Андрей Сазанов: «Наука и культура — вне политики и конфессий». Интервью с А.В. Сазановым
19.06.2023
Беседовала М.Ю. Андрейчева.
Видный историк и археолог Северного Причерноморья рассказывает о своих профессиональных свершениях в научно-исследовательской и педагогической сферах, а также размышляет о современных проблемах сохранения отечественного археологического наследия.
Ключевые слова: археология, Северное Причерноморье, Античность, Византия, Херсонес, охрана археологического наследия
Сазанов Андрей Владимирович – доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник отдела сохранения археологического наследия Института археологии РАН.
Контактная информация: andrei.v.sazanov@mail.ru
Andrey Sazanov: «Science and culture are beyond politics and confessions»
Andrey Sazanov, prominent historian and archaeologist of the Northern Black Sea region talks about his professional achievements in the research and teaching fields, and also reflects on modern problems of preserving the national archaeological heritage.
Keywords: archeology, Northern Black Sea region, Antiquity, Byzantium, Chersonese, protection of archaeological heritage
Sazanov Andrey Vladimirovich is Doctor of Historical Sciences, Leading Researcher at the Department for the Preservation of the Archaeological Heritage of the Institute of Archeology of the Russian Academy of Sciences.
Автор публикаций:
О хронологии Боспора ранневизантийского времени // Советская археология. 1989. №4.
Боспор у ранньовiзантiйський час // Археологiя. 1991. №2.
Les amphores de 1'antiquite tardive et du Moyen Age: continuite ou rupture? Le cas de la Mer Noire // La ceramique medievale en Mediterranee. Actes du Vie Congres de l’AIECM2 (13–18 novembre 1995). Aix-en-Provence, 1997.
Les ensembles clos de Chersonese de la fin du VIe-troisieme quart du VIIe siecles: La chronologie de la ceramique // Les Sites archeologiques en Crimee et au Caucase durant l’Antiquite tardive et le haut Moyen-Age. – Leiden – Boston – Koln, 2000.
Могаричев Ю.М., Сазанов А.В., Степанова Е.В., Шапошников А.К. Житие Стефана Сурожского в контексте истории Крыма иконоборческого времени Симферополь, 2009.
Могаричев Ю.М., Сазанов А.В., Саргсян Т.Э., Сорочан С.Б., Шапошников А.К. Жития епископов Херсонских в контексте истории Херсонеса Таврического // Нартекс. Byzantina Ukrainensis. Харьков: Антиква, 2012. Т. 1. 416 с.
Херсон и крещение Владимира. Херсон в X–XI вв. Saarbrüсken: Palmarium Academic Publishing, 2013.
Les amphores orientales d’epoque protobyzantine au Nord de la Mer Noire : Chrolonologie et typologie // LRCW II. Late Roman Coarse Wares, Cooking Wares and Amphorae in the Mediterranean: Arcaeology and Archaeometry. London, 2007.
Археологические музеи-заповедники и медиа-технологии»: условия и степень применимости на памятниках ЮНЕСКО (зарубежный опыт) // Уваровские Таврические чтения IV «Древности Юга России»: Материалы Международной научной конференции. 2019 г. / Ред.-сост. А.В. Сазанов, Л.В. Седикова, Н.В. Гинькут. Севастополь: ООО «Колорит», 2019. С. 165-177.
Амфоры С Snp I: проблемы классификации и хронологии // Проблемы истории, филологии, культуры. №1. Москва, 2022. C. 90-144.
М.А.: Расскажите, пожалуйста, о своей семье. Исследовали ли Вы вопрос семейной памяти, как глубоко она Вам известна.
«Моя семейная история — целый детектив»
А.С: Я неплохо знаю историю своей семьи. Родня по отцовской линии происходит из Переяславля Залесского. Там два поколения врачей. Среди них был предок, Ерофей Павлович Сазанов, который как профессионал был известен даже в Москве. Что касается семейной истории по материнской линии, то тут у меня целый детектив. Мой дедушка по материнской линии — Михаил Иванов. Так, что искать без архивов историю предка с такой исключительно «редкой» фамилией — дело бесперспективное. По семейным сведениям и архивным материалам знаю, что до революции он работал у Нобеля, потом — в советских фирмах, которые занимались торговлей нефтью на экспорт. У деда было четыре брата: один погиб во время блокады Ленинграда, остальные постоянно к нам приходили и общались. Однако у моего деда было отчество Георгиевич, а у остальных братьев — Тимофеевичи, хотя все родные. Мне удалось найти в Российском архиве экономики первое личное дело деда за 1922 год. В тот момент дед пошел работать в контору, которая называлась «Нефтесиндикат». Это было время НЭПа, когда Советскому государству было важно наладить экспорт и увеличить свои доходы, продавая нефть. Эта контора была создана сначала как концерн, затем стала синдикатом. При поступлении на работу дед заполнил специальную анкету. Там, в частности, необходимо было ответить на вопрос о происхождении, родственниках и их участии в Белом движении. Понятно, что, эти данные потом отсматривались в НКВД. В этой анкете он указал себя как Михаил Георгиевич, хотя родные братья значились Тимофеевичами. Чтобы раскрутить эту историю, мне пришлось поехать в Санкт-Петербургский городской архив, поскольку дед был из северной столицы, хотя, если точнее — из Петродворца (Петергофа). Мне удалось найти архивные данные всех его братьев и сестер. Оказалось, что только на дедушку не было метрики, так как он родился раньше и не в Петергофе. Мне вспомнился персонаж из старого фильма «Гусарская баллада» поручик Ржевский, служивший в 1812 г. в Павлоградском гусарском полку и ставший предметом многочисленных анекдотов, когда оказалось, что отец деда, т. е. мой прадед родился в Вязьме, а потом его определили в тот самый Павлоградский гусарский полк. Дед родился в то время, когда полк находился в Польше в городе Сувалки. Об этом в анкетных документах он всегда предпочитал умалчивать. В какой-то момент дед оказался в Санкт-Петербурге в Петергофе, так как полк его отца перевели в столицу. Полк стал именоваться «2-й лейб-гусарский Павлоградский императора Александра III».
Так удалось разыскать информацию о дедушке по материнской линии, который по документам значился как Иванов Михаил Георгиевич, а на самом деле был Михаил Тимофеевич. Он был участником Гражданской войны, участвовал в боях под Царицыным, где получил даже какую-то награду. В это время, видимо, из-за «опасного» места рождения ему пришлось сменить отчество и место рождения начать указывать как Петергоф. В графе «происхождение» писал «из крестьян». Кстати, с дедом всегда было интересно ездить в Петергоф, так как он отлично знал эту императорскую резиденцию. Когда мы приезжали, он страшно возмущался музейными порядками, особенно платой за вход, так как в царские времена вход в Петергоф был свободный и было только одно требование: чтобы посетители были обуты. Поскольку он воспитывался в Петергофе, то был приучен выговаривать полностью все титулы великих князей и чиновников императорского двора, какое здание кому принадлежало и что там находилось. Говорил громко, что иногда воспринималось находящимися вблизи посетителями как «приезд бывших». Как-то раз к деду даже подошли сотрудники музея и попросили его надиктовать для них свой рассказ.
Моя бабушка по материнской линии была из Вязьмы, урожденная Батенина. Ее брат Виктор Николаевич Батенин — филолог, закончивший Московский университет. В годы Первой мировой войны он пошел на фронт, стал военным, в революционное время примкнул к красным. В результате он дослужился до комбрига и преподавал в Военной академии, где занимал должность заведующего кафедрой тактического мастерства. У него учился И.С. Конев и некоторые наши знаменитые полководцы. Но в 1938 году он был репрессирован. Его объявили участником так называемого «военно-фашистского заговора Тухачевского» и расстреляли в 1940 г. Дело было полностью сфабриковано, притом крайне грубо. Реабилитирован в 1953 г. Что самое интересное, его сын тоже пошел в военные, учился в Киевском артиллерийском училище, куда его помог пристроить Конев. Причем уже после расстрела Виктора Николаевича его жене, оставшейся без средств к существованию, стали неожиданно приходить денежные переводы. Она поинтересовалась на почте, от кого поступают деньги, ей ответили, что «от некой гражданки Коневой». Сын Виктора Николаевича, Гелий Викторович, получил военное образование, стал полковником Генштаба, затем генерал-майором, командиром дивизиона ракет стратегического назначения, главным военным советником Министерства обороны СССР по вопросам контроля за ядерными вооружениями.
Подводя итог, можно сказать, что семейная память мне известна до рубежа XVIII–XIX вв.
М.А.: Расскажите, пожалуйста, о Вашей семье. Кто на Вас в семье оказался влияние, что Вы решили стать историком?
А.С.: Папа у меня журналист-американист. Кончил в свое время институт иностранных языков. Работал в Агентстве печати «Новости», благодаря чему у нас дома была интересная зарубежная литература, да и коллеги отца приходили. Мать была известным востоковедом-индологом, профессором Института стран Азии и Африки при МГУ, специалистом по средневековой индийской религии. Она закончила восточное отделение истфака Московского университета.
Мой осознанный интерес к истории начался со школы. Забавно, что на уроках истории в 4-5 классе мне была не интересна археология. Более того, самая первая двойка, которую я получил, была в 5 классе по истории Древнего мира. В этой связи вспоминается распространенная легенда о том, что сделали с Д.И. Менделеевым, когда он, будучи гимназистом, проводил неудачные опыты: его отвели в столовую, где обедали гимназисты, и заставили стоять там с издевательской надписью «Великий химик». Так что, здесь, исключая слово «великий» я оказался в русле традиции.
Интерес к истории у меня начался с книги. Родители принесли книжку под названием «Путешествие к предкам». Книга не самая захватывающая по содержанию, но там были цветные картинки. А я всегда любил яркие зрительные образы. А там — картинки с пирамидой Хеопса и знаменитыми египетскими стелами, на которых были высечены иероглифы. По сюжету два школьника и профессор путешествовали в древность, попали в Египет. Профессор рассказывает детям о памятниках, читает текст на стеле. Ясно, детская книжка, картинки цветные — интересно. И тогда родители принесли мне великолепную книжку, которую я до сих пор рекомендую студентам, хотя она была в первой редакции издана в 1951 году. Она называлась «Страна большого Хапи», ее авторами были профессиональный египтолог Николай Сергеевич Петровский и очень хороший журналист Авраам Белов. Эта интересная, захватывающая книга — то, что надо было для школьника. Я тут же нашел в ней рассказ про пирамиды, прочитал про Ж.-Ф. Шампольона, про Розеттский камень. Последний стал для меня много позже одним из самых ярких впечатлений, когда я увидел его в Британском музее в Лондоне. Так вот, в книжке приводились знаменитые имена Птолемея и Клеопатры с этого камня. Они были написаны иероглифами. В книге сначала давалась транслитерация, а потом, соответственно, русские буквы. Египтяне, как известно, гласных не выписывали, и вот я с большим удовольствием подставил слово Клеопатра к этим иероглифам и получил результат. Потом выяснилось, что в Государственном музее изобразительных искусств имени Пушкина есть кружки Древнего мира, археологии, Средних веков, входящие в Клуб любителей искусства и Клуб юных искусствоведов. Кстати, эта потрясающая система кружков в ГМИИ существует до сих пор, в них я всегда рекомендую отдавать детей, поскольку это, на мой взгляд, одно из лучших мест для наполнения молодых неокрепших мозгов. Со мной в кружках Древнего мира, археологии, Средних веков занимались многие, с кем я потом учился на истфаке МГУ и продолжаю дружить до сих пор. Среди однокурсников — нынешний директор ГИМа Алексей Левыкин, зам. директора Института Российской истории Антон Горский, генеральный директор музеев Московского Кремля Елена Гагарина, ее заместитель Ольга Дмитриева и многие другие. Кстати, существует клуб выпускников ГМИИ. Я бываю на встречах, которые происходят с разной периодичностью: иногда раз в месяц, иногда чаще. На них выпускники приходят со своим материалом, делают доклады. Заранее план вывешивается на сайте ГМИИ.
Правда, мое знакомство с ГМИИ начиналось анекдотично. Еще до того, как я стал ходить в кружок, в пятом классе, мама привела меня в этот музей, где мне жутко не понравилось. Какие-то непонятные импрессионисты…, тоска полная. Единственно, что меня тогда зацепило — это макет Афинского Акрополя. Так в Пушкинском музее я начал ходить в кружок истории Древнего мира, и это были крайне интересные, просто захватывающие занятия. Мы лишь позже узнали, какие звезды вели этот кружок и возились с нами, детьми. Ежегодно каждый из нас должен был сделать доклад — так приучали к серьезной работе. Более того, мы шли к сотрудникам музея, курировавшим, скажем, эгейское искусство, и они давали диапозитивы для докладов и обсуждали их содержание. Ценность этих занятий я понял позже, поэтому и говорю, что моя альма-матер — ГМИИ имени Пушкина. Ну и конечно после кружка истории Древнего мира я стал ходить в кружок археологии. Особенность его была в том, что его руководители вывозили ребят на раскопки. Так, первые мои раскопки были с сотрудником Института археологии, который там работает до сих пор, — Владимиром Владимировичем Сидоровым. Он нас возил на раскопки памятника каменного века. Вы представляете себе, что значит для школьника держать в руках наконечник стрелы каменного века или настоящие черепки эпохи неолита 2-4 тыс. до н.э.? Это дорогого стоит.
Когда пришло время поступать в вуз, у меня не было сомнений — исторический факультет МГУ. Следующим важным этапом для меня стал выбор узкой специализации. Тогда на истфаке было несколько очень ярких преподавателей. Один из них был настоящий энциклопедист, обаятельнейший и остроумнейший Андрей Чеславович Козаржевский. Представляете себе, тогда, в советское время он вел предмет под названием «TestamentumNovum» — «Новый Завет». И у нас в зачетке было забавное сочетание: зачет по научному атеизму, а затем зачет по «TestamentumNovum». Андрей Чеславович, ставя нам зачет, смеялся «Ну что? Атеизму научились? Ну и кто вас учил атеизму?» и, услышал фамилию, в ответ «А, расстриженный!».
О выборе археологической специализации
Еще одним ярким преподавателем был античник Геннадий Андреевич Кошеленко, который потрясающе знал западноевропейскую литературу по античности. Он первый, кто сказал, что мы — часть большого европейского античного мира и что, прежде всего, надо читать новейшую западную литературу. По нашей просьбе он приносил нам эту литературу и давал читать домой. В те времена это была фантастика.
Первой моей античной экспедицией стала экспедиция на Таманский полуостров. Это был отряд Государственного исторического музея, которым руководила Нина Петровна Сорокина — крупнейший специалист по римскому стеклу. И тогда я понял одну вещь — нельзя заниматься Грецией в отрыве от Греции, так же как и заниматься Египтом в отрыве от Египта. А что у нас есть? Причерноморье. Так я стал заниматься Северным Причерноморьем, начиная с Боспорского царства. Моя первая научная работа посвящена топографии Пантикапея римского времени. Она была опубликована в журнале «Советская археология», когда я еще был студентом.
Очень быстро пришло осознание того, что нужно заниматься массовым материалом как основой археологии. Сам по себе этот материал может казаться занудным, тоскливым, но, если ты его знаешь, проблем нет. Так получилось, что я им занимаюсь до сих пор. Так что по образованию я античник, и в нашей семье являюсь продолжателем традиции античных исследований, потому что мой двоюродный дядя профессор Олег Сергеевич Широков был очень известным античником, легендой филфака МГУ.
Как преподаватель я считаю, что студентам нужны яркие образы, и «оживляж», поэтому часто говорю провокационные вещи. Первое, что я им говорю, что принимаю экзамен как римский император, т.к. «строг, но… суров». Когда они спрашивают, можно ли со мной договориться, я отвечаю, что можно…. — выучить предмет. Или, например, говорю студентам: «Ребята, скажу вам прямо. Любой письменный источник врет». И на их вопросительные возгласы отвечаю, что каждый врет по-своему, а их задача путем критики источника выяснить что же было на самом деле. А дальше говорю, что есть такая гуманитарная наука, которая не врет. Они тогда хором отвечают: «Археология». Я говорю: «Правильно!» и добавляю, что археология, конечно, объективная наука, но, как сказал Клейн в книжке «Археологические источники», «археология не может врать, но за нее говорит археолог и очень часто ошибается».
Памятники материальной культуры интересовали больше, чем что-либо другое. Я занимался разными их категориями. Например, иконографией античных скульптур, терракотой. У меня кандидатская по терракоте римского времени. Было еще одно увлечение. Когда я занимался иконографией, то решил ее формализовать, рассматривая иконографию божеств как сочетание различных признаков (тогда входили в обиход гуманитарных наук статистико-комбинаторные методы). Когда дошло дело до применения этой методики в кандидатской диссертации, крупнейший искусствовед Мария Михайловна Кобылина была в крайнем удивлении. Она спросила меня: «Андрей, а вы что, любое явление можете так разложить на признаки? И Рафаэля?» А я ей говорю: «Да хоть Микеланджело». Она только улыбнулась мне в ответ, покачав головой. Замечательный была человек: услышать такое и не возмутиться…
Античная археология стала хорошей основой, позволившей мне дальше заниматься не только античностью, но и византийской историей. Сейчас, например, я в большей степени занимаюсь византийской археологией.
М.А.: Вы диплом защищали у Г.А. Кошеленко. А как случилось, что Вы свою кандидатскую диссертацию уже защищали в Институте археологии, а не в МГУ?
А.С.: Геннадий Андреевич Кошеленко был одновременно заведующим сектором античной археологии Института археологии АН СССР. Он туда собирал своих учеников. Геннадий Андреевич был очень ярким, темпераментным человеком. Он очень много знал и буквально вываливал на студентов свой материал, из-за чего его было крайне трудно конспектировать. Он передал нам свою увлеченность и знаменитый завет исследователя «Нет незыблемых истин, все подвергайте сомнению». Я сравниваю с другими преподавателями истфака. Никого не хочу обижать, но курс истории средних веков был откровенно скучным. Курс истории СССР периода феодализма преподавал Б.А. Рыбаков. Он был как лектор блестящий. Но, когда мы начинали разбираться в том, что он говорит, читая соответствующую литературу, то понимали — что-то здесь не то. А когда мы прочитали в «Советской археологии» его дискуссию с Борисом Александровичем Колчиным по поводу дендрохронологии, в которой Рыбаков доказывал, что новгородская дендрохронология ошибочна, то все стало окончательно ясно. Так что ярких преподавателей у нас было совсем немного. Из кафедры истории России XIX века это был Михаил Герасимович Седов, который читал эпохи Александра II и Александра III. Потом мы узнали, что он много лет отсидел в сталинских лагерях. Эти педагоги были яркими звездами, на которые мы ориентировались. Но много было и ничем не примечательных преподавателей, которые, например, нам читали научный коммунизм, философию в примитивных марксистских трактовках, прочие идеологизированные курсы. Жалко, что столько времени на них тратили.
В аспирантуру я уже поступал к Геннадию Андреевичу в Институт археологии. Там я написал и защитил кандидатскую диссертацию по боспорской терракоте. Так что с институтом я всегда был тесно связан, даже, когда одно время там не работал.
М.А.: Вы начали работать в Институте археологии уже во время подготовки диссертации?
А.С.: После аспирантуры я уже работал в институте. Нас тогда брали в отдел охранных раскопок. Я сейчас как раз работаю в отделе сохранения археологического наследия, который является его преемником.
У нас есть, условно, научные (плановые) раскопки и спасательные. Сейчас 95% археологических работ в нашей стране спасательные. Крупные строительные проекты, затрагивающие объекты археологического наследия, требуют проведения спасательных археологических работ. Здесь есть финансирование, высокие темпы исследований, вызванные конкретной задачей — спасать памятники.
М.А.: После защиты кандидатской диссертации Ваши интересы переориентировались на Херсонес? В связи с чем случилась перемена Ваших научных интересов?
А.С.: Здесь сказался мой вредный характер. Всегда нравилось то, что мало исследовано. Античность — это хорошо, а вот что было в Крыму в Средние века? Невооруженным глазом были видны огромные провалы. Если, например, по античности есть фундаментальная работа Ираиды Борисовны Зеест «Керамическая тара Боспора», то книги Анатолия Леопольдовича Якобсона, специалиста по средневековому Крыму, уступают просто на порядок. Якобсон — блестящий архитектор и хороший искусствовед, но в его работах нет той техники обработки массового материала, что была у античников. И я понял, что это и есть то неизвестное, что мне будет интересным. Так постепенно я начал заниматься раннесредневековым Крымом. И еще одна проблема. Ведь, как мы, античники, говорим, Крым — это часть европейского средиземноморского мира. Все наши ключевые памятники там. Не зная их, в истории античного Крыма делать нечего. Здесь мы зависимы от западной археологии, поэтому у меня очень тесные связи с западными коллегами. Вот сейчас из Оксфорда пришло очередное письмо с предложением сделать доклад по Херсонесу на конференции в Италии. Сижу, пишу текст.
В советское время были большие проблемы с западной литературой. И вот, работая в отделе охранных раскопок, я обнаружил что по моей тематике ключевое исследование — английская книга Джона Уильяма Хейса «Поздняя римская керамика». Ее, естественно, в Советском Союзе не было. Но мне повезло, один из сотрудников нашего отдела, Игорь Сергеевич Каменецкий, скопил деньги и поехал в круиз по Греции. Из путешествия он привез книги. И среди них была книга Джона Хейса. Так я стал единственным в стране исследователем данной темы, получившим возможность познакомиться с классическим исследованием. И, когда я ее изучил, то понял, что у нас большая проблема с датировками, потому что в работах Хейса на материалах Греции и других регионов датировки были значительно выше и отличались от наших очень значительно, многие примерно на полтора столетия. Тогда по молодости решил, что произведу фурор. Я стал потрясать книжкой Хейса, напугав половину отдела античной археологии, особенно старшее поколение, которое решило, что я на что-то особенное претендую. Тогда, обнаглев вконец, я стал смотреть, кто из западных коллег лучший специалист по тем категориям керамики, что мне встречалась. Нашел Мишеля Бонифэ из университета Экс-ан-Прованса. Взял и написал ему письмо с просьбой прислать оттиски статей, которых в наших библиотеках не было. В ответ, совершенно неожиданно, получил от него увесистую посылку с оттисками. Через некоторое время после начала переписки получаю от него письмо с приглашением приехать и посмотреть все эти материалы. К счастью, уже был 1993 год, я мог выехать из страны. Меня пригласили на конференцию, я оказался во Франции, где познакомился с французскими коллегами. Мне пришлось выучить французский язык, даже прочитал в университете Экс-ан-Прованса несколько лекций. Так я стал ездить на международные конференции. Потом были Стамбул, Париж, Лондон, Агридженто, Валенсия, Фессалоники, Никосия, Александрия и др. Материалы конференций издавались в престижных европейских изданиях, в основном, оксфордских. Поэтому около половины статей у меня на западных языках, английском и французском. Сложились хорошие отношения с американскими коллегами, благодаря которым удалось принять участие в раскопках Кесарии Палестинской в составе экспедиции университета Висконсин. До сих пор у меня все эти контакты продолжаются. Вдобавок к этому, появился сайт Academia.edu, где всегда можно найти что-то новое для своей тематики. Раз в неделю точно что-нибудь скачиваю.
Но вернемся к Херсонесу. Когда я в первый раз приехал в Херсонес в 1988 году, то сразу понял, что Херсонес — это эталонный памятник византийского средневековья. Поразила, прежде всего, целостность города: сохранившаяся с античности планировка, остатки византийских храмов и жилых кварталов и, конечно, привлекли внушительные археологические коллекции. Не остаться там специалисту по IV-VII вв. было нельзя. Я начал ездить в Херсонес с экспедицией нашего института. Там я познакомился со многими коллегами, в том числе сотрудниками Херсонесского музея-заповедника. Активно общаюсь с ними до сих пор. Сначала я занимался ранним средневековьем, потом перешел на позднее. Занимался и темой крещения Руси, поскольку вокруг нее много всяких интерпретаций накручено.
М.А.: А докторская диссертация была уже с этой темой связана?
О докторской диссертации и украинских коллегах-археологах
А.С.: Докторская диссертация имела абсолютно убойное название — «Города и поселения Северного Причерноморья в ранневизантийское время». Я взял эталонные комплексы этого региона и сделал то, что Дэвид Кларк в книге «Аналитическая археология» называет синхронизацией стратиграфических колонок, на основании которой были сделаны выводы исторического характера. В принципе все было просто. Я один за другим анализировал каждый керамический комплекс. Читать эту работу очень трудно, но, говорят, невероятно полезно. Я ее так и не издал в целом виде. Она опубликована в виде значительно переработанных статей. Помимо автореферата выводы диссертации были напечатаны один раз в статье на украинском языке «Боспор у ранньовізантійський час». В то время было трудно и, главное, долго, напечататься в, скажем, «Византийском временнике» или «Советской археологии». У меня было два коллеги, один в Харькове — Сергей Борисович Сорочан, другой в Киеве — Виталий Михайлович Зубарь. Последний был ответственным секретарем украинского журнала «Археологія». Виталий Михайлович предложил опубликовать мою работу и сам осуществил первый перевод, а правил текст уже человек, по-настоящему знавший украинский язык — ныне доктор ист. наук, член-корр. Национальной академии наук Украины, заместитель директора по науке Института археологии НАН Украины Алла Валерьевна Буйских. Вот так у меня образовалась одна из двух моих статей на украинском языке. Вторая была по одному из типов амфор, «Свiтлоглинянi амфори з рифленням типу набiгаючої хвилi (IV-VII ст. н.э.)», переводила та же Алла Валерьевна.
М.А.: В каком году Вы защитили докторскую?
А.С.: Кажется, в 1999 году. Обсуждался в Институте археологии РАН, на кафедре археологии Истфака МГУ, защищался на Ученом Совете по археологии и этнографии Исторического факультета МГУ.
М.А.: Я правильно понимаю, что все эти постсоветские годы Вы ездили на раскопки в Херсонес? Как это у Вас получалось? С Институтом археологии НАН Украины и нашим Институтом археологии?
А.С.: Я объясню, поскольку сейчас этот вопрос особенно актуален. Всегда и везде есть нормальные, понимающие люди. Когда мне задают в очередной раз вопрос «А как же Вы сейчас с ними общаетесь?» я отвечаю, что общаюсь спокойно, поскольку везде есть адекватные люди, которые все правильно понимают, несмотря ни на какие политические катаклизмы. Сначала нам выдавали украинские открытые листы на раскопки в Крыму. Потом последовало распоряжение за подписью Юлии Тимошенко, что не могут лица, не являющиеся гражданами Украины, их получать. Тогда наши украинские коллеги предложили хороший вариант решения проблемы: они брали на себя открытый лист, а мы продолжали работать. Так и договаривались. Нам очень помогали сотрудники и руководители Института археологии НАН Украины и крымские коллеги. Конечно, иногда мы сталкивались с националистическим маразмом, но тогда мы все откровенно над этими проявлениями смеялись. К примеру, Виталий Михайлович Зубарь рассказывал, что сидел как-то на заседании Ученого Совета в Киеве, было крайне скучно, задремал, но проснулся на том месте, когда докладчик говорил, что трипольцы — потомки древних украинцев. И тут Зубарь не выдержал и шёпотом на весь зал сказал: «Посмотрите на шнобели трипольцев! Это же чистые семиты!». Ну и легендарные заседания руководства НАН, начинавшиеся на украинском, но продолжавшиеся на русском «по просьбе из зала». Так что на украинских коллег нам всегда везло. С коллегами из Киева были хорошие понимающие отношения.
М.А.: Андрей Владимирович, а можно Вам позадавать крамольные вопросы? Как изменились условия Вашей работы с Херсонесом после 2014 года?
А.С.: В принципе все осталось по-прежнему, только зеркально. Теперь открытые листы на раскопки в Крыму выдает Минкульт РФ на основании экспертизы нашего института. Со стороны украинской власти, конечно, были глупости, потому что всех археологов, копавших в Крыму, они поместили на знаменитый сайт «Миротворец». Ну и вызывающие смех априорно невыполнимые санкции за несанкционированные раскопки на Украине в отношении ГМИИ им. А.С. Пушкина, ГИМа, Эрмитажа… Что самое интересное, в эти списки, не попали те, кто должен был попасть, прежде всего, члены Научного Совета по полевым исследованиям, которые отвечали за выдачу открытых листов. Зато туда включили сотрудников Херсонесского музея-заповедника.
М.А.: А для украинских коллег поменялись условия?
А.С.: Мы с нашей стороны хотели им создать те же условия для работы, что и они для нас в «украинский период» Крыма, но коллеги, по понятным причинам, боялись воспользоваться этой возможностью. Их, во-первых, не пускали работать украинские власти, а во-вторых можно было получить проблемы от националистически настроенных соотечественников на Украине. Так что ситуация, к сожалению, так сложилась. Мое личное убеждение, что наука, так же как и культура, не терпит государственных границ и политики, она интернациональна и всемирна. Там, где начинаются границы и вмешивается политика, наука кончается. Наука и культура должны быть вне политики и конфессий.
М.А.: Археология — важная часть Вашей жизни, но Вы еще занимались преподавательской деятельностью. Расскажите, пожалуйста, об этом.
«Человек ценен тем, что он уникален, а студент — тем более…»
А.С.: Я всегда считал, что ученый должен преподавать. Одна проблема сейчас: у преподавателей огромная нагрузка и невозможно качественно читать такой объем. Ты не успеваешь подготовиться, а читать одно и то же нельзя. Одно и то же читает плохой лектор и ученый. И еще, хороший преподаватель никогда не будет читать по учебнику. Преподавание — это интересно и, местами, забавно. Иногда коллеги брюзжат на молодежь, что она якобы не та пошла и все вообще плохо по сравнению с тем, что было раньше. А я напоминаю цитату римского историка Корнелия Тацита об упадке нравов римского общества: «Уничтожаемые постепенно нравы отцов теперь искореняются до основания в виду взятого из вне распутства, чтобы в Риме все разрушалось и продолжало разрушаться, чтобы видно было как нравственно портят молодежь, которая проводит время в гимнасиях, в отдыхе, в позорных любовных утехах…». А были времена… Так что всегда все было одно и то же. То, что молодое поколение иное — это хорошо. Им нельзя командовать, допустим только убеждающий диалог. Человек ценен тем, что индивидуален, а студент тем более. Главное — он должен думать и на основании своих знаний и представлений самостоятельно принимать грамотные решения. Вот сейчас мы с коллегами из Института археологии преподаем в Государственном академическом университете гуманитарных наук, где выделили археологию в отдельную дисциплину. Ася Викторовна Энговатова, заместитель директора ИА РАН, предложила идею курса «Современные проблемы охраны археологических объектов культурного наследия». Мы читаем этот абсолютно новый курс, начиная с практических знаний и юридической базы. Как археологу работать в условиях гигантского объема спасательных раскопок, на какие нормативные акты опираться, что такое государственная историко-культурная экспертиза объекта археологического наследия, археологические объекты и предметы, музеефикация и т.д. Читают курс три человека: А.В. Энговатова, С.В. Мокроусов и Ваш покорный слуга. Мы даже не ожидали, но после этого курса треть студентов захотят заниматься спасательными раскопками.
Поэтому чтение лекций — очень полезное занятие, поскольку мотивирует всегда быть в курсе новых исследований на заданную тему. Еще один важный момент — это контакт с аудиторией, взаимодействие, при котором ты выстраиваешь такой научный подход к теме, который студенты воспримут с интересом. Я преподавал и Античную Грецию, и историю России в Средние века. По каждому блоку есть те книги, которые у студентов пользуются наибольшим успехом. По Греции — книга М.Л. Гаспарова, по русскому средневековью — книга Л.А. Кацвы, А.Л. Юрганова, их же я рекомендую и по истории России XVI-XVIII вв.
В советское время были дико скучные учебники, где все вертелось вокруг бесконечно ухудшающегося положения крестьянства. Непонятно было только одно, как крестьяне вообще сохранились. В советских учебниках были мертвые, примитивные схемы: феодализм, капитализм и прочие далекие от реалии формационные сюжеты. А новые учебники по истории средневековья, например, блестящий учебник М.А. Бойцова и Р.М. Шукурова, интересны потому, что они вернули в историю личность, вернули человека. Это то направление исторической мысли, которое продвигал А.Я. Гуревич, и сотрудники его журнала «Одиссей», за что им огромное спасибо.
Поэтому преподавать необходимо. Кстати, в моей преподавательской деятельности был опыт чтения истории Средних веков в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете. Там у меня в аудитории собирались по 200-300 человек из разных факультетов. В этом университете были всякие персонажи: некоторые из серии «православие или смерть». Но, что касается моих лекций, то, как правило, меня студенты всегда благодарили за адекватность изложения средневековой истории.
Более того, я как-то читал лекции в Московском исламском университете. Там у меня учились будущие имамы. Я читал историю Древнего Востока, религиоведение, историю исламских народов. Сейчас некоторые мои выпускники — имамы в Подмосковье и в разных регионах России.
Еще был опыт чтения истории государственного управления Россией на Высших столыпинских курсах. В Российском университете дружбы народов я читал историю искусства. Поэтому практика чтения лекций у меня разнообразная, и есть, с чем сравнивать. Вывод один — преподаватель не имеет права халтурить, надо читать везде «по-полной», студенты очень хорошо чувствуют где хороший преподаватель, а где плохой.
М.А.: Вы известны как участник и организатор научно-популярных исторических проектов на телевидении. Расскажите, пожалуйста, об этой стороне Вашей деятельности.
А.С.: Телевидение по отношению к исторической науке — другой мир, но тем не менее ряд моих однокурсников работают на телеканалах, а, например, один из них О.Б. Добродеев занимает пост генерального директора ВГТРК. Как-то мне позвонили с «Первого канала» и пригласили принять участие в проекте «Моя родословная». Продюсером проекта выступала известный журналист Елена Афанасьева. Идея проекта — показать историю России через родословную отдельных ярких героев. Возник вопрос о том, как повысить рейтинг передачи, и было найдено точное решение: взять медийные персоны и показать их в процессе поиска своих предков. Во время съемок мы с коллегами делали исторические комментарии к выпускам, работали в архивах. Первый мой телевизионный опыт в проекте была родословная Лизы Боярской. Я был приятно удивлен адекватностью, скромностью и серьезным отношением к делу Елизаветы. Нормальный человек без звездных закидонов. Оказалось, что прапрадед Лизы, Николай Игнатьевич Бояновский, был директором Государственного банка Российской империи. Я нашел в РГИА формулярный список на Н.И. Бояновского. У него оказалась безумно интересная биография. У него были и ордена, и грамота от министра финансов С.Ю. Витте. Когда пришла советская власть, он начал в документах указывать себя как сына дворового и крепостной крестьянки, хотя, конечно, он был дворянином.
Так что это был очень интересный проект. Я с удивлением узнал, что актриса Евгения Симонова — родная сестра Юрия Павловича Вяземского. У Татьяны Арнтгольц обнаружился дневник XIX века ее прабабушки, записи в котором были выполнены на немецком языке готическим шрифтом, и по семейным преданиям, прабабушка являлась фрейлиной двора. Очень интересно было работать с Верой Алентовой, у которой оказалось в предках четыре поколения священников. У Виктора Рыбина, солиста группы «Дюна», отец работал в «Дирижабльстрое» с Нобелем. В предках Рыбина оказался солдат, воевавший в Отечественной войне 1812 г., который был взят в плен где-то под Смоленском и там женился и обрусел. Так что, несмотря на выраженный творческий подход создателей проекта, в основе его лежала историческая фактура. Проект «Моя родословная» вышел в пятнадцати сериях и до сих пор его можно посмотреть в открытом доступе.
Я также принимал участие в телепроекте телеканала «Звезда» у очень хорошего документального режиссера Ольги Викторовны Маяковой. Она вникала во все, вплоть до списка литературы, и присылала мне обязательно сценарий на вычитку. Когда мы с ней делали фильм «Полуостров сокровищ» про Крым, она даже приходила в Историческую библиотеку, где я работал, желая подробнее ознакомиться с материалами. Второй прекрасный режиссер-документалист — Елизавета Листова, которую отличает любовь к работе с архивами. У нее под каждый эпизод подложен архивный документ. Посмотрите ее фильмы про московское метро, московские пятиэтажки и другие. В ее рабочей группе профессиональный архивист, закончивший Историко-архивный институт. В ее фильмах вся фактура выверена до деталей. Поэтому сотрудничество и общение с Маяковой и Листовой было для меня чистым удовольствием. Я про них говорю «два документалиста первого порядка».
На «Звезде» у меня также было два выпуска фильма «Легенды армии», посвященные генералу И.Е. Петрову, руководившему обороной Севастополя в годы ВОВ, и известному востоковеду З.М. Буниятову — бывшему штрафнику. В последнем выпуске я рассказывал про штрафные батальоны, как они формировались, численность, объективно ли отражение этой темы в сериале «Штрафник» и прочее. Моя принципиальная позиция, которой я придерживался, участвуя в этих проектах, — говорить все, как есть; как говорил Лютер на Вормсском сейме, «на сем стою и не могу иначе».
М.А.: У Вас очень тесные контакты с «Диссернетом». Расскажите, пожалуйста, об этом сотрудничестве.
«Если пойдешь лечиться, не иди к кандидату или доктору наук»
А.С.: Дело в том, что я некоторое время на половину ставки работал в Ленинке. На фоне скандала, связанного с деятельностью Даниловского диссовета в МПГУ, который был прозван фабрикой по защите плагиаторских диссертаций, началась компания по выявлению такого рода диссертационных работ. Сначала мы думали, что это касается только МПГУ, а потом оказалось, что мы сильно заблуждались, и масштабы бедствия просто поражают. Вскрылось участие в этом безобразии ректорского корпуса, депутатов Государственной Думы, директоров школ, целых фабрик заказных диссертаций. С липовыми диссертациями оказались ряд крупных чиновников Министерства образования и Министерства культуры. Но минусом организации этой работы был в том, что библиотека относится к Министерству культуры, и возможности проверки ограничивались имеющимися в фондах «Ленинки» изданиями и диссертациями. Интернет-источники и другие «сторонние» материалы по условиям проверки не привлекались. Чувствовалась и боязнь руководства библиотеки «обидеть» ту или иную влиятельную персону, а неуклюжие заявления тогдашнего директора «Ленинки» А.И. Вислого, противоречащие одно другому, ничего кроме смеха не вызывали. Однако в это же время возникает объединение «Диссернет», где какие-либо ограничения подобного порядка отсутствовали. Я связался с одним из его основателей, математиком Андреем Ростовцевым, и мы стали сопоставлять результаты. Они оказались очень близкими, зачастую одинаковыми. Конкретные цифры различались за счет более широкого охвата источников «Диссернетом», но результаты принципиально одинаковые. Но эта катастрофа с диссертациями в гуманитарной сфере — цветочки, по сравнению с плагиатом в сфере медицины, где страшные ягодки этой системы. Поэтому, как говорил один мой друг из «Диссернета», если пойдешь лечиться, не иди к кандидату или доктору наук. Мы как-то встречались с представителями Ассоциации доказательной медицины. Я задал им вопрос, может ли хороший врач быть с такой диссертацией? Они категорически сказали, что нет. Это сущее бедствие, ведь выяснилось, например, что на одном из первых мест по плагиату стоит Институт имени Бакулева с липовыми диссертациями. С материалами об этом можно ознакомиться на сайте «Диссернета» и в «Диссеропедии».
М.А.: Потрясающе! Я всегда думала, что это касается преимущественно гуманитарной сферы. Ведь здесь легче всего состряпать такую работу: взять расплывчатую тему, набрать материалы и выдать их за свои.
А.С.: Да, медицина сильно в этом замешана. Есть также и в естественных науках эта беда, но Ростовцев придумал программу, которая ловит такие работы даже на уровне переставленных цифр и картинок. Объемы, конечно, колоссальные. Ведь у нас в «Ленинке» было на первых порах почти 50% плагиата из всего массива поступавших диссертаций.
М.А.: Это очень серьезная цифра!
А.С.: Я даже смог такие диссертации по названию отлавливать, например, «Эффективность…», «Социокультурные аспекты…» и тому подобное.
М.А.: Кстати, как Вы помните, мой университетский диплом тоже в свое время был украден и лег в основу такой липовой диссертации, хотя тема моей работы была очень узкоспециальной — об одной из летописных статей Повести временных лет. Вы прекрасно знаете эту историю, поскольку помогали мне раскрыть данные того человека, который украл мою работу. Это была некая Ирина Витальевна Николаева, защитившая диссертацию по культурологии в печально известном Даниловском диссовете МПГУ. А передал ей мою дипломную работу, и, по всей видимости, помог защититься, мой бывший научный руководитель — доктор исторических наук Игорь Николаевич Данилевский. Он как раз в те годы одновременно преподавал в РГГУ, где я защитила свой диплом, и в МПГУ. Вот такая история.
Андрей Владимирович, Вы вернулись несколько лет назад в Институт археологии РАН. Чем Вы сейчас занимаетесь в институте, каковы Ваши планы на будущее?
А.С.: Здесь три направления: первое — наша основная работа по сохранению археологического наследия. После принятия 73 ФЗ, который поставил барьер на пути неконтролируемой застройки, возникло противодействие строительного комплекса. Год назад в Государственной Думе появилась бумага, которая под предлогом массового строительства, продвигает фактическую отмену археологических разведок. Мы забили тревогу. Ведь сейчас как происходит постановка на учет. Если планируется строительство, то его заказчик обращается в региональный орган культурного наследия. Оно выдает ему справку, есть или нет на данной территории объекты культурного наследия, или сведений об этом не имеется. В последнем случае застройщик обязан заказать государственную историко-культурную экспертизу, ее оплатить. В случае обнаружения в ходе экспертизы объектов культурного наследия в месте застройки, там проводятся спасательные раскопки. И вот в Госдуме решили от этих разведок избавиться. Ситуация была и есть очень серьезная, например, первым за ликвидацию разведок выступил губернатор Подмосковья А.Ю. Воробьев. Понятно почему: это мешало застройкам в его регионе. Он сказал прямо, что археологи мешают. Его поддержал департамент культурного наследия Москвы, который организовал письмо на имя С.С. Собянина. Но по счастью, солидарность ученых и деятелей культуры сыграла свою роль. Когда этот проект вывесили для общественного обсуждения, за отмену археологии было 10 голосов, а против — 7800. При таком результате никто не рискнул продолжить прямое продвижение этого проекта. Сейчас почти каждый год появляются его клоны, их удается отслеживать и реагировать.
Второе направление, которым я занимаюсь, это, собственно, наука. Сейчас я пишу статью для международного конгресса в Равенне (Италия). Ее название звучит необычно «Равенна и Херсонес в VII–VIII вв.: сравнение археологической керамики». А, если говорить о крупной работе, то я занят подготовкой корпуса византийских амфор, найденных в Северном Причерноморье, поскольку по амфорам как массовому материалу датировка комплексов наиболее надежна. Существующие датировки устарели, и я постепенно, шаг за шагом, разбиваю амфоры на типы, классы и так далее. Посылаю исследования в виде отдельных статей на западные конгрессы, чтобы коллеги высказались по поводу моей работы. Это необходимо, потому что именно на Западе находятся ключевые комплексы.
Еще немного расскажу об одном моем направлении. Мне пришлось заняться историей Российской империи. Почему вы думаете Чертковские чтения в свое время сменили тематику? Когда я пришел работать в Историческую библиотеку, эта конференция была целиком посвящена библиотечным сюжетам. Я очень уважаю библиотекарей и их серьезный труд. Однако, познакомившись с содержанием докладов Чертковских чтений, я понял, что они отражают сугубо практическую библиотечную проблематику, которая интересна узкому кругу библиотечных профессионалов. Я предложил сделать конференцию сугубо исторической, по крупным историческим проблемам. Так, генеральной темой чтений стала история Российской империи. Я углубился в этот период, посмотрел прекрасно снятый сериал Леонида Парфенова «Российская империя» (НТВ), который был создан при участии доктора исторических наук, профессора НИУ «ВШЭ» Александра Борисовича Каменского. В этой связи у меня до сих пор то и дело возникают проекты, посвященные российской истории указанного периода. Я близко познакомился с просветительской и научной деятельностью графов Сергея Семёновича и Алексея Сергеевича Уваровых. Мой друг и коллега Алексей Миллер, занимающийся темой политики памяти, помог мне понять многие вещи с ними связанные. Кстати, именно тогда, углубившись в тему, я узнал, что в первой редакции «Записки Уварова императору Николаю I», хранящейся в ГИМе, знаменитая фраза «православие, самодержавие, народность», как и весь текст, была написана по-французски, где вместо ожидаемого «orthodoxie» стояло «la religion nationale». Именно поэтому С.С. Уваров защищал Польшу при попытках ее насильственной русификации.
М.А.: Последний вопрос в нашей беседе, который я не могу Вам не задать, это вопрос, касающийся современного состояния Херсонесского музея-заповедника. Вы пристально следите за его судьбой. Как Вы относитесь к тем изменениям, что произошли в музее, начиная с 2014 года? Какими Вам видятся дальнейшие перспективы его развития?
«Херсонес никогда не был сакральным, духовный центром»
А.С.: Первое, что я хотел бы отметить, как положительные моменты, это проведение научных конференций, издание научных сборников и монографий, частичная реставрация отдельных объектов, закупки оборудования для фондов, архива и экспозиционных залов. Вот, пожалуй, и все. Отрицательные моменты, к сожалению, относятся к администрированию. Непонимание сущности памятника, искажение его реального места в российской истории и непрофессионализм ведут памятник к катастрофическому состоянию. Херсонес всегда был и будет крупным научным центром, полигоном российской классической археологии. Безусловно, есть сложности, связанные с нахождением там собора, диссонирующего с археологическим ландшафтом. Следует прямо сказать, что ныне существующая постройка является новоделом, отражающим его восстановление, поспешно сделанное в 2004 г. с нарушениями объемно-пространственной структуры, технологии и высотных параметров. Поясню указанные тревожащие факторы.
В последние годы Херсонес пытаются представить сакральным центром Руси, но те, кто это предлагают, имеют более чем смутные представления об истории этого города, истории древней Греции и Рима, истории Византии, истории Древней Руси. Ведь фактически Владимир в Херсонес пришел, взял его приступом и ушел. Все! Да и само крещение Владимира в Херсонесе (Херсоне) является лишь одной из версий — более вероятной, чем другие, но не более того. В принципе, все зависит от оценки достоверности противоположных версий, имеющих примерно равную доказательность, т. е. стопроцентно установленным историческим фактом крещение Владимира в Херсонесе считаться не может. Если посмотреть древнерусские летописи, то видно, как постепенно город уходит из летописных упоминаний. Правда состоит в том, что Херсонес никогда не воспринимался в древнерусской культурной традиции как сакральный, духовный центр. Не случайно, что после того, как в середине XV в. последние жители оставили город, его местоположение было забыто почти на 250 лет.
Как же родилась идея о его якобы сакральности? Я об этом подробно рассказывал в упомянутом фильме «Полуостров сокровищ». Екатерина II была одним из инициаторов так называемого «греческого проекта», предполагавшего захват Турции и возрождение на ее территории Византийской державы. Тогда была впервые обозначена идея, что Херсонес — священная колыбель русского православия. Эта концепция представляла то, что мы сейчас называем политикой памяти. То есть чистой воды конструкт, возникший в период правления Екатерины II. Вспомним названия современных городов Херсон, Севастополь — они не имеют никакого отношения к реальным Херсонесу и Себастополису. Строительство в середине XIX в. монастыря оформило эту «сакральную» конструкцию Российской империи, не имевшую ничего общего с восприятием византийского Херсона в древней Руси. Не надо искать в Херсонесе того, чего там не было: признаки массового паломничества из Руси или русский квартал. Там этого никогда не было. Это был абсолютно греческий город, сначала античный, потом византийский.
Кстати, замечу, вопрос о том, что важнее: религиозный смысл объекта культурного наследия или его значение как шедевра мировой художественной культуры — может возникнуть только от полного непонимания элементарной истины, заключающейся в том, что принадлежность шедевра мировому культурному достоянию на многие порядки перекрывает его узко религиозное значение.
Еще один момент. Нельзя доверять менеджерам от музеев и министерств археологический памятник. Его судьбу может грамотно решать только археолог. У археологических памятников своя специфика, с которой даже хороший музейщик бывает совсем не знаком. Археологический музей-заповедник — принципиально другая структура, чем любой другой. Главное в нем — археологические исследования и наука, массовый археологический материал, внешне непрезентабельный, но дающий возможность делать фундаментальные научные выводы. Это по сути, научная структура. Археологический музей нельзя превращать в Парк имени Горького с представлениями и прочими массовыми развлечениями. Археологический памятник создают две ключевые сущностные неизменные характеристики: исторический и археологический ландшафт. Их изменение, а тем более искажение категорически неприемлемо.
Функция Херсонеса — хранить, изучать и показывать великое мировое культурное наследие. А сейчас, к сожалению, из него делают Нью-Херсонес или Нью-Васюки. Так называемое благоустройство явилось его страшным врагом. Под предлогом «народу нравится» (что не факт) в памятник оказалось можно запихнуть все, что угодно, в том числе противоречащее его историческому и археологическому ландшафту. Результат очевиден — памятник всемирного культурного наследия изуродован чуждыми ему конструкциями.
Поэтому надо знать памятник, надо его любить и надо, чтобы с ним работали профессионалы. Но этого я, к сожалению, не вижу. В Херсонес вливаются большие деньги, но ему не на пользу «обновления»: деревянные настилы по всей площади древнего города, которых, естественно, никогда не было, аляповатое заполнение пространства перибола, установка сцены, исказившей облик и негативно повлиявшей на обзор Цитадели, и сделавшей невозможными проведение археологических исследований этого района, сараеобразные деревянные конструкции павильонного типа и многое другое.
Чтобы вернуть прежний облик Херсонесу, восстановить его исторический и археологический ландшафт надо будет все это разобрать, что должно стать первоочередной задачей. Поэтому я считаю, что нужно менять кардинально вектор развития музея-заповедника. Херсонес — это объект археологического наследия, крупнейший научный археологический центр Юга России, из этого надо исходить.
М.А.: Большое спасибо Вам за интервью!
"Историческая экспертиза" издается благодаря помощи наших читателей.