Стеф Крэпс Путь транснациональной памяти: от восторга к критике
Во втором десятилетии двадцать первого века исследователи транскультурной и транснациональной памяти или травмы стали яснее понимать ограничения, исключения и ловушки воспоминаний, выходящих за пределы национальных и культурных границ. В результате первоначальные эйфория и оптимизм угасли, транснациональный подход ныне разоблачается как преждевременный, наивный или необоснованный. Сегодня критики уделяют больше внимания тем факторам, которые препятствуют перемещениям потоков памяти; отмечают моменты сопротивления гегемонистской динамике, направленной на нивелирование памяти; подчеркивают роль памяти не в преодолении, а в укреплении культурных границ. Тем не менее, современные исследования памяти и травмы придерживаются этической составляющей транснациональной и транскультурной парадигм воспоминания, не соскальзывая при этом в наивное восхищение мобильностью мнемонических процессов.
Ключевые слова: транснациональные и транскультурные память и травма, мобильность, этика
Стеф Крэпс является профессором английской литературы Гентского университета (Бельгия), где он руководит Инициативой культурологических исследований памяти (Cultural Memory Studies Initiative). E-mail: stef.craps@ugent.be
Впервые опубликовано: Stef Craps. Tracing Transnational Memory: From Celebration to Critique. Mémoires en jeu. 2019, No 10/Hiver. P. 85–89.
Перевод: С.Е. Эрлих
Abstract: In the second decade of the twenty-first century scholarship on transcultural or transnational memory or trauma has become more clear-eyed about the limitations, exclusions, and pitfalls of remembering across national or cultural boundaries. As a result, the initial euphoria and optimism has dampened: it has been exposed as premature, naïve, or unwarranted. Critics these days are more likely to draw attention to factors that impede the mobility and flows of memory; points of resistance to hegemonic, homogenizing dynamics; memory’s role in border-making as opposed to border-crossing. Even so, contemporary memory and trauma research holds on to the ethical potential of transnational and transcultural paradigms of remembrance, without, however, sliding back into naïve celebrations of mnemonic mobility.
Keywords: transnational, transcultural, memory, trauma, mobility, ethics
Stef Craps is a professor of English literature at Ghent University in Belgium, where he directs the Cultural Memory Studies Initiative. E-mail: stef.craps@ugent.be
Я хочу начать это эссе цитатой из первого параграфа редакционного вступления к первому выпуску «Мемуар ан жё» (Mémoires en jeu, Воспоминания на кону), вышедшего в 2016: «В наши дни все меньше делятся воспоминаниями. Многие из них питают идентификационное мышление и тем самым вносят вклад в строительство новых стен на наших границах. Иногда воспоминания даже используются в качестве оружия. Невозможно доказать, что памяти совершенствуются, благодаря установлению связей между ними. Такова критическая позиция, а также многовекторная, транскультурная и трансдисциплинарная повестка журнала “Мемуар ан жё”» (Altounian et al., 2016: 5). При чтении этих строк меня поразило, что редакционная коллегия «Мемуар ан жё» неявно дистанцировалась от торжествующего представления того, что Астрид Эрль назвала «третьей стадией» (Erll, 2011: 4) исследований памяти, где память рассматривается как транскультурный и транснациональный феномен. Памяти, по мнению редакции, не столько помогают преодолевать границы, сколького укрепляют их и вместо строительства мостов [между народами] способствуют их разрушению. Вместе с тем утверждается одна из аксиом «третьей стадии» о необходимости способствовать установлению транскультурных связей, сохраняя при этом критический подход к данному процессу. Редакционная коллегия предостерегает от попыток отринуть всеобъемлющий контроль нации-государства над коллективной памятью и, на мой взгляд, с осторожностью относится к некритичекому приятию транснациональных ценностей. Полагаю, что редакционное вступление указывает на смещение от восторга или эйфории, присущей сторонникам «третьего этапа» исследований памяти, к большей критике и рефлексии. К этому смысловому сдвигу я бы и хотел обратиться.
Но прежде я бы хотел кратко напомнить этапы, предшествующие современному состоянию. В своем эссе «Путешествующая память» Эрль удачно характеризует различия трех этапов исследований памяти. Первый включает пионерские работы исследователей начала двадцатого века Аби Варбурга, Вальтера Бенджамина, Фредерика Бартлетта и наиболее известного из них Мориса Хальбвакса, создателя знаменитой концепции коллективной памяти. По мнению Хальбвакса памяти формируются в коллективных контекстах семьи, религии, региона, профессии и т.д., которые образуют социальные рамки памяти. Начало второго этапа было ознаменовано публикацией в конце 1980-х – начале 1990-х результатов плодотворного проекта «Места памяти» под руководством Пьера Нора, где нация-государство рассматривалась как главная рамка памяти, что приводило к «сплющиванию» многослойной концепции Хальбвакса. Нора продолжает идеи Хальбвакса, но при этом коллективные памяти различных групп рассматриваются как однородные и замкнутые сущности (Erll, 2011). Как указывает Майкл Ротберг в своем эссе: «Вспоминая прошлое: культурная память, колониальное наследие и постколониальные исследования», — органицизм, присущий такому подходу препятствует пониманию процессов колонизации, глобализации и миграции, которые благодаря своей природе «размыкают» замкнутые сообщества (Rothberg, 2013). Действительно, проект Нора обвиняют в колониальной амнезии: он минимизирует историю Франции как колониальной империи, превращая колонии в не-место памяти. На рубеже двадцать первого века настал третий этап исследований памяти. Его теоретики и практики едины в противостоянии методологическому национализму предшествующего этапа. Память, доказывают они, преодолевает тесные границы и поэтому должна исследоваться с транснациональной, транскультурной и глобальной точек зрения.
В самом деле, в исследованиях памяти уже стало трюизмом утверждение, что нация-государство не может далее рассматриваться в качестве естественного контейнера коллективной памяти. Поэтому исследователям памяти следует принять во внимание современное положение дел и соответственно отказаться от националистических подходов. Редакторы сборника «Память в глобальную эпоху» Алейда Ассманн и Себастьян Конрад заявляют, что «сегодня память и глобальная [реальность] должны изучаться вместе, поскольку вне глобальной рамки невозможно понять куда движется память» (Assman & Conrad, 2010: 2). Сходным образом Кьяра де Чезари и Энн Ригни во введении к сборнику «Транснациональная память» утверждают, что «сейчас во втором десятилетии двадцать первого века неотложной задачей исследователей памяти становится развитие новой теоретической рамки, изобретение новых инструментов, а также выявление новых мест [памяти] и архивных ресурсов, пригодных для изучения тех коллективных воспоминаний, которые выходят за рамки нации-государства» (De Cesari & Rigney, 2014: 2). Другими важными сборниками статей, отмечающими и вносящими вклад в этот переход, являются «Транскультурный поворот» под редакцией Люси Бонд и Джессики Рэпсон (Bond & Rapson, 2014), и специальный выпуск журнала «Параллакс» под редакцией Рика Кроншоу «Транскультурная память» (Crownshaw, 2011), где центр исследований смещается с мест памяти, понимаемых как неотъемлемая часть национальной культуры, к динамике памяти, преодолевающей национальные и культурные границы.
Аргументация в пользу транснациональных или глобальных процессов памяти обычно отсылает к Холокосту, который все еще является архетипической темой исследований памяти. В монографии «Холокост и память в глобальную эпоху» (на немецком опубликована в 2001) Дэниел Леви и Натан Шнайдер доказывают, что глобальное распространение дискурса о Холокосте породило новую форму памяти — «космополитическую память», которую они определяют как «память, предоставляющую возможность пересекать этнические и национальные границы» (Levy & Sznaider, 2006: 4, 18). По итогам Холодной войны, доказывают авторы, в «эпоху неопределенности», отмеченную «отсутствием господствующего идеологического нарратива», негативная память об истреблении евреев может служить моральной нормой, которая позволит взращивать культуру прав человека и усиливать глобальную справедливость. В статье «По поводу социального конструирования моральных универсалий» Джеффри Александер выдвигает идею, схожую с построениями Леви и Шнайдера. Последние пятьдесят лет, доказывает Александер, Холокост был чрезвычайно травматическим событием «одной ограниченной группы», но постепенно он становится всемирным мифом о «сакральном зле» (Alexander, 2002: 27, 6), который содержит небывалые возможности для установления этнической, расовой и религиозной справедливости, для взаимного признания и для более цивилизованного урегулирования глобальных конфликтов».
Проблемная ситуация
Книга Леви и Шнайдера и статья Александера, которые стали вехами для транснациональных исследований памяти, критиковались как манифестации европоцентризма. Вместо продвижения транскультурной солидарности они заявляют об универсальности Холокоста, который рассматривается ими как единственный источник моральных уроков. И ни одно другое событие не может играть подобную роль. Такой подход может быть интерпретирован как «форма европейско-американского империализма в сфере памяти» (Assmann & Conrad, 2010: 9). Ключевая проблема многих теорий транснациональной и транскультурной памяти это недостаточное внимание к тому, что Сюзанна Рэдстоун в статье «Что это за место? Транскультурная память и местонахождение исследований памяти» определяет как значимость места и для самой памяти, и для ее исследований. Рэдстоун подчеркивает, что попытки создать полностью «глобальную» версию исследований памяти всегда упираются в специфику места, где она создается и практикуется (Radstone, 2011: 113–14).
Одной из теорий исследований памяти, опирающейся на глобальный подход и сопровождающейся неизбежными рисками, для Рэдстон является теория травмы, которая страдает забывчивостью в отношении двух жизненно важных пространственных измерений воспоминаний: «места нахождения их исследователя и места где находится публика, которой передаются эти воспоминания» (p. 117). Рэдстон доказывает это утверждение в названной статье и в других работах. Данное наблюдение стало отправной точкой моей книги «Постоколониальное свидетельство» (Craps, 2013). Теории травмы действительно присуща тенденция забывать о местонахождении и приписывать универсальное значение тому, что на самом деле порождено локальными условиями и моделями [поведения]. Данная предпосылка идет рука об руку с верой в этический потенциал теории травмы, которым в частности объясняется ее «призыв» [к общественности]. Согласно знаменитому предположению Кэти Карут «травма сама по себе является связующим звеном между культурами» (Caruth, 1995: 11). Постулатом о травме, как мосте, соединяющем острова несовпадающего исторического опыта, теория травмы якобы вносит вклад в укрепление кросс-культурной солидарности и в формирование новых форм общности. Другими словами, теории глобальной памяти о Холокосте, которые мы только что рассмотрели, характеризует триумфальный, оптимистичный тон.
В своей книге я доказываю, что теория травмы это «теория в себе». Один из ее недостатков состоит, на мой взгляд, в том, что исходным толчком для нынешних теоретических рассуждений по поводу травмы и ее репрезентации является преимущественно нацистский геноцид европейских евреев. Из работ Карут, Шошаны Фельман и Дори Лауб (Felman & Laub, 1992), Джеффри Хартмана (Hartman, 2002) и Доминика Ла Капры (LaCapra, 2001) становится очевидным, что теория травмы является полем культурных исследований, развивающихся посредством литературных и исторических свидетельств по поводу Холокоста. Изначально эта теория была создана в Европе и в США и, несмотря на универсалистские претензии, до основания пронизана специфическим контекстом места, где была создана. Несмотря на вездесущесть насилия и страдания в мире, основное внимание теории травмы сосредоточено на событиях имевших место в Европе и в США. Самое выдающееся среди них это Холокост и самое «свежее» — это 9/11 (террористические акты 11 сентября 2001 в США). Другими словами фокус теории довольно узок.
Более того, исследователи долго игнорировали далеко идущие последствия того факта, что травма укоренена в особом историческом и географическом контексте. Они стремились принять на веру гегемонистские определения травмы, которые не являются нейтральными в научном смысле, поскольку обладают культурной спецификой, и поэтому должны быть пересмотрены и изменены, чтобы не усиливать, но адекватно передавать психологическую боль причиненную членам не западных сообществ и меньшинств. Вместо упрочения кросс-культурной солидарности исследователи травмы рискуют способствовать сохранению тех самых верований, практик и структур, которые поддерживают существующие несправедливость и неравенство. Чтобы изменить ситуацию необходимо расширить привычный фокус и перестать принимать на веру универсальную применимость определений травмы и методов преодоления ее последствий, которые исходят из исторического опыта западного модерна. Бесполезно придерживаться предписаний эстетики травмы, которая вращается вокруг узкого круга травматических текстов преимущественно западных писателей и художников, поскольку она обрекает на забвение и признание в качестве неуместных альтернативные свидетельства о травме. Следует признать, что во втором десятилетии двадцать первого века исследователи травмы, а транскультурной или транснациональной памяти в гораздо большей мере, чем ранее, признают ограничения, исключения и ловушки воспоминаний, пересекающих национальные и культурные границы. В результате угасли начальная эйфория и оптимизм, которыми были пронизаны работы Даниэля Леви и Натана Шнайдера, Джеффри Александра, Алисон Ландсберг (Landsberg, 2004), Кэти Карут и других ведущих теоретиков памяти и травмы, чьи труды относятся к третьей фазе [исследований памяти], провозглашенной Эрль. Прежние настроения сегодня развенчиваются как преждевременные, наивные и необоснованные. Современные критики больше обращают внимание на те факторы, что тормозят мобильность и свободное течение памяти; указывают на сопротивление гегемонистской нивелирующей динамике; больше подчеркивается роль памяти в укреплении, а не в преодолении границ. Де Чезари и Ригни воскресили концепцию «трения» Анны Цинг, которая бросает вызов стандартному нарративу глобализации как размеренному течению, указывая четко локализованные зоны нестыковок в поведении вовлеченных сторон (Tsing, 2004).
Прогрессивные обязательства
Речь не идет о том, что современные исследования становятся циничным предприятием. Медовый месяц, похоже. закончился, но тот факт, что исследования транснациональной и траскультурной памяти вступили в пост-праздничную фазу, не означает, что они отказались от прогрессивной повестки и в отчаянии впали в политическое смирение. В конце концов критика не сводится исключительно к отрицанию. Это решающий шаг для того, чтобы лучше видеть, глубже понимать и, следовательно, действовать более ответственно. Что касается меня, то в «Постоколониальном свидетельстве» я доказываю, что пересмотренная, инклюзивная, чувствительная в культурном смысле теория травмы может помочь выявить и понять ситуации эксплуатации и злоупотреблений, а также стимулировать постоянную и систематическую критику социальных условий. Настоятельно привлекая внимание к неуслышанным до этого страданиям и запуская в глобальное обращение памяти о множестве травматических историй, теория травмы совершенствует способность к рефлексии, плюрализму и гибкости и может способствовать тому, чтобы общество лучше знало о несправедливостях прошлого и настоящего и могло стать более справедливым в глобальном будущем. Действуя таким образом, теория травмы скорее вносит вклад в осмысление ситуации с этических позиций, чем отказывается от прежних обязательств. На мой взгляд, этот процесс сейчас вступил в стадию успешной реализации: плюрализм и диверсификация являются наиболее упоминаемыми трендами в исследованиях памяти. Тем не менее, в этом направлении еще требуется сделать многое.
Влиятельное исследование Майкла Ротберга о многовекторной памяти также движимо глубоким этическим стимулом, который, тем не менее, не останавливает автора от замечаний по поводу тех непростых и не всегда продуктивных путей, по которым память совершает свое транснациональное и транскультурное путешествие. Его обеспокоенность особенно заметна в статье «От Газы до Варшавы: Картографирование многовекторной памяти», где он обращается «к наиболее сложным и вызывающим особое беспокойство случаям многовекторности» (Rothberg 2011: 524–526) и уточняет бинарную модель, представленную в его плодотворной книге 2009. Несмотря на то, что память, по словам Ротберга, имеет «многовекторную структуру», в том смысле, что всегда отмечена «транскультурными заимствованиями, обменами и их приспособлением», политика многовекторной памяти не «способна нам что-либо гарантировать». Он полагает необходимым развивать «этику сравнения, которая могла бы отличить продуктивные формы памяти
от тех, что ведут к конкуренции, присвоению или тривиализации». Ротберг картографирует различные формы, которые публичная память может принять в политически нагруженных ситуациях, разделив дискурсивное поле
на четыре части: « Многовекторные памяти размещаются на пересечении оси сравнения (axis of comparison), представляющей континуум, который простирается от приравнивания к различению, и оси политического воздействия (political affect), континууму, расположенному между двумя сложными составными аффектами — солидарностью и конкуренцией». По мнению Ротберга, дискурсы памяти, которые сочетают различение и солидарность, «обладают большим политическим потенциалом», чем те, которые опираются на приравнивание и конкуренцию. Он считает, что «радикальная демократическая политика памяти нуждается в дифференцированной эмпирической истории, моральной солидарности с жертвами различных случаев насилия и этике сравнения, которая координирует асимметричные требования жертв». Важный вывод этой статьи, высказанный более откровенно и более подробно, чем в книге, состоит в том, что не все формы многовекторности могут приветствоваться как благотворные и политически прогрессивные; действительно различение и солидарность составляют только четвертую часть карты Ротберга, которая является полезным инструментом при плавании в мутных водах сравнительной памяти. В дискуссии с A. Дирком Мозесом Ротберг отмечает «расхождение в акцентах» (Moses & Rothberg, 2014: 37) между их подходами к взаимодействию различных травматических памятей в публичном поле. В то время как историк Мозес отмечает конфликты и войны памяти в современной Восточной Европе и на Ближнем Востоке, которые являются вызовом космополитической этике транскультурной памяти, Ротберг, чьей специализацей являются литературные исследования, пишет: «Я разделяю некоторый оптимизм по поводу возможностей, которые могут предложить практики транскультурной памяти даже в случаях, на первый взгляд, неразрешимых конфликтов на Ближнем Востоке. Я считаю, что идеи Эдварда Саида по поводу наличия “оснований для сосуществования” в частично совпадающих нарративах памяти евреев и палестинцев или фото/видео работы израильско-британского художника Алана Шехнера способствуют установлению солидарности между иконическими жертвами Холокоста и израильской оккупации» (Moses & Rothberg, 2014: 37).
Энн Ригни указывает также на сферу эстетики, как место, где реализуется перспектива транснациональной и транскультурной памяти. В сборнике «Транснациональная память» она подробно говорит о роли искусства в «производстве новых форм связей, преодолевающих границы воображаемых сообществ» (Rigney, 2014: 353) внутри и за пределами Европы. Отталкиваясь от работы Ландсберг о «протезной памяти» (Landsberg, 2004), она доказывает, что креативные нарративы могут помочь установить «насыщенные» связи между группами, у которых еще нет общей культурной памяти. Подводя итог: Будучи полностью осведомленным в гегемонистской динамике некоторых режимов памяти и о серьезных разногласиях между различными памятями и их агентами, современные исследования памяти и травмы должны сохранить этический потенциал транснациональных и транскультарных парадигм, не соскальзывая при этом в наивное восхищение мобильностью мнемонических процессов. В условиях, когда современная геополитика находится во власти многочисленных транснациональных проблем, от терроризма до глобального финансового кризиса, климатической угрозы и нарастающего числа мигрантов и беженцев, покидающих свои страны по политическим, социальным, экономическим и экологическим причинам, первоочередная задача состоит в ковке мнемонического сообщества, чья способность к эмпатии способна преодолевать национальные и культурные границы
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.
Литература:
Alexander, Jeffrey C. (2002) On the Social Construction of Moral Universals: The “Holocaust” from War Crime to Trauma Drama. European Journal of Social Theory 5, no 1: 5–85.
Altounian, Janine, et al. (2016) The Wagers of Memories at Stake. Memoires en jeu/Memories at Stake, no 1 (September).
Assmann, Aleida & Conrad, Sebastian (eds.) (2010) Memory in a Global Age: Discourses, Practices and Trajectories. Basingstoke: Palgrave Macmillan.
Bond, Lucy & Rapson, Jessica (eds.) (2014) The Transcultural Turn: Interrogating Memory between and beyond Borders. Berlin: De Gruyter.
Caruth, Cathy (ed.) (1995) Trauma and Experience. In Trauma: Explorations in Memory. Baltimore: Johns Hopkins University Press.
Craps, Stef. (2013) Postcolonial Witnessing: Trauma Out of Bounds. Basingstoke: Palgrave Macmillan.
Crownshaw, Rick (ed.) (2011) Transcultural Memory. Parallax. Special issue 17, no 4.
De Cesari, Chiara & Rigney, Ann (eds.) (2014) Transnational Memory: Circulation, Articulation, Scales. Berlin: De Gruyter.
Felman, Shoshana and Laub, Dori. (1992) Testimony: Crises of Witnessing in Literature, Psychoanalysis and History. New York: Routledge.
Erll, Astrid. (2011) Travelling Memory. Parallax. Special issue 17, no 4: 4-18.
Hartman, Geoffrey. (2002) Scars of the Spirit: The Struggle against Inauthenticity. New York: Palgrave. Macmillan.
LaCapra, Dominick. (2001) Writing History, Writing Trauma. Baltimore: Johns Hopkins University Press.
Landsberg, Alison. (2004) Prosthetic memory : the transformation of American remembrance in the age of mass culture. New York: Columbia University Press.
Levy, Daniel & Sznaider, Natan (2006) The Holocaust and Memory in the Global Age. Trans. Assenka Oksiloff. Philadelphia: Temple University Press.
Moses, A. Dirk & Rothberg, Michael. (2014) A Dialogue on the Ethics and Politics of Transcultural Memory. In Lucy Bond & Jessica Rapson (eds.) The Transcultural Turn: Interrogating Memory between and beyond Borders: 29-38. Berlin: De Gruyter.
Nora, Pierre (ed.) (1984-1992) Les lieux de memoire. 7 vols. Paris: Gallimard.
Radstone, Susannah (2011) What Place Is This? Transcultural Memory and the Locations of Memory Studies. Parallax 17, no 4: 109-123.
Rigney, Ann (2014) Ongoing: Changing Memory and the European Project. In Chiara De Cesari & Ann Rigney (eds.) Transnational Memory: Circulation, Articulation, Scales: 339-359. Berlin: De Gruyter.
Rothberg, Michael (2011) From Gaza to Warsaw: Mapping Multidirectional Memory. Criticism 53, no 4: 523-548. См. перевод: Ротберг, Майкл. (2019) От Газы до Варшавы: Картографирование многовекторной памяти. Историческая экспертиза 20, № 3(20): 27-56.
Rothberg, Michael. (2009) Multidirectional Memory: Remembering the Holocaust in the Age of Decolonization. Stanford: Stanford University Press.
Rothberg, Michael. (2013) Remembering Back: Cultural Memory, Colonial Legacies, and Postcolonial Studies. In Graham Huggan (ed.), The Oxford Handbook of Postcolonial Studies: 359-379. Oxford: Oxford University Press,
Tsing, Anna. (2004) Friction: An Ethnography of Global Connection. Princeton, NJ: Princeton University Press.