Сорока М.Е.
Жития Александра Третьего: «Да и нет не говорите, черный с белым не берите...».
Александр III в российских и зарубежных источниках[1]
Аннотация: Биографии Александра III, за единственным исключением, существуют только в России, отражая давно бытующее в остальном мире мнение о незначительности личности предпоследнего самодержца. Российские биографии в подавляющем большинстве писали и пишут по шаблону, существующему с XIX века, когда жизнеописания усопших монархов публиковали, чтобы укрепить преданность правящей династии. Основные зарубежные источники для сведений о нем документальны: это современная пресса, мемуары и донесения дипломатов, в глазах которых император был политической, а никак не сакральной фигурой. В результате российская и зарубежная репутации Александра III по сей день сильно расходятся и даже противоречат друг другу.
Статья рассматривает общие характеристики мемуаров и биографий царя, изданных в России в 1903-1916 и 1993-2020 гг. Можно сделать вывод, что образ царя в русскоязычном биографическом жанре не претерпел существенных изменений за прошедшие сто с лишним лет. Чтобы создать более реалистическое представление о правителе, которого уже одни современники провозгласили воплощением самодержавия, а другие называли человеком до-современной эпохи, было бы полезно сравнить апологетические источники с материалами, вышедшими из-под пера авторов других направлений, включая и зарубежные.
Ключевые слова: Романовы, Александр III, придворные мемуары, канонический образ, биографии монархов, С.С. Татищев, граф С.Д. Шереметев, В.О. Ключевский, А. Леруа-Болье, лорд Ф. Дафферин, граф А. Волькенштейн.
Сведения об авторе: Сорока Марина Евгеньевна, PhD, специализируется в истории международных отношений великих держав второй половины XIX века и до начала Первой мировой войны. Независимый исследователь. Канада. Email: annaaltag@gmail.com.
Soroka M.E. Lives of Alexander III. Neither Black Nor White… Alexander III in Russian and Foreign Sources
Abstract: With a single exception, there are no biographies of Alexander III in the West, reflecting the established opinion about his personal insignificance. Most Russian-language lives of the emperor have been crafted according to the XIXth century formula when monarchs’ biographies had one purpose, that of fostering devotion and loyalty to the ruling dynasty. . Non-Russian sources of information about the emperor are documentary: contemporary press, diplomats’ dispatches and reminiscences. These depict the tsar as a political figure and by no means as a sacred symbol. As a result, Russian- and non-Russian images of the emperor widely diverge and even contradict each other. The article reviews the common characteristics of the memoirs and tsar’s biographies published in 1903-1916 and 1993-2020s and concludes that the tsar’s image has undergone no reappraisal in the Russian biographical genre since over a century ago. To portray more realistically a ruler who even in his lifetime was qualified by some as a symbol of autocracy and by others as pre-modern, it would help to set the apologetic sources against the testimonies of those who viewed the subject from a different perspective, including the foreign sources.
Keywords: the Romanov dynasty, Alexander III, reputation, courtier memoirs, biographical canon, tsars’ biographies, S.S. Tatishchev, Count S.D. Sheremetev, V.O. Kluchevsky, A. Leroy-Beaulieu, Lord F.Dufferin, Count A.Wolkenstein.
Corresponding author: Marina Soroka, Ph.D, specializes in great powers’ relations of the second half of the XIXth c. to the First World War. Email: annaaltag@gmail.com.
Итак, каждого принца можно рассматривать двояко: как человека и как правителя.
Фадрике Фурио Сериоль (1559)
Сказка бродит по всей нашей истории...
В.О. Ключевский
Тот, кто читает описания внешности Александра III, вынужден выбирать между двумя крайностями: или «некрасивость его грубого, открытого лица и толщина огромной фигуры» (Cunliffe-Owen 1892: 245) , или «Он величествен. Он заслоняет собой все окружающее. Он до такой степени исполнен нечеловеческой мощи... Спокойная, великая радость, как густой золотой поток, льется из его глаз.» (Куприн 1958:196-7). То есть либо грубость и толщина, либо золото- мощь-величие. Третьего не дано. И, как легко угадать, первая, крайне прозаическая, цитата из книги американской журналистки, а вторая, -из ностальгической повести А.И. Куприна, написанной в его горькой эмигрантской старости.
Вопрос была ли внешность Александра III величественной или грубой и некрасивой, самый нетрудный : есть любительские снимки царя и его официальные изображения. Сопоставив их, мы можем оценить вкус ретушеров: лысину тактично преобразовали в высокий лоб мыслителя, маленькие глазки увеличены, становясь двумя чистой голубой воды озерами; серо-желтый цвет лица хронического курильщика с больными почками преображен в зефирный бело-розовый. Толстый живот, распирающий застегнутый пиджак, превратился в широкую богатырскую грудь под мундиром. О стараниях портретистов напоминает двусмысленное высказывание в журнале «Родина» за февраль 2015 г: «То, что в юном великом князе казалось недостатками, в облике императора стало выглядеть большими достоинствами.» («Родина» 2015) Эти слова на первый взгляд напоминают ситуацию, описанную Чеховым в рассказе «Хамелеон», но в статье говорится, что замечательной удачей для самодержавия оказалась неказистая внешность Александра, потому что это должно было импонировать массе его подданных, похожих на него. Таково мнение сегодняшнего поколения, а что импонировало «массам» в те времена мы видим на официальных портретах царя, где все привели в соответствие с господствовавшим идеалом красоты.
Куда сложнее разобраться в публикациях о предпоследнем самодержце[2], зная, как часто мемуарист или биограф совершает тот же фокус, пользуясь словами вместо кисти. Произведения, в которых император главное лицо, предлагают читателю все тот же радикальный выбор, уже своей радикальностью внушающий сомнение: Зевс-громовержец или Собакевич. А ведь с детства знаем правило: «Черный с белым не берите.» Но историография, по большей части, в последние сто с лишним лет предлагала или-или: или царь был бегемот, который придавил Россию своим чудовищным весом, как в эпиграмме на памятник П. Трубецкого, или он был васнецовским богатырем. И в обоих случаях хочется попросить дополнительных разъяснений.
Последняя позиция, официально занятая в царствование его сына и регулярно встречающаяся в жанре царских биографий, прямо выводит из роста и веса царя его замечательные свойства как правителя и провозглашает, со всей присущей жанру детской доверчивостью, что «богатырь на троне» явное свидетельство благословения свыше, почившего на Российской империи во время его правления. Также подразумевается, что поскольку царь регулярно посещал церковь и в разговоре пользовался фразой «С божьей помощью», то и в государственной деятельности – особенно во внешней политике - он следовал заветам Христа. То есть, как утверждал в своем труде победитель конкурса Общества ревнителей русского исторического просвещения в память об императоре
Александре III, о. Константин Корольков, в отношениях с другими государствами император руководствовался всегда принципом «Россия- для Русских» и «защищал всегда только правое дело». (Корольков 1901:200) Последнее – такая редкость в политической истории, что решительно нуждается в развернутых доказательствах, которых до сих пор не получило. Во всяком случае, не в труде о. Королькова, аргументация которого построена на неверных сведениях о распаде Союза Трех Императоров.
В. Розанов когда-то советовал не искать святых в области политики, потому что это не их поле деятельности. Однако, именно этим и занимались сначала дореволюционные мемуаристы, потом ностальгирующие эмигранты и, наконец, поверившие предыдущим пост-советские биографы. Приемы и цели политики в понимании Александра III, во всяком случае, не отличались от остальных монархов. Когда при свидании в 1884 г. Бисмарк объяснил царю, что единственная цель германской колониальной активности в том, чтобы вбить клин между германским наследником (англофилом) и Англией, царь с восхищением сказал: « Voilà [ce] qui est intélligent!» (Rich & Fisher 1955: 161) [Вот умно!]
Образ Александра III как васнецовского богатыря и борца за правое (т.е. наше) дело насаждался целеустремленно и систематически с 1895 до 1918 г. усилиями Общества ревнителей русского исторического просвещения в память императора Александра III, основанного несколькими высшими сановниками империи ультра-националистических и популистских убеждений. Такие фигуры, как глава канцелярии вдовствующей императрицы Марии Феодоровны гр.А.А. Голенищев-Кутузов, бывший адъютант Александра III гр. С.Д. Шереметев, московский журналист Л.А. Тихомиров, заведующий царской охотой Л.А. Майков, объединились для борьбы с растущим влиянием либеральной идеологии. Как видно из названия, они намеревались распространять знание об историческом значении правления усопшего императора и держать его преемника на предначертанном отцом пути. Из их «Записки», формулирующей главные идеи общества, следует, что русский народ уже усвоил нужные ему принципы западного просвещения; Александр III, поняв это, закрыл петровский период русской истории, чтобы Россия следовала своим независимым самобытным путем. Это было заявление о намерении оторвать русскую монархию от ее «европейского» контекста, подтверждающееся словами, что новое общество будет бороться с «стремлением к западно-европейским, а следовательно анти-русским идеалам» у молодежи. (Корольков 1901: 268). Поэтому, например, в «Записке» ревнители настойчиво именуют Александра «царем», хотя его императорский титул стоял выше царского. (Kaplan 2017: 188-190).
Говоря о своей верности прошлому, ревнители русского исторического просвещения, тем не менее, ввели новые элементы в нарратив национального мифа: уваровская триада только приукрасила его фольклорными мотивами, а национальный миф, сложившийся в 1880е-1890е годы, более решительно отказывался от наследия восемнадцатого и девятнадцатого веков, вычеркивая из российской истории за ненадобностью законодательные установления, разночинцев и продолжение реформ, пик которых пришелся на правление Александра II. (Wortman 2000: 264). Именно то, что Александр III поставил (или попытался поставить) точку на реформах отца ревнители его памяти считали его величайшей заслугой: он покончил со «смутой».
Выполняя поставленные задачи, Общество ревнителей активно издавало серии книг, брошюры и журнал «Старина и новизна», где публиковались воспоминания об императоре и выдавало награды за лучшую работу об императоре. Эту награду в 1901 г. получил киевский священник отец К. Корольков.
Если вспомнить слова Фадрике Фурио, что о монархе можно говорить как о человеке и как о правителе, то об Александре как о человеке первые биографы не говорили. Это было и понятно, учитывая обстоятельства: частная жизнь императорской семьи охранялась всеми доступными государству средствами, включая цензуру; близость с членами императорской семьи была возможна только для придворных и военных, занимавших соответствующие посты. Мемуаристы из этих кругов едва начинали писать свои воспоминания. Что мог знать об Александре-человеке , например, киевский священник? Он мог писать только о властителе, уже представлявшемся идеологам ультранационализма как чудесный спаситель России от «смуты», наивысшее воплощение самодержавия, то есть как идеальный правитель. Такого и описывали, вкладывая в описание все, что пишущий желал бы видеть в правителе России.
Итак, о. Корольков представил земной путь Александра III как серию чудес, вещих гласов народных, предзнаменований и исполнившихся «почти пророчеств»: «Всевышнему, провидевшему грядущую судьбу Младенца, угодно было обставить его развитие с самых ранних лет наилучшими условиями», т.к. «редкому Монарху была дана такая всесторонная подготовка к самодержавному престолу» (Корольков 1901: 8). И мемуары, и документы, цитируемые в научных монографиях, сегодня говорят обратное, но источники Королькова тут не в последний раз его подвели. Упомяну только как пример, что о малограмотной няньке будущего императора Кэти Страттон (см. ее записки к питомцам) он говорит, что младенца «вверили англичанке лэди Струттон, женщине весьма образованной» (Корольков 1901: 9). Ни титула, ни образования у нее не было, но те, кто о. Королькова наградил за изящество стиля и доступность изложения, хотя и обретались в придворных сферах, не обратили на эту ошибку внимания.
И далее, по мнению о. Королькова, жизненная дорога монарха была прямой и ровной. Высокообразованные воспитатели, почтенные духовники, профессора, отличавшиеся чистотой нравов и честностью, непосредственное знакомство с русским народом (во время трех коротких путешествий), дали ему замечательное понимание народных нужд и заронили сомнения в необходимости реформ его отца. За руководящее начало русской государственной жизни он взял православие, самодержавие и народность, которые при его отце были ослаблены действиями людей злонамеренных. Но твердая воля, проявленная им в манифесте о вступлении на престол, ободрила народ и придала правлению «истинно-русский характер». «Престол Царя был утвержден на правде и более всего был крепок ею.» (Корольков 1901: 48). Наступила эпоха благоденствия на Руси, когда, согласно пожеланию митрополита Исидора, высказанному во время коронации, народы под сенью его скипетра «проводили тихое и безмолвное житие во всяком благочестии и молитве.» (Корольков 1901: 52). Царь считал своей задачей «укрепить православие и дать первое место русской народности.» (Корольков 1901: 67) Последовательно проводилось обрусение окраин, возникла тесная связь церкви и школы, укрепились армия и флот; православная церковь, чувствуя поддержку императора, успешно боролась с вредными влияниями иноверцев. Большой знаток в различных областях искусства, царь под руководством художника Боголюбова создал свою коллекцию. В 1888 г. чудесным действием Промысла Божия произошло «чудесное спасение Царя и Царской Семьи от неожиданной и неминуемой гибели.» (Корольков 1901: 86). Был недород в 1891г., а потом азиатская холера, во время которой царская чета посетила холерный барак, выказав родительскую заботу о больных. Освободившись от двуличного Бисмарка, который рвался продлить договор трех императоров, государь вздохнул полной грудью и вступил в союз с Францией. А потом он заболел и скончался, причастившись.
Есть в книге подробное и снабженное статистическими данными описание, как расцвела и окрепла православная церковь в это правление; упомянуто, какой редкий семьянин был покойный император и как «обвораживал всех в узком кругу своим русским добродушием». И даже есть один психологический штрих: «Император Александр III был чужд каких-либо оптимистических взглядов на жизнь.» (Корольков 1901: 206). Это, конечно, странно, учитывая, что благоволение господне столь явно почило на нем и всех его начинаниях. Однако, запомнить стоит, потому что эти слова получат неожиданное подтверждение из другого источника.
Со времени публикации корольковского жития в 1901 г. по сей день ничего другого об Александре III биографами не сказано, хотя книг вышло немало. Разве что к новым книгам добавили иллюстрации и цитаты из его дневников. Но они иллюстрируют все те же основные аксиоматические утверждения: истинно русский, православный, спаситель от смуты, «Россия - для Русских», знаток искусств и редкий семьянин, а также «ангел-хранитель европейского мира» (Корольков 1901: 40). Однако, книга о. Королькова - для людей средней и малой образованности, а Общество ревнителей хотело опубликовать что-то с той же направленностью, но на более требовательный вкус, полное и окончательное.
Потребовалось три года, чтобы найти человека, которому доверили писать фундаментальный труд о жизни и правлении Александра III. Им стал Сергей Спиридонович Татищев. Изгнанный за темные делишки с дипломатической службы еще при Александре II, он нашел второе призвание в журнализме и писал для катковских «Московских Ведомостей». Написав много и гневно о преступлениях «космополитической» русской дипломатии против интересов России, Татищев одновременно пытался вернуться в МИД, но дорогу туда закрыл себе сам: Александр III, во-первых, имел личные претензии к историографу еще с 1877 г.; во-вторых, видимо, думал, что Татищев не стоит того, чтобы терять чиновников МИД, которые собирались подать в отставку, если тот вернется в министерство. Император даже счел кандидатуру Татищева неприемлемой для Императорского русского исторического общества, как сообщается во вступительной статье к первой части татищевского труда. (Малеванов 2002:9)
Татищев, уже после смерти царя получивший доступ к историческим документам царствований Александра I и Николая I, а также Александра II, имевшимся в библиотеке Зимнего дворца и в архивах многих министерств и официальных учреждений империи, писал сначала о российской внешней политике начала века, а в 1903 г. опубликовал двухтомную биографию Александра II. Его взгляды гармонировали с позицией Общества, и ему предложили написать биографию царя при условии, что перед напечатанием он отдаст рукопись на рецензию С.Д. Шереметеву. Татищев согласился и получил субсидию от правящего императора. В статье говорится, что «... к исполнению поставленной перед собой задачи историк- биограф приступил как к совершению верноподданического долга». (Малеванов 2002: 7) Сорок девять лет жизни Александра III, включая его четырнадцатилетнее правление, он собирался описать в четырех томах, в то время, как значительно более долгая жизнь и плодотворное правление его предшественника удостоились всего двух. Он явно рассчитывал на милости Николая II.
Этим объясняется как напыщенность и ходульность повествования, которые критиковал Шереметев (Малеванов 2002: 21), так и умолчание всего, что могло бы несколько омрачить образ покойного царя. Он, например, игнорировал все места из дневника Н. П. Литвинова, помощника воспитателя великого князя Александра, где тот пишет о юноше вполне нелицеприятно, при щедром цитировании комплиментарных строк того же дневника.
Первый том был готов в 1904 г., но к тому времени отношения Татищева и Шереметева испортились, и Татищев через голову Общества обратился к царю с просьбой самому оценить его труд. С.Д. Шереметев и К. П. Победоносцев, которым царь все-таки поручил рецензировать рукопись, нашли в ней много недочетов. Работа замедлилась, а в 1906 г. Татищев умер, не доведя ее до конца.
Шереметев, главным образом, настаивал, что «Самый предмет требует особой осторожности, выдержанности и чистоплотности. Тут не может быть туманных намеков и тенденциозных освещений.» (Малеванов 2002: 23) К такой позиции современников подталкивали либо собственные монархические чувства, либо ожидания общества. От мемуаристов и биографов ожидали, чтобы они обращали внимание на наиболее блестящие и достойные восхищения качества монарха, что привело к созданию образов, лишенных сходства не просто с оригиналом, а и с кем-либо из смертных, ступавших на эту грешную землю.
Были и искренние поклонники императора, которые не приукрашивали его в воспоминаниях, потому что не видели в нем ничего дурного, разделяя с царем предубеждения и взгляды своего времени. Побуждения бывшего царского министра графа С.Ю. Витте объяснил его знакомый А.П. Извольский: «К памяти Александра III, к примеру,он питал почти страстное почтение и сохранил глубокую благодарность к государю, который заметил его и поднял к власти.» (Iswolsky 1922: 713)
Извольский написал это до того, как прочел мемуары Витте. Он не успел узнать, что при всей благодарности Витте остался реалистом. Обожаемого государя его министр описал тепло, но несуществующих качеств ему не приписывал. Он всего лишь представил недостатки своего благодетеля достоинствами. Отсюда многократные горячие заверения Витте, что хотя царь был туп и невежествен, но его «ум сердца», чутье, даже возвышало его над людьми обычного интеллекта и образования.
Эти утверждения были, по-моему, плохо прочитаны многими современными биографами, которые сочли это за полновесный комплимент царю, некое торжество тугодумия над умом и невежества над образованием. Ведь Витте сравнивал Александра III отнюдь не с самим собой, умницей и образованным профессионалом, а с его, царя, наследником, который, по мнению мемуариста, проигрывал, хотя был и получше образован, и посмышленее отца. И примеры здравого смысла его покровителя, приводимые Витте, сводятся к тому, что тот принимал мнения автора и поддерживал его политику.
Витте не забредал в область этических или религиозных воззрений царя и нигде не обмолвился о его христианских добродетелях. Довод, которым С.Ю. Витте убедил православного самодержца не усугублять дискриминацию евреев в Российской империи, сразу объясняет его мнение о чувстве справедливости и государственном мышлении Александра III: если бы было возможно утопить всех российских евреев в море, то еврейский вопрос был бы решен раз и навсегда. Но поскольку это невозможно, то придется упорядочить еврейское законодательство.
Анекдоты, которые он приводит, свидетельствуют как раз о грубости и черствости Александра III, причем Витте, человек не добрый и не высокоморальный, вовсе царя не осуждал и сочувственно увековечил его грубые отзывы о родственниках и неугодных ему государственных деятелях.
Но осторожные придворные мемуаристы следовали правилу, продиктованному обер-гофмейстером императрицы Марии Феодоровны ее же фрейлине, обиженной на свою госпожу: хранить в благодарной памяти только пиршества, на которых она подносит своим слугам полный кубок вина. (Шервашидзе 1901). Они-то тщательно отделяли то, что можно представить читателю, от того, что нужно замолчать. Так от века поступали придворные, заставляя себя забывать то, что произошло у них на глазах, если оно не соответствовало каноническому образу русского самодержца. Сенатор К. Фишер записал анекдот об Александре I, который показывает освободителя Европы как невротического истерического деспота и объяснил, что российское общество не знало об этой стороне его личности, потому что верное окружение императора неустанно оберегало его репутацию. (Фишер 2008: 299-301). Так же поступали окружающие и с Александром III. Возьмем к примеру дневниковую запись дяди юного Александра Александровича, в.к. Константина Николаевича, от 1861 г., что «Сашка» учит младших детей «дурным привычкам», когда они остаются одни без присмотра в комнатах императрицы Марии Александровны, и что об этом он уже поговорил и с императрицей, и с императором, и с адмиралом К.Посьетом, одним из воспитателей юных Романовых. (Дневник 1994: 286). Тут интересно не обвинение в.к. Константина, а то, что подобной записи, насколько мы знаем, не оставил ни Посьет, ни Мария Александровна. Можно предположить, что много другого зауряд- человеческого в царской семье было, чего мы уже не узнаем. Да и не нужно, просто нужно учитывать, что неблагоприятные свидетельства о венценосцах игнорировались или систематически уничтожались и потому благостной картине в мемуарах верить нельзя.
С.С.Татищев именно бестактностью, граничащей в глазах придворных с изменой, вторично погубил свою карьеру в 1877: будучи добровольцем в русской армии во время балканской кампании, он получил приказ написать письмо от имени наследника к союзнику России румынскому правителю князю Карлу (Гогенцоллерну-Зигмаринен). Когда придворные начали хвалить блестящий французский язык послания, присутствовавший Татищев не выдержал и похвастался, что это его работа. Это оказалось непростительным напоминанием, что наследник плохо пишет по-французски и не умеет написать гладкое официальное письмо. Видимо, Александру это сильно досадило, т.к. уже его сын Николай II припомнил эту бестактность через двадцать лет в разговоре с С.Д. Шереметевым и назвал Татищева «ненадежным». (Малеванов 2002:7) «Надежность» верноподданного заключалась в том, чтобы вычеркнуть из памяти все, кроме достойного восхищения. Так выковывалась коллективная память общества.
Но даже неустанных ревнителей памяти самодержца подводила то жажда представить для общего восхищения доподлинный облик своего идола, то не менее сильная жажда приукрасить его, замолчав некоторые поступки, то просто разнобой их же свидетельств. К примеру, грезы престарелого Шереметева напоминают о характеристике, которую дала ему более близкая к нам по времени родственница: у графа «благородная внешность и музыкальность возмещали некоторую примитивность мышления». (Аксакова-Сиверс 2001:63). Шереметев, ненавистник всего «космополитического», включая Петербург, пишет, что его император «любил Москву [воплощение России], как не любил ее никто из Царей XIX века!» и утверждает, что его желание «спокойно» пожить в Москве осталось неисполненным по вине окружения: оно сопротивлялось этому, влияя на его жену-иностранку, которая была, поясняет Шереметев, более благодарной для них почвой. (Шереметев 2001: 457) Однако, близкий к царю кн. В.П. Мещерский еще в молодости упрекал того в предпочтении Петербургу, который Александр не желал покидать. (Черникова 2011: 435-442). А матери сам Александр писал, что любит отдыхать в Дании, потому что только там ему спокойно живется. Он и доказал это регулярными и длительными поездками на протяжении всей жизни.
Тот же часто цитируемый Шереметев, лирически описывая жизнь царя «запросто, по-домашнему» « в самой сердцевине Польши», в Спале, говорит, что там он жил «в постоянных сношениях с населением» и охотился с каким-то ксендзом – «разве это не мирное разрешение многих замысловатых вопросов». (Шереметев 2001: 460-461). Конечно, никаких замысловатых польско-русских вопросов царь на отдыхе не разрешал, да и охрана не допускала население близко к Александру: не один мемуарист сочувствовал изоляции царя. Ксендза Жмудовского заведующий царской охотой несколько раз приглашал как лучшего знатока местных лесов, но никаких перемен к лучшему в жизни польских католиков после этих охот не было. Вот и верь Шереметеву, бывшему адъютанту царя, считавшему себя знатоком его жизни и убедившему в том биографов 2000-х годов.
Заметно, что мемуаристы делали выводы из каких-то мимолетно брошенных слов царя, а то и додумывали, десятилетия спустя, слова и желания, никогда им не высказанные, но которые соответствовали взглядам пишущего. Иногда они сами себе противоречили. Опять-таки это видно у Шереметева. Он писал, видимо, с перерывами и не в виде связного повествования, а как отдельные эссе и зарисовки и не замечал собственных неувязок. Так он объявляет, что Александр был поведения «неизменно ровного, утонченно вежливого».(Шереметев 2001:405). А некоторое время спустя он уже умиленно вспоминает , как наследником во время путешествия в Вену тот «держал ... [ принца Мекленбургского] в черном теле и не стеснялся при нас [ свите] в своих отзывах о нем.» Не вызывал уважения у неизменно ровного наследника и его собственный зять герцог Эрнст-Август Камберлендский, которого он в беседах с приближенными называл дураком. (Шереметев 2001: 461-462). А дальше Шереметев, растрогавшись от воспоминаний, признается: “Вообще, он не стеснялся и выражался определенно, метко, своеобразно, не стесняясь чьим-либо присутствием. Крепкое словцо было присуще его натуре...” (Шереметев 2001: 464-465). Так что миф об утонченной вежливости императора разваливается на глазах еще прежде, чем узнаешь из воспоминаний Н. Фирсова, что у Александра была манера поворачиваться спиной к собеседнику и уходить, не говоря ни слова. (Фирсов 1909: 75).
Смесь ностальгии, желания поучать молодежь и рвения историка-дилетанта заводили Шереметева в область бестактности: нужно ли монархистам знать, что император любил мочиться в живописных уголках природы? (Шереметев 2001: 455) Это создает диссонанс с шереметевским же патетическим описанием царя: “ Здесь высокий и смиренный ум, горячее великодушное сердце, здесь душа, недоступная бренной человеческой славе”. (Шереметев 2001: 575)
Но вероятно нельзя быть слишком строгими к верному паладину, ибо для него царь после смерти стал символом, который граф противопоставлял как его «космополитическому» отцу, так и слабому, «англизированному» сыну. Да и не знал граф многого о предмете поклонения - того, например, что знают современные историки, читающие переписку будущего императора с женой и отцом, где злорадство, зависть, а то и ябедничество проглядывают, как у самого обыкновенного человека. Представьте себе человека, который, отказавшись участвовать в осаде Плевны, просидел полгода в сравнительно тихом месте, у Рущука, почти ежедневно жалуясь жене на скуку,а отцу - на главнокомандующего. Когда же война закончилась, он начал возмущаться, что М. Скобелева и И. Гурко, принесших России победу, не по заслугам чествуют, потому что они самые подлые и мерзкие из генералов. (Кудрина 2000).
Менее популярная нынче школа противников самодержавия исходила из такой же спорной противоположной посылки: роскошь, привилегии и неограниченная власть только портили уже от природы посредственный человеческий материал. Не нуждаясь в том, чтобы отвечать на вызовы времени, бороться за власть или переносить превратности судьбы, Романовы не могли приобрести умственные или духовные качества, которые сделали бы их достойными унаследованного положения. Такое отношение к царской семье заметно в мемуарах знаменитого революционера князя П. Кропоткина. (Kropotkin 1899). Он наблюдал семью Александра II, будучи придворным пажом и отзывался о Романовых довольно прохладно, а о преемнике царя-освободителя – резко отрицательно. (Однако, из приводимых им двух ужасных историй про Александра III одна - ложный слух, а вторая остается неясной) Можно понять, почему негодование Кропоткина сосредоточилось именно на Александре III из всех Романовых: для Кропоткина, как и для Шереметева, он был олицетворением самодержавия, но только не древнерусским витязем, а бегемотом на комоде из эпиграммы.
Поскольку жанр царских биографий отсутствовал в СССР, то отрицательное мнение о царе прямо или косвенно присутствует в советских публикациях по различным аспектам истории Российской империи. В советской историографии он был реакционером, душителем свободы, тупым, трусливым, невежественным и мстительным. Александр правил всего тринадцать с половиной лет, а кроме того, в обществе избегал бывать, мало откровенничал с посторонними, жил изолированно, оттого и его «черная легенда», над которой до 1917 г. главным образом в заграничных изданиях трудились противники самодержавия, беднее, чем, скажем, у Николая I. Тем не менее, она достаточно укоренилась, чтобы единственный зарубежный биограф царя, французский специалист по аграрной истории Африки, Средней Азии и Российской империи, Сильвен Бенсидун (Bensidoun 1990), счел нужным сразу опротестовать ее, заявив, что царь не был ни таким тупым, ни таким бездарным правителем, как о нем было принято писать на Западе. Он не стал, однако, опровергать антисемитизм Александра, который занимает видное место в его «черной легенде» и сделал вывод, что, упорно игнорируя чаяния своих подданных, император подготовил условия для революции, произошедшей в правление его сына. В статье об Александре III Бенсидун приводит несколько фактов, которые заставляют подумать, что «черной» в его глазах была не столько личность царя, сколько конец его правления. Из-за мирового экономического спада 1873-1894 гг. цены на сельскохозяйственную продукцию, главный экспорт России, непрерывно падали в течение всего правления Александра. Это тяжело отражалось на положении крестьянства. В 1891 г. , пишет Бенсидун, случился самый страшный за историю России голод, унесший около 400 000 жизней, а в 1892 за ним последовала холера, от которой умерли 295 000 человек. Вслед за этим вспыхнули холерные бунты в Туркестане, на Волге, в Черноземье и тд., жестоко подавленные. (Bensidoun 1993: 429).
После всего этого в 1894 г. царь передал наследнику «державу полностью успокоенной и восходившей в период своего расцвета, устремленной в будущее», пишет автор предисловия к книге А.Л. Мясникова. (Мясников 2016: 1). Но более полумиллиона умерших и массовые экзекуции остаются на счету самодержца. Вот об этом и многом другом напоминали советские учебники истории, подпитывая «черную легенду». Советская историография за немногими исключениями (Готье 1928; Фирсов 1925; Зайончковский 1966) занималась историческими процессами, а не царями и в противоположность монархическим биографам смотрела на реакционный курс царствования Александра как на ключ к его личности. Так связывали число политических узников в Шлиссельбургской крепости с ими же упоминаемым алкоголизмом царя и его невежеством. Этому находили подтверждения например, в воспоминаниях физика П.Н. Лебедева, которому генерал-адъютант П.А. Черевин рассказывал о совместном распивании горячительных напитков с царем тайком от императрицы Марии Феодоровны. (Зайончковский 1970). Слабое место истории- обстоятельства первой публикации: ее напечатал в своей эмигрантской газете революционер и публицист В.Л. Бурцев. Опубликовал после смерти как Черевина, так и Лебедева – когда они уже не могли бы опровергнуть (или когда это не могло повредить Лебедеву?). Хотя ни Черевин, ни Лебедев не были известны как лжецы, но все-таки свидетельство «из третьих рук». Но для советских времен, когда Романовы служили примером пагубности самодержавия, большего не требовалось. Анекдот кочевал из книги в книгу пока не сменился нарратив в 1990х годах. Теперь без доказательств принимать стали только комплименты императору, а про пьянство А.Н. Боханов, утверждает, не приводя источник, что царь «иногда выпивал рюмку-другую водки, настойки или наливки, но ни разу в жизни не был пьян.» (Боханов 1998: 321). [3]
И в первом, и во втором случае, по-моему, есть некоторая путаница между веком нынешним и веком минувшим. В прошлом веке пьянство, если не доводило до публичного скандала, считалось пороком разве что среди старообрядцев. Это было дело частное, а не общественное. Так относился к этому сам Черевин, всем известный алкоголик. Видимо, так же считал и сам Александр III, который этого алкоголика не только приблизил, а даже поручил ему свою безопасность. Для правителя вопрос был маловажен: «Пей да дело разумей!» гласит русская народная мудрость. В истории правления Александра никаких последствий его предполагаемого алкоголизма не видно, а значит, можно было бы просто не трогать этого вопроса в биографиях, как это делали придворные мемуаристы. Но слух, распущенный в начале двадцатого века, в двадцать первом веке всенепременно и ожесточенно отрицают, потому что канонической фигуре склонность к спиртному не к лицу, и когда Александра III превращают в идеального русского человека, то с него стирают малейшее пятнышко, даже воображаемое.
Судя по цитатам и сноскам в книгах об Александре III, все, кто берется за этот труд, читают апологетические материалы, опубликованные в царствование его сына, читают один и тот же набор мемуаров придворных и военных – Н.А. Епанчина, баронессы М.П. Фредерикс, А.Ф. Тютчевой-Аксаковой и А.А. Толстой - и некоторые материалы из фонда Александра III, Александра II, императрицы Марии Александровны и Марии Федоровны в ГАРФ. Иногда цитируют архивные источники обильно, за что земной поклон, например, В.А. Астанкову, автору кандидатской диссертации о наследнике Александре Александровиче. Но выводов избегают или делают крайне дипломатичные, идущие даже вразрез с процитированными ими самими словами Александра. Характеристика, которую доктор ист. наук Е. Толмачев дал подростку Александру, странно напоминает школьные сочинения о положительном образе русской литературы. Приведя пространную цитату из дневников Александра, он еще раз, для непонятливых, пересказывает ее содержание: «Приведённые здесь дневниковые записи 1861 г. прежде всего говорят о том, что писал их наивный ещё подросток с доброй и чистой душой. Он старается подробно описывать проведение каждого дня, указывает многие имена и фамилии, названия посещаемых исторических мест и храмов».
Затем он делает крайне лестные для подростка выводы: «Уже в этих записях проявляется воспитанность и дисциплинированность великого князя Александра Александровича, его достоинство, любовь к родине, её истории, глубокая религиозность, осознание высокой роли и значимости династии Романовых в судьбах России. Чувствуется, что взаимоотношения между членами семьи и окружающими их лицами вполне уважительные и доброжелательные, ни о ком царевич не отзывается резко или осуждающе. Я думаю, что мы не должны здесь строго судить грамматические и орфографические ошибки великого князя, ведь он писал дневник в спешке, обычно поздно вечером, для себя. Посмотрите на свои записи в блокнотах, мы также пишем с сокращениями, не всегда проставляя знаки препинания. Хотя, конечно, от 16-летнего князя можно было ожидать большего» (Толмачев 2007).
Короче говоря, вопреки мнению его воспитателей, учителей и родителей, в 16 лет великий князь был зрелым мужем: дисциплинирован, любит родину, понимает высокую роль своей семьи, глубоко религиозен. После такой высокой оценки заключительное предложение даже удивляет: чего же больше? К сожалению, автор забыл, что детские и подростковые дневники Романовых были написаны не «для себя», а служили упражнением вроде школьного сочинения-отчета «Как я провел лето». Дневниковые записи, согласно педагогике девятнадцатого века, приучали детей связно и последовательно излагать события и формулировать соответствующую ожиданиям старших оценку. Александр ничего, кроме заученных фраз, к перечислению событий дня не добавлял.
Но в двадцать первом веке большинство биографов царей и родовитых русских семей, кажется, продолжают разделять старое убеждение, что обычные смертные, родившиеся для высокого удела (огромное богатство, абсолютная власть, неподвластность законам) тем самым приобретают исключительные умственные и душевные качества. Создается впечатление, что в их глазах принадлежность к высшему сословию старой России сама по себе ставит мотивы поведения героя вне критики, а его душевные и умственные качества - выше похвал. Но если авторов, живших в правление Романовых, можно извинить тем, что они по старинке верили в наследование аристократами высоких добродетелей своих чтимых и известных предков, – так кн. В.П. Мещерский постоянно всем напоминал, что он внук великого Н. Карамзина - то у современных историков, учитывая их широкий кругозор и знакомство с разнообразными человеческими типами, такое априорное принятие на веру старых панегириков удивляет.
Переход от критического взгляда на императорскую семью и на самодержавие к позиции апологетической в 1990-е годы начался не с Александра III, а с первого среди Романовых признанного «лидера продаж» на книжном рынке Николая II, его супруги и ее сестры великой княгини Елизаветы Феодоровны. И, насколько можно судить со стороны, переход от советского осуждения или скепсиса к пост-советскому умилению, начался не среди историков, а среди журналистов, публицистов и литераторов, вдохновленных с одной стороны потоком переводных книг про последних Романовых, а с другой, когда непонятно было, к какому будущему стремиться России, появилось желание заменить это непонятное будущее прошлым, т.е. найти в прошлом России золотой век процветания и стабильности, разрушенный вчерашними героями советской истории. После нескольких лет исканий нашли его в конце XIX века, потому что царствование Николая II было уж слишком неблагополучным, хотя – как поторопились заверить пост-советские публикации – вовсе не по его вине. Тогда вышел на сцену «забытый монарх», Александр III. А тут подоспела и эпоха реставрации великодержавного шовинизма, и образ «богатыря» стал расти, как чайный гриб в питательной среде.
Естественно, историков тоже захватила эта волна, но вначале даже А.Н.Боханов, называвший себя православным монархистом, обещал, например, в предисловии к книге о Николае II беспристрастно рассмотреть, кем тот был, кровавым деспотом или святым страстотерпцем. Он резонно предупреждал: «Все, что было написано о последнем коронованном правителе России, почти всегда ангажировано политическими интересами, идеологическими и политическими пристрастиями авторов. Тема эта до настоящего времени еще не освобождена от предубеждений прошлого, от клише и ярлыков длительной социально-идеологической конфронтации» (Боханов 1997:1).
Но на той же странице он, забыв о своем намерении оставаться неангажированным, предупредил о том, как видит фигуру и роль последнего царя: «Когда пал царь, не стало и царства, исчезла неповторимая русская цивилизация, а культура и духовно-нравственная среда были искорежены и деформированы до неузнаваемости. На земле России не стали почитать и Бога. Самое недопустимое стало дозволенным. Темное, дикое, звериное вылезло наружу и мир приобрел те очертания, тот характер, который только и мог приобрести» (Боханов 1997 : 1).
Вот с такой позиции, новой для пост-советской России, но давно привычной для эмигрантской литературы, и стали трактовать все более символические фигуры российских императоров: пока были цари, была русская цивилизация. Следовательно, кто за русскую цивилизацию, тот за царя. Сбылась мечта охранителей престола дореволюционной России: скептический или критический взгляд на самодержцев стали трактовать как враждебность к России.
Книгу об Александре III Боханов опубликовал в 1998 г., после биографии Николая II, подтверждая этим, что в поиске «России, которую мы потеряли», двигался от марта 1917 г. назад. О ее духе дает представление аннотация: «При нем Россия вернула престиж великой мировой державы, значение и влияние которой стали очевидны и общепризнанны. Александр III не восхищался Западом, не поклонялся либеральным идеям, считая, что буквальное насаждение иноземных порядков не станет благом для России. Он был русским человеком, русским не по "составу крови", а по образу своих мыслей, представлений и чувств. Это был православный Царь-Патриот, для которого все русское всегда было дорогим и бесценным, потому что это - завет предков, дар Всевышнего. Он ни минуту не сомневался, что неполадки и несуразности в русской жизни следует преодолевать, опираясь на собственное чувство понимания долга и ответственности, на собственные интересы» (www.labirint.ru/reviews/goods/148549/).
Это манифест, которым автор объявил, что Россия на верном пути, если она отвернет светлый лик от Запада и повернет вспять, во времена Александра III, где ее, видимо, ждут с распростертыми объятиями все те же православие, самодержавие и народность. Тогда она опять обретет «покой и уверенность» (Боханов 1998: 248) и, вероятно, нового царя, который, как Александр, будет править «для блага простых людей» (Боханов 1998: 280). Короче говоря, преемственность от Ревнителей русского исторического просвещения очевидна.
Кстати, удивляет изобилие ветхозаветных казенных эпитетов в современных биографиях: тут и «венценосный сын венценосной матери», и «порфирородный» (не об Александре), и «титанический образ» (об Александре), и «Августейшее Семейство», и «ступени трона», и «величайшая империя мира», и «Государь», и «Его Тезоименитство» и «Ее Величество». Я бы хотела предложить, чтобы византийские словесные кружева, вроде «наш Государь» и « по повелению Ее августейшего супруга» использовали только те авторы, которые официально присягнули престолу на верность до февраля 1917 г. и вот уже 106 лет верны присяге.
Предполагаю, что не только заученные советские правила написания биографий, но и первоначальное преобладание на российском книжном рынке масскультовых переводных книг о Романовых, сыграло роль в упрощенной трактовке фигур последних царей в новых биографиях: в книгах для массовой западной публики Романовых представляли сегодняшними европейцами, которые самоотверженно трудились на благо отсталой страны, а страна ответила неблагодарностью, лишив двух из них жизни. Тандем «Николай и Александра» в западной массовой культуре XX века был заведомо положительным символом порядка и модерна. Их предшественники Александр II и Александр III, упоминались вскользь, но в том же положительном тоне: царя-освободителя хвалили за реформы, а его сына - за то, что жене не изменял. Когда Александр III вышел на первый план в российском романовском буме, то сохранил свое изначальное амплуа примерного супруга и любящего отца, взятое из англоязычных книг. Драматическая тема противостояния, присутствовшая в житиях Николая II, осталась и в книгах о его отце, но суть изменилась: теперь самодержец боролся не только против врага внутреннего, но и против внешнего. Русский народ сплотился вокруг своего монарха и только отдельные отщепенцы под влиянием западных идей (Боханов 1998: 252) несли рознь и смуту в благополучную Россию, а вокруг России щелкали зубами хищные соседи, от которых оберегал ее царь.
По мере того, как менялись политические ориентиры современной России, тема европеизированности российских монархов из российских биографий уходила. В сравнительно недавней биографии Александра III, вышедшей из-под пера И.Е. Дронова, по словам рецензента, уже противопоставлены святая Русь и тлетворный Запад соответственно в лице православного государя Александра III и его отца, космополита Александра II. (Пронина 2018: 253).
Дмитрий Калугин пишет, что русская биография традиционно покоилась на трех китах: германском идеализме, славянофильской традиции и православном богословии. (Kalugin 2015: 345) В случае жизнеописаний Александра III связь с двумя последними традициями, во всяком случае, очевидна. Трафарет его биографической легенды в послесоветское время напоминает жития святых, но в то же время, вдохновляясь бородой, ростом и весом императора, копирует былину об Илье Муромце: тридцать лет и три года тот пролежал на печи, а потом слез с нее и пошел побивать Змея Горыныча и басурманов.
Скрепя сердце, биографы признают, что Александр до 20 лет был некрасивым и не самым любимым у родителей мальчиком, с трудом одолевшим облегченную для него школьную программу; потом рассказывается история болезни и смерти его старшего брата-наследника и объявления Александра новым наследником. И тут он является на сцене героем, окруженным всеобщей любовью, сияющим красотой, величием, государственной мудростью и христианскими добродетелями!
Легенда об Александре III как васнецовском богатыре удобна тем, что позволяет отмахнуться от неоднократно упоминаемого его невысокого умственного уровня, тем более от посредственной учебы, от нескрываемой лени, многажды отмеченных шовинизма и ксенофобии. Вместо этого можно бесконечно умиляться его истинно- русскости, набожности, а также любви к родине, которую нередко путают с нелюбовью к чужим народам.
Некоторые биографы и вовсе переключаются на описание Ильи Муромца по былинам в переложении для младших школьников: и еду он предпочитал простую русскую, и жил скромно, и дрова колол («размахнись, рука и раззудись, плечо»), был врагом лжи и лицемерия. Это можно было бы пункт за пунктом где опровергать, а где умерять от сказочных до реалистических размеров аргументами, вроде того, что русскими кушаньями, может, и баловался, но повар у него был француз и даже в балканскую кампанию взял он с собой этого Реймона Ингано с запасом французских консервов, вина и кофе, потому что из одного котла с солдатами не питался. И т.д. Но это скучно.
А интересно, по-моему, то, что набор характеристик, которые неизменно перечисляют его биографы, совпадает с каноническими описаниями советского «пламенного революционера». А тот в свою очередь был списан со средневекового православного святого: оба отличаются аскетизмом, духом тверды, неустрашимы и терпят муки -один ради православной веры, а другой из любви к простому народу. И детство царя описывается в тех же умильных тонах, что некогда детство «маленького Володи» Ульянова. (Монархист генерал Н.К. Шильдер сумел написать о детстве Николая I без сюсюканья, но со времен Королькова это остается непреодолимой трудностью для биографов российских правителей.) Это прекрасно встает в пандан к аннотации современной книги Е. Майоровой «Богатырь на русском троне»: «... прямолинейный, честный, простой в быту и твердый в убеждениях человек, безмерно любящий семью, тонкий ценитель искусства - русский царь Александр III.» (Майорова 2012).
«Аскетизм» в случае Александра III, в основном, подвешен, как на крюк, на единственный рассказ Витте о том, что камердинер царя латал его брюки, т.к. царь не хотел их выбрасывать. Под сенью этих латаных брюк биографы не замечают его огромного личного богатства (а он постоянно скупал имения для своих детей и стал самым крупным землевладельцем в Царстве Польском) и легендарной коллекции драгоценностей его супруги. И собственного поезда с роскошно отделанными вагонами для царской семьи. И яхт. И сотканных на заказ персидских и обюссоновских ковров в Аничковом дворце. В свете всего этого латание брюк и личная проверка самодержцем счетов у дворцовой прислуги выглядят скорее как скупость и мелочность. А уж когда прочтешь в каталоге архива министерства двора название дела № 618 : «По ходатайству председателя Общества Красного Креста о предоставлении для нужд сего общества старого негодного белья, предназначенного к исключению из употребления при Высочайшем дворе.» (РГИА ф. 472)... Вероятно старье превращали в корпию, но все же неприятно.
Царь действительно собирал произведения искусства, но самостоятельность «тонкого ценителя искусства», судя по доступным источникам, простиралась недалеко: он смолоду, в основном, покупал то, что ему рекомендовал его любимец художник А. Боголюбов. В Париже и Вене Боголюбов ездил с Александром по галереям и лавкам антикваров. Живя в Париже, художник отбирал для него работы русских и французских художников и даже покупал предметы интерьера для Аничкова дворца. Это было разумно, т.к. сам царь не раз покупал подделки или вещи посредственного качества.
Что до жертвенности, кое-где еще приводят миф о том, как он держал на плечах крышу вагона во время железнодорожной катастрофы в Борках и тем спас всю свою семью, но миф уже развеян свидетельствами о том, что крышу держали сошедшиеся две стены вагона. О патриотизме есть анекдот времен Первой мировой войны о том, как, порезавшись, царь сказал якобы, что рад видеть, как вытекает из него немецкая кровь. Но этот анекдот благополучно прослежен (и документирован) к аналогичному и много более раннему высказыванию молодого кайзера Вильгельма II по поводу его английской крови.
Твердость и чувство собственного достоинства царя не совсем удачно иллюстрируют мифическим отказом принять «европейского посла»: «Европа может подождать, пока русский царь удит рыбу.» Это апокриф, конечно: ведь послы не являлись ко двору без приглашения и без заранее назначенного времени. Назначить аудиенцию человеку, а потом отказаться выйти к нему - такое хамство «тонкий ценитель искусства» Александр действительно позволил себе с русским художником В. Верещагиным в 1879 г., но не с представителем иностранной державы. Небылица взята из воспоминаний в.к. Александра Михайловича (Alexander Grand Duke of Russia 1932) который писал исключительно по коммерческим соображениям для американского читателя. Он приехал в США, чтобы читать платные лекции о спиритизме, которым сильно увлекся, но публика на каждой лекции просила рассказать не об общении с духами, а «из царской жизни». Великий князь, как он писал во второй своей книге, несколько огорчился такой приземленности интересов, но не пренебрег открывшейся возможностью заработать. Опираясь на бесценный для мемуариста статус члена царской семьи, он сплел немало небылиц, призванных сделать облик Романовых симпатичным американскому обывателю, отсюда и анекдот о том, как царь ставил на место и пугал «европейских послов».
Очень хотелось бы поверить публикациям последних трех десятилетий, которые преимущественно твердят, что все российские правители как один, а Александр III в особенности, заслуживают любви и восхищения. Но после чтения повторяющихся голословных утверждений уже во всем сомневаешься: и что Александр III был врагом интриг, что на сталинский манер работал за полночь и так далее.
Но так тоже не годится. Остается действовать на манер интервьюеров. Они избегают задавать вопросы, к которым собеседник скорее всего заранее подготовился, а стараются задать неожиданные вопросы, чтобы получить более откровенный ответ. Можно перейти от придворных и военных александропевцев к источникам, которые не специально посвящены царю, а просто о нем упоминают к слову: Д.А. Милютин, профессор В.И. Вернадский, профессор Б.А. Чичерин, Е. М. Феоктистов, А.А. Блок, а также члены иностранных королевских семейств и дипломаты, аккредитованные при петербургском дворе. От последних требовалось сообщать не желаемое, а действительное, потому что на их сообщениях строились межгосударственные отношения. Донесения написаны не с пропагандистской целью и не на потребу публике. Они адресованы государственным деятелям, «решателям» и содержат факты, а если приводится заслуживающий внимания слух, то так и говорится, и указан источник. В то же время члены европейских королевских семей видели царя совсем иначе, чем его подданные, на равных. Это не означало, что они были душевно близки с ним, но они состояли в одном профсоюзе, как выразился английский король Эдуард VII, и разбирались в механизмах и правилах, управлявших поведением монархов, лучше, чем подданные или потомки.
Взгляд людей из этой категории на личность и правление царя после канонических описаний удивляет прозаичностью. К тому же многие из них высказывались откровеннее, чем внуки Фамусова и полковника Скалозуба и писали они отнюдь не о воплощении народного самодержавия, а о человеке. О тридцатичетырехлетнем Александре военный министр его отца, уважаемый историками гр. Д.А. Милютин пишет: «Я был предельно изумлен слышать от него дельные и разумные суждения.» (Милютин 2009:138) Об александровской России В.И. Вернадский писал с отвращением в 1892 г.: «У нас завязан рот, заткнуты уши, мы не имеем почти возможности влиять на поступки того государства, гражданами которого являемся, не можем исповедовать веры, какая нам дорога...» (Вернадский 2007: 50). Действительно, припоминается, что при васнецовском богатыре и в Сибирь ссылали, и в Шлиссельбурге были заключенные чуть ли не навечно (см. «Одеты камнем»), и евреям, и католикам жилось не то чтобы привольно.
Даже не все, кто написал прочувствованные некрологи после кончины императора, были безусловными его поклонниками. В.О. Ключевский, например, преподававший второму сыну императора Георгию, имел возможность наблюдать членов царской семьи. Как член-корреспондент императорской Академии наук Ключевский сказал в речи на заседании императорского Исторического общества, что покойный император «увеличил количество добра в нравственном обороте человечества, ободрил и приподнял русскую историческую мысль и русское национальное сознание». (Ключевский 1894: 7). А в записной книжке историк Ключевский мрачно заключил: «С Александра III, с его детей, вырождение нравственное сопровождается и физическим» (Ключевский 2003: 195).
Пользуясь банальной фразой, «не все однозначно» за пределами мира сказок. Об этом свидетельствуют дневники Д.А. Милютина, А.А. Половцова, П.А. Валуева, которых крайне мало цитируют современные авторы. И не припомню книги про Александра III, в которой бы использовались дневники графа В.Н. Ламздорфа. Между тем в них мы видим императора глазами его министра иностранных дел (Ламздорф был его доверенным сотрудником) и придворной семьи князей Оболенских, близких друзей Ламздорфа. Зрелище он представляет неутешительное: «Достаточно подлой интриги мерзкого Победоносцева или одного из ему подобных, чтобы сбить государя с правильного пути и заставить броситься внезапно в какое-нибудь рискованное предприятие. Министр говорит, что ответственность в значительной мере падает и на государыню. Она ненавидит Германию и систематически восстанавливает против нее государя. Бедная Россия: на троне вместо коронованных голов ныне лишь коронованные дураки!» (Ламздорф 2003: 42).
За пределами России особого пиетета к царю не было. Вот оценка Александра III по вступлении на престол, предназначенная для глаз британского министра иностранных дел: «Он совершенно точно не отличается ни сообразительностью, ни интеллектом; в отличие от покойного императора [ Александра II] он не имеет заметных деловых качеств... Он не солдат... Он не очень хороший спортсмен... он большой домосед, предан жене и детям, любит музыку и до сих пор жил в маленьком кружке, состоящем из полных посредственностей» (Dufferin 1881).
Итак, с точки зрения британского посла у Александра были две положительные черты, не имевшие особой ценности для военного или государственного деятеля: хороший семьянин и любил музыку.
Есть и более резкие отзывы: «Бедный император кажется вторым Людовиком XVI со всеми его недостатками и добродетелями – его двор и почти все вокруг считают его очень слабовольным и глупым, и Сандро [Баттенберг] говорит, что они отзываются о нем крайне неуважительно» (Victoria of Hesse 1882).
Это писала в 1882 г. старшая сестра будущей императрицы Александры Федоровны бабушке, королеве Виктории. Конечно, она передает мнение князя Александра Болгарского в преддверии конфликта со своим российским кузеном. Его надо принимать осторожно, но не стоит и отвергать без внимательного рассмотрения.
Еще через шесть лет министр иностранных дел Британии лорд Солсбери объяснял королеве: «Он вспыльчивый, но тупой человек: в спокойные моменты он начинает колебаться и впадает в растерянность. Он очень боится политических последствий войны для собственной страны» (Солсбери 1887).
Министр иностранных дел Дании наблюдал Александра почти тридцать лет и пришел к схожему выводу, которым поделился с британским посланником: «Царь всегда способен на внезапные неосторожные поступки, хотя и не может не знать, что это противоречит его собственным интересам...» (Монсон 1886). То есть склонен рубить сук, на котором сидит.
В свете вышесказанного иначе воспринимаешь похвалу царю от чиновника его министерства двора В.С.Кривенко: «Не стесняясь никакими дипломатическими хитросплетениями, он громко, на весь мир заявил в своем знаменитом тосте, что у России существует единственный друг и союзник – Черногория, иначе говоря, никого... Своим прямодушием, своей определенностью он импонировал иностранные дворы...» ( Александр III. Pro et Contra, 2013: 696).
Такое эмоциональное восприятие публичного жеста естественно для придворного мемуариста, но не для политиков или историков. Когда биографы с полным доверием цитируют эти слова, то забывают себя спросить, откуда у придворного чиновника среднего ранга, не имевшего отношения к внешней политике, могло взяться компетентное суждение о ценности царева жеста и сведения о том, что о нем думали иностранные дворы. Все было как раз наоборот: австро-венгерский посол, например, сообщил из Петербурга, что царский тост вызвал раздражение у русских военных и государственных деятелей. Они сочли постыдным для России объявлять, что ее единственный друг в Европе это властитель, живущий на ее содержании. (Brein 2010:48) По мнению чиновников российского МИД это заявление было напрасным плевком в адрес каких-никаких союзников России (Австро-Венгрии и Германии) и в то же время признанием провала российской внешней политики. Второе излюбленное бульварной прессой высказывание, что единственные союзники России это армия и флот - апокриф. На деле Александр опроверг мысль о мифической «самодостаточности» своей империи, сначала преследуя продление русско-германского договора, а после неудачи заключив франко-русскую военную конвенцию, приведшую к союзу.
Австрийский посол граф Антон Волькенштейн, пробывший в Петербурге почти все царствование Александра, услышал от российского министра иностранных дел о причине враждебных выпадов царя в адрес европейских государств: по мнению Александра III отдалением от Европы и поддержкой ультра-националистов он оберегает себя от покушений и обеспечивает их поддержку своей внутренней политике (Brein 2010 : 65).
Далее из сообщений иностранных дипломатов и журналистов начинают выплывать детали о слабостях императора, которые в российских первоисточниках не упоминаются, или упоминаются намеками. Начинаешь обращать внимание на них только после того, как прочтешь открытым текстом написанные иностранные сообщения.Тут упоминания о склонности монарха заложить за галстук, яростно отрицаемой биографами царя, но вполне снисходительно принимаемой менее пуританскими его современниками. Так в безукоризненно документированной биографии Вильгельма II Джон Рëль пишет, что, хлопоча о встрече с царем в пол-восьмого утра, Вильгельм забыл, что «монарх, который любил крепко выпить, мог быть не в очень общительном настроении в ранний утренний час.» (Röhl 1998: 743). Поскольку этой фразой завершается пересказ конфиденциального доклада статс-секретаря Герберта фон Бисмарка канцлеру Отто фон Бисмарку в 1887 г., то, видимо, утверждение исходит от младшего Бисмарка. Герберт фон Бисмарк и сам пил немало, так что оговора в его словах быть не могло. Что знал, то сказал. А вот слова знаменитого в свое время юмориста О. Лейкина, которые приводит журналист Иероним Ясинский. Лейкин мечтал, чтобы его позвали в Аничков дворец увеселять царя своими рассказами и поделился с Ясинским: «Он наше русское направление любит, а я хоть и маленький Щедрин, но русский с головы до пят. Да жаль, сейчас... говорят, запил. Ведь, вот, что значит русская-то душа в нем сидит – требует!» (Ясинский 1926: 208). Слова Лейкина подтверждают два факта: во-первых, разговоры о пьянстве Александра III велись еще при его жизни, а во-вторых, предполагаемое пьянство царя в то время прекрасно вписывалось в образ русского богатыря.
Есть упоминания его боязни ездить в каретах – боялся, как бы лошади не понесли. Есть свидетельства его злопамятности и склонности переносить личную ненависть к человеку в область политическую. Есть примеры его неспособности понять причины политических перестановок: пришлось ему объяснять, как ребенку, что Бисмарк подал в отставку, потому что у императора Вильгельма нарыв в среднем ухе вызвал большую раздражительность, а канцлер обиделся. Многократно и русскими мемуаристами, и зарубежными репортерами упоминался его постоянный страх за свою безопасность: император пугался, когда видел незнакомых людей вблизи.
Вот так, изредка, за «титаническим образом», предлагаемым позолоченными биографиями, можно увидеть Александра-человека. Он подозрителен, невежествен,груб, живет в страхе, да еще с грузом комплексов на плечах: посол Австро-Венгрии сочувственно докладывал в 1883 г., что Александр нервен и даже подавлен «из-за недостатка уверенности в себе» (Brein 2010: 24). Итак, не только анонимный русский источник о. Королькова заметил подавленное настроение царя.
В заключение приведу мнение об императоре, которое принадлежит автору очень известной в свое время книги о Российской империи, французскому ученому и журналисту Анатолю Леруа-Болье. Александра III как человека он не знал вовсе, но присмотрелся к Александру-властителю. В 1891 г. он написал в предисловии к английскому изданию своей книги: «Воображать, поглядев в календари, что Россия и император Александр III, как они есть, пребывают в конце девятнадцатого века, вопреки всем хронологическим таблицам будет грубым анахронизмом. Царь Александр Александрович, коронованный в московском Кремле - не столько современник королевы Виктории, сколько королевы Изабеллы Кастильской... ни он, ни его народ не пребывают умственно в одном с нами мире. Он способен с чистой совестью подписывать указы, которые наша совесть осуждает. Если четыре века спустя русский царь принимает против своих еврейских подданных меры, которые напоминают эдикты, изданные в 1492 г. католическими королями, то это потому, что православная Русь имеет много общего с католической Испанией пятнадцатого века» (Leroy-Beaulieu 1891: VIII).
Это мнение диаметрально противоположно российскому. Мнения -товар недорогой, их полно у всякого из нас. Именно поэтому, я думаю, чтобы лучше представить и своего персонажа, и насколько он соответствовал своей эпохе, стоит посмотреть на предпоследнего царя не только с позиции Шереметева, но и Леруа-Болье, Н.Н. Фирсова. Не только в.к. Александра Михайловича, но и лорда Солсбери. Иначе выходит, что мы упорно остаемся в той параллельной реальности, которую Александр III делил с Изабеллой Католической.
После падения самодержавия историки в течение 70 лет представляли Александра III в черном свете; начиная с 1990х годов, его биографы вслед за придворными мемуаристами и дореволюционными идеологами шовинистского толка из всех возможных цветов выбрали белый. Не допуская в своем «историческом полотне» иных оттенков, они лишают себя возможности создать более или менее убедительную фигуру. Кто знает, к каким прозрениям может привести сопоставление противоположных взглядов на популярного нынче самодержца тех, кто не откажется, подобно средневековому монаху, смотреть в телескоп, дабы не усомниться в своей вере.
Архивные документы
РГИА ф. 472 – Канцелярия Министерства Императорского Двора. РГИА, ф. 472, оп. 7, д. 618.
Шервашидзе 1901 – Г.Д. Шервашидзе- Е.П.Озеровой, 29.11.1901, ОПИ ГИМ, ф. 25, оп. 2, д. 366, лл. 27-8.
Victoria of Hesse 1882 – Princess Victoria of Hesse to Queen Victoria. 1.06.1882. Royal Archives Windsor. RA VIC/MAIN/D/11/194.
Dufferin 1881 – Lord Dufferin to Lord Granville. March 1881. Royal Archives Windsor. RA VIC/MAIN/H/43/84.
Monson 1886 – Sir Edmund Monson to Lord Iddlesleigh. 16.9.1886. The National Archives UK. FO 425/502. No 5315.
Salisbury 1887 – Lord Salisbury to Queen Victoria. 30.1.1887. Royal Archive Windsor. RA VIC/MAIN/I/55/54.
Библиографический список
Аксакова-Сиверс 2001 – Аксакова-Сиверс Т. Семейная хроника. Т. 1. М. 2001.
Александр III 2013 – Александр III. Pro et Contra. М., 2013
Астанков 2014 – Астанков В.А. Государственная деятельность цесаревича Александра Александровича и его восприятие правительственной политики в 1865-1881 гг. Канд. дисс. МГУ, 2014.
Боханов 1997 – Боханов А.Н. Николай II. М., 1997.
Боханов 1998 – Боханов А.Н. Александр III. М., 1998.
Вернадский 2007 – Вернадский В.И. Пережитое и передуманное. М., 2007.
Готье Ю.В. 1928 – Готье Ю.В. К.П. Победоносцев и наследник Александр Александрович. 1865-1881 // Тр. Гос. Б-ка СССР им. В.И. Ленина. М. 1928. Вып.2. С. 107-134.
Девятов 2014 – Девятов С. Двор российских императоров. Энциклопедия жизни и быта. Том 2. М., 2014
Дневник 1994 – Переписка императора Александра II с великим князем Константином Николаевичем. Дневник великого князя Константина Николаевича. 1857–1861. М., 1994.
Дронов 2016 – Дронов И.Е. Император Александр III и его эпоха. М., 2016.
Зайончковский 1966 – Зайончковский П.А. Александр III и его ближайшее окружение // Вопросы истории. 1966. № 8. Стр. 130-146.
Зайончковский 1970 – Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970.
Зимин 2014 – Зимин И. Императорская кухня. XIX – начало XX века. М., 2014.
Ключевский 1894 – Ключевский В.О. Памяти в бозе почившего государя императора Александра III. М., 1894.
Ключевский 2003 – Ключевский В.О. Записные книжки. М., 2003.
Корольков 1901 – Корольков К. Жизнь и правление Императора Александра III (1881-1894). Киев, 1901.
Кривенко 2013 – Кривенко В.С. В министерстве двора. Александр III. Pro et Contra. М., 2013.
Кудрина 2000 – Кудрина Ю. Из переписки Александра Александровича Романова и его супруги Марии Федоровны // Вопросы истории. 2000. №№ 4-5. https://libmonster.ru/m/articles/view/ Из-переписки-Александра-Александровича-Романова-и-его-супруги-Марии-Федоровны
Куприн 1958 – Куприн А.И. Собрание сочинений, т. VI. М., 1958.
Ламздорф 2003 – Ламздорф В.Н. Дневник 1886-1890. Минск, 2003.
Майорова 2012 – Майорова Е.И. Богатырь на русском троне. М., 2012.
Малеванов 2002 – Малеванов Н.А. Предисловие // Великий князь Александр Александрович. М., 2002.
Милютин 2009 – Милютин Д.А. Дневник 1879-1881. М., 2009.
Мясников 2016 – Мясников А.Л. Александр III. М., 2016.
Пронина 2018 – Пронина И.А. Рец.: Дронов И.Е. Александр III и его эпоха // Историческая Экспертиза. 2018. № 1. С. 253-265.
О чем могут рассказать 2015 – О чем могут рассказать парадные портреты Александра III // Родина. 2015. №2.
Татищев 2002 – Татищев С.С. Детство и юность великого князя Александра Александровича.[1904] // Великий князь Александр Александрович. М., 2002.
Толмачев 2007 – Толмачев Е. Александр III и его время. М., 2007.
Фирсов 1925 – Фирсов Н.Н. Александр III // Былое. 1925. № 1. С. 85-108.
Фирсов, 1909 – Фирсов Н.Н. Воспоминания о цесаревиче Николае Александровиче и императоре Александре II в юности // Исторический Вестник (1909), т. 115, стр. 44-75.
Фишер 2008 – Фишер К. Записки сенатора. М., 2008.
Черникова 2011 – Черникова Н.В.(сост.) В.П. Мещерский. Письма к великому князю Александру Александровичу 1863–1868. М., 2011.
Шереметев 2001– Шереметев С.Д. Мемуары графа С.Д. Шереметева. Москва 2001.
Ясинский 1926: 208 – Ясинский Иер. Роман моей жизни. М.;Л., 1926.
Аlexander Grand Duke of Russia 1932 – Аlexander Grand Duke of Russia. Once a Grand Duke. New York, 1932
Bensidoun 1990 – Bensidoun Sylvain. Alexandre III. 1881-1894. P., 1990.
Bensidoun 1993: 429 – Bensidoun Sylvain. Un Tsar méconnu. Alexandre III (1881-1894) // Revue Historique, T. 288, Fasc. 2(584) (oct.-dec. 1993), pp. 429-441.
Brein 2010 – Brein Josef. Anton Graf Wolkenstein-Trostburg. Sein Wirken als österreichisch-ungarischer Botschafter in St. Petersburg von 1882 bis 1894. Universität Wien, 2010.
Cunliffe-Owen 1892 – Cunliffe-Owen, Marguerite. Within Royal Palaces. Boston, 1892.
Iswolsky 1922 – Iswolsky А.P. Le Comte Witte // La Revue de Paris, 1.11.1922.
Kalugin 2015 – Kalugin Dmitry. Soviet Theories of Biography and the Aesthetics of Personality // Biography. vol. 38, No 3 (Summer 2015). pp. 343-362.
Kaplan 2017 – Kaplan Vera. Historians and Historical Societies in the Public Life of Imperial Russia. Bloomington, 2017.
Kropotkin 1899 – Kropotkin Petr. Memoirs of a Revolutionist. Boston, 1899.
Leroy-Beaulieu 1893 – Leroy-Beaulieu А. The Empire of the Tsars and the Russians. Vol.1. New York, 1893.
Rich & Fisher 1955 - Rich Norman & M.H. Fisher. The Holstein Papers. V. 1. Memoirs and political observations. Cambridge 1955.
Röhl 1998 – Röhl John. Young Wilhelm. Cambridge U. Press, 1998.
Wortman 2000 – Wortman Richard. Scenarios of Power. Princeton, 2000.
References
Аksakova-Sievers T. Semeinaia khronika. Vol. 1. M. 2001.
Аlexander Grand Duke of Russia. Once a Grand Duke. New York, 1932
Aleksandr III. Pro et Contra. M., 2013.
Astankov V.A. Gosudarstvennaia deiatelnost tsesarevicha Aleksandra Aleksandrovicha i ego vospriiatie pravitelstvennoi politiki v 1865-1881gg. PhD. Diss. MSU. 2014.
Bensidoun Sylvain. Alexandre III. 1881-1894. P., 1990.
Bensidoun Sylvain. Un Tsar méconnu. Alexandre III (1881-1894) // Revue Historique, T. 288, Fasc. 2(584) (oct.-dec. 1993), pp. 429-441.
Bokhanov A.N Aleksandr III. М., 1998.
Bokhanov A.N. Nikolai II. M., 1997.
Brein Josef. Anton Graf Wolkenstein-Trostburg. Sein Wirken als österreichisch-ungarischer Botschafter in St. Petersburg von 1882 bis 1894. Universität Wien. 2010.
Chernikova N.V. (ed).V.P. Meshchersky. Pisma k velikomu kniaziu Aleksandru Aleksandrovichu 1863-1868. М., 2011.
Cunliffe-Owen, Marguerite. Within Royal Palaces. Boston, 1892.
Devyatov S. Dvor rossiiskikh imperatorov. Enzyklopediia zhizni I byta. Vol. 2. M. 2014.
Dronov I. E. Imperator Aleksandr III I ego epokha. М., 2016.
Firsov N.N. Aleksandr III // Byloe. 1925. № 1. pp. 85-108.
Firsov N.N. Vospominaniia o tsesareviche Nikolae Aleksandroviche I imperatore Aleksandre III v yunosti // Istoricheskii Vestnik (1909), vol. 115, pp. 44-75.
Fischer K. Zapiski senatora. М., 2008.
Gotye Yu. V. K.P. Pobedonostsev I naslednik Aleksandr Aleksandrovich 1865-1881 // Trudy. Gos. Biblioteka SSSR im. V.I. Lenina. Vol. 2. M. 1928. pp. 107-134.
Iswolsky А.P. Le Comte Witte // La Revue de Paris, 11.1.1922.
Kalugin Dmitry. Soviet Theories of Biography and the Aesthetics of Personality // Biography. vol. 38, No 3 (Summer 2015). pp. 343-362.
Kaplan Vera. Historians and Historical Societies in the Public Life of Imperial Russia. Bloomington, 2017.
Kliuchevskii V.O. Pamiati v boze pochivshego gosudaria imperatora Aleksandra III. М., 1894.
Kliuchevskii V.O. Zapisnye knizhki. М. ,2003.
Korolkov K. Zhizn I pravlenie Imperatora Aleksandra III. (1881-1894). Кiev, 1901.
Kropotkin P. Memoirs of a Revolutionist. Boston. 1899.
Kudrina Yu. Iz perepiski Aleksandra Aleksandrovicha Romanova I ego suprugi Marii Fedorovny // Voprosy istorii. 2000. No. 4-5.
Kuprin A.I. Sobranie sochinenii. Vol. VI. М., 1958.
Lamsdorff V.N. Dnevnik 1886-1890. Minsk, 2003.
Leroy-Beaulieu А. The Empire of the Tsars and the Russians. Vol.1. New York, 1893.
Maiorova E.I.Bogatyr na russkom trone. М., 2012.
Miasnikov A.L. Aleksandr III. М., 2016.
Miliutin D.A.Dnevnik 1879-1881. М., 2009.
O chem mogut rasskazat paradnye portrety Aleksandra III // Rodina 2015. No 2.
Perepiska imperatora Aleksandra II s velikim kniazem Konstantinom Nikolaevichem. Dnevnik velikogo kniazia Konstantina Nikolaevicha. 1857-1861. М., 1994.
Pronina I.A. Review of Dronov I.E. Aleksandr III I ego epokha // Istoricheskaia Expertiza 2018 No 1, pp. 253-265.
Rich Norman & M.H. Fisher. The Holstein Papers. V. 1. Memoirs and political observations. Cambridge 1955.
Röhl John. Young Wilhelm. Cambridge U. Press, 1998.
Sheremetev S.D. Memuary grafa S.D. Sheremeteva. М., 2001.
Tatishchev S.S. Detstvo I yunost velikogo kniazia Aleksandra Aleksandrovicha // Velikii kniaz Aleksandr Aleksandrovich. М., 2002 [1904] .
Tolmachev E.P. Aleksandr III i ego vremya. М., 2007.
Velikii kniaz Aleksandr Aleksandrovich М., 2002.
Vernadsky V.I. Perezhitoe I peredumannoe. М., 2007.
Wortman Richard. Scenarios of Power.Princeton, 2000.
Yasinskii Jer. Roman moei zhizni. М.; L. 1926.
Zaionchkovskii P.A. Rossiiskoe samoderzhavie v kontse XIX stoletiia. М., 1970.
Zaionchkovskii P.A. Aleksandr III I ego blizhaishee okruzhenie // Voprosy istorii. 1966. No 8. Pp.130-146.
Zimin I. Imperatorskaia kukhnia.XIX- nachalo XX vv. М., 2014.
[1] Приношу благодарность Ю.А. Сафроновой, Ф.И. Мелентьеву и А.П. Шевыреву за рецензии, которые очень помогли в работе над статьей. М.С.
[2] Цель статьи- не анализ всех доступных биографий императора, а взгляд на то, что, по мнению автора, объединяет некоторые публикации (Корольков 1901; Татищев 2002 [1904]; Шереметев 2001; Grand Duke Alexander of Russia 1932; Боханов А.Н.1998; Толмачев 2007; Майорова 2012; Мясников 2016; Дронов 2016).
[3] Характерно для жанра, что А.Н. Боханов сам стал по этому вопросу «первоисточником», который цитируют современные книги, где упоминается Александр III ( Девятов 2014 ;Зимин 2014)
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.