Илдико Рошонци о венгерской кампании русской армии

Илдико Рошонци: «Для Вены настоящим унижением стало уже то, что габсбургская власть была вынуждена прибегнуть к использованию против собственных взбунтовавшихся подданных армию другой великой державы»

13 августа 1849 г. 30-тысячное венгерское революционное войско под командованием генерала Артура Гёргея сложило оружие перед неравной силой – 200-тысячной армией фельдмаршала Ивана Паскевича, выступившей ради спасения Австрийской империи. О венгерской кампании русской армии – одной из самых масштабных в отечественной военной истории XIX в. по количеству задействованных в ней войск – рассказывает лучший знаток тех событий, венгерский историк Илдико Рошонци. Ее собеседник – Александр Стыкалин. А.С. Госпожа Рошонци, историкам известно, что почти 200-тысячная армия фельдмаршала И.Ф. Паскевича вошла на территорию Австрийской империи для подавления венгерской революции только в конце весны, а в венгерские земли в начале лета 1849 г. Вошла по просьбе юного императора Франца Иосифа I, хорошо понимавшего, что любое промедление в той ситуации чревато утратой домом Габсбургов власти в их большой полиэтничной империи: с конца апреля обозначилась реальная угроза нападения венгерской революционной армии на Вену. Однако уже в конце января — начале февраля 1849 г. два отряда из корпуса генерала А.Н. Лидерса, дислоцированного в Валашском княжестве, были переправлены ненадолго в Трансильванию (то есть тоже в пределы Австрийской империи) для защиты городов Херманштадт [ныне Сибиу в Румынии; в венгерской традиции Надьсебен] и Кронштадт [ныне Брашов в Румынии; в венгерской трfдиции Брашшо], заселенных преимущественно немецкоязычным населением (саксами), лояльными империи, на случай нападения на них венгерских отрядов. Причем на удовлетворение просьбы, поступившей с австрийской стороны, император Николай I пошел после долгих колебаний. В одном из документов читаем: Государь Император признает и теперь, как и прежде, неудобным вооруженное с нашей стороны вмешательство во внутренние дела Австрии, тем более что они клонятся, по-видимому, к благоприятной развязке; в таких обстоятельствах вступление войск наших, не вынужденное крайнею необходимостию неминуемо затруднило бы общие в Европе политические отношения и могло бы служить на будущее время поводом к подобному вмешательству других правительств во вступление во внутренние дела соседних государств. Но Его Величество, по свойственному Ему человеколюбию не может не обратить милосердого внимания на явную опасность, которой подвергаются верные своему законному Государю жители Германштадта и Кронштадта в столь близком расстоянии от расположения войск наших. Следуя сим только высоким побуждениям, Его Величество находит возможным двинуть часть войск наших на защиту этих городов от гибели и разорения, но иначе как в самой крайности и только по настоятельной просьбе Австрийского военного начальства[1]. Из этой цитаты может создаться впечатление, что невмешательство во внутренние для соседней державы носило для Николая I до некоторой степени концептуальный характер, он не хотел излишних международных осложнений и отступить от своих принципов мог только в самом крайнем случае – если осознавал всю серьезность угрозы распада Габсбургской монархии и последующего хаоса вблизи границ собственной державы. Мой вопрос: насколько длительная дипломатическая подготовка и какие уговоры с австрийской стороны предшествовали решающему участию русской армии в подавлении венгерской революции? И какое внимание в Петербурге уделили тому, чтобы прозондировать возможную реакцию других держав на вхождение российской армии в пределы Австрийской империи? Известно ведь, что c началом победоносного весеннего похода венгерской революционной армии активизируются дипломатические контакты Санкт-Петербурга не только с Веной, но и с другими европейскими столицами, в ходе которых обсуждалось положение в Венгрии. А 21 мая Франц Иосиф приехал в Варшаву на встречу с императором Николаем, чтобы обговорить с ним подробности действий русских войск. Это было в тот самый день, когда революционная венгерская армия взяла после длительной осады под полный контроль Пешт и Буду… И.Р. 15 марта 1848 г., то есть день, когда в Пеште состоялась мирная, ненасильственная революция — это именно та дата, с которой связано для венгров богатое историческое наследие 1848–1849 гг., во многом сформировавшее их национальную идентичность. А теперь давайте начнем разговор с указанной Вами даты. 21 мая[2] — символическая дата в истории борьбы венгров за свое национальное освобождение. В этот день была одержана значительная военная победа, но на этой дате лежит также печать будущего военного поражения, ставшего в конце концов неизбежным. Да, действительно, 21 мая 1849 г., после 17-дневной осады Будайской крепости, на ней был водружен венгерский триколор. Столица страны вновь оказалась в руках венгерских национальных сил. Спустя почти пять месяцев после того, как в начале января в ситуации, казавшейся довольно безнадежной для будущего Венгрии, правительство было вынуждено, оставив Пешт-Буду, переехать в Дебрецен, оно возвращалось теперь на свое прежнее место. И в тот же самый день 21 мая 1849 г., российский царь Николай I и австрийский император Франц Иосиф I в ходе переговоров в Варшаве договорились о конкретных деталях военной помощи, которую Российская империя должна была оказать соседней Австрийской империи. Здесь можно вспомнить и гораздо более позднее событие, также пришедшееся на 21 мая. В 1916 г. в этот день, на рассвете, после продолжительной болезни, ушел из жизни 98-летний Артур Гёргей, в прошлом главнокомандующий венгерской армии в национально-освободительной войне. Это был боевой генерал, с именем которого было связано не только занятие в мае 1849 г. Будайской крепости, но и многие другие решающие, оставшиеся в национальной памяти успехи венгерских революционных войск. Генерал, чье полководческое мастерство удостоилось похвал и его русских противников. В то время как политическим лидером венгерской революции был Лайош Кошут, ее военным лидером мы можем сегодня по праву считать Артура Гёргея — и это после более чем 170 лет жарких дебатов в связи с оценкой его деятельности. Вышеупомянутую встречу правителей 21 мая 1849 г. можно рассматривать как кульминацию переговоров о военных действиях, которым предшествовали почти два месяца зондирования почвы, а затем и выработки все более и более конкретных договоренностей. Эти переговоры продолжались и после 21 мая, так что об обязательствах Австрии по отношению к российским войскам, пересекающим границу Австрийской империи, удалось договориться только к 10 июня 1849 г., подписав соглашение. Как бы то ни было, начиная с первых дней мая 1849 г. происходил непрерывный ввод русских войск на территорию Австрийской империи, в Галицию. Предоставленная Россией военная помощь оказалась намного большей, чем ожидало австрийское правительство. Первоначально австрийцы были бы рады видеть только участие нескольких десятков тысяч российских солдат, причем на периферийных полях сражений. Однако уже в самом начале переговоров Николай I обусловил предоставление помощи соблюдением двух условий, о которых мы узнаем из депеши канцлера К.В. Нессельроде русскому посланнику в Вене П.И. Медему от 6 апреля 1849 г.:

1. Что корпуса, призванные переступить границу, будут достаточно многочисленны для того, чтобы самостоятельно выполнить поставленную перед ними задачу.

2. 2. Что эти корпуса не будут присоединены к австрийским войскам <...>[3].

В своей пояснительной записке Нессельроде вспоминает о судьбе небольших по численности отрядов под началом генерала А.Н. Лидерса, командира 5-го пехотного корпуса русской армии, дислоцированного в то время в Мунтении. Они были введены в Трансильванию зимой 1849 г. по призыву командующего австрийскими имперскими войсками в этом крае генерала Антона Пухнера — Вы уже упомянули об этом. Русские войска численностью 7–8 тыс. человек были введены в города Надьсебен и Брашшо, не ощущая при этом никакой австрийской поддержки, и были изгнаны венгерскими войсками — ими командовал в Трансильвании генерал Юзеф Бем. Нессельроде писал: Несчастные события в Трансильвании доказали его величеству, насколько частичная помощь компрометировала бы, с одной сторны, его войска, а с другой стороны, оказалась бы недостаточной для того дела, которое Австрия защищает с такой энергией[4]. Совершенно понятно и не нуждается в объяснении, что Николай I продолжал и дальше настаивать на этих условиях, с этим соглашался и генерал-фельдмаршал И.Ф. Паскевич, доверенное лицо императора в вопросах военной политики и европейских делах – в силу своего статуса губернатора Королевства Польша и командующего 1-й (Действующей) армии он принимал активное участие в подготовке военной интервенции. В течение апреля 1849 г., во время своего победоносного так называемого «весеннего похода», венгерская армия вытеснила австрийские войска из междуречья Дуная и Тисы, а затем, в соответствии с остроумным военным планом генерала Дёрдя Клапки, обошла Пешт-Буду и сняла 26 апреля осаду замка Комаром. Австрийский главнокомандующий барон Людвиг фон Вельден, оставив в Будайской крепости гарнизон, был вынужден из опасений, что окажется в окружении, покинуть со своим войском венгерскую столицу, и начал поспешно отступать к западной границе страны. Но перед этим, 20 апреля, он написал письмо своему премьер-министру князю Феликсу цу Шварценбергу. Он видел только один выход из осложнившейся ситуации: «Теперь спасение Монархии зависит только от скорейшего вторжения русских из Кракова в Венгрию, я не вижу внутренней силы, которая могла бы спасти нас»[5]. Так на заседании Совета министров Австрии 21 апреля и родилось решение об обращении к России с официальной просьбой о военной помощи, эта просьба была сформулирована и в собственноручном письме Франца Иосифа Николаю I от 1 мая. Следует заметить, что тогда, в апреле, российский двор пока еще не предполагал выступить со столь масштабной военной силой, как это произошло позже в ходе венгерской кампании. Согласно первоначальным русским планам, генерал Ф.В. Ридигер должен был вторгнуться в Венгрию из Галиции во главе усиленного 3-го корпуса. Только в письме от 5 мая, когда до царя Николая дошли известия о прямой угрозе Вене, он доверил руководство операцией самому фельдмаршалу Паскевичу и писал ему: Может о сю пору Вена уже в руках мятежников. <...> Надо, чтоб ты сам вел свои армии на новую славу, на великодушную помощь; <...> Конечно не мне тебе начертать план, об одном прощу, не увлекайся просьбами австрийцев, дай себе срок собрать все условия успеха и тогда с Богом, действуй как на наших врагов быстро, по-русски. Не щади каналий. Эжели Вена и потеряна, дело ты исправишь, уничтожив гнездо бунта[6]. И это решение царя о том, чтобы поставить во главе операции наиболее авторитетного русского военачальника, само по себе также означало, что против Венгрии будут брошены силы, самой своей численностью достойные того, чтобы ими командовал этот полководец. Основываясь на известных данных, мы также можем сказать, что до 1849 г. русская армия никогда не выставляла столько сил в европейской кампании, сколько она развернула против Венгрии. А Паскевич никогда прежде не возглавлял армию такой численности. Российский двор, конечно, должен был взвесить: каковой может быть реакция западноевропейских держав на эту акцию? Что означало в тех условиях по сути только Англию, поскольку французское правительство, рожденное революцией, было признано русским императорским двором только весной 1849 г. и этим практическим шагом оно было разоружено. И Лондон, и Санкт-Петербург были заинтересованы в поддержании баланса сил на континенте, установленного в 1815 г. В основе этого баланса было существование сильной и целостной центральноевропейской империи Габсбургов. Распад Австрийской империи мог нарушить status quo и, как следствие, привести к созданию единой Германии. Таким образом, и российские, и британские власти были обеспокоены устремлениями к единству Германии, как и планами Пруссии, которым, впрочем, не суждено было сбыться. Позицию английского правительства в связи с российской военной интервенцией в Венгрию сформулировал в начале мая 1849 г. министр иностранных дел лорд Пальмерстон. В донесении канцлеру К.В. Нессельроде от 11 мая 1849 г. посол России в Лондоне барон Ф.И. Бруннов изложил мнение Пальмерстона следующим образом: «Кончайте поскорее с этим». Бруннов также добавил: Eсли наше энергичное и быстрое действие будет сопровождаться решительным и скорым резултатом, то Англия примет факты такими, как они есть, если не без сожаления, то, по крайней мере, без спора. Бруннов сослался при этом на битву при Ватерлоо, на мнение пожилого и очень влиятельного консерватора герцога Веллингтона: “Постарайтесь, — сказал он мне, — действовать большими массами, с достаточными силами, для того чтобы подавить анархию сразу. Ведите большую войну — с большими средствами. Вы ими обладаете”[7]. Бруннов отметил, что скорость осуществления этой акции была бы оправдана резкой диспропорцией в соотношении сил между противоборствующими сторонами: армии двух великих держав настолько превосходят противостоящих им венгров, что в случае затяжной войны английское общественное мнение, ценящее конституционность, может изменить свои симпатии в пользу венгров и правительству следует с этим считаться: против «сознания неравенства в борьбе между Венгрией и соединенными силами Австрии и России <...> восстает английский инстинкт»[8]. А по поводу высказывания о том, что невмешательство во внутренние дела соседней державы носило для Николая I концептуальный характер, мы можем лишь заметить, что в манифесте, обнародованном 26 марта 1848 г. как своего рода ответ на революционные движения, вспыхнувшие в Западной Европе, которые также достигли Австрии и Прусского королевства, русский царь действительно дал понять, что он будет действовать именно тогда, когда неприкосновенность российских границ окажется под угрозой: Мы готовы встретить врагов Наших, где бы они ни предстали, и не щадя Себя будем, в неразрывном союзе со Святою Нашею Русью, защищать честь имени Русскаго и неприкосновенность пределов Наших[9]. Наместник Царства Польского фельдмаршал Паскевич уже в 1848 г. увеличил численность русских войск, размещенных вдоль западных границ империи (соответственно границ с Пруссией и Австрией), и увеличил запасы продовольствия. Все эти меры тоже можно назвать превентивными мерами обороны, но весной 1849 г. именно благодаря им удалось подготовить армию к заграничному походу в относительно короткие сроки. К этому можно добавить, что летом 1848 г. русские войска оккупировали Молдавию и Мунтению (Валахию), ссылаясь на Адрианопольский мир 1829 г. и на необходимость поддержания там порядка. А.С. Не преувеличивается ли в литературе иногда масштаб угрозы для самого существования Габсбургской империи, которая создалась весной 1849 г. с наступательным походом венгерской армии? Может быть все дело в том, что Габсбурги все ещё были связаны в это время боевыми действиями в Северной Италии (или необходимостью удерживать под контролем свои итальянские провинции) и не хотели, жертвуя своими интересами, перебрасывать часть войск на «восточный фронт», а потому и обратились за помощью к Николаю? И.Р. Да, иногда действительно преувеличивается. Мощь венгерской революционной армии преувеличивалась австрийцами — как правительством, так и военным руководством, ведь им необходимо было как-то обосновать, почему они обратились к Санкт-Петербургу за военной помощью и почему они в конце апреля — начале мая 1849 г. так торопили русских с оказанием этой помощи. Австрийское правительство опасалось, что победоносно наступающая венгерская армия сможет даже достичь Вены и что имперские силы, сломившись при всей своей самоуверенности, не смогут защитить столицу. (Между прочим, в австрийской историографии мы находим разные взгляды на то, действительно ли было необходимо обратиться за помощью к России, чтобы подавить борьбу венгров за независимость, или же имперские войска могли нанести им поражение собственными силами). Мощь венгерского вооруженного сопротивления преувеличивалась также русскими, ведь они тоже должны были найти какое-то объяснение, почему им пришлось двинуть на подавление венгерской войны за независимость такие огромные силы, причем, как уже упоминалось, под командованием фельдмаршала Паскевича, наиболее авторитетного в то время русского военачальника. Кроме того, и российские историки – биографы Паскевича, в своем стремлении создать образ успешного во всех отношениях полководца также зачастую были склонны к преувеличению масштабов венгерской кампании. Правда, в этом случае ситуация обстоит сложнее, поскольку русские военные историки второй половины XIX в., равно как и хорошо подготовленные штабные офицеры, непосредственно участвовавшие в венгерской кампании и оставившие воспоминания о ней, довольно критически оценили деятельность Паскевича в качестве полководца, руководившего этой военной операцией. Но давайте посмотрим на конкретные данные. Численность венгерской революционной армии летом 1849 г. можно оценить примерно в 150 тыс. человек, более точных данных нет. В распоряжении этого войска было 464 полевых орудия и 393 орудия в военных крепостях. И эта армия оказалась способна вытеснить имперские войска почти с 90 % территории Венгрии. Если даже вкратце, но мы должны, безусловно, указать, что за этими военными победами стояло сплочение большей части населения страны вокруг правительства, которое стремилось защитить достижения мартовской революции 1848 г. и с этой целью оказывало вооруженное сопротивление имперским войскам. Политика, направленная на согласование интересов отдельных социальных групп, принесла свои плоды. В основе революционной программы лежало расширение прав, а не их сужение для той или части населения. Самой важной из принятых мер было освобождение крепостных: были упразднены барщина, обязательные работы на помещиков в качестве прислуги, крепостные обрели личную свободу, в то же время отмена крепостного права сопровождалась компенсациями, полученными от государства, и на деле означала, что освобожденный крестьянин получал в собственность свой надел, но и дворянство не несло разорительных убытков. Конечно, реализация на практике многих этих мер была прервана или отложена из-за продолжавшихся боевых действий. Однако в этом сотрудничестве и единении разных слоев общества следует искать истоки силы венгерского вооруженного сопротивления императорской армии. Русские тоже задавались вопросом: что же наделило венгерский «бунт» столь неожиданной мощью — князь М.Д. Горчаков, генерал от артиллерии, начальник штаба армии, расспрашивал об этом генерала Гёргея, когда тот уже находился в плену[10]. Между тем, продолжавшаяся почти год война, содержание и снабжение населением армии истощили страну к лету 1849 г., исчерпали ее резервы, на которые все меньше и меньше можно было полагаться. Общее количество военнослужащих австрийской армии в июне 1849 г. составляло 583 488 человек, из которых было 419 445 годных к боевой службе. На венгерской территории находилось до 165 тыс. военнослужащих, оснащенных 770 пушками (половина из которых стояла в крепостях). С точки зрения снабжения и оснащения она имела, конечно, преимущества над своим противником. Хотя некоторые дополнительные силы могли быть переброшены из Италии для защиты Вены, и, в частности, в Венгрию, фельдмаршал Йозеф Радецкий, командующий австрийской армией в Италии, дал понять, что несмотря на свою победу над войсками Сардинии и Пьемонта под Новарой 23 марта 1849 г. он не может отказываться даже от части своих войск. Вышеприведенные данные показывают, что к началу лета 1849 г. в Венгрии между противоборствующими сторонами сложилась ситуация определенного равновесия. Венгерская армия была достаточно сильна, чтобы вытеснить имперские войска с большей части территории страны, но не была настолько сильна, чтобы выиграть генеральное сражение. Австрийское войско тоже не было способно нанести решающее поражение гонведам, но его командование все же сумело отвести часть своих сил поближе к границам и воспользовалось возможностью провести реорганизацию. Однако на это потребовалось время. В сложившейся ситуации равновесия возможным решением стало нахождение компромисса, заключение соглашения между двумя сторонами. Однако австрийское правительство не пошло по этому пути. Выбор был сделан в пользу военных действий, при этом пришлось обратиться к помощи извне. Согласно официальным данным того времени, численность российских войск, вошедших в Венгрию, составляла 192 тыс. человек, и они располагали 584 орудиями. В Галиции, Валахии и Молдавии были также дислоцированы русские оккупационные войска численностью в десятки тысяч человек. Вместе армии двух великих держав были более чем в два раза сильнее венгерской армии. Степень этого превосходства могла варьироваться на разных полях сражений, однако военная победа русско-австрийского союза, как выразился Гёргей, была «математической очевидностью». А.С. Известно, что среди генералов венгерской революционной армии видное место занимали польские военачальники, участники восстания 1830–1831 гг. Наиболее успешным из них был сражавшийся в Трансильвании Юзеф Бем. Из рапортов о ходе боевых действий и других документов выясняется, сколь большое внимание уделялось в России участию поляков в венгерской революции. Так, в одном из документов вычитываем вполне резонное предположение русских штабных офицеров о том, что Бем планировал, «утвердив свою власть в Трансильвании», двинуть затем армию в другие земли, находившиеся под скипетром Габсбургов, – сначала в Буковину, а оттуда «перенести сколь можно скорее театр возмущения в Галицию»[11]. Можно предполагать, что он в идеале мыслил полное и окончательное решение польского вопроса не иначе, как на руинах Габсбургской империи. А это в свою очередь не могло не дать мощный толчок подъему польского национального движения в Российской империи. Как лучший знаток мемуаров русских офицеров-участников венгерской кампании, Вы знаете, что образ польского бунтовщика – врага российской государственности – постоянно мелькает на страницах мемуаров, по крайней мере наиболее верноподданнических из них. Мы уже говорили о том, что решение о посылке армии на помощь Габсбургам было принято Николаем I после долгих колебаний. Вопрос: какую роль в принятии этого решения сыграли именно опасения новой «польской интриги», угрожающей целостности Российской империи? И не раздували ли при царском дворе эту польскую угрозу? Действительно ли ситуация в соседней Галиции представляла опасность для российской державы? И.Р. После полной ликвидации в 1795 г. польской государственности польская эмиграция, конечно же, прилагала большие усилия в интересах возрождения своего независимого государства и стремилась использовать для этого любой конфликт, направленный против соседних держав, которые разделили Речь Посполитую. Так было и в 1848–1849 гг. Австрийское правительство, побуждая царя Николая I к вооруженному вмешательству, подчеркивало, что в рядах венгерской армии сражалось 20 тыс. поляков. С российской стороны, конечно, признали, что это число было сильно преувеличено. Д.П. Сонцов, впоследствии известный нумизмат и собиратель древностей, участвовал в венгерской кампании в качестве адъютанта Паскевича. В своих воспоминаниях он отмечал, что одной из причин интервенции была «масса Польских выходцев, приютившихся в Венгерской армии <…> по правде сказать, эти выхваляемые Польские полки, были печальные легионы, состоявшие из брода 2000 человек»[12]. Хотя Сонцов и недооценил количество поляков, сражавшихся в Венгрии, он все же привел цифры близкие к реальности. Сегодня мы знаем, что общее количество поляков, сражавшихся на стороне венгров как в Венгрии, так и в Трансильвании, могло составлять 4–5 тыс. человек, которые воевали как в составе польских легионов, так и непосредственно в рядах венгерской армии гонведов. Однако венгерское правительство, не желая провоцировать вмешательство России, какое-то время не поддерживало формирование польских легионов, а также запретило вторжение венгерских войск в Галицию. В венгерской армии на высших командных должностях было два польских генерала. Один из них — Юзеф Бем, главнокомандующий трансильванской армией, завоевавший доверие революционного правительства своими военными успехами. Венгерская историческая память относит его к числу национальных героев Венгрии. Его полководческий талант высоко оценили и его российские противники. Другим польским генералом был известный военачальник Хенрик Дембинский, дважды командовавший главной венгерской армией. Однако сколь удачен был выбор Кошутом Бема в качестве председателя Венгерского комитета национальной обороны, а с провозглашением 14 апреля 1849 г. Декларации независимости – главы венгерского правительства, столь же неудачен оказался выбор Дембинского на роль командующего. Известно, что Николай I, обосновывая необходимость интервенции, действительно ссылался на участие поляков в тех событиях: «Не одна помощь Австрии для укрощения внутренняго мятежа, и по ея призыву, меня к тому побуждает, чувство и долг защиты спокойствия пределов Богом вверенной мне России меня вызывают на бой, ибо в венгерском мятеже явственно видны усилыя общаго заговора против всего всященнаго и в особенности России, ибо в главе мятежа и главными орудиями его вечные враги наши, поляки»[13]. Однако в 1848–1849 гг. русскому правительству не приходилось опасаться расширения польского движения в Галиции или же его распространения на земли «русской Польши». Трагический опыт крестьянского восстания 1846 г., в котором участвовало не только русинское, но и этнически польское крестьянство, побудил галицийскую польскую знать к осторожности. Многие русские офицеры — участники венгерской кампании вспоминают как о подавлении крестьянского восстания, так и о его следах, проявлявшихся в 1849 г. Добавим к этому: польские дворяне, около тысячи человек, были убиты в 1846 г. в Центральной Галиции вследствие волнений именно польских, а не украинских крестьян. На примеры из событий в Центральной Галиции (в Пилзно и Дукле) ссылаются и русские мемуаристы[14]. Таким образом, присутствие поляков в Венгрии было скорее предлогом для российского военного вторжения, но не его причиной. Причину же следует искать в военных успехах венгров. Если бы не происходившие одна за другой весной 1849 г. победы армии гонведов, дело не дошло бы и до операции русских войск на территории Габсбургской монархии. Если бы армия Франца Иосифа весной 1849 г. нанесла решающее поражение войску гонведов, сражавшиеся на венгерской стороне поляки никого особенно не занимали бы, не считая, конечно, того, что подданные русского царя непременно были бы экстрадированы в Россию. Кроме того, героями великой серии побед весны 1849 г. были в первую очередь венгерские генералы: Гёргей, Дёрдь Клапка, Янош Дамьянич, Лайош Аулих. В связи с поляками надо отметить и еще одно обстоятельство. Дело в том, что гораздо больше поляков (если говорить о происхождении или родном языке этих людей) служило в качестве призванных солдат или офицеров в армиях трех держав, разделивших страну, нежели в венгерской армии. И подавляющее большинство из них сражалось соответственно под знаменами Австрийской и Российской империй. Нам известен дневник времен Венгерской кампании, написанный офицером русской армии на польском языке, но его верноподданство царю невозможно подвергнуть сомнению[15]. Случалось так, что солдат русской или австрийской армии польского происхождения и солдат польского происхождения, служивший в венгерском войске, оказывались друг против друга по разные стороны линии фронта на венгерском театре военных действий. Конечно, особое внимание российское военное командование уделяло солдатам польского происхождения, но особенно офицерам. Приказом фельдмаршала Паскевича от 25 мая 1849 г. перед командирами всех военных формирований была поставлена задача: <…> иметь строгое наблюдение, дабы <…> воинские чины <…>, а особенно офицеры имели сколь можно менее сношение с жителями, тем паче городскими, которых превратный образ мнений мятежем посеянный, может иметь самое вредное влияние <…> в особенности Вы должны наблюдать за офицерами из польских уроженцев[16]. Были разные мелкие судебные дела с участием солдат польского происхождения, но мы знаем только об одном случае, когда молодой офицер русской армии, прапорщик 7-го (Вознесенского) уланского полка Конрад Руликовский искал подходящего повода, чтобы перейти на сторону венгров. И он это сделал. А когда венгерское войско сложило оружие, он вернулся в свою часть, как будто освободился из венгерского плена. Однако всё выяснилось, и он предстал перед военным судом, его казнили 28 августа 1849 г. в Надьвараде[17]. История с Руликовским вдохновила венгерского писателя-коммуниста Белу Иллеша на то, чтобы выдать за реальную историческую фигуру выдуманного им некоего капитана Гусева, якобы казненного за сочувствие венгерским революционерам. Вы, Александр Сергеевич, первым в русской специальной литературе анализировали эту историю[18]. А.С. Когда политическая элита революционной Венгрии и — более широко — венгерское общество реально почувствовали угрозу силового вмешательства соседней державы во внутренние дела Габсбургской монархии? И.Р. Развивая сказанное выше, замечу: активно включавшееся в политику венгерское дворянство с конца XVIII в. волновала судьба польского государства, разделенного соседними державами, оно проявляло симпатию к полякам, следя за событиями польско-русской войны 1830–1831 гг. В силу исторических причин близкие по менталитету польское и венгерское дворянство связывали многочисленные экономические и торговые узы. Поляки (участники разных восстаний) нередко находили убежище в Венгрии, особенно в ее северных комитатах (австрийские власти не могли воспрепятствовать этому, когда дело касалось территории Венгерского королевства). Тот факт, что целая страна, причем одно из самых значительных средневековых королевств Европы, могла быть удалена с карты континента, вызывало озабоченность венгерской политической элиты, которая остро переживала одиночество венгров в Центральной Европе, отсутствие родственных по языку народов среди близких соседей. В эпоху национального пробуждения она особенно настойчиво пыталась побороть эти навязчивые представления о возможной гибели венгров как нации, прекращении их национального существования. И в то же самое время во все более широких слоях соседних славянских народов осознавались принадлежность к единому славянскому миру, языковое родство, а политические лидеры этих народов все более видели в крупнейшем славянском государстве, России, своего покровителя. Венгерское правительство, сформированное в 1848 г., не оставило без внимания и то, что великие державы могут, сговорившись, решить сообща судьбу венгров, боровшихся за национальное самоопределение, как и могут предоставить друг другу свободу действий в силовом подавлении венгерской революции. Между прочим, в марте 1848 года, еще до начала революции, граф Дёрдь Аппони, консервативный политик, а в то время венгерский канцлер, обратил внимание известного политика-реформатора графа Иштвана Сечени на возможность русского вмешательства. По его мнению, если реформаторское крыло, заседающее в Государственном собрании Венгрии, зайдет слишком далеко в требованиях конституционных реформ в Австрийской империи, Вена может обратиться к помощи России. Венгерское правительство, сформированное после революции, в июле 1848 г. через министерство иностранных дел Австрии запросило у российского посла графа Медема прояснений относительно возможной российской оккупации Молдавского княжества. Министр этого правительства князь Пал Эстерхази получил от Медема успокоительный ответ в частном письме. Что касается того вышеупомянутого факта, что на рубеже января — февраля 1849 г. русские войска вошли в два саксонских города на юге Трансильвании (Херманштадт и Кронштадт) и в скором времени были вынуждены оставить их, то официальное правительственное издание Közlöny («Бюллетень») выразило довольно оптимистичный взгляд. В соответствии с ним Европе стала очевидна слабость Австрии, которая «среди этих бурь может сохраниться не благодаря собственной жизненной силе, а только при поддержке северного соседа». Иными словами, по мнению газеты, стало ясно, что, с одной стороны, Австрия больше уже не может играть прежнюю роль гаранта равновесия в европейской политике, а с другой стороны, от России в будущем не следует ожидать подобных действий, поскольку европейские правительства выступили бы против этого[19]. По поручению Кошута правительственный комиссар в Трансильвании Ласло Чани в апреле 1849 г. пытался установить связь с командованием русских оккупационных сил в Молдове, чтобы информировать его о положении в Венгрии, об уважении венгерского правительства к российскому императору, об утвержденном королем венгерском законодательстве, как и о том, что венгерское правительство защищает территориальную целостность страны и т.д. Чани поручил начальнику полиции г. Фогараша графу Габору Бетлену добиться по этому поводу личной встречи с генералом И.П. Жабокрицким, командовавшим отрядами русской армии, дислоцированными в Молдове вдоль границы с Австрийской империей[20]. Командовавший корпусом российских войск в Валахии и Молдове генерал А.Н. Лидерс информировал об этом министра обороны А.И. Чернышова. Из этой депеши, хранящейся в РГВИА, мы узнаем, что Лидерс дал распоряжение оставить венгерскую просьбу без ответа[21]. Между тем, новости о сосредоточении российских войск близ австрийской границы, как и о появлении первых русских военных частей в Галиции с начала мая появлялись уже не только в частных письмах, но и в газетах. Первое сообщение о том, что русские войска ожидаются у моравско-венгерской границы, было доставлено 10 мая 1849 г. одним торговцем в лагерь венгерских войск, осаждавших Будайскую крепость, а затем 15 мая поступило новое сообщение о появлении русских войск. Правительственный уполномоченный Даниэл Ирани информировал Кошута о том, что он необычным путем получил номера газет Ostdeutsche Post («Восточно-немецкая почта») и Die Presse («Пресса») от 12 мая. В обоих изданиях содержалась информация о прибытии русской военной части в Прерау (ныне Пршеров в Чехии)[22]. Через моравский Прерау перемещали по железной дороге солдат дивизии генерала Ф.С. Панютина (ниже речь об этом пойдет подробнее). В последующие дни, 16 и 17 мая, в будайский военный лагерь с северной границы приходят сообщения о прорыве на территорию Венгрии русских воинских частей. Речь идет о прибывшем с Кавказа отряде кавалеристов под командованием генерал-лейтенанта Г.Х. Закса, который в это время показался на границе. Таким образом, уже начиная с середины мая венгерское правительство могло считаться с интервенцией как с реальным фактом, хотя ее реальные масштабы обнаружились намного позже. А.С. В одной из своих работ[23] Вы подробно писали о том, как на определенном этапе развития событий возникла непосредственная угроза Вене и по приказу фельдмаршала И.Ф. Паскевича дивизия генерала Ф.С. Панютина была срочно отправлена в качестве резерва к имперской столице, к Вене (кстати, это был если не первый, то один из первых в мировой практике случаев использования в целях перемещения войск нового по тому времени вида транспорта — железнодорожного). «Весьма быть может, что появление ваших войск отвратит разрушение всей Австрийской монархии», писал Паскевич сильно обеспокоенному царю, имея в виду не столько подключение к боевым действиям, сколько способность «произвести моральное влияние» и на Вену, и на ее неприятелей[24]. Однако вскоре продвижение дивизии было приостановлено — очевидно, что при дворе Франца Иосифа, хотя и обратились после долгих колебаний за помощью к российской стороне, сочли все же унизительным участие русской дивизии в обороне Вены, не говоря уже о недопустимости победоносного марша русских войск по австрийской столице. Конечно, это не способствовало повышению взаимного доверия. Вообще мемуары русских офицеров свидетельствуют о дефиците доверия к австрийским союзникам и о дефиците доверия в целом. А. Верниковский вспоминал: Со вступлением в пределы Австрии начало выражаться и нерасположение наших войск к австрийцам. Между офицерами нередко можно было слышать вопросы, зачем мы идем спасать фальшивых австрийцев? <…> «Дружеского сближения между русскими и австрийскими офицерами, я не замечал: обе стороны держали себя странно, с каким-то нерасположением и недоверием друг к другу»[25]. Можно ли считать такое отношение доминирующим среди участников венгерской кампании русской армии? Учитывая тем более, что даже в переговорах на высоком уровне обозначилось разное видение участия русских войск в кампании — венский двор, рассчитывая на подмогу в боевой силе, хотел, чтобы русские войска всецело подчинялись австрийскому военному командованию и играли скорее вспомогательную роль, а император Николай настаивал на их самостоятельности, всячески дистанцировавшись от военных неудач австрийских полководцев. И.Р. История русской дивизии под командованием генерал-лейтенанта Ф.С. Панютина, которая была отправлена по железной дороге в направлении Вены в мае 1849 г., явилась весьма захватывающей «вводной главой» (прологом) венгерской интервенции русской армии. Военное соединение численностью 14 с половиной тысяч человек с 48 пушками, которое составляли части, уже вошедшие на территорию Австрийской империи, отправили по приказу Паскевича на поездах по железной дороге из Кракова к Вене. Потом неожиданно для самих русских солдат и офицеров их сняли с поезда в моравском городе Унгариш-Градиш (ныне Угерске Градиште в Чехии) и разместили как в самом городе, так и в его окрестностях. Они находились здесь около двух недель, а после встречи 21 мая правителей двух империй в соответствии с заключенным соглашением двинулись пешком к границе Венгерского королевства. 3–4 июня они вошли в Пресбург (ныне Братислава, в венгерской традиции Пожонь) и все лето они сражались бок о бок с главной австрийской армией под командованием генерала Юлиуса фон Хайнау. Транспортировка дивизии Панютина по железной дороге стала использованием нового по тем временам транспортного средства, обладавшего большей скоростью, безопасностью и предсказуемостью, чем все существовавшие ранее. Она явилась важной вехой в военной истории Российской империи, ведь впервые настало время для перевозки воинских формирований, отправлявшихся на фронт, по железной дороге. Раньше это было технически невозможно, так как железнодорожная линия Варшава — Вена только к осени 1848 г. была полностью проведена на участке до австрийской границы (она стала второй в Российской империи железнодорожной веткой, раньше, как известно, была построена только пущенная в 1837 г. железная дорога на очень коротком участке от Петербурга до Царского села и дальше до Павловска). Строительство краковского участка железнодорожной линии, соединявшей Варшаву и Вену, было завершено осенью 1847 г. Железнодорожная линия Варшава — Вена проходила также по территории Прусского королевства, поэтому, когда в начале мая 1849 г. встал вопрос о транспортировке русской дивизии по железной дороге, российское, прусское и австрийское государства и три железнодорожные компании должны были объединить свои усилия. Таким образом, это была также первая в истории европейских железных дорог транспортировка воинского соединения, осуществленная в рамках международного сотрудничества. (До этого практиковались только перевозки войск внутри отдельных стран. Так, в Австрийской империи первым такого рода предприятием стала транспортировка 13 батальонов, 18 кавалерийских эскадронов, 4 батарей и 4 понтонных мостов, осуществленная из Моравии в целях разгрома революции в Вене, разразившейся 6 октября 1848 г.). Дивизия двинулась к Вене вечером 6 мая: решение о ее переправке в целях оказания срочной помощи австрийцам было принято Паскевичем после их многочисленных настойчивых просьб и без одобрения Николая I. Добавим к этому: вопреки его собственному убеждению в том, что посылка в помощь австрийцам небольших военных отрядов неэффективна. Царь в это время был в Москве, дожидаться его одобрения Паскевич не стал, видя, что отправку дивизии никак нельзя откладывать. Австрийский премьер-министр и министр иностранных дел князь Феликс Шварценберг и командированные им в Варшаву из Вены посланцы, сначала полковник генштаба Эдуард фон Шобельн, потом генерал-лейтенант граф Бернхард Кабога с сопровождающими их лицами говорили Паскевичу о неминуемой угрозе падения австрийской столицы. Английский консул в Варшаве Ду Плат доносил в Лондон графу Пальмерстону о том, что эти бесконечные и продолжительные «вторжения» в Польшу австрийских посланцев, обращающихся за помощью, уже вызывают смех русских офицеров: Пока их правительство ждет появления русских солдат на берегах Дуная или Тисы <…> они постоянно появляются здесь [в Варшаве. — И.Р.] в полном наряде, что дает и русским, и полякам повод для множества замечаний совсем не лестных и не благоприятных для правительства, командировавшего их в Варшаву[26]. Перевозка российского военного соединения по железной дороге в целях защиты Вены была предложена австрийским правительством исходя из численности 25 тыс. человек с назначением конечного пункта перевозки в Моравии, откуда это российское соединение, посланное в помощь австрийцам, могло угрожать наступающим венгерским войскам. Паскевич направил вспомогательный отряд в количестве более половины от того, которое запрашивали австрийцы, при этом, подчеркивая значимость этого шага в качестве акции военной помощи Австрии, он двинул панютинскую дивизию к австрийской столице, которой, по его мнению, и вообще с точки зрения интересов Российской империи, и угрожало более всего наступление венгров. Николай I не одобрил решение Паскевича, которое должен был принять к сведению лишь после его принятия: «Повторяю, крайне жалею об посылке дивизии в Вену; она Вены не спасет, а может пропасть даром, тогда как нужнее чем когда, чтоб были мы сосредоточены, и не иначе действовали как массой, могущей решить дело», — писал он фельдмаршалу 9 мая 1849 г.[27] В тот же день, 9 мая, находившийся в Вене русский генерал Ф.Ф. Берг, которого российский двор командировал для поддержания постоянной связи с правительством союзной Австрии, был рад сообщить премьер-министру Шварценбергу о том, что запрошенное в помощь австрийской имперской армии русское соединение прибудет прямо в Вену. Но к его очень сильному удивлению ему сообщили, что в австрийской столице нет необходимости в присутствии русской дивизии, поскольку ее безопасность может быть обеспечена силами австрийских войск, а кроме того в Вене не достает помещений для размещения в таком количестве русских войск, существуют также проблемы с их обеспечением продовольствием. Таким образом, соединение под командованием Панютина предстояло временно разместить в Моравии. Шварценберг вдруг неожиданно столь уверился в своих силах потому, что он уже знал о произошедших передвижениях венгерской армии: после того как правительство и командование взвесили разные возможности, она повернула от Комарома в сторону венгерской столицы с целью освобождения Будайской крепости (это решение, кстати сказать, вызвало серьезные споры). В результате, непосредственная угроза Вене исчезла. Паскевич с крайним неприятием воспринял эту приостановку продвижения дивизии, дошедшей лишь до Унгариш-Градиша. К тому же отряд Панютина выступил без сопровождения кавалерией и без обоза. Вопрос о судьбе этого соединения, как уже говорилось, был согласован только в ходе варшавской встречи правителей двух держав 21 мая. Всё произошедшее сильно встревожило Паскевича, побудив его к осторожности, и в том числе способствовало возникновению отношений недоверия и напряженности между австрийским и российским военными командованиями, что проявлялось на протяжении всей кампании. Дефицит доверия между российским и австрийским союзниками был заметен, но он не достиг и не мог достичь такой степени, которая поставила бы под угрозу достижение общей цели — подавления венгерского восстания. Русские офицеры презирали своих австрийских союзников, над которыми венгерские повстанцы одержали целый ряд побед. Однако русским войскам также пришлось столкнуться с тем, что им противостояла не плохо организованная толпа, о которой поначалу говорили австрийцы, а регулярная армия, имевшая подготовленный офицерский корпус, если даже она и несла на себе определенные следы революционного войска, сформированного в чрезвычайных условиях. Особых похвал со стороны русских удостоилась венгерская артиллерия. Паcкевич неоднократно докладывал Николаю I о возникавших в отношениях с австрийцами конфликтах, не раз возражал против действий Хайнау, однако царь сдерживал раздражительность своего главнокомандующего и торопил со скорейшим победоносным завершением кампании, чему австрийцы должны быть обязаны русскому оружию. Странная ситуация сложилась на венгерском театре военных действий ввиду того, что крупнейшей силой на поле боя была русская армия, которая по своей численности превосходила не только венгерские революционные силы, которые предстояло разгромить, но и находившуюся на венгерской территории австрийскую императорскую армию. Хайнау ни в плане его военной карьеры, ни с точки зрения авторитета в войсках никак нельзя было поставить в один ряд с любимцем русского императора, наместником Польского королевства фельдмаршалом Паскевичем, имя которого было тесно связано с победоносными войнами Российской империи. Весной 1848 г. генерал-лейтенант Хайнау все еще был командиром дивизии. В мае 1849 г. он прибыл в Венгрию из Италии в качестве командира корпуса, когда Франц Иосиф повысил его в генеральском звании и назначил главнокомандующим всей императорской армией в Венгрии. Для Хайнау это различие в рангах и авторитете вызывало неудобства и в случае совместной российско-австрийской акции он непременно оказывался в подчиненном положении. Если бы победа была достигнута общими усилиями, трудно было бы оспорить славу русского союзника. И хотя Хайнау в течение некоторого времени торопил русских с наступательными действиями, начиная с середины июля и далее, пользуясь тем фактом, что верхнедунайская армия Гёргея сковала главные силы русских, он энергично продвигался вперед в направлении Южного Альфёда. Он одержал важные победы 3 и 5 августа у Сегеда и Сёрега, а затем 9 августа в битве при Темешваре (ныне Тимишоара в Румынии), что привело к распаду южно-венгерской армии. Однако лавры победителя ему не достались, и неоднократно критиковавшийся им Паскевич унизил его тем, что венгерская революционная армия капитулировала в августе у Вилагоша (ныне Ширия а Румынии) перед русским войском. А.С. В литературе иногда можно прочитать, что венгерский поход русской армии воспринимался вначале его участниками чуть ли не как «легкая прогулка». Но на основе прочтения писем отцу великого князя Константина Николаевича (прошедшего тогда свое «боевое крещение»), равно как из рапортов и позднейших мемуаров не создается образа «легкой прогулки», тем более что многие солдаты стали жертвами эпидемии холеры. А каковы цифры потерь русской армии? И.Р. Действительно, адъютант Паскевича, вышеупомянутый Сонцов так описывает настроения в армии, вступившей в Венгрию: Мы оставляли Варшаву, более как бы отправляясь на праздник или прогулку, чем на бой; нам всем казалось, что мы предпринимаем летнее путешествие с целью удовольствия. Труды и опасности войны совсем никого не смущали. Уверенность в успехе была общим ощущением[28]. По официальным российским данным, в ходе венгерской кампании 1849 г. 543 человека были убиты и 1670 ранены, из них 313 потом умерло от ран, то есть общее число безвозвратных боевых потерь составило 856. Кроме того, 20 200 человек заболели холерой, из них 7 819 умерли, а 3 209 человек умерли в результате других заболеваний. Если суммировать все эти данные, всего в ходе кампании погибли и умерли 11 884 человека. Эти данные взяты нами из работы П.К. Менькова «Описание военных действий российских войск против венгерских мятежников в 1849-м году», вышедшей в 1851 г. в Санкт-Петербурге[29]. Меньков работал под личным руководством и наблюдением Паскевича, и его книга стала официальным изложением версии российского правительства и командования о военной кампании 1849 г. Имя автора в публикации не упоминается. Меньков, который участвовал в венгерском походе в качестве молодого штабного офицера, был хорошо знаком не только с событиями, но и с российскими оперативными штабными документами. Бумаги из его архивного фонда, копии документов, а также дневник, составленный на основе его тогдашних записей, также являются незаменимыми источниками при изучении истории кампании. Гибель почти 12 тыс. человек подтверждает и работа другого российского военного историка И.И. Ореуса. Как и Меньков, он очень основательно проработал русские документы, связанные с этой кампанией, и в итоге в 1880 г. в Петербурге вышла его монография «Описание Венгерской войны 1849 года с приложением 14-ти карт и планов». Этот ценный труд, выполненный на уровне науки своего времени и содержащий критические замечания, главным образом относительно управления армией, может использоваться и сегодня. Ореус не принимал участия в походе, но с 1863 г. он был в чине полковника начальником военно-исторического и топографического архива Генерального штаба, который с 1867 г. назывался Военно-научным архивом Генерального штаба. Сегодня соответствующие документы составляют фонд 846 РГВИА. Ореус был начальником этого архива до 1898 г. Некоторые мелкие данные, приведенные Ореусом, отличаются от данных, приводимых Меньковым, что может быть связано и с нечетким, плохо читаемым почерком. Так, если у Менькова приведена цифра в 11 884 применительно к жертвам той кампании, то у Ореуса — 11 871[30]. Таким образом, мы видим, что потери, вызванные эпидемией холеры, были гораздо более серьезными, чем действительно небольшие потери, которые русская армия понесла на поле боя. А.С. Следующий вопрос отчасти продолжает предыдущий. Часто можно прочитать, что само присутствие такой громадной махины, как 200-тысячная армия, оказывало угнетающее моральное действие на венгров. Это так, но ведь русская армия реально сражалась в этой кампании. А насколько успешно она сражалась? И.Р. Здесь имело бы смысл привести в подробной цитате корректную оценку вышеупомянутого российского военного историка, объективную и опирающуюся на знание источников: С нашей стороны, к военным действиям приступлено было со средствами — можно сказать — более чем соответствующими тогдашнему положению неприятеля. Хотя к вводу столь значительных сил в Венгрию побуждали нас преувеличенныя сведения о неприятельской армии, получаемыя, главным образом, от австрийцев; но навряд ли удалось бы нам столь быстро двинуть в поход подобныя силы, при тогдашнем порядке мобилизации, если бы, уже в течении предшествующаго года, Действующая армия наша и отдельные корпуса не были поставлены на военную ногу. <…> Военныя действия кн. Паскевича за все время кампании, отличались преувеличенною осторожностью и нерешительностью. В особенности же, весь период от дела под Вайценом [Вацем. — И.Р.] до боя под Дебречиным [Дебреценом — И.Р.] представляет ряд колебаний и действий ощупью. <…> Вопреки всей неудовлетворительности действий кн. Паскевича, война завершилась для нас блистательно: лучшая неприятельская армия сдалась именно нам. (...) Хотя кн. Паскевич и не выиграл ни одного важнаго сражения, но армия его висела над венгерцами, как Дамоклов меч и отвлекала лучшую часть их войск от противодействия австрийцам. Да и сам барон Гайнау, успехом своих тактических действий, неоднократно был обязан находившейся при нем русской сводной дивизии[31]. Ореус наряду с дивизией Панютина отмечал генерала Ридигера, который «оказался вполне удовлетворяющим своему назначению»[32]. Зная источники, с этой оценкой можно вполне согласиться. Он выделял также генерала Лидерса: «Энергический и бесспорно талантливый Бем встретил в генер. Лидерсе достойнаго соперника, умевшаго парализовать все его быстрые и неожиданные удары. <…> Все действия Лидерса представляют гармоническую связь предусмотрительности с энергиею и смелостью»[33]. Это обобщающее мнение русского военного историка об управлении российской армией подтверждается воспоминаниями и дневниками нескольких русских офицеров, принимавших участие в походе (например, М.Д. Лихутин, Н.В. Исаков, Л.П. Николаи). Причина того, что потери русских на поле боя были столь малы, заключается в том, что венгры старались избегать губительных для них крупных столкновений и сражений на открытом пространстве, учитывая всю несоразмерность противостоящих сторон. Они старались выиграть время, веря в то, что кампанию можно затянуть в расчете на то, что западноевропейские правительства могут встать на защиту венгерского дела. Были также надежды на то, что удастся вбить клин в отношения между союзниками — Россией и Австрией. Гёргей успешно уклонился от столкновения с основной русской армией под Вацем в середине июля, затем, сделав большую дугу, обошел главную русскую колонну и к 9 августа достиг Арада, в то время резиденции правительства. Эту же тактику использовал командовавший Северной армией генерал Юзеф Высоцкий сразу после того, как основная колонна русских войск вторглась через северную границу между 15 и 18 июня, поскольку под его непосредственным командованием находилась лишь группа войск, в 10 раз уступавшая по численности наступающей российской армии. А.С. Давайте поговорим об отношении многоязычного населения тогдашней Венгрии и прежде всего самих венгров к вступившей в страну русской армии. В одной из работ Вы приводите свидетельство мемуариста Б. Лугинского: Жители всех пройденных нами мест до самого Вартберга были словаки и встречали нас приветливо; в Вартберге же впервые встретили мы нерасположение жителей, потому что главное население этого города составляют венгры. Да, со славянами русским солдатам было гораздо легче наладить общение, чем с венграми, прежде всего в силу языковой близости (и Вы посвятили этому одну из Ваших статей[34]), а иногда и в силу проимперской ангажированности многих славян, питаемой их настороженным отношением к венгерскому движению. Вместе с тем многие свидетельства говорят о том, что картина была гораздо более сложной. Некоторые мемуаристы даже приводят факты взаимного расположения русских военнослужащих и противостоящих им гонведов, т.е. солдат и офицеров венгерской революционной армии. Мемуарист Н. Богдановский, оставивший описание пирушки русских и венгерских офицеров после сдачи венграми крепости в Мункаче (ныне Мукачеве на Украине), заметил: Нельзя не признаться, что во время Венгерской кампании между нами и неприятелями нашими всегда проглядывали радушные отношения, чего нельзя было сказать по отношению к нашим союзникам — австрийцам, государство которых в 1848 г. было спасено Россиею[35]. Ему вторил другой мемуарист, М. Лихутин: Мы пришли помогать австрийцам и помогли им — и вдруг наши симпатии оказались, по-видимому, на стороне тех, во вред которым мы действовали[36]. Вы могли бы привести немало других подобных цитат. Что доминировало все-таки в отношениях не только гонведов, но и мирного населения к русскому войску, пришедшему в Венгрию с вполне очевидной целью и насколько дифференцированными были настроения? И.Р. Да, вопрос этот действительно сложный. Словаки жили в северных комитатах Венгрии, но русинское население было значительным также и в комитате Шарош. В области Сепеш (ныне Спиш в Словакии, в немецкой традиции Ципс) на крайнем севере страны жили немецкоязычные саксы, в г. Эперьеш (ныне Прешов в Словакии), административном центре комитата Шарош жили и немцы, и венгры, и словаки. По мере продвижения русской армии на юг ей приходилось встречаться со всё более смешанным населением, а венгерский язык становился все более распространенным. Местное население в тех местах, где оно было смешанным, включая представителей разных этнических групп, использовало больше языков в своей повседневной жизни, что теперь стало большим преимуществом. Опасаясь лишиться своего богатства, а то и жизни в условиях неизменно сопровождавших любую войну эксцессов и актов насилия, местные жители, естественно, обращались к солдатам вторгшейся армии на более понятном им языке, то есть словацком или русинском. Причем это делали также и венгры. Понятно также и то, что в ходе контактов с русскими офицерами местные жители заверяли их в своей преданности законному императору. Вообще говоря, контрреволюционные и антивенгерские настроения среди словацкого и русинского населения не были настолько явными и всеобщими, как это иногда можно вычитать из воспоминаний российских участников кампании и как об этом зачастую было принято писать в более поздние десятилетия. Освобождение венгерской революцией крепостных крестьян возымело огромную силу, что способствовало формированию в составе венгерской революционной армии батальонов, где языком общения был словацкий, даже тогда, когда речь шла о солдатах-призывниках, с честью вставших в строй. А ведь были еще и словацкие волонтеры. Другая тема — симпатии россиян к венграм, что на самом деле довольно часто проявляется на страницах мемуаров участников венгерского похода русской армии. Конечно, речь совсем не идет о сочувствии к венгерской революционной программе «передовых» русских офицеров, восприимчивых к революционным идеям, как это иногда пытались подавать в марксистской историографии. Скорее, это было чувство уважения к достойному и храброму противнику, противостоящему тебе на поле боя в честном поединке. Русские офицеры-мемуаристы отдавали должное венграм за одержанные ими победы над австрийцами, зачастую вызывавшими у их российских союзников чувство антипатии. Они выражали также сочувствие венгерским военнопленным, описывали свои эмоциональные потрясения, испытанные 13 августа 1849 г. при виде достойной капитуляции венгров многократно превосходящему их противнику, и т.д. Им приходилось также наблюдать проявления доверия к себе и в то же время они ощущали острую неприязнь венгров к австрийцам. Венгерские офицеры, посещавшие лагерь российских войск в качестве парламентёров, всячески подчеркивали, что они борются против австрийцев не хотят воевать с русскими. Российское командование перед началом кампании опасалось, что может столкнуться с масштабной партизанской войной со стороны населения, но такого рода сопротивление не получило широкого распространения. А.С. Известно, что в своей переписке с русским генералом Ф.В. Ридигером, который должен был принять 13 августа 1849 г. капитуляцию венгерской революционной армии, ее командующий Артур Гёргей настаивал на получении от Вены гарантий сохранения жизни своих офицеров, просил «не отдавать их в жертву слепой мстительности» австрийцев и, во всяком случае, рассчитывал на заступничество русского императора[37]. Однако надежды на успех российского посредничества не оправдались. В соответствии с принципом монархической солидарности и предварительно заключенным с Францем Иосифом соглашением Николай I все же передал плененных венгров австрийским войскам без всяких гарантий (за исключением просьбы сохранить жизнь самому Гёргею) и немалое количество офицеров стали жертвами расправы. Естественно, поступок российской стороны был воспринят в венгерском обществе с разочарованием. Один из мемуаристов писал: <…> пошли сетования на русских. Венгерцы рассчитывали на Россию и полагали, что Россия в видах своих на будущее при разрешении Восточного вопроса, заняв Венгрию, не выйдет из нее и назначит туда кого-либо из своих великих князей <…> [Венгры мне] говорили, что Гёргей не думал, что Россия предаст Венгрию на жертву и на месть Австрии[38]. Вопрос: действительно ли в среде как венгерских, так и русских офицеров имели место ожидания некоей сделки с коронацией короной св. Иштвана представителя Дома Романовых (скорее всего, одного из сыновей Николая I) и, соответственно, переходом венгерских земель под российское влияние, причем для плененных венгров в этом виделся оптимальный выход из сложившегося положения? Насколько широко были распространены подобные ожидания? Ведь с русской стороны устами генерала Ридигера быстро дали венграм понять, что о каких-либо политических переговорах с подданными чужой империи речи быть не может. Добавим в этой же связи, что в литературе можно встретить версию, согласно которой командованию русской армии действительно было адресовано послание от имени членов венгерского революционного правительства, в котором не только содержалось предложение об установлении венгеро-российских союзнических отношений, но даже выражалась готовность принять для суверенной Венгрии короля «не-австрийской» династии. Что Вы знаете об этом послании? И.Р. Первое предложение этого вопроса порождает в свою очередь новый вопрос. Почему Гёргей написал именно генералу Ридигеру письмо с предложением принять капитуляцию венгерской армии? И почему не обратился к главнокомандующему русской армии, т. е. Паскевичу? Попытаемся рассмотреть всю предысторию. Между войском Гёргея и преследовавшими их русскими войсками происходили контакты через парламентёров, были даже случаи обмена (в качестве подарков) какими-то предметами офицерской амуниции или оружием. Причем установление контакта было инициировано не венгерской, а российской стороной. И не кем-нибудь, а самим командующим 3-м корпусом русской армии, генералом Ридигером. 19 июля 1849 г., воспользовавшись представившимся случаем, он написал из Балашшадярмата Гёргею, получившему опасное ранение в голову: Благодаря Вашим умениям Вам удалось со своим корпусом преодолеть чрезвычайные трудности; но для Вас совсем не секрет, что Ваш корпус в настоящий момент находится под непосредственной угрозой. Поэтому предлагаю Вам с полным доверием встать на путь переговоров. Прошу Вас довести до моего сведения, при каких условиях Вы сочли бы сейчас возможным положить конец этой уже неравной для Вас борьбе, и я без всякого промедления обращусь за распоряжениями к Его Высокопревосходительству, главнокомандующему Российской Императорской Армией[39]. К этому он добавил, что, приняв это предложение, венгерский генерал «не нанесет ни малейшего урона своей воинской чести». Об отправке этого послания Ридигер информировал Паскевича. В этом письме, конечно, нет речи ни о чем другом, кроме как о предложенных Ридигером переговорах о конкретных «технических» деталях капитуляции. Гёргей 24 июля дал на это письмо следующий ответ: «Я ни мало не удален от того, чтобы на условиях, чести не нарушающих, немедленно подать руку для заключения мира, если бы дело шло только о том, чтобы меня и командуемыя мною войска спасти от неминуемой от всех сторон нам угрожающей опасности. Но дело идет о том, чтобы спасти несчастное, опасностью угрожаемое мое отечество <…> мы как честные люди должны до тех пор сражаться, пока наши мирные сограждане не будут вне опасности порабощения, или пока мы со славою ляжем костьми в неровном бое. Вот мой ответ, как ответ воина и предводителя вверенных мне Государством войск. <…>, трудно будет усмирить Венгрию путем отдельных с каждым из предводителей войск переговоров. Но если действительно Вы желаете пощадить Венгрию и предохранить бедный сей край на будущее время от ужасов войны <…>, то я священнейшим моим долгом почту открыть и облегчить пути к тайным переговорам между Eго Светлостью, Вашим Начальником и Временным Правительством, а в таком случае <…> я могу подать России надежду на успех, более удовлетворительный того, какой могла бы она приобресть после значительнаго кровопролития, и даже после покорения Венгрии[40]. Паскевич на бумаге с русским переводом ответного письма Гёргея собственноручно написал: «Ничего не отвечать на эти дерзости, удивляюсь от чего завели эту переписку»[41]. В другом своем письме Гёргей утверждал, что его армия присягнула конституции, освященной весной 1848 г. венгерской революцией, а посему останется верна этой присяге и не сложит оружие, пока не получит гарантии, что эта конституция остается в силе, и пока все вражеские армии не покинут территорию Венгрии[42]. Появление в венгерском военном лагере российских посланцев вызвало чуть ли не лавинообразный рост доверия к русским и пробудило связанные с этим необоснованные иллюзии, причем не только в армии, но и у венгерского правительства и даже у самого Кошута. Вот почему правительство командировало в главную ставку российского командования генерала Эрнё Пёльтенберга и подполковника Лайоша Беницки, которые, однако, к 8 августа добрались только до штаб-квартиры Ридигера в Артанде. Паскевич отказался принять их и отправил Ридигеру ответ, согласно которому русская армия прибыла в Венгрию, чтобы сражаться, и если венгры захотят договориться о поклонении своему законному правителю, им следует связаться с главнокомандующим австрийской армией[43]. Однако пока Пёлтенберг и Беницки ждали ответа Паскевича о том, стоит ли им ехать к нему, состоялись их продолжительные беседы с начальником штаба корпуса Ридигера генералом Ильей Степановичем Фроловым (очевидно, по согласованию с Ридигером). Согласно воспоминаниям Лайоша Беницки, в ходе встреч поначалу столкнулись аргументы и контраргументы, а потом Фролов предложил венграм доверить свои судьбы «рыцарскому правителю великой России, и будущее докажет, что своей безоговорочной капитуляцией они снискают больший успех, нежели могли бы рассчитывать в своих самых смелых воображениях. Мой великий Император не приемлет никаких условий, но того, кто безоговорочно передает свою судьбу в его руки, он защитит своей могучей рукой» [44]. А в официальном отчете Пёльтенберга, среди прочего, говорилось: [Прием] был чрезвычайно вежливым и сердечным, <…> но они тщательно и со всей очевидностью избегали любых ссылок на то, что в Венгрии помимо армии существует и какое-то законное правительство <…> А все их ответы на наши предложения относительно мирных переговоров были самыми общими и неудовлетворительными. <…> Нам было сказано, что “царь никоим образом не примет никаких условий”, а поэтому единственный “путь к достижению значительной части наших желаний — это безоговорочно сложить оружие, положившись на его великодушие и рыцарство”[45]. Получив известие о поражении под Темешваром 9 августа 1849 г., которое привело к разгрому и распаду южной венгерской армии, Венгерский военный совет, состоявшийся 11 августа в Араде, принял решение сложить оружие перед русской армией. Вследствие этого Гёргей из Арада отправил письмо, датированное 9 часами утра 11 августа, причем адресовал его не главнокомандующему российской армией Паскевичу, а Ридигеру: «Я обращаюсь к вам, г. генерал; с этим письмом, потому что Вы первый дали мне доказательства уважения, внушающие мне доверие», писал он[46]. Посетившие расположение русских войск венгерские военные парламентёры на многократно заданный ими вопрос о том, выдадут ли русские венгерских военнопленных австрийцам, так и не получили определенного ответа. Таким образом, российская сторона замолчала тот факт, что в соответствии с русско-австрийским соглашением от 10 июня 1849 г. она собирается передать австрийским властям подданных австрийского монарха, а австрийцы, в свою очередь, передадут русским властям тех военнопленных, которые, как выяснится, окажутся подданными Николая I (речь шла о поляках из Королевства Польского и западных губерний Российской империи). Генерал Ридигер и его окружение знали текст соглашения, поскольку в нем содержались предписания относительно повседневной деятельности армии. Понятно, что они хотели завершить кампанию как можно скорее и, по возможности, с успехом для России. Известно также, что русские передали австрийцам военнопленных венгерских офицеров только 23 августа, а это значит, что они ждали, пока почти все венгерские вооруженные отряды не сложат оружие, что они сделали по большей части перед русскими войсками. Можем ли мы оправдать их поступок благонамеренностью? Были ли они безответственны и циничны, когда убеждали венгров в том, что их жизни ничего не угрожает, поскольку российский правитель великодушно воздействует в их интересах на австрийцев? Есть два обстоятельства, которые дают основания говорить об их благонамеренности. С одной стороны, мы знаем, что Паскевич поручил русскому генералу, прикомандированному к австрийскому правительству, а затем и к австрийскому штабу, уже упомянутому Бергу, поинтересоваться у Хайнау, на что же могут рассчитывать добровольно сдавшиеся «повстанцы». Берг ответил Паскевичу 25 июля 1849 года. По его словам, Хайнау дал понять, что, если эти повстанцы сдадутся, это может сохранить их жизни, но не личную безнаказанность, поскольку им придется предстать перед проверочными комиссиями. С другой стороны, в сознании Ридигера и людей его окружения был пример собственного императора Николая I. Ведь некоторые офицеры из высшего командного состава русских войск, вошедших в Венгрию, принимали участие в подавлении Войны за независимость Польши в 1830–1831 гг. И в их числе были Ридигер и Фролов. В 1831 г. участникам борьбы за польскую независимость были вынесены очень суровые приговоры – конфискация имущества, ссылка в Сибирь и даже смертные приговоры, однако последние так и не были приведены в исполнение. Упомянем в качестве примера Петра Высоцкого, полковника польской армии. Высоцкий, который с 1824 г. был инструктором в варшавском военном учебном заведении, школе пехотных подхорунжих (Szkoła Podchorążych Piechoty), явился одним из инициаторов восстания 29 ноября 1830 г., возглавив заговор. Во время штурма Варшавы он раненным попал в русский плен и был приговорен к смертной казни, но Николай I смягчил приговор до двадцати лет ссылки в Сибири. В 1857 г. Высоцкий получил амнистию. В Варшаву он не мог вернуться и умер в Варке близ Варшавы в 1875 г. Конечно, это был суровый приговор, но Высоцкий покушался на жизнь царского брата, великого князя Константина Павловича, наместника Польского королевства. Русские действительно не ожидали жестокого возмездия, расстрелов. И после всего произошедшего они действительно испытывали если не раскаяние, то, во всяком случае, неприятные чувства. В этой связи можно вспомнить А.И. Дельвига, двоюродного брата А.А. Дельвига, известного русского поэта из круга друзей Пушкина, который участвовал в походе в качестве военного инженера. Дельвиг был удивлен, узнав, насколько высокопоставленные венгерские офицеры доверяют русскому царю, и записал в мемуарах, что российское военное командование должно было однозначно прояснить, действительно ли венгры могли рассчитывать на великодушное покровительство Николая I, т.е. заслать с таким вопросом к царю курьера. Конечно, такая мысль, полная сочувствия венграм, была неосуществима во всех отношениях[47]. Что же касается моего ответа на другой Ваш вопрос, то он таков: в известных меморандумах и предложениях, которые в начале августа 1849 г. от имени Кошута разработали члены венгерского правительства (премьер-министр Берталан Семере и министр иностранных дел Казмер Баттьяни), действительно обрисована в довольно общих чертах идея венгерско-русского союза и даже всплывает предложение о принятии венграми короля, происходящего из «не-австрийского» правящего дома. Однако в качестве условия венгерская сторона в любом случае оговаривала принятие новым правителем законов, разработанных в результате революционных преобразований 1848 г. и утвержденных императором Фердинандом I (как венгерский король Фердинанд V) 11 апреля 1848 г. То есть речь шла о конституционном государстве, подотчетности правительства парламенту. Стоит напомнить также и о том, что в конце концов на заседании Совета министров 10 августа 1849 г. в Араде, в момент, когда известие о серьезном поражении под Темешваром еще не пришло, возникло решение со всей ясностью и открыто предложить венгерскую корону одному из членов царской семьи: Они объявят, каким образом или Лейхтенберг, или принц Константин будет избран венгерским королем при условии, если присягнет на верность свободе и независимости Венгрии, венгерской нации в соответствии с законами 1848 г.[48] На основе этих представлений Венгрии был бы предоставлен в составе империи примерно такой же статус как тот, которым обладала Польша в период между 1815 и 1830 годами. Альтернативное предложение Совета министров заключалось в том, чтобы попросить Паскевича «при посредничестве своего царя прийти к выработке соглашения с австрийской династией». В конце концов, венгерская армия сложила оружие перед армиями русского царя[49]. Все вышесказанное показывает неосуществимость и нереальность идеи российско-венгерского союза как с российской, так и с венгерской стороны. Более того, как мы видим, с венгерской стороны выдвигались альтернативные варианты посредничества между нацией и династией Габсбургов. Русские также отвергли любые попытки политических переговоров с венграми. Эта попытка была не чем иным, как попыткой утопающего спастись, зацепившись за соломинку. Причем Гёргей, поскольку его письма остались без ответа, быстрее, чем венгерское правительство, испытал на собственном опыте всю безнадежность попыток вести с венгерской стороны какие-либо переговоры. Российская сторона отказалась принять даже самые скромные условия, касавшиеся сложения оружия, речь могла идти только о безоговорочной капитуляции. Мы знаем, что Паскевич так ни разу и не допустил к себе венгерских посланцев. В любом случае венгерская гражданская конституция 1848 г., основанная на западноевропейских образцах, была бы несовместима с политикой самодержавного правителя Николая I, а между тем венгерское правительство было ей безусловно привержено. Но это было правительство, которое не признавалось русскими и с которым не велось переговоров. Так что сама идея приглашения русского правителя не получила широкого распространения даже тогда, когда Паскевич доложил царю о ходивших слухах, согласно которым венгры были бы рады видеть на своем троне цесаревича Константина, принимавшего участие в кампании. Николай I отреагировал на это словами: «Затеи венгров об Косте или об поступлении под нашу державу <…> доказывают их безсмыслие»[50]. Заседание Совета министров 10 августа все же интересно с той точки зрения, что на нем возобладало видение: если уж дело дойдет до сложения оружия, то это надо сделать перед русскими. Причем такое мнение сформировалось еще до поступления вестей о поражении под Темешваром. А.С. Многие русские офицеры, явившиеся 13 августа 1849 г. непосредственными свидетелями капитуляции венгерской революционной армии под Вилагошем, оставили неравнодушные описания этого действа (Ф.Григоров, И. Дроздов, А. Верниковский, А. Фатеев), отдав дань неподдельного уважения храбрым гонведам (достойному противнику) и их командующему генералу Гёргею, проявившему себя (мы уже отметили это) как храбрый и талантливый полководец. Отмечается весьма корректное отношение генерала Ф.В. Ридигера к пленным венграм. Более того, если верить некоторым источникам, воздаяние уважения тем, кого официально должны были считать бунтовщиками, восставшими против своего законного императора, иногда носило довольно демонстративный характер, что, разумеется, не поощрялось, воспринималось как фронда. В одном из источников личного происхождения читаем: Об овациях, оказанных нашими офицерами Гёргею, по окончании кампании <…> было заявлено в Варшаве фельдмаршалу [Паскевичу], и нашим офицерам за бестактный энтузиазм в отношении Гёргея, по этому заявлению, объявлена была, как говорили, неприятная благодарность от начальства[51]. А что нам говорят о капитуляции венгерского войска более скупые на эмоции рапорты, подготовленные по свежим следам события и хранящиеся в РГВИА? Итак, Гёргеем было принято окончательное решение о капитуляции только вследствие поражения под Темешваром? И не было ли это решение преждевременным? Некоторые источники свидетельствуют о том, что венгерская армия не утратила еще к началу августа свой боевой дух… И.Р. Начнем, пожалуй, с этого последнего предложения. Даже если венгерская армия и не потеряла боевого духа, то во всяком случае боеприпасов ей не доставало. Я уже упоминала, что именно известие о битве при Темешваре 9 августа ясно показало безнадежность дальнейшего вооруженного сопротивления (а не победа русских над одним из флангов войска Гёргея 2 августа, как это утверждается в некоторых из воспоминаний российских участников кампании), и что капитуляция боеспособной армии была во всяком случае предпочтительнее пленения в результате военного поражения. Действительно, как Вы заметили, российские очевидцы были потрясены тем, с каким достоинством венгры слагали оружие[52]. Вот взять, например, описание той сцены, которое оставил адъютант генерала Фролова Дроздов[53]. Раз речь зашла об официальных документах, скажу, что большая часть описания Дроздова была включена в оперативный журнал 3-го корпуса. Я хочу обратить также внимание на письмо генерала Ридигера Паскевичу от 20 августа 1849 г. относительно судьбы военнопленных и их передачи австрийцам. Это чрезвычайно корректное письмо, в котором анализировались также и причины венгерского вооруженного восстания, свидетельствовало и о чувстве ответственности русского генерала за судьбу венгерских военнопленных. Оно писалось Ридигером в момент, когда он уже получил от Паскевича приказ организовать передачу австрийцам военнопленных. Имеет смысл переиздать полностью это письмо. Его основной текст появился в 1898 г. в одном из томов сочинений П. К. Менькова, который сейчас практически недоступен. Я опубликовала это письмо на венгерском языке в 2019 г.[54] Из письма выясняется, что Ридигер поинтересовался у австрийского генерала Франца Шлика, командира корпуса, который относился «к ограниченному числу австрийских военных начальников, пользующихся общим уважением», «как поступлено будет его правительством с этою громадною массою лиц, которыя <…> добровольно ныне складывают оружие перед войсками августейшаго монарха и умоляют милосердие его императорского величества. Какое было мое удивление или, правильнее выражаясь, душевное мое прискорбие», когда из слов Шлика выяснилось, что «главное чувство, которое руководствовать будет австрийцами, <…> будет единственное исключительное чувство мести». Ридигер далее ссылается на то, что пленных следует передать австрийцам в соответствии с заключенным с ними соглашением, но при этом принять во внимание две точки зрения. Одна из них заключается в следующем: Все добросовестные и суждениями своими заслуживающие некоторое внимание австрийцы сами признают, <…> что главнейшую причину как начала, так и продолжения венгерскаго мятежа должно преимущественно приписать действиям самаго австрийскаго правительства. Другая же точка зрения состояла в том, что когда заключали русско-австрийское соглашение о передаче военнопленных, невозможно было предвидеть ситуацию, что речь пойдет о «столь значительной армии, безпринужденно покорившейся, а не с боя положенной». И Ридигер, приводя тщательные аргументы и ссылаясь на политическую ответственность австрийской стороны в связи с произошедшим развитием событий, высказался за проведение широкой процедуры расследования. Причем надо помнить, что это сделал не какой-то молодой адъютант, глубоко эмоционально переживавший происходящее, а пожилой, авторитетный генерал русской армии[55]. Который, надо сказать, сыграл большую роль в том, что венгерская армия сложила оружие в тех условиях. И, как явствует из этого письма, он действительно чувствовал ответственность за судьбу заключенных. На следующий день Паскевич коротко ответил генералу. Он указал, что ходатайствовал перед царем в интересах Гёргея: Относительно облегчения участи добровольно покорившихся венгерских мятежников сделано мною все от меня зависяшее. Я просил за них императора австрийскаго и ходатайствовал у величества государя нашего. Впрочем, австрийцы более говорят, нежели делают, до сего времени они многих взяли в плен, но еще не растреляли никого и не приведут в исполнение угроз своих, чем докажут только свою слабость[56]. Известно, что и Николай I, и Паскевич действительно предлагали австрийцам провести некоторую амнистию именно в интересах стабилизации политической ситуации. Однако Паскевич ошибся в процитированной последней фразе своего письма. Расстрел венгерских офицеров, ранее служивших в бывшей императорско-королевской армии, уже начался. Что касается вопроса о том, была ли капитуляция со стороны Гёргея поспешной — не то чтобы это было действием поспешным или преждевременным, но это был последний момент для того, чтобы совершить этот благородный жест разоружения. К этому времени Лидерс уже занял Трансильванию, сокрушив трансильванскую венгерскую армию. Во время своей последней встречи с Кошутом в арадской крепости вечером 10 августа Гёргей сказал верховному правителю Венгрии, что если под Темешваром будет одержана венграми победа, тогда он выступит против австрийцев в полную силу, а если же южная венгерская армия потерпит поражение, он сложит оружие перед русскими. Мы знаем, что 10 августа Совет министров также постановил сложить оружие перед русскими. В той ситуации при трезвом обдумывании не так уж легко было решить иначе вопрос о судьбе венгерских войск, зажатых в клещи между армиями двух великих держав. Мы также не можем забывать и о том, что Гёргей с 17 июля по 9 августа в ходе смелой и требовавшей больших усилий военной операции сумел вывести свою армию по большой дуге к месту сбора всех венгерских войск на юге Великой венгерской равнины (Альфёльда), избежав столкновения с более чем трехкратно превосходившей ее главной колонной русских войск и посланными ей в качестве поддержки вспомогательными частями (имеем в виду соединения под командованием генерала П. Х. Граббе и несколько позже начавшими медленно выдвигаться из Галиции отрядами под командованием генерала Д.Й. Остен-Сакена). Вероятно, он все это сделал не для того, чтобы затем вдруг, непродуманно и преждевременно, сложить оружие. Скорее он это сделал потому, что понимал: вести переговоры можно только при наличии серьезной вооруженной силы за своей спиной. А.С. В русской мемуаристике нашло отражение мнение об обоснованности поступка Гёргея, который, взвесив все обстоятельства, в конце концов: <…> признал бесполезным дальнейшее сопротивление Русским войскам, и чтобы не истощать в материальном отношении своей родины, решился покончить бесцельную войну. В том, что он положил оружие, нельзя видеть измену, а только относительную его предусмотрительность и желание сохранить Венгрию для будущей ее деятельности, за что венгерцы должны его благодарить, а не порицать[57]. С еще большей определенностью и более эмоционально характеризует поступок Гёргея другой мемуарист: «Подвиг Гёргея был истинным самоотвержением, ибо он знал, что его оклеймят позором» – при том, что венгерская армия едва ли могла оказать сопротивление, «ибо уныние и безнадежность были всеобщие». Тем же, кто утверждал, «что ему надлежало бороться до последней крайности», он отвечает: «если лично всякий должен быть готов умереть, то начальнику нельзя распоряжаться так легкомысленно жизнью других[58]. И все-таки было ли решение Гёргея о капитуляции именно перед русским войском тактически правильным? Мы прекрасно знаем, что этот вопрос еще при жизни Гёргея (а он прожил почти 100 лет) активно дискутировался в венгерском обществе, не говоря уже об исторической литературе. Венгерское общественное мнение часто упрекало Гёргея в отсутствии патриотизма, но, кстати, и марксистская историография (не только в Венгрии) часто выступала, как Вы знаете, с осуждением поступка венгерского генерала, своим якобы малодушным поведением поставившего крест на европейской «весне народов». А какие оценки и трактовки доминируют в Венгрии сегодня? Может быть, капитуляция перед русскими только разозлила австрийцев, и без того униженных прежними военными неудачами и необходимостью обращаться за внешней помощью (и это сказалось на жестокости последующих репрессий)? Вот мнение одного из русских мемуаристов: Австрийцы более строго относятся к тем из венгерцев, которые положили оружие перед русскими войсками, и ходатайство русских о смягчении их участи не принято во внимание[59]. И.Р. Мы уже говорили о том, что история этих трагических для венгров дней была тщательно изучена венгерской историографией, развеявшей многие мифы в связи с решением Гёргея и опровергнувшей возлагавшиеся на него обвинения. Уже 5 июня 1849 г., через несколько дней после своего назначения главнокомандующим, Хайнау казнил двух венгерских офицеров, попавших к австрийцам в плен. Они были приговорены к смертной казни военным трибуналом еще за несколько месяцев до этого, но приговор этот, исходя из здравого смысла, не был приведен в исполнение двумя прежними австрийскими главнокомандующими, фельдмаршалом Альфредом цу Виндишгрецом и генералом Людвигом фон Велденом. С обнародованием 1 июля 1849 г. манифеста Хайнау с угрозой масштабного возмездия, адресованной всему населению, венгры не могли ожидать ничего хорошего. Паскевич удивился тому, что австрийское правительство «вместо того, чтобы стремиться помириться с народом венгерским, раздражает его прокламациями, в которых смерть обещана для половины народа»[60]. Конечно, венгры не получали от русских никаких гарантий относительно выполнения обещаний, однако на основе имевшейся информации и опыта не только Гёргей и заседавший 10 августа военный совет, но и, повторяю, совет министров счел капитуляцию именно перед русскими более благоприятным выбором. Кстати, среди военных, казненных в Араде 6 октября 1849 г., были также генерал Аристид Дежёффи и полковник Вилмош Лазар, которые сдались австрийцам. Они были казнены вместе с генералами и офицерами, сложившими оружие перед русскими[61]. Вместо повешения они были «из милости» убиты выстрелами в голову. Казнили 6 октября и бывшего премьер-министра графа Лайоша Баттяни, арестованного в январе 1849 г. Судебный процесс против него сегодня можно было бы назвать показательным. Однако не случайно австрийцы чувствовали себя униженными самим тем фактом, что венгерская армия сложила оружие перед русскими. Однако настоящим унижением стало уже то, что габсбургская власть была вынуждена прибегнуть к использованию против собственных взбунтовавшихся подданных армии другой великой державы. Становится безудержной тяга к отмщению. А тем временем австрийцы торжественно праздновали свою победу. Здесь мы снова процитируем российского очевидца. Полковник А.К. Баумгартен, позже ставший известным генералом, который участвовал в венгерской кампании в качестве командира 17-го (Брянского) егерского полка, в сентябре 1849 г. находился в Вене. 12/24 сентября он записал в дневнике: Вечером в театре, в заключение представляются живыя картины, победа Радецкаго при Новаре и другия и все его подвиги в самых патетических фразах декламируются актерами, вызывающими аплодисменты со стороны одних австрийских офицеров, тогда как вся прочая публика молчит при этих пошлостях. <…> Похвала становится приторна, являются портреты Радецкаго, Генау, Eлачича, Шлика, Императора на табакерках, тарелках, сигарочницах и почтовой бумаге, на конфектах, сюрпризах, подносах, чашках и стаканах, — нет вещи, на которой бы вы не были уверены встретить один из этих портретов, не выключая и носовых платков[62]. После сложения оружия развернулись споры: а почему Гёргей не обставил сдачу армии какими-то условиями, говорили и о том, что он слишком легко принял свое решение, и что он предал дело борьбы за независимость, принес своих товарищей, генералов в жертву и т.п. Эти обвинения Гёргея в государственной измене с возложением на него личной ответственности за всё произошедшее были впервые сформулированы Кошутом, эмигрировавшим из Венгрии, уже 12 сентября 1849 г. в письме из Видина венгерским дипломатическим представителям за рубежом. Этим выступлением Кошут задал направление всей эмигрантской политике. Он верил в то, что венгерский вопрос окажется в центре внимания европейской политики, приобретет международное звучание, но для этого надо было создать впечатление, что венгерское сопротивление может стать сильным, жизнеспособным и сплоченным, ведь причиной его поражения стало лишь предательство человека, стоявшего во главе его. Веря в возможность продолжения борьбы за свободу, Кошут возложил всю ответственность за прежнюю неудачу на одного человека. Обсуждение предательской роли Гёргея и противопоставление Кошута Гёргею становятся таким образом предметом венгерского общественного дискурса. Венгерские политики – участники тех событий и боевые соратники – яростно расходились во взглядах, при этом все немного приукрашивали свою роль или приводили ее в соответствие как общественным ожиданиям, так и менявшимся обстоятельствам. Война за независимость стала предметом огромной мемуарной литературы. В 1920-е годы с открытием австрийских архивов и получением доступа исследователей к официальным документам габсбургской эпохи начинается новый этап в изучении темы: расширяются возможности проработки и сопоставления разных источников, в частности мемуаров (основанных на более позднем воспроизведении тех событий их непосредственными участниками) с официальными австрийскими документами того времени, а также с оказавшимися в руках австрийцев венгерскими документами. Одним из результатов этого поворота в изучении темы стали переоценка роли Гёргея, признание его боевых заслуг. Новый период в изучении темы наступил после 1945 г. Гёргей стал объектом изучения марксистской историографии, которая, возродив прежние (второй половины XIX в.) обвинения в его адрес, вместе с тем стремилась превратить его в своего рода образец, эталон «внутреннего врага», подорвавшего своими действиями революционное прогрессивное движение своего времени. Он подавался как типичный пример военачальника и политика, чья классовая ограниченность привела к предательству революции. Причем ситуация в изучении темы была значительно хуже, чем в случае с упрощенческими представлениями второй половины XIX в., поскольку игнорировались результаты выполненных до 1945 г., основанных на широком круге источников и высоко профессиональных, ценных исследований, поскольку они не вписывались в заданный идеологически «правильный» нарратив. Оставались также неизученными российские источники, хотя, если даже архивные документы пока еще не были доступны, но можно было вполне использовать значительное количество опубликованных источников. Конечно, эти источники было не выгодно привлекать еще и потому, что русская мемуарная литература, на которую Вы здесь ссылались, помимо всего прочего давала совсем иной образ Гёргея, чем тот, что утвердился в официальной марксистской историографии, и иногда оценивала его роль прямо противоположным образом. Это положение стало меняться ко второй половине 1980-х годов. На сегодня, благодаря широкому кругу архивных источников (в том числе материалов из австрийских и русских архивов), документальных публикаций, а также разработке исследователями тех или иных аспектов этой темы, в венгерской исторической науке утвердилась та точка зрения, что этот военачальник заслуживает своего почетного места в пантеоне выдающихся борцов за венгерскую национальную свободу. Вообще его достоинства как военачальника русские современники оценили выше, нежели венгры, будь то современники или историки, поскольку последние часто исходили из политических оценок даже тогда, когда первостепенное значение имели чисто военные соображения. А.С. Провозгласившему низложение Габсбургов с венгерского престола Лайошу Кошуту, харизматическому лидеру венгерской революции, своекорыстному и тщеславному «политическому мечтателю», якобы готовому все принести в жертву «своему неограниченному самолюбию и властолюбию», мемуарист Ф. Григоров противопоставлял Гёргея, который «пожертвовал своим самолюбием для счастья своего отечества»[63]. Конечно, в венгерской исторической литературе еще чаще можно встретить подобного рода противопоставление капитулировавшего перед русским войском Гёргея Кошуту. А сыграли ли разногласия Кошута и Гёргея на заключительном этапе войны роль фактора, ослаблявшего дело венгерской революции? И также более общий вопрос: фигура Кошута вызывает ли сегодня хоть какие-то споры в современной венгерской литературе? Не высказывается ли мнение о том, что провозглашение 14 апреля 1849 г. лишения прав Габсбургов на венгерскую корону сыграло скорее негативную роль, закрыв пути к выработке компромисса с Веной с учетом венгерских национальных интересов? И.Р. В венгерской общественной мысли, как я уже упомянула, было довольно распространенным делом противопоставлять Кошута и Гёргея и искать в самом этом их противостоянии одну из причин неудачи венгерской борьбы за независимость. Причем за этими трактовками совершенно исчезает тот факт, что с появлением русской армии на венгерских полях сражений одержать военную победу в этой неравной борьбе было уже невозможно. К сегодняшнему дню исследователями уже установлено, что хотя между Кошутом и Гёргеем и было множество конфликтов, степень противостояния между ними раздувалась и мифологизировалась уже после поражения венгерской национально-освободительной борьбы. Напряженность в отношениях между политиком и военачальником усиливалась во время оборонительной войны, когда Кошут стал вмешиваться в решение сугубо военных вопросов в ожидании военной победы, способной ободрить венгерское общество, или когда Гёргей высказывался (иногда просто был вынужден высказаться) по политическим вопросам, делая это в интересах поддержания боеспособности армии. Большую ответственность за эти трения можно возложить на обоих, никто из них не обошелся без ошибок. Отношения между ними в самом деле ухудшились после обнародования в апреле 1849 г. Кошутом Декларации независимости. Узнав о русской вооруженной интервенции, Гёргей, также как, впрочем, многие его современники, счёл, что Николая I спровоцировало на военные действия именно провозглашение независимости, которое он считал серьезной ошибкой. Сегодня мы знаем, что Гёргей в этом ошибался, поскольку к тому времени, когда известие о Декларации независимости дошло до Вены, принципиальное решение о российском военном вмешательстве уже было принято, и это случилось вследствие весенней серии побед венгерской армии. Значит мы можем утверждать, что действия Гёргея и других военачальников на поле боя в гораздо большей мере вызвали российскую военную акцию, чем Декларация независимости, провозглашенная Кошутом. Кошут был уверен, что с обнародованием Декларации независимости западные державы откажутся от своей прежней проавстрийской политики, выступят в защиту Венгрии, признают ее независимость. Однако он ошибался. Эта декларация не привела к каким-либо благоприятным для венгерского дела изменениям в международной политике, но правда, с другой стороны, не оказала и слишком негативного влияния. (Следует также заметить, возвращаясь к одному из ранее затронутых нами вопросов, что Декларация независимости вовсе не провозглашала Венгрию республикой, а только объявляла о лишении Габсбургов прав на венгерский трон. Соответственно, место венгерского короля оказывалось вакантным, что, собственно, и делало возможным восхождение на трон монарха из неавстрийского правящего дома). Мы не должны забывать также и о том, что само провозглашение независимости стало ответом на так называемую Ольмюцкую октроированную конституцию от 4 марта 1849 г. Император распустил австрийское имперское собрание и от своего имени дал народам империи новую конституцию, которую разработали премьер-министр Шварценберг и министр внутренних дел граф Франц Штадион. Согласно новой имперской конституции, основанной на принципах централизма, единая и неделимая Австрийская империя состояла из разных коронных земель, а наиболее важные дела сосредотачивались в ведении монарха и будущих общеимперских собраний. Новая конституция упраздняла Венгерское королевство и делила его территорию на пять коронных провинций, находившихся в прямой зависимости от венского правительства. Эта конституция была неприемлема не только для венгров, но и для других народов империи, которые в силу исторических причин пользовались до тех пор в той или иной степени автономией (чехи, хорваты). Словаки же сочли оскорбительным то, что в тексте конституции они даже не упоминались. И что, Кошуту надо было стать «политическим мечтателем» в этой ситуации? Весной и летом 1848 г. ситуация в Европе была крайне изменчивой, пластичной. В повестке дня стоял вопрос о германском единстве, проблема заключалась в том, войдут ли в будущее единое германское государство немецкие провинции Австрийской империи. В этом последнем случае произошло бы коренное изменение баланса сил в Европе. Были также неясны перспективы дальнейшего развития Италии. Вообще о многих политиках можно сказать, что они были в этот период мечтателями. Но медленно происходило возвращение на прежние рельсы. Установленный в 1815 г. расклад сил на европейской сцене был восстановлен, и к весне 1849 г. приходилось считаться с серьезным вооруженным сопротивлением только в Венгрии. Однако это сопротивление оказалось успешным именно в результате программы социальных реформ, осуществленной в предыдущий год революции. Одним из разработчиков этой программы реформ был Кошут. 3 марта 1848 г., а значит еще до революций в Вене и Пеште, он произнес на сессии нижней палаты венгерского парламента речь, имевшую историческое значение для будущего всей империи. Он перечислил основные требования гражданского реформирования общества, указал на необходимость расширения политических прав, облегчения налогового бремени, освобождения крепостных (с компенсацией землевладельцам), назначения ответственного перед парламентом правительства, способного обеспечить реальное самоуправление страны, и вместе с тем поднял слово в защиту модернизации государственно-правовой системы всей империи, потребовал конституции для всех наследственных провинций Габсбургской династии. А.С. Российские офицеры в момент вступления в 1849 г. на территорию Венгерского королевства мало что знали или совсем ничего не знали о подъеме национальных движений отдельных народов (и в том числе, конечно, славянских, составлявших около 40% населения Габсбургской империи), о развернувшемся процессе национального возрождения этих народов и сопряженной с ним идее славянского единства, о выработке программ, о сложных взаимоотношениях венгерского революционного правительства с движениями других народов – сербов, хорватов, румын, словаков. Однако оказавшись в венгерских землях, они могли воочию обнаружить межэтнические трения, проявлявшиеся среди прочего и в том, насколько по-разному кое-где встречали приход русских войск представители разных этносов. Не только славяне северных и северо-восточных областей королевства, но и немцы трансильванских Херманштадта и Кронштадта иногда выказывали радость при входе русских войск, встречая их как своих защитников. Более того, в Трансильвании, особенно в Восточной Трансильвании, русские солдаты и офицеры (корпус генерала Лидерса) стали непосредственными свидетелями острых и кровавых межэтнических разборок, которые настойчиво, но далеко не всегда успешно пытался предотвратить генерал Бем, видевший в этом ослабление единого фронта борьбы против Габсбургов. Эти распри нашли довольно подробное отражение как в рапортах русских офицеров из Трансильвании (А. Непокойчицкого и др.), так и в мемуарах (например М. Дарагана). А был ли, на Ваш взгляд, шанс достигнуть хотя бы частичного компромисса и пусть до некоторой степени, но предотвратить насилие, возникшее на почве неразрешенных межнациональных противоречий? Другой вопрос в той же связи: некоторая готовность пойти на уступки национальным меньшинствам, проявленная окружением Кошута в последние недели революции и явно запоздалая, явилась ли принципиальным поворотом в венгерском политическом мышлении или все-таки скорее носила тактический характер? И.Р. Венгерское либеральное дворянство, которое осуществляло программу гражданских преобразований и было привязано к решению прежде всего национальных задач, действительно считало достаточным расширение индивидуальных прав и свобод, таких как, например, освобождение крепостных, для всех, независимо от языка или религии. Естественно, что политики, защищавшие права других национальностей, также были национально ангажированы, привязаны к собственной национальной идентичности, языку, религии, а в силу этого считали программу венгерской революции недостаточной. Венское правительство пыталось втянуть движения национальных меньшинств в орбиту своей политики, чтобы тем самым ослабить лагерь вооруженной борьбы венгров. Вышеупомянутая Ольмюцкая октроированная конституция от 4 марта 1849 г. показала, что Вена, при всех прекраснодушных словах, отнюдь не собиралась признавать права национальностей как сообществ. Вследствие пережитого обеими сторонами горького опыта, кровавых межэтнических конфликтов потребность в компромиссе с обеих сторон и согласовании интересов усилилась. Вы упомянули межэтнические столкновения между секеями и румынами в восточной части Трансильвании, но надо помнить, что в Южной Трансильвании, в комитате Алшо-Фехер еще раньше, уже осенью 1848 г. начались зверства против мирного гражданского населения, сопровождавшиеся ограблением целых поселений, серьезные жертвы происходили и зимой. Причем противоречия, требовавшие своего разрешения, существовали не только между венграми и национальными меньшинствами венгерских исторических земель, но и, например, между сербами и румынами. Замечу здесь: если мы углубляемся в изучение только трансильванских или сербских вопросов, ситуация нам кажется более серьезной, нежели если бы мы определяли глубину конфликтов в масштабе Венгерское королевства в целом. Надо учитывать и тот факт, что венгерские политики исходили из необходимости сохранения территориальной целостности страны. Одним из событий, непосредственно предшествовавших принятому 28 июля 1849 г. в парламенте постановлению, которое может рассматриваться как закон о национальностях, стал план венгерско-румынского примирения (Projet de pacification), подписанный в Сегеде 14 июля 1849 г. с Николае Бэлческу, видным лидером румынской валашской эмиграции. Я не считаю разработку и подписание плана венгерско-румынского примирения только лишь тактическим шагом, будь то с румынской или с венгерской стороны, скорее это был жест исторического масштаба, такой же как принятие венгерских законов о национальности и еврейской эмансипации. Этот закон действительно стоило бы оценить в сопоставлении с другими аналогичными мерами того времени, но мы и не находим таковых. Я бы рискнула предположить, что, если бы не вмешательство великой державы, конфликты между венграми и национальными меньшинствами удалось бы урегулировать, по крайней мере на время. Известно, что Кошут, извлекая в эмиграции уроки из событий 1848–1849 гг. и продолжая размышлять о способах решения вопроса о национальностях, в 1851 г. в турецкой крепости Кютахья завершил работу над своего рода проектом конституции, в котором предложил основы самоуправления при нерушимости границ, а позже, через 10 лет, сформулировал план конфедерации дунайских народов. А.С. Судя по многим мемуарам, в русской офицерской среде мстительность австрийцев по отношению к восставшим венграм зачастую вызывала негодование. Ф. Григоров, в 1849 г. адъютант генерала Ридигера, впоследствии размышлял: Австрия не могла совсем простить венгерцам, и это понятно, но не должна ли она была вести себя как держава могущественная, не позволяя в таком деле, где надлежало руководиться одними государственными и политическими соображениями, действовать личностям и мелким страстям[64]. Мы уже затрагивали вопрос о том, что Николай, честно выполнив свои союзнические обязательства, все же рассчитывал на амнистию со стороны австрийских властей к восставшим венграм и с негодованием воспринял жестокие репрессии. Правда ли, что после известия об этом он долго отказывался принять австрийского посла? Ведь массовые казни ударили и по его репутации в глазах зарубежных элит, бросили тень на Россию как на соучастницу расправ. И.Р. Выше мы уже касались этого вопроса. Русский царь действительно предложил молодому австрийскому правителю провести амнистию. С вестью о капитуляции венгров он отправил в Вену престолонаследника цесаревича Александра: Давайте вознесем хвалу Богу <…> за этот благоприятный результат <…>, воздадим ему хвалу за <…> то, что дал тебе случай реализовать самое прекрасное из предоставленных правителю прав, проявить милость, правильно истолкованную <…> Милость заблудшим, твой друг просит об этом; а с подстрекателями обходиться по заслугам[65]. В то же время, упоминая конкретное лицо, император просил лишь о Гёргее [66]. В то же время Николай обратил внимание Паскевича на то, «чтоб не было со всей этой сволочью никаких у нас близких сношений». «Они бунтовщики», а значит их судьба и судьба Венгрии должна быть доверена «законному государю». «Прочее от него одного зависит и до меня уже не касается, как и за последствия не отвечаю ни в каком случае», — писал он Паскевичу 19 августа[67]. Казни тех, кто добровольно сдал оружие русским, были поистине восприняты в Санкт-Петербурге с возмущением. Об этом канцлер Нессельроде проинформировал посла Австрии в Российской империи графа Карла фон Буоль-Шауэнштейна. 20 октября Буоль отправил Шварценбергу в Вену следующее донесение: Я должен сообщить о неприятном разговоре, который у меня только что был с графом Нессельроде. Он позвал меня к себе и сказал, что царь эмоционально воспринял полученные от г-на графа Медема новости о многочисленных казнях военных в Венгрии и что он чувствовал себя оскорбленным в своих личных чувствах, потому что эти суровые меры были применены в отношении тех самых людей, в связи с которыми император взывал к проявлению милосердия со стороны нашего Величества. Канцлер <…> был удивлен тем, что не было проявлено большего уважения к пожеланию правителя, оказавшего нам столь значительные услуги <…>. Он ясно дал мне понять, что мы совершили политическую ошибку, оскорбив своего лучшего союзника, а кроме того сделав еще более непримиримым именно тот народ, который прежде всего и следовало примирить[68]. Как бы то ни было, в силу исторических обстоятельств от русского царя и нельзя было ожидать большего. Те же, кто непосредственно вступил в контакт с капитулировавшим Гёргеем и его товарищами-генералами, т. е. Паскевич или, как мы видели, Ридигер, пытались предпринять определенные шаги в защиту пленников. А.С. При всей неоспоримости непосредственного участия русских войск (и в том числе дивизии Панютина, сражавшейся под прямым австрийским командованием) в боевых действиях, венгерская кампания, вопреки оценкам некоторых мемуаристов (особенно адъютантов Паскевича и Ридигера), едва ли могла принести новую славу русскому оружию и еще менее она могла способствовать повышению международного престижа России. Как заметил позже один из участников венгерского похода: Оотдав Венгрию Австрии, Россия закрыла себе ворота на Восток. Австрия будет мешать успешному разрешению этого вопроса. [В свою очередь и] Венгрия не позабудет 1849 года и постарается отомстить России за свое унижение[69]. Не совершил ли Николай стратегической ошибки, откликнувшись на просьбу Франца Иосифа? Скажите также, как знаток офицерских мемуаров: не казался ли поход во имя спасения Габсбургов бессмысленным многим его участникам, тем более что, как уже было сказано, сопровождался немалыми жертвами вследствие эпидемии холеры? Насколько характерное умонастроение выразил один из участников похода, Н. Исаков, высказавшийся в мемуарах со всей офицерской прямотой: «Цель войны была нам чужда. Союзники наши, австрийцы, были нам противны»[70]? И.Р. Некоторые из оставивших воспоминания русских офицеров действительно чувствовали, что цель войны им чужда. Процитированный Вами Исаков был флигель-адъютантом Николая I, и это значит, что он зафиксировал мнение, которое звучало в окружении царя. А один польский галицийский автор увековечил мнение простых военнослужащих о том, что война против венгров воспринималась с непониманием: «Они говорили о венграх с болью, сожалея о том, что им пришлось встретиться с ними как с врагами: “Жаль, что пришлось сражаться с этим хорошим и славным народом, лучше бы выпили вина за их здоровье <…> Гордый народ”», — записал слова одного русского офицера житель Кракова Казимеж Гиртлер [71]. Однако армия была мощной дисциплинированной машиной, и позицию офицерского состава определяло в первую очередь осознание имперского величия и проистекающее отсюда ощущение непобедимости армии, ее превосходства, а значит уверенности в собственных силах. Что касается Николая I, то он тогда посчитал эту военную акцию целесообразной и полезной в интересах обеспечения веса Российской империи на европейской арене. Это, может быть, становится ясным из всего вышеизложенного, как и тот факт, что в середине XIX в. в ней были заинтересованы все великие державы Европы, ведь каждая из них ставила своей стратегической целью сохранение в своей основе той системы отношений между державами, которая была установлена на континенте в 1815 г. Венгерская национальная память в большей мере сохранила положительные образы вступившей в страну русской армии: это и память о рыцарских жестах, и то, что Ридигер принимал своих пленников на обеде в штабе на следующий день после их разоружения, причем венгерские генералы появлялись там в национальной форме и с саблями; это и гуманное обращение русских с военнопленными, ведь они не содержались под строгой стражей, так что оставалась открытой возможность их побега, что вызывало недовольство австрийских союзников; венгерская память сохранила и то, с каким признанием российские офицеры отзывались о боевых успехах своего противника. Более того, ценность таких жестов только возрастала перед лицом грубых действий австрийцев, жаждавших мести. Завершение венгерского похода Николай I отпраздновал как яркий триумф. При этом как-то быстро забылось, что российский главнокомандующий добился некоторых частичных успехов в боях, выступая против несопоставимо меньших в количественном отношении сил, а в конце концов сам венгерский главнокомандующий, оценив всю безвыходность положения, предпринял жест, завершивший кампанию. При том, что он, несомненно, предвосхитил поражение, русские офицеры, которых Вы часто цитировали, осознавали моральное значение этого поступка. Вместе с тем успех кампании 1849 г. и тот факт, что русским оружием удалось обеспечить сохранение status quo, означавшее также отсрочку объединения германских земель, сформировали неадекватную оценку российским монархом ситуации. Николай I самоуверенно вступил в новую Восточную войну, ставшую настоящим испытанием для его армии и принесшую ему горькое протрезвление. Сделав свои выводы из военной акции русского царя, направленной на спасение монархии Габсбургов, западные державы уже в 1853 г. предприняли совместные действия против России. Однако ставка теперь была иной: раздел стратегически важных территорий ослабевающей Османской империи, обеспечение державами сфер своего влияния. Недружественный России «нейтралитет» Австрии шокировал российский двор, Санкт-Петербург оказался в полной дипломатической изоляции, а затем столкнулся с вооруженной коалицией западных держав. А.С. Венгерская революция стала серьезным вызовом для европейского миропорядка, поскольку реально обозначилась перспектива распада Габсбургской монархии, чья значимость в поддержании равновесия сил усиливалась ее среднеевропейским положением. Мы говорили о том, что в западноевропейских столицах не хотели радикальной перестройки существующей системы международных отношений в Европе и не поддержали, как известно, венгерского правительства, порвавшего с Габсбургами. Причем такое отношение к венгерской революции разделяли не только монархические режимы (включая российский, выступивший прямым союзником Габсбургов в подавлении венгерской революции), но и установившаяся на революционной волне Вторая Французская республика. Мы уже говорили и о неудачах при согласовании интересов венгров с интересами других народов Империи, придя к выводу, о том, что более роковую роль в судьбе венгерской революции сыграл не этот внутренний фактор, а все-таки скорее отсутствие поддержки извне. Хотя история не знает сослагательного наклонения, было бы заманчивым пофантазировать. Какие перспективы открывались перед венгерской революцией в случае победы? Не привела бы она к коренному переформатированию среднеевропейского пространства и геополитическому сдвигу, не менее, а то и еще более радикальному, чем тот, что произошел через 15–20 лет с объединением Италии, созданием дуалистической Австро-Венгрии и провозглашением Германской империи? И.Р. Вы спрашиваете, какие перспективы открывались перед Венгерской революцией в случае ее победы… Конечно, интересно было бы поразмышлять над возможными альтернативами, однако потомкам легче быть мудрыми, и они зачастую лучше знают все предпосылки войн, все конкретные обстоятельства и возможности выхода из сложившихся исторических ситуаций, нежели сами непосредственные участники событий. А зная о соотношении сил в Европе в 1849 году, можно утверждать, что тогда не было никакой реальной возможности для создания независимой Венгрии и для того, чтобы венгерская победа привела к значительной геополитической перестройке в этом регионе. Венгерская победа может быть, в самом лучшем случае, могла бы привести к достижению такого австро-венгерского компромисса, который расширил бы самостоятельность Венгрии в рамках империи. При таком компромиссе можно было сэкономить двадцать лет. С обеих сторон были сторонники такого компромисса. Но в конце концов, в Вене взяли верх силы, которые увидели путь к консолидации австрийского государства в том, чтобы прибегнуть к применению русского оружия. С началом русско-австрийских переговоров о военной помощи, а тем более когда российские войска уже двинулись в Венгрию, стало совершенно очевидно, что компромисса не будет. Ведь теперь австрийское правительство уже больше никак не могло послать русскому императору депешу о том, что вот мол произошло недоразумение, а теперь мы все-таки помирились с «мятежниками». Добавим к этому, что, хотя вооруженная борьба и закончилась поражением Венгрии, социальная программа буржуазной революции 1848 года была реализована, хотя и в несколько ограниченном варианте. Можно со всей определенностью сказать, что судьбу Венгерской войны за независимость предопределило соотношение сил на международной арене, а роли национального вопроса мы уже касались. Попытки венгерского правительства установить официальные дипломатические отношения будь то с Парижем или Лондоном не увенчались успехом. Его талантливые, высокообразованные представители могли иметь хорошие отношения с журналистами, их допускали в салоны, где формировалось общественное мнение, они могли находиться на дружеской ноге и с политиками, но принимали их только как частных лиц. Показателен в этом плане опыт Ласло Салаи, прибывшего в декабре 1848 г. в Лондон с дипломатической миссией. Когда он попросил аудиенции у министра иностранных дел Англии лорда Пальмерстона, то получил ответ от государственного секретаря лорда Эддисбери. Ему было сказано: К сожалению, виконт Пальмерстон не может Вас принять. У британского правительства есть представление о Венгрии только как об одном из элементов, образующих Австрийскую империю; и таким образом, любое извещение, которое вы хотите направить Правительству Его Величества <…>, должно быть сделано только бароном Коллером, представителем австрийского императора при нашем королевском дворе[72]. Впрочем, к июлю 1849 г. именно вследствие упорной вооруженной борьбы венгров произошел небольшой поворот в британской внешней политике. Принимая во внимание тот факт, что затяжная война может ослабить Австрию как гарант равновесия сил в Европе, Пальмерстон в своей парламентской речи 21 июля 1849 г. заметил: Если Венгрия будет полностью разгромлена превосходящей ее силой, Австрия в этой борьбе полностью раздавит и собственную правую руку. Ведь каждое разоренное поле — это уничтожение австрийского источника сырья, а каждый человек, выпадающий из рядов венгров — это одновременно и потеря австрийского солдата, его выпадение из системы оборонительных сил империи[73]. В начале августа, чтобы положить конец войне, он предложил через своего посла в Вене посредничество, чтобы подготовить путь к достижению компромисса между венгерской и австрийской сторонами. Это предложение оказалось запоздалым, но оно также показывает, что коренной принцип внешней политики Англии никак не изменился: она по-прежнему исходила из важности существования сильной австрийской монархии и из ее роли как общеевропейского фактора. А.С. Известно, что Николай I, принимая решение о военной помощи, руководствовался как своими представлениями о поддержании определенных общеевропейских устоев, об угрозе целостности собственной империи, так в некоторой мере и идеей монархической солидарности, но отнюдь не панславистскими устремлениями, которые ему часто приписывали не только в Венгрии, но и в Западной Европе. В славянах, если они были не лояльны Габсбургам, в Петербурге видели не менее злостных бунтовщиков, чем в венграх. А среди русских офицеров, участвовавших в венгерском походе, насколько распространены были идеи славянского единства и насколько повлиял опыт пребывания в габсбургских землях, заселенных в немалой мере славянами, на усиление в их сознании панславистских идеалов? Вот я вспоминаю в этой связи, например, мемуары М. Лихутина… И.Р. Действительно, во многих российских воспоминаниях мы встречаемся с мнением, согласно которому эта военная акция считалась важной с точки зрения будущего славянских народов, живших в Австрийской империи. Опыт, полученный во время этой кампании, действительно укрепил идеи взаимозависимости славянских народов, представления о возможном создании единой славянской нации и об особой миссии России в деле формирования будущего славянства. У Сонцова, уже многократно нами цитировавшегося, читаем Необходимо было показать, где Славянам в будущем нужно искать руку помощи от натисков чужих племен (как то делали Мадъары с Славянским населением в Венгрии), показать в стране, частью Славянской, все могущество России, той необъятной силы, которую сама судьба дала в покровители разъединенным Славянским племенам[74]. Обо всем этом пространно пишет в своей военно-исторической работе и М.Д. Лихутин, вышедший в отставку в чине генерал-майора — он участвовал в венгерской кампании в качестве штабного офицера IV в. корпуса. Его часто цитируемая работа о венгерском походе была впервые опубликована в 1875 г., а затем переиздана в 2011 г.[75] Он рассуждал: Относительно славян все, по-видимому, указывало на пользу вмешательства. ... Обессиливая мадьяр, мы давали славянам возможность достигать лучшей будучности, открывали новые пути к ней и возвышали дух их, не рискуя ничем в сомнительных предприятиях для целей слишком отдаленных[76]. В случае с Лихутиным я тоже чувствую большое воздействие усилившейся во второй половине XIX в. панславистской пропаганды. В то же время нам известны такие воспоминания и дневники, в которых вопрос о славянских движениях не затрагивается. Следует, однако, подчеркнуть, что царь Николай I был честным союзником австрийского императора, который в духе династической солидарности предложил помощь в интересах восстановления консервативного порядка и обеспечения территориальной целостности соседней империи, а отнюдь не ее разрушения. Он не поддерживал в ходе военной акции те славянские движения, чьи требования были направлены против выше названных целей, он считал их нелегитимными, подрывными, не использовал их. А.С. Извлек ли Франц Иосиф какие-то уроки для себя из венгерской революции или его компромисс с венграми в 1867 г., когда Австрийская империя была преобразована в Австро-Венгерскую дуалистическую монархию, был обусловлен только внешними факторами, т.е. объективным ослаблением в 1860-е годы положения монархии на международной арене в 1860-е годы? И.Р. Представления австрийского премьер-министра Шварценберга о единой и целостной, немецкоязычной, управляемой (нео)абсолютистскими методами монархии рассеялись не только вследствие кончины в 1852 г. того, кто грезил этими идеями. Они потерпели неудачу вопреки тому, что благодаря модернизации, осуществлявшейся в основном в экономической сфере, они опирались, помимо бюрократии и политической элиты, также и на поддержку австро-немецкой буржуазии. Национально-этнические устремления, будь то новые, недавно возникшие движения или те, что могли опереться на традиции сильной культурной самобытности, и сохраняющие память о собственной самостоятельной государственности, удалось лишь на время отодвинуть на периферию политической жизни. Хотя Австрия и выиграла войну с помощью России, строительство единой тотальной империи все же застопорилось. В 1859 г., после военного поражения, которое привело к утрате Ломбардии, началась конституционная реорганизация австрийского государства. Однако вопрос о растворении Венгрии в составе империи оставался в повестке дня, эти планы не были приняты созванным в 1860-е годы Государственным собранием Венгрии, которое в результате было распущено императором. Тяжелое поражение, понесенное Веной в австро-прусской войне 1866 г. позволило созреть тем условиям, благодаря которым в 1867 г. и был достигнут австро-венгерский компромисс. Почти двадцать лет между поражением венгров в войне за независимость и компромиссом 1867 г. стали как для Вены, так и для Будапешта серьезной потерей во всех отношениях. Сейчас мы упомянем лишь о том, что, пожалуй, самый подготовленный в венгерской истории руководящий политический слой, выработавший в 1830–1840-е годы программу модернизации страны, и военная элита, которая с оружием в руках выступила за реализацию этой программы и за самоопределение Венгрии, раскололись. Многие из тех, кто избежал прямого возмездия, казни, тюремного заключения, призыва в императорскую армию или эмиграции, были вынуждены уйти в тень, отступили на второй план. И если даже в силу своего возраста они еще могли бы сыграть свою роль в формировании будущего страны, то созданная в 1867 г. государственная система не всем им предоставила соответствующие возможности. Ответы на вопросы переводил с венгерского А.С. Стыкалин под редакцией О.В. Хавановой Публикация подготовлена в рамках проекта РФФИ «Монархия Габсбургов: новые направления в изучении экономического, социально-политического и национального развития композитарного государства Центральной Европы», проект № 19-59-23005 [1] Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 846. Оп. 16. Д. 5332. Л. 208–209. [2] Я привожу даты по григорианскому календарю, который используется сегодня. В цитатах из источников того времени, где стоят даты по юлианскому календарю, я даю также и даты по григорианскому календарю. Это делали и российские участники тех событий, ведь важным условием общения было избежать недопонимания. [3] Нессельроде — Медему, Санкт-Петербург, 25 марта (6 апреля) 1849 г. Оригинал этого послания на французском языке см.: Andics E. A Habsburgok és a Romanovok szövetsége. Az 1849.évi magyarországi cári intervenció diplomáciai előtörténete. Budapest, 1961. 339–340. old. На русском языке см.: Проект депеши гр. Медема (правильно: Медему. — И.Р.) в Ольмюц [ныне Оломоуц в Чехии] 25 марта (6 апреля) 1849 г. см.: Авербух Р. Николай и европейская реакция 1848–49 гг. // Красный архив. М., 1931. № 47/48. С. 33–34. [4] Там же. [5] Вельден — Шварценбергу, Эстергом, 20 апреля 1849 г.; цит по: Andics E. A Habsburgok és a Romanovok szövetsége. 358–359. old. [6] Николай I — Паскевичу, 23 апреля (5 мая) 1849 г. С-Петербург. См.: Щербатов А.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. Eго жизнь и деятельность. 1848–1849. СПб., 1899. Т. 6. С. 288–289. [7] Депеша барона Бруннова графу Нессельроде, Лондон, 29 апреля (11 мая) 1849 г., см.: Авербух Р. Николай и европейская реакция 1848–49 гг. С. 40– 43. [8] Там же. [9] Цит. по: Ореус И. Описание венгерской войны 1849 г. СПб., 1880. Приложения С. 1. [10] РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 18404. Записка Г. Военного Министра и копия с разговора Генерал-Адъютанта князя Горчакова с предводителем мятежных Венгерских войск Артуром Георгием. Опубликовано на венгерском языке, см.: Rosonczy Ildikó: Görgei orosz fogságával kapcsolatos dokumentumok. Hadtörténelmi Közlemények. 2018. 131. évf. 1. sz. 121–137. old. [11] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5332. Л. 197–198. Рапорт обер-квартирмейстера 5-го пехотного корпуса полковника Непокойчицкого из Бухареста генерал-квартирмейстеру главного штаба генерал-адъютанту Бергу. 22 января 1849 г. [12] Сонцов Д. Из воспоминаний о венгерской кампании (Заметки участника и очевидца). М., 1871. С. 4. [13] Николай I — Паскевичу, 13 (25) апреля 1849 г. Москва. Цит. по: Щербатов А.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. С. 284. [14] Лихутин М. Записки о походе в Венгрию в 1849 году. М., 1875. С. 22–23, 31–32. См. также: РГВИА. Ф. 172. Семякин К.Р. 1836–1867. Оп. 1. Д. 2. К.Р. Семякин — жене, 12 (24) сентября 1849 г. Пилзно. Л. 260 – 261 об. [15] Михаловский E. E. Воспоминания о Венгрии. Походныя записки 1849 года. Страница из истории 1 батареи 4 артиллерийской бригады / опубликовал Ив. Павлов // Журнал Императорского Русского Военно-исторического общества. 1910. № 5. С. 1–17. В приложении к публикации приведена одна страница на польском языке из рукописного оригинала; Tomaszewicz W. Dzennik oficera rosyjskego z kampanii węgierskiej 1849 roku / oprac. T. Epsztein. Warszawa, 2010. [16] РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 5368. Бумаги, отнoсящиeся до венг. камп. после ген. Семякина Л. 14 – 14 об. Приказ генерал-лейтенанта Ф.С. Панютина — полковнику К.Р. Семякину, Пресбург, 4 июня 1849 г., составленный на основании приказа главнокомандующего генерал-фельдмаршала Паскевича от 13 (25) мая 1849 г. [17] Подробнее на русском языке см.: Рошонци И. Тема славянского языкового родства и многоязычия в воспоминаниях русских офицеров — участников венгерской кампании 1849 г // Центральноевропейские исследования. 2019. Вып. 2(11) / гл. ред. О.В. Хаванова. М.; СПб., 2020. С. 61–79. [18] Стыкалин А.С. Правда и вымысел о реакции российского общества на венгерскую революцию 1848 г. Венгерская кампания 1849 г. и капитан Гусев // Историческая экспертиза. 2014. № 1. С. 38–54. [19] Közlöny. 1849. III 7. № 46. 160. old. [20] Жабокрицкий, вообще-то говоря, тоже был польского происхождения и вел свой дневник по- польски, оставаясь при этом верноподданным Российской империи, которой служил. [21] РГВИА. Ф. 970. Оп. 2. Д. 577. Л. 2–4. Габор Бетлен — командиру русских отрядов в Молдове, 25 апреля 1849 г., Чиксереда (ныне Меркуря-Чук в Румынии); Мандат, выданный правительственным комиссаром Л. Чани на имя графа Г. Бетлена 16 апреля 1849 г., Клаузенбург (ныне Клуж-Напока, в венгерской традиции Коложвар); Донесение генерала Лидерса военному министру, 23 апреля (5 мая) 1849 г., Бухарест; Указания Чани правительственному комиссару Яношу Хорвату, 2 марта 1849 г., Клаузенбург. См.: Csány László kormánybiztosi iratai 1848–1849: I–II. köt. / sajtó alá rend. R. Hermann. Zalaegerszeg, 1998. II. köt. 213–214. о. Письмо Чани командованию русских войск, 15 апреля 1849 г. из Клаузенбурга и донесение Чани Кошуту, 16 апреля 1849 г. из Клаузенбурга см.: Csány László kormánybiztosi iratai 1848–1849. II. köt. 267–270. old. Письмо Чани Л. Кошуту 19 апреля 1849 г. из Клаузенбурга см.: Csány László kormánybiztosi iratai 1848–1849. II. köt. 278. old. [22] Донесение Ирани — Кошуту, 10 мая 1849 г. и 15 мая 1849 г. из Пешта см.: Budavár bevételének emlékezete 1849 / vál., szerk., bev. és jegyz. T. Katona; sajtó alá rend. R. Hermann, I. Pelyach, T. Tirts. Budapest, 1989. 448., 473. old. [23] Рошонци И. Роль железнодорожного сообщения в оказании Россией военной помощи Австрии в мае 1849 г. // Славянский мир в третьем тысячелетии. 2018. № 3-4. С. 32–49. [24] Там же. С. 38–39. [25] Верниковский А. Л. Венгерский поход 1849 года. Воспоминания армейского офицера // Русский архив. 1885. № 12. С. 512. [26] Дю Плат — Пальмерстону, 8 мая 1849 г., Варшава. Цит. по: Haraszti É. Az angol külpolitika a magyar szabadságharc ellen. Budapest, 1951. 185–186. оld. [27] Щербатов А.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. С. 290. [28] Сонцов Д. Из воспоминаний о венгерской кампании. С. 6–7. [29] [Меньков П.К.] Описание военных действий российских войск против венгерских мятежников в 1849-м году. СПб. 1851. С. 413–414. Меньков допустил ошибку сложения, которую мы исправили. [30] Ореус И. Описание венгерской войны 1849 г. С. 538–539. [31] Ореус И. Описание венгерской войны 1849 г. С. 541–545. [32] Там же С. 544. [33] Там же С. 545. [34] Рошонци И. Тема славянского языкового родства. С. 61–79. [35] Богдановский Н. Из воспоминаний о венгерской и крымской кампаниях // Русская старина. 1893. № 1. С. 244. [36] Лихутин М. Записки о походе в Венгрию в 1849 г. С. 247. [37] См.: Ореус И. Описание венгерской войны 1849 г. С. 113 [38] Верниковский А. Л. Венгерский поход 1849 года. С. 535. [39] Görgey A. Életem és működésem: I–II. köt. / ford. I. Görgey; bev. és jegyz. T. Katona. Budapest, 1988. II. köt. 304–305., 477–478. old. [40] Немецкоязычный оригинал ответного письма Гёргея см: РГВИА Ф. 14014. Оп. 1. Д. 65. Л 5 –6 об.; русский перевод см.: Л. 2 – 4 об.; Görgey A. Életem és működésem. II. köt. 305–306.; 477–478. old.; Görgey I: 1848 és 1849-ből. Élmények és benyomások. Okiratok és ezek magyarázata. Tanulmányok és történelmi kritika: I–III. köt. Budapest, 1885–1888. III. köt. 235–236. old. [41] РГВИА Ф. 14014. Оп. 1. Д. 65. Л. 2. [42] См. материалы делегации венгерских парламентеров: Steier L: Haynau és Paszkevics. Ismeretlen adalékok az 1848–49-iki szabadságharc történetéhez: I–II. köt. Budapest, [1926]. II. köt. 106–112. old.; в том числе: Гёргей — Паскевичу, 21 июля 1849 г., Римасомбат (ныне Римавска-Собота, Словакия), с. 107–108; Гёргей — Паскевичу, 22 июля 1849 г., Шайосентпетер, с. 112. [43] Полный текст письма см.: Katona T. Az aradi vértanúk. 4. átdolgozott kiadás, Budapest, [é. n.] 495. old. [44] Воспоминания Лайоша Беницки о переговорах с русскими см.: Katona T. Az aradi vértanúk. 193–198. old. [45] Донесение Пёльтенберга — Гёргею, 10 августа 1849 г., Вилагош, см.: Katona T. Az aradi vértanúk. 289–290. old. [46] Лихутин М. Записки о походе в Венгрию в 1849 г. С. 236. [47] Дельвиг А.И. Полвека русской жизни 1820-1870. T. I–II. Москва 1930. T I. Раздел, посвященный венгерской кампании 1849 г.: С. 483-523. [48] Текст опубликовал и проанализировал Р. Херманн: Hermann R. Minisztertanács. Arad, 1849. augusztus 10. A világosi fegyverletétel előtörténetéhez // História. 1988. 10. évf. 2–3. sz. 52–54. old. Князь Максимилиан Лейхтенбергский (или Романовский), происходивший из семьи, имевшей довольно авантюрную историю, был зятем Николая I. [49] Ibidem. [50] Николай I — Паскевичу, 16 (28) июля 1849 г., Варшава, см.: Щербатов А.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. С. 316. [51] Верниковский А. Л. Венгерский поход 1849 года. С. 530. [52] Оружие было отправлено в Царское Село и хранилось в расположенном в Александровском парке арсенале — барочном павильоне XVIII в., который шотландский архитектор Адам Менелас по распоряжению Николая I перестроил в неоготическом стиле. Там начиная с 1834 г. хранились наиболее ценные коллекции оружия. Благодарю Ольгу Хаванову за информацию о том, что в 1856 г. венгерская делегация на коронации Александра II посетила арсенал и видела саблю Гёргея и других военачальников. В 1885–1886 гг. по распоряжению Александра III оружие из арсенала было передано Эрмитажу. Во время Второй мировой войны здание арсенала было разрушено. Две сабли Гёргея ныне хранятся в Венгерском национальном музее, одна из них особо знаменита тем, что в рукоять вмонтирована лупа, чтобы близорукий Гёргей мог читать карты. [53] См.: Стыкалин А.С., Колин А.И. Сдача революционной венгерской армии русским войскам под Вилагошем в августе 1849 г. Воспоминания очевидца // Славянский альманах. 2013. М., 2014. С. 511–528. [54] Rosonczy I. Egy 1849. augusztus 20-ai Rüdiger-levél előzményei és eredménytelensége // Hadtörténelmi Közlemények. 2019. 132. évf. 1. sz. 159–178. old. [55] РГВИА Ф. 14014. Оп. 1. Д. 65. Л. 27–30. Первоначальный беловой вариант на русском языке, на котором имеются стертые карандашные пометы, выполненные, вероятно, Паскевичем, на основе которых был подготовлен ответ. Поступил 9 (21) августа. № 624/кн Гор [Князь Горчаков?]; копия может быть найдена среди рукописей Менькова: РГВИА Ф. 167. Оп. 1. Д. 6. Док. № 45. Основной текст опубликован, см.: Записки Петра Кононовича Менькова: в 3-х тт. / ред. A.M. Зайончковский. СПб., 1898. (Т. I. Дунай и немцы, 1853–1855; Т. II. Дневник, 1833–1875. Т. III. Сборник статей: Материалы, относящиеся к Венгерской войне 1849 года). Т. III. С. 286–289. [56] РГВИА Ф. 14014. Оп. 1. Д. 65. 31–31b. Копия на русском языке. Копия имеется и в бумагах Менькова, см.: РГВИА. Ф. 167. Оп. 1. Д. 6. Док. 46. Основной текст опубликован: Записки Петра Кононовича Менькова. Т. III. С. 289–290. [57] Верниковский А. Л. Венгерский поход 1849 года. С. 537. [58] Григоров Ф. Из воспоминаний о Венгерской кампании 1849 года (адъютанта графа Ф. В. Ридигера) // Русская старина. 1998. № 6. С. 506. [59] Верниковский А. Л. Венгерский поход 1849 года. С. 535. [60] Цит. по: Щербатов А.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. С. 125–126. [61] Подробнее см.: Юхас К. 6 октября — День памяти арадских мучеников в зеркале истории: практики коммеморации, местные и фольклорные традиции // Центральноевропейские исследования. 2018. Вып. 1(10) / гл. ред. О.В. Хаванова. М.; СПб., 2019. С. 17-46. [62] Баумгартен А.К. Дневники 1849, 1853, 1854 и 1855 гг. / С предисловием и примечаниями П. Н. Симанскаго // Журнал Императорского Русского военно-исторического общества. 1910. Кн. 4. С. 53. [63] Григоров Ф. Из воспоминаний о Венгерской кампании 1849 года. С. 505. [64] Там же. С. 510. [65] Николай I — Францу Иосифу, 16 августа 1849 г., Варшава, цит. по: Katona T. Az aradi vértanúk. 307. old. [66] Сохранение жизни самому Гёргею явилось предметом особой договоренности между российским и австрийским дворами. Вплоть до установления в 1867 г. системы австро-венгерского дуализма генерал находился под арестом в австрийском г. Клагенфурте. Любопытно, что среди русских офицеров имела хождение версия, согласно которой австрийцы держали там Гёргея, дабы уберечь его от мести венгерских патриотов, не способных простить генералу «предательство». «В Кашау рассказывали, что Гёргея увезли австрийцы на жительство в крепость Клагенфурт, потому что опасались, чтобы венгерцы не убили его за измену, и что ему определила Австрия пенсию бригадного генерала» (Верниковский А.Л. Венгерский поход 1849 года. С. 530–531). [67] Николай I — Паскевичу, 7 (19) августа 1849 г., Варшава, цит. по: Щербатов А.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. С. 331–332. [68] Цит. по: Katona T. Az aradi vértanúk. 48. old. [69] Верниковский А. Л. Венгерский поход 1849 года. С. 535. [70] Исаков Н.В. Венгерская кампания 1849 г. // Исторический вестник. СПб., 1913. № 3. С. 838. [71] Girtler K. Opowiadania. Pamiętniki z lat 1832–1857 / oprac. Z. Jabłoński, J. Staszel. Kraków, 1971. S. 293. [72] Лорд Эддисбери — * * * [Л. Салаи — И.Р.], 13 декабря 1848 г., Лондон см.: Correspondence Relative to the Affairs of Hungary 1847–1849, presented to Both Houses of Parliament by Command of Her Majesty. 15 August 1850. London, [1850?]. No. 79. P. 107; Лорд Эддисбери — * * * [Л. Салаи. — И.Р.], 19 декабря 1848 г., Лондон см.: Correspondence Relative to the Affairs of Hungary 1847–1849. No. 82. P. 109. Краткое содержание документов опубликовано в: Haraszti É. Az angol külpolitika. 135. old. [73] См.: Russian invasion of Hungary. Vol. 107: debated on Saturday 21 July 1849 // Hansard — UK Parliament. URL: https://hansard.parliament.uk/Commons/1849-07-21/debates/4e77e35c-bbb5-40a2-aead-3029c6a51736/RussianInvasionOfHungary (дата обращения: 18.02.2021) Ср.: Haraszti É. Az angol külpolitika. 236. old. [74] Сонцов Д. Из воспоминаний о венгерской кампании. С. 6. [75] Лихутин М.Д. Записки о походе в Венгрию в 1849 году // Усмирение Венгрии 1848–1849 / сост. П.Ю. Пернавский. М.: Вече, 2011. С.151–383. (Используем первое издание) [76] Лихутин М. Записки о походе в Венгрию в 1849 г. С. 262–264.