бабушка, царство ей небесное, была большой поклонницей декабристов. В 1975 году, в год 150-летия восстания, около нашего дома висел большой плакат, на котором уже не помню, что было нарисовано, но речь шла именно о декабристах. Увидев плакат, бабушка начала мне рассказывать о тех, о ком шла речь — это был первый этап моего «романа», этап зарождения интереса. В том же учебном году я прогуляла урок истории, где как раз про это рассказывали, села читать учебник — и не смогла остановиться, читаю вот книги до сих пор, а иногда пишу сама. В 5-м классе я уже прочла двухтомник Нечкиной и даже написала ей письмо. Правда, адреса я не знал, поэтому он звучал так: «Академия наук. Академику Нечкиной». Потом, когда я уже училась на журфаке МГУ, в моей жизни был неформальный клуб «Былое»: мы занимались, в частности, обсуждением нашей истории разных эпох, спорили, пели песни на КСП. Из тех наших, кто сделал профессиональные карьеры ученых, могу назвать Ярослава Леонтьева и Андрея Серкова. Собственно, вот так мой интерес к декабристам зародился и развивался.
2. В советское время «герои 14 декабря» были чрезвычайно популярны. Они, пожалуй, затмевали «наше всё». Тогда Пушкин скорее воспринимался как «друг декабристов». После 1991 интерес к ним упал почти до нуля. Теперь декабристы в основном вспоминаются как «друзья Пушкина». Как ты объяснишь советскую всеобщую любовь к «рыцарям, кованным из чистой стали» и сегодняшнее безразличие к прежним героям русской интеллигенции?
Для начала я оспорю тезис о «сегодняшнем безразличии» к прежним героям. Помнишь историю с фильмом «Союз спасения»? Выяснилось, что он задел очень многих: был вал критики, были и положительные отклики. Я тогда насчитала несколько сотен рецензий на этот фильм. Другое дело — что декабристы давно уже вне дискурса властей: если раньше они были нужны большевикам для обоснования собственной власти, то теперь они власти только мешают. И преференций, изучая декабристов, получить нельзя. Если, конечно, автор — не Стариков, для которого они враги России и смутьяны.
Что же касается Пушкина — то он как был «нашим всем», так и остался. Мифы и о Пушкине, и о декабристах живы и будут жить, пока будет существовать русская интеллигенция.
3. Недавний фильм «Союз спасения», к которому ты причастна в качестве научного консультанта, является одним из примеров нарастающего равнодушия к «дворянским революционером». Фильм по всем признакам (роскошные наряды дам, шитые золотом мундиры кавалеров, «любовная линия», масштабные батальные сцены с компьютерной графикой) ориентирован на массового зрителя. Его выход сопровождался беспрецедентной рекламной поддержкой. И, тем не менее, продажа билетов не окупила расходов на производство. В т.н. «либеральном сегменте» фильм был подвергнут жесткой и во многом несправедливой критике. Как бы ты оценила тот образ декабристов, который преподнесли публике создатели «Союза спасения», с какими «киночертами» героев твоих исследований ты согласна, а что вызвало твое неприятие?
Разговор о фильме я начала, отвечая на предыдущий вопрос. Но если хочешь — продолжим. Ты прав: фильм не окупился в прокате. «Союз спасения» намного отстал по выручке от вышедшего тогда же «Холопа», в котором «золотой» современный мальчик попадает в иную реальность, становится крепостным. При том, что, конечно, от «Холопа» исторической достоверности никто не требовал.
Почему реакция на «Союз спасения» была столь бурной? Одним из продюсеров фильма был Константин Эрнст, руководитель официозного «Первого канала». А тогдашние СМИ, если ты помнишь, были четко разделены на «либеральные» и «провластные», и вполне естественно, что на рекламу на провластном канале «либеральные» СМИ ответили антирекламой. Критика действительно была во многом несправедливой. Проводили прямые аналогии: Александр I — Ельцин, Николай I — Путин, в декабристах видели тогдашних оппозиционеров и т.п.
Консервативным публицистам фильм тоже не понравился: они не увидели в нем однозначного осуждения российских смутьянов.
Мне сложно судить, какие идеи изначально вкладывались в фильм: между моими консультациями и премьерой прошло 7 лет, в течение которых меня ни о чем не спрашивали. Но когда я увидела фильм, он мне понравился. Понравился именно тем, что в нем, на мой взгляд, не было однозначных оценок. И однозначного современного политического месседжа я в нем не увидела.
В фильме много трактовок героев, с которыми мне сложно согласиться. Но, честно говоря, подробно их комментировать мне бы не хотелось.
4. В биографических книгах ты впервые продемонстрировала, что Пестель и Рылеев занимались уголовно наказуемыми махинациями. Достоевский назвал революционеров, которые используют криминальные средства для достижения благих целей, «бесами». Знаю, что ты двух названных декабристов «бесами» не считаешь, напротив полагаешь, что их победа принесла бы пользу русскому обществу. Почему, по твоему мнению, не могло такого случиться, чтобы в лице победивших Пестеля и Рылеева Россия увидела нечто подобное легиону большевистских «бесов», только на сто лет раньше?
Ну, тут ты слишком спрямляешь декабристские сюжеты. Декабристы были разными, Рылеев и Пестель сильно отличались друг от друга. Деятельностью, о которой ты спрашиваешь, Рылеев не занимался, деятельность же Пестеля «уголовно наказуемыми махинациями» вовсе не исчерпывается. Революцию в белых перчатках никто никогда не делал, для революционных приготовлений декабристам были нужны деньги. О том, где их брать, лидеры тайных обществ думали постоянно. Предлагалось сделать складчину на будущий революционный поход, одолжить и т.п. Но все это были, конечно, мечты. Настоящие, большие деньги, можно было добыть только незаконными способами. Эти способы тоже обсуждались: были, например, предложения печатать фальшивые ассигнации или ограбить казенные казначейства; все эти предложения были с негодованием отвергнуты. Пестель же реально занимался добыванием денег на «общее дело», с помощью, в частности, подкупа он добивался лояльности непосредственных начальников.
«Бесами» же ни декабристы в целом как оппозиционная группа, ни их лидеры явно не были. Они хотели видеть Россию не «пугалищем Европы» (выражение маркиза Прадта), а нормальной страной без крепостного права, с конституцией и парламентом. Что же до Достоевского, то он, конечно, гений. Но мораль его поздних произведений мне не дорога и не близка.
5. Пестеля и Рылеева кроме широкого понимания морали объединила удивительная пассивность, проявленная ими в решающий момент, когда возник долгожданный шанс творить историю. Пестель позволил себя арестовать 13 декабря, когда существовали реальные надежды, что «питерские» заговорщики не допустят присяги Николаю. Рылеев 14 декабря тихо ушел с площади, хотя в той ситуации было очевидно, что «дать заднюю» означало в лучшем случае отправиться на каторгу. На их фоне Сергей Муравьев-Апостол, «чистый герой» твоей новой биографической книги проявил поразительную активность по организации вооруженного выступления, когда уже было известно, что восстание в Петербурге подавлено. В 2015 ты писала, что решимость Сергея Ивановича идти «до конца в совершенно безнадежной ситуации» у тебя «вызывает оторопь». Где ты была восемь лет, удалось ли тебе за эти годы разгадать загадку его поведения «в тот назначенный час»?
Опять-таки декабристы были разными. Пестель и Рылеев были жесткими прагматиками. Пестель дал себя арестовать в ситуации, когда уже начался разгром Южного общества и возможность внезапного начала революции была сведена к нулю. Он понятия не имел, что происходило в столице, кто и как там собирался восставать. Рылеев же 14 декабря увидел, что его план революции сломался: восставшие полки не смогли воспрепятствовать присяге Сената новому императору, не смогли и захватить Зимний дворец. Не состоялся и план, за который ратовал князь Сергей Трубецкой, «северный Пестель», как называл его историк Покровский. Согласно этому плану, гвардию следовало вывести за город и ждать присоединения идущих с юга восставших частей. План рухнул – и Трубецкой не вышел на площадь.
Теперь о Сергее Муравьеве-Апостоле. Действительно, это совершенно не похожий на Пестеля человек. Он поднял восстание в ситуации ареста Пестеля и разгрома восстания в столице — о которых он прекрасно знал. На что он надеялся? Поддерживать его было некому, и — с точки зрения историков — его «военная революция», переросшая в неуправляемый солдатский бунт, была заранее обречена.
Я в 1998 г. издала свою первую книгу «Южный бун», в котором пыталась описать восстание Черниговского полка. Книгу эту много ругали, но никто не заметил ее главного недостатка: написав о восстании, я почти ничего — кроме самых общих фраз — не сказала о биографии лидера этого восстания. Почему? Если говорить откровенно – не смогла. Загадка Муравьева-Апостола, поднявшего восстание в безнадежной ситуации, не была тогда мной разгадана — и с тех пор прошло не 8, а целых 23 года. Впрочем, на вопрос, почему вдруг началось это восстание, не смогли ответить ни следователи в 1826 году, ни император Николай I, ни позднейшие исследователи.
Ответ нашелся совсем недавно, когда были переведены и откомментированы его письма к отцу за 1821–1823 гг., лежавшие в ГАРФе. Он создал для себя стройную теорию, согласно которой люди «делятся на два класса: одни рождены, чтобы управлять, другие – быть ведомыми». «Высшие люди», по его мнению, это те, «кому природа предназначила управлять», остальные же — «стадо баранов». Эту теория сверхчеловека, которая и в Европе, и в России вскоре станет общим местом, он сформулировал сам, не заимствовал из европейских источников. Для него сверхчеловек — это прежде всего тот, кто лишен эгоизма и готов отдать жизнь за других.
Себя он считал таким сверхчеловеком, рожденным повелевать, а в случае необходимости — пожертвовать собою ради своих идей. Он, в отличие от прагматика Пестеля, считал, что может одним своим словом повести за собою не только свой полк, но и корпус, в которых этот полк входил, и целую армию. Собственно, именно эта романтическая вера в себя и двигала им в момент начала восстания. Когда же восстание было разгромлено, он не раскаялся в своих поступках и считал, что настало время пожертвовать собою.
Ты прав, по сравнению с Пестелем он был «чистым» гером времени, не утруждавшим себя разработкой прагматических планов, добычей денег и верившим в свою звезду. Он как раз и собирался делать революцию «в белых перчатках» и бескровно. Пестель, согласно следственном делам, нередко говорил единомышленникам, что Сергей Муравьев-Апостол «слишком чист». На мой взгляд, именно в этом разгадка его странного с точки зрения обыкновенной логики поведения «в тот назначенный час».
6. На основе многочисленных документов ты показываешь, что т.н. восстание Черниговского полка превратилось в пьяный погром всего, что горит и шевелится. Это описание контрастирует с тем, что дается в «культовой» биографии «Апостола Сергея» пера Н.Я. Эйдельмана. Трудно объяснить «невнимательность» фрондирующего автора лишь цензурными ограничениями. Ведь декабристы советской пропаганды были не чета безупречным во всех отношениях большевикам, а всего лишь «первым поколением», которое во многом «недопонимало» ведущую роль пролетариата, и потому их восстание вполне возможно было представить как «первый блин». Как ты считаешь, почему выдающегося историка при взгляде на неприглядные стороны «южного бунта» поразила «куриная слепота»?
Ну, дело в том, что этому «открытию» — насчет погрома — уже тоже 23 года, впервые я написала об этом в книжке «Южный бунт». Эти документы до 1917 г. видели многие: в частности, их видел Мережковский, который в романе «Александр I» сравнивал восставших солдат с «пугачевской пьяной сволочью». Почему об этом не написал Эйдельман? Ну во-первых потому, что такого рода текст никто бы в 1975 г., когда вышла книга «Апостол Сергей», не мог быть опубликован. Во-вторых, и я полагаю, в главных — представить Сергея Муравьева-Апостола во главе шайки пьяных грабителей было совершенно невозможно. Это рушило романтические представления о декабристах, которые, безусловно, в своих книгах Эйдельман разделял.
7. Поговорим о творческих планах. Как ты считаешь, не настало ли для тебя время «переписать» обобщающий двухтомник Милицы Васильевны Нечкиной?
Такая мысль иногда меня посещает. Но в последнее время я декабристами не занималась, меня увлек ХХ век, «люди двадцатых годов» уже не позапрошлого, а прошлого века, и вернулась к декабристам лишь 2 года назад. Какая тема в итоге победит — не знаю.
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.