Невежин В.А. «Никаких утвержденных на высшем уровне документов, в том числе и пропагандистского характера, которые бы бесспорно доказывали намерение СССР первым напасть на Германию, не обнаружено»
Беседовал А.Ф. Арсентьев
Ключевые слова: военная история, Вторая мировая, история пропаганды
Аннотация. В интервью затрагивается тема изучения советской пропаганды межвоенного периода. Освещается ряд остро дискуссионных вопросов, связанных с внешней политикой СССР в годы, предшествовавшие Второй мировой войне и в начале самой войны.
Невежин Владимир Александрович – историк, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН. Исследователь советской пропаганды межвоенного периода. Автор книг «Синдром наступательной войны. Советская пропаганда в преддверии “священных боев” 1939—1941» (1997), «Советская пропаганда и идеологическая подготовка к войне (вторая половина 30-х — начало 40-х гг.)» (1999), «Застольные речи Сталина. Документы и материалы» (2003), «Сталин о войне. Застольные речи 1933—1945 гг.» (2007), «“Если завтра в поход…”. Подготовка к войне и идеологическая пропаганда в 30-х–40-х годах» (2007), «Формирование образа Советской России в окружающем мире средствами культурной дипломатии, 1920-е — первая половина 1940-х гг.» (в соавторстве с А.В. Голубевым) (2016), «Застолья Иосифа Сталина. Книга первая. Большие кремлёвские приёмы 1930-х — 1940-х гг.» (2019), «Застолья Иосифа Сталина. Книга вторая. Обеды и ужины в узком кругу (“симпосионы”)» (2019), «Застолья Иосифа Сталина. Книга третья. Дипломатические приемы 1939—1945 гг.» (2020), а также ряда статей и других научных публикаций.
“We have not discover any top-level approved documents, including those of propagandistic nature, which may undoubtedly prove the intention of the USSR to attack Germany first” – interview with Vladimir A. Nevezhin
Interviewer Alexander F. Arsentiev
Key words: military history, WWII, propaganda history
Abstract. The interview deals with the researches of the Soviet propaganda of interbellum era. It elucidates the row of keenly controversial questions of Soviet foreign affairs at the years, preceding WW2 and at the beginning of the war itself.
Vladimir A. Nevezhin – historian, Doctor of Historical Sciences, senior research scientist of the Institute of Russian history of RAS. Researcher of the Soviet propaganda of Interbellum era. Author of the monographs “The syndrome of offensive war. Soviet propaganda on the eve of «sacred battles» 1939—1941” (1997), “Soviet propaganda and ideological preparation of the war (second half of the 30th — beginning of the 40th)” (1999), “Stalin’s toasts. Documents and materials” (2003), “Stalin about the war. Toasts 1933—1945” (2007), “ «If the campaign is tomorrow». Preparation for war and ideological propaganda in 1930th-1940th” (2007), “Soviet Russia’s image building in the outside world by the means of cultural diplomacy, 1920th — first half 1940th” (co-authored with A.V. Golubev, 2016), “Joseph Stalin’s banquets. Book one. Big Kremlin receptions of 1930th — 1940th” (2019), “Joseph Stalin’s banquets. Book two. Dinners and suppers in the inner circle («symposiums»)” (2019), “Joseph Stalin’s banquets. Diplomatic receptions of 1939 — 1945” (2020) and a number of articles and other scientific publications.
A.А. Расскажите, как Вы пришли в историческую науку?
В.Н. Этот путь оказался если не трудным, то уж точно – извилистым. Интерес к истории возник, как это часто бывает, на школьной скамье. По окончании 4-го класса родители подарили мне книгу Р. Джованьоли «Спартак». Эмоциональное повествование о руководителе крупнейшего восстания рабов времен Древнего Рима буквально потрясло детское воображение. В дальнейшем внимание переключилось на знаменитых русский бунтарей, имена которых навеки остались в народной памяти. С увлечением читал «Повесть о Болотникове» Г. Шторма, роман-эпопею В. Шишкова «Емельян Пугачев».
Настоящей находкой оказалась «Советская историческая энциклопедия». Аккуратно выкупал в книжном магазине очередные тома этого уникального издания, с жадностью читал статьи маститых ученых о различных событиях прошлого и о выдающихся исторических деятелях.
В 1972—1974 гг. я проходил срочную службу в Советской Армии. После демобилизации думал поступить на исторический факультет. Однако, учитывая желание родителей, которые хотели видеть меня в будущем экономистом, стал студентом Московского экономико-статистического института (МЭСИ). «Продержался» там лишь в течение двух лет: склонность к гуманитарным наукам преодолеть не удалось. Пришлось написать заявление об отчислении из МЭСИ по собственному желанию.
В 1977 г., будучи уже человеком семейным, поступил на работу в Московский государственный историко-архивный институт (МГИАИ). Трудился в лаборатории технических средств обучения. В следующем году стал студентом этого вуза (выбрал заочную форму обучения). В 1984 г. закончил МГИАИ с отличием и получил специальность «историк-архивист».
Период пребывания в МГИАИ оказался плодотворным в смысле овладения начальными навыками исследовательского труда, умения работать с научной литературой, выявлять и анализировать содержание исторических источников. В деле приобщения к исторической науке большая роль принадлежит моему учителю – А.И. Комиссаренко. Аркадий Иванович в течение нескольких десятилетий возглавлял знаменитый (точнее сказать, легендарный) научный студенческий кружок МГИАИ по досоветской истории, который традиционно заседал по вечерам (в четверг). На заседаниях преимущественно выступали с докладами студенты. В этих сообщениях освещались различные сюжеты российской истории XVI—XVIII вв., и они всегда сопровождались активными дискуссиями. Выступали на заседаниях кружка и известные историки, которые делились своими научными достижениями, выступая с докладами и сообщениями.
Дипломную работу защитил в феврале 1984 г. Научным руководителем дипломного проекта был А.И. Комисаренко. Работа была посвящена истории Калужского посада накануне и в период Смутного времени. При ее написании использовались не только опубликованные, но и архивные источники. В ЦГАДА (ныне – РГАДА) я ознакомился с уникальными делопроизводственными документами, писцовыми и дозорными книгами по Калуге конца XVI—первой четверти XVII вв.
Ко времени защиты диплома у меня уже имелась публикованная научная статья (да еще под грифом Института истории СССР АН СССР). Официальным рецензентом на защите выступал А.Л. Станиславский. Свои отзывы о дипломном сочинении представили также В.И. Корецкий и М.Б. Булгаков. Все трое – крупные знатоки российской истории XVI—XVII вв.
По итогам защиты мне было предложено продолжать разработку избранной проблемы и написать по ней кандидатское исследование. Но судьба распорядилась иначе.
В 1984 г. я поменял место работы: был принят на должность старшего лаборанта сектора истории советской культуры Института истории СССР АН СССР. Одновременно поступил в аспирантуру этого института в качестве соискателя. Академическая среда – совершенно иная, чем вузовская. Пришлось свыкаться с этим. Формально сектор истории советской культуры возглавлял академик М.П. Ким, а фактически им руководил Ю.С. Борисов. Сотрудниками этого, довольно многочисленного, структурного подразделения были преимущественно доктора исторических наук (В.Д. Есаков, Л.В. Иванова, Н.М. Катунцева, В.С. Лельчук, Л.В. Максакова, А.П. Ненароков, С.А. Федюкин и другие). Ученым секретарем сектора истории советской культуры до 1988 г. являлся Г.А. Бордюгов.
Тема кандидатской диссертации была выбрана во многом по совету А.П. Ненарокова, который стал моим научным руководителем. Я с увлечением взялся за изучение культурных связей СССР с союзниками по антигитлеровской коалиции периода Великой Отечественной войны.
А.П. Ненароков оказался уникальным научным руководителем. Если настоящий врач опирается на принцип «не навреди» (пациенту), то Альберт Павлович, как представляется, являлся сторонником другой тактики: «не мешай» соискателю. Человек уравновешенный, обладавший большой эрудицией, интеллигент в полном смысле слова, А.П.Ненароков не навязывал своей точки зрения, следил за моими научными изысканиями и лишь при случае, довольно деликатно, излагал собственное мнение.
Кандидатскую диссертацию я защитил в своей альма матер (МГИАИ) в 1990 г. За два года до этого меня прикрепили в качестве референта к академику А.М. Самсонову, который специализировался по проблематике Великой Отечественной войны, являлся ее участником и, вообще, прошел большой жизненный путь. Я стал младшим научным сотрудником. Александр Михайлович относился к своему референту по-отечески, часто приглашал в гости (домой или на дачу). Собственно, он работал дома, очень редко посещая Институт, хотя и имел там собственный кабинет.
В 1992 г., после кончины академика А.М. Самсонова, я вернулся в родной сектор, который был переименован позднее в Центр по изучению истории отечественной культуры, а сам Институт получил новое название: Институт российской истории РАН (ИРИ РАН). В ИРИ РАН я прошел путь от младшего до главного научного сотрудника.
A.А. Как у Вас проявился интерес к изучению советской политической пропаганды предвоенного периода?
В.Н. Этот интерес возник на волне так называемой «архивной революции», когда благодаря рассекречиванию большого количества фондов российских архивохранилищ появилась, в частности, возможность по-новому взглянуть на многие проблемы предвоенной отечественной истории. С середины 1990-х гг. вопрос о характере и особенностях идеологической подготовки СССР к войне стал ключевым в моих научных изысканиях. Поисковая работа велась преимущественно в бывшем Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (ныне – Российский государственный архив социально-политической истории, РГАСПИ), где удалось ознакомиться с важнейшими документами высших партийно-государственных органов, касающимися характера советской политической пропаганды предвоенного периода. Это – материалы Оргбюро, Секретариата (позднее – Политбюро), Управления пропаганды и агитации (УПА) ЦК ВКП(б), личных фондов А.А. Жданова, А.С. Щербакова, М.И. Калинина. Некоторые из выявленных архивных источников были мною опубликованы. В конечном счете, названная проблема стала для меня основной. Итоги ее изучения нашли отражение в публикациях и в квалификационной работе – докторской диссертации о роли советской пропаганды в подготовке советского общества к войне, которая была защищена в Диссертационном совете ИРИ РАН в декабре 1999 г.
A.А. Были ли у Вас предшественники в России или за рубежом, разрабатывавшие данную проблематику? Какова нынешняя историографическая ситуация в этой области?
В.Н. Естественно, я опирался на труды отечественных и зарубежных историков по проблеме советской политической пропаганды предвоенного периода, стремился переосмыслить их взгляды и гипотезы. Однако определяющим при выработке собственной точки зрения являлось то, что удалось использовать упомянутые выше архивные источники, которые были им недоступны. Примечательно, что с этими архивными материалами, в частности, с проектами пропагандистских директив УПА ЦК ВКП(б) и Главного политического управления (Главпура) РККА, одновременно ознакомился коллега М.И. Мельтюхов. После тщательного анализа содержания этих источников мною был сделан следующий вывод: в основе проектов пропагандистских директив, которые втайне готовились в мае-июне 1941 г. под руководством Жданова и Щербакова, их выступлений, а также речей Калинина на закрытых совещаниях, лежал лозунг подготовки к «всесокрушающей наступательной войне». Этот лозунг сформулировал И.В. Сталиным в кратких застольных речах (тостах) на приеме, устроенном в Большом Кремлевском дворце по случаю выпуска военных академий РККА (5 мая 1941 г.).
A.А. Есть ли проблемы с доступом к используемым Вами архивным материалам?
В.Н. Во второй половине 1990-х гг., когда велась исследовательская работа по истории советской предвоенной пропаганды, недостатка в архивных материалах у меня не было. Наоборот, едва успевал «осваивать» те из них, что стали доступны благодаря начавшемуся процессу рассекречивания. Сейчас, в условиях угрозы коронавируса, исследователи столкнулись с проблемой посещения архивов, поскольку в читальных залах значительно уменьшилось количество посадочных мест, что было сделано в целях соблюдения противоэпидемических мер. Однако исследователям от этого не легче.
Но нет худа без добра. В условиях тотальной «цифровизации» возникла возможность знакомиться с копиями архивных документов на различных сайтах, которые сформированы Федеральным архивным агентством, отдельными государственными и ведомственными архивами и т.д. и т.п. Конечно, компьютерные образы не идут в сравнение с подлинниками, но их появление можно рассматривать как положительную тенденцию.
A.А. Что в области истории советской пропаганды 1930-х—1940-х гг. ждет своего исследователя? Возможны ли здесь крупные научные открытия?
В.Н. В любой области исторических исследований имеются лакуны, сохраняющиеся даже несмотря на попытки ученых, направленные на их заполнение. Следует отметить, что в первые два десятилетия XXI в., в связи с введением в оборот материалов Политбюро ЦК ВКП(б) и личного фонда И.В. Сталина, возникла возможность уточнить, скорректировать представления о сталинской роли в процессе формирования советской пропаганды предвоенных и военных лет.
В частности, мною были выявлены в РГАСПИ и затем введены в научный оборот рукописи статей и обзоров текущих политических событий, проекты опровержений и заявлений ТАСС за 1939—1941 гг., авторство которых принадлежало И.В. Сталину. Они были без подписи, анонимно опубликованы в газетах «Правда» и «Известия» и поэтому в течение восьми десятилетий исследователи не знали об их авторской принадлежности.
Несомненный интерес представляет изучение вклада И.В. Сталина в пропагандистское обеспечение Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. на примере деятельности Советского информационного бюро. Этому сюжету посвящена, в частности, монография петербургских историков О.А. Баландиной и А.Ю. Давыдова (Совинформбюро в СССР и за рубежом в годы Великой Отечественной войны. СПб., 2020).
A.А. Наряду с историей советской пропаганды, сферой Ваших исследований являются застольные речи И.В. Сталина. Почему Вы решили сосредоточиться именно на них? Каковы особенности исторических источников, в которых отражено содержание сталинских застольных речей?
В.Н. Выше уже упоминалось о застольном выступлении Сталина, прозвучавшем на приеме в Кремле по случаю выпуска военных академий РККА (5 мая 1941 г.). При ближайшем рассмотрении оказалось, что знаменитый сталинский слоган «Кадры решают всё!» также связан с выступлением советского вождя, имевшим форму застольной речи, – перед выпускниками военных академий (4 мая 1935 г.).
Возник закономерный вопрос: какие еще застольные речи Сталина заслуживают внимания? Чтобы ответить на него, понадобилась поисковая работа, которая для меня была инициативной, внеплановой. Наряду с архивными документами, выявленными в РГАСПИ, изучались опубликованные источники (периодическая печать, мемуары и дневники современников событий). Результатом многолетнего труда стал выход в свет документального сборника «Застольные речи Сталина…» (М.-СПб., 2003), изданного Ассоциацией исследователей российского общества XX века (АИРО-XX) (ныне – АИРО-XXI) под редакцией Г.А. Бордюгова. В сборник были включены различные источники (стенографические, синхронные, дневниковые записи, мемуарные свидетельства, газетные публикации), которые зафиксировали с различной степенью точности и полноты содержание тостов и выступлений И.В. Сталина на 50-ти застольях 1930-х—начала 1950-х гг. В их числе: кремлевские приемы, которые устраивались в честь представителей советской элиты, членов официальных делегаций иностранных государств, а также на обедах и ужинах в узком кругу («симпосионах»), проходивших на квартире, на «ближней» даче вождя в Кунцево, на юге во время его продолжительных отпусков. Все публикуемые материалы сборника сопровождаются моими комментариями.
В упомянутый сборник вошли, в частности, выявленные в РГАСПИ варианты записей таких директивных застольных речей Сталина, как уже упоминавшиеся выступления перед выпускниками военных академий РККА (4 мая 1935 и 5 мая 1941 гг.), «таджикская» речь (22 апреля 1941 г.), знаменитый тост «За здоровье русского народа!» (24 мая 1945 г.).
Сталинские застолья рассматриваются мною как уникальная форма общения в политической среде, необходимая советскому вождю для репрезентации своей власти, подтверждения демонстрации единства с элитой, верности его внутриполитического и внешнеполитического курса. Помимо прочего, непринужденная застольная атмосфера давала возможность И.В. Сталину в неформальной обстановке получать важную информацию о текущих проблемах и делах. Что касается содержания сталинских застольных речей, то некоторые из них (перечисленные выше) носили явно директивный характер.
Позднее, в 2019—2020 гг. в издательстве АИРО-XXI вышло мое монографическое исследование в трех книгах, посвященное застольям Иосифа Сталина. В каждой из них уделено внимание содержанию сталинских застольных речей. Перефразируя известное изречение Р. Брэдбери, бóльшим преступлением, чем нежелание читать книги, можно считать отказ от их редактирования. В этом смысле мне крупно повезло: в качестве редактора при подготовке к печати итоговой монографии о застольях Сталина квалифицированную помощь оказала Е.С. Сапрыкина.
A.А. Как Вы относитесь к концепции превентивной войны Германии против СССР? Насколько, на Ваш взгляд, верны построения В.Б. Резуна (Суворова) и других сторонников данной концепции?
В.Н. Так называемую «концепцию превентивной войны Германии против СССР» считаю ненаучной, чересчур политизированной, не имеющей под собой веских оснований, бездоказательной с точки зрения подтверждения ее реальными фактами. Столь же далекими от исторической науки являются умозрительные, во многом искажающими суть драматических событий предвоенного периода, построения В.Б. Резуна, сотрудника советской разведслужбы, перебежавшего на Запад. Под псевдонимом «Виктор Суворов» он опубликовал книги «Ледокол», «День “М”», «Последняя Республика», в которых безосновательно утверждал, что Сталин готовился первым напасть на Германию. Резун даже назвал дату начала предполагаемого нападения – 6 июля 1941 г.
В данной связи следует отметить, что никаких утвержденных на высшем уровне документов, в том числе и пропагандистского характера, которые бы бесспорно доказывали намерение СССР первым напасть на Германию, не обнаружено ни в отечественных, ни в зарубежных архивах.
На мой взгляд, более плодотворным и конструктивным явилось рассмотрение событий кануна германского нападения на СССР не с точки зрения «концепции» В.Б. Резуна (вокруг нее было и так сломано много копий), а в контексте «незапланированной дискуссии». Эта полемика развернулась после выхода в свет сборника статей «Готовил ли Сталин наступательную войну против Гитлера?» (М., 1995). Инициатором выхода в свет названного сборника стал Г.А. Бордюгов, главный редактор издательских программ АИРО-ХХ. Дискуссионные статьи по данной проблематике публиковались также в журнале «Отечественная история» (1995—2000 гг.).
В итоге, ход «незапланированной дискуссии» о событиях мая-июня 1941 г. нашел отражение в работах как отечественных (П.Н. Бобылев, О.В. Вишлёв, М.А. Гареев, А.В. Голубев, Ю.А. Горьков, В.Д. Данилов, А.В. Короленков, М.И. Мельтюхов, А.Н. Мерцалов, Ю.А. Никифоров, И.В. Павлова, Б.В. Соколов, В.В. Фарсобин), так и зарубежных (Б. Бонвеч, Я. Войтковяк, Г. Городецкий, С. Дембски, Б. Пиетров-Эннкер, В. Штраус, Ш. Фосс) историков. Предварительные итоги состоявшейся полемики подведены мною во вводной части монографии «Если завтра в поход…» (М., 2007).
Что касается конкретно идеологического обеспечения грядущей войны, то исходя из выявленных и частично опубликованных архивных документов, можно утверждать, что по своему характеру она представлялась советским пропагандистам «всесокрушающей, наступательной». Сталин подчеркнул в одном из своих тостов, провозглашенных на приеме в Кремле 5 мая 1941 г., что Красная армия является современной, наступательной. В данной связи он поставил задачу перестроить всё воспитание, пропаганду и агитацию «в наступательном духе».
С особой силой данная установка отразилась в упоминавшихся проектах пропагандистских директивных материалов, подготовленных в мае-июне 1941 г. (после выступления И.В. Сталина перед выпускниками военных академий РККА) Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), Главпуром под наблюдением А.А. Жданова и А.С. Щербакова.
A.А. Когда советская пропаганда приобрела ярко выраженный «наступательный» характер? Можно ли связать это с некими конкретными событиями - например, «военной тревогой» 1927 г.?
В.Н. Что касается момента приобретения советской пропагандой наступательного характера, то это – явно не 1927 г. К тому времени пропагандистские структуры СССР находились еще в стадии формирования. Далее, на мой взгляд, имеется прямая зависимость активизации пропаганды (в том числе – военной) от степени усиления вооруженных сил. Применительно к 1927 г. можно констатировать, что Красная армия была еще слаба и недостаточно хорошо оснащена технически, чтобы играть значимую роль в решении внешнеполитических задач. Советский Союз только преодолевал губительные для экономики последствия Первой мировой (1914—1918 гг.) войны, Гражданской войны и интервенции 1918—1922 гг. Он стоял лишь на пороге модернизации, позволившей в годы первых пятилеток значительно усилить обороноспособность страны.
Что касается вопроса о советской пропаганде, то наступательный характер она стала приобретать в конце 1930-х гг. Это было связано, прежде всего, с активизацией внешней политики СССР в условиях начавшейся Второй мировой войны.
A.А. Как в советской пропаганде отражался ход Второй мировой войны до 22 июня 1941 г.? Насколько справедливы утверждения о том, что Третий Рейх рассматривался Москвой как союзник, действия которого всячески поддерживались?
В.Н. В условиях начавшейся Второй мировой войны СССР оказался в уникальной международной ситуации. С одной стороны, 23 августа 1939 г. в Москве был подписан договор о ненападении между СССР и Германией (так называемый «пакт Риббентропа-Молотова). Позднее, 28 сентября 1939 г. последовал советско-германский договор о дружбе и границе. Тем самым Советскому Союзу удалось избежать на время вовлечения в вооруженный конфликт с Третьим рейхом. С другой стороны, Правительство СССР официально объявило о своей нейтральной позиции. 17 сентября 1939 г. посланники и послы государств, имевших дипломатические отношения с Советским Союзом (всего 24 страны), получили официальную ноту. В меморандуме подчеркивалось, «что СССР будет проводить политику нейтралитета в отношениях» с каждым из этих государств.
Таким образом, формально советское руководство выбрало роль «наблюдателя» в развернувшемся вооруженном противоборстве Германии и англо-французского блока. Подобная «нейтральная» позиция обусловила своеобразную тактику пропагандистского обеспечения. В советских СМИ аккуратно дублировались сообщения крупнейших германских, британских и французских средств массовой информации о ходе военных действий между обеими коалициями. В центральной печати (в «Правде», «Известиях» и других газетах) порой давались обзоры политических событий и результатов военных усилий Германии, Великобритании и Франции, в которых, однако, трудно было обнаружить «сочувствие» какой-либо из воюющих стран.
Однако поскольку СССР и Германия были связаны дипломатическими соглашениями, о которых упоминалось выше, в открытых советских пропагандистских материалах (прежде всего, в СМИ), а также в области книгоиздания, в кинопрокате и т.д. и т.п. была установлена строгая цензура с целью недопущения открытых антифашистских выпадов.
Одновременно порой обнаруживались намеки на то, что в международных делах именно Германии отдавалось определенное предпочтение. 12 марта 1940 г. завершилась кратковременная, но кровопролитная война между СССР и Финляндией. Еще в ходе этой войны Англия и Франция вынашивали планы вмешательства в нее путем высадки своего воинского контингента в Скандинавии и организации авиационных налетов на нефтепромыслы Баку. В передовой статье «К последним событиям в Скандинавии», текст которой был написан И.В. Сталиным и 11 апреля 1940 г. опубликован без подписи в «Известиях», содержался отклик на вторжение германских войск в Данию и Норвегию. В статье проводилась мысль о том, что Англия и Франция хотели утвердиться на Скандинавском полуострове под лозунгом борьбы с большевизмом. Однако советско-финляндский мирный договор и активные действия немцев в регионе сорвали эти планы. Сталин сделал вывод, что тем самым улучшились военно-стратегические позиции Германии, и «столь же существенным образом» оказались подорванными «позиции Франции и Англии в происходящей войне». 29 апреля 1940 г. А.А. Жданов, выступая перед партийным активом Ленинграда, в частности заявил, имея в виду развитие событий в Скандинавии, что Советскому Союзу «полезнее и ценнее иметь под боком не антисоветских англо-французских союзников», а страну, находящуюся с ним в «дружественных отношениях», т.е. Германию.
Но такого рода заявления Сталина и его ближайших соратников вовсе не означали, что СССР рассматривал Германию в качестве союзника. Во-первых, сам Гитлер, несмотря на договоренности, достигнутые в Москве 23 августа и 28 сентября 1939 г., ни на минуту не прекращал подготовку к агрессии против СССР. Во-вторых, Сталин, особенно после поражения, которое Германия нанесла Франции в 1940 г., более настороженно стал относиться к германским действиям. Так, во время праздничного обеда в узком кругу ближайших соратников, устроенного по случаю очередной годовщины Октябрьской революции (7 ноября 1940 г.), Сталин заявил, что «у нас», т.е. у СССР, все капиталистические государства являются врагами, и даже те, которые «прикрашиваются под наших друзей». В данном случае явно имелась в виду Германия.
A.А. Можно ли утверждать, что советскому руководству изначально не было ясно, на чьей стороне ему предстоит выступить в мировой войне, и будет ли оно вообще в ней участвовать? Существуют ли директивные указания об идеологической подготовке войны против Великобритании и Франции?
В.Н. Советское руководство с самого начала новой мировой войны своими действиями демонстрировало, что не собирается выступать в этой грандиозной вооруженной схватке на какой-либо из противоборствующих сторон. В то же время Сталин выдвинул лозунг «расширения социализма» в благоприятных условиях открытого противоборства двух капиталистических блоков. В беседе с Г. Димитровым, состоявшейся в Кремле в присутствии В.М. Молотова и А.А. Жданова в ночь с 7 на 8 сентября 1939 г., Сталин, в частности, заявил следующее: было бы неплохо, если бы «в результате разгрома Польши» «социалистическая система распространилась на новые территории и население». При этом Сталин пожелал, чтобы германский и англо-французский блоки «хорошенько разодрались» между собой.
13 апреля 1941 г. СССР и Япония подписали договор о нейтралитете. 19 апреля в «Правде» появился обзор иностранной печати, заключительная часть которого, как мне удалось выяснить, была написана И.В. Сталиным. В ней Сталин, в частности, декларировал: «Пора понять, что Советский Союз ведет свою самостоятельную, независимую политику, чуждую внешних влияний». Тем самым он прямо декларировал, что СССР не намерен присоединяться ни к одной из воюющих сторон.
Теперь вернемся к сталинскому лозунгу о «расширении социалистической системы». Он получил широкое пропагандистское обеспечение после того, как в 1939—1940 гг. в состав СССР были включены территории Западной Украины и Западной Белоруссии, Литвы, Латвии, Эстонии и Бессарабии. В частности, этот лозунг нашел отражение в проектах директивных материалов, которые начали готовить Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) и Главное политическое управление Красной армии под руководством А.А. Жданова и А.С. Щербакова после упомянутого сталинского выступления перед выпускниками военных академий РККА 5 мая 1941 г.
В этих директивах содержались многочисленные негативные оценки действий Германии и Англии в ходе войны. В полном соответствии со сталинскими указаниями, данными в его выступлении 5 мая 1941 г., излагались в них причины военного поражения Франции. Однако нет никаких оснований утверждать, что в этот период существовали директивные указания об идеологической подготовке войны против Великобритании, а тем более – против побежденной немцами Франции.
А.А. Благодарю за уделенное время!