Трифонова О.Р.: «В художественном произведении главное — тайна и даль»
В интервью поднимаются несколько тем: наследие Юрия Трифонова и сложности с переизданием его книг; возникновение музея «Дом на набережной» и работа Ольги Трифоновой на посту его директора; книга Ольги Трифоновой «Единственная», посвящённая судьбе Надежды Аллилуевой.
Ключевые слова: Юрий Трифонов, Дом на набережной, Юрий Слёзкин, Иосиф Сталин, сталинизм, Надежда Аллилуева, историческая память
Ольга Романовна Трифонова (Мирошниченко) — литератор, вдова писателя Юрия Трифонова. Ольга Трифонова опубликовала несколько книг, среди них бестселлер «Единственная», где делается попытка реконструировать последний год жизни Надежды Аллилуевой, жены Сталина. Книга имеет подзаголовок «роман-версия»: факты, основанные на источниках, переплетаются с сюжетами, которые едва ли могли происходить в реальности.
Юрий Валентинович Трифонов (1925-1981) — писатель, мастер «городской прозы», одна из ключевых фигур литературного процесса 1960-1980-х годов, автор романов и повестей «Время и место», «Дом на набережной», «Предварительные итоги», «Долгое прощание» и многих других. Отец писателя, Валентин Трифонов (1888-1938), был одним из видных большевиков: во время Гражданской войны — член Реввоенсовета Республики, после её завершения – председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР (1923-1926), торговый представитель СССР в Финляндии (1926-1928), председатель Главного концессионного и Топливного комитетов при СНК СССР (1932-1937). Арестован в июне 1937, в марте 1938 расстрелян. Судьба Валентина Трифонова описана его сыном в документальной повести «Отблеск костра», а в художественной форме она присутствует во многих произведениях писателя.
Беседовал Константин Морев
К.М.: Я хотел бы начать наше интервью с небольшого монолога. Дело в том, что я сам совсем недавно открыл для себя Юрия Трифонова. Я, конечно, о нём знал, что-то читал в студенческие годы, но только пару месяцев назад начал читать его более глубоко и понял, что это что-то очень мне близкое. Чем больше я читал, тем больше мне нравилось: такое ощущение, что именно этих книг мне не хватало, и вот я вдруг их нашёл. Когда я прочитал не меньше половины всех его произведений, мне захотелось предпринять какое-то активное действие, связанное с сохранением памяти о Юрии Трифонове — так появилась идея этого интервью.
О.Т.: Простите, сколько вам лет?
К.М.: Тридцать пять.
О.Т.: Я просто счастлива, что на вас, для меня такого молодого человека, Юрий Валентинович оказал влияние, что вы почувствовали, что это был писатель незаурядный и особенный. Вы сделали мне подарок.
К.М.: Это очень приятно! Единственное, что меня удивило, что мало какие книги можно найти в бумажном виде…
О.Т.: Вот в чём дело — и об этом надо сказать — его дочь от первого брака запретила издавать его книги. Наследников авторского права трое: я, наш сын Валентин и Ольга Юрьевна, которая не подписывает ни один договор на издание. У нас нет никаких публичных дрязг, но как только мой литературный агент обращается к ней, она говорит, что она не согласна. Ответ такой: «Пусть читают в Интернете». Вообще, по нашему закону препятствование сохранению и увековечению памяти запрещается, но мне так не хочется начинать судебное дело… Говорят, что в Думе хотят принять закон, который бы поменял эту ситуацию, потому что по такой же причине, например, не переиздают ещё нескольких авторов.
К.М.: Но знаете, где я прочитал большую часть вещей? В журнальных публикациях, которые мои родственники скрепляли и сшивали, делая из них самодельные книги.
О.Т.: Юрий Валентинович очень дорожил такими «изданиями». Иногда бывало, что тексты фотографировали, делали фотокопии. Ведь ксероксы все были в ведении «Первого отдела». Даже для какой-нибудь справки нужно было очень подлизаться к начальству, чтоб оно разрешило снять копию…
К.М.: Вообще, особенное чувство возникает, когда читаешь книги именно в таком издании, в журнальных публикациях тех лет —возникает ощущение связи времён.
О.Т.: Это точно. Я очень дорожу фотокопиями, ксероксами, у меня в музее есть даже экземпляр, переписанный от руки!
К.М.: Экземпляр какой вещи?
О.Т.: «Отблеск костра».
К.М.: Я его тоже прочитал. Ведь о нём, по-моему, Юрий Валентинович говорил, что он с этой повестью вскочил в последний вагон уходящего поезда «оттепели». Она была издана небольшим тиражом…
О.Т.: Да, совсем небольшим! У нас даже была такая семейная шутка, я говорила Юрию Валентиновичу: «Извини, что я бесприданница, что я ничего не принесла в дом». Он отвечал: «Как ¨ничего¨? Ты принесла ¨Отблеск костра¨. У меня уже не было ни одного экземпляра. Так что ты принесла дорогую вещь!»
К.М.: Даже у него самого уже не было экземпляра?
О.Т.: Да. Он, видимо, как-то нерасчётливо раздал их, давал почитать кому-то… А я, не обращая внимание на его ворчание, заказывала в «Лавке писателя» сразу много экземпляров. Он говорил: «Это неприлично — там же все свои стоят, все знают друг друга. Потом говорят друг другу: ¨Приехала мадам Трифонова и заказала пятьдесят штук!¨» Но вы знаете, прошло сорок лет, а у меня всё ещё есть экземпляры. Конечно, я заказывала не пятьдесят, но десять-двадцать.
К.М.: Известно, что «Дом на набережной» при жизни Юрия Валентиновича не выходил отдельным изданием, только в составе книги и в журнале. Были ли какие-то цензурные сложности с этим романом или, может быть, с другими?
О.Т.: Вот это странно: в «Доме на набережной» были очень маленькие правки. Думаю, сыграли роль жизненные хитросплетения: редактор «Дружбы народов», Сергей Баруздин[1], был знаком с Юрием Валентиновичем с подросткового возраста, они ходили вместе в литературный кружок в переулке Стопани. Конечно, это крепкая дружба — но важнее было то, что Сергей Алексеевич дружил с цензором по фамилии Фомичёв. Я думаю, по дружеской просьбе цензор его публикации не так сильно «рубил». Например, в «Старике» было всего две поправки.
«Дом на набережной» был издан в двенадцатом номере за 1976 год. Возможно, Баруздин не случайно опубликовал его в двенадцатом номере — подписка на следующий год резко возросла. Но, надо сказать, вскоре после издания номер журнала, где он был опубликован, изъяли из библиотек. После этого журнал стали фотографировать, перепечатывать, передавать друг другу, даже на одну ночь. Вообще, бывало, что люди конспиративно говорили о книгах, потому что боялись, что телефоны прослушивались – впрочем, они действительно могли прослушиваться. А так как обычно это были плохие конспираторы, то в районе Аэропорта ходила такая шутка: «Ты уже попробовал мой пирог?» — «Да, я его съел целиком» — «Тебе понравилось?» — «Да! Можно я дам Евсею почитать?»
К.М.: Забавно! Я хотел спросить ещё про роман «Исчезновение» — наверное, это самый автобиографический роман Трифонова. Почему он остался незаконченным? Юрий Валентинович просто не успел его дописать, или в какой-то момент прекратил работу над ним?
О.Т.: Он начал писать его давно, в 1960-е годы. Сначала, в черновиках, роман назывался «Исход». Но потом Юрий Валентинович написал «Дом на набережной», где затрагивались темы, которые были в «Исчезновении». Поэтому он так и оставил его на фразе «но прошло много лет…» Но, полагаю, что такой финал хорош, поскольку в нём есть тайна и даль, что необходимо в любом художественном произведении — литературном, музыкальном… Тайна и даль — это главное.
К.М.: Когда уже знаешь биографию Юрия Трифонова и знаешь, что роман автобиографичен, то он выглядит вполне законченным. Ты достраиваешь, что должно быть дальше, и хотя оно осталось ненаписанным, роман не теряет достоинств из-за того, что остался в таком виде.
О.Т.: Мне кажется, то, что он хотел сказать и об этом времени, и об этом доме, он в этом романе сказал. А дальше… Вы ещё не читали «Время и место»? Я очень люблю «Время и место».
К.М.: Буквально два дня назад я закончил его читать. Там тоже считываются какие-то вещи, которые кажутся автобиографическими, но никогда непонятно, что из этого автобиографическое, что нет.
О.Т.: Тут ещё дело в поколениях. Я думаю, Вам гораздо проще всё считывать, чем в те времена, когда это издавалось. Вообще, «Время и место» был первым романом Юрия Валентиновича, который отказались печатать. Баруздин притормозил, начал как-то мямлить: «Юра, не огорчайся…» Была в журнале дама, которая сказала, что это «художественно слабое произведение» – её для таких экзекуций и держали, для такого рода рецензий. Я же считаю, что это фантастически сильное произведение. Когда роман не приняли, это был страшный удар для Юрия Валентиновича.
К.М.: Но всё же он успел закончить этот роман? В журнальной публикации в конце написано, что она подготовлена вами: «Подготовка текста к публикации: Ольга Трифонова-Мирошниченко», о чём идёт речь?
О.Т.: История такая: роман изначально заканчивался смертью героя. Я уже знала, что Юрий Валентинович болен страшной болезнью, и когда он мне прочёл финал, я заплакала. Заплакала вообще — по разным причинам. Хотя бы по той, что вспомнила: один хороший французский писатель, Жан Жионо[2], сказал, что писатель не должен подавать знака судьбе.
К.М.: Чтобы потом его произведения не настигли его?
О.Т.: Да. А это бывает очень часто. И вот я заплакала, и муж на меня посмотрел с удивлением… Вскоре после этого ему сказали про «художественно слабое произведение», но Баруздин, видимо, пытался как-то спасать текст и дал его почитать цензору — и, наверное, тот сказал, что «пускай допишет, чтобы не было смерти героя». Чтобы не получалось так, что власть убивает творцов. И Юрий Валентинович дописал последнюю главу.
К.М.: «Пережить эту зиму»…
О.Т.: Да, «Пережить эту зиму». Когда он вернулся после обсуждения, на котором ему сказали, что надо поменять финал и дописать, он, помню, вошёл и сказал с какой-то кривой усмешкой: «Ну вот, видишь, твоё мнение совпадает с мнением редакции. Нельзя, чтобы заканчивалось смертью героя». Он написал «Пережить эту зиму», и его редактор, умная и лукавая Татьяна Аркадьевна Смолянская[3] сказала: «Юра, ну это ещё страшнее!» Тем не менее, это устроило журнал, сказали, что возьмут. Печатать начинали уже после его смерти и стали просить меня делать там поправки: маленькие, но существенные щипки. А я до этого совершила, как тогда это называлось, «антиобщественный поступок»: передала текст в Германию. Поэтому я пошла на эти поправки. Надо было опубликовать роман сначала здесь, чтобы не возник скандал. Так и было сделано. Правда, одна идиотка, американская русистка, написала письмо в издательство в Берлин, что в изданиях есть разночтения — надо же быть такой идиоткой! Но, к счастью, времена уже менялись, директор просто вызвал замечательного литературоведа Ральфа Шрёдера[4], передавшего роман в Германию, и сказал: «Вы хотите второй раз посидеть?» А Шрёдер как диссидент отсидел семь лет в одиночке в ГДР. И он пылко ответил: «Не хочу». Эту историю замяли. Если бы дело размотали, мы бы пострадали, конечно. Но потом, как только стало возможным, я вернула все изъятые места, в одном из изданий они набраны курсивом. В собрании сочинений, которое вышло в 1985-1987, тоже уже полная версия.
К.М.: Есть ли какие-то произведения Юрия Трифонова, которые ещё остаются неопубликованными?
О.Т.: Есть черновики большого романа, но вопрос о публикации, я считаю, должен уже решать мой сын. Тем более что Ольга Юрьевна запрещает, так что всё равно надо ждать: может, образумится?
К.М.: Я хочу спросить ещё о монументальной книге Юрия Слёзкина «Дом правительства»[5]: что вы думаете о ней, насколько вам близок его подход, его философия?
О.Т.: Сложный вопрос. Надо сказать, что Юрий Львович фантастический работник. Можно представить, какие архивы он освоил, какой айсберг кроется за этим трудом. Но он смог написать эту книгу прежде всего благодаря музею [музей «Дом на набережной» – К.М.], благодаря архиву нашего музея — иначе это было бы невозможно. Мы давали ему знакомиться с нашим архивом, кроме того, тогда ещё здравствовали многие люди – свидетели этого времени. Но концепция этой книги мне непонятна. Я очень хорошо отношусь к Юрию Львовичу, но туманный отсыл к какой-то «секте» я не понимаю и он мне не очень по сердцу[6]. У него и в другой книге, «Эра Меркурия», тоже есть этот невнятный отсыл. Но труд, конечно, колоссальный и немыслимый.
К.М.: Я посмотрел, что некоторые интервью датированы ещё девяностыми годами. То есть он более двадцати лет её писал.
О.Т.: Да, он более двадцати лет её писал. Он был профессором Университета Беркли и использовал свой отпуск для работы в архивах Москвы, причём в самых разных, вплоть до архива профсоюзов. К счастью, он успел это сделать, потому что потом многие архивы закрылись.
К.М.: Вы уже были тогда директором музея?
О.Т.: Да, уже была. Я помню первый визит Юрия Львовича ко мне, помню, как мы помогали ему знакомиться с людьми из дома, которые, как вы понимаете, были очень осторожными. Вообще, жители Дома на набережной – это особые люди, на них и даже на их внуках лежит отпечаток избранности. До сих пор! Хотя многие уже уехали за границу, но вот эта печать «обслужите нас» осталась.
К.М.: Даже у тех, кто мало там жил? Там же некоторые жили всего по несколько месяцев?
О.Т.: На этих нет. И на тех, кто прошёл лагеря… Хотя иногда и на них. Я помню, я была изумлена, когда пришла дочь человека с необычайно знаковой фамилией, но оттенок «обслужите» был.
К.М.: Как вы стали директором этого музея, и как он менялся за это время?
О.Т.: Директором я стала во многом случайно. Первым директором была женщина необычайная: Тамара Андреевна Тер-Егиазарян[7]. Вот только один штрих, который даст понять, что это была за личность. Первый раз я увидела её так: я шла через двор Дома на набережной в гости к своим друзьям. Впереди меня в белой короткой теннисной юбочке, с теннисной ракеткой бодро шла женщина. Это была Тамара Андреевна, она шла тренироваться, играть в теннис — наверху в доме был и сейчас есть теннисный зал. Ей было восемьдесят лет.
Она создала музей ещё в 1989 году, наверное, и из-за собственных амбиций, и из-за ощущения избранности, поскольку она была жительницей дома. У Тамары Андреевны было одно потрясающее качество: она умела и любила дружить с нужными людьми. Она так «завела» весь дом, что многие жители дома понесли вещи в музей. Тогда, в 1989 это сначала был уголок при парткоме, потом это называлось «народный музей», но фактически, по современным понятиям, это был частный музей Тамары Андреевны. Она создала его, отбила квартиру, в которой он расположен, расширила её, сподвигла жителей приносить вещи в музей… Делала замечательные мероприятия – и смешные, и знаковые: от выставки «кто что вырастил на даче» до выставки памяти [Николая] Каманина[8]. В таком виде музей существовал девять лет. В 1998 году Тамара Андреевна захотела, чтобы музей стал муниципальным, чтобы в нём платили зарплату… Но это было сопряжено с огромной бумажной волокитой. Тогда у неё появилась идея, чтобы кто-то стал исполнителем, занимался бумагами, а она представительствовала, на что имела право. Я иногда приходила туда на какие-то мероприятия, например, вечер памяти Юрия Валентиновича или день его рождения. И Тамара Андреевна предложила мне стать директором. Она умела убеждать — и я дала согласие. Как я говорила, при этом она хотела сохранить представительскую должность — президента, что ли... Но один мудрый начальник Управления культуры сказал мне: «Вам оно нужно? Вы хотите быть на побегушках? Зачем ¨президент¨? Просто оказывайте ей почёт и уважение». Так и получилось.
К.М.: Когда музей стал частью Музея истории ГУЛАГа?
О.Т.: Несколько лет назад. До этого он некоторое время был частью Музея Москвы.
К.М.: У музея не было сложностей в последнее время в связи с тем, что сейчас есть линия на «ползучую ресталинизацию»?
О.Т.: Пока нет. Но я не знаю, как быть в связи с последними высказываниями министра…[9] В нашем музее висит расстрельный список почти на восемьсот человек, живших в этом доме. Что — Сталин не имеет к этому отношения?! Кроме того, есть такое движение против прославления имени Сталина, у нас висит плакат этого движения. Что — его снимать?
К.М.: Мне кажется, тут есть разнонаправленное движение: на официальном уровне всё, что касается советского террора, в лучшем случае не осмысливается, но в обществе явно существует запрос на это осмысление (тот же «Последний адрес», поиски внуками и правнуками информации о своих репрессированных родственниках, фильмы и книги, связанные с этой темой). Какие вы видите тенденции в том, что касается памяти о репрессиях и вообще о советском прошлом? Насколько закономерна такая «ползучая ресталинизация»?
О.Т.: Я думаю, те, кто этим занимается на государственном уровне, не хотят раздражать несчастных людей, которые ходят с портретами Сталина. Эти люди забывают, что не Сталин сделал их жизнь хорошей, а просто они были молодыми и здоровыми. А недавнее неожиданное выступление министра, мне кажется, вообще связано с выборами, оно выглядит как реверанс в сторону КПРФ.
К.М.: Как менялись посетители музея за это время? Кто приходит сейчас, какие вопросы задают, чем интересуются?
О.Т.: Сначала, когда я стала директором, был большой наплыв: были дети репрессированных, были живы ещё сами репрессированные. Потом, в двухтысячных, был провал — потерянное поколение. Я думаю, это связано с тем, что замордованные в 1990-е годы родители не занимались детьми — они должны были выживать, какое там воспитание… В двухтысячных это были либо экскурсии школьников, либо отдельные люди, которые приходили, но которым было скучно, потому что они мало что понимали, ничего не читали. Сейчас идёт уже другое поколение. С одной стороны, у них нет ни малейшего представления о том, что такое Советскй Союз: я даже попросила экскурсоводов подготовиться, чтобы они объясняли хотя бы то, каким было государственное устройство Страны Советов. С другой стороны, у них есть огромный интерес к этому периоду. Я очень радуюсь, когда вижу этот живой интерес. Многие по-прежнему мало что знают о том времени, но повторюсь: интерес к прошлому огромный.
К.М.: То есть раньше они не знали ничего о той эпохе, но у них не было интереса, а сейчас они тоже не знают, но интерес есть?
О.Т.: Да, совершенно точно.
К.М.: Я хочу спросить ещё о вашей книге «Единственная». Я нашёл её практически случайно: когда в Интернете я искал книги Юрия Трифонова, то на одном сайте среди них была «Единственная». Почему-то она там была от его имени. Я начал читать и довольно быстро понял, что вряд ли это его книга, она не выглядела как книга, которая могла бы быть написана в советское время — о жене Сталина, где сам Сталин в числе главных персонажей, да ещё со множеством жутких деталей, подробностей... Я стал искать информацию и узнал, что это ваша книга. Могу сказать, что на меня она произвела очень большое впечатление. Как у вас появилась идея написать книгу о Надежде Аллилуевой[10], где вы брали материалы для неё?
О.Т.: В конце 1990-х годов к нам в музей пришли люди из японской компании NHK, это главная телевизионная компания Японии. Они снимали сюжет об Аллилуевой и им была нужна обстановка того времени, антураж. Пока они снимали, я попросила их дать мне почитать сценарий, и когда я начала его читать, у меня волосы встали дыбом. Это была развесистая клюква. Мне стало обидно, что потом в Японии расскажут эту ахинею. Но человек, который готовил им материал, имел доступ к уникальным архивам, и в ссылках я нашла информацию, где было сказано, сколько абортов она [Надежда Аллилуева] сделала. На меня это произвело трагическое впечатление.
Была ещё одна важная вещь: дело в том, что мой отец учился с Надеждой Сергеевной в Промакадемии и очень нежно о ней вспоминал, с оттенком былой влюблённости, даже называл её «Наденька». Вообще он был человеком суровым, такой бывший «братишка», член Центрофлота, революционной организации на Черноморском флоте — и вот это «Наденька» звучало в его устах непривычно нежно.
В общем, я стала думать о ней, появился замысел книги.
В то время была жива ещё племянница Надежды Сергеевны, Кира Павловна Политковская[11] — чудесная женщина, очень остроумная, весёлая. Я стала общаться с ней. Ещё был жив замечательный человек, сын Светланы [Аллилуевой], Иосиф Григорьевич[12]. Меня познакомили с ним. И если вы помните, в книге есть одна героиня, Александра («Мяка») — это нянька, которая всю жизнь была около Сталина, потом она растила Светлану. Мяка была, наверное, единственным человеком, кто не боялся Сталина (хотя нет, была ещё одна женщина, Евгения Земляницына[13]) и к ней он неплохо относился. Так вот Иосиф Григорьевич был тем человеком, кто взял к себе Мяку, когда она была уже беспомощной и старой, и она прожила у него до своей смерти. Именно Мяка была очень важным источником знаний о жизни в Кремле, о Надежде Сергеевне.
Однажды я спросила у Иосифа Григорьевича о тайне смерти Надежды Сергеевны. И он сказал, что эту тайну знала только Мяка. Я говорю: «Иосиф, но ведь наверняка вам Александра рассказывала, что произошло тогда в Кремле, после банкета?» Он очень жёстко ответил: «Это было сказано только мне». И потом добавил, имея в виду Надежду Сергеевну: «Её уже нет, давайте не будем беспокоить её тень».
А так он рассказывал много забавных вещей. Например, известно, что все домработницы, няньки, которые работали у Аллилуевых, одновременно обязаны были быть осведомителями. И иногда Мяка неумело врала, например, что ей нужно к зубному. А когда она приходила, то они, будучи остроумными людьми, накрывали стол и говорили: «Ну, давай обмоем твою звёздочку» — а она махала на них руками: «Прекратите!»
К.М.: Какая ваша версия смерти Надежды?
О.Т.: Там много нестыковок. Но либо он [Сталин] её застрелил, либо это было то, что называется склонение к самоубийству.
К.М.: Да, в вашей книге как раз вторая из этих версий. Эти версии, как я понимаю, не общепризнанные…
О.Т.: Да, это так. Понимаете, она была «чемодан без ручки» (по выражению Иосифа Григорьевича). Упечь её в психушку — это был бы скандал. Она хотела уйти от Сталина, но она была наивна: она хотела уйти к своей сестре, муж которой, Станислав Реденс[14], был главой НКВД Украины…
К.М.: А Иосиф Григорьевич читал эту книгу?
О.Т.: Да, она ему понравилась.
К.М.: Он ничего не сказал по поводу той версии смерти Надежды, которая показана в книге?
О.Т.: Ничего. Был только один разговор об этом, когда он отказался об этом говорить. К слову, Иосиф Григорьевич был очень похож на Надежду, у него были замечательные глаза и персиковый цвет кожи. Он был прекрасный врач и достойный человек.
К.М.: Вы изучали архив семьи Аллилуевых?
О.Т.: Я сидела в Архиве социально-политической истории, тогда он назывался РЦХИДНИ [Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории, сейчас Российский государственный архив социально-политической истории, РГАСПИ – К.М.]. В то время архив не отапливался, некоторые посетители тайно вырывали листы, чтобы потом продать… Я видела архив Аллилуевых с выдранными листами. Однако это касается архива семьи, но не самой Надежды. Архив Надежды Аллилуевой забрал помощник Сталина, Иван Товстуха[15] — единственный человек, которому он доверял.
Мне очень помогла Лариса Роговая, сейчас директор ГАРФа, которая тогда работала в РЦХИДНИ. Она видела, как я сижу в нетопленном архиве, голубая от холода, и однажды она позвала меня к себе: «Вот тут лежит дневник Марии Анисимовны» — жены Алёши Сванидзе[16], брата первой жены Сталина». Она сказала: «Ольга Романовна, я вам доверяю, но я вас запру». Это было замечательное чтение. Мария Анисимовна, царствие ей небесное, была очень глупой женщиной и, живя в семье, вела дневник, где писала всё, что видела и думала.
Алёша Сванидзе был другом юности Сталина, который и познакомил его с первой женой, Екатериной[17]. В 1930-е Сталин сделал его, кажется, председателем Внешторгбанка, потом он за что-то на него обиделся, Сванидзе арестовали и страшно пытали, требовали, чтобы он письменно попросил прощения у Сталина. Он сказал: «Я не знаю, за что мне просить прощения, я не знаю, в чём я виноват». Следователь в какой-то момент его пожалел, потому что пытки были очень страшные, и написал на листке бумаге: «Напишите. Вас замучают». Он всё равно отказался. Может быть, это семейная легенда, но так рассказала мне Кира — якобы этот следователь потом к ним приходил и это рассказывал.
Вот так. А теперь мы должны думать, что Сталин был белый и пушистый…
К.М.: Ну, это лишь одна из тенденций, я бы не сказал, что есть тотальная ресталинизация. Мне кажется, есть большой запрос на честный разговор о том времени, на осмысление сталинизма. Например, был фильм Юрия Дудя «Колыма», который набрал огромное количество просмотров, была «Зулейха открывает глаза»… Много есть вещей, которые показывают другую картину.
О.Т.: Согласна. Музей истории ГУЛАГа, например, прекрасно работает, получает финансирование, недавно они высадили настоящий райский сад на пустыре. Сад деревьев, привезённых из мест заключения.
К.М.: Исследователь памяти Николай Эппле считает, что сейчас существует политика «тотальной преемственности». В том смысле, что «мы не отрицаем никаких событий». Но понятно, что одни события при этом выпячиваются и мифологизируются, а другие остаются в тени. На уровне государства никто не говорит, что репрессий не было, но никто не хочет их осмысливать.
О.Т.: Похоже, что да. Я недавно перечитывала «Бориса Годунова», и там есть такая фраза: «Вины отцов не до́лжно вспоминать». Правда, она принадлежит Лжедмитрию, самозванцу, не очень светлому, но и неглупому персонажу.
К.М.: В вашей книге очень много ярких мест, например, грубость Сталина, мат, истории про плевки на стену, диалоги между ним и Надеждой. Где там грань между документальным и художественным? Есть ли что-то, что является плодом воображения?
О.Т.: История про плевки реальная. Он харкал на стену, доводя её до слёз. Об этом мне как раз говорила Кира Павловна. Вообще, вся семья Аллилуевых была очень закрытой, выспросить у них какую-то живую деталь было очень трудно. Казалось бы, столько лет прошло! Может быть, они клятву друг другу дали?..
Но получилось так, что мы подружились с Кирой Павловной — очень искренним и обаятельным человеком. Я полюбила её и старалась ей помогать. Например, я её возила на своей машине на дачу. И Бог вознаградил меня. Я заметила, что она боится скорости. А когда мы ехали, то, конечно, разговаривали: о самой Кире, о её матери Евгении Земляницыной, как и Кира, прошедшей лагеря. Евгения не боялась Сталина, подшучивала над ним. У них был короткий роман, потом он хотел, чтобы она заменила Надежду Сергеевну… Когда началась война, семью Аллилуевых перевезли в Куйбышев, и Сталин сказал ей: «Теперь ты будешь главой, бери на себя все заботы, езжай в Куйбышев». Женя сказала: «Да нет, у меня своих пятеро, я поеду в Омск». Она отказалась и подписала себе приговор. (Причём у них со Сталиным день рождения был в один день, 21 декабря, и в этот день, в 1947 году, её арестовали — чтобы она поняла «месседж». Но это другая история!)
Так вот, про Киру Павловну: я заметила, что она трусит, когда я быстро еду, и стала задавать ей вопросы, прибавляя скорость. Тогда она теряла бдительность. Именно в этот момент она рассказала мне про плевки.
К.М.: Но откуда она сама это знала?
О.Т.: Она была маленькой девочкой, когда семья Аллилуевых жила в на даче в Зубалово. У меня в книге есть история про бильярд: они играли в бильярд, и тот, кто проиграл, должен был лезть под стол. Один раз Сталин должен был лезть под стол, он отказался: «Пусть Кирка лезет». А она — ей было лет семь — сказала: «Чего это я должна лезть, ты проиграл, ты и полезай». Я думаю, про плевки ей говорила мать, Евгения, уже после возвращения из лагеря. Конечно, когда она вернулась, у неё были очень близкие отношения с дочерью. Семь лет Евгения отсидела в одиночке, она практически разучилась говорить, у неё атрофировались лицевые мышцы... А когда заговорила, то сказала с оттенком гордости: «А всё-таки он меня выпустил!». Кира сказала: «Мама, он подох давно». Но у неё, у Жени, был этот оттенок гордости — что, мол, он свою любовь к ней так проявил. Женщина остаётся женщиной…
К.М.: Да, такие истории удивительны, такая смесь житейского и трагичного. Из таких деталей всё и складывается.
О.Т.: Конечно! Это было счастье, что я успела с Кирой Павловной так пообщаться. Она была замечательной женщиной.
К.М.: Есть ли в книге что-то, что полностью выдумано?
О.Т.: История с Руфиной, однокурсницей Надежды Сергеевны. Никакой Руфины не было. Конечно, история отношений Надежды с Кировым полностью выдумана. Я знала, что Надежда один раз уезжала от Сталина в Ленинград. Подумала, что, вполне возможно, Киров[18] как-то пытался её опекать. Идейная близость Руфины и Рютина[19] — тоже выдуманная деталь.
Конечно, Надежда была знакома с Рютиным, она могла даже знать о его «платформе», она могла читать какие-то материалы, по крайней мере, в Промакадемии об этом документе знали. Но вряд ли Надежда в ней как-то могла участвовать. Доказательств этому, по крайней мере, никаких нет. Но я знаю со слов Иосифа Григорьевича, что сразу же после смерти Надежды Сталин вызвал Товстуху и сказал: «Забери архив». Видно, он ему очень доверял, поскольку в архиве могло быть много интересного. Так или иначе, с тех пор архив бесследно исчез. Товстуху Сталин сделал директором Института Маркса-Энгельса-Ленина. А Рютин был реабилитирован очень поздно, уже в самом конце советской эпохи. Я отыскала его родственницу, она много мне рассказывала, показала дом, где он жил, когда был секретарём Краснопресненского района. Вообще, я настолько вошла в эту тему, что когда проезжаю мимо этих мест, смотрю на этот дом, мне кажется, что я всех их знала.
К.М.: Спасибо огромное. Я очень рад, что это интервью произошло.
О.Т.: И вам спасибо!
Olga Trifonova: "The main thing in an artwork is mystery and distance"
The interview considers several topics, such as the heritage of Yuri Trifonov and the difficulties with the reedition of his books; the emergence of the museum "The House on the Embankment" and the work of Olga Trifonova as its director; Olga Trifonova's book "She, the one", dedicated to the story of Nadezhda Alliluyeva.
Keywords: Yuri Trifonov, the House on the embankment, Yuri Slezkine, Joseph Stalin, Stalinism, Nadezhda Alliluyeva, historical memory
[1] Сергей Алексеевич Баруздин (1926-1991) — советский писатель и поэт, редактор; В 1957-1965 годах секретарь правления Союза писателей РСФСР, с 1967 года — Союза писателей СССР, в 1966-1991 главный редактор журнала «Дружба народов»
[2] Жан Жионо (1895-1970) — французский писатель
[3] Татьяна Аркадьевна Смолянская (1911-2003) — редактор, журналист.
[4] Ральф Шрёдер (1927-2001) — литературовед, редактор. В сентябре 1957 в ГДР года он был арестован, приговорен к десяти годам лишения свободы как глава «партийно-подрывной группы». На встрече славянских литературоведов в Лейпциге в марте 1959 года диссертация Ральфа Шредера была осуждена как «пересмотр теории социалистического реализма». В 1964 году он был освобожден по общей амнистии. Впоследствии был редактором ряда произведений советской литературы, Шредеру удалось продвинуть немецкоязычные публикации произведений ряда советских авторов, в том числе Юрия Трифонова.
[5] Книга Юрия Слёзкина «Дом правительства» рассматривает появление революционного движения, его эволюцию и перерождение. Центральным символом книги оказывается Дом правительства, построенный в 1931 году и предназначавшийся для партийной советской элиты — Юрий Слёзкин анализирует судьбы жителей этого дома, среди которых было много старых большевиков. Этот анализ даёт возможность выстроить картину того, как менялись партия большевиков и идеология большевизма. Дом правительства получил неофициальное название «Дом на набережной», по названию произведения Юрия Трифонова, который в детстве жил в этом доме.
[6] В книге Юрий Слёзкин фактически рассматривает большевизм как апокалиптическую секту. Апокалиптический милленаризм, по определению самого Слёзкина, это вера в то, что мир несправедливости и угнетения кончится в результате катастрофического насилия при жизни нынешнего (или, самое позднее, следующего) поколения (см. https://www.corpus.ru/press/urij-slezkin-svoej-knige-dom-pravitelstva.htm). В книге «Дом правительства» Слёзкин сопоставляет большевиков с различными сектами такого рода, находя в их устройстве много общего.
[7] Тамара Андреевна Тер-Егиазарян (1908-2005) — основательница и первый директор (в 1989-1998) музея «Дом на набережной», жительница дома с 1931 года.
[8] Николай Петрович Каманин (1908-1982) — советский лётчик, генерал-полковник авиации, участник операции по спасению экспедиции парохода «Челюскин» (1934); в 1960-1971 один из руководителей подготовки советских космонавтов. В 1937-1982 жил в Доме на набережной.
[9] Речь идёт о высказывании С.В. Лаврова, сделанном в Волгограде во время встречи с ветеранами Великой Отечественной войны: «Я абсолютно согласен с тем, что историю нельзя трогать. Кстати, нападки на Сталина как на главного злодея, сваливание в одну кучу всего, что он сделал в довоенное время, во время, после войны – это ведь тоже часть той самой атаки на наше прошлое, на итоги Второй мировой войны» Цит.по: ТАСС «Лавров: нападки на Сталина как на главного злодея — часть атаки на наше прошлое» https://tass.ru/obschestvo/12252695
[10] Надежда Сергеевна Аллилуева (1901-1932) — жена Иосифа Сталина (в 1918-1932), дочь революционера Сергея Яковлевича Аллилуева (1868-1945). В 1917 году после возвращения из ссылки Сталин некоторое время жил в квартире Сергея Аллилуева, с семьёй которого уже был знаком. Брат Надежды — Павел Аллилуев (1894-1938), участник Гражданской войны, военный деятель. Внезано умер в рабочем кабинете 2 ноября 1938.
[11] Кира Павловна Политковская (Аллилуева, 1919-2009) — дочь Павла Аллилуева и Евгении Земляницыной, актриса. В январе 1948 арестована (вскоре после ареста своей матери), отправлена в ссылку в г. Шую, освободилась в 1953.
[12] Иосиф Григорьевич Аллилуев (1945-2008) — кардиолог, доктор медицинских наук, заслуженный деятель науки РСФСР. Сын Светланы Аллилуевой (1926-2011), внук Надежды Аллилуевой и Иосифа Сталина.
[13] Евгения Александровна Аллилуева (Земляницына, 1898-1974) — жена Павла Аллилуева. В 1947 была обвинена в отравлении мужа (спустя девять лет после его смерти). Была проведена эксгумация, которая не обнаружила следов яда, но это не повлияло на исход дела. Земляницына провела шесть лет в одиночной камере, освобождена в 1954. Евгения Земляницына является одной из героинь книги Юрия Слёзкина «Дом правительства».
[14] Станислав Францевич Реденс (1892-1940) — деятель советских спецслужб (ВЧК-ОГПУ-НКВД) с 1918 года, с 1919 — на руководящей работе; с июля 1931 по февраль 1933 — полпред ОГПУ по Украинской ССР — председатель ГПУ УССР. Один из организаторов «Большого террора» в Москве и Подмосковье. Был одним из организаторов сфабрикованного процесса над Зиновьевым и Каменевым, также процесса по делу Рютина. Один из организаторов репрессий в РККА в 1937—1938 годах. Арестован в ноябре 1938, расстрелян.
[15] Иван Павлович Товстуха (1889-1935) — революционер, с 1921 — заведующий секретариатом И.В. Сталина, впоследствии, занимая разные должности, оставался одним из наиболее близких к Сталину людей. Дочь Товстухи, Татьяна Ивановна, сотрудник музея «Дом на набережной», автор мемуаров «Дом на набережной: люди и судьбы»
[16] Мария Анисимовна Сванидзе (1889-1942) — жена Алёши (Александра) Сванидзе. Арестована в 1939 и приговорена к восьми годам лишения свободы за то, что «скрывала антисоветскую деятельность своего мужа, вела антисоветские разговоры, осуждала карательную политику Советской власти и высказывала террористические намерения против одного из руководителей Коммунистической партии и Советского правительства». Расстреляна.
Александр (Алёша) Сванидзе (1886-1941) — старый большевик, революционер, брат первой жены Сталина, Екатерины. В 1921-1922 – народный комиссар финансов ЗСФСР (Закавказской советской федеративной социалистической республики, частью которой была Грузия), в 1924-1935 — советский торговый представитель в Германии. В 1935-1937 – заместитель председателя правления Внешторгбанка СССР. Арестован в 1937, расстрелян.
[17] Екатерина (Като) Семёновна Сванидзе (1885-1907) — первая жена И.В. Сталина (в 1906-1907).
[18] Сергей Миронович Киров (Костриков) (1886-1934) — революционер, советский государственный деятель, Первый секретарь Ленинградской партийной организации (в 1927-1934). Убит 1 декабря 1934 в коридоре Смольного, недалеко от рабочего кабинета. Убийство Кирова было использовано Сталиным как повод к началу политики государственного террора.
[19] Мартемьян Никитич Рютин (1890-1937) — советский политический деятель, с 1927 кандидат в члены ЦК ВКП(б). В 1928, не приняв идею индустриализации, поддержал Николая Бухарина и «правую оппозицию», которая считала преждевременным свёртывание НЭПа. В октябре 1930 исключён из партии «за предательски-двурушническое поведение и попытку подпольной пропаганды право-оппортунистических взглядов», снят с должности руководителя «Союзкино», которую занимал с марта 1930. В ноябре 1930 арестован по обвинению в антисоветской агитации, но освобождён в январе 1931. Вскоре после освобождения вместе с несколькими старыми большевиками создал нелегальную организацию «Союз марксистов-ленинцев», имевшую цель противостоять диктатуре Сталина, написал несколько текстов, раскрывавших его идеи. Арестован в 1932, приговорён к десяти годам тюремного заключения. В 1936 произошёл пересмотр дела Рютина в связи с начавшимися процессами против Льва Каменева и Григория Зиновьева. Рютин приговорён к расстрелу 10 января 1937, расстрелян в тот же день.
コメント