Сергей Шокарев: «Могла ли Россия не стать самодержавной?» Интервью с С.Ю. Шокаревым
Беседовала М.Ю. Андрейчева
Видный специалист в области региональной истории, некрополистики и генеалогии Сергей Шокарев рассказывает о своем профессиональном пути и размышляет о том, была ли в далеком прошлом у России альтернатива самодержавию и как исторический выбор великого князя Ивана III в пользу единовластия сказался на будущем нашей страны.
Ключевые слова: москвоведение, краеведение, некрополистика, генеалогия, Сигурд Оттович Шмидт, история России в XV–XVII вв.
Шокарев Сергей Юрьевич – кандидат исторических наук, главный редактор историко-краеведческого альманаха «Подмосковный летописец», ведущий научный сотрудник Сергиево-Посадского музея-заповедника, старший научный сотрудник Лаборатории древнерусской культуры ШАГИ РАНХиГС. Автор более 200 печатных работ, в том числе более 10 книг.
Контактная информация: shokarevs@yandex.ru
Sergey Shokarev: «Could Russia not become autocratic?»
A prominent specialist in the field of regional history, history of necropolis and genealogy, Sergei Shokarev talks about his professional path and reflects on whether there was an alternative to autocracy in the distant past of Russia and how the historical choice of Grand Duke Ivan III in favor of autocracy affected the future of our country.
Keywords: Moscow studies, local history, necropolis studies, genealogy, Sigurd Ottovich Schmidt, history of Russia in the 15th–17th centuries.
Shokarev Sergey – Candidate of Historical Sciences (PhD), chief editor of the local history almanac «Podmoskovnyj letopisec» («Annalist of the Moscow region»), Leading Researcher of The Sergiev Posad Museum-Preserve, senior researcher at the Laboratory of Old Russian Culture SASH RANEPA. Author of more than 200 publications, including more than 10 books.
Основные публикации:
Знаменитые российские фамилии. М.: РОСМЭН, 2004. 344 с., илл.
«...Он жил тогда на Никитском бульваре...». Гоголь в Москве / Отв. ред. В.П. Викулова. М.: Новосибирский издательский дом, 2012. 144 с. (соавт. Д.А. Ястржембский)
Повседневная жизнь средневековой Москвы. М.: Молодая гвардия, 2012. 475 с., илл.
Смутное время в Москве. М.: Вече, 2013. 302 с.
Путеводитель по средневековой Москве. М.: Центрполиграф, 2014. 448 с.
Источники по истории московского некрополя XII – начала XX в. М.; СПб.: Нестор-История, 2020. 488 с., ил.
Андрей Большой Углицкий. Судьба и эпоха. Углич: Углече Поле, 2022. 424 с., 12 л. фотогр., карта
М.А.: Вы интересовались Вашими предками, историей Вашей семьи?
С.Ш.: Мне в отношении семейной памяти повезло. В семье всегда хранились и устная память о предках, и вещественная: фотографии, документы, вплоть до дипломов моего прадеда-врача на разные ордена в Русско-японской войне. В доме сохранились также живописные и графические работы моего прапрадеда-художника, жившего во второй половине XIX века, – довольно известного московского иконописца, академика живописи Василия Вячеславовича Шокарева. Много фотографий, например, моей прабабушки, учительницы Татьяны Петровны Кулагиной, сосланной в Пинегу за революционную деятельность в конце XIX в. Я рос в атмосфере семейной истории. Все всё знали о своих предках и друг другу рассказывали. По всем линиям никаких белых пятен не было. Я думаю, что эта семейная память сформировала мой интерес к истории.
М.А.: Как глубоко Вам известны Ваши корни?
С.Ш.: Я довольно много занимался коммерческой генеалогией, сделал несколько больших проектов, которыми могу гордиться. Но своей собственной родословной начал специально заниматься относительно недавно и не могу похвастаться какими-то глубокими корнями. Я знаю, что мои предки по мужской линии жили в Москве с 1848 года. Как раз с того момента, когда семья моего прапрадеда-художника Василия Вячеславовича переехала в Москву (видимо, из Подмосковья). По этой линии я состою в родстве с историком и филологом XIX в. Федором Ивановичем Буслаевым, но пока не могу уточнить, в какой степени. По другой линии – где есть дворянские корни – мне удалось найти дело в Российском государственном исторической архиве. Это род Нациевских, очевидно, польского происхождения. Мой предок, прапорщик Александр Гаврилович Нациевский, был участником Бородинской битвы, ранен в сражении под Малоярославцем. Первые сведения об этом роде обнаруживаются в конце XVIII столетия. Это самая дальняя точка, до которой мне удалось дотянуться. Как я уже говорил, в доме есть хороший архив, и я немало знаю о своем прадеде Давиде Владимировиче Розенберге, который служил врачом, был участником Русско-японской войны. Недавно я выяснил, что его могила в Николаеве (он умер в 1934 г.) сохранилась на городском кладбище. Теперь трудно надеяться, что я когда-нибудь ее увижу, но хотелось хотя бы, чтобы могилу прадеда не разбомбили российские войска. По линии матери мои предки – в основном крестьяне. Линии рода уходят в Подмосковье и в Рязанскую губернию. По рязанской линии мне удалось, подключив профессиональные навыки, уточнить историю рода вплоть до начала XIX столетия, найти предка, давшего происхождение фамилии Харитоновых. Интересным человеком был другой мой предок, прадед по материнской линии, Михаил Александрович Ярцев, – старый большевик, который после революции вышел из партии. Это не спасло его от ареста и обвинений во вредительстве, но – удивительное дело! – он был оправдан по суду, за недостаточностью улик (в 1939 г.). Сейчас я по возможности при помощи коллег стараюсь больше узнать о моих предках, среди которых были представители почти всех сословий дореволюционной России – дворяне, мещане, духовенство и крестьяне.
М.А.: Когда в Вас пробудился интерес к истории? Когда Вы поняли, что хотите получить историческое образование, и что на Вас в этом плане оказало наибольшее влияние?
«Я – потомственный историк…»
С.Ш.: Наверное, на меня повлияли несколько факторов и в первую очередь – семейная память. Когда ты живешь в доме, где на стене висит портрет прадеда, написанный рукой твоего прапрадеда, это помогает лучше понять, что такое история. Ко всему прочему я являюсь потомственным историком. Мой отец – известный историк оружия Юрий Владимирович Шокарев. Он много лет работал в Государственном историческом музее в отделе оружия, затем руководил отделом оружия, и я с детства довольно часто бывал у папы на работе. Естественно, бывал в музейном хранении, держал в руках разное старинное оружие, играл в солдатиков Александра II, которые изображали российскую и французскую армии 1812 года. В результате в четырнадцать лет я понял, что мне очень нравится история, нравится читать летописи и другие древнерусские тексты. Дома в «Библиотеке всемирной литературы» была книга под названием «Изборник» – сборник произведений литературы Древней Руси, подготовленный Дмитрием Сергеевичем Лихачевым в 1970-е годы. Эту книгу я практически до дыр зачитал в свои отроческие годы и понял, что хочу стать историком. Так это постепенно и определилось. Меня также стали привлекать папины исторические книги. Так я и пошел по исторической части. Папа, конечно, хотел, чтобы я стал историком оружия, сформировал семейную династию исследователей оружия, но меня больше интересовали люди, чем материальная культура. В итоге весь мой опыт работы с памятниками материальной культуры был связан с тем, что я всегда в них искал антропологическую составляющую.
М.А.: Когда Вы определились с интересующей Вас профессией, выбирали ли Вы куда поступить? Почему Вы в итоге остановили свой выбор на Историко-архивном институте?
С.Ш.: Это было определено в какой-то степени моим семейным и дружеским кругом. Разные люди посоветовали мне поступать на только открывшийся музейный факультет Историко-архивного института. Я поступил на этот факультет, и в первый же год моего обучения институт был переименован в Российской государственный гуманитарный университет. Так что я имею профессиональное музейное образование, много работал в разных музеях, например, в Музее Москвы, где я подготовил публикацию собрания надгробий XVI—XVIII вв. Я и в настоящее время работаю в музее – Сергиево-Посадском государственном музее-заповеднике, где в прошлом году мы с коллегами создали выставку «Царственный богомолец: Иван Грозный и Троице-Сергиев монастырь». На мой взгляд, она получилась интересной, удалось представить характер царя и события его царствования через взаимоотношения монарха с Троицкой обителью.
М.А.: Во время учебы в вузе, были ли преподаватели, которые повлияли на Ваш выбор научной специализации?
С.Ш.: Я учился на заочном отделении и, одновременно, работал лаборантом в Центральном музее древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева. Это было мое первое место работы. Там я познакомился с Владимиром Фотиевичем Козловым – знаменитым москвоведом, председателем Московского краеведческого общества и Союза краеведов России. Он тогда тоже работал в музее Рублева, являясь заведующим комплексным отделом. Как-то я к нему подошел и сказал, что интересуюсь некрополистикой и хотел бы заниматься полевыми работами, описывая некрополи. На это Владимир Фотиевич сказал, что мне необходимо познакомиться с Сигурдом Оттовичем Шмидтом, и дал мне его телефон. К тому моменту я уже знал, что речь идет о выдающемся историке, какой-то колоссальной величине, глыбе. Я ему позвонил, робко представился, и Сигурд Оттович пригласил меня для разговора к себе в Институт российской истории РАН. Я к нему пришел, и он со своим невероятным очарованием меня принял, обласкал, провел мне экскурсию по кабинетам Археографической комиссии, показал мне стол и кресло М.Н. Тихомирова. С этого момента, благодаря Владимиру Фотиевичу Козлову и Сигурду Оттовичу Шмидту, сложился мой профессиональный интерес к некрополю. Он может показаться странным, такой пристальный интерес к похоронам и покойникам. Но ведь вся историческая наука – это изучение деятельности людей, которые уже ушли. Некрополистика и танаталогия – это важные научные направления, они касаются значимых проблем, в том числе смертности человека и общей смертности человечества, а в более узком смысле – твоей личной судьбы, которая ожидает тебя за гробом. Поэтому многие мои начинания с середины 1990-х годов так или иначе были связаны с изучением некрополя.
«Почему важно изучать некрополь?»
М.А.: В студенческие годы Вы начали заниматься некрополем, и эта работа воплотилась в диплом?
С.Ш.: Совершенно верно. Диплом назывался «Некрополь в музейной деятельности» и был началом моей диссертации, там уже было много источниковедения. Еще когда я продолжал учиться в университете, Сигурд Оттович привлек меня к одному интересному издательскому проекту. Была найдена рукопись 1916 года малоизвестного тогда автора, краеведа и писателя Алексея Тимофеевича Саладина «Прогулки по московским кладбищам». Эта рукопись долгие годы лежала без движения. Ее обнаружил старший ученик Шмидта Андрей Васильевич Иванкив. Он в какой-то момент ушел в другую сферу, сказав, что ею больше заниматься не будет. Тут подвернулся молодой студент, то есть я. И Шмидт предложил мне подготовить эту книгу к печати. Я прошелся по маршруту Саладина. Половины кладбищ, которые он описал, к тому моменту уже не существовало, но вторую половину я обошел ногами и прокомментировал современное состояние этих некрополей. Это было в 1996 году, спустя 80 лет после написания этой книги. В следующем 1997 году, когда был юбилей Москвы, эта книга вышла с названием «Очерки истории московских кладбищ». Эта очень ценная книга является классикой московской некрополистики. Так, благодаря моей дипломной работе и книге Саладина, сформировался мой интерес к истории некрополя. В итоге я сказал Сигурду Оттовичу, что хочу поступать в аспирантуру. А он всегда и всем выпускникам рекомендовал поступать в аспирантуру. Даже тем, кто вообще не собирался это делать. Мне он тоже посоветовал это сделать. Я же долго не мог определиться: колебался между своими интересами к генеалогии (в основном дворянской) и к некрополю. В итоге чаша весов склонилась к последней теме, и я написал классическую источниковедческую работу по истории московского некрополя. Потом, спустя почти двадцать лет, я ее сильно переработал и в 2019 году издал в виде книги «Источники по истории московского некрополя XII – начала XX вв.».
М.А.: Помимо научного изучения некрополя, у Вас есть еще такой интересный проект, как журнал «Подмосковный летописец». С чего началось его издание, и какие у Вас планы на его дальнейшее развитие?
Как появился журнал «Подмосковный летописец»
С.Ш.: Во времена моей учебы в аспирантуре Владимир Фотиевич Козлов, который к тому времени стал заведующим кафедры региональной истории и краеведения Историко-архивного института, пригласил меня на свою кафедру преподавать. И вот как-то сидим мы на кафедре, заходит человек (тогда охрана в институте была лояльной и пускала всех) и говорит: «Помогите! Мы хотим издать журнал». Мы спросили: «Кто такие “мы”?» В ответ: «Правительство Московской области, Министерство печати Московской области». Идею журнала придумал заместитель министра Николай Павлович Синицын и отправил своего сотрудника к нам на кафедру – искать главного редактора. Тогда Владимир Фотиевич показал на меня и сказал: «Вот Вам главный редактор». Так в 2004 году я стал главным редактором этого историко-краеведческого альманаха. Я проработал в этой должности с небольшими перерывами вплоть до конца 2022 г., но сейчас, с нового года, журнал будет закрыт. Таким образом, он просуществовал 18 лет, что довольно много для краеведческого издания.
В общей сложности мы издали 74 номера (по 4 выпуска в год). Это – научно-популярный журнал, где много публиковалось новых материалов, архивных, многое впервые вводилось в научный оборот. Большинство статей оформлялось с системой сносок, но не отвергались и статьи краеведов, лишенные строгого научного аппарата. Поскольку журнал всегда был красочный, на хорошей бумаге, то важное место занимало обеспечение его хорошими иллюстрациями. И это правильно, ведь краеведение должно быть привлекательным внешне, интересным. У нас не получилось стать действительно популярным изданием, как, например, «Дилетант», рассчитанный на широкую аудиторию. Не было авторов, умеющих размашисто писать о прошлом. Наши авторы – это люди, которые сидят в провинции и занимаются краеведением. Учитывая весьма скромные гонорары, понятно, что по-другому и быть не могло. Зато удалось познакомиться с огромным количеством замечательных подмосковных историков. Мы только что сдали в печать четвертый, последний в году и, как оказалось, последний в истории журнала, номер. В него вошли несколько прекрасных материалов, и, наконец, воплотилась моя давняя идея – опубликовать статью об отце Александре Мене. Она с очень хорошими иллюстрациями, с фотографиями из семейного архива. Я думаю, что этот материал будет интересный.
М.А.: Каково Ваше мнение о подмосковном краеведении как направлении?
С.Ш.: К сожалению, у него не сложилось единой организационной структуры. Существуют люди на местах, есть мощные исследователи, такие как Александр Послыхалин во Фрязино или Евгений Голоднов в Орехово-Зуево. Есть целое «краеведческое гнездо» в Коломне. Это – известный историк и археолог, доктор исторических наук Алексей Борисович Мазуров, историки из Социально-гуманитарного университета Нисон Семенович Ватник, Павел Владимирович Галкин, Александр Юрьевич Никандров, Лилия Нисоновна Соза, другие коломенские историки – Евгений Львович Ломако, Валерий Альбертович Ярхо. Существуют несколько активных краеведческих обществ, которые можно перечислить буквально по пальцам. Луховицкое краеведческое общество, которое возглавляет Андрей Александрович Шаблин, вокруг которого сложилась целая плеяда профессиональных историков-краеведов. Есть мощные общества в Можайске, Видном, Домодедово, Пушкино. Где-то центрами краеведческой деятельности являются музеи (Лыткарино, Вяземы, Звенигород, Мураново) или библиотеки (например, Волоколамск, Клин), активную деятельность осуществляет Солнечногорское отделение ВООПИиК. Кого-то я сейчас, возможно, забыл. Но в других местах никакой активной общественной работы не ведется. Везде очень разный уровень. Где-то люди профессионально не вытягивают исследования в области региональной истории и краеведения. Однако нужно констатировать факт, что какой-то краеведческой деятельности на уровне всей области в целом просто не существует.
М.А.: Насколько мне известно, в рамках Вашей работы в Институте наследия имени Д.С. Лихачева Вы занимались изучением культурных объектов Чукотки. Расскажите об этом, пожалуйста.
С.Ш.: Моя работа по изучению памятников Чукотки связана с участием в Чукотской археологической экспедиции. Я начал ездить на Чукотку в составе этой экспедиции в 2005 г. Ее начальник – известный археолог, специалист в области древнеэскимосских культур Кирилл Александрович Днепровский. Это были очень увлекательные путешествия и работа в достаточно сложных условиях, в первую очередь, климатических. Постепенно по мере того, как я ездил на Чукотку и участвовал в раскопках древних эскимосов, я задумался над тем, что надо бы исследовать эту территорию доступными мне методами. А поскольку я не археолог, а письменный историк, я начал заниматься историей береговой Чукотки в XX столетии, работал в архиве Чукотского автономного округа, прибегал к устной истории. В результате мои исследования сосредоточились вокруг истории легендарного эскимосского поселка Наукан, неподалеку от мыса Дежнева, жители которого являлись носителями особого науканского языка. В 1958 году этот поселок был закрыт, что стало трагедией для науканских эскимосов, до настоящего времени еще не забытой. Когда в 2016 году возникла идея выдвижения памятников археологии Дежневского массива (а там расположены три древних поселения, хронология которых охватывает все первое тысячелетие нашей эры) на международное признание, я принял участие в ее реализации. В настоящее время мы заканчиваем подготовку документов для выдвижения номинации «Памятники морских арктических зверобоев Чукотки» в Список всемирного наследия ЮНЕСКО. Она уже включена в предварительный список, однако, что будет дальше, сложно предсказать.
М.А.: Ваши научные изыскания не ограничиваются темой некрополя. У Вас есть еще работы, посвященные русской средневековой истории XV–XVI вв.
С.Ш.: Как исследователь я прошел определенную эволюцию. Я начал с исследования генеалогии дворянских родов. Однажды отец привел меня в библиотеку Государственного исторического музея, и мне было позволено в ней рыться. Это потрясающая библиотека, в которой содержатся собрания корифеев отечественной генеалогии с их рукописными пометами: Леонида Михайловича Савелова, Александра Александровича Сиверса. Здесь есть книги, которые были наполовину переделаны Сиверсом, то есть фактически являлись рукописями. Меня все это очень волновало: князья, бояре… Я составлял какие-то собственные научные труды, печатал их на машинке. Это все происходило в школьные и студенческие годы и было, конечно, на любительском уровне. В итоге я и сейчас продолжаю заниматься генеалогическими исследованиями, написал две популярные книги, посвященные российскому дворянству и изучению генеалогии. Уже около тридцати лет (с 1993 года) я являюсь членом Историко-родословного общества.
Благодаря С.О. Шмидту и В.Ф. Козлову, я оказался связан с москвоведением. Для меня это оказалось очень плодотворное направление, большую часть своей научной и организаторской деятельности я провел в москвоведении. Своим главным достижением в этой области считаю книгу «Повседневная жизнь средневековой Москвы», которую я написал по заказу издательства «Молодая гвардия». Создание этой книги было интересным опытом. Обычно повседневность сводится к классической триаде: пища, одежда, жилище. Дальше автор может до бесконечности рассказывать, как одевались и что ели люди в старину. И автору удобно, и читателю интересно: один, допустим, рыбный стол может занимать десятки страниц с рассказом, что за рыба, как ее готовили, где ловили и как привозили. А в этой книге получилось обойти эти расхожие темы. В ней повседневность дана через другие стороны жизни человека. Материалы представлены от крупного масштаба к мелкому: вначале мы видим город (внешний вид, размеры, топография, численность населения, характер расселения, управление, благоустройство, городские проблемы), потом – более частные вопросы (планировка и размер дворовладения, развлечения, криминал, здравоохранение, мусор), рассказывается о достопримечательностях средневековой Москвы (Царь-пушка, Царь-колокол, зверинец на Красной площади и т.д.). И, наконец, третий уровень – мы оказываемся уже в доме средневекового человека, говорится о его личной и семейной жизни – как было организовано время, как строились отношения в семье, любовь, сексуальная жизнь. Завершается повествование, естественно, некрополем, похоронными традициями, окончанием земной жизни. Эта книга была высоко оценена: она получила Макарьевскую премию – одну из самых значимых премий в исторической науке.
Но на этом роль москвоведения в моей судьбе не исчерпывается. Я десять лет проработал в редакции «Московской энциклопедии». Это была большая и непростая организационная работа. В вышедшем шеститомнике с двенадцатью тысячами биографий есть мой вклад – как организационный, так и авторский. Сейчас я думаю, что даже слишком много писал туда статей (более двух сотен) и, наверное, лучше было бы искать авторов, чем брать этот труд в таком объеме на себя.
Главным редактором энциклопедии был Сигурд Оттович Шмидт, что дало всем нам, сотрудникам редакции, уникальный опыт общения с великим ученым и выдающимся москвичом, который щедро делился с нами рассказами о тех людях, которых встречал и с которыми общался на своем долгом веку. Например, когда речь заходила о Л.Б. Каменеве, Шмидт неизменно вспоминал, как тот делал зарядку в Крыму, где маленький Сигурд с мамой жили в санатории. Очень хорошо, что часть своих воспоминаний Шмидт все-таки изложил письменно, написав о приемах в Кремле в честь челюскинцев и огромную статью, фактически книгу, о своем отце.
Я так много занимался энциклопедическими делами и популярными проектами, что после защиты диссертации почти забросил научно-исследовательскую работу. Полноценно вернуться к ней получилось уже после смерти Сигурда Оттовича, о чем очень жалею, так как медиевистические сюжеты, которыми я занимаюсь, входили в область его профессиональных интересов, и с ним я уже не мог посоветоваться по поводу своих исследований. В частности, я продолжил изучать некрополь, который меня интересовал с практической повседневной стороны. Например, сколько стоили те могильные плиты, которые находят археологи? Мог ли простой человек себе позволить такое надгробие? Как его транспортировали? Во что мертвого человека облачали, когда он лежал в гробу? Меня интересовала экономика и практика похоронного дела. Проблемы сохранения памяти об умерших, мемориальная практика, которая вся была религиозной. А главное – восприятие смерти. Так нарисовалась тема моих научных интересов, которая для меня и сейчас является основной: проблема религиозной коммеморации и исторической памяти в Средние века.
Очень интересен вопрос о поминальной культуре. XVI-й век – это расцвет поминальной традиции. Для исследователя здесь много неясного, например, синодики с набором имен, перечисленных в непонятном порядке. Здесь можно найти как генеалогическую информацию, так и сведения о внутреннем мире человека. Можно проследить влияние на него эсхатологических ожиданий того времени. Таким образом, его отношение к смерти – это одно из окон, которое позволяет нам заглянуть в душу средневекового человека. Недавно я закончил большую статью, посвященную коммеморации весьма богомольного человека, который уделял большое внимание поминовению своего рода и своей души – Малюты Скуратова. В роду Бельских, к которому принадлежал Скуратов, было немало монахов, а сам он пожертвовал в Иосифо-Волоколамский монастырь огромную сумму в 1500 рублей и много церковной утвари, скорее всего, награбленной в Новгороде. Как это все он мог примирить внутри себя – массовые убийства и грабеж церковного имущества и церковную благотворительность? Таким образом, собирается богатый материал для книги, которую можно было бы назвать «Русский средневековый человек перед лицом смерти» по примеру классической работы Филиппа Арьеса «Человек перед лицом смерти». Мои будущие творческие планы сосредоточены на этой теме и связанных с ней источниках.
М.А.: Помимо Ваших научных достижений Вы еще известны как человек, занимающий активную общественно-политическую позицию. В частности, Вы явились одним из организаторов сопротивления строительству памятника Иоанну Грозному в Рузе. Расскажите, пожалуйста, об этом.
С.Ш.: Неожиданно те довольно специфические исторические сюжеты, которыми я занимался, оказались востребованы современной действительностью и как-то включили меня в общественную жизнь, в которой я ранее особенно не участвовал. Речь идет о попытке установить памятник Ивану Грозному в городе Рузе в 2017 году. Поскольку это происходило в Московской области, которую я считал своей краеведческой вотчиной, меня это крайне возмутило, и я проявил неожиданную для себя активность: организовал известных историков подписать протестное письмо губернатору области. В этом приняли участие такие ученые-корифеи, как С.М. Каштанов, А.Л. Хорошкевич, Б.Н. Флоря и другие. Были обсуждения, мои поездки в Рузу, где я познакомился с прекрасными людьми, работниками местного музея и священниками. Все они очень здраво оценивали Ивана Грозного и были против памятника, который продвигал известный деятель Василий Бойко-Великий, убежденный, что царь – это святой мученик. Тогда оказался актуальным оказался мой интерес к Ивану Грозному, а именно – к истории его покаяния в гибели сына, так ярко и выразительно описанной в Троицкой вкладной книге 1673 г.
В результате все наши усилия сработали, и памятник не стали устанавливать. Я не обольщаюсь по поводу значения историков, думаю, что главную роль сыграла позиция митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, который был против. Но все же это была довольно интересная и впечатляющая кампания, завершившаяся успехом. Сейчас, вспоминая эти события, я думаю, что мог бы и в более важных вопросах, касающихся судьбы страны, быть активнее. И я сам, и все мы, ученое сообщество. Ведь нашлись силы и время бороться с какими-то маргинальными «грознофилами», а все остальное мы, получается, упустили.
М.А.: Ваша последняя книга посвящена младшему брату Ивана III, князю Андрею Большому Углицкому. Правление московского князя Ивана III считается переломным моментом в развитии русской государственности. Каково Ваше мнение касательно выбранного Вами героя и эпохи, в которую он жил?
С.Ш.: Мои размышления о сегодняшнем дне неизменно связаны с анализом прошлого. Мне кажется, важно уйти от линейных сопоставлений, допустим, путинского авторитаризма с самодержавием, несмотря на внешнее сходство. Но тем не менее мы не можем обойти вопрос о том, насколько современное положение в России сформировано ее историческим опытом развития. В какой-то степени свои мысли по этому поводу мне удалось выразить в книге, посвященной младшему брату великого московского князя Ивана III, князю Андрею Большому Углицкому. В первую очередь надо отметить, что эта книга насыщена, в основном, конкретным материалом. О деятелях XV столетия писать трудно из-за скудости источников, поэтому пришлось собрать все, что мы знаем о самом князе Андрее Углицком, Угличе его времени, архитектуре и топографии города, географии удела, придворных и дьяках угличского двора, религиозных деятелях, которые окружали князя и т.д. Приходилось обращаться к поздним источникам, легендам, рассматривать их критически, осмысливать историографию, которая, в основном, характеризует удельного князя с московской точки зрения, т.е., как врага, «мятежника». В ходе этого исследования я вышел на более широкую проблему – пути развития российской государственности в XV столетии. Здесь я счел возможным обратиться к идее Владимира Борисовича Кобрина об альтернативах исторического развития. Эта идея, на которую потом налипли любители «альтернативной истории», вполне плодотворна для научного размышления. Речь идет не о каких-то фантастических сценариях, а о тех тенденциях, которым не удалось по той или причине развиться. Если мы возьмем XIV и первую половину XV века, то, мне кажется, такой тенденцией, альтернативой была феодальная федерация, где великий князь московский и владимирский был первым среди равных, но не единовластным государем. Во время династической войны XV в. эта структура начала разрушаться, а Иван III ее уничтожил окончательно, и частью этого процесса была его расправа с младшим братом, Андреем Углицким. Я сочувствую князю Андрею и всей идее феодальной федерации в целом (думаю, что, если бы этот путь был реализован, российский путь бы ближе к классическому западноевропейскому феодализму со всеми вытекающими отсюда последствиями), но понимаю, что победа единодержавия (самодержавия) была закономерна и обусловлена. Следует согласиться со всеми историками-государственниками, начиная с С.М. Соловьева, что в те времена по-другому невозможно было выжить по причине постоянной угрозы со стороны татарских ханств. Механизмом формирования единого Российского государства была военно-политическая и экономическая мобилизация (к сожалению, актуальный сейчас термин). Она являлась основой существования страны вплоть до середины XIX в., когда верховная власть начала постепенно демонтировать мобилизационную модель. Таким образом, у современных событий есть исторические корни, но это никак не может оправдать жуткую агрессию против Украины и уничтожение прав человека в России, которые сейчас происходят.
Возвращаясь к Андрею Углицкому, должен сказать, что эту книгу меня попросил написать мой коллега Алексей Суслов, главный редактор замечательного краеведческого альманаха «Углече Поле». Я легкомысленно согласился, и в результате оказалось, что на это ушло три года работы. Мне кажется, она удалась. По крайней мере, о ней есть хорошие отзывы специалистов.
М.А.: После начала войны Вы уехали в Америку. Расскажите, пожалуйста, о причинах отъезда, чем Вы сейчас занимаетесь, каковы Ваши планы на будущее.
С.Ш.: Это не совсем так, я приехал в Америку в начале октября. А первые месяцы после войны продолжал работать в Москве, участвовал во всех антивоенных инициативах научного сообщества – это были открытые письма, петиции, посты в социальных сетях. Я нашел взаимопонимание со студентами РГГУ, где преподавал с 1998 г. Они также были потрясены происходящим, участвовали как могли в антивоенном сопротивлении. Как многие из коллег-историков. Но антивоенное движение довольно быстро было раздавлено, люди перестали выходить на митинги. Я получил два административных ареста и тоже был вынужден прекратить выходить на улицу. И эта ситуация, когда ты не можешь открыто выразить свой протест против происходящего, а вынужден ради собственной безопасности сидеть и помалкивать, привела к тому, что мы с женой начали искать работу за границей и нас пригласил для чтения лекций Университет Чикаго. Передо мной поставлена задача объяснить: каковы исторические причины того, что Россия взбесилась и напала на Украину. Сейчас я готовлюсь читать этот курс, он называется «Roots of War: Historical and Cultural Causes of Russian Aggression in Ukraine» и начнется в январе. В нем мы коснемся и XV столетия, но главное внимание будет сосредоточено на XX столетии и современности. Сейчас я приобретаю новый, интересный опыт и надеюсь, что в ближайшем будущем произойдут перемены, которые позволят России начать новый этап развития, и происходящие ужасные события закончатся.
М.А.: Как Вы думаете? Тот цикл лекций, который Вы готовите, должен воплотиться в какое-то полноценное исследование?
С.Ш.: Пока не могу сказать, потому что там много нового для меня материала. Самый главный вопрос, который стоит передо мной и слушателями: агрессия России против Украины, этот милитаристический путинизм – это закономерность или «вывих» на историческом пути? Это норма для российской истории? Это предопределено и всегда теперь так будет, или же это только роковое стечение обстоятельств? На него я должен ответить. Могу сказать, что я вижу эти процессы очень сложными и нелинейными. Тут нельзя упрощать и проводить какие-то прямые аналогии. Хотя это и очень заманчиво сказать: почитайте Герберштейна, он уже давно все об этом написал. Нет, этого недостаточно.
М.А.: Большое спасибо за интервью!
Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.