(к 200-летию великой греческой революции 1821 г.)
Димитрис Стаматопулос (Δημήτρης Σταματόπουλος) – профессор Университета Македонии в Салониках, специализируется на истории Балкан и поздней Османской империи. Сотрудник Институтов перспективных исследований в Принстоне (2010–2011 гг.) и Фрайбургском университете (2017–2018 гг.), приглашенный профессор Высшей школы социальных наук (Париж), Принстонского университета и Института европейской истории имени Лейбница в Майнце. Д. Стаматопулос является автором множества книг и статей по истории православных христиан в Османской империи, среди которых:
Dimitris Stamatopoulos, Imagined Empires: tracing imperial nationalism in Eastern and Southeastern Europe (18th-20th c.), Budapest – New York: Central European University Press 2021
Dimitris Stamatopoulos, Byzantium after the Nation: The Problem of Continuity in Balkan Historiographies, Budapest: Central European University Press 2021
Dimitris Stamatopoulos (ed.), European Revolutions and the Ottoman Balkans, Nationalism, Violence and Empire in the Long Nineteenth Century, London: I.B. Tauris 2019
Δημήτρης Α. Σταματόπουλος (επιμ.), Πόλεμος και Επανάσταση στα Οθωμανικά Βαλκάνια (18ος-20ός αι.), Θεσσαλονίκη: Επίκεντρο 2019
Dimitris Stamatopoulos (ed.), Balkan Nationalism(s) and the Ottoman Empire, vol. I–III, Istanbul: Isis Press 2015
Беседовала Анна Александрова (Институт славяноведения РАН)
Господин Стоматопулос, где находится начало координат для греческой национальной идентичности, восходит ли оно ко временам античности? Присутствует ли в греческом общественном сознании связь с эпохой Древней Греции? В чем она проявляется? Есть ли у современной греческой интеллигенции ощущение того, что Греция при всей периферийности своего положения в Европе – страна особая, ведь это по сути колыбель всей высокой европейской культуры? Насколько органично присутствуют сохранившиеся следы античной культуры в современной греческой культуре, в определенной мере развивающейся в этих античных декорациях?
Бесспорно, современная греческая национальная идентичность основана на представлении о собственной исключительности благодаря связи с Древней Грецией. Это представление, конечно, опирается на языковую преемственность с Древней Грецией (несмотря на многочисленные колебания относительно того, является ли современный разговорный язык «естественным продолжением» или проявлением «упадка» древнегреческого языка) и, прежде всего, на осознание особо важной роли, которую играют отсылки к Древней Греции в том, что мы называем западной культурой нового времени: как в эпоху Возрождения и расцвета гуманизма, так и в период религиозных войн последователям Лютера, получившим фундаментальные знания в области греческого языка и культуры, таким как Ф. Меланхтон, и наиболее важным представителям европейского Просвещения было свойственно постоянное обращение к опыту преимущественно Афинской демократии как культурного явления, и его влияние решительно определило переход от авторитарных режимов к современным буржуазным демократиям Запада. Греческая древность утвердилась в европейском сознании задолго до основания в XIX веке нового греческого государства. Однако это сравнение с древними было причиной появления не только «филэллинских» настроений, но и негативных сравнений в ущерб современным грекам: на самом деле современное греческое сознание – это постоянное возвращение к данному состоянию признания / отвержения со стороны Запада, и, соответственно, оно отвечает на это либо в прозападном, либо в антизападном ключе.
Одна из самых ярких личностей Древней Греции – Александр Великий. Говоря о связи времен, нельзя не вспомнить недавно официально завершившийся спор о наименовании нынешней Северной Македонии. В частности, Греция отказывала соседнему государству в праве именоваться Македонией, опасаясь возможных фальсификаций истории. Из тех же соображений – и под прямым давлением греческих властей – памятник на Площади Македония в Скопье был назван «Воин на коне», хотя понятно, что это памятник Александру Великому. В какой степени спор о наименовании Северной Македонии выходил за рамки чисто политических претензий и являлся общественным конфликтом в Греции? Насколько болезненно отреагировало греческое общество на Преспанское соглашение[1]?
Как это ни парадоксально, ответ на этот вопрос напрямую связан с предыдущим. Действительно, многие представители новогреческого Просвещения критически относились к возможности принятия македонцев как части истории новогреческой нации. Но эти греческие просветители просто повторяли аргументы представлявшего афинскую демократию Демосфена, который называл Филиппа «варваром», но не потому, что не считал его греком, а потому, что тот был монархом (как и персидский царь). Они скорее выразили свои антимонархические и антидеспотические настроения, чем сформулировали теорию о том, кем на самом деле были македонцы. Эта «слабость» греческой историографии была исправлена Константиносом Папарригопулосом в XIX веке, заявившим, что битва при Херонее[2] ознаменовала начало эры македонского эллинизма, поэтому македонцы, конечно же, были греками. Однако многонациональность Македонии в то время допускала соответствующие македонские дискурсы со стороны как болгарского, так и сербского национальных движений. В действительности славяноязычные жители Македонии и Фракии стали объектом более масштабного спора между болгарами и сербами, и последние изобрели термин македонские славяне (Slaves de Madecoine), чтобы отстранить это население от влияния болгар, которые претендовали на него по причине близости их языков. Вопрос о местонахождении и миф об автохтонности, однако, быстро стали накладываться друг на друга. Подобно тому, как болгары придумали (в одной из своих многочисленных национальных мифологий) свое происхождение от древних фракийцев, точно так же славяномакедонцы (например, в случае с Георгием Пулевским) изобрели мифическое происхождение от Александра Македонского, хотя всем было ясно уже в XIX веке, что славяне пришли на Балканы спустя 1000 лет после Александра Македонского. Греки соприкоснулись с этой национальной мифологией только после 1990 года, и им было очень трудно управлять ею по двум причинам: во-первых, потому что средний житель «глобальной деревни» счел бы логичным, что древние македонцы отличались от южных греков, ведь они боролись друг с другом. Конечно, историки, изучающие древность, напоминают нам, что то же самое имело место и в отношении других городов-государств и даже что язык македонской элиты был разновидностью дорического диалекта, но все это не принимается к сведению в обычном мире, особенно если он одержим широко распространенной западной фантазией, которая отождествляет Древнюю Грецию с Древними Афинами и, следовательно, с демократическим строем. И во-вторых: помимо того, что македонский вопрос был транснациональным, он также был внутренней проблемой трех упомянутых нами государств, Греции, Сербии и Болгарии, которые разделили Македонию в 1913 году[3]. Славяноязычные жители этих стран метались между чисто национальной (болгарской или сербской) и новой гибридной (македонской) идентичностью. Этот этногенез продолжался. Однако он завершился во время Второй мировой войны, когда Тито включил автономную Македонскую республику в состав Югославского государства. Славяноязычные жители Греческой Македонии оказались перед дилеммой, усугубленной опытом развернувшейся в то время в Греции гражданской войны: должны ли они перейти через границу, что случилось с тысячами из них – многие стали политическими беженцами в других странах советского лагеря или даже в Австралии или Канаде. Однако греческое государство в значительной степени очистило свои северные районы, решив путем скрытого насилия (непосредственное насилие применялось в отношении коммунистов-партизан) проблему этого меньшинства, когда не позволило ему вернуться и потребовать назад свое имущество. Таким образом, македонский вопрос касался не только названия соседней страны, но и напоминал обо всем этом травмирующем опыте беженцев – представителей меньшинства, который стал более болезненным, поскольку залечил глубокие раны гражданской войны, когда большая часть этих славяномакедонцев встала на сторону греческих коммунистов, в то время как другая значительная их часть идентифицировала себя с болгарской милицией «Охрана».
Какое место в современной греческой национальной памяти играет Византия и ее культурное и политическое наследие? Жива ли до сих пор в Греции Великая идея/Μεγάλη Ιδέα? Считают ли греки Стамбул/Константинополь до сих пор «своим», греческим, городом? В частности, как в Греции отреагировали на решение Р.Т. Эрдогана снова превратить Святую Софию в мечеть?
Византия официально вошла в великое повествование о греческой национальной преемственности в «Истории» Константиноса Папарригопулоса (1860-74). Конечно, в XIX веке велась большая дискуссия о том, было ли это римское государство (Второй Рим был продолжением Первого Рима) эллинизированным. С этим согласилось большинство историков, в том числе многие зарубежные византинисты. Однако нужно сказать, что для простых людей собор Святой Софии всегда был намного важнее руин Парфенона. Парфенон и классическое прошлое стали считаться важными, когда греки начали изучать и подвергаться влиянию дискуссии о классицизме на Западе. Напротив, обычный грек, отождествлявший себя с православной христианской верой, был убежден, что собор Святой Софии являлся его главным опорным символом. Очень интересно, что революционные планы греков, Ригаса Велестинлиса и членов Филики Этерия, включали восстание в самом Константинополе. Чего-то подобного также опасались османы с марта 1821 года и в течение примерно 6 месяцев вырезали, изгоняли и истребляли греческое население. Конечно, все изменилось в XIX и особенно в XX веке, когда в 1922 году Великая идея закончилась Малоазийской катастрофой[4].Тогда произошел резкий сдвиг в греческом сознании от собора Святой Софии к Парфенону.Поэтому мы можем сказать, что определенно шаг Эрдогана вызвал эмоции у широких масс греческого населения, при этом многие из них рассматривали бы и статус музея как скрытое рабство.
Как сказался на греческой национальной идентичности период османского владычества? Неизбежное взаимовлияние двух культур в данном случае вряд ли подвергается сомнению, вопрос в том, пытаются ли греки перечеркнуть этот многовековой опыт существования в составе Османской империи?
Существует много дискуссий о том, что было «османским» или «византийским», «балканским» или «греческим» в эпоху Османского владычества.Безусловно, во всех балканских историографиях (и, следовательно, в греческой) на османский период возлагается вина за большую экономическую и культурную отсталость их народов относительно уровня развития на Западе.И это определенно отражало негативный ориенталистский подход.Однако он был заменен позитивным ориенталистским подходом уже в 1990-е годы, когда османские исследования в Греции также переживали расцвет: а именно Османская империя представлялась идеальным примером мультикультурного сосуществования.Сегодня мы знаем, что это не так: Османская империя была многонациональной, а не только турецкой империей, но она не перестала воспроизводить основное различие между своим населением, мусульманским и немусульманским.Первые были гражданами первого сорта, вторые – второго сорта.Османы предприняли несколько попыток преодолеть это в течение длительного периода реформ, но безуспешно.Хотя эта дискуссия ограничивается историографическими кругами, постепенно ее воспринимают и более широкие социальные слои.
В 2021 году отмечается 200-летие греческой революции. Это событие считается «точкой отсчета» независимого греческого государства, в том числе и в официальных рамках государственной идеологии. Как часто сегодня в Греции звучат отсылки к греческой революции? В том числе, в годы финансово-экономического кризиса 2010-х годов неоднократно высказывалось мнение, что Меморандумы, навязанные Греции «тройкой» кредиторов, ущемляют национальный суверенитет страны. Приобрели ли в связи с этим упоминания о событиях 1821 года новое звучание?
Еще с XIX века существует много прочтений греческой революции.Подход, который подчеркивает проблему национальной независимости, был введен преимущественно марксистской теоретической традицией XXвека.Однако сегодня, кажется, преобладает (и это связано с фактом принятия меморандумов) либеральный подход, который подчеркивает, что целью революции было приобщение Греции к европейской культуре.Таким образом, дискуссия о революции связана с дискуссией о степени независимости, которую может иметь государство Европейского союза.
Как известно, Россия сыграла определенную роль в обретении Грецией независимости. И на протяжении как минимум 19 века между странами поддерживались довольно тесные дружественные связи. Воспринимается ли Россия в настоящее время в массовом сознании греков как дружественная страна?
Я думаю, что всегда и по причине православия, но в основном из-за непрерывных войн, которые Россия вела с Османской империей, отмечалась положительная роль, которую она сыграла в обретении Грецией независимости. Конечно, в антироссийских кругах всегда подчеркивался тот факт, что Россия во время как Пелопоннесского восстания[5] (1770 г.), так и революции 1821 г. решительно отказывалась помочь грекам в их борьбе против османов: это был довод в пользу того, что Россия хотела использовать инструмент греческого фактора, но в собственных интересах. Когда с началом господства идеологии панславизма в конце XIX века для греческих националистов стало очевидно, что Россия тяготеет к их великому сопернику, болгарам, безусловно, отношения ухудшились, и это негативное наследие в значительной мере сказалось и во время холодной войны в XX веке: конечно, в зависимости от принадлежности к какому-либо лагерю оно трактовалось либо положительно (коммунистами) или отрицательно (либералами).
В греческой национальной памяти Иоанн Каподистрия остался русским или греком? А королева Ольга Константиновна?
Он считается пророссийским греком. Ольга – русской филэллинкой.
Говоря о крупных политиках 19-20 веков, к чьему политическому наследию любят апеллировать греки? Есть ли в стране «иконы», которым поклоняется современный греческий политический класс?
Конечно, такие личности, как Колокотронис, Каподистрия, Маврокордатос, действовавшие во время революции, Харилаос Трикупис и Элефтериос Венизелос – политики периода становления государства, Константинос Караманлис и Андреас Папандреу в XX веке.
Является ли болевой точкой в коллективном греческом сознании тот факт, что Греция на протяжении 19, да и 20 и 21 веков находилась в сфере влияния иностранных держав? В качестве примера можно привести один связанный и с античностью, и с событиями рубежа 18-19 вв., но при этом остро злободневный греческий сюжет – борьба за возвращение из Великобритании скульптур Парфенона. В частности, в июне 2020 года министр культуры и спорта Греции Лина Мендони заявила, что «сейчас настало время для Британского музея доказать, что он уже не колониальная музейная организация 19 века». Воспринимают ли греки историю своей страны в 19 веке (да и в 20 веке) как историю государства, зависимого от великих держав? И как это отразилось на греческом национальном сознании, присутствует ли в современном греческом обществе недоверие к нынешним ключевым игрокам на международной арене?
Не только XIX, но и XX век: и Национальный раскол (1915-1917 гг.), и гражданская война (1944-1949 гг.) считаются периодами прямого вмешательства во внутреннюю политическую жизнь Греции великих держав, как западных, так и России.Однако Греция никогда не становилась колонией: это было государство, зависимое от международных отношений, как и остальные балканские государства.Но никогда оно не находилось под полным протекторатом.
Каково место Малоазийской катастрофы в современной исторической памяти греков? Сопоставима ли она по значению с такими событиями, как падение Константинополя или Вторая мировая война?
Малоазийская катастрофа, безусловно, стала концом Великой идеи. Но с другой стороны, как я предположил выше, она является важнейшим моментом формирования современного греческого государства. Государство прекращает ставить своей главной целью экспансию и, следовательно, наращивать военные расходы. 1,2 млн беженцев, прибывших из Малой Азии, способствуют развитию промышленности. Оно также использует большое количество беженцев для этнической гомогенизации Македонии и Фракии. Малоазийская катастрофа наступила после подписания Лозаннского договора. И это самый важный момент в истории государства.
В годы финансово-экономического кризиса греческие политики и журналисты неоднократно сравнивали текущие непростые времена с годами Второй мировой войны. В греческом массовом сознании неизбежно всплывал образ конкретного «врага» – Германии, сыгравшей не последнюю роль в разработке программы международной финансовой помощи Греции. Насколько этот образ, воскресший в последнее десятилетие, оказался «живучим»? Смягчается ли напряженность после окончания «эпохи Меморандумов»? Отходит ли в связи с памятью о Второй мировой войне образ врага-турка, довлеющий над Грецией на протяжении нескольких столетий, на второй план?
Разрушения Второй мировой войны очень живы в сознании даже моего поколения, которое не знало войны.Особенно в случае с Германией невозможно мириться с тем, как проигравший в войне может определять вашу жизнь.Это меняется с годами, но я думаю, что у греков нет устоявшегося отношения к этой проблеме, возможно, потому, что они понимают степень экономической зависимости от Германии.
Какие события оставили больший отпечаток в греческой национальной памяти – Вторая мировая война или последовавшая за ней гражданская война? Слиты ли в массовом сознании эти две войны, произошедшие практически одна за другой, или же они чаще расцениваются как отдельные конфликты?
Одно несомненно считается продолжением другого.
Как вспоминают сейчас греки режим «черных полковников»? Есть ли отличия в воспоминаниях пожилых греков (современников режима) и оценках молодых поколений? Присутствуют ли сегодня ностальгические нотки в этих воспоминаниях и оценках? Изменилось ли коллективное отношение к хунте в годы финансово-экономического кризиса?
В Греции со времен гражданской войны всегда имелась большая часть населения, которой были близки идеи крайне правых: иногда она была господствующей (в 1949–1974 гг.), а иногда маргинальной (с 1974 г. по настоящее время). Но это не значит, что крайне правых нет. Избиратели партии Золотая заря (и это ускользнуло от многих ученых) часто являются детьми и внуками коллаборационистов.
Снова вернемся к недавнему финансово-экономическому кризису. Останутся ли 2010-е годы в национальной памяти греков годами тяжкого перелома? Какой коллективный нарратив о кризисе формируется сегодня, по прошествии нескольких лет после его окончания?
Эта дискуссия заморожена: мы видим дефицит, но не видим долга. Долг сковал три поколения греков, но уровень жизни греков по-прежнему намного выше, чем во многих странах бывшего советского лагеря. Это противоречие объясняется тем фактом, что в Греции был длительный период «черного богатства», к которому имели отношение широкие слои общества. Однако, хотя экономическое благополучие заставляет нас молчать, если разразится еще один масштабный кризис, подобный кризису 2009–2012 годов, вероятно, эта большая проблема – долг – снова вернется.
К какому миру больше тяготеют современные греки – европейскому или сугубо балканскому? Чувствуют ли греки свою балканскую идентичность, или же для них гораздо важнее европейские культурные установки? «Славянские» Балканы и Греция – это разные культурные плоскости? Сказывается ли здесь общий для балканских народов период османского владычества? Играет ли сегодня на Балканах объединяющую роль православие?
Я бы сказал, что прошло много времени с тех пор, как греков считали гордыми балканцами.Европейская идентичность, безусловно, победила, хотя и не всегда можно об этом говорить в положительном ключе.
Можно ли поставить знак равенства между словами «грек» и «православный»? В Греции церковь не отделена от государства. Есть ли здесь общественный консенсус, идут ли среди греков дискуссии на эту тему?
Положение Церкви не так прочно, как думают, однако православная идентичность сильна именно потому, что она использовалась как инструмент для построения национальной идентичности.Конечно, мы говорим о национальном православии, как это происходит в большинстве православных стран, в том числе и в России.
[1] Соглашение между Грецией и бывшей югославской Республикой Македония, подписанное 12 июня 2018 г., завершившее спор о наименовании нынешней Республики Северная Македония.
[2] В битве при Херонее (338 г. до н.э.) македонский царь Филипп II разгромил объединенную армию греческих городов-государств.
[3] По итогам первой Балканской войны.
[4] Турция, подписав в 1920 г. Севрский договор, в дальнейшем под руководством Кемаля Ататюрка предприняла в ходе боевых действий сопротивление навязанным державами-победительницами условиям, которые были пересмотрены на Лозаннской конференции. В результате Греция лишилась прав на какие-либо территории Малой Азии.
[5] Греч. Ορλωφικά, в западной литературе — Орловское восстание (Orlov revolt).