Стыкалин А.С. Итоговая работа В.Я. Гросула по внешнеполитической истории Бессарабии. Рец.: Гросул В.Я. Бессарабия в международных отношениях Нового времени. Кишинев, 2018. 476 с.
Аннотация. Географическое положение Бессарабии неизменно делало ее объектом внешнеполитических устремлений разных стран. Работа известного историка В.Я. Гросула посвящена месту этого края в системе международных отношений в Новое время вплоть до включения его в состав Румынии в 1918 г.
Ключевые слова: Междуречье Днестра и Прута, Молдавия, Османская империя, Российская империя, русско-турецкие войны, Бессарабская губерния, Румыния, международные отношения в Юго-Восточной Европе.
Сведения об авторе: Стыкалин Александр Сергеевич – кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН; zhurslav@gmail.com
A. Stykalin The final work of V.Ya. Grosul on the foreign policy of Bessarabia. Rev.: Гросул В.Я. Бессарабия в международных отношениях Нового времени. Кишинев, 2018. 476 с.
Abstract. The geographical position of Bessarabia invariably made it an object of foreign policy aspirations of various countries. The work of the significant historian V.Ya. Grosul concentrates on the place of this region in the system of international relations up to its incorporation into Romania in 1918.
Keywords: Interfluve of the Dniester and Prut, Moldova, Ottoman Empire, Russian Empire, Russian-Turkish wars, Bessarabia province, Romania, international relations in South-Eastern Europe
Stykalin Alexandr – Cand.in History, Coordinating researcher, Institute of Slavic Studies, RAS zhurslav@gmail.com
Предмет рецензируемой книги, последней прижизненно опубликованной монографии известного российского и молдавского историка Владислава Якимовича Гросула (1939 – 2022), – внешнеполитическая история Пруто-Днестровского междуречья, края, который в силу своего пограничного положения в сфере влияния разных государств (и в том числе крупных империй – Российской и Османской) на протяжении всей своей не только новой, но и новейшей истории был напрямую втянут в систему международных отношений. Этому способствовали и сугубо географические факторы – близость как к Черному морю, так и к важнейшей речной магистрали Центральной и Юго-Восточной Европы – Дунаю. Вопрос о судьбах Бессарабии – такое название прочно закрепилось за всем Пруто-Днестровским междуречьем только с его вхождением в 1812 г. в состав Российской империи – неоднократно входил в повестку дня международных конгрессов, становился предметом международных договоров. Этот край не раз служил своего рода «картой» в игре между крупными державами, отстаивавшими свои интересы как в Дунайско-Карпатском регионе, так и на Балканах. Внешний фактор накладывал свой отпечаток и на проявления внутренней жизни в регионе, на его экономическое развитие.
Как явствует из предисловия, замысел книги возник у Владислава Якимовича еще в 1970-е годы при работе над проектом «Формирование границ России с Турцией и Ираном. XVIII– начало XX вв.». Но в полной мере реализован он был автором позже, в 2010-е годы, на новом багаже, с привлечением большого материала из архивов Москвы, Петербурга, Кишинева, Бухареста и с учетом историографии последних десятилетий.
В древности земли Пруто-Днестровского междуречья относились к территории проживания даков, сформировавших собственную государственность, достигшую наивысшего расцвета при полководце Дечебале, современнике римского императора Траяна. Позже через эти земли проходило «великое переселение» народов. В.Я. Гросул не мог обойти стороной вопроса об этногенезе молдаван, активно дискутируемого в научной литературе. Ему кажется более убедительной версия тех историков, согласно которым предки современных молдаван пришли в юго-восточные предгорья Карпат и стали оседать дальше, в Междуречье, переселившись с Запада, с территорий, которые ныне занимает край Марамуреш, чему предшествовали миграции румыноязычного населения с юга, из-за Дуная. Комментируя господствующие в румынской науке представления о континуитете (беспрерывном проживании со времен Римской империи) проторумынского населения на землях сегодняшней Румынии, автор соглашается с тем, что к северу от Дуная романизованное население не могло не присутствовать, но оно едва ли было сколько-нибудь значительным, иначе его присутствие было бы зафиксировано более широким кругом раннесредневековых источников (С. 275-276).
В систему международных отношений Причерноморья и Восточной Европы Пруто-Днестровское Междуречье вошло в Средние века, когда за доминирование в районах Нижнего Подунавья вели борьбу разные силы, включая Польшу (а затем польско-литовское государство, Речь Посполиту), Венгрию и Венецию. Молдавское княжество, образованное в 1350-е годы и включившее в себя земли будущей Бессарабии, как известно, достигло вершин своего могущества во второй половине XV в., при господаре Стефане Великом, но в дальнейшем, столкнувшись с османским давлением, оно начинает терять одну территорию за другой. Еще при жизни Стефана, в 1484 г. османы захватили крепость Белгород в устье Днестра и ключевой придунайский торговый город Килию, создав первые в регионе райя – территории, непосредственно подчиненные турецким султанам. В 1538 г., после первого свержения молдавского господаря Петра Рареша, турки отторгли более северные земли правобережья Днестра, построив крупную крепость в Бендерах, сохранившуюся (как и крепость в Белгороде-Днестровском) по сегодняшний день. Территории южнее Бендер были переданы осколку Золотой Орды и вассалу Крымского ханства, буджакскому Ногайскому ханству, которое контролировало их почти 300 лет с некоторыми перерывами, оставаясь источником постоянных угроз для соседей. В конце XVI в. османы превратили в райя земли, где была построена мощная крепость Измаил, а несколько позже местность в устье Прута при его впадении в Дунай, где сегодня находится г. Рени. Тем самым Молдавское княжество было фактически оторвано от Черного моря и утратило прямой контроль над выходом к Дунаю, под непосредственным управлением осман оставались вплоть до начала XIX в. наиболее населенные и экономически значимые города региона – Килия и Аккерман. Причем территориальные потери княжества на этом не закончились.
С образованием райя этнический состав населения в регионе менялся в пользу мусульман, в том числе за счет больших гарнизонов в крепостях. Ссылаясь на первые переписи, проводившиеся русской военной администрацией на оккупированных землях во время русско-турецких войн, В.Я. Гросул пытается доказать, что с учетом населения крепостей в XVIIIв. мусульмане в междуречье Днестра и Прута преобладали над христианами. При этом следует иметь в виду, что на бессарабских землях Молдавского княжества плотность населения была значительно ниже, чем в Запрутской Молдове, в междуречье Прута и Днестра проживало примерно около 20% населения княжества. С другой стороны, те же переписи фиксируют неуклонный рост народонаселения в регионе – и это несмотря на разорительный характер русско-турецких войн, сопровождавшихся масштабными миграциями, и на продолжавшиеся вплоть до начала XIX в. разрушительные набеги буджакских ногайцев, угонявших часть населения в рабство.
Русское государство, как известно, уже при Петре Великом активизирует свою политику на днестровско-прутском направлении. В.Я. Гросул отмечает, что Прутский поход 1711 г., по замыслу Петра, был призван сыграть свою роль в объединении сил православных народов в противостоянии османам. Автор напоминает о существовавших планах освобождения Молдавского княжества из-под османского сюзеренитета и присоединения его к России на правах широкой автономии. Завершившись поражением русских войск, Прутский поход вместе с тем был воспринят османами как серьезный вызов своим позициям в регионе, в целях укрепления которых они отторгают от княжества территории на севере Междуречья, где создается Хотинская райя, а после заключения Кючук-Кайнарджийского мирного договора 1774 г. княжество теряет и Буковину, оккупированную войском Габсбургов (пытавшихся воспрепятствовать дальнейшей российской экспансии в юго-западном направлении), а затем интегрированную в состав владений венского двора. В итоге к 70-м годам XVIII в. Молдавское княжество включало в себя менее половины Пруто-Днестровского междуречья, а на остальной территории находились 4 райя (Хотинская, Бендерская, Аккерманская и Измаильская) и земли буджакских ногайцев. Центральная власть в Стамбуле не обладала эффективными рычагами для того, чтобы сдерживать самоуправство местных пашей, управлявших придунайскими и приднестровскими райя – они обладали немалой самостоятельностью.
Пророссийские настроения в Молдавии XVIIIв., отмечает В.Я. Гросул, проявились не только у определенной части элиты, показательно и вступление молдаван во время войн в отряды добровольцев, которые сражались на стороне русской армии. Автор приводит документы, свидетельствующие о наличии в среде молдавского боярства и высшего духовенства сильной прорусской партии, рассчитывавшей на российское покровительство перед лицом разорительных злоупотреблений греков-фанариотов, поставленных Стамбулом во главе вассальных Дунайских княжеств (неоднократные депутации – особенно в периоды русско-турецких войн – в Петербург с просьбами о принятии Молдавии под российскую протекцию). Фанариотская система власти, создававшая механизмы для выкачивания из вассальных княжеств огромной части национального богатства, поскольку фанариотам приходилось компенсировать собственные расходы, связанные с приобретением господарского трона или «хлебного» места при дворе, не была эффективна для экономики, что только усиливало влияние пророссийских сил. Автор, впрочем, признает недовольство населения злоупотреблениями не только фанариотов, но русских военных администраций (с. 303), а в более широком плане – крайне разорительный для экономики характер частых русско-турецких войн, учитывая не только постой оккупационных войск, но и отвлекавшее от сельхозработ привлечение обеими воюющими сторонами местного населения на строительство и укрепление фортификационных сооружений.
Большое внимание в работе уделено предпосылкам новой русско-турецкой войны 1806-1812 гг., совпавшей по времени с наполеоновскими войнами. В этот период Бессарабия, по расхожему определению, бытующему в румынской и современной молдавской историографии, становится «разменной монетой» в геополитических играх великих держав, стремившихся к ослаблению влияния Оттоманской империи, при этом трудно оспорить тот факт, что наиболее наступательную политику проводила наполеоновская Франция.
Говоря о стремлении Российской империи в этот период к новым территориальным приращениям в юго-западном направлении за счет земель Османской империи, следует заметить, что позиция Санкт-Петербурга претерпевала колебания с изменением расклада сил на европейской арене, причем проекты, нашедшие отражение на бумаге, корректировались с учетом реальной политики. Автор ссылается на министра иностранных дел В.П. Кочубея, заметившего в 1802 г., что «Россия в пространстве своем не имеет уже нужды в расширении», тем более что «нет соседей покойнее турков и сохранение сих естественных неприятелей наших должно действительно впредь быть коренным правилом нашей политики». В другой его записке речь шла о том, что турки (как и шведы), будучи «нашими природными неприятелями», «по своей слабости не могли нам быть опасны», поэтому Россия заинтересована оставить их «в нынешнем положении», а в случае раздела Османской империи ей надлежало наблюдать за тем, чтобы «Молдавия и Валахия не достались Австрии, а составили единое государство». В случае невыгодного для Российской империи нарушения равновесия она не могла, однако, оставаться в бездействии: «Если бы Франция или Австрия задумали усилиться за счет Турции, то и нам не следовало бы оставаться сложа руки» (с. 32-33).
Комментируя записки первого российского министра иностранных дел, возглавившего ведомство в момент его основания, В.Я. Гросул замечает, что в начале XIX в. «Турция, действительно, не представляла для России сколько-нибудь значительной угрозы» (с. 33). Однако в свете вышесказанного о том, что у Российской империи не было «нужды в расширении» за счет османских владений, и бытующей также в историографии версии о том, что она выступала защитником интересов Молдавского княжества перед лицом османских требований, направленных на превращение всё новых её территорий в турецкие райя, возникает резонный вопрос о мотивах, ввергнувших Россию в очередную и при том весьма длительную, растянувшуюся на целых 6 лет русско-турецкую войну. Как эта взятая Россией на себя миссия защитницы православных сочетается с последующим расчленением княжества и включением всего междуречья в состав своей империи? Не послужила ли забота о судьбах православных (иногда публично декларировавшаяся) только ширмой, за которой скрывалось экспансионистское стремление не отстать от других держав в борьбе за доминацию в регионе?
Отмечая наметившуюся чуть ранее, на рубеже веков, тенденцию к достижению договоренностей России с османами, вылившуюся в целый ряд конкретных соглашений (в том числе в интересах стабилизации положения в Дунайских княжествах), автор, опираясь на документы, показывает роль французского фактора в новом обострении отношений двух держав.
Экспансия Наполеона на Адриатике, захват его войском Истрии и Далмации были знаком усиления французского влияния в Юго-Восточной Европе, что проявилось и в попытках вовлечения Турции в антироссийские внешнеполитические комбинации, что угрожало нарушением статус-кво, установленного по итогам предшествующих русско-турецких войн (первым свидетельством нарушения прежних соглашений послужило несогласованное с Россией смещение господарей Дунайских княжеств). В Петербурге обращали внимание на военные приготовления турецкой стороны (укрепление крепостей в Хотине и Бендерах, увеличение воинских контингентов в них). В сложившихся условиях Россия встала на путь дипломатического давления: Александр I в своей депеше послу в Стамбуле А.Я. Италинскому (февраль 1806 г.) потребовал получить от Порты объяснения, заявив, что в противном случае русские войска немедленно будут введены в Молдавию (с. 42). Османы заверяли, что военные приготовления не направлены против России, имея целью воспрепятствовать расширению сербского восстания и принять меры предосторожности на случай вторжения французов. С российской стороны звучали требования призвать к порядку слишком самостоятельного видинского пашу, блокировав его возможное вторжение в Валахию, чей господарь К. Ипсиланти в сложившейся ситуации обращался за помощью к Петербургу. Командированный в Дунайские княжества дипломат К. Родофиникин в записке сентября 1806 г. предлагал осуществить превентивную военную акцию: русские войска должны перейти Днестр – «не для завоевания, но для отклонения Порты от пагубного союза с Францией и дабы принудить ее к выполнению существующих постановлений». При этом и он не заводил речи о каких-либо территориальных приобретениях, пока «дела с Францией не примут желаемого оборота», напротив, он предлагал заключить мир с Турцией, если она проявит готовность (с. 45). Приводимые автором документы показывают стремление осман уладить конфликты мирным путем за столом переговоров, не забывая в то же время (как, впрочем, и Россия) и о военных приготовлениях.
В дальнейшем обострении сыграл свою роль запрет Османской империей русским военным судам проходить через черноморские проливы, что было воспринято не просто как стремление усилить собственные стратегические позиции, а как курс на разрыв с Россией в угоду не только Франции, но и Англии, чей флот доминировал в Средиземноморье. В октябре 1806 г. русские войска без объявления войны перешли Днестр. Если ранее Россия вмешивалась во внутренние дела румынских княжеств лишь по согласованию с турками, то теперь она открыто пошла на удаление от власти профранцузски настроенных сановников. Порта, не заинтересованная в войне с Россией, официально объявила ее только в конце декабря. Целью военной кампании с российской стороны изначально было объявлено добиться от турок строгого соблюдения соглашений, возвращения Молдавскому княжеству некоторых отнятых у него и переданных османским райя земель. В депеше российского МИДа армейскому командованию давались разъяснения о том, что «княжества сии заняли мы временно, не в том намерении, чтоб присоединить оные к России и не с тем, чтоб отторгнуть их от Порты, но чтоб восстановить их права и доселе существовавший порядок, признавая их, как и прежде, в подданстве Порты» (С. 51-52). О том, что в планы России не входит нарушение целостности Оттоманской империи, было сказано и в письме министра иностранных дел А.Я. Будберга в Стамбул (С. 55-56).
Прорусский господарь К. Ипсиланти призывал жителей Валахии к встрече русских войск хлебом-солью. Однако не только в кругах боярства румынских княжеств, но и в столицах ряда европейских держав была проявлена обеспокоенность в связи с их вводом и продвижением. Российской дипломатии, как отмечает автор, пришлось объяснять при венском дворе, что у императора «нет ни малейшего намерения завоевывать что бы то ни было у Турции, а военная оккупация Молдавии и Валахии имеет единственной целью принудить Порту восстановить отношения, ранее существовавшие между нею и Россией в силу договоров» (С. 55). За принуждением осман к выполнению своих обязательств перед Россией стояло очевидное стремление не позволить усилиться иным влияниям в Стамбуле.
Боевые действия в Междуречье происходили в районе Измаила. В.Я. Гросул пишет о том, что русская армия была принята населением хорошо, так как избавляла его от турецкого господства, фанариотского режима, турецко-татарских и ногайских набегов. Признавая факты саботажа антирусских боярских группировок как реакцию на злоупотребления военной администрации, автор вместе с тем не углубляется в вопрос о том, как оккупационный режим сказался на положении крестьян, отвлекавшихся от посевных работ на фортификационное строительство, предоставлявших в больших объемах оккупационному войску продовольствие и фураж. В источниках, и прежде всего русских, в этом плане нет недостатка[1]. По мере того, как война затягивалась, неизбежно сопутствовавшие ей разорения уже никак не могли способствовать усилению пророссийских настроений.
Поскольку война затягивалась, территориальные проблемы, как показывает В.Я. Гросул, вырисовывались всё более рельефно, а экспансионистские аппетиты Российской империи росли – разумеется, с учетом планов и интересов других игроков на международной арене. Тильзитский мир, навязав России признание всех завоеваний Наполеона и подключение к континентальной блокаде Англии, вместе с тем дал взамен согласие Франции перестать оказывать помощь Турции в войне с Россией. Уход русских войск за Днестр выглядел бы в этих условиях как бессмысленная уступка. Более того, территориальные приобретения за счет Турции могли бы до некоторой степени оправдать в глазах высшего русского общества непопулярный мир с наполеоновской Францией. В интересах усиления собственных позиций на переговорах с французами российская сторона не скрывала своих претензий не только на Пруто-Днестровское междуречье (это было минимумом желаний), но и на земли за Прутом. Был составлен даже план разделения приобретенных румынских княжеств на 4 губернии (С. 63), что, впрочем, не исключало предоставления им определенной автономии. Особую значимость для России приобретал контроль над устьем Дуная. Как писал уже на более позднем этапе войны Александр I командовавшему Молдавской армией генералу Н.М. Каменскому, заключить мир, довольствуясь «иною границею, нежели Дунай, я не нахожу ни нужды, ни приличия» (С. 66). Если в начале войны император занимал в вопросе о будущих границах империи достаточно сдержанную позицию, то со временем, как показывает В.Я. Гросул, она радикализируется.
В ноябре 1807 г. Александр официально донес до Наполеона свое требование о сохранении за Россией румынских княжеств. Судьба Молдавии и Валахии, как показывает автор, стала предметом настоящего торга между русской и французской дипломатией. Наполеон требовал взамен согласия на на расчленение Пруссии и фактического контроля над черноморскими проливами, к чему в Петербурге не были готовы. Зная о притязаниях России на земли Дунайских княжеств, Англия и Австрия выдвигали свои условия. В Лондоне требовали разрыва России с Францией и прежде всего ее отказа от участия в континентальной блокаде. У Вены были виды на Малую Валахию (Олтению), уже входившую в состав габсбургских владений в 1718-1739 гг. Что касается Бессарабии, то на фоне притязаний Петербурга на запрутские земли ее вхождение в состав Российской империи воспринималось как что-то вполне предрешенное. Франко-российская Эрфуртская конвенция 1808 г. признавала за Россией право на земли румынских княжеств. При этом Франция, как отмечает В.Я. Гросул, вела двойную игру, контактируя и со Стамбулом, заверяя его в поддержке. Французское влияние в регионе росло.
Неготовность Стамбула идти на уступки России вели к возобновлению в 1809 г. активных боевых действий. Военные победы (взятие ряда турецких крепостей) создавали основу для дальнейшей эскалации. Как явствует из приведенных В.Я. Гросулом предписаний армейских властей, а также документов российского МИДа, отражающих взаимоотношения России с Австрией и Францией, в 1810 г. в Петербурге считали программой-максимум полное овладение румынскими княжествами (С. 65). Поумерить имперские аппетиты заставляло не столько сопротивление осман, сколько позиция Вены, едва ли готовой уступить без боя Малую Валахию и вообще крайне не заинтересованной в закреплении российского присутствия в приграничных землях. Наполеон в свою очередь понимал, что его чрезмерная уступчивость России может нарушить баланс в отношениях Франции с Австрией. Пытаясь теснее привязать к себе венский двор, французский император обещал ему содействие в обеспечении контроля над устьем Дуная и усилении австрийских позиций в княжествах.
Между тем, международная обстановка оставалась очень сложной, требуя от всех сторон, в том числе от российской, проведения более гибкой линии. Приближение войны России с Наполеоном ускорило заключение ею мира с Османской империей. Посол в Париже А.Б. Куракин требовал «как можно скорее заключить, чего бы это нам ни стоило, мир с Портой, чтобы получить возможность сосредоточить только на Франции всё наше внимание и все усилия» (С. 67). В Петербурге всё более осознавали проблематичность осуществления программы-максимум, поскольку перед лицом казавшегося всё вероятнее нападения Наполеона пришлось перебрасывать войска из княжеств к границам Пруссии. Аппетиты пришлось поумерить, сведя их к стремлению овладеть Молдавским княжеством (на юго-востоке по реке Сирет). За отказ от притязаний на Валахию предполагалось потребовать от осман при подписании мирного договора определенной денежной суммы. Установка самого императора Александра была выражена в его рескрипте: «Мир, неприличный достоинства России, будет для неё более вреден, нежели полезен». При том, что проходили переговоры, не прекратились и боевые действия, выступая фактором давления российской стороны. В условиях, когда османы не были склонны идти на большие уступки, а угроза вторжения Наполеона делалась всё актуальнее, медлить с заключением договора было никак нельзя. Согласно Бухарестскому миру, подписанному в середине мая 1812 г. (за полтора месяца до прихода наполеоновских войск), новая граница между владениями Российской и Османской империй прошла по реке Прут, Россия получила Пруто-Днестровское междуречье с выходом к Дунаю, т.е. была реализована только программа-минимум.
В своих работах, включая рецензируемую итоговую монографию, В.Я. Гросул полемизирует с румынско-молдавскими историками, делающими акцент на негативных последствиях Бухарестского мира, расчленившего Молдавское княжество и обособившего бессарабских молдаван от их запрутских соплеменников, оставившего их вне тех процессов формирования единой румынской нации, которые развернулись в XIXв. (что в условиях всё более массированной политики русификации вело к утрате национальной идентичности). По его мнению, позитивные стороны вхождения в пространство Российской империи перевешивают, ибо жители Пруто-Днестровского междуречья были на 100 лет ограждены от разорительных войн и многолетних периодов оккупаций, сдерживавших развитие экономики в крае. Присоединение к России не только создало условия для поступательного экономического роста, подъема благосостояния увеличивавшегося населения. Освободившись от османского контроля (не говоря уже о ногайских набегах), край оказался в системе более развитой цивилизации (С. 77), тем более что, с насильственным выселением ногайцев и освобождением крепостей, в Пруто-Днестровском междуречье фактически не осталось мусульманского населения. Положительную роль сыграла и ликвидация чересполосиц, когда земли, принадлежавшие райя и ногайской орде, перемежались с владениями молдавского боярства, не составляя с ними целого в административно-правовом отношении.
Как известно, с вхождением Пруто-Днестровского междуречья в состав Российской империи краю вначале предоставляется определенная автономия с учетом местных особенностей и действием (в определенных пределах) традиционного молдавского права. При формировании системы управления новой территорией российские власти стремились превратить Бессарабию в своего рода витрину своей политики, способную показать народам Юго-Восточной Европы, остававшимся под более или менее жестким османским контролем, плоды попечительства великой православной державы. Как писал император Александр I своим чиновникам, «желая устроить участь и благоденствие сего края, основав оное на внутреннем благоустройстве и на местных обычаях и законах, повелеваю Вам обратить неусыпное попечение на прекращение злоупотреблений, отягощающих народ бессарабский, строго взыскивая за малейшее нарушение прав и преимуществ оному предоставленных» (С. 82-83). Веление государя, впрочем, нисколько не прекратило злоупотреблений и коррупции, особенно живописно и язвительно описанных в многократно издававшихся записках Ф.Ф. Вигеля, в 1820-е годы несколько лет служившего вице-губернатором Бессарабской области – мемуарист был зачастую склонен выводить истоки негативных явлений из обычаев и нравов молдавского боярства[2].
При том, что среди молдавского боярства изначально имелась сильная прорусская группировка, а сам характер правления в крае был довольно либеральным, на настроениях местной элиты сказывалось то, что многие ее представители имели земельные владения по обе стороны Прута и возникновение границы по реке затрудняло перемещения, вносило осложнения в давно сложившийся товарообмен между разными частями некогда целостного экономического пространства, в конце концов лишало их немалых доходов. И хотя никакого «железного занавеса» в первые десятилетия не существовало, многим приходилось делать выбор, связать ли свою дальнейшую деятельность преимущественно с запрутским Молдавским княжеством или с Бессарабией, превращенной в российскую провинцию. После падения Москвы возникают слухи о возобновлении русско-турецкой войны, да и после победы над Наполеоном, на Венском конгрессе османы предпринимают попытку оспорить вхождение Бессарабии в Российскую империю. Всё это вызывало нервозность в крае, способствовало переселению населения (не только бояр, но и бегству крестьян) за Прут. Правда, через несколько лет, с поражением выступления этеристов и неудачей восстания Т. Владимиреску в 1821 г., возникает и обратная миграция – в Бессарабию, поскольку на фоне происходящего в Дунайских княжествах она казалась более спокойным краем.
В 1818 г. император непосредственно посетил Бессарабию. Краю был обещан «особый образ управления» и дарован Устав (свод законов), предполагавший среди прочего ведение делопроизводства на двух языках. В.Я. Гросул напоминает о том, что в разработке положения об административном устройстве Бессарабии участвовал И. Каподистрия, у которого за плечами был опыт преобразований на Ионических островах, а кроме того, он неплохо знал опять же по собственному опыту традиции и административное право Дунайских княжеств. Элементы прежней молдавской системы управления сохранялись прежде всего на низовом и среднем уровне. На более высоком уровне функционировал Верховный совет области, приобщавший молдавское боярство к управлению краем.
В формировании системы управления Бессарабией автор видит элементы конституционализма, проявлявшегося в ту же эпоху в российской политике в Царстве Польском, Финляндии (вошедшей в состав империи по итогам русско-шведской войны 1808-1809 гг.), а несколько позже, после русско-турецкой войны 1828-1829 гг., в реформах русской военной администрации во главе с графом П.Д. Киселевым в Дунайских княжествах. Интересно, что при осуществлении административных реформ в Бессарабии ссылались на финский опыт и сама комиссия, занимавшаяся реформированием, была создана по сходному образцу (С. 94). Неоспорим, однако, и экспериментальный характер проводимых реформ, которые легко могли быть свернуты в любой момент, когда центральная власть сочла бы это целесообразным. Лояльность жителей края, новых подданных империи была особенно важна, пока не завершились наполеоновские войны и на этом фоне сохранялась османская угроза. Военизированный характер области в этих условиях сохранялся, сосуществовали военная и гражданская администрация. Более того, как отмечает В.Я. Гросул, до завершения Венского конгресса бессарабский вопрос все еще продолжал выступать как международный и в силу задач, стоявших перед властями, бессарабские дела находились в ведении министерства иностранных, а не внутренних дел. Передача же их в ведение МВД неизбежна должна была повлечь за собой унификацию в управлении, сближение бессарабских порядков с общероссийскими нормами, что в сущности и произошло. Сторонником сужения автономии был генерал Гартинг, с 1813 г. сосредоточивший в своих руках военную и гражданскую власть, и первые урезания в этом плане произошли в 1816 г., т.е. еще до посещения императором Бессарабии. Наиболее влиятельным поборником идеи автономии был выдающийся церковный иерарх митрополит Гавриил (Бэнулеску-Бодони). Обе партии («автономистов» и «антиавтономистов») искали поддержки в центре, причем противники автономии ссылались на произвол местных чиновников (прежде всего из молдавских бояр), их обогащения за счет налогов – при том, что центральная власть освободила от них на три года местное население. Всё это дало основания для курса на свёртывание автономии, последовательно осуществлявшегося с 1821 г. (год смерти Гавриила) и приведшего к полному ее упразднению в 1828 г. Решительным сторонником ликвидации местных особенностей в управлении был вышеупомянутый Вигель, его поддерживал М.С. Воронцов. Став в 1823 г. одновременно новороссийским и бессарабским губернатором и сосредоточив в своих руках большую власть, он с осуждением высказывался об унаследованных от фанариотов молдавских порядках, когда «исправник, принимая цинут на откуп, делался, так сказать, привилегированным грабителем» (С. 124). В итоге было принято решение о том, что «Бессарабская область, имевшая доселе особое управление, должна войти под общее в государстве управление» (С. 126). Избранный курс объясняли тем, что местное дворянство было не подготовлено еще к ведущей роли в управлении краем (С. 121). Молдавская знать сопротивлялась, не желая сдавать позиций, но безуспешно. Коллегиальность в управлении подавляется, а единственной выборной должностью к концу 1820-х годов становится должность предводителя областного дворянства (другой вопрос, что на ней в будущем не раз оказывались люди, в частности, из семейства Крупенских, чье влияние далеко перерастало местные рамки). Ограничивается сфера использования молдавского (т.е. румынского) языка. Правда, связи бессарабского дворянства с Молдавским княжеством сохранялись еще долгое время, они заметно ослабели только после 1848 г., а некоторые элементы местного права сохранялись до преобразования области в губернию в 1873 г. А что касается Южной Бессарабии, вполне понятно, что принципиальные изменения в системе управления этим краем произошли с его утратой Россией в 1856 г. и последующим возвращением в 1878 г.
Отдельная глава книги посвящена миграционным процессам начала XIX в. Война 1806-1812 гг. и последующее вхождение Бессарабии в состав Российской империи повлекли за собой значительные изменения этнического состава населения края. С уходом турецких войск и ликвидацией райя мусульманское население переселяется в пределы Османской империи, буджакские ногайцы под давлением русских войск также перекочевывают в Добруджу, а оставшиеся были депортированы царскими властями в приазовские степи. В результате в крае образовалось большое количество незаселенных земель: «пустынной землей, священной для души поэта», Бессарабия предстала и А.С. Пушкину, приехавшему сюда в ноябре 1820 г. Но заселение приграничной территории носило стратегический характер на случай новых войн с Турцией. Так Бессарабская область становится активно колонизуемой землей, где не только расширяют свои угодья молдавские бояре и получают земельные наделы офицеры русской армии. Сюда при поддержке российских властей устремляются в массовом порядке православные болгары и гагаузы из Добруджи и с других контролируемых османами территорий, получившие статус государственных крестьян. Переселяются (часто с земель, разоренных в ходе наполеоновских войн) и немецкие колонисты, которые у российской администрации «испрашивали особого управления, чтобы не быть в подчинении своекорыстных местных исправников» (С. 103). Им был предоставлен в 1814 г. особый статус, их делами занимались правительственные комиссары, с 1818 г. попечительный комитет по делам колонистов (не только немецких) во главе с И.Н. Инзовым, особенно много сделавшим для болгар. Переселившимся немцам предоставляются определенные привилегии (в том числе освобождение от воинских повинностей, отсрочка на несколько лет от выплаты налогов, создание немецких школ, использование своего языка в местном делопроизводстве), позволявшие не только сосредоточиться на хозяйственной деятельности, но и сохранить благодаря своеобразной культурной автономии свою идентичность. Немецкие поселения были несколько изолированы от внешнего мира, еще и в силу религиозных различий, выглядели как чуждые вкрапления. «Здешний немец-колонист редко заглядывает дальше межи своего участка, который он тщательно и трудолюбиво обрабатывает; он знает только себя, да общество своей колонии, свое колониальное управление», свидетельствует современник (С. 155). Эта обособленность была преодолена лишь во второй половине XIX в. Была в Бессарабии и политическая иммиграция, которой также уделяется внимание в книге – речь идет о сербской элите во главе с князем Карагеоргием, после поражения первого сербского восстания поселившейся в пределах Российской империи. Вообще же, как отмечает автор, край пережил не одну волну переселений. Вторая по времени относилась к периоду после Адрианопольского договора 1829 г. Но фонд свободных земель был уже ограничен и некоторым иммигрантам пришлось, не получив своих наделов, покинуть Бессарабию. На положении немецких колонистов сказался и переход Южной Бессарабии по итогам Парижского мирного конгресса 1856 г. под юрисдикцию Молдавского княжества (с 1859 г. объединенного румынского княжества), под которой она находилась до Берлинского конгресса 1878 г. Когда румынские власти отменили особое административное управление земель, заселенных немцами, это вызвало протесты, некоторые колонисты предпочли переселиться в пределы Российской империи, и в результате господарь А.И. Куза вынужден был дать задний ход.
В силу своего пограничного характера Бессарабия играла определенную роль в системе международных отношений и в условиях греческого восстания 1821 г. и последовавшего за ним восточного кризиса 1820-х годов. В работе приводится богатый материал, свидетельствующий о деятельности в этом крае движения этеристов с участием А. Ипсиланти, проведшего в Кишиневе четыре месяца в период подготовки восстания. Бессарабские этеристы занимались переправкой через Прут добровольцев и оружия. В феврале 1821 г. Ипсиланти обратился с письмом к Александру I, просил его вмешаться в ход событий и посодействовать изгнанию осман из Европы. Император, находившийся в Лайбахе на конгрессе Священного союза, проявил сдержанность, понимая, что Россия может оказаться в изоляции, если будет проводить активную политику. Ипсиланти был уволен с русской службы, ему было запрещено возвращаться в Россию. Это не могло не сказаться и на действиях местных властей. Однако наместник Бессарабской области И.Н. Инзов, тайно симпатизировавший «греческому делу», хотя формально и запретил выезд греков из Бессарабии в Молдавское княжество, продолжал оказывать им негласную поддержку. Переправка людей и оружия продолжалась, а после поражения восставших бессарабские власти прилагают усилия по приему в крае многочисленных беженцев, не только участников восстания.
Как показывает В.Я. Гросул, выжидательная позиция России сохранялась до тех пор, пока Англия и Франция не попытались перехватить инициативу на Балканах (прежде всего на греческом направлении). В последние годы жизни Александр I склонялся к более активному вмешательству в балканские дела. При новом императоре Николае I в 1826 г. по требованию России была подписана Аккерманская конвенция, в соответствии с которой Порта обязалась строго соблюдать положения Бухарестского мира, гарантирующие автономию Дунайских княжеств (речь шла в том числе об избрании господарей из числа местных бояр, а не греков-фанариотов, и о невозможности сместить их без согласия России), и более того, вывести из княжеств свои войска. Именно аннулирование султаном Махмудом IIэтой конвенции послужило одним из поводов к русско-турецкой войне 1828-1829 гг. Заверения России о том, что она не ставит своей целью новых территориальных приращений за счет Порты встречались на Западе с недоверием, ибо хорошо всем были памятны события предыдущей войны (С. 221). В окружении императора существовали на этот счет разногласия. Если И.И. Дибич (наиболее отличившийся в той кампании полководец) настаивал на присоединении к России новых земель, Д.В. Дашков, имевший опыт дипломатической службы в Константинополе и хорошо знакомый с положением в Османской империи, писал, что России «нужны не новые приобретения, не распространения пределов, но безопасность оных и распространение ее влияния между соседними народами, а сего она удобнее достигнуть может, продлив существование Оттоманской империи на известных условиях» (С. 222). Помимо всего прочего, продолжал он, «наша умеренность зажмет рты всем нашим клеветникам» (С. 223). Иначе смотрел на права своей державы граф П.Д. Киселев, который после Адрианопольского мирного договора 1829 г. возглавит администрацию Дунайских княжеств и предпримет некоторые конституционные реформы, способствовавшие их европеизации (введение так называемых органических регламентов): «Россия в своем более чем вековом движении прошла от Днепра не для того, чтобы остановиться у Прута» С. 226). Основной целью России в войне было установление полного контроля над устьем Дуная и этот контроль по Адрианопольскому миру был получен. Кроме того, итогом войны стал протекторат Российской империи над румынскими княжествами, явившийся знаком дальнейшего усиления позиций России в регионе и воспринятый на Западе как вызов. В.Я. Гросул касается в этой связи настроений румынского боярства, внутри которого наряду с другими присутствовала и пророссийская партия. По ее представлениям, неудержимое стремление России к тому, чтобы взять под контроль Константинополь и проливы не оставляло шансов для самостоятельных румынских государств и в этой ситуации предпочтительнее было добровольно добиться вхождения в империю на правах Финляндии (С. 226).
Не обходится в работе стороной и ситуация в 1848-1849 гг., когда в условиях бурных событий в соседней Габсбургской империи (особенно венгерской революции) Николай I решился после колебаний на ввод войск в Дунайские княжества на правах покровительствующей державы. Эта мера, указывал министр иностранных дел К.В. Нессельроде, была вызвана необходимостью обезопасить смежные с княжествами области «от непосредственного соприкосновения с мятежом» (С. 230). Хотя ввод войск и был с настороженностью воспринят в европейских столицах, британский министр иностранных дел лорд Пальмерстон в беседе с русским послом Ф.И. Брунновым был вынужден в конце концов признать умеренность российских притязаний (С. 321). О расширении территориальных владений речи не было, цели преследовались сугубо охранительские. Отношения с Османской империей (сюзереном румынских княжеств) были урегулированы Балто-Лиманской конвенцией 1851 г. Анализируя события тех лет, В.Я. Гросул указывает на продолжавшееся существование в среде румынского боярства прорусской партии – часть валашских бояр обратилась к русскому генконсулу Коцебу с предложением объединить княжества и провозгласить их королем представителя династии Романовых. Доминировали, однако, профранцузские ориентации – на арену румынской политики выходит и в последующие десятилетия укрепляет свои позиции генерация, видные представители которой получили образование в Париже и, вынашивая объединительные идеи, рассчитывали на поддержку Франции. По выражению одного из российских дипломатов, в плоть и кровь румынских правящих кругов входит «отчуждение от всего русского» (с. 431). Тем не менее, образ России как покровительствующей державы не ушел полностью из национального сознания – автор приводит документы конца XIX в., свидетельствующие об обращении крестьян к русскому консулу в Яссах в стремлении защитить себя от помещичьего и административного произвола.
Одна из глав книги посвящена месту Бессарабии в системе экономических, торговых связей Дунайского региона и Российской империи. В.Я. Гросул ссылается на Я. Сабурова, автора одной из первых записок, посвященных развитию экономики края, который писал еще в 1826 г.: «Окруженная тремя империями, владея судоходством Днестра и устьем Дуная, богатая своим климатом, Бессарабия природою вещей назначена занимать значительную роль во внешней торговле» (С. 241). Уже с ликвидацией турецких райя и выселением ногайцев ликвидируются все внутренние перегородки на пути развития торговых отношений в крае, формируется единый бессарабский рынок. Происходит интеграция края и в общероссийский рынок, а с другой стороны, не были прерваны, лишь временами осложняясь в силу политических факторов, торговые связи с запрутской Молдавией. Более того, после Адрианопольского мира 1829 г. роль Бессарабии как экспортера сельхозпродукции за рубеж возрастает. Объем внешних торговых связей падает только с временным лишением выхода России к Дунаю после поражения в Крымской войне и Парижского конгресса 1856 г. С утратой Южной Бессарабии был разорван единый бессарабский рынок и это ударило как по Южной Бессарабии, оторванной от российского рынка, так и по Северной, отрезанной от дунайских портов. Ситуация меняется лишь после возвращения этого края в пределы Российской империи в 1878 г. (автор указывает на роль бессарабского фактора, т.е. стремления России к возвращению Южной Бессарабии и выходу к устью Дуная, в формировании ее линии в условиях восточного кризиса конца 1870-х годов). В конце XIX в. Российская империя и объединенная Румыния (королевство с 1881 г.) выступают конкурентами в дунайской торговле и в поставках на международные рынки зерна. Приграничное положение позволяло Бессарабии выходить на внешний рынок, что положительно сказывалось на экономической жизни края.
В книге В.Я. Гросула показана и роль Бессарабии в международных церковных связях Нового времени. Если предпринятая в Трансильвании на рубеже XVII – XVIII вв. уния способствовала сближению румынской культуры с латинским миром, то православная церковь, напротив, выступала хранительницей византийских традиций. Это проявилось и в том, что она долгое время препятствовала переходу церковной литературы в Молдавском княжестве на латиницу даже тогда, когда в настроениях элиты в середине XIX в. возобладали профранцузские ориентации, вопрос об алфавите, таким образом, получает внешнеполитическое звучание (С. 89). Что касается Бессарабии, то во время восточного кризиса 1820-х годов, греческой революции и антиосманских выступлений в румынских княжествах Бессарабская область становится убежищем для гонимых священнослужителей из разных православных земель Юго-Восточной Европы. В работе уделено внимание таким выдающимся церковным иерархам, ориентированным на Россию и обладавшим большим политическим влиянием, как Вениамин Костаки и Гавриил Бэнулеску-Бодони. Обращаясь к событиям 1860-х годов, когда господарь А.И. Куза, вставший во главе обоих румынских княжеств, предпринял реформы, ограничивающие влияние церковной иерархии в пользу светского государства, автор отмечает, что это вызвало настолько сильное недовольство молдавского духовенства, что митрополит Софроний Миклеску обратился к кишиневскому архиепископу Русской православной церкви Антонию с просьбой донести до Александра II призыв защитить молдавскую православную церковь от преследований. Часть монахов знаменитой Нямецкой лавры, связанной с деятельностью великого просветителя Паисия Величковского, бежала в пределы Российской империи и основала на берегах Днестра Новонямецкий монастырь. Показаны трудности, переживавшиеся церковью Южной Бессарабии при интеграции края в Молдавское княжество в 1856 г. и последующем возвращении России в 1878 г. В монографии можно было бы уделить несколько большее внимание роли духовных академий Российской империи (не в последнюю очередь киевской) в подготовке румынской церковной элиты XIXв.
Одна из глав книги, основанная на привлечении большого документального материала из нескольких архивов и прежде всего АВПРИ, посвящена эпохе Крымской войны, когда были созданы условия для объединения румынских княжеств. На территории Бессарабии не было в это время военных действий, однако война сильно сказалась на ней и в силу ее приграничного расположения, и своими последствиями для судеб этого края (утрата Россией Южной Бессарабии вплоть до Берлинского конгресса 1878 г.). По завершении Крымской войны среди участников «европейского концерта» сложилось мнение о том, что Россия по итогам разрешения кризиса должна лишиться некоторых территорий. По версии В.Я. Гросула, существовала даже вполне реальная перспектива утраты всей Бессарабии, но в период Парижского конгресса петербургской дипломатии в определенной мере удалось сыграть на противоречиях между державами, что привело к заметному сокращению уступок с российской стороны. Последовательно антироссийскую позицию занимала на конгрессе «неблагодарная» Австрия, спасенная в 1849 г. Николаем Iв результате подавления венгерской революции. В Вене воспринимали Россию как главного конкурента в борьбе за влияние в Юго-Восточной Европе и от нее требовали в ультимативном порядке отказа от протектората над Дунайскими княжествами. Неприемлемым был для Австрии и контроль России над устьем Дуная. Менее жесткой была в этом плане позиция Франция, а Англия не демонстрировала слишком большого интереса к бессарабским делам. В результате большую часть Бессарабии Российской империи удалось сохранить, хотя выхода к Дунаю она на время лишилась.
Парижский конгресс 1856 г., хотя и стал толчком к объединению Дунайских княжеств, на нем, как справедливо отмечает В.Я. Гросул, не было принято решений относительно их будущего обустройства, в это время еще оставался открытым вопрос, будет ли в результате создано единое государство, федерация, конфедерация или продолжится раздельное существование княжеств. Вместе с тем становилось очевидным, что вопрос о будущем статусе княжеств приобретал международный характер. Османская империя, оставаясь все еще сюзереном Молдавии и Валахии, выражала незаинтересованность в их объединении, резонно полагая, что более сильному государственному образованию будет легче противостоять давлению Стамбула. Эту позицию поддерживали Австрия, где в свою очередь рассчитывали усилить собственные позиции в княжествах, и Англия. Россия и Франция выступали за объединение. Судьбу княжеств призвана была решить Парижская конференция 1858 г. На ней рассматривались разные проекты (в частности, и о конфедерации), а принятая конвенция предполагала сохранение определенной самостоятельности каждого из княжеств, речь шла в ней, как замечает автор, только о перспективе сближения, но не о слиянии. В конвенции нигде не говорилось и о единой румынской нации, ее авторы, по представлениям автора, видели различия между молдаванами и валахами. Избрание А.И. Кузы господарем в обоих княжествах было признано державами в силу сложившегося расклада сил, однако согласно султанскому фирману 1861 г. их административное объединение (единое правительство и единое законодательно собрание) признавалось только на время правления Кузы. В молдавском национальном собрании возобладали антиунионисты и для того, чтобы их нейтрализовать, Кузе пришлось прибегнуть к давлению извне, задействовав, в частности, французское влияние. К сказанному В.Я. Гросулом можно добавить: приход к власти антиавстрийски настроенного Кузы стал успехом французской дипломатии и неудачей ослабевшего венского двора, еще не оправившегося после потрясений 1848-1849 гг. и столкнувшегося с новым, итальянским вызовом. А получив в свои руки власть в обоих княжествах, Куза осуществил централизацию, в результате которой 500-летняя молдавская государственность была ликвидирована. Именно А.И. Куза предстает в работе В.Я. Гросула ее сознательным могильщиком, причем успех унионистов в 1859 г. сводится прежде всего к внешнему фактору, ведь ключевые решения, определившие дальнейшее развитие, принимались вне Дунайских княжеств.
На рубеже 1950-х – 1960-х годов, когда в Румынии отмечался столетний юбилей объединения Дунайских княжеств, оно становится предметом специального изучения отечественной историографии. В 1961 г. в Москве под академическим грифом была опубликована монография молодого, а впоследствии крупного историка В.Н. Виноградова «Россия и объединение румынских княжеств». Эта книга вполне вписывалась в общий тренд советской историографии, подчеркивавшей освободительную миссию России на Балканах. Вместе с тем процесс объединения в конце 1850-х годов Дунайских княжеств (Молдовы и Валахии), поддержанный в то время и Россией, был показан в ней как естественный процесс создания национального государства в результате объединения ряда малых государственных образований и складывания на этой основе единой нации (как это происходило в те же десятилетия в Германии и Италии). Никакого противопоставления молдаван румынам, валахам у Виноградова в 1961 г. не было, само Молдавское княжество рассматривалось по сути как феномен румынской национальной государственности. Уместно сослаться и на свидетельство известного молдавского историка И.Э. Левита: «Мы считали неправомерным обелять и прославлять реакционных молдавских бояр, не желавших объединения сугубо из боязни утратить свою политическую власть и выступавших против всяких прогрессивных реформ, и объявлять их истинными патриотами, а унионистов (многие из них являлись активными участниками революции 1848 г. в княжествах), сторонников преобразований – антипатриотами»[3]. О положительном влиянии идей национального единения на развитие румынской культуры, появление в ней шедевров, способных стать важнейшей частью культурного наследия не только румын, но и советских молдаван, не раз писал в те же годы литературовед и переводчик румынской литературы Ю.А. Кожевников[4]. Это вызывало возражения (по большей части со стороны историков и партийных пропагандистов Молдавской ССР, призванных отстаивать концепцию строительства молдавской социалистической нации как части советской многонациональной общности), но до середины 1960-х годов по большому счету не меняло общей ситуации с изучением в СССР этого периода румынской истории и культуры. Лишь после того, как с началом осложнений в советско-румынских отношениях выяснилось, что румынская партийно-государственная элита ностальгирует по Бессарабии, темы, связанные с изучением национального единства румын, признаются неактуальными и отходят на второй план, в новых условиях надо было делать упор не на том, что объединяло румын (валахов) и молдаван, а на молдавской специфике и в том числе своеобразии молдавских государственных традиций. В научной литературе намечается смена акцентов.
Последовательно продолжая и развивая именно эту молдовенистскую линию в историографии, В.Я. Гросул делает акцент на происходившем противостоянии молдавского национального сознания и государственных традиций натиску румынизма, который воспринимается им как чуждое исконным национальным ценностям начало. Он ссылается на то, что в первой половине XIX в. и даже позже в Молдавском княжестве однозначно доминировала молдавская национальная идентичность, в переписке и даже в тексте Органического регламента 1832 г. (конституции, введенной графом П.Д. Киселевым) использовался термин «молдавский язык» (а не румынский). Румынская идентичность в Молдавии, по его представлению, поддерживалась лишь частью элиты, а движение за объединение княжеств (унию) вызывало противодействие сильной сепаратистской партии, опиравшейся на довольно широко распространившиеся опасения растворения молдавской специфики. Как резюмирует свою позицию В.Я. Гросул, валашская элита, поддержанная частью молдавского боярства, вопреки воле широкой массы молдаван сознательно вела линию на уничтожение глубоко укоренившегося в народе молдавского самосознания. Это проявилось в острой политической борьбе между прорумынской и промолдавской партиями, унионистам автор противопоставляет государственников (С. 338). Рассматривая происходившее в категориях не национального объединения, а экспансии иного (и вопреки общности языка якобы этнически чуждого молдаванам) начала, автор претендует на пересмотр тех, по его представлениям, панрумынистских подходов, которые считает необъективными ввиду того, что история всегда пишется победителями. К сожалению, остается за скобками как невыгодный для авторских построений трансильванский контекст, хотя подъем румынского национального движения в 1848-1849 гг., равно как и острые румыно-венгерские межэтнические столкновения тех лет сильно повлияли на формирование румынского национализма в общенациональном масштабе, поверх государственных границ, и соответственно на усиление унионистских настроений в Дунайских княжествах. Новый подъем румынского национального движения в Трансильвании наметился и в начале 1860-х годов, когда империя Габсбургов вступила в полосу конституционных экспериментов. Нельзя недооценивать и роли так называемой «трансильванской школы» в румынской общественной мысли в формировании общенациональной идеологии, неотъемлемой частью которой стало признание национальных истоков, восходящих к Древнему Риму, и соответственно принадлежности румынской нации к латинскому миру. Комментируя приведенные автором высказывания некоторых антиунионистов об их стремлении к сохранению религии предков, стоит заметить, что церковные реформы Кузы 1860-х годов, ослабляя позиции иерархии (а также связанных с греческой церковью преклоненных монастырей), нисколько не ставили под вопрос православные основы румынской культуры (С. 343).
В.Я. Гросул, со всей присущей ему основательностью проработавший документы Архива внешней политики Российской империи и опирающийся в своей работе также на обилие других источников, приводит большой материал, свидетельствующий о том, что иностранные наблюдатели могли в скором времени отметить проявления сепаратизма той части молдавской элиты, которая увидела в слишком большой централизации ущерб своим интересам (С. 351-352). Так, французский дипломат Тиллос писал в 1862 г. о понесенной Молдавией жертве в пользу единой румынской нации. На неудовлетворенность части молдавской верхушки обращала внимание и британская дипломатия. Ею отмечался сильный сепаратистский дух в Яссах, где молдавская элита почувствовала себя ущемленной прежде всего в экономическом плане, поскольку утратила возможность проводить экономическую политику исключительно в своих интересах. На сильные антиунионистские настроения в Яссах указывал и русский консул И.М. Лекс, писавший об «опротивевшей здесь всем унии» и о том, что «уничтожение соединения обоих княжеств… будет способствовать и материальному улучшению страны». По его наблюдению, большинство населения «за исключением некоторых пылких голов действительно хотят разъединения с валахами», ибо только оно может возвратить Молдавии «материальное благосостояние, которым она пользовалась до последней восточной войны» (С. 355-358).
Наиболее явным свидетельством временного кризиса унионистской идеи к середине 1860-х годов стали апрельские волнения 1866 г., сопровождавшиеся человеческими жертвами. Их участники добивались воссоздания самостоятельной молдавской государственности и возвращения Яссам статуса столичного города. При этом они требовали соблюдения тех международных договоренностей, в соответствии с которыми объединение княжеств признавалось лишь на время правления Кузы. В.Я. Гросул оценивает это событие в категориях национально-освободительного движения. Если объединение княжеств рассматривается им как следствие воздействия неблагоприятных для молдавской государственности внешних сил, то в усилении антиунионистского движения ему, напротив, видится прежде всего действие внутренних, национально-патриотических факторов. Нельзя, однако, забывать о том, что в не столь уж отдаленной перспективе молдавский сепаратизм в Румынии (на наш взгляд, преувеличенный в книге В.Я. Гросула) резко ослабевает – отчасти в силу того мощного вклада, который в последние десятилетия XIX в. вносили выходцы из Молдавии в развитие общерумынской культуры и дальнейшее формирование национальной идентичности (достаточно упомянуть движение «Жунимя»). Хотя молдавское движение существовало в Румынии и в дальнейшем (и в книге приводятся конкретные факты, подтверждающие это), оно приобрело скорее регионалистский, культурно-автономистский характер (С. 445), не представляющий сколько-нибудь серьезного вызова целостности государства.
Как бы то ни было, события 1866 г. привели к определенной корректировке официальной российской позиции. Если в конце 1850-х годов Россия однозначно стояла за объединение княжеств, которое не могло состояться без ее поддержки, то к середине 1860-х ситуация изменилась. В этом плане показательна инструкция князя А.М. Горчакова российскому консулу в Бухаресте: «Мы желаем сепарации, поскольку она соответствует нашим интересам, и мы думаем, что она также благоприятна и княжествам. Но мы пойдем по фальшивому пути, если превратимся в пропагандистов» (С. 359). Эти слова демонстрируют довольно осторожный подход, в Петербурге не хотели, чтобы императорское консульство в Яссах стало центром притяжения сепаратистских устремлений.
Следует в этой связи заметить, что русское общественное мнение иногда связывало молдавский сепаратизм, причем довольно искусственно, с более сильными пророссийскими настроениями. Таким представлениям отдал дань и многолетний военный министр фельдмаршал Д.А. Милютин, писавший на склоне лет в мемуарах: «диктатура князя Кузы возбуждала в самой стране сильное неудовольствие, особенно в Молдавии, которая не сочувствовала слиянию обоих княжеств и скорбела о своей прежней автономии. В Молдавии удержалась еще сильная партия русская» (С. 354). Такие настроения, казалось бы, подтверждаются и приведенными в работе данными об усилении оттока жителей Запрутской Молдовы в Бессарабию. Источники свидетельствуют и о том, что настроения в пользу единения с собратьями по другую сторону Прута усиливаются в первой половине 1860-х годов и в Бессарабии, в известной мере под влиянием польского восстания 1863-1864 гг. при нараставшей активности польских революционеров как в Запрутской Молдове, так и в Бессарабии. Как писал в работе 1940 г. румынский историк бессарабского происхождения А. Болдур, в его родном крае неизменно выделялась, а в начале XX в. усилилась группа, которая «мечтала о восстановлении молдавской нации в Бессарабии, ввиду приближения событий, которые дадут нации право требовать объединения с Молдовой» (С. 366). Т.е. к усилению пророссийских ориентаций это не имело отношения и царскими властями такого рода настроения рассматривались как прежде всего прорумынские. Как румыно-унионисты, так и ясские «молдовенисты», в не меньшей мере склонные напоминать о культурно-языковой общности романоязычного населения по обе стороны Прута, воспринимались как угроза территориальной целостности империи. Автор признает губительный для национальной идентичности молдаван характер политики, направленной на русификацию Бессарабии – фактическое запрещение преподавания на языке мажоритарного населения в школьной системе в 1870 г. и богослужения на нем в 1871 г. (С. 438). Процесс национального культурного возрождения начался в условиях «тектонических» сдвигов, вызванных русской революцией 1905 г., и под влиянием духовных импульсов и материальных средств, исходивших из Румынии (российские власти старались все это ограничивать и в условиях наметившегося в канун Первой мировой войны сближения двух государств – с. 449). Это движение было представлено как более радикально-прорумынским, так и более умеренным (но тоже не чуждым румынскому влиянию) бессарабско-автономистским крылом, активно проявившим себя и в 1917 г., когда возникли условия для переформатирования пространства переставшей существовать Российской империи.
При обращении к событиям Восточного кризиса 1870-х и установлению русско-румынских отношений в 1877 г. (что означало признание Россией независимости Румыии) В.Я. Гросул уделяет должное внимание тайным дипломатическим контактам, апофеозом которых явилась поездка премьера И. Брэтиану-старшего в Крым для встречи в Ливадии с Александром II. В Бухаресте прекрасно понимали, что вопрос о возвращении Южной Бессарабии для России настолько принципиален, что речь может идти лишь о достойной компенсации (ею стало присоединение к Румынии Добруджи). При этом румынский политик предпочел скрыть от общественного мнения своей страны имевший место торг, зная, насколько непопулярна эта уступка. А в результате Россия воспринималась румынским обществом как нарушитель заключенных договоренностей – тем более, что в обнародованной апрельской русско-румынской конвенции 1877 г. бессарабский вопрос затронут не был, ибо российская сторона не хотела упоминанием собственных территориальных претензий осложнять свои отношения со страной, которой предстояло стать союзницей в войне с османами. В работе показаны настойчивые усилия румынской стороны, направленные на вынесение вопроса о принадлежности Южной Бессарабии на рассмотрение Берлинского конгресса 1878 г. в целях решения его в свою пользу. Хотя вопрос действительно был вынесен, а уступки в пользу Румынии сделаны, но не за счет Бессарабии, а прежде всего за счет Южной Добруджи с портом Мангалия, по Сан-Стефанскому договору отходившему к Болгарии. В монографии уделено необходимое внимание проблемам реинтеграции Южной Бессарабии в административно-правовое пространство пореформенной России. Завершается труд описанием положения (прежде всего экономического) в пограничной, а затем и прифронтовой Бессарабии в условиях начавшейся Первой мировой войны, в условиях, когда вплоть до августа 1916 г. не было ясно, чью сторону займет доселе нейтральная Румыния. По мере дальнейшего развития событий война приближалась к Бессарабии (и даже захватила северный Хотинский уезд), ведь в результате массированного наступления войск Центральных держав румынский королевский двор перебрался в Яссы, а Добруджа становится ареной столкновений российских и румынских войск с болгарской армией, объектом обстрелов вражеской артиллерии стал и город Измаил. Особенно возрастает роль бессарабских путей сообщения, предпринимается строительство новых железных дорог. В обстановке, когда две трети территории союзнической Румынии оказываются под оккупацией, всё большие масштабы приобретает реквизиция продовольствия у населения в пользу фронта.
Напрямую касающаяся проблем, до сих пор сохраняющих остроту в межгосударственных спорах (в частности, о последствиях Бухарестского мира 1812 г. для дальнейших судеб румыноязычного населения Пруто-Днестровского междуречья), книга В.Я. Гросула, носящая отпечаток его глубоко укорененной политической позиции, является не только синтетическим трудом по истории международных отношений, но и (в соответствии с изначальным замыслом автора) пособием для дипломатов.
[1] Кутузов М.И. Сборник документов и материалов / Под ред. Л.Г. Бескровного. Т. 3. 1808–1812. М.: Воениздат, 1952. Они активно используются и румынскими историками: Кэзан И. Румынские земли глазами русских очевидцев (с начала наполеоновских войн до Адрианопольского договора 1829 г.) // Славяноведение, 2013. № 3. С. 3 – 13.
[2] Вигель Ф.Ф. Записки. М.: Книжный клуб Книговек, 2019.
[3] Левит И.Э. Воспоминания о молдавской Академии наук и ее первом президенте Я.С. Гросуле. Тирасполь, 2014.
[4] Кожевников Ю. Бережно относиться к классическому наследию // Вопросы литературы, 1962. № 1. С. 97-121.