Китаев В.А. Что там в «другой России». Рец.: Будницкий О. Другая Россия: Исследования по истории русской эмиграции. М.: Новое литературное обозрение. 2021. – 632 с. (Серия Historia Rossica)
Анализируется книга О.В. Будницкого «Другая Россия: Исследования по истории русской эмиграции» (М., 2021), подводящая итог его многолетним штудиям в этой области.
Ключевые слова: Россия, революция 1917 г., русская эмиграция, 2-я мировая война, В.А. Маклаков, Б.А. Бахметев, В.Л. Бурцев, О.О. Грузенберг, Б.Л. Гершун, А.А. Гольденвейзер, А.А. Кизеветтер, А.В. Тыркова
Kitaev V.A. What is there in “another Russia”?
The book by O.V. Budnitsky “Another Russia: Research on the history of Russin emigration” (Mosciw, 2021) is reviewed, which sums up many years of his studies in this area.
Key words: Russia, revolution of 1917, Russian emigration, World War II, V.A. Maklakov, B.A. Bakhmetev, V.L. Burtsev, O.O. Gruzenberg, B.L, Gershun, A.A. Goldenveizer, A.A. Kizevetter, A.V. Tyrkova
Библиография трудов О.В.Будницого в ее книжной части приросла еще на одну запись. Увидел свет том, куда вошли авторские тексты и документальные публикации 1992-2018 гг. по его главной исследовательской теме ─ истории русской эмиграции. Всего лишь три из двадцати материалов, собранных в книгу, появляются впервые. Большинство же из обнародованных ранее исследований, по признанию самого автора, «существенно доработано с учетом новых архивных материалов и публикаций» (с. 10). Сборник, таким образом, облегчает читателю знакомство с весомой частью наработанного Будницким научного капитала, которая воплотилась в «малых формах».
Уместным будет вспомнить здесь, что Будницкий является автором монографий: «Деньги русской эмиграции: Колчаковское золото, 1918-1957» (2008) и «Русско-еврейский Берлин (1920-1941) (2013, в соавторстве с А. Полян). Кроме того, исследователю удалось осуществить в 2001-2015 гг. публикацию переписки В.А. Маклакова с Б.А. Бахметевым, В.В. Шульгиным и М.А. Алдановым (это пять впечатляющих своим объемом томов).
@Китаев В.А.
О.В. Будницкий не очень обеспокоен точностью в обозначении жанровой принадлежности собранных в книге материалов. В «предуведомлении» он поначалу сообщает, что до сегодняшнего дня «довольно регулярно публиковал статьи и документы преимущественно личного происхождения», затем, чуть ниже переименовывает эти публикации в «”эмигрантские” тексты» (с. 9-10). Тексты, как утверждает тут же автор, организованы в книге «по тематическому принципу». Правда, это обещание все-таки не выдерживается.
В заглавии последнего раздела появляются «очерки и портреты», и, таким образом, Будницкий заставляет строгого ревнителя логики задуматься о жанровой природе предшествующих текстов. Оставляем за собой право на определение их видовых особенностей, если в этом возникнет необходимость. А пока заметим, что практически все они, независимо от тематической принадлежности, основательно нагружены эпистолярием. Пять же из них представляют прямую публикацию писем. Наполнение книги, как нам кажется, отражает особенность исследовательского почерка Будницкого, где неразрывно присутствуют аналитическое и публикаторское начала.
Уже в авторском «предуведомлении» Будницкий обозначил собственные приоритеты в изучении эмигрантской темы. Он начинает здесь с объяснения смысла своего отказа от привычных определений феномена русской эмиграции ─ «Русское зарубежье»», «Вторая Россия» ─ в пользу «Другой России». «Другая Россия» для него ─ не просто еще один синоним, а нечто более существенное. Как бы ни были значимы культурные достижения России в изгнании, он хорошо чувствует недостаточность идущего еще от Марка Раева культуроцентризма в ее изучении (Раев 1994). Будницкий вырывается из «традиционного круга тем и набора имен», выходит навстречу «людям другой России: юристам, дипломатам, предпринимателям, военным, политикам, писателям». Писатели, заметим, оказываются в этом перечне на последнем месте. «Проблемы, волновавшие как эмигрантских нотаблей, так и, разумеется “рядовых” эмигрантов, − пишет он, − касались способов заработать на жизнь, трудоустройства, получения виз и видов на жительство, финансирования эмигрантских учреждений» (с. 7). В то же время «эмигрантских интеллектуалов» не отпускали «вопросы преодоления большевизма, методов восстановления России после хаоса и разрушений после революции и Гражданской войны». Разумеется, одним из главных для политически активной части эмиграции был вопрос о том, какой должна стать будущая, постбольшевистская Россия. Понятно, что единство в ответе на этот вопрос было заведомо невозможно в силу идейной неоднородности той части российского общества, которая оказалась за границей.
Знакомясь с работами О.В.Будницкого по истории русской эмиграции, нельзя не обратить внимания на то особое место (и даже первенствующее положение), которое занимает среди использованных в них источников личная переписка. По его собственному признанию, она стала для него «настоящим открытием», которое он совершил, трудясь в зарубежных архивах. Это, прежде всего, Архив Гуверовского института войны, революции и мира при Стэнфордском университете и Бахметевский архив русской и восточно-европейской истории и культуры при Батлеровской библиотеке редких книг и рукописей Колумбийского университета. К американским надо добавить и архивы Великобритании: Рукописный отдел Бодлианской библиотеки в Оксфорде, Русский архив в Лидсе.
Эмигрантский эпистолярий поразил его высотой интеллектуализма, степенью откровенности, литературным блеском. Эти качества переписки ставят ее, по мнению Будницкого, выше мемуаров и публицистики тех же авторов. И хорошо понятна грустная констатация автором факта умирания жанра в эпоху Интернета, оброненная в «предуведомлении».
Как уже было сказано, основная часть книги структурируется пятью рубриками. Четыре из них сформированы по тематическому принципу, отражая не только исследовательские предпочтения автора, но и, что является главным, на его взгляд, недостаточно изученные стороны истории эмиграции. К числу последних он относит тему поисков путей преодоления большевизма и одновременно создания образа новой России. Еще одна немаловажная проблема жизни русской эмиграции – деньги, которых остро не хватало на всех ее социальных этажах и всем эмигрантским институциям. Наконец¸ одна из важнейших тем книги − русская эмиграция и Вторая мировая война.
А роль общего введения выполняет пространная «историческая справка» «Эмиграция из России (ХVI – ХХ вв.)». Она готовилась для «Большой российской энциклопедии» (том «Россия») и увидела свет в 2004 г. Первая волна пореволюционной эмиграции, таким образом, получает свое историческое обрамление, погружена в контекст всей истории исхода из России и СССР.
Каково же видение автором общей картины истории русской эмиграции?
Одним из базовых в российском эмигрантоведении является, как известно, понятие «волны» («волна эмиграции»). С его помощью, прежде всего, решается вопрос периодизации процесса массового исхода из России. Специалистами-эмигрантоведами уже признавался факт вненаучного, литературного происхождения этого термина (Сёмочкина 2014), тем не менее, его употребление привычно в работах по истории эмиграции.
Характеризуя эмиграцию из России до 1917 года, О.В. Будницкий не находит в ней признаков волнообразности. О трех эмигрантских «волнах» он говорит только применительно к пореволюционному периоду. Эмиграция же ХIХ – начала ХХ века подразделяется у него на трудовую (экономическую), национальную, религиозную и политическую. Между тем в современной литературе можно встретить и другие схемы. Их отличие от того, что предлагается О.Будницким, состоит в обнаружении эмигрантских волн в дореволюционной России (от одной до четырех) (Пушкарева 1996; Сабенникова 2009, c. 10).
Интересно было бы знать, как оценивает Будницкий эту историографическую разноголосицу, как аргументирует он собственную позицию. Энциклопедическая статья, правда, ─ жанр, отторгающий погружение в литературу вопроса и развернутое обоснование своего понимания проблемы. Но при всем том на этапе подготовки книги оставалась возможность реализовать заявленное автором право на «существенные дополнения», хотя бы в виде примечаний. Ведь со времени написания статьи прошло почти два десятилетия. К сожалению, Будницкий не посчитал нужным сделать это.
«Дипломатия в изгнании» ─ таково название, которое получила первая рубрика книги, куда включены портретные характеристики В.А. Маклакова и Б.А. Бахметева. Оба эти представителя эмигрантской политической элиты оказались за рубежом в качестве послов Временного правительства, т.е. до начала массовой эмиграции после прихода большевиков к власти.
Будницкий начинает прорисовку портрета Василия Алексеевича Маклакова с констатации его незаурядности, «нетипичности» во всех общественно значимых проявлениях: на адвокатском поприще, в качестве одного из лидеров кадетской партии, в роли депутата трех Государственных дум, а затем как одного из вождей эмиграции, литератора и публициста, «настоящего явления русской культуры». С присущим автору литературным мастерством охарактеризованы все этапы политической деятельности Маклакова по 1945 г. включительно. Наиболее выпукло, конечно, представлен эмигрантский период.
В определении особенностей политических взглядов Маклакова Будницкий идет по пути, намеченному в свое время М.М. Карповичем в статье «Два типа русского либерализма. Маклаков и Милюков». Здесь ранний Маклаков представлен как умеренный либерал «земской» формации, последовательно оппонирующий Милюкову, который воплощает, в свою очередь, более радикальный либерализм «групп свободных профессий» (Карпович 1997, с. 389). Будницкий не сомневается в истинности подобного взгляда. Не исключено, что в данном случае могло быть уместным и сопоставление политических взглядов Маклакова с консервативным либерализмом позднего Б.Н.Чичерина.
Как утверждает автор, idée fixe Маклакова-политического мыслителя эмигрантской поры «было уяснить ─ для себя и для истории, как и почему с Россией случилось то, что случилось? Где и когда свернула она на путь, ведущий к катастрофе? И, разумеется, кто виноват в том, что произошло?» (с. 103). Считая революцию «абсолютным несчастьем» не только для России, но и для всех стран, Маклаков, по наблюдению автора, возлагал вину за российскую катастрофу, начавшуюся с Февраля, на левых либералов, т.е. на кадетскую партию. Они попытались осуществить «правильные идеалы неправильными методами», «взяли» к тому же неоправданно высокий «темп», не сумев осознать неготовность народа к либеральным преобразованиям. Бесспорной же оказалась правда бюрократов и консерваторов, которые лучше знали страну и лучше владели механизмами управления. «Либералы, − передает Будницкий мысль Маклакова, − раскачали лодку, будучи уверенными, что справятся с течением, − и не сумели удержать руль; выброшенными за борт оказались все» (с. 107). Временное правительство, пытавшееся «внедрять демократию» в народную жизнь, имело дело не со свободными людьми, а всего лишь с «взбунтовавшимися рабами». Автор отмечает и еще одну особенность политической позиции своего героя. Критикуя либералов, Маклаков предпочитал не ввязываться в полемику с революционерами. По словам М.В. Вишняка, он видел в них всего лишь «безумцев или преступников».
Идея революции оказалась неприемлемой для Маклакова не только в ее осуществленном большевистском, но и в антибольшевистском варианте. «Он делал ставку на разложение, на эволюцию большевизма, − пишет Будницкий. − Казалось, что война послужит началом осознания коммунистической властью ее национальных задач; казалось, что режим изменится; казалось, что победоносная армия будет той силой, которая обуздает кремлевских властителей. <…> Очень быстро Маклаков понял, что ошибся» (с. 101-102).
«Нетипичный Маклаков» − таково название статьи в ее первоначальной редакции. Сейчас автор отказался от него в пользу «Парижского губернатора». Разумеется, он волен в своем решении, но вот что вызывает вопрос. Слово «губернатор», ставшее основой второго варианта названия, заимствовано у стойкого оппонента Маклакова – П.Н. Милюкова. Его зафиксировал в своей книге о Маклакове Г.В. Адамович (она вышла в Париже в 1959 г.). Эта лапидарная характеристика сдобрена очевидной иронией. Да и сам Будницкий оценивает замечание Милюкова как «забавное» (с. 100). Так стоило ли тогда повторять вслед за Милюковым аттестацию, нацеленную им на снижение образа своего противника? Впрочем, наш комментарий может восприниматься как исключительно субъективный, вкусовой.
Фигуре Маклакова суждено было стать центральной, сквозной в книге О.В. Будницкого Это объясняется, прежде всего, значимостью его личности, статусом, который он получил после прекращения посольских обязанностей в Париже (глава Офиса по делам русских беженцев при Министерстве иностранных дел Франции, председатель Эмигрантского комитета), высокой политической активностью и, наконец, богатством оставленного литературного наследства (прежде всего его эпистолярной части).
Маклаков совсем не эпизодически присутствует еще в двух разделах книги: «В поисках выхода» и «Русская эмиграция и Вторая мировая война». В первом случае публикуется его переписка с еще одним корифеем российской адвокатуры − О.О. Грузенбергом (она относится к 1933 г.). Во втором анализируется «новый курс» Маклакова в отношении Октябрьской революции и СССР, провозглашенный в июне 1944 г., и рассказывается о посещении его «группой» советского посольства в Париже 12 февраля 1945 г.
В эпистолярном диалоге Маклакова−Грузенберга, который предваряется, как всегда у Будницкого, содержательной вводкой, прозвучали мотивы перерождения большевизма и его изживания страной, скепсис в отношении к эмиграции. Весьма примечательны, конечно, вскрывшиеся здесь расхождения корреспондентов в оценках Февраля и Октября.
Если же говорить о большой статье «1945 год и русская эмиграция (Попытка примирения)», то здесь особенно важным представляется констатация факта радикальной переоценки Маклаковым значения Октябрьской революции. Теперь она знаменовала для него начало «мирового социального сдвига к более полному пониманию задач и обязанностей государства в устроении жизни людей». Более того, по убеждению Маклакова, в России еще до войны начался процесс «изживания революции» и «возвращения к правовому порядку на новых началах». Он обнаруживал, по его же словам, «идейную пропасть между революционной программой 1918 года с ее призывами к истреблению классов и конституцией 1936 года, несмотря на ее недостатки» (с. 444-445)
Как и в случае с Маклаковым, автор начинает характеристику второго героя раздела «Дипломатия в изгнании» Бориса Александровича Бахметева с обозначения главной, на его взгляд, черты характера этой личности. Не раз указывается здесь на присущую ему «скрытность». Именно ею Будницкий объясняет нежелание Бахметева публиковать при жизни мемуары. Он ограничился всего лишь диктовкой воспоминаний в конце жизни, и распечатка их, насчитывающая более 600 страниц, стала, по признанию автора, «пожалуй, главным источником» для воссоздания биографии Бахметева. Хотя и в роли мемуариста, как полагает исследователь, он «предпочел многое опустить».
В личности и биографии Бахметева автор обнаруживает немало такого, что заметно отличает его от парижского коллеги по дипломатическому поприщу. Это ─ политическая левизна, обернувшаяся вхождением в ЦК РСДРП от меньшевиков, но все-таки преодоленная за несколько лет до революции. Это ─ и профессиональный фундамент героя: будучи по образованию инженером-гидротехником, он поднялся до профессорства в Санкт-Петербургском политехническом институте, а впоследствии читал лекции по гидравлике уже в Колумбийском университете. Бахметеву, кроме того, сопутствовала удачливость в бизнесе, начатом в США уже в 1922 г. по окончании дипломатической карьеры. Наконец, перед нами − один из основателей Архива русской и восточно-европейской культуры при Батлеровской библиотеке Колумбийского университета, который носит сегодня имя Бахметева. И при всем том он успел заявить о себе как «крупный политический мыслитель», что отчетливо прочитывается в его письмах В.А. Маклакову.
Будницкий подмечает немалое число особенностей в работе Бахметева как посла в США в сравнении с тем, чем пришлось заниматься в Париже Маклакову. Главная же его задача заключалась в оказании дипломатической и материальной поддержки Белому движению. Будницкий собрал немало доказательств того, что, вопреки распространенному мнению, Бахметев не был его противником и только после поражения Деникина утратил веру в возможность низвержения большевизма посредством «военных движений». Первостепенной для Бахметева стала другая проблема − предотвратить признание Америкой большевистского правительства. И только после того, как в 1933 г. это все-таки произошло, он, «по его уверениям», совершенно прекратил свою политическую деятельность, а в 1934 г. принял американское гражданство. К этому времени относится затухание диалога между Бахметевым и Маклаковым. Но именно в их переписке, которая как дружеская началась в 1919 г., наиболее полно открываются результаты работы политической мысли Бахметева и, разумеется, его парижского корреспондента.
В анализе переписки Будницкий не мог, понятно, концентрироваться только на фигуре Бахметева. Рядом с ним, оппонируя и соглашаясь, неизменно присутствовал его конфидент Маклаков. Обратимся же к тем фактам, которые автор книги открыл для себя, работая с этим «уникальным», по его определению, историко-литературным памятником и неопубликованными пока воспоминаниями русского посла в Вашингтоне.
В отличие от Маклакова, Бахметев принял Февральскую революцию, веря в новую, демократическую Россию. А причина краха Временного правительства крылась, как он полагал (правда, уже в конце жизни), в отказе новой власти от заключения мира. Главная причина неудачи антибольшевистских движений виделась Бахметеву в отсутствии внятной идеологии. Он попытался ответить на этот вызов, сформулировав уже начале в 1920-х гг. основные положения новой доктрины для России. Не обошлось в данном случае и без участия Маклакова. Вот как ее представляет О.В. Будницкий. «Собственность, народоправство, демократизм, децентрализация и патриотизм – вот идеи, “около которых уже выкристаллизовывается мировоззрение будущей национальной России”, − считал русский посол в Вашингтоне. Основой экономической жизни, полагал он, будет “частная инициатива, энергия и капитал. К покровительству им, к охране их приспособится весь правовой и государственный аппарат; в помощи частной инициативе будет заключаться главная функция правительства”» (с. 171).
Как выясняется, окружавшая Бахметева американская действительность повлияла на его представление о будущей, бесспорно буржуазной России. Он желал для нее американского варианта капитализма, заметно отличающегося, на его взгляд, от варианта европейского (по Марксу). В основе первого лежала идея равных возможностей, тогда как европейский капитализм покоился на идее эксплуатации.
Бахметев находил черты сходства между Россией и Америкой, мечтал о будущем сотрудничестве двух стран, которое должно стать «господствующим фактором будущих международных отношений». В основе же российско-американского союза должна была находиться «демократическая державность». «Американизм» Бахметева, по наблюдению автора, вовсе не отменял его патриотизма и национализма в государственном смысле. Во взглядах Бахметева Будницкий обнаруживает «под пленкой западничества» не вызывающее сомнений славянофильство.
Разумеется, Бахметева и Маклакова не отпускал вопрос о возможности внутренней эволюции большевизма и способности эмиграции как-то влиять на этот процесс. Нэп вселил некоторую надежду. Бахметев не боялся «Колупаевых и Разуваевых», а также их правительства, которому суждено было стать «началом прочного благосостояния и процветания». Но последовавшее свертывание нэпа не оставило надежд на то, что крестьянство как господствующий экономический класс (опять же по Марксу) сможет одержать победу над большевиками. Но даже если бы она и состоялась, ничего, кроме «перспективы анархии и гибели немногочисленных культурных элементов страны», она бы с собой не принесла. Окончательное же торжество Сталина и большевиков как еще одна альтернатива означало бы установление их бессрочной диктатуры.
Позволим себе здесь небольшое отступление от собственно бахметевской темы. Следя вместе с автором за движением мысли двух русских интеллектуалов, начинаешь осознавать еще одно значение понятия «другая Россия», которым открывается книга. За ним стоит не только констатация существования русской эмиграции. Это одновременно ─ указание на образ будущей, свободной от владычества большевиков Родины, живший в сознании властителей дум той части русского общества, которая оказалась за рубежом. Ведь не случайно Будницкий, адресуясь к сегодняшнему читателю, с полным на то основанием говорит в завершение очерка, что размышления Бахметева об исторических судьбах России и возможных путях ее преобразования «звучат по-прежнему свежо и современно» (с. 185).
С полным основанием можно говорить о большой творческой победе автора в создании парного портрета «Маклаков−Бахметев». Несколько озадачивает только пробел, наличествующий во второй его части. Здесь, к сожалению, не сказано ни слова о восприятии Бахметевым событий Второй мировой войны. А почему?
Нельзя не адресовать автору и еще один вопрос. Среди героев последнего раздела «Очерки и портреты» есть две персоны, которые с полным основанием могли бы претендовать на место в «дипломатической» компании. Но им в этом почему-то отказано, хотя мы имеем дело с дипломатами достаточно высокого ранга. Это ─ Е.В. Саблин и Н.А. Базили. Первый с 1919 г. руководил российским посольством в Лондоне в качестве поверенного в делах, второй исполнял должность советника посольства в Париже при В.А. Маклакове. Так по какой причине материалам о них не нашлось места в разделе «Дипломатия в изгнании»? Сыграла ли здесь свою роль несопоставимость, как могло показаться автору, масштабов этих фигур с такими «звездами», как Маклаков и Бахметев. Или же свою роль сыграли скромные форматы материалов о Саблине и Базили (9 и 6 страниц соответственно при том, что Маклаков и Бахметев удостоились 69 и 68 страниц)? Остается только строить догадки.
Вместе с людьми в эмиграции оказались и немалые деньги. История их перемещения за границу уже давно интересует О.В. Будницкого, и читатель сразу же после знакомства с двумя деятелями от дипломатии погружается в тему «русских денег за рубежом» (воспроизводим название второго раздела). Для того, кто уже сумел прочитать его монографию о «колчаковском золоте» 2008 г., настоящим открытием станет статья «Генералы и деньги (“Врангелевское серебро”)». Она была опубликована в 2004 г. в альманахе «Диаспора: Новые материалы», не рассчитанном на широкий круг читателей. Задача автора заключалась здесь в раскрытии судьбы Петроградской ссудной казны, оказавшейся в 1922-1924 гг. в руках врангелевского правительства. Решить такую задачу можно было, только кропотливо изучая материалы фонда Врангеля, находящегося в Гуверовском архиве Стэнфордского университета.
Безусловно, ценны по своей фактуре две другие статьи раздела. В них развенчана эмигрантская легенда о «царском наследстве» за рубежом и рассказано о судьбе той части «колчаковского золота», которая была вывезена за пределы России.
Антибольшевизм как доминирующее настроение русской эмиграции 20-30-х годов все-таки не стал основой ее идейного сплочения. Разноголосица в решении важнейших политических вопросов давала знать о себе на всем протяжении этого периода. И она хорошо слышится в письмах к легендарному революционеру и историку революционного движения, разоблачителю провокаторов в его рядах, наконец, издателю журнала «Былое» и газеты «Общее дело» В.Л. Бурцеву. Их публикацией открывается следующий раздел – «В поисках выхода». Здесь всего семь писем (включая одно бурцевское). Вряд ли нуждается в особом представлении пятерка корреспондентов Бурцева: А.И. Деникин, П.Н. Врангель, Л.Н. Андреев, И.А. Бунин, Е.Д. Кускова. И, конечно, трудно уйти от соблазна передачи сказанного здесь этими известнейшими людьми о народе, революции, большевиках, судьбе постбольшевистской России. Но оставим возможность знакомства с этими откровениями читателям книги ─ лучше все-таки погружаться в содержание опубликованных писем напрямую, без посредников.
Буквально из ряда вон выходящей выглядит в этом разделе фигура С.А. Соколова (литературный псевдоним «Сергей Кречетов»), создателя фантомной террористической организации «Братство Русской Правды» и ее литературного органа − журнала «Русская Правда» (1923-1933 гг.). Он удостоился отдельной статьи. Гремучая смесь пропаганды антисемитизма и терроризма как наиболее эффективного средства борьбы с большевиками, которую преподносил Соколов как публицист, мистификация читателей «клюквой» относительно «успехов» террористов-«братчиков» в России имела, как выясняется, немалый успех у определенной части эмигрантов. Будницкий объясняет его «мифологизмом мышления определенной части русской эмиграции» (с. 319). Впрочем, экстремизм «Брата №1», как показывает он, совмещался с выставлением таких «общерусских лозунгов», которые могли вполне удовлетворить и либерально-демократически настроенную часть эмиграции (с. 296).
Как неожиданное (и даже недостаточно корректное) может восприниматься наблюдение о сходстве «моделей» «Народной воли» и литературно-политического проекта Соколова. Но не будем забывать, что оно принадлежит исследователю, глубоко погружавшемуся в тему истории терроризма в России (Будницкий 2000).
Вслед за статьей о Соколове-Кречетове идет публикация переписки В.А. Маклакова и О.О. Грузенберга, относящейся (всего лишь за одним исключением) к 1933 г. Ею завершается раздел «В поисках выхода». К уже сказанному об их диалоге выше необходимо добавить следующее. Грузенбергу был абсолютно чужд тот критицизм в отношении русского народа и его истории, которым были пронизаны откровения его русского собеседника. Этот факт отмечает и Будницкий (с. 352).
Еще одной катастрофой после Октября стала для эмиграции Вторая мировая война. К ее кануну и времени самого события от- носится содержание следующего, самого большого раздела книги. Герои первой публикации здесь ─ известные юристы Б.Л. Гершун и А.А. Гольденвейзер. Их переписка 1938-1940 гг., безусловно, интересна тем, как ее участники реагируют на происходящее в Германии, на начало войны, на то, как выстраивается внешнеполитический курс сталинского СССР. Конечно, здесь не могли не найти отражения настроения еврейской части эмиграции в этот период и начавшийся исход ее в США. Гершун, между прочим, весьма скептически отзывался об избыточном, неестественном, с его точки зрения, русофильстве Грузенберга.
Очередь дошла теперь до важного эпизода истории эми-грантской журналистики. В конце апреля 1942 г. вышел первый номер нью-йоркского «Нового журнала», пришедшего на смену парижским «Современным запискам». Это событие стало результатом напряженной подготовительной работы, проделанной одним из ведущих прозаиков Русского зарубежья М.А. Алдановым и историком М.М.Карповичем. Они-то и выведены на авансцену Будницким ─ благо сохранилась переписка двух основателей, проливающая свет на трудности, с которыми им пришлось столкнуться.
Выше уже говорилось о статье «1945 год и русская эмиграция (Попытка примирения)». Здесь же надо добавить к сказанному, что 25 мая 1945 г., т.е. через три с половиной месяца после «примирительного» посещения Маклаковым с группой авторитетных соотечественников советского посольства, появилась его статья «Советская власть и эмиграция». Как отмечает Будницкий, автор статьи решительно заявлял здесь о своем нежелании идти на примирение с большевистским государством, ибо так и не увидел в нем защитника «интересов и прав человека» (с. 467-468).
В завершение «военного» раздела публикуются письма Н.Н. Берберовой, М.А. Алданова и М.В. Вишняка 1945-1947 гг., а также два письма Берберовой и письмо Вишняка, относящиеся к осени 1965 г. Они проливают свет на проблему политической ориентации русской эмиграции в период немецкой оккупации Франции. Центральной фигурой оказывается Нина Николаевна Берберова, прилагавшая немало усилий к тому, чтобы вернуть прежнюю репутацию в глазах эмигрантского сообщества. А она была поколеблена подозрениями в симпатиях к нацистам и даже в сотрудничестве с ними.
Персонажи, не вписавшиеся в проблемные рубрики, собраны в заключительном разделе «Очерки и портреты». Населенность его, в сравнении с предшествующими, более плотна, но объемы текстов ─ заметно скромнее. Однако и здесь находится место для осуществления публикаторской миссии автора. Мы не будем представлять каждого из действующих лиц финала книги. Ограничимся указанием на некоторые его особенности.
В ряду фигурантов, подрывая привычную для историографии темы монополию политиков и деятелей культуры, появляются, наконец, представители «весьма тонкого слоя предпринимателей». Это Н.Е. Парамонов и его династия. Буквально вслед за ними шествует выдающийся русский историк, «наследник Ключевского» А.А. Кизеветтер. Соседство, конечно, неожиданное и весьма контрастное. Но такова воля автора. Зазвучали, наконец, в полную силу голоса женщин русской эмиграции (сестра Ю. Мартова Л.О. Дан с ее совсем не ортодоксальными характеристиками личности Ленина; «первая леди лондонской эмиграции», как ее представляет Будницкий, А.В.Тыркова; и, наконец, внучка американского президента У. Гранта Ю. Кантакузен-Сперанская, жизнь которой стала «захватывающей историей»).
Попробуем теперь суммировать наши впечатления от новой книги О.В. Будницкого. Они, самокритично признаемся, представляют собой не рецензию в обычном понимании этого жанра. Получились, скорее всего, «заметки на полях», которые делались читателем, небезразличным к ходу изучения темы и заинтересованным в успехе состоявшегося издания как в кругу специалистов, так и у публики, «не отвыкшей читать книжки». А наши немногочисленные вопросы автору работают исключительно на укрепление его заслуженного научного авторитета.
Книга Будницкого представляет собой, несомненно, значительное явление современной историографии истории русской эмиграции. Было бы большим заблуждением воспринимать ее всего лишь как «повторение пройденного», теперь уже в большом формате. Непосредственное соседство рассеянных до того материалов обладает здесь несомненным эффектом новизны. И он будет, конечно, прочувствован и оценен во всех читательских эшелонах.
Сборник еще раз продемонстрировал возможность органической связи между авторским нарративом и автономным существованием источника (прежде всего эпистолярного). Прежде всего именно через личную переписку Будницкий прорывается к человеку Русского зарубежья. Огромная работа по разысканию эпистолярных материалов и их подготовке к публикации не может не вызвать восхищения и благодарности (чего только стоит расшифровка почерка в письмах Маклакова!).
Демонстрируя мастерское владение академическим письмом, Будницкий в то же время «на ты» с приемами популяризации. Не отказывает он себе и в репликах публицистического свойства. Они всегда ненавязчивы и лаконичны. Нельзя не обратить внимания на перекличку авторских отступлений 90-х годов и нынешнего дня на тему непреходящей актуальности эмигрантских помыслов о «новой, неведомой» России. Она, как считает Будницкий, «и сейчас только маячит на горизонте».
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
Будницкий 2000 ─ Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина ХIХ-начало ХХ в.). М.: РОССПЭН, 2000. – 399 с.
Карпович 1997 ─ Два типа либерализма. Маклаков и Милюков // Опыт русского либерализма. Антология. М.: Канон, 1997. С. 387-404.
Пушкарева 1996 ─ Пушкарева Н.Л. Возникновение и формирование российской диаспоры за рубежом // Отечественная история. 1996. №1. С. 53-69.
Раев 1994 ─ Россия за рубежом: история культуры русской эмиграции. 1919−1939. Пер. с англ. М.: Прогресс-Академия, 1994. − 296 с.
Сабенникова 2009 ─ Сабенникова И.В. География общественной мысли Русского зарубежья // Общественная мысль русского зарубежья: Энциклопедия. М.: РОССПЭН, 2009. С. 9-72.
Сёмочкина 2014 ─ Сёмочкина Е.И. Волны российской эмиграции как историографическая проблема современного отечественного эмигрантоведения // Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2014. № 1 (1). С. 77-83.
Китаев Владимир Анатольевич – доктор исторических наук, профессор кафедры информационных технологий в гуманитарный исследованиях, Нижегородский государственный университет им. Н.И.Лобачевского (Нижний Новгород); vlakit2@mail.ru
Kitaev Vladimir A. – doctor of historical sciences, professor of the Department of in Information Technologies in the Humanities, Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod (Nizhny Novgorod)