Тесля А. А. Безвременье: несколько слов о «Глухой поре листопада» Юрия Давыдова
Андрей Тесля, к.филос.н., c.н.с. ИГН БФУ им. И. Канта,
научный руководитель Центра исследований русской мысли ИГН БФУ им. И. Канта mestr81@gmail.com
WITHOUT TIME: A FEW WORDS ABOUT “THE DEAF PORO OF THE LEAFFALL” BY YURI DAVYDOV
Andrey Teslya
Candidate of Philosophical Sciences, Senior Research Fellow, Scientific Director of the Research Center for Russian Thought, Institute for Humanities, Immanuel Kant Baltic Federal University Address: Chernyshevsky Str., 56, Kaliningrad, Russian Federation 236022
E-mail: mestr81@gmail.com
Эссе посвящено одному из наиболее значимых советских романов 1970-х – «Глухая пора листопада» Юрия Давыдова. Этот роман, посвященный последним годам «Народной Воли», далеко выходит за пределы исторической беллетристики – являясь формой художественного осмысления прошлого. Долговечность романа связана с тем обстоятельством, что Давыдов не пытается в косвенной форме говорить о современности посредством материала прошлого, а прошлое бросает разнообразные аллюзии на меняющуюся современность.
Ключевые слова: «Народная Воля», народничество, политическая реакция, провокация, террор.
The essay is dedicated to one of the most significant Soviet novels of the 1970s - "The Deaf Time of Falling Leaves" by Yuri Davydov. This novel, dedicated to the last years of Narodnaya Volya, goes far beyond the bounds of historical fiction - as a form of artistic comprehension of the past. The longevity of the novel is associated with the fact that Davydov does not try to talk indirectly about modernity through the material of the past, but the past throws various allusions to the changing modernity.
Keywords: "Narodnaya Volya", populism (narodnichestvo), political reaction, provocation, terror.
Недавно довелось медленно прочесть, в промежутке дел, одну из главных книг 1970-х – «Глухая пора листопада» Давыдова, о 1883 – 1885 гг., последних днях «Народной Воли».
«Глухая пора листопада» – книга о закончившемся. Длинный эпилог эпохе. Когда вроде бы прошедшее время – ушло только что, всё и почти все еще здесь, по крайней мере так кажется. И вместе с тем все уже – нет, не осознают, но – ощущают, переживают, что время успело радикально измениться.
Осознание – вообще очень сложная тема, оно слоисто, не только постепенно – и не окончательно ни в один момент. Другое дело, что окончательно – для «современников», потом уже речь идет о тех, кто осознает нечто, чему не был современником по крайней мере в астрономическом смысле со-временности.
Осознание идет вслед за ощущением – переживанием, чувством, что реальность изменилась – там даже, где сознание говорит, что вроде бы все неизменно – и нет никаких оснований, но вопреки этому переживание говорит другое – и тогда уже остается попытаться осознать, что же именно переменилось.
И не только об эпилоге, а о тупике.
Стандартная характеристика гласит, что книга – о конце «Народной Воли», о трагедии и грязи провокаторства и двойного шпионства, о том, как подпольное общество и тайная полиция пронизывают друг друга.
Все преет, как палые листья поздней сырой осенью.
Книга о Дегаеве и Судейкине, о Плеве, вроде бы не противящемся покушению на своего шефа, графа Толстого, и рассчитывающем на удачный для террористов исход и т.д.
Но вообще-то об этом, даже говоря лишь формально – лишь первая часть книги, меньше половины.
А вся вторая часть – бросающая отсвет на первую, объясняющая ее – это история «после конца», в тупике.
При этом тупике для всех – для революционеров – явном, когда они пытаются еще действовать так, как действовали ранее – но то, что удавалось парой лет ранее, теперь ведет лишь от провала к провалу. Ощущения и переживания тупика в смысле невозможности опереться, найти источник силы.
Но и тупика власти – у которой нет будущего, в которую не верят ее собственные слуги – не верят в ее принцип, не верят в справедливость, в оправданность своих дел – каждый служит в первую очередь себе самому. И на того, кто бескорыстно верует в эту власть – смотрят с недоумением и подозрением, испытывая самое простое и понятное чувство – непонимание и от этого тревогу, от невозможности определить подлинный мотив – ведь не может же человек на полном серьезе веровать в те истины, которые ею возглашаются, это ведь просто набор слов, о котором договорились, к которому привыкли – или за который держатся, страшась худшего будущего.
В книге – поразительный Л. Тихомиров, написанный не только любовно – но и намного лучше, глубже, чем предстает по документам. Впрочем, дневников Тихомирова Давыдов не знал и знать не мог, судил по мемуарам и публицистике – не очень многочисленным – что помогало ему вложить в своего героя то, что он сам хотел – и, кажется, многое от себя.
И в итоге Тихомиров оказывается – нет, разумеется, далеким от всякого идеального, но именно близким и понятным героем – принимающим существующий порядок вещей, отрекающийся от своего прошлого – но не предающий своих товарищей, выполняющий всю меру должного – а дальше действующий за себя, так, как считает верным. Верным себе, а не прошлому – тем более прошлому общему, тому, образ которого он сам создавал ранее.
«Глухая пора…» – об остановившемся времени, когда нет надежды – той, которая имеет измерение в конкретной жизни, которая может вылиться в действие здесь и сейчас. Благие намерения ни к чему не ведут. Тихомирову готовы в любую минуту поверить, что он предал или готов предать – но не могут поверить, что он действительно убежден в том, что говорит – даруют прощение и определяют под надзор. Честный и умный подполковник охранки сознает, что он едва ли не единственный в своей среде, кому на самом деле важно дело – кто предан монарху, честно служит и пытается как-то учитывать рабочий вопрос еще до того, как он стал проблемой, надеется на «социальную монархию». Лопатин ничего не может с собой поделать, не может жить с самим собой – и кидается в авантюру, чтобы в конце концов погубить вместе с собой множество тех, кто доверился ему. Умный профессор бормочет в итоге благоглупости о единении царя и свободного народа, избавленных от средостения бюрократии.
Один переходит от революции к служению престолу, другой – пытается принести благо на своем месте, третий – стремится вернуть революции ее былую чистоту и веру, выздороветь от дегаевщины, четвертый – рисует утопические картины, убеждая в их реальности от обратного, от несостоятельности или неприемлемости альтернатив.
Все они бессильны – независимо от того, кто из них прав.
Как бессилен и вроде бы единственный герой, вынутый из марксистской схемы, за которым будущее – механик, фабричный рабочий Нил Сизов. Ведь у него самого – не только бессилие, но и стремление сбежать из всего радикального кипения, забыть свое прошлое, зажить тихой жизнью – на обочине истории. Но и у него это не выходит – его затягивает вновь в водоворот общей гибели, он буквально – физически, торопясь, ускоряя ход в толпе – пытается вывернуться, сбежать от истории, которой уже ранее коснулся, теперь – разминуться с ней, но судьба вталкивает его обратно.
У «Нила Сизова» есть будущее – как велит сказать марксистский взгляд – как у рабочего класса, но Давыдова интересует конкретный Нил – и у этого Нила нет никакого будущего, нет своего места даже на каторге, где ему некуда примкнуть, ни одна группа арестантов – не его.
В безвременье не оказывается не только времени, но и места – ведь оно предполагает обживание, освоение – то есть дление и движение во времени. Там нет возможности уповать на будущее не «вообще», а имеющее свое, конкретно-человеческое измерение – то, которое включено в твою жизнь, как часть ее.
И остается выход только в частное – тот побег, который почти удался Нилу, к его Саше и старику-тестю, обходчику жд-путей, в шестидесяти верстах от Москвы, с прочным домом, на каменном основании.