Шубин А. В.: «Распад СССР стал результатом не антиноменклатурной революции, а ее неполноты и непоследовательности»
30 лет назад, 19 -21 августа 1991 г. закончилась провалом попытка путча, направленного на отстранение от власти М.С. Горбачева. В те августовские дни получили ускорение процессы, приведшие в конце того же, 1991 года, к полному распаду СССР. О событиях 30-летней давности размышляет известный историк и левый политический мыслитель Александр Шубин.
Беседовал А. Стыкалин
В мае этого года ИЭ провела круглый стол к 100-летию со дня рождения А.Д. Сахарова. Мне запомнилось выступление известного правозащитника и общественного деятеля Льва Пономарева: «я только тогда осознал, что в стране происходят необратимые перемены, когда в декабре 1986 г. пришла весть о том, что Горбачев распорядился вернуть Сахарова в Москву». Вы много моложе Пономарева, но в годы Перестройки тоже были политически активны. А когда у Вас возникло ощущение необратимости перемен и возникло ли оно в принципе?
АШ:
Ощущение серьезности перемен в нашей подпольной группе возникало примерно в это же время, но безо всякой связи с возвращением Сахарова (который, кстати, после возвращения взял паузу в политической деятельности). Мы постепенно расширяли нашу общественную активность и видели, что она не подавляется. В начале 1987 г. мы обнаружили, что не одиноки во вселенной, что таких оппозиционно настроенных групп много, и есть товарищи, которые опытнее нас. Оптимизма добавила радикальная антибюрократическая риторика январского пленума 1987 года. Хотя понятие «необратимость перемен» для нас явно отличалось от либерального. Мы ведь ставили очень высокие, по сути постиндустриальные задачи, так что и состоявшиеся перемены «от Брежнева до Путина» до сих пор нельзя оценивать как совершенно необратимые. Изменилась форма индустриального общества в России, но его кризис, начавшийся в 80-е годы, все еще не преодолен. Для нас тогда было очень важно, не вернется ли репрессивность андроповского уровня. То, что она не вернется в ближайшее время, стало ясно только в 1991 году. Хотя, как видим, она возвращается спустя десятилетия. Конечно, смена распределительной системы с планово-бюрократической на монопольно-рыночную тоже была важна (хотя мы оценивали эти перемены куда скептичнее либералов), но и здесь необратимость перемен очевидно проявилась только после распада СССР.
Мы знаем конкретно-исторические обстоятельства вхождения стран Балтии в состав СССР летом 1940 г. Можно ли говорить о том, что любое размораживание, любая либерализация советского проекта делали заведомо обреченными все попытки удержать эти три республики в составе СССР? Как Вы считаете: после обнародования в 1989 г. к 50-летию пакта 1939 г. о ненападении с Германией секретных приложений к этому пакту, на фоне активизировавшихся во всех трех балтийских республиках общественных движений с требованиями расширения суверенитета, остался ли вообще хоть какой-то гипотетический шанс удержать эти три республики в составе даже реформируемого Советского Союза?
АШ:
Мы тогда считали, что удержать Балтию в Союзе можно было бы, только расширяя автономию его частей такими высокими темпами, которые даже для национальных движений были слишком оптимистичными. А это было возможно только до 1989 г. В 1989 г. стремление к независимости национальных движений уже вполне оформилось, но тогда можно было предоставить независимость на любых условиях – включая гарантии прав русскоязычного населения, военные базы, обязательства невступления в НАТО и т.д. Решения II съезда имели небольшое значение – вся эта история с протоколами давно была секретом Полишинеля. Мы тогда боролись за независимость стран Балтии и за гарантии прав человека в них. Но проблема горбачевских реформ заключается в том, что они всегда опаздывали на пару или несколько лет, и в итоге срабатывали худшие варианты.
Продолжая предыдущий вопрос: а не было ли в принципе включение в 1939-1940 гг. в состав СССР ряда плохо интегрируемых западных территорий (не только вышеупомянутых стран Балтии, но также Западной Украины и Западной Белоруссии, Бессарабии) той миной замедленного действия, которая делала советский проект в конечном итоге обреченным, и это хорошо показали события 1988-1991 гг.? Обреченным в том числе и потому, что Советская Украина в 1939 г. получила тот свой «Пьемонт» (никогда не входивший в состав Российской империи), который мог стать естественным центром в борьбе за реализацию проекта по созданию самостийной (внесоветской и дистанцирующейся от России) украинской государственности. Не думаете ли Вы, что цепная реакция была неизбежной и вслед за Балтией со 100%-ной вероятностью должны были оживиться и восторжествовать сепаратистские тенденции в Западной Украине, а потом и в Молдавии (где среди немалой части интеллигенции существовало стремление к унии с этнически родственной Румынией), в Грузии, да и в некоторых других республиках, причем кровопролитные инциденты вроде тбилисского стали только катализатором происходивших процессов, так что стремление к выходу всех или почти всех республик из-под контроля центра и достижению полного суверенитета восторжествовало бы в любом случае? И нереформируемый Советский Союз неизбежно развалился бы если б не в 1991 г., то независимо от ГКЧП в 1992-м.
АШ.:
Расширение СССР на Запад в 1939-1940 гг. происходило в контексте исторических обстоятельств начального этапа Второй мировой войны, когда действовали совершенно иные внутренние и внешние факторы, нежели в 1988-1991 гг. Кремлевские руководители не могли и не должны были опасаться всеобщего развала СССР из-за этих «плохо интегрированных» регионов в совершенно других условиях. Однако, когда уже в совершенно других условиях начался подъем национальных движений, выяснилось, что время включения в СССР не является принципиальным фактором распада Советского Союза. Во-первых, мощные национальные движения поднялись в Закавказье, которое «вернулось в родную гавань» в 1920-1921 гг. Национальное движение на Украине было сильным не только в бывшей Галиции, но и в Киеве. А в 1991 г. за выход из СССР проголосовало даже большинство жителей Крыма. То есть дело было далеко не только в регионах, которые вошли в СССР позднее. Но – и это главное – СССР распался не в Прибалтике и не на Кавказе. Отпадение окраинных территорий от государства не является фактом его распада. СССР распался в треугольнике Москва-Минск-Киев. Соответственно, и причины распада СССР нужно искать не на «новых» территориях и вообще не на «окраинах», а в самом территориальном ядре СССР. Он мог сократиться в размерах из-за национальных движений в республиках, но распался от по другим причинам.
Возвращаюсь к «сахаровскому круглому столу», недавно организованному. Мне запомнились воспоминания одного из участников о том, что на академика Сахарова очень угнетающе повлияла информация о провале всероссийской политической забастовки, она вызвала стресс, который ускорил его кончину. Вы помните свои ощущения тех месяцев. Было ли у Вас тогда ощущение целесообразности всеобщей политической забастовки, не казалось ли Вам, что стремление дальше раскачивать лодку не приведет ни к чему хорошему, обострит существующие противоречия и уж во всяком случае крайне негативно скажется на уровне жизни и материального благосостояния, который и так постоянно падал? И в этой же связи: не кажется ли Вам, что именно память о конце 80-х гг. и опасения, что страна пойдет по деструктивному пути, во многом движут сегодня командой Путина в ее стремлении нейтрализовать активность оппозиционеров?
АШ:
Это группа очень разных вопросов, которые требуют выстраивания ответов в цепочку рассуждений. Начну с того, что я не могу согласиться с этим неведомым мне оратором, пытавшимся так трактовать причины смерти Сахарова. Я общался с Сахаровым по поводу этой забастовки, которую считал как минимум совершенно неподготовленной, и было видно, что Сахаров, настаивая на ней, тоже не исключает неудачи, а занимается своего рода тестированием настроений трудящихся, «революционной гимнастикой», используя выражение испанских анархо-синдикалистов. Это была не первая и не последняя стачка, Сахаров считал, что нужно пробовать качать лодку – и рано или поздно народ поднимется. Не думаю, что неудача той стачки, которая была лишь эпизодом длительной борьбы, вогнала Сахарова в смертельную депрессию. Просто это было его последнее прижизненное деяние, отсюда и преувеличение значения этого эпизода.
Декабрьская стачка – это продолжение истории рабочего протеста и его использования для борьбы с коммунистическим режимом. Слово «использование» я произношу безоценочно. И сам я активно в этом участвовал, будучи членом Совета Конфедерации труда. Рабочие массы, поднявшиеся на борьбу летом 1989 г., были справедливо возмущены условиями труда и несправедливостью общественного устройства СССР. Вполне естественно, что рабочий актив обратился к оппозиционной интеллигенции с запросом на модель общественного устройства, которая решала бы эти проблемы. Рабочие в хорошем смысле слова использовали интеллектуальный потенциал интеллигенции, а интеллигенция – физическую мощь рабочего движения. Сначала наиболее популярной в рабочей среде была синдикалистская идея, и я до сих пор считаю, что она в наибольшей степени соответствовала интересам рабочих. Но затем, как часть более широкого поворота оппозиционного движения от демократического социализма к периферийному либерализму, началось увлечение рабочих лидеров либерализмом и ориентация на Ельцина и его окружение. Думаю, смерть Сахарова также способствовала превращению Ельцина в единоличного популистского лидера «демократов». Экономическая концепция его либеральных советников не соответствовала интересам рабочего класса, особенно шахтеров, но лидеры шахтерского движения уже стали отрываться от рабочей среды и делать самостоятельную карьеру, сливаясь с движением за капитализм.
Само по себе стачечное движение могло привести к ухудшению экономического положения, но кратковременному. А как сохранение стагнирующего бюрократического индустриализма, так и переход к периферийному полубюрократическому капитализму вели к долговременному ухудшению положения трудящихся. Так что опыт 80-90-х гг. говорит нам о том, что не нужно бояться стачечного движения в борьбе за права трудящихся. Это не самое болезненное средство излечения социальной ситуации. Но принципиально важно, чтобы задачи стачечного движения были направлены действительно на защиту социальных интересов стачечников и других отрядов работников.
Что касается современной российской господствующей касты, лицом которой выступает Путин, то она является наследником победы ельцинской стратегии перехода к периферийному капитализму и президентской автократии. Стремление этой касты покончить с оппозицией продиктовано защитой собственных социальных интересов, противостоящих социальным интересам большинства жителей страны. Но, как показывает опыт Перестройки, такая репрессивная стратегия не дальновидна. Ведь демократически настроенные оппозиционеры ценят плюрализм, мнение оппонентов и вообще не кровожадны. Доминирование в общественном движении в 80-е годы (в отличие от 90-х) сторонников ненасильственной борьбы, своего рода гандистов, способствовало малой кровавости столь масштабных перемен в европейской части СССР. Это вообще уникальный случай в отечественной истории. Выпалывая сегодня цивилизованную оппозицию, господствующая каста рискует столкнуться с куда более брутальными и нецивилизованными народными вождями. Как человек, приверженный принципам ненасилия, и как историк, который изучает в том числе и кровавые периоды нашей истории, я гляжу на выкорчевывание гражданского общества в России с тревогой и печалью.
Где была точка невозврата в отношениях между Горбачевым с его ближайшим окружением и теми, кто организовал ГКЧП? Возможен ли был компромисс внутри партийной элиты и если да, то на какой основе? И почему не мог состояться сколько-нибудь продолжительный союз между Горбачевым и Ельциным, в августе 1991 г. оказавшимися по сути по одну сторону баррикад? Дело было прежде всего в личных амбициях Ельцина, уже поставившего в августе 1991 г. крест на советском проекте?
АШ.:
Окончательный разрыв Горбачева и организаторов ГКЧП произошел после провала ГКЧП. Когда эта комбинация провалилась, столкнулись две противоположные интерпретации событий. ГКЧПисты утверждали, что Горбачев с ними почти согласился и сказал «действуйте», а он настаивал, что был чуть ли не в заключении и не имеет с путчем ничего общего. А компромисс в партийной элите сохранялся до августа 1991 года, когда и умер вместе с партией.
Я не думаю, что Ельцин и Горбачев были в августе по одну сторону баррикад, у них были разные игры, и за ними стояли разные силы и стратегии. Очевидно, что на сторону Ельцина перешли некоторые соратники Горбачева, такие как Яковлев, но сам Горбачев пытался реформировать, а не ломать систему, балансируя между охранителями и «демократами», и эта игра в августе провалилась. Второе направление политики Горбачева – борьба за сохранение единого государства в видоизмененной форме – продолжалось и после августа. И здесь Ельцин нехотя готов был соглашаться с Горбачевым при условии максимального суверенитета республик, не настаивать на провозглашении независимости. Но если Ельцин и его окружение были мотором суверенизации, то мотором парада независимостей оказалось украинское руководство. Кравчук настаивал на выходе Украины из единого государства, и между Кравчуком и Горбачевым Ельцин выбрал первого, тем более, что давно мечтал избавиться от второго как от начальника, даже формального. В этой связи можно говорить и об амбициях Ельцина как об одном из факторов беловежского исхода. Эти во многом субъективные обстоятельства наложились на объективные факторы, ослаблявшие СССР, и вкупе с ними привели к распаду Союза.
С советским проектом сложнее, так как это многозначное понятие. На его коммунистической интерпретации Ельцин поставил крест уже в 1989 г. Демократическая ипостась советского проекта – власть Советов – смущала Ельцина уже в 1990 г., но он не мог в этом прямо признаться, так как Советы были его опорой в борьбе за власть против союзного центра. Истинное отношение Ельцина к власти Советов стало проявляться уже после распада СССР, когда исчезновение союзного центра и начало шоковой «терапии» привели к прямому конфликту между президентской и представительной властями. А что касается «советского» проекта как сохранения СССР, то Ельцин еще в начале 1991 г. публично заявлял, что Союз не распадется. Отношение Ельцина и его команды к большой стране было ситуативным. Удастся провести переход к капитализму в большой стране – хорошо, не удастся – можно и отдельно в России это сделать. Это проявилось еще во время полемики о программе «500 дней», когда Ельцин, вопреки мнению Явлинского, заявил о готовности начать введение основанного на частной собственности рынка отдельно в России. Но в любом случае амбиции Ельцина были лишь выражением более глубоких социальных процессов. Ельцин был выразителем стремления новой буржуазно-бюрократической элиты к приватизации и избавлению от оков старой номенклатуры. Для них сохранение большой страны было второстепенным фактором, которым можно было пожертвовать ради главного – раздела власти и собственности.
В основе создания ГКЧП лежали так и не разрешившиеся противоречия внутри правящей партийной элиты. Они проявлялись среди многого прочего в различиях представлений о путях реформирования СССР как союза республик – на первый план к лету 1991 г. вышел вопрос о степени централизации власти. Мы уже говорили о том, что в старом, нереформируемом виде советскому центру было проблематично удержать многие республики. Но даже в случае реализации того конфедеративного проекта, который замышлял Горбачев и которому не дали осуществиться путчисты, можно ли представить себе, к примеру, сожительство Армении и Азербайджана (после размораживания конфликта между ними) в рамках какого бы то ни было совместного проекта? Как Вы считаете: была ли трансформация СССР в совсем иное качество и под иным названием заведомо обречена на неудачу и в этом смысле путч ГКЧП, как и последующие беловежские соглашения лишь ускорили развитие событий по абсолютно безальтернативному пути?
АШ:
И организаторы ГКЧП, и их противники выступали за реформирование – с разной степенью демонтажа старых систем управления. Но авантюра ГКЧП взорвала хрупкий компромисс, в котором было место и государственному регулированию, и общему гражданству Союза, и Армении, и Азербайджану (могли же Турция и Греция сосуществовать в НАТО, Турция и в ЕС пыталась войти, и это не казалось невозможным). Если почитать проект Союзного договора, который готовы были принять и российское, и украинское руководство, то это была бы более сильная интеграция, чем ЕС.
Сохранение такого интеграционного ядра открывало бы возможность возвращения в него и Армении, и Грузии, лидеры которых тогда взяли курс на независимость, но в дальнейшем настроения в этих странах менялись. Несмотря на трудности урегулирования армяно-азербайджанского и других конфликтов на Кавказе, ситуация в 1991 г. была еще не настолько «запущена», как во время последующих кровавых войн. Но, повторю главную мысль в этом вопросе: даже сокращение территории СССР за счет Прибалтики, Закавказья, Средней Азии или их части не означало распада страны, включающей Москву, Киев и Минск. В середине 1991 г. сохранялись предпосылки для сохранения этой многонациональной страны, причем настолько серьезные, что большинство ее жителей поддерживали единство. Вы правы в том, что в основе трагических событий второй половины 1991 г. лежали конфликты внутри партийной элиты. Но эти конвульсии номенклатурщиков – действующих и недавних, переметнувшихся на «другую сторону» - были ответом на массовое народное движение, которое поставило власть бюрократии под угрозу. В этом отношении я совершенно не согласен с мнением, что распад СССР стал результатом падения власти номенклатуры КПСС. Напротив, распад СССР стал результатом действий номенклатуры КПСС (отчасти перекрасившейся путем выхода из партии с сохранением властных рычагов и номенклатурных связей). Распад СССР стал проявлением номенклатурной контрреволюции, частью которой, конечно, были и Ельцин, и Кравчук. Распад СССР стал результатом не антиноменклатурной революции, а ее неполноты и непоследовательности.
Шубин Александр Владиленович – доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, профессор ГАУГН и РГГУ